Валерий Михайлов: Еще раз.
Кого-то наверняка испугает объём романа. Без распечатки тут, пожалуй, не обойтись. Кого-то может остановить манера автора темнить и интриговать. Валерий Михайлов не склонен сразу открывать все карты, но, может быть, это кому-то придётся по душе? Действие романа то и дело приобретает мистическую окраску, и читателю приходится решать для себя непростую задачу: перед ним описание сна или это всё-таки явь. «Ещё раз» – отнюдь не лёгкое чтение… что это – достоинство или недостаток? При этом рука автора уверенна и профессиональна, написано увлекательно, с точными и сочными подробностями.
Чтобы поддержать самых упорных читателей, намечу сюжет лишь пунктиром. У главного героя гибнут друзья и знакомые. Подвергается нападению на улице и он сам (профессиональный удар по голове). На время теряет память. И тут – телефонный звонок от загадочной неизвестной. «Я знаю, кто ты. Берегись…» Сначала герой отмахивается. Он уверен, что всё-таки помнит своё имя и своё прошлое. Потом начинает вспоминать… Вскоре он узнаёт, что всё, что с ним происходит, несёт на себе печать некоего Эксперимента…
И это только начало.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров
|
Еще раз
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Помещение было… унылым. Все верно, именно унылым. Потолок с большими желтыми пятнами – починить крышу рук ни у кого нет. Жуткой расцветки крашеные стены. Почему-то в казенных учреждениях всегда такие. На полу затоптанный, местами до дыр, линолеум. Столы. За столами люди. Едят, выпивают. Ведомственная столовая, не иначе. Но не обеденный перерыв. Не похоже на обеденный перерыв. Да и выпивка на столе. Музыки нет, а у нескольких женщин головы покрыты черными платками. Похороны, а, вернее, поминки, решил я.
За нашим столом трое. Я и двое молодых людей. Один высокий, плотный, но не толстый. Аккуратная стрижка. Волосы с обилием седины, несмотря на то, что на вид ему не более 30. Второй немного моложе. Тоже плотный, но несколько ниже первого. Волосы светлые. В парикмахерской был, наверно, пол года назад. Вспомнив Шекспира, я окрестил их Могильщиками: седого Первым, а лохматого Вторым.
Я возник, появился, материализовался, что называется, вдруг, в самом разгаре поминок, уже за столом, с рюмкой в одной и вилкой с салатом в другой руке. Судя по тому, что никто не тыкал в меня пальцем, никто не крестился и не кричал: свят, свят, свят, никто не пытался запустить в меня тарелкой или еще чем-нибудь более внушительным, мое появление осталось никем незамеченным. Это могло означать только одно из двух: либо повальная материализация была здесь чем-то предельно будничным, либо для всех остальных все шло своим чередом, и только в моей голове напрочь отсутствовала информация обо всем, что было до момента материализации. Я был… Если бы телегерои обладали сознанием, а включение и выключение телевизора было бы рождением и смертью… В общем, меня включили посреди фильма или передачи.
К счастью, мое подсознание или инстинкты (пусть спецы разбираются) оказались сильней рассудка, который в первые минуты жизни вообще впал в состояние жуткого коллапса. Подобные приколы оказались ему не по зубам, и если я не начал бузить, то только потому что сработало что-то внутри, что-то знающее, как нужно себя вести. В результате я повел себя так, словно и для меня все было в полнейшем порядке.
Для стороннего наблюдателя, знающего, в чем дело, я мог бы показаться эталоном выдержки, тогда как на самом деле это не более чем вовремя сгоревший предохранитель, - мелькнуло у меня в голове, и я улыбнулся.
-…лоно или, еще лучше, стан, - рассуждал Первый Могильщик, - гибкий, изящный стан первой красавицы уезда. Почти как станина. Словно это не баба, а токарный станок. Ее изящную, приводящую в экстаз изумления, станину обрамляли шесть независимых шпинделя с кокетливо подведенными резцами, что делало ее еще более очаровательной… Или грудь. Почему со всех экранов мне чуть ли не прямо в рожу суют голую грудь.
-Наверно думают, что грудь – это самая сексуальная часть у женщины. Грудь и задница, - прочавкал Второй Могильщик с набитым ртом.
-Вот ты, Геныч, как предпочитаешь лицезреть прекрасных дам?
Я – Геныч. Здорово.
-Я… Снизу вверх. Начиная с ног. Обожаю красивые женские ноги с маленькими ступнями и аккуратными щиколотками.
-А я (Второй Могильщик) в первую очередь в глаза смотрю. Если у бабы глаза пустые, то это голый номер.
-И чем, по-твоему, у нее должны быть наполнены глаза?
-В глазах должны быть исключительно бабские блудливые искры. Тогда это седьмое небо, иначе…
-А по мне так все одинаковые, - как-то слишком мрачно произнес Первый Могильщик.
-Нет, Андрюха, ты не прав.
Отлично. Значит Первый Могильщик – Андрей.
-Каждому свое.
-А где здесь можно пописать, будучи приличным человеком? – спросил я, решив взять тайм-аут.
-Сортир там, по коридору и до конца.
Сортир был маленьким, плохо окрашенным в белый цвет, но чистым или почти чистым. Сделав то, зачем ходят в сортир, я обшарил свои карманы. Два платка, немного денег, так, на автобус не больше и паспорт. Замечательно!
Карпухов Геннадий Сергеевич. 1969 года. Не женат. Детей нет. Прописан… На фотографии полное лицо, высокий, широкий лоб… Фотографировался я в дремучей футболке ни разу не видевшей утюг…
В совсем уже маленьком предбаннике над умывальником висело грязное, местами ржавое зеркало, откуда на меня пытливо смотрело лицо, очень похожее на то, что было на фотографии. Только теперь оно было цветное, небритое, с выражением растерянности в глазах.
-Ты это брось, Карпухов Геннадий Сергеевич, - сказал я себе и на всякий случай умылся.
Пока я искал поверхностный ответ на главный метафизиеский вопрос, Могильщики переключились на политику.
-…на выборах один раз. В 18 лет, - рассказывал Второй Могильщик, - Нам сказали, что в первый раз будут давать подарки. Дали. Зачуханную гвоздику, скорее всего, бу, и книжку, наверно, самую дешевую. С тех пор я на выборы не хожу. А если серьезно, то стойкую ненависть к любой общественной деятельности у меня воспитали в школе. Политинформации, радиолинейки, классные часы, обязательные общественные поручения, пионерия, комсомол… На все это у меня теперь стойкая аллергия до конца жизни. И если раньше это было чисто физиологическим отвращением к общественно-политической жизни, то теперь у меня появилось обоснование. Каждый избранник есть персонификация чаяний избирателей, и все те маразмы, которые он будет творить в качестве государственного мужа становятся фактически и твоими маразмами. А я этого не хочу.
-Да, но своим неучастием ты фактически благословляешь их на те же самые маразмы. Бездействие тоже может быть преступным.
