Юрий Ильин: ПТИЦЫ.
Я обратил внимание на это произведение в ходе небольшого конкурса детской сказки на сайте Проза.Ru - "Золотое Крыльцо" - и ещё тогда удивился, насколько этот маленький цикл рассказов литературен (в отличие от большей части тогда прочитанного). Действительно, поражаешься потрясающим способностям автора с одной стороны, писать в контексте культурных традиций (в том числе, мне бы хотелось отметить идеальное владение Юрия Ильина жанром детской литературы), с другой - тонко, лирично описывать свой персональный феноменологический опыт. Собственно, больше сказать, наверное, и нечего - кроме того, что я очень доволен тем, что такой талантливый автор появился у нас на сайте и что, по-видимому, тут он вполне нашёл своё признание. В добрый путь!
Редактор отдела критики и публицистики,
Алексей Караковский
|
ПТИЦЫ
ПТИЦЫ
1.
ВАЛИ И ХУДУДУТ
Было мне тогда шесть-семь лет. Мы жили на станции Чу. Отец был здесь собкором от газеты "Турксиб", а мама - музыкальным работником в детдоме. Длинный одноэтажный барак мы делили с тремя семьями. На каждую семью позади барака были отведены земельные делянки, с прокопанными для полива арычками. Воду для полива мы брали из маленькой речушки, выбегавшей из-под забора тепловой электростанции, которая, не замолкая ни на минуту, шумела: ду-ду-ду... ду-ду-ду...
Нашими соседями были чеченцы. Иногда бабушка-чеченка, завидев меня, кричала: "- Маленький! Может, есть чаек?"
Чая было мало и у нас самих, но я подбирался к пачке, в которой наша мама хранила чай, брал небольшую горстку и бежал к старой чеченке. Потом - высыпал горстку на стол, и бабушка-чеченка благодарно говорила: "- Ой, маленький, какой хороший!"
В их семье был еще паренек, - племянник хозяина, - четырнадцатилетний оборвыш по имени Вали. Чем он занимался - не знаю, потому что в школу, как мне помнится, он не ходил. Скорее всего, просто болтался по улицам и тырил с базара яблоки. Мы с ним подружились после того, как я влез на очень высокое дерево, а Вали, проходя мимо, засмотрелся: очень ему понравилось, что я лихо перелезаю с ветки на ветку. Ценил храбрость. С тех пор мы любили ходить с Вали по речушке до электростанции
- там было много высоких деревьев. Я залезал на дерево, а Вали стоял внизу. Взрослые, увидев меня на верхотуре, кричали: "- Мальчик! Ты куда так высоко? Свалишься ведь..."
А Вали им важно отвечал: "- Да это мой пацан, ничего не будет."
Помню, пошли мы как-то на канал купаться. Я тогда еще не умел плавать. Вали нырнул, и мне кричит, чтоб тоже нырял. Я нырнул, и быстрое течение меня подхватило. Стало уносить. Вали догнал меня и выволок на берег. После этого мы часто туда ходили, и иногда он меня бдительно "спасал".
Бывало, вечером, он тихонько вызывал меня на улицу. Мы устраивали небольшой костерок за сараями. Дождавшись, когда костерок прогорит, Вали доставал из-за пазухи початки кукурузы. Нанижем початок на палку, - и в костер. Получался кукурузный шашлык. Вали тогда мне благодушно говорил: "- Ну-ка, расскажи мне про эти свои "чушки-печушки..."
А была такая дразнилка. Если Вали сам просил меня ее спеть, это было нормально. Но, когда мы с ним ссорились, я отбегал от него в сторону, закладывал руки за спину и, кривляясь, выкрикивал:
"Чичен арда, -
По колено борода!
Чушки-печушки, -
В жопе колотушки!"
Вали каждый раз внимательно выслушивал дразнилку до самого конца, а потом догонял меня и устраивал "колотушки" - сильно, с размаху, бил ладонью по моей заднице. Конечно, было больно, но я все равно каждый раз, обидевшись, выкрикивал эту дразнилку, чувствуя холодок в груди и прилив адреналина - потому что расплата была неминуема!
Вот так мы и дружили. Однажды он меня спросил: "- Хочешь на верблюде прокатиться?"
"- Хочу," - отвечал я.
"- Пойдем."
