Ви Круглянская: СИНОПТИК.
Грустный рассказ не столько о неотвратимости судьбы, сколько о неотвратимости той судьбы, которую мы выбираем сами...
Новелла может вызвать непонимание - из-за своей непростой структуры, перегруженности текста рефлексией героев, вообще - сюррелистичности ситуации. Но мне кажется, что так и бывает в жизни - когда полное непонимание себя и своего существования приводит к спутыванию реальности в клубок представлений о ней, в котором невозможно разобраться. И от этого становится грустно - не сказать хуже...
Дочитав рассказ, я испытал ощущение некой иррациональной обречённости (не уверен, что автор хотел именно такого эффекта). И тогда мне почему-то показалось, что каждый читатель подумает, что эта история - именно о нём...
Редактор отдела критики и публицистики,
Алексей Караковский
|
СИНОПТИК
День рождения выдался скучный, гости долго и нудно прощались, топтались в прихожей, обсуждая лето, клубнику, Мишкино поступление в университет, политику, опять клубнику, “до свидания”, “ну я вам позвоню” и “приятно было посидеть”, наконец ушли, и в квартире стало уютно.
Хотя грязные тарелки... Нет, очень хочется пить.
Все-таки прихватив две посудины с невзрачными останками оливья по-московски, я отправилcя в кухню. Печальные часы с засохшей кукушкой, длинноухий аспарагус, нагло свисающий до самого пола, осиротевший холодильник, привкус жареного лука, призрак бифштекса на сковороде, настойчивый аромат сирени... Взгляд остановился на трехлитровой банке с квасом. “Стоит здесь уже второй день, кто его знает, что там завелось”. Сунув нос, никакого запаха не учуял. При чем тут сирень?
Подошел к окну, взял с полки спички, услышал всплеск.
Бульк.
Кажется, мне хотелось пить.
Обернулся, с сомнением взглянул на застоявшийся квас, увидел вдруг, как в нем забурлило, поднялось и снова громко булькнуло.
Из банки явилась мокрая чешуйчатая голова с голубыми, по-русалочьи добрыми глазами, серьезно вздохнула, а затем внятно просвистела “Хабанеру” Бизе.
Все это слишком смахивало на “Понедельник”. Тут же из банки ответило:
- Так то щука была! Где вы щук в квасе видели?
О как! Но я все же поинтересовался:
- Вы кто?
- Синоптик я.
- А почему в банке с квасом живете?
- Нравлится.
-А почему синоптиком зовут? - меня заклинило на причинности.
- Погоду предсказываю.
- Почему? - глупо улыбнувшись, спохватываюсь:
- И какая у нас завтра погода будет?
- Так себе. Солнечная.
Я выдохся. Тоже мне, писатель, диалог поддержать не могу.
Синоптик равнодушно почесал свой хвост и сменил тему:
- Он любит кофе, но в гостях не пьет.
- Кто?
-Дед Пихто. - Он почему-то обиделся и замолчал. Я не стал себя мучить вопросами о личности деда, а вместо этого припомнил диагноз: “Делириум тременс”.
- Знаешь, я не люблю латыни, и, насколько мне известно, я не чёртик. - ласково сказал он.
Мда. Больше на змея похож.
- Или на рыбу.
Я залез в холодильник, в полном смятении намазал маслом круг докторской колбасы, приложил его лимоном и только теперь(!) застыл с запоздавшей пулей в голове:
“Читает мысли?!”
- Читаю, - услышал я из холодильника его самодовольную улыбку, - но не все и не всегда.
- Почему?
- А твои-то и читать скучно.
“Что за придурок”, - распечаталось у меня прежде, чем я спохватился о прозрачности своих мыслей...
**
Кажется, он все-таки уснул. Рука затекла вся. Это, конечно, романтично, засыпать за руку на пятом году совместной жизни. Лежать с открытыми глазами, пялясь в темный потолок и думать о своем. Есть хочу.
Осторожно, рука, только б не проснулся. На кухню! На кухню!
О, живописность холодильника после праздника! Полусъеденный осетр, кусок шоколадного торта, маслины, оливье. Алесь заботлив - столько всего навалить с деньрожденьского стола. А эти его гости... С тоски завоешь, если бы не его анекдоты и... Интересно, заметил ли Андре? А что бы он сказал, если бы понял, что... Не, лучше подумаю об этом завтра. Хм, мисс О’Хара опять здесь. О зеленые ирландские поля! Вот бы Дублинцев щас на полную громкость...
Какой торт! Этот неописуемый заварной крем, это безе - летящая воздушность, просто верлибр, в самом деле. Что там еще в подносе? Какой красивый... Главное не поцарапать. Надо бы отнести, правда сейчас не получится - разве что через балкон...
Не к чему этот экстрим. Хотя было бы забавно. А если я свалюсь? Ха! И лечу это я с подносом... Медный Боинг! Или Як-40...