-Это как стихийное бедствие. Наводнения, землетрясения, смерчи. От этого можно только уйти, да и то не всегда. Бороться с этим бессмысленно.
-Хочешь приравнять политическую жизнь к стихии?
-А это и есть стихия. Человечество как таковое имеет огромнейшую инерцию, и однажды выбранный путь или направление развития фактически превращаются в константу. Политик не делает политику. Он следует за ней, и в этом смысле любые перестановки не имеют практического значения.
-А у меня (Первый Могильщик) наоборот все складывалось просто замечательно. На первом курсе института, когда мне приходилось пролетарствовать на заводе, меня включили, вместо шефа, в бригаду, которая обеспечивала выборы. Дали урну, водителя, и заставили шляться по частному сектору. После такой прогулки усадили за стол. Налили тарелку лапши. Тут парторг наливает стакан водки: «Подкрепись, заработал». Не успел я подкрепиться, как мне уже профорг еще полстакана. А потом приказали водителю доставить меня домой. Так что с партией и профсоюзами у меня проблем никаких не было… А что, выпить как бы уже все?
-Вроде как по три положено. Поминки все-таки.
-Тогда может, закончим поминать и пойдем еще выпьем?
-Куда?
-А пойдем ко мне, - предложил я.
-Речь вождя была встречена бурными аплодисментами.
Снаружи нас встретила осень. Замечательная золотая осень, когда еще тепло, но уже не жарко, когда трава продолжает оставаться зеленой, а листья только начинают желтеть, когда пиджак днем – это, скорее, для приличия, а не потому что холодно, хотя по утрам, да и по вечерам уже становится свежо.
-На автобусе или пешком?
-В такую погоду? Да за одну только мысль об этом тебя надо как врага народа…
Как я предполагал, мы действительно были в заводской столовой. Грязные корпуса, высокий кирпичный забор, давно уже нуждающийся в ремонте. Несколько елочек возле главной проходной… Таковы провинциальные гиганты индустрии.
-Тут у нас недавно шоу было. Такое надо видеть. Нашему главе вручали орден мудрости, как самому мудрому среди глав. Инаугурация была великолепной. В духе духа наших духовных предков. Все важные, настоящие, а одна дамочка даже прослезилась.
-Хорошо, когда есть такой мудрый глава.
-А кто вручал?
-А хрен их знает. Эксперты какие-то по мудрости. Какой-то фонд. Хорошо пристроились парни. Мы вам орден мудрости, а вы, если не трудно… В общем есть кто-то очень одаренный, кому очень хочется получать стипендию во время учебы, а для такого района, как наш – это копейки.
-А за учебу кто платит? Тоже какой-нибудь справедливейший или наикакой-то там еще?
-За учебу никто не платит. Для талантливых детей у нас предусмотрены бюджетные отделения.
-Поразительно, какие талантливые дети у наших чиновников. Тоже все на бюджетном.
-И правильно. Где бы они ни учились, все равно это будет за счет бюджета.
-Только дороже для налогоплательщиков.
-Ну да, посредники, коллеги, руководство, милиция…
-А так бюджет, напрямую.
Идти было здорово. Ноги сами несли меня в нужном направлении, к тому же друзья наверняка знали, где я обитаю, так что шансы заблудиться и навеки пропасть среди просторов родного города сводились к нулю. К тому же прогулка в хорошую погоду есть наилучшая тренировка для мозгов. Жил я на втором этаже практически на центральной улице. Хрущевский дом, трехкомнатная квартира. Вполне даже ничего.
Серега был, мягко говоря, человеком странным. Сержант Тэккел Бэрри из «Полицейской академии». В то время как все нормальные люди делали все возможное, чтобы закосить от армии, он пошел туда практически добровольцем. Отслужил два года, остался контрактником, был добровольцем в Чечне, на передовой. Потом его за что-то с почетом отправили на гражданку. Пропив за пару месяцев все, что получил за ратные труды, он подался в ментовку. И если к форме он относился достаточно спокойно, то без аксессуаров даже в сортир не ходил. Заходить с ним в магазин было одно мучение. Вечно у него не хватало каких-нибудь там копеек, и тогда на прилавке оказывались наручники, запасные обоймы, баллончики с газом и прочая ментовская муть. Нужную мелочь, кстати, он так и не находил. В пьяном виде, а он почти всегда был пьяным, Серега дурел. Начинал размахивать табельным оружием, грозился всех поставить к стенке, иногда стрелял. Потом он, по слухам, пристрелил кого-то, и его благополучно выперли из ментов.
Он проснулся совсем еще рано. Часов в семь. После пьянки. Сунулся вместо двери в стену, больно ударился головой.
-П…ц мне! – сказал он.
Выкупался, побрился, надел все новое.
-Я за сигаретами…
И все. Кто-то дал ему по затылку, профессионально, надо сказать, дал или дали, после чего Серега, не приходя в сознание…
-…тошнит, - изливал душу заметно пьяный Второй Могильщик, - куда ни плюнь – везде политика, экономика, милиция, КГБ, президенты, священники. Везде эта е… цивилизация. И самое ужасное то, что ничего уже изменить нельзя. Что, однажды выбрав свой путь, человечество уже не сможет свернуть никуда. Мы так и будем двигаться дальше, калеча себя, калеча других, уничтожая все на своем пути, будем и дальше заковывать все в бетон и пластик, пока что-нибудь не сметет нас с лица Земли. Меня тошнит оттого, что стоит перестать идти в ногу, как тебя тут же заносят в разряд якобинцев или психов с последующими попытками вылечить, исправить, направить на путь истинный. А если тебе плевать на национальность, плевать на государственные интересы, плевать на нравственность, плевать на попов, ты вообще враг. Даже террористы и революционеры не настолько бесят этих зажирающихся скотов как те, кто хочет просто спокойно жить: есть, пить, испражняться, любить, заниматься чем-нибудь интересным… Если ты хочешь жить, не зная названия страны и фамилии президента, не хочешь ничего слышать о Библии и их боге…
-А кто будет любить Родину?
-Вот именно, кто будет любить Родину… Кто будет рисковать жизнью ради цветной тряпки или вставать только лишь потому, что кто-то решил вдруг исполнить не самую лучшую песню с напыщенным текстом и помпезной мелодией.
-Идиотизм – есть краеугольный камень любой государственности. К тому же не забывай о таком явлении природы, как культура. Или ты отказываешь человечеству и в этом?
-Культура в высоком понимании значения слова никогда не принадлежала человечеству. Более того, если культура и смогла развиться, то исключительно вопреки или по недосмотру большинства. Практически ни один настоящий творец не избежал определенного прессинга со стороны общества. И это не обязательно гонения. Это могла быть и нищета, и всеобщее презрение… А сколько их было уничтожено, принесено в жертву химерам и предрассудкам, которыми нас до сих пор заставляют восхищаться. Порядочность, честь, совесть, принципиальность… Они косят лучших из лучших с проворством чумы. Пушкин, Лермонтов, Сократ, Архимед…
-Это все хорошо, но как быть с массовой культурой? – подначивал его Первый Могильщик.