Мы быстро нашли верблюдов, которых хозяева пустили на пустырь пощипать травку. Вали подошел к одному верблюду, тихо сказал ему: "- Чок-чок-чок..." - и верблюд покорно присел, кося черным блестящим глазом.
Вали усадил меня между горбами, сказал: "- Только держись очень!"
Я со всей силы вцепился за "метелки" - длинную жесткую шерсть на верхушках горбов. Верблюд, сильно наклонившись, встал вначале на задние ноги, и только потом - на передние. Как я ни держался - все равно чуть кубарем не вылетел. Верблюд неспешно вышагивал, а я думал: "вот высоко!" Очень страшно было... Но ведь пацану самое главное - не показать страх!
Как-то раз мы с Вали пошли к роще у электростанции посмотреть на уток в пруду. Кур и поросят разводил в поселке почти каждый, а вот утки появились впервые, и нам было любопытно.
Не доходя рощицы, мы увидели трех детдомовцев, которые копали червей и скармливали их птенцам удода. Птенцы были уже оперившиеся, но их коротенькие крылышки и куцие хвостики выдавали возраст.
До этого я каждый вечер видел, как на столб возле крыльца нашего барака садился взрослый удод и часами задумчиво кричал: "ху-ду-дут, ху-ду-дут..." Мы не знали, как называется эта красивая птица, и поэтому так ее и величали: худудут.
"- Вон, смотри, опять худудут прилетел!"
Может быть, виденные нами птенцы были его детьми...
Нам хотелось взглянуть на маленьких худудутиков поближе, и когда подошли к ребятам, Вали сказал, обращаясь к самому рослому: "- Ну-ка, дай, я посмотрю!"
Мой друг взял худудута и положил его к себе за пазуху, после чего пошел восвояси. Детдомовцы, опешив от такой наглости, - ведь им было по столько же лет, сколько и Вали, - остановили его, начали разбираться. Дело дошло до потасовки. После у Вали все лицо было в синяках, хотя детдомовцам тоже досталось. К уткам на пруд в тот раз мы не пошли, а долго рассматривали трофейного худудута. Почему Вали дрался за него, один против троих? Почему потом мне его отдал? Не знаю...
По совету отца, я стал кормить птенца кашей и червями, которых выдерживал в ящичке с пшеничными отрубями. Черви становились, во-первых, - чистыми; а во-вторых, - как будто нафаршированными очень полезными пшеничными отрубями. Ничего удивительного, что худудут у меня рос, как на дрожжах. Специально для него у меня была черная чашка и ложечка - маленькая, меньше чайной. Когда наставала пора кормежки, я стучал ложечкой по чашке. Птенец спускался с облюбованного им местечка наверху кирпичной печки. Набрав в ложечку кашки, я несколько раз махал ей перед птенцом, и он открывал свой длинный узкий клювик. После кормежки, у него налипали остатки каши, похожие на белые усы, и я их счищал. А чтобы перья и кости у худудута были крепкими, я добавлял в его рацион мелко потолченную яичную скорлупу.
Но вот с газеты "Турксиб" отцу было прислано новое назначение, и нужно было переселяться в Алма-Ату. В день отъезда пришел Вали. Он вытащил из-за пазухи и из всех карманов много-много яблок. Так много, что, пока мы неделю добирались на товарняке, яблок хватило и мне, и моим сестрам.
На прощание Вали сказал мне: "- Ну, ты береги худудута. Мне напиши!"
"- Так я ж не умею писать," - отвечал я.
"- Ничего, ты мне продиктуешь," - отозвалась мама.
Мы погрузили протяжно занывшую фисгармонию, остальной небогатый скарб, и поехали. Чуть только поезд тронулся, Вали, улыбнувшись мне, повернулся и пошел обратно. Больше я его никогда не видел.
Разместились мы на Первой Алма-Ате, у бабуси. Конечно, я отписал Вали. Рассказал, что худудут устроился хорошо, и у него такая же печка, как на старом месте. И что я пока не успел ни с кем подружиться, и что скучаю...
А птенец тем временем превратился в яркого красавца, с горделивой хохлатой головкой и блестящими крепкими перышками. Частенько просыпался я оттого, что он прилетал ко мне в постель и начинал ковыряться своим длинным тонким клювом в моих ноздрях, отчего я просыпался и чихал. Любил он также сидеть у меня на плече и, засунув клюв в ухо, тихонько мне что-то нашептывать. Больше ни к кому он в руки не давался.