- Если столько жрать по ночам, то это будет уже Аэробус, дорогуша, французский аэробус. С такими-то габаритами.
- А, это ты. - Она неохотно вынырнула из холодильника.
Одним глазом знакомая рожа смотрела на нее сквозь запотевшее стекло, другим пристально изучала свое чешуёвое отражение в круглом зеркальце, зависшем над банкой с квасом.
- А это ты! - зеркальце лихо кувыркнулось в воздухе и застыло у ней перед носом.
- Будешь столько лопать - станешь толстая и некрасивая.
- И любить никто не будет. - привычно закончила она, запивая кефиром кусок осетрины.
Взгляд в зеркальце - расплывшиеся щеки, отвисший подбородок, оп, еще один, два, три - ну это уже слишком, глазки-щелочки...
- Глупая шутка. - Щелкнула пальцами: зеркальце обиженно звякнуло и пропало.
Синоптик начал назидательно бормотать что-то очень наукообразное о стрессе, Берне, собаках Павлова, психологических ловушках и в итоге брякнул, а не беременна ли эта обжора, по уши застрявшая в холодильнике?
Обжора, не переставая жевать, дотянулась до посудного полотенца (с тремя красными петухами по ядовито-желтому полю) и набросила его на банку с разговорчивой головой.
Молчаливая возня, затем ворчливый шепот - полотенце поднялось в воздух и яростно шлепнулось на стол мокрой петуховой кучей. Шоколадный торт мстительно приобрел вкус жареной селедки, кое-где проступили обглоданные ребра, глазурь покрылась чешуей.
- Верни торт, гад.
- Процесс необратим, - торжественно объявил синоптик, - но осетрину можешь доесть.
Ладно.
- Зачем ты опять тут?
- Мне у тебя нравится. Уютно, тихо так. Твои вероятностные поля такие гладенькие, такие...
- Шел бы к соседу напротив, вот уж где поля: многообещающий юрист, хорошее доброкачественное будущее.
- Какое ж оно качественное? Одноразовое! - съел и нет его. А из твоих вероятностей можно вон сколько всего навертеть...
- Паразит.
Реплика сколь бесполезная, столь и безответная.
- И предсказывается мне у тебя лучше всего. Домашняя обстановка, кухня теплая, пахнет приятно. Даже уровень синоптизьма в плазьме повышается. Если б только не эта кошмарная белая плитка, ну как в кафельном раю, в самом деле, кто ее только придумал сюда...
***
“А... да... она мне что-то такое говорила, на что-то намекала, а может она вовсе и не это имела в виду, а может то, что недоговорил этот чертов Алесь, и зачем я вообще полез к нему с этим разговором, вот развезло... Хоть вовремя я слинял с его дня рождения, не люблю чужие дни рождения, вот еще в апреле у Стенделя в бане, тьфу гадость, не к ночи... блин! опять этот трельяж, на утро синяк, сколько мебели старой выкинуть...”
Поток беспорядочных мыслей прервался скоропостижным пробуждением его верной интуиции: там, куда он ощупью пробирался по коридору, что-то не так.
Он притормозил перед дверью на кухню и прислушался. Квартирные шорохи, дыхание спящего в ребенка, тихая возня жены - наконец-то уснула, ходит ночью, еду таскает, станет толстая и некрасивая... - мысли нервно бегали и суетились, как тараканы в кладовке - шелест редких машин, шум городской ночи там внизу, тихий стук на лестничной клетке - уже какой день, домовой завелся, что ли, натужное гудение холодильника, старательный немецкий тик-так будильника в шкафу за стеклом и шумливые воды туалета сверху... Его чуткий музыкальный слух улавливал в этом привычном созвучии нечто не совсем естественное - едва различимый, и, тем не менее, фальшивый мотив. Расслышал, наконец, немелодичное насвистывание за кухонной дверью. “Болеро” - подумал он и поморщился - “у меня-то со слухом все в порядке”.
Приоткрыв дверь, заглянул в кухню. Свист смолк, оставив за собой ощущение неприличной тишины.
Никого нет.
Два шага в сторону балкона, взгляд по углам, под стол, почему-то на потолок, снова под стол, осторожно открыть духовку - ну кто там может сидеть? - балконная дверь, нежный скрип петель, духота застекленного пространства, дом напротив, в шестнадцатом этаже опять свет заполночь, привычный запах сушеного укропа, железная пепельница-башмак, старое продавленное кресло, пыль, одиноко зудящий комар, вроде всё.
И предчувствие чужого присутствия за...
*
- Я не придурок, и бросьте извиняться! Да не смущайтесь вы так, тоже мне, обожравшаяся интеллигенция. Да, я читаю мысли, да я предсказываю... Да, и я голодный. - сказал синоптик обиженно. - Вот вы ходите тут все, ходите всю ночь по своим квартирам, только и жрете, из холодильника не вылазите, салаты там, торты, а мне тоже кушать хочется. Да. Ходите, думаете и жрете… И так вы всё это громко делаете.. А я бы.. а мне бы... Он всхлипывал, правда несколько бутафорно.
