Алексей Ерошин: Во все времена.
А кому вот машину времени? Такую немудреную, родную, в старинной запотевшей "четверти"? Ах, самогоночка, ничего-то на Руси без тебя не делается, ни смерть, ни рождение, ни глупости, ни подвиги...
Нет в этой пьесе каких-то особых сюжетных изысков, нет глубоких интриг - но есть большое понимание Человека. Нашего, родимого такого типажа, который в быту да по мелочи лентяй и сволочь сволочью, а перед лицом великой опасности - такой герой, что все эти заморские бэтманы отдыхают. Потому что - от души все это. От загадочной русской души, которая самогонкой крепится...
Может, кто-то скажет: банально. Но ведь жизненно! И с этим не поспоришь. В любые времена...
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Елена Мошкова
|
Во все времена
Действующие лица:
Михаил Лыков, сорока лет
Степан Поперечный, того же возраста.
Жандарм, пятидесяти лет.
Гость, неопределённого возраста.
Немец, 25-30 лет.
Прочие лица, не принимающие прямого участия.
Деревенская изба. Кухня. Вечер. Где-то далеко гремит гром. Кухню освещает голая лампочка, свисающая с потолка. На стене – радиоприёмник. Печь, стол, табуретки. Посередине кухни откинуты половики и открыта крышка подполья. На его краю сидит Михаил и светит вниз карманным фонариком. Снизу доносится голос Степана.
Степан. Да свети лучше, не видать ни хрена!
Михаил. Ты по углам, по углам ищи. Она это дело, знаешь, как прячет!
Степан. Может, бросим? Вот как тёща твоя сейчас вернётся?
Михаил. Ну, прям! Пока не пересмотрит у соседей все сериалы, фиг явится. Благо, что её телевизор ни черта не кажет, нето сидели бы мы сщас под бдительным надзором.
Степан. Посвети-ка сюда!
Михаил перегибается и наполовину скрывается в отверстии подполья.
Михаил. Да ты лопатой-то не ковыряй, разобьёшь ведь. Ты спицей, спицей тыкай…Ну, чего там?
Степан. Да вроде стучит чё-то…
Михаил. Оно и есть, я те точно говорю. Слыхал звук-то?
Степан. Да вроде стеклянный.
Михаил. Ага! А ну, давай-ка её, родимую… Да тише ты лопатой-то, разобьёшь! Осторожно! Осторожно… Осторожно…
Степан. Держи.
Из подполья появляется грязная старинная четвертная бутыль. Михаил удивленно посвистывает.
Михаил. Эх-ма! Это ж не тёщина бутыль-то!
Степан хлопочет в подполье, приводя его в должный вид. Гремит банками, стучит, пыхтит.
Степан. А то! Дом-то старый. Ты говорил, ему лет сто будет?
Михаил. Верно. Это ж, поди, ещё ее прабабка от своего деда сховала. Нюська говорила, ее удар хватил, когда мужика в каторгу забрали, вот и не вырыл никто. Ишь ты, а? Штука-то?..
Голова Степана, наконец, показывается из подполья.
Степан. Так это когда ж было-то?
Михаил. Когда… Поди, при Столыпине ещё.
Степан. (присвистывает) Сколько лет добро загнивало! Кабы не мы, глядишь, пропало бы совсем.
Михаил. Тю, пропало! Да чего ему будет-то? Смотри, чуть не сто лет прошло, а как слеза, а? Ну, в-точь, как слеза!
Степан. Не выдохлось?
Михаил. Да ну, что ты!
Степан. А ну, наливай, сщас проверим.
Степан проворно выбирается из подполья, закрывает его, закатывает половики, отряхивается. Михаил тем временем обтирает четверть тряпицей, вынимает пробку и принюхивается.
Степан. Ну, чё?
Михаил. Хороша… Хлебом пахнет. Как вчера только выгнали. Слышь, Стёп, под такое-то дело надо соответственную закуску. Сваргань яишенки, а? Своей, фирменной, с помидорами?.. Давай, давай, а я пока сало порежу.
Михаил ставит на плиту сковородку. Из холодильника, стоящего за занавеской, достаёт яйца, вручает Степану. Приносит из сеней сало, ёжится.
Михаил. Ты гляди, погода-то разыгралась, а? Не-е, рыбалки не будет. Не будет, это я те точно говорю. Зря приехали. Смотри, ветрище-то какой…
Степан хлопочет над яичницей.
Степан. Ничё-о, если к завтрему распогодится – заклюёт. После грозы еще лучше. Карась после грозы, знаешь, как берёт…
Михаил прибирает на столе: сгребает в грязную тарелку яичную скорлупу и колбасные шкурки, закручивает пробку на початой бутылке «Столичной». Садится на табурет, потирая живот в районе печени.
Михаил. Ох, и смуторно мне чё-то после этой «Столичной»… Лучше бы и не пил вовсе. Где ты только эту гадость раздобыл…
Степан. Ну, где… В одной забегаловке по дороге.
Михаил. Поддельная, сволочь. Это я тебе точно говорю.
Степан. Ясное дело, паленая. Запах-то… Как есть сивуха. А снаружи – так вроде все при месте.
Михаил. Навострились, гады, штамповать – поди-ка её угадай. Не от-личишь. Прогресс!.. Вот ведь народ, а? Травят ближних своих, как хотят, и управы на них никакой нету.
Степан. Это точно.