-Массовая культура – это вообще нонсенс. Это суррогат, имеющий к культуре такое же отношение, как уксус к вину. Культура всегда была, есть и будет явлением элитарным. Максимум на что способна массовая культура – это на так называемые события в виде Бритни Спирс, Аллы Борисовны и всяких там событий года типа «Титаник» и «Властелин Колец».
-Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа…
-Народ – это только народ. Не больше, но и не меньше. И самая большая глупость – это так называемое воспитание народа или просвещение, как любили говорить пару веков назад. Народу же это все нахрен не надо. Ну и что, что эсеры были левыми, а Гей Люссак не был геем? Учиться 10 лет для того, чтобы уразуметь, что Толстой – это муть, и в «Войне и мире» нет поручика Ржевского?
-А ты читаешь Толстого?
-Я?! Ты гонишь.
-А туда же.
-Я тоже не читаю Толстого, как не читаю и многих других признанных гениев классической литературы. Ну и что? То, что для меня Толстой – олицетворение тягомотины, Тургенев – качественно выполненная «Санта-Барбара», а Солженицын – образец нечитабельного языка, совершенно не делает меня… - подходящее слово не лезло в голову, - в общем, понятно.
-Это такое же идолопоклонничество, как и почитание Библии…
Разговор прервал звонок в дверь.
-Привет.
На пороге стояла молодая, лет 25 женщина в хорошем костюме и дорогих туфлях. Короткие светлые волосы, красивое лицо.
-Привет.
Повинуясь инстинкту или интуиции, я обнял ее и поцеловал в губы совсем не по-дружески.
-Ты откуда?
-Из парикмахерской. Маникюр с педикюром. Ты не бритый. Фу. Чего не побрился?
-Не брилось. Хочешь – побреюсь сейчас.
-Брейся.
Я зажег колонку и поплелся в ванную. Бриться я ненавижу, и только ради прекрасной дамы…
-Дай сюда, - она отобрала у меня станок (предварительно войдя в ванную), - а то порежешься весь, как всегда.
Она тщательно умыла меня горячей водой, намазала пеной и приступила к бритью. Получалось, надо сказать, у нее замечательно.
-Все. Можешь умываться.
Лицо немного пощипывало.
-Вот теперь с тобой можно и целоваться.
-Пойдем в спальню.
-А они?
-А они подождут. К тому же им есть, чем заняться.
Это была сытая, нежная любовь, медленная, неторопливая, без бурной страсти и резких движений, без слов и дурацких стонов, без суеты. Мы занимались любовью так, как наслаждаются прекрасным десертом после идеального, сытного обеда или ужина.
Мы остановились возле постели и около минуты просто смотрели друг другу в глаза. Затем медленно, нарочито медленно обнялись и…
Я целовал ее лицо, ее глаза, щеки, волосы, шею, губы. Я целовал, едва касаясь ее губами. Именно так ей нравится больше всего. Ее зрачки реагировали на каждое прикосновение. Они то сужались, то расширялись, словно меха, раздувающие пламя, что превращает женщин в богинь. Наши руки…
Моя рубашка и ее кофточка оказались на полу одновременно. Меня словно бы ударило током, когда наши тела соприкоснулись без посредника-одежды, мешающего наслаждаться общением плоти. Мы крепко прижимались друг к другу, наращивая страсть долгими поцелуями, превратившимися в один затяжной поцелуй…
Я расстегнул юбку и, опустившись на колени, стал снимать ее и колготки, до колен, до ее красивых коленок, после чего она села на край кровати, и протянула мне ноги, чтобы я смог довести до конца процесс раздевания. Я сел возле нее на пол, взял в руки ее миниатюрную, красивую ножку. Я нагнулся к ее ступне и начал медленно целовать щиколотку, подошву, пальчики, пятку. Я ласкал ее ноги одновременно и по очереди, а она лежала, откинувшись на спину, и иногда тихонько постанывала от удовольствия. Затем я начал подниматься все выше и выше, одновременно стянув ногами (свои) штаны вместе с трусами. Добравшись до колен, я прервался, чтобы снять с нее трусики, которые она у меня тут же забрала и спрятала под подушку.
Ее святая святых. Я буквально впился в нее губами, как вампир впивается в прокушенное горло жертвы. Я ласкал ртом ее губы, клитор, не забывая и про попочку.
-Иди ко мне, - приказала она, - выделался весь, - она вытерла мне губы своими трусиками.
-Помоги.
Когда все было на месте, она свела ноги…
-Давай туда.
-Можно?
-Второй день.
-Принеси мне халат…
-Может сначала по сигарете?
-Нет, сначала надо помыться. Ты же извергаешься…
-Только не надо сравнивать меня ни с каким Везувием.
-У тебя был в детстве калейдоскоп? – пытал Второго Могильщика Первый. Они продолжали свой бесконечный спор.
-Был.
-Символическая штуковина. Такая же, как лотос. Только там цветок, растущий из грязи, а здесь… Битое стекло, бумага, несколько зеркал… Фигня. Посмотришь – красиво, начнешь разбираться, разбирать… Так и тут. Только ты разобрал свою игрушку, и теперь режешься об острые кромки. Скоты-политики, гады-менты, сволочи-чиновники, садисты-врачи… все это острые кромки, позволяющие создавать рисунок. Ты смотришь на них по отдельности, как в детских сказках: злой волк обижает бедного доброго зайчика. А попробуй истреби волков. То-то и оно. И каждая тварь на своем месте. Мы такая же экосистема, где каждый на своем месте делает свое дело, и делает так, чтобы уцелеть, чтобы семью накормить, и чтобы кому-то другому не попасться на зуб. А то, что взятки берут, так нам бога молить надо, чтобы брали. Представь себе, что перестанут брать. И что тогда? Что может быть страшнее чиновника, с которым невозможно договориться? А зачем ему с тобой договариваться, если он не берет? Зачем идти тебе навстречу? Зачем думать, как можно тебе помочь? Инструкция 223322. Кошмар страшнее, чем у любого Кафки! Ты так хочешь жить?
-Вот и я говорю, что ничего изменить нельзя, что один раз выбранный когда-то путь будет довлеть теперь над человечеством до самого конца.
-Нельзя изменить мир. Можно под него подстроиться. А еще лучше подстроиться так, чтобы быть бесполезным, незаметным, ненужным.
-Правильно, Геныч, врежь ему.
-У Джуан-цзы есть история об одном горбуне. Одни его жалели, другие смеялись, а когда началась война, забрали всех, кроме него. А война была такой, что все там погибли. Только он и уцелел. Джуан-цзы любил рассказывать эту историю. Будьте, говорил он, как тот горбун, совершенно бесполезными. Только совершенно бесполезный человек может быть свободным.