- А.. простите, что...
- Да всё!
- Заливное из судака Вас устроит?
Синоптик заметно поёжился от неудовольствия. - Я, знаете ли, рыбу..
- Да-да, рыба - она...
- Ведь понимаете, я и сам как бы...
- ... рыба?
- Сам ты рыба!
Рыбьи пререкания закончились шумным всплеском ушедшего на дно синоптика.
Я в отчаянии съел свой докторский “бутервурст”, открыл холодильник, прошелся взглядом по полкам и выудил на божий кухонный свет большое блюдо с разноцветными салатами...
- Слишком большое, - послышалось сзади... - И скользкое.
Пытаясь закрыть носом холодильник, я уронил блюдо на пол. Ёпрст. Вот накаркал.
- Не накаркал, а пред-упредил.
Я пошел за тряпкой в ванную.
- Сядьте на стул, дорогой - и, умоляю вас, оставьте мусорное ведро, всё это уже и так достаточно грязное. Говорила мне мама, не ешь с пола!
Я сидел и смотрел, как под звонкое чавканье с линолеума испарялось разноцветное месиво из овощей. Синоптик при этом плавал по своей банке, сосредоточенно жевал и ворчал, что приходится есть что попало, а изысканной вероятностной материи ни хрена не допросишься.
- Как вы это делаете? - не удержался я. - Телепортируете?
- Телепортр-кхр кха, кхар! Я из-за вас подавился, бессовестный вы человек! Разве ж можно? Я ведь и утонуть могу...
Наконец ЭТО облизнулось языком цвета майской зелени и угнездилось на собственном хвосте.
- Ну-с, теперь я вас слушаю.
- Но.. я... не очень понимаю...а.. зачем?
- Что ж это вы? Накормили всякими объедками, а потом “зачем”? Ну хорошо, начнем сначала. Как поживаете? Давайте, наконец, знакомиться. Меня вы уже знаете. А вас зовут, э-ээ, Алесь?
***
... спиной. А свист возобновился, так же мерзко, как стих.
Он обернулся, совсем не испуганно, с кошачьей грацией, проследил полет комара, скользнул по райскому великолепию отдраенного кафеля...
А вот новенькие обои имели цвет не тот.
Розовенькие цветочки кишели белым - его почти стошнило в балконную темень - тоненькие ниточки-червячки нежно вырастали прямо из стены, свисали, свивались с соседями, пульсировали весело и дружно в такт той же самой безобразной песенке, что разбудила его своей фальшивостью в ночи.
Когда он осмелился войти в освещенность кухни, живая стена замерла и вытянулась в его сторону, изучая и вопрошая - а что теперь нам за это будет?
Он махнул рукой - может, ловя равновесие, а может назло себе, стараясь избавиться он дурацкого видения - живчики забеспокоились, зашуршали, вдруг опали и исчезли - словно всосались в стену.
Песенка смолкла. Он так и знал, и не хотел в это верить, но он как всегда был прав. И все, что он сказал Алесю, вовсе не его пьяное воображение... А может померещилось? И нет тут ничего, и никого, радио наверное... И вроде бы нечего ему делать в этой кухне сейчас ночью и, не понимая уже, за каким он сюда приволокся, вполне убедил себя, что встал он, чтобы попить водички... Да, да, вот как раз и банка, черт, давно пора купить кувшин, никак руки не доходят, а еще хорошо бы с подставкой, чтобы не громыхала, когда ставишь на место. Вот блин, вода опять протухла, сколько раз говорил, чтобы воду на ночь свежую заливала, э, да тут еще и плавает что-то...
Синоптик залег на дне. Не, я ему на глаза не покажусь. Оно нам надо? “Андрей”, кажется, значит “мужчина”. Все верно, самый настоящий. Толку от них никакого.
Вздохнул - так захотелось музыки и нежности, летящих извивов и чистого цвета. Ах, женские фантазии, ах-ах, как тают во рту эти миленькие, глупенькие, розовенькие…
Он свернулся калачиком, неторопливо превратился в прозрачный пульсирующий шарик и исчез.
*
Клавиши долго не отвечали. На ощупь они казались глянцевой бумагой, их так приятно касаться кончиками пальцев, не нажимая, не вызывая звука.
Она провела рукой по прохладно белому, остановилась в малой октаве, большим и указательным нашла черную изящную косточку до диез, задержалась, погладила пальцами знакомые с детства ребрышки и спустилась в уютную ложбинку между диезами.
Взяла ре.