Михаил. Никому сейчас верить нельзя. Вот раньше-то, а? Вот он, самый что ни есть экологический продукт. Из отборной пшеницы, безо всяких там тебе гербицидов. Вот он, а? (стучит по бутыли) Продукт! Через берёзовые уголёчки процежёный. А мы со своим прогрессом чего? Природу, землю всю поизгадили, атмосферу… Дышать нечем! Дыры еще эти возьми. Озоновые. А все ради чего, а? Нет, ты скажи, для чего? Чтобы нас, таких вот простых работяг, поддельной водкой травить?
Степан. (насмешливо) Ну, ты разошелся! Гляньте на него! Враг про-гресса! А у самого, между прочим, во дворе «Жигули» седьмой модели. Это как же такой факт совмещается с твоими-то моральными принципами? А телевизор? И за удобствами с восьмого этажа тоже, небось, не бегаешь. А все туда же: «Для кого, для чего»!
Михаил. Не-ет, Степа, ты не прав. Не прав, и даже не спорь. Удобст-ва – удобствами, а человек во все времена остается как он есть человек сам собой, это я тебе точно говорю. Смысл жизни ево – он в естестве, понял, а? Он завсегда в естестве!
Степан. Ну, ты загну-ул! В каком же это естестве-то?
Михаил. А вот в таком. Это – пожалуйста, это я завсегда объясню. Я это дело так разумею. Естество – оно заложено в самом смысле жизни, понимаешь? Вот взять, к примеру, нас. Вот мы на работе или там дома всё чего-то строим, производим, ковыряемся – а для чего? Тебе это нужно? Нет, не нужно тебе это…
Степан. Ну, завё-ол! Чё-то тебя опять не в ту степь понесло. Ты чё
молотишь-то, как так – «не нужно»?
Михаил. А так и не нужно. И никому это не нужно, это я тебе точно говорю. А в чем состоит человеческое естество? А-а, не знаешь! А состоит оно, как я разумею, завсегда в одном единственном желании. В одном принципе, понимаешь? Наливай да пей. Вот и все. Всегда и во все времена, понимаешь? Это я тебе точно говорю. И через сто, и через тыщу лет назад.
Степан. Ну, так уж и в одном-единственном. Это ты все же загнул. Что же, по-твоему, человеку окромя этого больше ничего не надо?
Михаил. Именно – не надо. Остальное – только приложение. Вот ты мне скажи, для чего ты пять лет спину горбил, дачу строил? Ты чё, о грабле мечтал? Об лопате, да? Не-ет, ты мечтал, как сядешь ты на верандочке после баньки, да опрокинешь стопочку, да закусишь собственным огурчиком! А потом и еще одну, под хорошее настроение, чтобы покойно все было и хорошо, а? Верно я тебе говорю? И не спорь со мной. Это древние люди еще говорили: «Истина – в вине». Умнейшие люди были! Сила. И так всегда. Ты ж посмотри, какая штука получается. Одни материки всплывают, другие тонут обратно. Всякие там цивилизации рождаются-помирают. Тираны приходят и уходят. Камни рушатся. Кам-ни! Понял, а? А водка была, есть и будет, это я тебе точно говорю. Потому что вот оно, мое доказательство. Видал, да? Сто лет прошло, а как слеза, а? Ну, в-точь, как слеза!..
Степан приносит яичницу, разливает самогон.
Степан. Ладно, кончай демагогию разводить, яичница стынет. (берет стакан) Ну что, вздрогнем, что ли? За рыбалку.
Михаил. Вздрогнем. За рыбалку – вздрогнем.
Мужики встают, дружно выдыхают, выпивают, доволь-но крякают. В ту же секунду следует ослепительная вспышка молнии. Распахивается окно и в комнату врывается сильный ветер, сметая со стола разложенную закуску. Раздаётся жуткий удар грома. Свет гаснет. Темнота. Пауза.
Степан. Ффу тты, чёрт… Должно, в подстанцию долбануло. Или в столб.
Михаил. А может, просто пробки выбило? Сщас посмотрим. Ну-ка, дай-ка фонарик. Он у тебя под правой рукой, на буфете.
Степан. (ворчливо) Под правой… Как будто я в темноте вижу, которая моя рука правая…(пауза, звон упавшей рюмки и сдвигаемых тарелок) Нету здесь никакого фонаря. Лампа какая-то керосиновая.
Михаил. Какая лампа, ты чё? Не было там никакой лампы. Фонарь там был.
Степан. Да нету же, говорю, ну?
Михаил. Чего – «ну»? Шведский фонарик, аккумуляторный.
Степан. Ну, был, может, вчера. А теперь тут лампа. Воняет, зараза…
Михаил. Тьфу, провалиться! Невезуха-то… Ладно, давай сюда лампу. Сщас зажжём – разберемся.
Чиркает спичка. Разгорается фитиль лампы, освещая кухню и бросая на стены кривые тени.
Степан. Где у тебя счетчик-то?
Михаил. Да здесь, в углу. Ну-ка, посвети.
Михаил вскарабкивается на табурет и удивленно замира-ет. Перед ним вместо счетчика – образа под рушником с кружевными рюшками. Сбоку свисают бумажные цветы.
Степан. Ну, что там?
Михаил. (озадаченно) А бес его знает. Может, матерь божья, а может, Георгий Победоносец, я не разбираюсь. Да и темно тут.
Степан. Какой Победоносец, ты чё молотишь-то? Счетчик где?