Уже приближалась осень, когда мой худудут исчез. Было утро. Я вышел на балкон, стал стучать ложечкой по чашке - но худудут не прилетал. Я влез на крышу, всю излазил - но худудута не было. Вместе с сестрами я пошел искать своего худудута по окрестным дворам, по крышам, на деревьях. Сестренки горько плакали, ведь к этому времени моего худудута горячо любила вся семья! Мама, чтобы нас утешить, наскребла по всем своим и отцовским карманам немного денег, и повезла нас в город в зоопарк.
Когда вечером мы пришли домой, худудут ждал на своей печке. Вот радость! Бабуся рассказала, что, выйдя на балкон, увидела его сидящим на бельевой веревке. Он казался расстроенным и очень испуганным.
"- Как накормила, так и грустил до вашего приезда", - пояснила бабуся.
После этого, мой худудут несколько раз улетал, но обычно недалеко. А иногда прилетал только на следующий день, но мы почти не волновались, потому что знали - вернется!
С наступлением холодов, мы стали топить печку саксаулом. Как-то раз, худудут залез в поддувало и стал купаться в золе. А потом сразу, даже толком не отряхнувшись - искупался в своем тазике, который был у него для водных процедур. Зола - щелочь, и потому ничего удивительного, что перья у худудута стали выпадать. Остались только маховые перья, хвост, и еще хохолок на головке. А все тельце - голенькое...
Ночью худудут от холода забрался ко мне под одеяло. Видно, прижался, чтобы согреться, а я во сне повернулся...
Его опавшие перышки - как раннее детство, проведенное в Чу, и растворившееся в протяжном стоне фисгармонии. И его повторяющийся клич - "худудут, худудут" - словно ни на минуту не замолкающее "ду-ду-ду" чуйской электростанции. И его горделивый хохолок - воспоминание о моем друге Вали, о мятых яблоках и о старой бабушке-чеченке, которая так любила чай...
2.
ГОЛУБЯТНИКИ
Вначале стал слышен однообразный свист глиняной свистульки. Следом из-за угла дома показался впряженный в арбу ишак. И только потом мы увидели старьевщика, зазывающего детей своим унылым свистом. Старьевщик нам и был нужен.
Мы - это я и мой друг Колька. Нам - по десять лет, и нам очень нужны деньги. Большую часть капитала мы уже насобирали, и до необходимой суммы оставалось совсем чуть-чуть.
Для сведения даю раскладку о том, как простой пацан в 1950 году мог немного подработать:
Можно было насобирать брошенные косточки от арбикосов или урюка, вымыть их в чистом холодном ручье за базаром, высушить и сдать торговцу.
Можно было также поучаствовать в заготовке семян карагача или вяза. Делалось это так: тихонько взяв из дома целую, без дырок, простыню, мы натягивали ее под деревом, причем кто-нибудь, взобравшись на дерево, должен как можно сильнее его потрясти. И тогда семена сами падали на простыню.
А можно было, насобирав где попало старых тряпок или цветных металлов, сдать их старьевщику. Взвесив добытое, старьевщик в ответ предлагал либо деньги, либо целый набор детских товаров: рыболовные крючки, красную резину на рогатки, вертушки и, конечно, глиняные свистульки.
Положив на весы старьевщика добытые тяжким трудом трофеи и получив за них деньги, мы с Колькой поехали на Сенной базар, который тогда находился на месте нынешнего автопарка "Саяхат". Там продавались ишаки, бараны, козы, коровы, а также всевозможная птица, среди которой особым нашим почетом пользовались голуби.
Да, именно так! Нашей самой большой мечтой было стать голубеводами или, как их все называли - "голубятниками". С каким упоением мы смотрели в небо, когда там легко кружили эти пернатые красавцы! Сердце замирало, когда голубь начинал "играть"
- то-есть кувыркаться в воздухе. Это очень хорошо умели делать некоторые турманы - наша любимая порода, про которую мы стремились узнать все, что возможно.