Звук получился негромким, полновесным и долгожданным. Затихая, он приобрел объем и милую округлость - только ре способна на такие штуки, и еще, пожалуй, фа. Нет, фа я возьму в тон, в терцию, отдельно он станет звучать грубо и слишком самодовольно.
Андре уже здесь.
- Я уже здесь. Стендель поздно вернулся из командировки, пришлось его ждать, поэтому я так долго.
Скрип трехногого стула впился в еще звучащую малую терцию, положив предел мечтательной гармонии, выпятил реальность, вернул в бытие.
Повернуться к нему, не поднимая глаз:
- Я больше не хочу с тобой жить.
Видимо для него это не стало неожиданностью. Он снял рубашку, надел домашние брюки. Совершенно обыденным голосом ответил.
- Саньку я заберу.
- Даже не надейся.
Его лицо осталось прежним - хмуро уставшим.
- Даже не надейся, - повторила, выстрелив колючими словами, теперь не сводя с его лица настороженных глаз. Гармония звука осталась в двух минутах отсюда.
- Значит, тебе придется жить со мной.
Тон был прост, чист и верен. Ни одной фальшивой ноты, как всегда. Он так гордится своим слухом, но никогда не поет. Как можно жить с человеком, который никогда не поет?
Алесь всегда поет. Он не всегда попадает в октаву и сползает ниже, почти басом. Когда не стесняешься петь - говоришь душой. А где душа Андре? Прячет, всегда прячет, подальше, чтоб никто не добрался. Даже она. Или тем более она...
Я слушаю, смотрю, не отрываясь, курю, с легкостью следя плетение его сюжетных линий, звуков, красок. Он пишет картинки водой - сразу в четырех измерениях, а может и больше. Какой талантливый сочинитель. Интересно, а погоду он рисует так же красиво? Я так надеялся, что завтра будет дождь. А еще лучше туман, белый и густой, качественный британский туман. Хотя в Лондоне туман бывает, пожалуй, что и реже, чем в нашей южнорусской полосе. Пусть будет нижневолжский туман.
- Эй, послушайте, вы были когда-нибудь в Лондоне? - спросил я вдруг.
Синоптик вздрогнул, и дама за пианино поплыла куда-то влево, а мужчина напротив нее, высокий и мрачный, помрачнел еще больше, потемнел, почернел и рассыпался молекулярным дождем. Мне стало неловко.
- Сей тру-ууд, потраченный напрасно, воздастся мне едва ль сполна-ааа... - пропел он фальцетом после короткой паузы, повисшей между банкой и мною, таким неуклюжим и невнимательным, какой же я болван. Я же видел, чего ему это стоит, какое напряжение, и эмоции - свои и чужие - и эти ... поля... как их там... кажется, будущих вероятностей, да и черт с ним, не помню, да и не в этом дело. Конечно же, я все следил, все понимал и переживал, но вдруг поймал себя на мысли, что стараюсь понять, как он это делает, как строит диалог и ставит сцену, как режиссирует...
- Пусть я умру-уу, а ты прррекрррасна-аа, но будешь ты-ыы теперрь одна. Однако ты уже совестью замучен, и вину твою тебе прощаю. Жаль, не узнали, что там в конце у них случилось, хотя могу предположить, что... Впрочем, тебе это явно не интересно. Я думал у вас с ней всерьез, взялся, влез можно сказать в историю, сплел ему ближайшую вероятность, ан нет... - голодный глаз смотрел настороженно.
- Всерьез. И я вначале даже увлекся твоей режиссурой. Только вот то, что ты мне здесь напудрил - я и без тебя могу нарисовать, особой мудрости не нужно! - моя очередь прикидываться обиженным. - Зря только все затеял. Это не мое будущее. И я не пою басом!
Я даже отвернулся, чтобы вытряхнуть пепел из чмошки и прикурить новую сигарету. Пока я производил и осуществлял эти приятные манипуляции, у меня за спиной раздался хлопок, словно лопнул воздушный шарик. Аспарагус взмахнул длинными веточками, будто крылами, и весь осыпался, оставив лысые колючие плети. Я уставился на зеленую кучку листиков на полу, медля обернуться и вскипеть.
**
- ...налепить. Тебе, похоже, нравится это буйство красок. По мне, так лучше вообще без кафеля. Подумаешь, кафель.
Белые плитки покрылись позолотой. На них, как на экране, замелькали в ускоренной перемотке человечьи фигуры - они что-то доказывали друг другу, передавали какие-то папки, тыкали пальцами в мониторы и, кажется, ругались. Все ясно, опять эскиз не пройдет. Как чувствовала, заказчик полный идиот, дались ему эти стрельчатые окна. Фигуры на фоне позолоты стали опадать, замедляться, появился крупным планом мой начальник, пошевелил губами что-то строгое и исчез. Позолота облезла, белое вернулось на свое место. Ну и что, кафель, а мне нравится. Я нахмурилась. И кто его опять просил...