Михаил. Где, где… О, Степ! Радио пропало… Во дела-а…
Михаил поспешно спускается с табурета и уходит в комнату.
Михаил. (удивленно посвистывает) Степ, глянь, и торшера нет. И телевизора… Ё-моё-о!
Степан. Во, едрёна корень! И не заметили, как обчистили! Ловко сработали…
Михаил. Да кто обчистил-то, ты чё? Дверь на крючке, я ж от тещи запер!
Степан. Смотри-ка, прялка стоит. А это что?.. Эх-ты! Минька, глянь, лапти! Ей-богу, лапти!
Михаил. Во попали так попали! А ну-ка, пошли на двор. Пошли, пошли. Ох, чёй-то предчуйствие у меня такое недоброе, а? Ой, недоброе…
Мужики выходят. Из сеней доносится грохот упавшего таза, Степан неразборчиво чертыхается. Скрип двери. Пауза. Слышится удивлённое посвистывание. Потом лоша-диное ржание. Грохот сдвинутой с места телеги. Удар по дереву. Снова ржание. Лошадь сердито отфыркивается.
Михаил. Лягается, дура! Ты смотри, а?
Степан. А ты не лезь куда не след. Чё за хвост тянешь? Кобылы не видел?
Мужики входят обратно в избу. Михаил проходит к сто-лу. Берет бутыль, смотрит на просвет. Нюхает, макает палец, снова нюхает, пробует на язык.
Степан. Хорошенькое дело получается! Был фонарь – нет фонаря. Теперь лампа. Вместо «жигулей» - лошадь. Телевизора тоже нет. Да-а… Приехали, едрёна корень!
Михаил. Все это от самогонки. Все от нее, это я те точно говорю. Только выпили, и – хлоп! И уже здесь.
Степан. (раздраженно) От самогонки, от самогонки! Ты мне мозги не пудри! Ты лучше вспомни, чего заливал-то про человеческое естество! «Во все времена, и через тыщу лет назад»!.. Тьфу! Ботало коровье! И кто тебя только, дурака, за язык тянул?!
Михаил. Не-ет, Стёпа, ты опять-таки не прав. Узко мыслишь. Узко! Ты ж посмотри, куда мы попали! Глянь, где мы! Стёпа! Мы ж на сто лет назад попали, не меньше. Вот сила-то, а? Явле-ние-то!.. Узко мыслишь! (Михаил принимается в волнении колесить по кухне) «Жигули» пропали? Ну и чёрт с ними, с «Жигулями»! Мы ж с тобой уникальные теперь люди, Стёпа! Мы с тобой сквозь время прошли. Сквозь вре-мя! Понял, а? А ты говоришь – «Жигули»… Узко мыслишь!.. Да нам теперь хоть десять таких «Жигулей» дадут. Хоть двадцать! Нам теперь Нобелевскую премию выпишут, понял, а? Всего за полстакана, это я тебе точно говорю!..
Степан. Может и выпишут. Лет через сто…
Раздаётся громкий дребезжащий стук в окно. Мужики настороженно переглядываются. Михаил чуть приоткрывает створку окна, и в его проёме показывается белая жандармская фуражка.
Михаил. (осторожно) Чего надо?
Жандарм Так. Кто тут будет Петруха Новосёлов?
Мужики снова переглядываются.
Михаил. Нету его тут.
Жандарм окидывает их подозрительным взглядом.
Жандарм. Та-ак. А вы кто такие? Документы есть?
Степан. Родственники мы его. Нету у нас никаких документов.
Жандарм. Та-а-ак... Нету, значит...(оборачивается назад, в темноту) А ну-ка, ребятушки, вяжите их. Там разберёмся, какие они родственники…
Слышится топот кованых сапог, хлопает уличная дверь. Михаил торопливо запирает дверь, ведущую в сенки, на массивный крючок. Тотчас же в сенках что-то рушится. Снова гремит упавший таз. Раздаются тяжёлые удары в дверь.
Жандарм. Ряхин, Окатов! Станьте к окнам! Смотреть в оба! Утекут -
головы сыму!
Голоса. Ништо-о, не утекут!..
Михаил. А ну-ка, Стёпа, дёргаем отсюда! Быстро, быстро! (хватает бутыль, вытаскивает пробку)
Жандарм. Ломайте дверь! Ряхин, в окно!
Рама с треском ломается. Михаил оставляет бутыль и бросается к окну.
Михаил. Куда прёшь, куда прёшь! Осади! (сдвигает с места буфет , загораживая окно, кряхтит от натуги. Сыплются рюмки и бокалы) Кому... говоря-ат!.. А ну... осади... козья морда... Степан! Растуды твою!.. Чё стоишь, как столб? Наливай!
Степан. Чего - "наливай"?
Михаил наконец загораживает окно и оставляет буфет.
Михаил. Чего, чего! Ты чё, не понял, что ли? Петруха Новосёлов –
Нюськи моей прадед, которого в каторгу забрали!
Михаил торопливо расплёскивает самогон по стаканам.
Степан. Ну, так и что? Ты ж не он, не Новосёлов.
Михаил. Пока там будут разбираться, Новосёлов я или нет! Мне в каталажку неохота. Видал, какие здесь порядки? Потаскайся по допросам – половины зубов не досчитаешься. На, пей.
Степан. Так ведь опять же это... провалимся?
Удары в дверь усиливаются. Из другой комнаты доносится звон разбитого стекла и треск ломающейся рамы.
