Наталия Шиндина: Апостериори. Пробуждение первое.
Кто-нибудь читал прозу известной поэтессы Наталии Шиндиной?
Мне кажется, я не сильно ошибусь, если ограничу круг прежних читателей её прозы членами жюри конкурса "Золотое перо Руси", в котором отрывок из романа "Записки на листе Мёбиуса" стал победителем. То был другой отрывок, не предлагаемый сейчас вашему вниманию, а - пока - от него укрытый.
Мне показалось, что одно из существенных свойств представляемого вам текста - именно его отрывочность, мозаичность. "Записки" - слово во множественном числе, и читателю предстоит сложить из этого множества деталей картинку-пазл. Ориентиров для этого интеллектуального труда у читателя немного: "розовые пятна от содранных заусенцев возле ногтей" соединяют первый и второй эпизоды, поездка в Ригу (сперва как намерение, затем как факт) - второй и третий. Фигурирующий во втором и третьем эпизоде плащ встречается в отрывке, участвовавшем в "Золотом пере Руси".
Не хочется писать о достоинствах материала, из которого изготовлены элементы мозаики; они - есть. Хочется писать о достоинствах романа в целом; но разве воссоздашь целостную мозаику по трём элементам? Одно можно сказать с уверенностью: наличие внутренней связности романа обозначено в публикуемых трёх главках.
Итак, читайте прозу известной поэтессы Наталии Шиндиной.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Сергей Алхутов
|
Апостериори. Пробуждение первое
…Я стоял на вершине невысокого холма и смотрел на изумрудные волны травы, струящиеся под моими ногами и чуть подрагивающие от неожиданных прикосновений теплого ветра.
У самого подножья холма радугой из семи оттенков одного цвета раскинулся лес. Темно-зеленое облако из листьев молодых деревьев нависало над нежной зеленью многолетних трав, отбрасывая на ее волнующуюся поверхность причудливые тени.
Я набрал полную грудь воздуха, расставил руки в стороны и побежал вниз.
Встречные потоки воздуха тут же приняли меня в свои объятья и затеяли какую-то веселую игру с длинными прядями волос, непривычно серебрящимися под робкими лучами заходящего солнца. Казалось, что воздух влажный и чуть сладковатый.
Возле самой кромки леса я сделал сильный толчок ногами и взлетел.
Медленно проплывать над лесом, разглядывая густые кроны деревьев, было сплошным удовольствием. Я видел, как среди веток мелькали яркие пятна крупных ночных цветов, начинающих раскрывать свои чашечки в предчувствии скорой ночи и щадящей прохлады.
Но вот лес закончился, и я очутился над пронзительно-голубой гладью реки.
Я прибавил скорость и стал набирать высоту, поскольку никогда не знал, чем закончится очередной полет: то ли мягкой посадкой, то ли падением, и я с безрассудным упорством стремился вверх, чтобы хоть чуть-чуть оттянуть момент возвращения на землю.
Падать в реку не хотелось — почему-то казалось, что вода холодная. Но на этот раз все обошлось. Я благополучно пересек реку и помимо своего желания стал плавно снижаться. Это длилось бесконечно долго, но, наконец, мои ноги мягко коснулись земли. Я опустил руки и провалился в темноту.
Вокруг не было ничего. Темнота была настолько плотной и непроницаемой, что просто захватывало дух. Ни звука, ни движения, только всепоглощающая пустота. От этого зрелища становилось жутко и спокойно одновременно. Пустота. Такая знакомая и теплая, что мне стало легко и уютно. Я купался в ее ласковых волнах, с наслаждением закрывая и открывая глаза и понимая, что от этого совершенно ничего не меняется.
И вдруг в самом центре пустоты (если у бесконечности есть центр) появилась крохотная белая точка. Какое-то время она оставалась маленькой и беззащитной, а потом начала стремительно разрастаться. Вот уже видно, что это шар. Его формы были настолько совершенными, а поверхность такой неестественно гладкой, что это не могло не пугать. Белый шар неумолимо увеличивался в объеме.