- А что, нельзя? - ковыряясь в зубах, спросил синоптик.
У Кинга где-то было, что ли, какие-то существа питались прошлым... а, лангольеры. Этот жрет будущее, вампир чертов. Что у него сегодня на десерт? Хоть бы пошел погулял ночью, как вчера. Надоел хуже редьки. А лучше бы исчез вовсе. Все, брысь, изыди.
Засыпав кофе, я швырнула турку на плиту.
Синоптик вылез из банки, пожевал губами, стал нудиться, как всегда.
- Дорогууушечкааа! Ну ты такая милая-красивая-добрая-умная!! Ну можно я у тебя на немно-оожечко! Ты же все понимаешь, мне много не нужно, всего-то пара картинок в день. Ну еще неделечку, ну пожалуйста, я буду послушный и пушистый, ну лапуся моя солнечная - (его аж сморщило от отвращения к себе) - я попробую в самых лучших своих... ду май бест! В самом деле, ты не пожалеешь, точно тебе говорю, ну не выгоня-а-яй!!
- Разве я что-то сказала? - я нарисовала удивление.
- Подумала. Послушай, я больше ничего лишнего..., и не стану предсказывать... так часто. Я буду просто я, но уйти я не могу, я еще не... в общем не все еще, ну пожаа-ааа-луйстаа!
Он канючит почище моего пацана, который все пять лет успешно оттачивает на нас, родителях, свои психотехники. На самом деле мне все равно. Мне давно все равно. Я устала и от него, и его чувства юмора...
- Спасибо за комплимент.
...и его предсказаний. Я сама предскажу не хуже. Гадать на кофе умею, и на картах, и вообще на чем угодно могу гадать. Хоть на дождевых каплях на стекле, хоть на бензиновой пленке в весенней луже. Зачем мне еще и синоптик? Прогноз погоды я послушаю по радио. Да он просто паразит.
Но милый паразит. Знает, знает. Да, и без него мне будет скучно. Наверное. Особенно здесь. Пусть остается. И я не хочу кофе. Чего вдруг кофе посреди ночи? Слышишь ты, можешь остаться. Мне так лень вслух.
- И не нужно, я слышу, вот и хорошо. Может, тебе посуду помыть?
- Вот и помой, я пошла спать.
Коридор слишком узок. Обшарпанные обои в темноте кажутся лохматыми и цеплючими на ощупь. Когда же ремонт с великолепной кухни переползет в остальную квартиру? Когда будет много денег... много денег... когда они будут? Андре говорит, что скоро, в июне, когда будет заказ. Как это скучно, снова деньги и ремонт. Снова заказ. Снова ночь и коридор. Снова Андре.
Тапочки смолкли, удалившись в комнату, где она всегда спит. Они всегда спят в унисон - она так и сказала. Хы! Но вот что она при этом подумала! А я там никогда не был, в этой комнате. Что они делают, когда спят? Она говорит, сны. Ну, сны, а ночью на кухне что? А я?
**
- Поговори с ним.
- С кем? - я курю и не хочу оборачиваться, и не хочу смотреть на то, что он там материализовал. И уже знаю, с кем мне придется разговаривать. Вообще-то я могу выбрать не разговаривать вовсе. Вот сейчас соберу эту кучку листиков в совок, и, не обращая ни на кого внимания, выйду отсюда, сяду за комп и буду себе тихо писать то, что начал вчера.
- Если у тебя всерьез, ты должен с ним поговорить.
- Что я ему скажу? - прошипел я, уже вполне озлившись на его непрошеное вмешательство в мою личную жизнь.
- Что хочешь, то и скажи - прошипел синоптик в ответ - Например, что любишь его жену.
Пауза, затяжка, еще одна.
- А разве он сможет разговаривать? - я уже просто говорю шепотом, стараясь, чтобы ГОСТЬ меня не сильно слышал. На ум пришло этимологическое сходство корней в словах “гость” и “ ghost”.
- Он не привидение, и, между прочим, даже может дать тебе в рыло, если попросишь.
Шепотливый разговор начал меня раздражать и я, не стесняясь, заговорил громко.
- Кто же он тогда? Одно из твоих вероятностных построений?
- Хоть бы и так, какая разница?
Действительно, разницы никакой. Я взглянул на Андрея. Он сидел на табуретке в углу, как-то нехотя, словно пришел на минутку, не зная зачем. Я решил улыбнуться, потом передумал и ляпнул:
- Кофе хочешь?
- Нет.
- Не любишь?
- Люблю. В гостях не пью.
Голос был похож на настоящий, но казался тусклым и глухим. Я повернулся к синоптику, чтобы предложить ему что-нибудь за компанию, но того в банке не оказалось. Квас из карамельного превратился в нежно-зеленый и нес фимиамы свежескошенной травы.