Михаил. Вот как сломают они дверь - тогда как пить дать провалимся. Это я тебе точно говорю. Ишь как долбают, сволочи, не своё ведь. (неожиданно кричит) Сатрапы! Долой самодержавие! Да здравствует мировая революция! (и опрокидывает стакан. Степан пожимает плечами и следует его примеру).
Снова кухню заливает ослепительный свет. Грохочет гром. Темнота. Тишина.
Михаил. Стёпа... Слышь?.. Стёп, ты здесь? А? Чё молчишь-то?
Степан. Да здесь я. Куда отсюда денешься. Как с подводной лодки...
Михаил. Видать, приехали. (вздыхает) Глянуть бы, что ли? А, Стёп?
Степан. Где спички? Зажги лампу.
Вспыхивает спичка, освещая стоящие вдоль стен лавки и сундуки. На их фоне довольно нелепо выглядит оставшийся буфет. На месте лампы стоит канделябр с пятью свечами. Михаил зажигает все пять.
Михаил. Ёо-моё, во дёрнули-то, а?
Степан. Уж провалились так провалились, ничего не скажешь. Едрёна корень! И чё б тебе поменьше-то было наливать!
Михаил. Было мне время думать - больше, меньше... И так еле ноги унесли. (открывает сундук) Глянь, одёжа-то! (достаёт сюртук) Кафтан, что-ли?.. А пуговиц-то, глянь, а? Не меньше сотни!
Степан. Пуговицы ему...Ты лучше скажи, как назад выбираться будем?
Своим-то ходом далековато. Это ж чёрт его знает сколько веков за одну стопку-то проскочили...
Михаил. А-а, не бери в голову. Где наша не пропадала. Вы-ыберемся. Это я тебе точно говорю. (напяливает сюртук) От, холера, тесен-то! Ходили же люди в эдакой неудобице...
Степан. Так ты бы ещё на фуфайку напялил...
Михаил. Смеёшься... Надел бы лучше чё-нибудь. Неровён час кто за-глянет, да увидит тебя в пиджаке-то, можайского покрою.
Степан. Ну, увидит, так и что?
Хлопает уличная дверь.
Гость . Человек! (грохот в сенях) 0, господи, да что же это за напасть такая... Эй, человек!.. Да есть ли тут кто живой-то?..
Михаил хватает из сундука первое попавшееся тряпьё и суёт Степану.
Михаил. В комнату! Быстрее! Одевайся!
Степан. (пробует упираться) Да ну, брось, чего ты...
Михаил. Быстро, быстро!
Степан скрывается в комнате. Михаил откидывает крючок, и в кухню входит неопределённого возраста мужичок в каком-то рубище. Мужичок находит глазами образа и крестится щепотью. Потом оборачивается к Михаилу.
Гость . (кланяется) Здравствуй славно, батюшка.
Михаил. Ну, и ты будь здоров, добрый человек. Как говорится... это... милости просим к нашему шалашу.
Гость . Один, что ли, батюшка, живёшь-то? Где же дворовые?
Михаил. Двое мы, с товарищем. Приехали вот... поторговать.
Гость . Ну! Сщас торговать? Недоброе вы время выбрали, купцы. Худая сейчас торговлишка. Народец-то весь по домам попрятался, а кто побогаче - так и вовсе подались в деревни да вотчины от эдакой страсти.
Михаил. Ну? А чё случилось-то?
Гость. Так ведь стрельцы, батюшка, за Истрой стоят, четырьмя полки пришед. Сказывают, что де царя Петра в иноземных государствах-то подменили. А верховодит сим воровством сам чёртов кум Франчишко Лефорт. Посадит теперя нам на шею своего басурманского царя, да и ввергнет нас прямиком в царство Антихристово. Оне там, на Кукуе-то, знамо дело, с самим Сатаной знаются!
Михаил. (подыгрывая) Да ну!
Гость. От те крест! Табаку курят, нехристи, богов почитают басурманских, всё римских да грецких! А в слободах-то сделалось брожение великое. Мужики топоры точут, только и ждут стрельцов, чтоб чинить смуту да разорение. Не-е, торговлишка ноне – никуда. (понижает голос) В народе-то сказывают, будто стрельцы Софью на царство кричат. Она, де, милости им разные обещала да вольности, кои при Тараруе-то их были...
Михаил. Во дела-то, а? Слышь, Стёп? В аккурат мы с тобой в самую бучу угодили!
Степан входит в кухню в стрелецком кафтане. Мужичок оторопело крестится двуеперстно.
Степан. Ну, ладно, ситуацию мы уяснили. Кукуевские черти смолят табак, стрельцы опять бунтуют. Ну, а тебе-то чего надо? По какому делу пришёл, или же так шляешься, чужие мысли вынюхиваешь?
Гость. Я человек маленький. Лягушкин сын, мухин брат. Сорока мне - родная тётка. Она на хвосте вести носит, а я продаю. Тем и живём.
Михаил. Та-ак. Стучишь, значит?
Степан. Ну, и как, сытна ли фискальная должность?
Гость. Бог милостив, на хлеб хватает. Грех жаловаться...
Михаил. Ну, а доносить-то не грех?
Гость. Да кто ж сейчас без него-то, без греха? Один Бог…(крестится) А он с теми, кто к истинной вере причащён. Остальным гореть в геенне огненной! (юродствуя) Вы уж, братья, постойте за нашу-то веру истинную, гоните нечестивых никониан, слуг антихристовых, гоните...