Внезапно я понял, что еще немного, и он заполнит собой все пространство, пустота исчезнет.
Безжалостный комок ледяного ужаса сам собой возник в моем сердце, хотелось кричать от страха, махать руками, делать что угодно, только бы этот шар исчез. Но я не мог ни пошевелиться, ни даже выдавить из себя хоть какой-то звук.
Стало трудно дышать, шар вытеснял не только пустоту, но и меня самого.
Я попытался сделать судорожный вздох и попробовал закрыть глаза — шар не исчезал. Он стремительно увеличивался и вместе с ним возрастал страх где-то в бездонных недрах моей съежившейся души. Еще чуть-чуть, и уже ничего не будет: ни меня, ни пустоты. Один большой белый шар. Но он был еще далеко.
Я стал задыхаться и попробовал закричать — ничего не вышло. Тогда я зажмурился так, что на глазах выступили слезы, и протянул правую руку вперед.
К великому удивлению, я увидел собственные пальцы, увидел так четко, что смог разглядеть прозрачные белесые рубцы на мизинце и розовые пятна от содранных заусенцев возле ногтей.
Немного поколебавшись, я вытянул руку по направлению к белому шару. Шар был так далеко, но к своему неописуемому ужасу я почувствовал, как мои пальцы коснулись его холодной гладкой поверхности. В следующую секунду шар под рукой стал теплым, мягким и податливым, и уже в совершенной панике я увидел, как моя рука сама собой погружается внутрь шара.
Да что же это?!!
Я почувствовал страшную слабость и понял, что не в силах сопротивляться этой силе.
Шар не просто разрастался, он медленно, но неумолимо затягивал свою добычу…
***
В начале апреля пришла зима.
Наверное, правильнее было бы сказать, вернулась зима. Но она не вернулась, а именно пришла.
Весь декабрь, январь и февраль было мразно и мучительно тепло. А на Новый год шел дождь. Впрочем, сам Новый год получился не самым худшим в моей жизни: я напился, орал дурные песни под гитару, читал собственные стихи, поджигал «римские свечи», играл в фанты, висел вниз головой на лестнице, приставал к соседям моих гостеприимных друзей и показывал стриптиз под какую-то дерьмовую попсовую песенку, мотив которой преследовал меня весь следующий день, несмотря на головную боль и чудовищное количество темного «Афанасия».
А в начале апреля пришла зима…
Настоящая, с холодным пронизывающим ветром, вышибающим крупные слезы уже через минуту поверхностного с ним общения, крупными хлопьями снега и паскудной ноющей зубной болью.
Пришлось снимать купленный недавно легкий плащ, который заступил на вахту охраны моего бренного тела от превратностей климатических условий ареала моего обитания, сменив старенький, но каким-то необъяснимым образом сохранивший вызывающий гламур презентабельности кожаный пиджак, и влезать в теплое пальто. Оно неприятно сковывало движения, со страстью маньяка-душителя или дешевой вокзальной проститутки облапливая тело, и вообще выглядело на мне нелепо, особенно в начале апреля. Последний раз я был в нем на кладбище и замерз так, что даже стакан водки и сигарета не смогли унять бешеного степа моих обезумевших челюстей.
Зима пришла, я воспринял это как должное.
Ни как причуду природы, погодный нонсенс, даже ни как неизбежное. Именно как должное.
Зима должна была прийти, и она пришла. Неважно когда это случилось, сразу после осени, вместо весны или через два года. Она пришла, и это было правильно, потому что еще раз доказывало, что мир не рушится. Хотя окружающие почему-то думали наоборот, полагая, что в подобном казусе есть что-то неестественное и даже пугающее. Но мне было все равно, мне было холодно, мне было скучно, мне было легко… было…
Надо было съездить к жене. Остатки каких-то формальностей, по типу обмена или возврата вещей, а также сомнительных долгов пяти годам счастливого брака.