Андрей ничего не сказал. Он вообще больше ничего не сказал, вплоть до момента, когда в моей солнечной кухне вдруг потемнело, и тень его стала таять. Я тогда еще посмотрел на часы - почти час. Целый час я пытался объяснить, втолковать, убедить в чем-то, что ему было совсем не нужно, что-то спрашивал, сам же отвечал, следил его движения, взгляды, пытался понять и поймать ход его мысли - но... ничего не происходило, он только молчал и вертел в руках свою вещицу, какую-то стеклянную фигурку, похожую на лягушку. А потом молча исчез. Может действительно, надо было предложить ему подраться? Как в старые добрые, когда мужики делили, черт, экая глупость, что она, мешок с зерном, что ли. И он, кажется, ее любит, ну что теперь, канаться, кто больше? А она, кого? Хорошо еще это все не наяву...
- Нет, синоптик. Все не так. Я же просила тебя!
- Почему не так? - он расстраивается.
- Во-первых, Андре не будет молчать. Может, только он один и будет говорить, кричать что-нибудь. Или убеждать его, чтобы он... А может сразу драться полезет, а может просто его пристрелит. А еще может быть… Не, совсем глупо. А во-вторых, Алесь не станет распинаться целый час перед ним - кой толк?
- Ну конечно, кой толк, если тебя сразу пристрелят. Умирающие не распинаются, они стонут и произносят свои последние напутствия или что еще там...
- Ой, ну хватит, тоже мне, умник. Давай еще раз, но придумай что-нибудь другое.
- Сейчас не могу.
- ???
- Разве что часика в три...
- Только не ночью!!! - я просто ору шепотом. Он мучает меня с половины двенадцатого, и все время у него получается вот такая ерунда как сейчас. Все какой-то пищ-концентрат. Или полуфабрикат. А если его оставить в таком полуголодном состоянии - он еще полезет знакомиться с Андре, что совсем ни к чему. Мне жалко синоптика - этого знакомства ему не пережить. К тому же Андре спит и видит свои художественные сны.
- Слушай, но ведь если ты не представляешь себе, как это должно произойти, то как я могу? Твое будущее это твое, оно прозрачно и его можно пощупать отсюда, где ты стоишь. А как я пощупаю то, что ты-думаешь-он-может-думать-Андре-может-думать? Вилами по воде - и то вернее. В любом случае, то, что я тебе показал, вкуснее не станет. А вообще некондиция все это, не кошер.
- Почему же?
- Покочену же, объяснил же. Вот женщина непонятливая. Же. Только ТВОЕ СОБСТВЕННОЕ будущее. Не Алеся, не Андре, твое. Все! Иди лучше спать, утром поговорим.
Я и не возражаю. Выпиваю стакан молока под взглядом синоптика, выхожу из кухни, закрываю за собой дверь.
***
Хорошее утро. Thanks God it’s Friday. Так, гель почти кончился - вроде бы мне кто-то дарил еще один баллончик на день рожденья. Черт, опять горячая вода ушла.
Андрей взглянул в зеркало - в пене он был похож на деда мороза. Он улыбнулся себе, потом нахмурился и стал бриться. Who wants to live forever, who wants to live forever... вот привязалась. Нет, давай что-нибудь другое. Например.. and bad mistakes... I made a few...нет, дальше слова не помню.
Баллончик с гелем упал в ванну и противно зашипел, потом засипел, закашлялся и сдох. Из раковины дунуло сырым болотным духом, в зеркале обозначился некий силуэт и повис за спиной белой пенной массой.
Андрей, не оборачиваясь, плеснул себе за спину лосьоном. У массы вырвалось нервное восклицание, и прорезались наглые желтые глаза.
- Послушайте, мне неприятно глотать лосьон.
- К чему эти прыжки? можно постучать в дверь, а не являться пенным привидением из рукомойника.
- Вы даже не удивились.
- С какой радости? Я бреюсь. К тому же я слишком много про вас знаю, чтобы доставить вам удовольствие вами удивляться.
Синоптик стряхнул с себя пену, как большая лохматая собака, вылезшая из воды, и умостился в плетеной корзинке с косметикой. Он начал было насвистывать какой-то мотивчик, но, встретив взгляд Андрея в зеркале, замолк. Он словно не знал, что ему теперь делать и куда себя деть - просто сидел и молчал. Наконец, решил себя презентировать: в зеркале замерцали какие-то фигуры, но они расплывались, даже не успевая принять узнаваемую форму.
- Вы мне мешаете, - поморщился Синоптик.
- Это вы мне мешаете, я ничего не вижу в этом зеркале, какого черта.
Еще минута молчания. Тщательная обработка левой щеки. Бритву надо новую...
- Я не думал, что вы обо мне знали.
Удивленный взгляд из зеркала. Хм...?
- Последний и единственный раз, когда мы встречались, вы были не особенно любопытны и не слишком доверились своим глазам. Уж так мне показалось.