Степан. Ну, ладно, ладно распинаться-то. Говори, чего пришёл.
Гость. Упредить. Видит Бог, упредить! Семёновцы по слободе, аки волки, рыщут. Ищут беглых да лазутчиков. Схорониться вам надо.
Михаил. Врёт он всё. Сщас пойдёт и настучит куда надо, это я те точно говорю. Может, запереть его?
Гость. Видит Бог, не вру! От те крест святой истинный, не шиш никонианский! Да рази ж бы я посмел иначе-то притти? Братцы! Я ж по-свойски, по-христиански! Упредить!..
Степан. Ну, упредил, упредил. А теперь давай ноги в руки и дуй, пока цел. Доносчику-то, сам знаешь, первый кнут.
Гость. Дык эта... как же... Полагается же, за труды-то? Вы люди-то не бедныя, эвон по пяти свечей зараз-то жгёте. Уделите убо-гому-та... (вкрадчиво) Боясь, пришёл. Узнает кто - поволокут в приказ, дыбы пробовать. Дыба-то, она, батюшка, тоже не сахар. Повиси-ка… чай, сам знаешь…
Степан. Мишка, дай ты ему кусок сала, и пускай катится!
Михаил заворачивает сало в газету, суёт гостю и выпро-важивает его за порог.
Гость. (с интересом разглядывая газету) От спасибочки! Дай вам Бог здоровья! Век буду помнить! Да ежели что, я завсегда упрежу. Ежели что...
Михаил. Иди-иди, благодетель... (возвращается в кухню) Во ведь гад, а, Стёп? Дай, говорит, за труды-то! Ты понял, а? За труды ему!
Степан. Дверь запри.
Михаил. А... (запирает дверь на крючок) Вот так приехали! Слыхал, какие дела у них творятся? Чё делать-то будем?
Степан. Чё делать, чё делать… Откуда я знаю, чё?! (закуривает) А всё твоё чёртово зелье...
Степан берёт со стола бутыль, внимательно осматри-вает. Михаил снова принимается ходить по кухне взад-вперёд.
Михаил. Слушай, Стёп, ты в Третьяковке был?
Степан. Ну.
Михаил. Видал там картину товарища Сурикова про утро стрелецкой казни?
Степан. Ну, и что?
Михаил. Что… Не нравится мне здесь. Время здесь, понимаешь, такое. За ни про что могут голову оттяпать.
Степан. Ни за что могут оттяпать в любое время. Когда оно такое было, чтоб не тяпали? Ты такое время знаешь?
Михаил. Да-а, попали так попали…
На улице слышны приближающиеся шаги солдат, голоса. Среди прочих голос недавнего гостя.
Поручик. Здесь, что ли?
Гость. Здесь они, воры, беспоповцы... Ещё запереть меня хотели…
Михаил. Привёл, сволочь. Сщас опять начнётся чертопляска, это я те точно говорю.
Снова грохот в сенях, тяжёлые удары в дверь.
Поручик. Эй, стрельцы! Отпирайте! Не сдадитесь волей – силой возь-мём, дверь высадим. Нас много. Отпирайте, столкуемся по-любовно!
Михаил. Слыхал? Полюбовно ему... Их там человек десять, и все с ружьями. Только впусти – враз хвоста накрутят!
Степан. (бросает сигарету) Ладно, наливай. Чёрт с ним, тут хорошего ждать нечего. Да много-то не лей!..
Михаил торопливо разливает.
Поручик. А ну, ребята, ломай дверь!
Гость. Господин поручик! Господин поручик! А как же это?.. За труды-то, а? Полагается же…
Поручик. Иди-иди, где полагается, там и получишь. Ребята, навались! Оружье держи наготове! А ну, дружно!
Михаил. Ну что, поехали, что ли?
Степан. Поехали... Тоже мне, блин, Гагарин сыскался…
Мужики выпивают, за чем снова следует знакомая вспышка и удар грома. Темнота. Тишина.
Михаил. Слышь, Стёп?.. (пауза) Степан!
Степан. Ну?
Михаил. А что, этот... как его... ушёл уже?
Степан. Который?
Михаил. Ну, этот, с веником. Ты ему ещё поленом…
Степан. Ну, ты вспомнил! Это ж ещё при Иване было.
Михаил. При каком ещё Иване?
Степан. Ну, ясное дело, каком. При Грозном. Это же царский опричник был, Никита Голубев. Редкая сволочь, едрёна корень…
Степан в темноте бьёт кресалом по кремню, дует на трут, разжигает масляный светильник, прикуривает. Михаил тоже берёт сигарету.
Михаил. Не помню... Вот Годунова помню. Бориску. Нас при нём нето четвертовать, нето повесить хотели... вроде... Вот за что, убей Бог, не знаю. Там чё-то, помнится, как самогонка мне эта в голову вдарила…
Степан. Ага. Жёлтая вода тебе там в голову вдарила. «Не помню»… А кто думному боярину по фотографии съездил? Папа Римский? Тоже мне, блин, борец за права человечества! Податъ сюда, говорит, едрёна корень, конституцию! Там, говорит, сказано за права человека!.. Ну нам и дали…(затягивается) Мы им, правда, тоже…
Михаил. Чё, правда, что ли?.. Ё-моё, ни фига не помню! Потом только, как набежали эти... с топорами. Потом ещё поляки какие-то...
Степан. Поляки сначала были. А боярин потом уже.