Чтобы поднабраться сведений, приходилось прокрадываться на чужие участки с кукурузой, выламывать початки и приносить их мужикам-голубятникам. Это считалось традиционным пропуском в их голубятни. Мы впитывали в себя все их разговоры, их споры о мастях, их приемы разведения голубей, манеру общения и специальные словечки, которыми потом щеголяли друг перед другом. И наверное непосвященному наш разговор показался бы совершенной бессмыслицей. На всю улицу мы могли кричать: "Ты вспомни, какая красавица! Носик - маленький, спинка - ломаная, сама - мохноногая, головку на шейке трясет! Да, сразу видно - чистокровная оренбургская!" И непосвященный мог подумать: "Ах, какие странные девушки живут в этом Оренбурге!" - и наверное пытался представить девичьи мохнатые ножки.
Проходя по улице, иногда мы слышали недовольный голос какого-нибудь взрослого: "Вон голубятник пошел поганый - сейчас свистеть начнет!" Да, некоторые взрослые нас не любили - ведь это с их участков мы выламывали кукурузные початки.
Мир голубятников - особый, со своими законами. Почетно было "осадить чужака". Делалось это так: увидев пролетающего мимо чужого голубя, мужики пытались приземлить его, выпуская своих голубей. Покружив вместе над голубятней, свои голуби через какое-то время опускались и, тем самым, заманивали этого чужака.
Иногда насыпалось немного пшеничного или - гораздо чаще - кукурузного зерна на крышу голубятни, потом делалась из зернышек дорожка в открытую дверь голубятни. Голуби, выклевав вначале все зерно на крыше, склевывали и дорожку, постепенно заходя внутрь голубятни. Тут важно было очень быстро захлопнуть дверь, чтобы чужак не мог улететь. После этого голубя ловили и обычно связывали на его крыле маховые перья - получался голубь "на связках". Маховые перья - главные на крыле, самые большие и помогающие птице держаться на воздухе, и прием "на связках" был рассчитан на то, чтобы голубь успел привыкнуть к своему новому жилищу.
Реже, и гораздо более позорно считалось посадить голубя "на дерги" - это выдрать его маховые перья. После этого перья обычно заново вырастали, но могли вырасти неправильно, и голубь становился на полеты не годным. И бывший хозяин голубя, узнав про это, ругался: "Да он дерги, скотина, сделал, мой голубь у него на дергах сидит!"
Хозяин голубя мог выкупить его у своего обидчика по цене, которую назначал третейский суд, состоящий из самых уважаемых голубятников, пользовавшихся непререкаемым авторитетом. И мы мечтали, что, купив непородистых дешевок, с их помощью будем осаживать чужих голубей. Отдавая их за выкуп, разбогатеем и - наконец-то купим настоящих чистокровок!
На долгом пути с базара домой, мы с Колькой обязательно останавливались в роще, доставали из-за пазухи свои скромные покупки и рассматривали их. Наши голуби обычно были очень молодыми, можно сказать - недавно оперившимися, хотя конечно уже "на связках". Конечно, в своем голубе каждый души не чаял, и ревниво присматривался к голубю товарища, находя в нем разные недостатки.
Если у голубя, обязанного по породе быть мохноногим - в смысле, чтобы перья закрывали его ноги - они были голыми, то это считалось одним из серьезных дефектов, и кто-нибудь обязательно на этом заострял внимание. Хозяин голубя защищался: "Да нет, ты чего - у него же чулочки есть! Ты подожди, еще будь здоров отрастут!" Чулочками назывались перышки, только-только начавшие прикрывать верхнюю часть голубиной ноги.
Или кто-нибудь кричал: "Да ты посмотри - что ты купил? Посмотри, какой у него шнобель!" В ответ раздавалось: "Он же еще молодой совсем, у него клюв отпадет!" В смысле, клюв зарастет перьями, и будет казаться, что он маленький и аккуратный.
Иногда хозяин ругаемого голубя настолько обижался, что мог сказать в ответ самую страшную угрозу для любого голубятника, являвшуюся в то же время предельным оскорблением: "Да я всем твоим дикарям бошки поотрываю!" Бошки - это головы, а дикарями назывались беспородные голуби.
Обсудив таким образом достоинства своих голубей, мы пускались в дальнейший путь и мечтали, что от удачного скрещивания получится уже более породистое потомство: "Ох, я этого спарую с той голубкой! Во, какие пискуны получатся - посмотришь!" Пискунами мы называли птенцов.