-Это вопрос социальной адаптации. Ты либо способен жить в окружающей действительности, либо нет. Те же, кто не могут приспособиться – погибают. И если в дикой природе они мрут от голода или попадают к кому-нибудь на обед, то здесь начинается пьянство, наркотики, суицид. А идиоты-родители пытаются оградить ребенка от действительности, НИКАКОГО НАСИЛИЯ НА ЭКРАНЕ, а потом это чадо вырастает. Получает путевку в жизнь, и все… доза или петля. Или отцовский пистолет, чтобы забрать с собой побольше мудаков-одноклассников или просто случайных прохожих…
-Проводишь меня? – засобиралась Жанна.
-Может, останешься?
-Ты же знаешь, я люблю ночевать дома.
2
-Вот так то… Ты приходишь, я ухожу…
Он тяжело вздохнул. Он вообще был какой-то грустный и несчастный, в затрапезной солдатской майке с растянутыми до такой степени плечиками, что вырез заканчивался на животе. Трико было не лучше. Да и сама поза… то как он сидел на кровати возле моих ног, вызывало чувство жалости и совсем необоснованное чувство вины.
-И главное… ты никому. Ни слова. Понял? Никому.
БАХ!
-Ты чего, очумел?
-Сорвалось.
Запахло вином. Кто-то пил шампанское.
-И мне, - вырвалось у меня.
-Очнулся?
-Вроде того.
Я открыл глаза. Давно небеленый потолок, казенные стены (это что, моя карма?), приглушенный свет. Две юных дамы в белых халатах и один тоже юный и тоже в халате джентльмен распивали шампанское, судя по всему, на рабочем месте.
-Как себя чувствуешь?
-Ничего, только трубки мешают.
-Где тебя так?
-Понятия не имею. Шел, споткнулся, упал… Очнулся – гипс. Я что, в реанимации?
-Точно.
-Давно?
-Часов с двух.
-А сейчас сколько?
-Без пяти четыре.
-Кто ж меня подобрал?
-Девчата на свежий воздух покурить выходили…
-Хорошие девчата. В такой глуши…
-Тебя нашли уже возле скорой.
Я ощутил вдруг себя героем одного из бесчисленных сериалов, Марианной, Марией, Мэрисабелью… Я в реанимации, ничего о себе не помню, разговариваю с покойным Серегой, правда, пока еще только во сне… Ретроградная амнезия… Сколько раз я слышал эти слова, но никогда не думал, что буду прятаться за ними как за ширмой. Ретроградная амнезия, и удар по голове, как извинение… как попытка исправить мое нелепое возникновение в этой жизни, в этой столовой, на этих похоронах. Кто-то бросал мне спасательный круг, нелепый, странный спасательный круг. В том, что это была попытка помочь, я почему-то не сомневался.
-Заявление будете писать?
-Не знаю, есть ли смысл.
-Вам решать.
-Вы же вряд ли найдете.
-В таких условиях…
-Будем считать это кармой.
-Ваше право. Ладно, не буду вас больше задерживать.
-Спасибо.
-Не за что.
Я чувствовал себя настоящим партизаном. Сначала ни слова врачу, теперь ни слова менту. Оказывается, они сообщают в милицию обо всех подобного рода происшествиях. Да и что я им мог рассказать? Проводив Жанну, я прямешенько отправился домой. Улица была безлюдной. Вернее, сначала безлюдной. Потом появились шаги. Громкие, отчетливые, приближающиеся шаги. Потом резкий удар по голове. Я точно помню: ТАМ НИКОГО НЕ БЫЛО!!! Ну. Расскажу я об этом ментам, или лучше доктору, а еще лучше, расскажу все, начиная с моего чудесного появления. И что? Вместо ретроградной амнезии, какая-нибудь шизофрения или опухоль? Тоже, кстати, популярная тема в кино.
Благодаря Могильщикам (у нас это удовольствие платное) меня перевели в двухместную палату. Пустую.
-Привет, - они ждали там, - как дела? Ты похож на раненого командира. Помнишь песню про Щерса?
-Ту, где потоптали коноплю?
-А говорили, ты память потерял.
-Потерял. Ту папку, где была информация обо мне.
-Бывает…
-Тут, когда мы к тебе шли, прикол был. Пошли мы, чтобы не обходить, через поликлинику. Там возле кабинета, где полюса, как всегда, километровая очередь. Стоит дед на костылях. Никого не трогает. Мимо проходят два подростка, и один ни с того, ни с сего, отпускает деду грандиознейший пендаль. Тот забыл за костыли и за ними. Мы уже думали, что догонит. Не догнал. Стал, за сердце схватился…
-Дети – это цветы жизни… Ягодки будут впереди.
-Я тут недавно думал о судьбах Мира, - любимое занятие Первого Могильщика, - и думал я о всем известной фразе: ВСЕ ЛЮДИ – БРАТЬЯ. И пришел я к выводу, что так и есть. Ведь если разобраться, кого мы больше всего ненавидим? От кого ждем самых больших пакостей? Все верно, от сестер и братьев. Брат твой – первейший враг твой, - говорит нам жизнь. Есть, конечно, счастливые исключения, но это большая редкость. Поэтому, встречаясь с незнакомым человеком, надо помнить, что он может быть такой же скотиной, как твой собственный брат.
-Да, ребята, спасибо за помощь. Что я должен?
-Ты что, при смерти?
-Да вроде нет.
-Тогда потом поговорим. Твой кошелек потянет.
-Это радует.
-Ты не так уж плохо и живешь.
-Тут недавно наш мудрейший глава решил посетить больницу. Что-то там с ним случилось. Ну а раз он глава нашего района, отправился он по своей, свойственной мудрейшим, наивности в нашу же районную поликлинику. Назначили ему капельницу. Он мужественно лежит. Жидкость заканчивается. Никто не идет. Он уже кричать начал – никого. Пришлось подобно Героям прошлого, самому выдергивать иголку. Медсестра… В общем, там был предпраздничный день… Короче, она о нем забыла. Вот он тогда на них отрывался: «Если вы ко мне так отнеслись, то как вы тогда обычных людей здесь лечите?!!!» Вот так вот.
-А мне наоборот повезло с врачами, - перехватил инициативу Второй Могильщик, - мне здесь мамулю спасли. Сидели, обедали… Потом у нее глаза закатились, и все. Давления нет. Пульса нет. Вызвал скорую. Ее обкололи всю, и в больницу. В реанимацию. Там от нее не отходили, пока не приехали спецы из области с кардиостимулятором… сказали, что мне повезло. Попадись врачи похуже… И ни словом о деньгах.
-Ну, ты же сказал им спасибо?
-Это другой разговор.
-Привет. Не помешала?
Жанна.
-А что ты не помешала? – спросил Первый Могильщик.
-Ты забыла или нарочно? – подхватил Второй.
-Я тебе фруктов принесла, - она поставила целлофановый пакет на стол.
-Спасибо.
-Говорят…
-Всю информацию о себе.
-Ничего. Гурджиев заставлял своих учеников задавать себе один и тот же вопрос: КТО Я?
-Я лучше задам его Жанне.