Михаил. А этот когда? Ну, помнишь? Монгольский сотник. Ну? Ма-ленький такой, злой, как перец…
Степан. Такого нескоро забудешь…
Михаил. Вот уж вонючий-то! «Ясак давай нада»!- говорит. «Ясак давай нада»! Во гад, а? Ловко ты его выставил…
Степан. Так это сразу после Грозного было. Он потом своих архаров-цев привёл сотни три, всю хату стрелами истыкали.
Михаил. Да ты чё? Ну это надо, а! Ничё не помню!
Степан. И Мономаха не помнишь?
Михаил. Не, Мономаха помню. Немного… Главное, хороший был мужик. Правильный.
Степан. Чё ж ты тогда с ним не ужился?
Михаил. А чёрт его знает. Не помню. Опять же, князь… М-м-м, голова-то как трещит… Ну, а потом?
Степан. А что - потом? Потом – всё. Хоп – и мы здесь. И горючее кончилось. Вот на донышке для анализа, и всё.
Михаил. Да-а, приехали… И ведь ты посмотри, какая такая штука по-лучается! И в кажной-то задрипанной эпохе к нам вечно кто-нибудь придирается! И что это за жизнь, а? Скажи ты мне, чё им от нас надо-то? Всё время чё-то кричат, грозятся, в дверь молотят! Измолотили уже всю, бедную, живого места не осталось... И всё-то этой власти спокойно не сидится. Всё-то ей надо над нами командовать! Иди туда, иди сюда! Делай то, делай это! Стой, стрелять буду!.. Ага, сщас! Стою!.. Помыка-ет по всякому…
Степан. На то она и власть, чтоб командовать.
Михаил. Но мы же ведь люди, Стёпа! Мы же всё-таки люди! Нам же ведь спокойно пожить-то хочется!.. Когда же они наконец оставят нас в покое, а?
Степан. Видно, не было никогда такое время, чтобы человек жил спо-койно. Везде одно. Дома-то хоть было привычней.
Михаил. Вся беда – от власти. Это я тебе точно говорю. Взять бы всю бы эту власть, да куда подальше скласть. Это ещё дед мой, бывало, сказывал. Она ведь, зараза, везде достанет. Вот по-помни мои слова, пять минут не дадут продыхнуть, как опять зачнут в дверь молотить. Даже странно, чё так тихо пока. Перерыв у них, что ли?
Степан. Странно ему... Уж куда страннее! Провалились куда-то в тар-тарары, за тыщу лет до начала мира! Здесь, поди, и людей-то нету.
Михаил. Прям, нету! Ты чё говоришь-то? Люди везде есть. А ну, глянь-ка на двор, чего там…
Степан чуть отодвигает доску, которой забито окно, и в комнату врывается луч света.
Степан. Стоит, сволочь. Караулит.
Михаил. Кто там опять?
Степан. Да ящерица зелёная. Здоровая, сволочь. Больше автобуса.
Михаил. Динозавр, что ли?
Степан. Я у ней не спрашивал. О, сюда ползёт, гадина толстобрюхая...
Михаил. Сщас опять начнётся… Ну, давай, разливай. А то разнесёт
сенки-то.
Степан. Нет уж, дудки! Доэкспериментировались, дальше некуда.
Михаил. Ага, здорово. Ну и чё ты предлагаешь? Ждать, пока она сожрет нас вместе с потрохами? У ней не заржавеет!
Степан. Хватит, надоело! Третий день уже мотаемся чёрт те где!
В сенях слышится грохот, производимый вторжением зелёного монстра.
Михаил. Стёпа, не дури! Разливай, пока не поздно! Сщас весь дом развалит, я те точно говорю!
Степан. «Разливай»!.. А дальше что? Эпоха доисторического материа-лизма? Там же не растёт ни фига, одна глина да камни! Чё ты там жрать-то будешь, экспериментатор?
Михаил. КАК – «чё»? А картошка?
Степан. Твоя картошка ещё вчера вся вышла. Хлеб кончился, сала то-же на раз только осталось. Всё, приехали!
Снаружи доносится оглушительный рёв огромного животного. Мужики оторопело замирают. Рёв, переходящий в рокот, постепенно стихает. Степан достаёт из-за буфета спрятанную бутыль и ставит на стол.
Степан. В общем, ты как хочешь, а я дальше не поеду. Не нужен мне такой покой.
Михаил. Да-а... Оно, конечно... Никуда, видать, от власти-то не денешься. Где человек – там и она. А без человека что - пустыня. Погост…
Степан. Всё. Погостили, и будет. Пора бы как-то и домой подавать-ся…
Михаил. Шутка сказать - домой. До него, может, тыща веков теперь. И тыщи жизней не хватит…
Степан достаёт из буфета початую бутылку «столичной».
Степан. Я тут надумал одну штуку… По-моему, надо попробовать.
Михаил. Ага. Один такой попробовал. Двух дней не маялся.
Степан. Ты слушай сюда. Я разумею так, что если мы сюда провали-лись посредством этого чёртова пойла, то наша "столичная" может сработать и в другую сторону.
Михаил. Ну да, я даже знаю, в какую. Туда обычно подвозят на ката-фалке.
Степан. Не хочешь – как хочешь, я тебя не заставляю. Сиди здесь хоть до второго пришествия... Если доживёшь до первого.
Михаил. Ладно, чего там. Лей, всё одно здесь терять нечего.