Мы развелись в тот же день, что поженились. Пять лет спустя. И теперь мне 26. А могло бы быть 21, если бы не эти пять лет. Я не хочу об этом ни вспоминать, ни говорить просто потому, что не хочу об этом ни вспоминать, ни говорить. Наверное, поэтому же я и не поехал: не хочу и все (и вряд ли уже поеду когда-нибудь).
Мы очень похожие люди, но между нами есть одна существенная и жестокая разница: она живет мечтами, а я иллюзиями. А человек, живущий мечтами, отличается от человека, живущего иллюзиями, так же как пьяный от дурака — пьяный проспится, дурак никогда. Вот и вся херня. Но мне нравилось быть этим дураком, и я упорно продолжал им быть, хотя прекрасно понимал, что мечтать не вредно, а иллюзии могут оказаться куда опаснее реальности. А может быть, просто не мог по-другому.
Ну и хватит об этом, тем более что не поехал я потому, что на улице была зима, а мне хотелось сидеть в прокуренном насквозь тихом тепле, пить кофе и читать.
Ну ладно, ну ладно…
Когда закончилась зима, я не заметил, хотя точно знаю, что случилось это все в том же апреле. Просто однажды выйдя из дома в своем пальто и уйдя уже довольно далеко, чтобы возвращаться, я понял — мне жарко.
И еще я понял, что время пришло.
Вернее понял, что у меня больше нет времени.
Понял это так отчетливо, словно страдал алкогольной амнезией, а тут по нелепой прихоти судьбы в моем дремлющем сознании всплыл самый важный момент моей жизни, и сопротивляться этим воспоминаниям было так же невозможно, как остановить падение лифта с оборванным тросом, когда сам находишься внутри стремительно летящей вниз кабины.
Понял и уехал в Ригу.
Я не отпрашивался на работе, не предупреждал никого из друзей и знакомых, просто купил билет, надел плащ, сел в поезд и уехал.
Большую часть ночи я провел в тамбуре, куря сигареты одну за другой и отхлебывая водку прямо из бутылки. Когда на нее попадал отблеск света, было видно, как жидкость медленно сползала по узкому тонкому горлышку, оставляя на его поверхности маслянистые радужные пятна. В узеньком дверном окне беспорядочно мельтешили столбы и деревья, связанные равнодушной паутиной телеграфных линий. Я смотрел на их истерический танец снизу вверх, так как сидел на полу, и в голове моей так же судорожно насажанным на крючок червяком извивалось дурацкое стихотворение, написанное мной во времена беспечной и беспробудной студенческой молодости…
Легкий дым цвета первого снега
Вдоль дорог майский ветер разнес.
Задыхаясь от быстрого бега,
Вскачь пульсирует вена колес.
Как с усталой ночной электрички
С этой жизни уже не сойти,
Вот и мчимся вперед, по привычке
Отмечая отрезки пути.
А на встречных столбах полосатых
В вихре бешенном цифры слились.
Девятнадцатый, следом двадцатый
Мимо наших окон пронеслись.
Кто за вывески станций в ответе?!
До которой из них мой билет?!!
Ветер, ветер на всем Божьем свете,
Как заметил однажды поэт.
Если вслушаться в ветер усталый,
То увидишь в предутренний час —
Время, словно мальчишка, по шпалам
Босиком убегает от нас…
Закончив последнюю строчку, я опять возвращался к первой, как будто кто-то включил автореверс.
Не знаю, как долго продолжался этот нон-стоп, время убегало, а я тешил себя тем, что еще могу наступать ему на пятки.
Когда водка кончилась, я кое-как добрался до своего купе, заполз на верхнюю полку и погрузился в тупое бессмысленное беспамятство, балансируя на грани сна и реальности.
Мне снились мои руки. Большие, красивые, по-мужски сильные, с толстыми пульсирующими жилами и розовыми пятнами от содранных заусенцев возле ногтей.
Утром я уже стоял на Павелецком вокзале, впитывая в себя тяжелое вязкое амбре столицы и борясь с невыносимо пронзительным желанием, диктуемым старым, как мир стадным чувством, присоединиться к всеобщему беспорядочному ажиотажу и влиться в густой поток человеческих тел.