-Ты… Не женат. Детей у тебя нет. Родственников, по крайней мере, в нашем городе тоже.
-Везет!
-Работаешь на дому. Что-то с компьютерами.
-Извините, но мне надо осмотреть больного, - нас прервала женщина в белом халате.
-Ладно, увидимся.
-Не скучай.
3
-Раса Тафари Маконен – это первый независимый царь независимой Эфиопии. Но основал все это дело некий Маркус Харви из Америки. Любил господин Харви читать Библию по накурке. Читал, читал и дочитался. Евреи, оказывается самозванцы. Они себе Библию присвоили. На самом деле Библия была написана на эфиопском языке Амхари, и избранный народ – это Эфиопы. Рассердился на них бог за плохое поведение, отобрал Библию и отправил их в вавилонский плен на 400 лет. Вавилон – это наша белая цивилизация. Но сейчас эти 400 лет кончились. В Африке в Сайоне воцарился Растафара. Рабство закончилось, наступила свобода. Американцам это не понравилось, и они выслали Маркуса Харви на Ямайку. А там куча негров и травы. Оттуда уже и поехало. И главное, что все фигня. Надо любить Джа… Джа (Jah) – это ласково от Яхве (Jahveh), играть рэггей – это священная музыка и курить траву, потому что трава – это подарок Джа людям. Поэтому ее и называют ганджа или ганджибас. И в Библии везде, где говорится о деревьях или траве, имеется ввиду ганджа. Так что оказывается они христиане, - подвел итог Первый Могильщик.
-А мы по этому поводу пьем коньяк и заедаем его лимоном, что тоже зашибись.
-Будем считать, что ты сказал тост.
В нашу идиллию бесцеремонно ворвался телефонный звонок.
-Кого это там, блин!
Пришлось выбираться из-за стола, идти в коридор, включать свет, брать трубку… Господи, сколько же лишних движений, и все из-за одного паршивого звонка!
-Да.
-Я знаю, кто ты, - произнес нервный женский голос.
-Ну и?
Шум.
-Я знаю, кто ты…
-Ну и купи себе леденец.
Снова шум и короткие гудки.
-Баба какая-то странная. Она знает, кто я.
-И все?
-Бешеный, наверно.
-Я тут тоже одну такую встретил, - Второй Могильщик, - Иду по улице, никого не трогаю, смотрю на девчонок, пока они еще не совсем закутались. Идет навстречу мне баба. Самая обыкновенная баба. Лет сорок, приятная, когда-то была красивой. Одета со вкусом. На вид вполне нормальная. Я бы на нее, честно говоря, и внимания бы не обратил. Но тут, как в «Бременских музыкантах»: наши глаза встретились, и пирамида рухнула. Наши глаза встретились на какое-то мгновение. Так, мимолетное совпадение… Ее взгляд словно луч лазера прошел в меня сквозь глаза, впился, проник в мое сознание, в мозг, в мою душу… Это длилось буквально мгновение. Во мне вдруг что-то проснулось, и мое сознание расступилось вдоль этого луча-взгляда, позволив ему пройти меня насквозь и выйти через затылок. Я пропустил ее взгляд сквозь себя, и теперь уже мое сознание пустило щупальце по ее взгляду, как по веревке или мосту. Я проник в ее мозг, проник глубоко в подсознание… Она все поняла и улыбнулась мне. «Сейчас мне некогда, - сказала она, - но завтра вечером в шесть часов у каруселей я тебе все расскажу.» Сказала и пошла дальше своей дорогой.
-Звездные войны. Эпизод...
-Тебе все шуточки.
Снова зазвонил телефон.
-Я знаю, кто ты…
-Я это уже слышал.
-Ты не понимаешь… Я знаю, кто ты на самом деле…
-Слушай, купи гуся и суши ему мозги.
-Нам надо поговорить…
-А ты не можешь поговорить без меня. Сама с собой, например.
Я положил трубку и отключил телефон.
-Поехали мы как-то с братом за картошкой куда-то в Курскую губернию, - начал рассказ Первый Могильщик, - взяли здесь машину арбузов, и туда, на картошку менять. Килограмм арбузов – 2 килограмма картошки. Меняли-меняли, уже и менять запарились, а арбузов все равно полно. Уже домой возвращаться надо… тут к нам мужик подваливает. «Я, - говорит, - заберу у вас все арбузы, но только по цене один к одному». Мы для приличия подумали немного, и согласились. Все равно уже домой надо. «Только, - говорит мужик, - надо немного проехать». Как завез он нас, мама! Вокруг поля, ни дороги, нихрена. И ни одного человека. Я уже все на свете проклял, что согласился с ним ехать. Завезет, сейчас, думаю, грохнет по голове, и хрен кто когда найдет. Заехали мы в какую-то деревню. Там мужики, значит, машину грузят, а нас в дом. Хата… Земляной пол, как была поштукатурена, так и все. Ни обоев, ничего. Тут же куры-гуси, скотина какая-то. Ужас. «Где тут у вас туалет?» – спрашиваю. «Там, - машет рукой, - через комнату». Заходим в комнату, а там на замызганной кровати бабка сидит. Маленькая, беззубая, морда острая, и усы. И нос… Я таких носов еще не видел. Настоящий мультяшный нос, живой, подвижный, ползающий чуть ли не по всему лицу. (Могильщик удачно продемонстрировал бабкин нос) «Вы это… - говорит бабка, - самогонки того?» Сама спрашивает, а сама уже бутылку из-под кровати тянет. Бутыль как в кино. Литров на несколько. Здоровенная. Внутри какое-то мутное пойло. Пить мы, естественно, отказались. Они там у себя ко всему привычные, а нам еще живыми домой добраться надо. «Тогда я сама», - сказала бабка, налила себе хозяйскую кружку и выпила. Тут хозяева ужинать собрались, ну и нас, значит, к столу. Пить мы отказались категорически, а поесть на дорожку – это другое дело. На обед у них была курица и борщ. Начали они почему-то с курицы. Налили себе по стакану, и кастрюлю на стол. Открыли крышку, а оттуда, значит, ноги торчат вместе с лапами. Вытаскивают курицу, а она в перьях. Потрошеная, правда. Хряпнули они по стакану, и за курицу. Тут бабка хватает ножку, и вместе с перьями ее в рот. Жует своим беззубым ртом, рычит, чавкает, а изо рта во все стороны перья торчат. Не стали мы эту курицу есть. Думаем, борща по тарелке, и домой. Наливают нам борщ. Бабка тут как тут. «Вам луку поплевать?» - спрашивает. Ну, думаем, лук – это хорошо. Тогда она берет луковицу, чем-то (зубов у нее нет) начинает мелко-мелко ее грызть, а потом нам в тарелки эту кашицу. Ну, мы ей, конечно, спасибо сказали. По дороге домой уже мне брат и говорит: «Хорошо еще, что ты не видел, как они борщ варят. (Он недалеко оттуда был на шабашке) Представь себе. Лето, жара. Полная хата мух. На стене на веревке висит кусок старого, вонючего сала, весь черный от мух. На печке варится борщ. Она берет это сало и кидает его в кастрюлю. Прокипятила какое-то время, и снова на стенку».