Мужики наливают и молча выпивают. Морщатся.
Степан. Фу-у, сивуха…
Михаил. Ну, и чё?
Степан. Что – «чё»?
Михаил. А то и чё, что ничё.
Вдруг в воздухе возникает низкий тяжёлый звук, нарас-тает и заполняет всё вокруг. Михаил сдавливает руками виски. Мощность звука продолжает нарастать. В самый напряжённый момент кухню снова озаряет ослепительная вспышка. Свет гаснет. Снова вспышка. Возникает стробоскопический эффект. Михаил что-то беззвучно кричит.
Внезапно всё прекращается. Темнота. Где-то тикают часы. Далеко-далеко играет музыка. С трудом можно разобрать мелодию "Рио-Риты".
Михаил. Стёп, ты живой?
Степан. Да живой, вроде.
Михаил. А я уж думал, сдохну. Как схватило... Вот ведь штука-то, а? Видал? Явление-то, а? Сила!
Степан. Хорошо бы эта сила нас домой доставила. Надоело уже черт те где болтаться…
Михаил. Глянуть бы надо... Может, и впрямь назад приехали?..
Степан открывает окно. Ночь, сверчки. На фоне отчёт-ливо различимой "Рио-Риты" слышен остервенелый собачий лай, вой, какие-то крики.
Степан. Пойти осмотреться, что ли? Не нравится мне всё это...
Михаил. Смотри, а то ещё будет, как в тот раз…
Степан. Ничё. Схожу.
Степан отпирает дверь и уходит. Михаил зажигает спичку и осматривает кухню. Обстановка очень походит на ту, что была вначале, только радиоприёмник другой. Старый, карболитовый. Спичка гаснет. Михаил на ощупь находит дорогу к приёмнику и включает его. Вертит ручку настройки. Треск, свист, и вдруг в комнату врывается голос Марлен Дитрих, поющей какой-то бравурный немецкий марш. Снова треск и свист, и вдруг - с полуслова - голос Левитана: «...ского Информбюро. Сегодня, девятого сентября, после тяжёлых и продолжительных боёв, наши войска оставили города…»
По улице приближается треск мотоцикла и замирает рядом о домом. Сквозь тарахтенье мотора слышна немецкая речь. Михаил поспешно выключает приёмник и прячется за занавеску. Мотоцикл уезжает. Хлопает дверь в сенях, потом открывается дверь в кухню. Вошедший спотыкается о ведро, чертыхается по-немецки. Проходит к столу и зажигает керосиновую лампу.
Немец кладёт автомат на стол. Мельком взглянув на этикетку бутылки, наливает в стакан. Подозрительно нюхает сало. Найдя его удовлетворительным, закусывает выпитую «столичную». Михаил тем временем крадучись подбирается к немцу сзади. Оглядывается в поисках оружия, осторожно поднимает табурет. И тут входит Степан. Все трое в растерянности замирают. Немец перестаёт жевать и косится на оружие.
Немец. (хватая автомат) Ахтунг!!! Партизанен !!!
Михаил, опомнившись, бьёт его табуретом по голове. Табурет разваливается на части, немец валится на пол.
Степан. (прикрывая дверь) Ну ты, едрёна корень, ждёшь последнюю секунду!
Михаил. Так, понятно дело, растерялся. Это тебе, поди, не пика - как полосанёт в горячке, мало не покажется... Давай-ка его в подпол, что ли?
Степан обыскивает немца, достаёт две гранаты с длинными ручками, запасные обоймы и кладёт на стол. Вдвоём они волокут пленного к подполью и спускают его туда вниз головой. Закуривают.
Михаил. Во чёрт, а! Немного не доехали. По мне, так лучше бы опять монголы…
Степан. Скверное дело…
Михаил. Ещё бы не скверное. Эта сволочь всё наше горючее выпила. Во гад, хоть бы каплю оставил! Ну ничего-о, поплачетесь ещё в сорок пятом…
Степан. Я говорю, немцев полно в деревне. Согнали весь народ в сельсовет, соломой обкладывают. Жечь будут…
Михаил. Да… И впрямь, скверно. До сорок пятого-то ещё ой-ёй-ёй сколько… (вздыхает) Я тут, знаешь, чё подумал… Есть у меня одна идея…
Михаил спрыгивает в подполье и гремит там банками. Степан тем временем подходит к столу. Осматривает автомат, раскладывает боеприпасы, что-то прикидывая.
Михаил. Мы сщас изничтожим это дело в самом корне! (выползает из подполья с полной бутылью) Вот она, родимая! Сщас мы её - хрясь, и вдребезги. А?! Вот и выйдет, что мы её там, дома-то, никогда и не находили. От так, Стёпа! От она, голова-то! Работает, когда трезвая. Раз, и в дамках, а?
Степан отыскивает предохранитель, щёлкает затвором и вешает оружие на плечо. Рассовывает по карманам гранаты и запасные обоймы.
Михаил. Ты куда это?
Степан. Туда. (жадно затягивается) Жалко, патронов мало…
Михаил. Стёп, Стёп, ты чего, а? Ты чё, воевать, что ли, собрался?
Ты чё, в своём уме, а? Не, гляньте вы на него! Видали таких
вояк-то! Суворов, блин! Рокоссовский!
Степан нервно курит.
Михаил. Ладно, брось дурить, пошутили, и будет. (берётся за авто- мат) Положь трещотку.
Степан. (грубо) Не трожь!