Придя наконец домой, мы с Колькой клятвенно обещали друг другу достаточно долго не развязывать своих новых голубей, чтобы те успели пообвыкнуться и ощутить, что наш сарай - это и есть их родная голубятня. А если кто первый голубей выпустит, то второй ему должен будет "начистить харю".
Вообще, из сараев получались самые клевые голубятни. В двери в самой верхней части проделывался леток - дырка достаточно большая, чтобы в нее без труда мог запорхнуть любой голубь, а также прибивалась горизонтальная дощечка, служившая голубям своеобразным крылечком. Дощечка должна быть на шарнире, чтобы вечером ее можно было захлопнуть. Это служило гарантией, что в голубятню не проберется голодная кошка.
У многих людей, живших в нашем Кагановическом районе на Первой Алма-Ате, были свои сараи, в которых нередко держалась разная живность. Очень хорошо, если в сарае держали корову. Зимой это и гарантированная для голубей кормежка, и тепло, которое корова "надышит". А про того, кто держал голубятню в пустом сарае, говорили, что у него голуби перемерзнут.
Итак, весь первый день покупки голубей мы с Колькой кормили их, поили, заново рассматривали, гладили их перышки и опять мечтали, как здорово будет, когда они будут кружить над нами. Мы начинали подбрасывать голубей, и те, не выдержав полета с перевязанными крыльями, сразу же возвращались обратно, а нам - вот уж детская наивность - казалось, что голуби уже начинают привыкать.
И уже вечером, когда солнце краснело перед тем, как закатиться за горизонт, мы с Колькой как-то так решали, что можно уже попытаться развязать своих голубей. "А вдруг - да привыкли?" Да нет, говорили мы себе, пытаясь одуматься: не может так быстро голубь привыкнуть. Но уже через несколько минут нам становилось так невтерпеж, что мы все же решали рискнуть, снимали с голубей их путы, подкидывали в воздух и смотрели, как наши голуби набирают высоту и улетают. Конечно, голуби устремлялись в свою прежнюю голубятню. Мы были разочарованы и еле могли скрыть свои слезы.
А назавтра надо было опять собирать косточки от абрикосов и старые тряпки, потому что у нас была мечта, которая - мы знали - обязательно сбудется! И действительно, когда мы стали взрослыми, у нас появились хорошие голубятни и чистокровные голуби. Хотя, разве в этом дело?
3.
МЫШКИН НЯНЬ
Ночью на балкон нашей квартиры залетела летучая мышь, и кот Василий откусил ей голову.
Наутро, сквозь сон, я услышал, как мама с удивлением рассказывает отцу и моим сестрам, что летучая мышь все еще шевелится.
Нельзя сказать, что я боялся или брезговал летучими мышами. Просто, они не воспринимались как обычные птицы или животные, а скорее всего - как какие-то сказочные существа, как древний народец, обладающий чародейным могуществом. Поэтому, когда я склонился над обезглавленным тельцем с раскинутыми руками-крыльями, сердце невольно дрогнуло.
Я перевернул летучую мышь, и вначале ничего не заметил. Потом - ощутил какое-то слабое движение. Цепко держась за мягкую бархатистую материнскую шкурку, по обе стороны груди крепко приникли к соскам маленькие голенькие ушастики. Это были мышата, недавно народившиеся на свет. Наверное, только потому, что они затрудняли полет юркой летучей мыши, кот Василий и смог ее словить.
Я оставил перепончатых близняшек у себя, приспособив им под жилье коробку из-под обуви и мягко устлав ее дно тряпичными лоскутками.
Каждое утро к нам домой приходила старая ингушка, которая приносила молоко. Я брал кусочек ватки, напитывал его молоком и подкладывал в коробочку к мышатам. Ушастики пристраивались к ватке и досуха ее высасывали!
Позднее я стал наполнять молоком пузырек из-под лекарств. Наружу пузырька выходил длинный ватный язычок, через который мышки постепенно его опустошали.
Я нашел старую пипетку и стал подкармливать своих мышек манной кашкой, ложечку которой выпрашивал у младшей сестренки. Было смешно смотреть на их вымазанные в манных крупинках бандитские рожицы. Я даже подумывал, а не сшить ли им слюнявчики.