-Это надо перекурить.
-Партия сказала…
-Комсомол ответил: есть!
Телефон снова зазвонил, но я не стал брать трубку.
-Ну их всех к такой-то матери.
-Хорошая мысль.
-Я тут недавно был у мамы, - Первый Могильщик, - покушал, выпил «фирменного» (его мама готовила замечательный самогон). Потом мамочка уткнулась в экран, а я… Я лежал на диване и размышлял о том, что жизнь – игра. Не в смысле азарта, ставок, риска, удачи и прочих атрибутов казино, а в том смысле… ну как шахматы.
-Жизнь очень часто сравнивают с шахматами.
-Все правильно. И ключевым моментом здесь являются правила, жесткий регламент, определяющий возможности и судьбу фигур на доске. Закон, подразумевающий свободу в определенном формате. И проведение, как тот, кто сидит у доски. Главный постулат – целенаправленность и разумность. Все для чего-то, и наша задача понять, для чего. Я как-то чуть было не сочинил рассказа: шахматная партия поданная в виде обычного светского чеса. Каждый ход – это событие, отраженное в сплетнях, сми… Тогда я пришел к выводу, что жизнь – это игра в карты или пасьянс, а в последнее время все больше склоняюсь к тому, что это что-то вроде бильярда. Мы носимся, словно шары по столу, иногда попадаем в лузу, но чаще колотимся о борт или друг о друга, а над нами безжалостная судьба в виде кия, и решает все не разум играющего, а точность удара, твердость руки и отработанный глазомер. Разумность бытия – это большая натяжка. Мы сами хотим, чтобы жизнь была разумной, чтобы был ответ: ДЛЯ ЧЕГО. У меня мамочка любит рассуждать о том, для чего бог или природа создали что-то. Когда я спросил ее, а почему она, собственно, уверена, что все это создано для чего-то. Она меня не поняла. Для нее это аксиома, хотя аксиом здесь нет и быть не может. Да и сами правила, скорее, не признак разумности, а наоборот.
-О чьей разумности идет речь? – поинтересовался ехидно Второй Могильщик.
-О нашей с вами. О разумности тех, кто должен их выполнять. О разумности или неразумности Бытия или Бога я ничего не могу сказать. Чем разумнее существо, тем меньше надо регламентировать его деятельность, тем меньше нужно правил. То же самое и с вопросами власти. Власть не может быть хорошей по своей природе. Власть создана для того, чтобы заставлять людей делать что-то противоестественное их человеческой природе, ибо нечто естественное люди делают и сами. И наиболее благоприятный способ заставить человека делать что-либо противоестественное – это превратить противоестественное в нечто Должное Свыше. Для этого и существуют церкви, нравственные понятия… Поэтому так сильно культивируются традиции. Все это своего рода рельсы для тех, кто не умеет думать своей головой. Поэтому государство и власть всегда конфликтовали с людьми разумными, но вынуждены были их терпеть постольку, поскольку без людей разумных…
-Домой идешь? – перебил его уставший от разглагольствований Второй Могильщик.
-Пошли.
Не успел я включить телефон, как он тут же начал звонить.
-Я знаю кто ты… (шум) берегись… (шум) она уже в курсе (шум и короткие гудки)
-Везет же мне на… Блин! – сказал я и отправился спать.
НОВОГОДНЯЯ СКАЗКА ИЛИ ОПЕРА В СТИЛЕ РЭП
А
Сцена. Перед закрытым занавесом появляется хор ниггеров.
Ниггеры читают рэп:
Случилась беда. Случились дела.
У Босса крутого не стало бабла.
А Босс без бабла, что без ножки юла.
Бабло же у Босса украла братва.
Крутые японские парни якудза
Крутые. В наколках от жопы до пуза
Серьезные в общем ребята якудза.
А Босс он ведь тоже не лох а чувак,
Который не любит садиться впросак.
У Босса ребята с большими стволами
И тоже не любят казаться лохами.
Крутая должна быть меж ними разборка
Мочить они будут друг друга без толка.
Все было бы так, только парень один
Кайфовый чувак покупал кокаин
Чтоб вставиться раз на некислой тусовке
Отвиснуть с друзьями на этой попойке
Да вот незадача, увидел чувак,
Как бабки якудза тащил на чердак
Пропал в тот же вечер кайфовый чувак
Скрутили несчастного парня якудзы
Что были в наколках от жопы до пуза
Сковали заклятьями руки его
Чтоб даже в плену не сказал ничего
Хреновая лажа сказал бы вам я
Но есть у кайфового парня друзья.
Поднимается занавес. В комнате возле камина в кресле-качалке сидит Ильич. На голове у него крутая американистая кепка. Он курит траву, слушает Боба Марли и смотрит в огонь. На коленях у него лежит кот. На голове у кота такая же кепка.
В комнату вбегает Лампочка. На ней армейские ботинки, черные колготки, дырявые на коленях и неприлично короткая юбка. В зубах у нее неправдоподобно огромная папироса.
-Папочка! Папочка! Сейчас я узнала такое!
-Что ты узнала, доченька?
-Похитили Рэппера! Говорят, якудза. Он видел, кто стащил у боса бабло.
-Бабло, говоришь, - оживился Ильич.
-Папа! - она топнула ногой.
-Хорошо, хорошо.
-Помоги ему, папа.
-Но как?
-Папа, я же знаю, что ты держишь в руках этот город.
-Да, но они ускользают сквозь пальцы.
-Папочка!
-Хорошо. Я сейчас же позвоню, кому следует. Принеси телефон.
Лампочка убегает со сцены и возвращается с раздолбанным телефонным аппаратом. Сзади по сцене волочится оборванный провод с бантиком на конце.
Ильич набирает номер, около минуты слушает трубку, после чего выбрасывает аппарат в камин.
-Занято, - поясняет он.
-Я там видела кошек-мышек, - говорит Лампочка.
-Зови.
-Кошки-мышки! - кричит она, - кошки мышки! - затем, обращаясь к залу, - давайте все вместе.
Лампочка, хор, Ильич и самые сознательные из зрителей зовут кошек-мышек. Вместо них на сцене появляется мент с гаишным жезлом в руке.
-Они не появятся, - заявляет он, нагло играя с жезлом.
-Почему?
-Они арестованы.
-За что?
-Тырили мелочь по карманам.
-Конкуренция?
-Обижаете. Мы так мелко не берем.
-Знаю, как вы не берете. Вчера…
Мент жестом заставляет ее замолчать, затем достает из кармана двойной лорнет и смотрит через него на Лампочку.
-А ты мне чей-то фоторобот напоминаешь. Документы есть?
-Вот мои документы, - она показывает на Ильича, - скажи ему, папочка.
-Папочка? - удивился мент.
-Приемный. Но для всех я лампочка Ильича.
-Виноват, - потупился мент и убрал лорнет обратно в карман.