Михаил. Стёп, не дури, слышь! Ишь, развоевался! Ты сам-то подумай, куда тут сунешься? Ну куда ты с одним автоматом, чё делать- то? Ты пойми, это же всё давно прошло и быльём поросло! Полста лет уже, как прошло, а ты лезешь!
Степан. (угрюмо) Бабы там. Ребятишки. Старухи тоже…
Степан поворачивается, чтобы уйти, но Михаил броса-ется к двери и загораживает проход.
Михаил. Не пущу! Бабы ему! Старухи! Нету их давно, понимаешь?! Нету! А наши уже победили! Всё, без тебя обошлись!.. А мы с тобой вообще не отсюда! Понимаешь?!
Степан. (бросая сигарету) Понимаю. Отойди.
Михаил. Ни хрена ты не понимаешь! Ты думаешь, я струсил, да? Дума-ешь, струсил?
Степан. Ничего я не думаю.
Михаил. То-то вот и оно! Я тебе про что толкую? Это же история! Разве ж можно в неё мешаться? Ты знаешь, чё будет? Ни фига ты не знаешь. А я в книжке читал. У Брэдбера. Там у него один мужик попал в прошлое, как вот мы. И наступил на бабочку. А из-за этого потом другого президента выбрали. Понял, чем пахнет, а? А ты туда с автоматом!..
Степан. Ну, вот что. Не хочешь – не иди, я тебя туда на аркане не тяну. Я тебе только одно скажу, если ты ещё не понял. Не было никогда такое время, чтоб человек жил спокойно. Не может он, едрёна корень, жить спокойно! Натура у него, видно, не та! Всё ищет чего-то, какую-то высшую справедливость... А ты заместо этого несёшь всякую чихню про человеческое естество!.. Не в зелье оно, понял?!. Про бабочек, блин, заливаешь! Теории сопливые разводишь! Одного только понять не можешь, читатель ты хренов, что не зря мы тут застряли. Ничего тут зазря не происходит! Спокойную жизнь, её надо ещё заслужить. Испытание нам такое дали, понял? Чтобы посмотреть, кто ты есть такой Михаил Гаврилыч Лыков, на самом-то деле! Человек ты или... дерьмо собачье. Ты же всю свою жизнь только и загребал под себя! Дача, кооператив, машина! А была от тебя в жизни хоть какая-то польза? Или ты зазря только сорок лет воздух портил?.. Вот загнулся бы ты, скажем, в младенческом возрасте от какой-нибудь ветрянки, что бы от этого на земле изменилось? Молчишь?..
Степан распахивает дверь и оборачивается на пороге:
Степан. Иди поищи своё спокойное время. Можешь до пенсии искать, А я тут нужен. Мне вот здесь (стучит по груди) покой надо.
Степан уходит.
Михаил. Ну и пожалуйста, иди! Иди! А убьют – и поделом дураку!
Михаил некоторое время мечется по кухне, не находя се-бе места. В сердцах бьёт рукой по столу.
Михаил. Дурак! Здоровый дурак! Дубина, обормот!
Внезапно Михаил бросается к кладовке, выбрасывает из неё тряпьё и достаёт спрятанную двустволку. Потом извлекает оттуда же коробку с металлической рухлядью, высыпает всё на пол и выбирает в карман патроны. Неожиданно мелодию "Рио-Риты" заглушает гранатный взрыв. Вдалеке растекаются крики. Автоматная очередь, и снова взрыв. Чей-то долгий вопль. Михаил чертыхается и выбегает, на ходу заряжая ружьё.
Мелодия "Рио-Риты" нарастает, перемежаясь с вы-стрелами, криками, немецкой и русской бранью. Снова взрыв, потом ещё. Звенит разбитое пулей стекло. Длинная пулемётная очередь.
Грохот в сенях. Михаил втаскивает на кухню раненого Степана.
Михаил. Моралист задрипанный... Гранатомётчик... Не умеет ни хрена, а туда же – лезет!.. А ну, постой…
Михаил оставляет Степана и опрокидывает буфет, за-гораживая дверь. Степан с трудом стоит, привалившись к столу. Вынимает руку из-за пазухи. Рука в крови. Степан слабеет и падает.
Михаил подбегает к окну и дважды стреляет из ружья.
Михаил. А, сволочи! Жабы!.. Сколько же вас... (бросает ружьё и берёт бутыль) Всё, Стёпа. Поехали. Домой!..
Михаил с силой швыряет бутыль в окно. Звон стекла. Комнату озаряет ослепительный свет. Михаил подбирает автомат Степана и снова стреляет в окно.
Михаил. Держись, Стёпа! Заводимся! Ещё немного, слышишь?! Поеха-ли, Стёпа-а!..
Снова возникает стробоскопический эффект. В мелька-нии света видно, как Михаил поворачивается, меняясь в лице, и медленно оседает на пол.
Темнота. Крик петуха. Ускоренное тиканье часов. Вот тиканье замедляется до нормального, и возникают звуки колыбельной песни, рождающей чувство абсолютного покоя. Темнота медленно рассеивается, открывая первоначальную обстановку деревенской кухни. Посередине её, в луче света, лицом вниз лежит Михаил. Руки выброшены вперёд, сжима-ют автомат, Степан там же, в той же неживой позе.
Колыбельная кончается. На последней длинной ноте – удар большого колокола.
Занавес
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Алексей Ерошин: Во все времена. Драматургические произведения.
15.09.03 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|