Андрей опустил бритву под струю воды.
- Вы не очень-то внимательны, Синоптик. Вы так любите будущее, что забываете прошлое.
- Вы намекаете, что я вас где-то видел? - Хвост нервно задергался, как у рассерженного кота.
Андрей снова хмыкнул и стал умываться, шумно расплескивая воду.
**
Лечу с балкона шестнадцатого этажа, успевая следить за проносящимися стеклами и бетонными перегородками - испуганный кот на перилах восьмого - сушеные грибы на шестом - трепыхающееся белье ударяет в лицо мгновенным запахом белого - уже четвертый - не смотрю вниз - смотрю только в небо и затылком ощущаю близость земли - как жаль, что это мертвый асфальт - я так люблю весеннюю рыхлую размазню, покрытую едва повылезшей травой - закрой глаза! Здесь и сейчас - ветер и притяжение - серые торопятся тучки, я пролетаю - они пролетают. Стой.
- Стой, давай по-другому.
- Предпочитаешь кота на седьмом?
- Нет, давай я не буду падать вообще, это больно, даже во сне.
- Падать не больно, больно потом лежать.
- Кстати, я сама ни за что не прыгну.
- Тебе помогут.
- Кто?
- Не знаю, придумай сама, ты лучше в этом разбираешься.
- Слушай, это уже какой-то бразильский сериал получается, со многими слезьми и утраченной честью.
- Аргентинский.
- Что?
- Сериал, говорю, аргентинский. Я их больше люблю.
*
Комиксы про Гарфильда. Глаза слипаются. Вообще-то я сижу в туалете и при этом неторопливо курю. Наверное, не хочу идти на кухню - поутру это жалкое зрелище. Надо что-то делать... Не только завтрак, вообще всё, в целом. С жизнью, например. С полуразваленным компом, на котором печатать уже страшно, клава вот-вот отвалится... С любовью. С Андре. Интересно, кто мне из них теперь важней, а? Вот так пойти прямо и сказать, мол, друзья мои, я вас люблю обоих, и что делать мне, не знаю. Очень мелодраматично, пожалуй. Лучше бы мне...
Андрей забавную вещь сказал позавчера, на дне рожденья.Я тогда почти ничего не понял и принял вначале на свой счет. Да не мог я его не пригласить, хоть больно, больно! Начали какие-то глупости говорить про ревность, особенно Хуска из себя вышла - “ревнует, значит любит!” - тьфу дура, право. И вдруг Андрей говорит, что он свою жену ревнует только к снам... Она тут на меня ТАК посмотрела, словно всему миру хотела открыться. К снам! Почувствовал себя белой стыдливой ночью, голым и без волос. Андре видел, знаю, что видел, он хмыкнул так... понимающе. А когда вышли на балкон курить, он мне сказал, что знает, что у него на кухне по ночам происходит, и что это ничем хорошим не кончится, он и раньше такое видел, когда учился в архитектурном в Саратове, курсе на третьем, друг его и все такое, и всегда это плохо кончается, одно и то же, мужикам в итоге все расхлебывать. Потому что тварь эта сожрет вчистую все её... и останется у ней один только выход, без выбора. А уж какой это будет выход, она и сама знать не будет, но будет он - единственный. Его это лично совсем не устраивает, пусть бы она себе развлекалась с ним по ночам, но в итоге это окажется и его выход, раз она его жена. А свое будущее он никому внаем сдавать не собирался... Тогда я вдруг решил, что он просто очень пьян. Или от ревности чушь несет, даже думал, начнет отношения выяснять. И только потом дошло, что же он мне сказал...
Не стало мне страшно. За себя - не стало, а за Андрея стало. И жалко всех тоже стало. И противно почему-то.
Она потом ко мне на кухню пришла и сказала так тревожно, что будто бы... как же она сказала... а! что истончилась до полиэтиленовой прозрачности перегородка, нет, кажется перепонка, между двумя реальностями - им и мной. Бог мой, ну и корявый же стиль. Да, и она словно на краю, когда уже очень близко и хочется прыгнуть, чтобы не оттягивать напрасно неминуемый полет. Что-то там про каузальное тело... А я все время боюсь чего-то, да и время еще не пришло. Хотя то, что оно придет, я уже знаю, правда вот, какое оно придет... да и все тоже знают. И Синоптик этот тоже. Где он? Мысли путаются...
Пойду-ка я чайку попью, да и посплю.
**
Вставала в полседьмого, проводила свой домашний народ на работу, напилась кофе и благополучно заснула дальше. Косматый бестолковый сон - и шея затекла вся. Ненавижу просыпаться в это марево, где все еще шевелятся какие-то люди, и тело напоминает о себе хрипами застрявшего в нутре сна. Лежу, отхожу и вдруг думаю - хорошо бы ну хоть какой-нибудь завалящий ангел спустился (или же поднялся) сюда ко мне на край кровати и спросил бы так жалеючи: «Что, хреново тебе, солнышко?», а я бы, ничуть не смущаясь голого его присутствия и своего чувства, ответила «Хреново, ангел мой». А он (оно) махать бы стало крылами, отгоняя останки скверного дрима прочь, но более ничего б не говорил и не пел бы тихонько, а глядел бы на меня простыми своими очами.