-Скажи-ка мне лучше, милейший, не слышал ли чего о Рэппере?
-С тех пор, как он у якудзы, его не слышно.
-Он жив?
-Только наполовину.
Лампочка падает в обморок.
-Не волнуйтесь, дитя мое. Ему на руки наложили заклятие. Без рук, как известно, он не может произнести ни слова, ну а Рэппер без рэпа жив только наполовину. В остальном же он жив и здоров.
-А как бы нам его в таком случае того?
-Того? - мент провел пальцем по горлу.
-Ну что вы в самом деле, милейший. Того в смысле того.
-Так бы сразу и объясняли.
-Так что ты по этому поводу скажешь?
-Надо бы кое-что намекнуть ребятам боса.
-Вот и намекни.
-Слушаюсь.
-Ну так иди.
-Мне бы… - мент сделал ножкой.
-Доченька.
-Да, папочка.
-Угости мента капустой.
-Зеленой - улыбнулся мент.
-Можно и зеленой, - согласился Ильич.
-Пойдемте, - сказала Лампочка, и ушла со сцены вместе с ментом.
Б
На пустой, полутемной сцене сидит старик в одном валенке (в том смысле, что один валенок на ноге, а второй нет). Другой валенок он держит у себя на коленях и зачем-то ковыряет его вилкой. При этом он тихо напевает что-то омерзительное в стиле соул. Под его напевы на сцену выходят Ильич, Лампочка и хор ниггеров. Они идут в затылок, неприятно виляя бедрами.
-Что это еще за парад верченных жоп? Я этого не заказывал! - пробурчал старик, нюхая валенок.
-Я Ильич, всему делу кирпич!
-А я Лампочка, девочка-ласточка!
Ниггеры выходят вперед и читают рэп:
Ну а мы этой сказки хор.
Мы на рэп свой ставим упор
Только вот случилась беда
И без рэпа осталась братва
Был похищен наш рэппер-король
Без него у нас рифм геморрой
От Америки и до Европы
Вместо рэпа теперь одна жопа
Случилась беда. Случились дела.
У Босса крутого не стало бабла.
А Босс без бабла, что без ножки юла.
Бабло же у Босса украла братва.
Крутые японские парни якудза
Крутые. В наколках от жопы до пуза
Серьезные в общем ребята якудза.
А Босс он ведь тоже не лох а чувак,
Который не любит садиться впросак.
У Босса ребята с большими стволами
И тоже не любят казаться лохами.
Крутая должна быть меж ними разборка
Мочить они будут друг друга без толка.
-Знаю-знаю, - перебивает их старик.
-Откуда?
-У меня тут рядом пионерская зорька.
-И?
-Они регулярно передают свои видения. Кстати, скоро начнут, так что вы можете присесть здесь где-нибудь с краю, чтобы не мешать.
Все рассаживаются в глубине сцены. На сцене появляются сексэпильные блондинки в прозрачных кофточках, под которыми нет лифчиков, в коротких юбочках и в сапожках на высоких каблуках.
-Амстердамский поп-корн, амстердамский поп-корн, - поют они на мотив Хэппи безди ту ю.
-Берите-берите, - настойчиво рекомендует дед, - во-первых, бесплатно, а во-вторых, помогает лучше воспринимать пионерские видения.
Все взяли по поп-корну, а Ильич целых два. Девушки ушли, а на сцену под барабанный бой вышли пионеры. Примерно на середине сцены они перестроились в одну шеренгу и, шагая на месте, начали читать речовку:
Кто шагает дружно в ряд?
Пионерский наш отряд!
Нас сейчас послали … в лагерь
Два спецназовских бродяги
Им сказали мы в ответ,
Что назад дороги нет
Наше дело - коммунизм,
А не детский онанизм
Хватит прыгать по припрыжкам
И жевать все время пышки
Наши взгляды на Восток,
Где у солнышка восход
Солнце дарит нам виденья
Для всеобщего спасенья
Те виденья мы поем
И за солнцем вслед идем.
-Отряд стой!
Пионеры остановились.
-Товарищи зрители! Отряд имени Павлика Морозова для открытия пионерской зорьки построен! - бодро сказали они хором, - Сегодня в выпуске: результаты анальных исследований анналов истории! Бесчеловечное изнасилование козы Исидоры Дункан соседским козлом Борисом! Катастрофическое положение с мировыми запасами перхоти! И, наконец, наш специальный репортаж: похищение якудзами великого рэппера.
Нас цене гаснет свет. Звучит попурри из революционных песен. Когда же свет загорается, сцена превращается в бар. В баре стоит огромный аквариум, где в мутной воде спит Герцен. Его не видно. В баре сидят якудзы. Они пьют саке, обновляют татуировки и играют в карты на пальцы. В общем, обычные будни якудзы.
Со всех сторон, откуда только можно в бар врываются крутые парни Босса.
-Где бабло?!
-Тише, - цыкают якудзы, - Герцен спит!
Парни на цыпочках выходят из бара и через несколько секунд возвращаются с плакатом в руках, на котором написано: ГДЕ БАБЛО, МОЧЕРОЖИЕ?!!! В руках у них автоматы с глушителями. Якудзы, ни слова не говоря, показывают свой плакат, на котором написано: ИДИТЕ НА (иероглиф), ЧМОШНИКИ (иероглиф). Они разом бросают плакаты и начинают палить друг в друга из автоматов. Перестрелка длится около пяти минут. За это время бар превращается в развалины Колизея. Везде гильзы, щепки, пух… Странно, но никто во время перестрелки не пострадал. Не пострадал и аквариум с Герценом. У всех кончились патроны.
В бар входит кавказец с рынка.
-Гранаты! Кому свежий гранаты! Ни разу не пробованный гранаты! Гранат наступательный и оборонительный, гранат слезоточивый и противотанковый! Гранат для граната-с-медом! Гранаты! Кому гранаты!
Якудзы и крутые парни Босса все разом кидаются на продавца гранат. Раздается взрыв. Сцену заволакивает дымом. Когда дым рассеивается, сцене остаются только зрители. На сцену выбегают пионеры, переодетые газетчиками.
-Мафиозные разборки!
-Зверское убийство представителя кавказской диаспоры!
-Герцен скончался во сне!
-Метафизическое зачатие протоиеронейской гомонотостезии!
Покружив немного по сцене, они убегают за кулисы.
-Какой ужас! - Лампочка вне себя, - ведь если эти сатрапы поубивали друг друга, кто же будет кормить героя? Нам нельзя терять ни минуты. Пойдемте!
-И куда это вы собрались? - поинтересовался дед.
-Нам надо его найти, во что бы то ни стало.
-Каким образом?
-Не знаю, - потупилась Лампочка, - но… Но я тоже не буду есть, пока не найду героя! - воодушевилась она, - пусть! Пусть мы погибнем вместе!
-Аплодисменты, переходящие в овации, - прокомментировал Ильич.
-Ты, конечно, можешь не есть, но…
-Вы можете нам помочь?