У меня был день.
Я не спеша, прогулялся по площади, полюбовался обрусевшим церетелевским Колумбом, обосновавшимся прямо посередь столичной переплюевки, и отправился бродить по стеклянным павильонам Охотного ряда. Я катался на лифте между XIX и XVIII веком, слушая занудно бессмысленную констатацию очевидного факта в исполнении до пошлости сексуального женского голоса: «Третий уровень — XVIII столетие», пока меня не укачало, и к горлу не подступил удушающий комок тошноты. Мучительно захотелось курить, я даже закашлялся, выбрался на поверхность и пошел по направлению к Тверской.
Время растворилось в головокружительной феерии неоновых витрин, разношерстных вывесок, сомнительных ароматов, болезненно-ярких девиц и навозных лепешек — следов активной деятельности конной милиции.
А потом я понял, что пора.
Какая-то глупая, но настырная сила извлекла меня из урбанистического транса и ласково, но безапелляционно подтолкнула к подземке.
Рижский вокзал — жалкое зрелище. Крохотное зеленое зданьице, ободранные и крайне неудобные деревянные кресла, попадая в которые, задница просто проваливается к чертям собачьим, забывая о своей функции пятой точки опоры, и заплеванная, узкая платформа с неровно положенным асфальтом.
Не могу сказать, что я люблю Москву, но Рижский вокзал — это апофеоз моего отторжения гипотетического сердца и формально-номинального центра России. Но выбора у меня не было. Очевидно, для того чтобы попасть в свой собственный рай, никому ни миновать и своего собственного чистилища. Еще несколько лет назад я мог вылететь из своего родного города на самолете и через пару часов уже быть на месте, но после торжества долгожданного прибалтийского суверенитета прямые рейсы отменили. Сейчас я, наверное, мог вылететь из Москвы, но еще один день в поезде — слишком соблазнительное искушение, чтобы лишать себя этого удовольствия по своей воле.
***
В Ригу я приехал рано утром.
Было холодно, и шел колючий мелкий дождь.
Я не знал, что мне надо делать.
Я не знал, зачем я сюда приехал и куда мне теперь идти.
Хотелось есть.
Я достал из внутреннего кармана плаща портмоне и извлек на свет божий финансовое подтверждение моего благополучия. Рядом с вокзалом находился обменный пункт, где я и поменял баксы на латы по курсу два к одному.
Латы…
Странные чужие деньги.
Внезапно я вдруг осознал, что нахожусь в чужой стране.
Странно — чужая страна.
Почему-то я не думал о том, что еду в другую страну, даже когда оформлял загранпаспорт, вяло отвечал на дежурные вопросы таможенников, а понял, точнее, почувствовал это только сейчас.
Эта мысль так меня потрясла своей неуместностью, что я не придумал ничего лучше, чем отправиться на один из мостов через Даугаву, купив по дороге свежую, еще теплую булку хлеба.
Вид мутной серой воды, часто вздрагивающей и покрывающейся гусиной кожей от каждой падающей на нее капли, успокаивал. Даугаве не было холодно. Это был ее климат, это был отголосок свежего и порывистого дыхания Балтийского моря.
Под мостом начала собираться пронырливая местная фауна. Первыми приплыли утки. Я бросал вниз крошки, с каким-то садистским наслаждением наблюдая за развернувшейся баталией. Через несколько минут подтянулись лебеди.
Чаек в городе не было.
Я не заметил, как скормил им всю булку. Есть хотелось по-прежнему. Я закурил и заключил сам с собой пари, кому из моих временных иждивенцев достанется последний кусок.
Я проиграл.
Неблагодарные аборигены, поняв, что манны небесной больше не будет, стали медленно расползаться в поисках другой халявы. Чувство голода притупилось. Я потушил сигарету о перила — выбрасывать окурок в Даугаву не хотелось — немного подумав, аккуратно положил бычок на край моста, быстро распрямился и пошел в сторону Старого Города. Мне почему-то становилось страшно неуютно от одной мысли о том, что увижу, как порывом ветра окурок сбрасывает в воду. Для меня он навсегда останется одиноко лежать на краю моста через Даугаву. Как память обо мне.