Вытаскиваюсь из постели, шлепаю на кухню. Безмысленно смотрю на блистающую прозрачностью трехлитровую банку. Где ж мой ангел?
**
- Молчи. Даже ничего не говори мне. Ничего, ничего, никаких оправданий, лучше заткнись.
- Что случилось?
- Ты прекрасно знаешь, что случилось. Лично я узнал об этом час назад. Как ты думаешь, когда я это должен был узнать?
- Наверное, давно, если ты так нервничаешь.
- Лучше замолкни, дрянь, я за себя не отвечаю.
Прошелся по кухне, подошел вплотную, глаза в глаза.
- Говори сию минуту.
- Что ты хочешь услышать?
До нее дошло все сразу, как только он вошел в дверь квартиры, яростно провернув в замке ключ. Конечно же, какая-то скотина ляпнула. А может он просто нас увидел. И сразу все сложилось в его умной головке, сразу мозаика встала на свои места, и белые гэпы заполнились цветом - каким нужно, и недостающие ноты сложились в мелодию - как должно, но как же долго к этому все шло. Она давно была готова, но слов не появлялось, что говорить, она не знала, какую линию избрать - было уже поздно, поезд уже ехал, разогнавшись и забыв про тормоза.
- Ты ничего не хочешь сказать?
- Нет.
- Ты все время мне врала! Ты врешь с самого начала, вся наша семья на лжи началась - но я-то думал. Ты меня любишь?
- Да.
- А как же…
- Тоже да.
Он не понимал. Да он сроду ничего не понимал, хотелось ей подумать, но подумалось другое - он ВСЕГДА это понимал, он знал почти с самого начала. Он наверняка знал, что она любит кого-то еще, и это бесило его страшно, но не могло выйти наружу, иначе оно не позволило бы столько прожить. Еще столько. Пять лет - разве мало для такой занозы? Но жил, надеясь, что все так и останется. А теперь - you have it and eat it. Любит кого-то еще. И теперь он узнал КОГО.
- Я этого не понимаю. - Он отвернулся, сделал два шага к балконной двери.
Ей оставалось молчать и ждать.
Андре потянулся рукой к полке у балкона. Узкий столик, на котором умещалась только фотография их старого кота по имени Дункан, умершего от старости пару лет назад, над ним полки - с безделушками и сувенирной дрянью, а еще выше - деревянная стойка с ножами «Скарлетт». Ножи Скарлетт. “Очень символично”, - мелькнуло и замерло от страха того, что должно произойти.
Рука дотянулась...
Может лучше об этом завтра?
...до маленькой стеклянной фигурки зеленого лягушонка в панамке, схватила ее и с размаху бросила на кафельный пол. Лягух разлетелся по всей кухне на мелкие кусочки, один из осколков отскочил и больно впился ей в плечо, другой оцарапал щеку.
Она опустилась на корточки и стала собирать с пола то, что разлетелось. Изумрудное крошево на фоне бордо. То, что было его подарком ей на восьмое марта. Он тогда принес это зеленое домой и, смущаясь, сказал, что не придумал ничего более оригинального, чем подарить ей себя - такого милого внутри, такого скромного снаружи. И холодного, добавила она про себя, но рада была ему, и его подарку, и старалась не думать, не думать, не загадывать, с печалью не заглядывать в будущее, которое уже близилось так осязаемо ясно, и было так откровенно видно на мордочке смешного лягушонка в панамке.
Андре молча наблюдал, как...
- Хватит, ты увлекся. Уж слишком сентиментально, ей-богу.
Картинка медленно расплылась и испарилась с хлопком. Синоптик вяло приоткрыл янтарный глаз.
- Зачем ты это сделал? Мстишь?
Он не выглядел виноватым, а только каким-то серым. Вчерашние приключения в унитазе сказываются, это точно. Интересно, зачем Андре его вылил туда? Разве он не знал...?
- Сейчас я буду спать. Устал я от вас. И не мучай меня своими вопросами. Потом, потом, аа-аргх... - он отключился и разлился коричневым планктоном в новеньком кувшине.
Стою и смотрю на это всё с ножом в руке. Завтрак - он уже почти готов - шипит на сковородке взбитыми яйцами и утренней укропной зеленью. Мне что, все это приснилось? Ножи. Нет, мне некогда об этом думать. Потом, когда всех накормлю и отправлю на работу. А может быть завтра.
Врубаю радио.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Ви Круглянская: СИНОПТИК. Рассказ.
14.09.03 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|