Потом настала пора ловли кузнечиков, и я с каким-то жутковатым интересом наблюдал, как мышата поедают их. В вечернем полусумраке мне казалось, что это сказочные гномики в длинных плащах держат в своих ручках куриные ножки.
Кот Василий, которому было известно мое увлечение зверятами, не трогал их. Такой же позиции придерживался и мой отец. А вот мама и сестры терпеть не могли мышат, и на это были свои причины.
В послевоенное время, на которое пришлось мое детство, вкуса мяса я не помню совсем. Зато с каждой зарплаты отец приносил с собой палку копченой колбасы - и это был праздник! Даже подсолнечное масло тогда считалось роскошью, и в целях экономии мама покупала невкусное горчичное масло, отдававшее своеобразным запахом. Темно-коричневое, оно хранилось в большой бутыли. На горчичном масле мы готовили весь свой небогатый рацион.
Как-то раз, принюхавшись к маслу, я заметил, что оно в точности напоминает запах моих мышат. Конечно же, я рассказал об этом всей семье, и даже поспорил с не верившими в это сестрами. И я был прав! Ведь кто мог знать о предмете спора лучше меня, проводившего с мышатами очень много времени, няньчившегося с ними, как с маленькими детьми, и даже подтиравшего их малюсенькие попки?
Мама пыталась сделать так, чтобы мы забыли о своем споре. Но я на беду настоял, чтобы каждый сравнил, как пахнут мыши и горчичное масло. После этого все дружно отказались от масла, что больно ударило по семейному бюджету.
Со временем мышата научились летать, и проносились в хаотичном полете над нашими головами, пугая маму и сестренок. Но особенный визг поднимался, когда эти самолетики со всего маху шмякались на кого-нибудь и вцеплялись своими коготками в одежду или волосы. Хотя, очень скоро мышата научились различать нас, и стали садиться только на меня. Я любил наблюдать, как они то вылетали в открытую на балкон дверь, то, покрутившись где-то, внезапно залетали домой. А мама каждый раз надеялась, что они не вернутся.
Через какое-то время близняшки совсем забыли свою коробку, и стали спать, повиснув вниз головой на шторах. И это опять не нравилось ни маме, ни сестрам. Постепенно в семье стало хорошим тоном все время попрекать меня мышками. Еще одной каждодневной неприятностью был их помет на полу и мебели.
Но я очень сдружился со своим сказочным народцем и никому не давал его в обиду.
Не раз я воображал, как во главе неисчислимого крылатого воинства полечу навстречу самым замечательным приключениям! Я мечтал, что после блистательных ратных подвигов, украшенный мужественными шрамами и убеленный сединами, получу заслуженные награды. Мышата, будто подслушав мои мысли, плюхались мне на грудь и вцеплялись в одежду, как настоящие ордена...
Но долго это продолжаться не могло. В один "прекрасный" день мне был поставлен ультиматум, перед которым пришлось капитулировать.
В тот вечер я хорошо накормил своих малышей, потом долго всматривался в их страшненькие мордочки, ласкал их крылышки, нежно гладил сытые мягкие животики, которые мне были доверчиво подставлены.
Я положил своих близняшек в так хорошо им знакомую коробку из-под обуви и в первый раз за все то время, что она служила мышатам жилищем, закрыл ее крышкой.
Я долго шагал, чувствуя через каротонные стенки коробки живое тепло своих друзей. Я проходил по улицам, стремясь как можно дольше просто идти. Я петлял по дорожкам и тропинкам, проходил мимо домов, заглядывая в грустные окна, в которых уже начали слабо светиться коптилки. И, наконец, перебравшись через земляной дувал стадиона "Локомотив", остановился.
Не помню, сколько я так стоял, не помню, как выпустил своих летучих друзей. Но, как только это случилось, я отбросил пустую коробку и сломя голову помчался домой. Вряд ли я что-либо различал из-за слез, которые вдруг полились ручьями. Но мои босые ноги сами находили дорогу, и я не то что не упал, но даже ни разу не споткнулся.
Кажется, перед самым домом мне почудилось знакомое движение воздуха, и над головой промелькнул маленький размытый силуэт.
Той ночью долго не мог уснуть. А потом, долгими вечерами, все ждал, когда прилетят мои близняшки. Мама грустно смотрела на меня и гладила по голове...
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Юрий Ильин: ПТИЦЫ. Рассказ.
10.09.03 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|