Как часть меня.
Как я сам.
Домскую площадь я нашел не сразу, хотя, казалось бы, чего проще, тем паче, что в Старой Риге практически ничего не изменилось, если не считать вездесущих летних кафешек. Впрочем, моя ошибка была в том, что искал я не Домскую площадь, а крохотную узенькую улочку — один из тоненьких лучиков, расползающихся во все стороны от Домского Собора. Мне была нужна именно она.
Глупая девка Судьба была сегодня ко мне подозрительно благосклонна — я нашел не только улицу, но и маленькое скромное кафе на ее углу. Ничем непривлекательная забегаловка, в которой умещалось не больше пяти стоячих столиков. Никаких романтических воспоминаний, связанных с этим местом, у меня не было. Просто здесь делали самый изумительный кофе, который мне только доводилось пить за всю свою трижды никчемную жизнь.
В кафе никого не было.
Поначалу я был страшно удивлен, обнаружив за стойкой вместо радушной, улыбающейся, пожилой толстушки из прошлого, молодую худощавую блондинку с некрасивыми капризными губами и слишком сильно накрашенными ресницами под тоненькими ниточками бровей.
Осознание того, что за десять лет этот город имел полное право измениться, пришло ко мне не сразу.
Тупая ноющая боль где-то в области селезенки была весьма недвусмысленным доказательством того, что мой организм крайне недоброжелательно отнесся к подобному факту предательства. Мне с трудом удалось взять себя в руки и не выпустить наружу мечущееся в груди отчаяние.
Черт, зачем я все-таки сюда приехал?! И чего я ждал? И ждал ли здесь кто-нибудь меня?
Впрочем, ответ на последний вопрос был очевиден.
Девушка лениво смотрела на меня и молчала. Я заказал пиццу, 100 граммов коньяка и чуть позже двойной черный кофе без сахара. Все это на удивление быстро появилось на облюбованном мной столике.
Я взял в руку пузатый бокал темного стекла с бордовым отливом и стал нагревать его содержимое. Рука дрожала. От этого жидкость в бокале пульсировала, словно просясь на свободу. Я не стал ее разочаровывать и сделал большой глоток. Горло тут же отозвалось взрывом обжигающей боли, но эта была приятная боль, она вытесняла первую с дурным запахом и пустыми глазами, совсем как у новой хозяйки кафе.
Остатки коньяка я пил медленно и долго, маленькими глотками с перерывом не менее чем в пять минут. Когда на дне бокала осталось несколько капель цвета темного янтаря, я опять почувствовал, как сильно мне хочется есть. Пицца была недурна, хотя и успела остыть, а вот кофе…
Кофе…
Я долго вдыхал его аромат, готовился как перед прыжком с парашютом. Выпить его я так и не смог. Испугался. А вдруг это не тот кофе?! Тогда будет уже 2:0 в пользу обстоятельств. 3:0, если считать откровение о чужой стране. Можно сказать чистое поражение.
Я не заметил, как в кафе стали стягиваться люди — непритязательные латышские трудяги по-прежнему выпивали по чашке кофе перед началом рабочего дня.
Я попросил счет. Не то чтобы мне стало стыдно за свою праздность, просто больше мне нечего было здесь делать.
Ставя на блюдце полную чашку с кофе, я пролил совсем немного на стол. Кофе плюхнулся каким-то нелепым сгустком, совсем без брызг и растекся ровным темным пятном…
Что-то дернулось внутри меня. Было или будет? Заурядный случай, но мне показалось, что в этом есть что-то необычное. Слишком знакомыми и какими-то родными были ощущения. Единственное, что я не мог вспомнить, испытывал ли я их раньше или это намек на возможное будущее.
Я помотал головой, словно хотел избавиться от алкогольных паров, расплатился, вышел на улицу и потерялся месяца на три.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Наталия Шиндина: Апостериори. Пробуждение первое. Роман.
17.03.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|