-Попробую. Только вам надо последить за моим валенком. Он болен, и мне пришлось сделать ему трахотомию.
-Это не заразно?
-В какой-то мере.
-Что значит, в какой-то мере? Я боюсь за свое здоровье.
-Мы все боимся за свое здоровье, - сказали хором все, включая зрителей.
-Его болезнь заключается в его преклонном возрасте, и хоть это и не заразно, этим болеют все.
-В таком случае мы согласны.
-В таком случае держите мой валенок и не давайте этой дырке зарасти. Для этого вот вам вилка.
Дед уходит со сцены и буквально через пару секунд возвращается с уродливым малышом на руках. Из малыша что-то сыпется.
-Что это? - спросил Ильич.
-Это глисты-абстракции. После того, как они выйдут, он сможет указать вам дорогу.
-Что мы должны делать?
-Три дня и три ночи вы должны исполнять ему рэп.
-Но мы забыли рэп.
-Вы не поняли. Это может быть любая лажа. Даже песни советских композиторов. Главное, чтобы это был рэп.
-Тогда можно.
-Приступайте, как только я уйду.
Дед с валенком в руках покинул сцену, и нигеры запели. Сначала они спели "В лесу родилась елочка", затем "Подмосковные вечера", затем "Миллион алых роз" и "Горную лаванду". Все это, естественно, было исполнено в стиле рэп. (Примечание автора: Если по каким либо причинам публичное исполнение этих песен окажется невозможным, допустимо заменить их (кроме "В лесу родилась елочка" на любые другие того же плана. Разницы никакой нет).
Пока они поют, проходит три дня и три ночи. Эффект смены суток достигается путем выключения и включения света. Каждое утро ребенок предстает перед нами значительно повзрослевшим. К концу третьих суток он выглядит как тинейджер.
-Туда, - говорит он, мерзким голосом, и все уходят со сцены.
В
На сцене установлены тренажеры типа "беговая дорожка". По беговым дорожкам идут: Впереди всех выросший мальчик с поднятой вперед рукой. Это характерный для памятников Ленина жест. Следом хромает Ильич. За ним идет Лампочка, а за ней хор ниггеров. От усталости ниггеры поют что-то ужасное в стиле соул. Лампочка громко считает:
-Пятнадцать тысяч сто сорок семь, пятнадцать тысяч сто сорок восемь, пятнадцать тысяч сто сорок девять…
-Доченька, у тебя не осталось воды? - спрашивает обессиленный Ильич.
Лампочка останавливается, достает из кармана блокнот, что-то там помечает, после этого отвечает с заметным раздражением в голосе:
-Сколько раз тебе повторять! Нет у меня воды, нет и не будет! Не надо меня все время дергать! Не дай бог, сбиться со счета, тогда придется возвращаться назад и начинать все сначала, а это не много, не мало (смотрит в блокнот) пятнадцать тысяч сто сорок девять шагов!
Сказав это, она вновь начинает идти, считая шаги.
На сцену выходит один из бывших пионеров, одетый по-домашнему.
-Уважаемые зрители. Нашим героям предстоит еще очень долгий путь. Им надо пройти еще около пятисот шагов и не сбиться со счета, а это, согласитесь, серьезный труд, поэтому я предлагаю вам всем выйти в буфет и выпить свежего пива или лимонада в зависимости от возраста, пола, вероисповедания или вкуса.
Он кланяется, вслед за этим опускается занавес.
Минут через двадцать, когда зрители возвращаются на свои места, обсуждая качество пива, состояние туалета, положение в стране или какую-нибудь еще весьма интересную тему (а что еще делать на спектакле), без предупреждения открывается занавес.
На сцене, откуда предварительно были убраны беговые дорожки, лежит Ильич. Он больше не может идти. В нескольких шагах позади него Лампочка. Она медленно продолжает двигаться на четвереньках. Хор безнадежно отстал, и потому их нет на сцене.
-Пятнадцать тысяч шестьсот девяносто семь, пятнадцать тысяч шестьсот девяносто восемь, пятнадцать тысяч шестьсот девяносто девять… - падает без сил.
На сцену выходит странник, в котором без труда можно угадать старика.
-Калейдоскоп! Волшебный калейдоскоп!
-Воды! - в два голоса стонут Лампочка и Ильич.
-Калейдоскоп. Не хотите ли взглянуть? - обращается странник к Ильичу.
-Воды…
-Я могу им и поводить, но это будет дороже.
-Воды…
-Желание покупателя - это закон, а закон нам не писан.
Странник опускается перед Ильичом на колени и подносит к его глазам калейдоскоп. Несколько секунд Ильич остается безучастным, затем из его груди вырывается вздох, он вырывает калейдоскоп из рук странника и поднимается на ноги.
-Уважаемая публика! - обращается странник в зал, - вы сейчас собственными глазами могли убедиться в том, какое благотворное влияние оказывает искусство, пусть даже столь неизысканное, на человеческий организм. Так что смелее, не стесняйтесь, подходите. Я не кусаюсь, а цена тем более.
-А можно… - шепчет Лампочка из последних сил.
-Конечно, дитя, если только у тебя есть монета.
-Отец…
-За вас платит отец? Очень мило. Ты извини, но я сначала должен проверить. Милейший, готовы ли вы заплатить за свою дочь?
Ильич, прильнувший к калейдоскопу, что-то бурчит.
-Что ж, будем думать, что это согласие.
Не без борьбы странник отнимает у Ильича калейдоскоп и передает его Лампочке.
-Ой, а что эти дяди и тети… - весело говорит она, поднимаясь на ноги.
-Тебе еще рано! - кричит на нее Ильич.
-И все равно хочется пить.
-Ты права, дитя. Теперь не грех и выпить, тем более что твой отец согласился все оплатить.
-Я? - удивился Ильич.
-Я вижу, вы и немецкий неплохо знаете. Шампанского! - странник делает барский жест рукой.
Ильич заметно сникает.
На сцене появляется сексуальная официантка во всем коротком. В руках она грациозно держит поднос с шампанским. Включается фонограмма, имитирующая плотоядный вздох мужской половины зала. Эта фонограмма служит для того, чтобы скрыть действительно вырвавшийся у мужской половины зала стон, чтобы ни у кого не было проблем с женами и иными дамами, которые могли стать свидетелями этого вполне уместного мужского восхищения. С другой стороны на сцену выбегают Нигеры (правописание слова меняется в зависимости от интуитивного восприятия происходящего на сцене автором). Они не могут пропустить халявной выпивки.
-Шампанского для всех! Ну а вы, уважаемые зрители, сможете насладиться этим благородным напитком в театральном буфете.
Все пьют шампанское.
-Вы случайно не волшебник? - спрашивает Лампочка у странника.
-Я странник, а это круче.
-Не скажите. Достать шампанское посреди пустыни… Для этого надо быть волшебником или евреем.
-Ошибаешься, дитя мое. Если у тебя есть монета. Достаточно сделать вот так: Шампанского!
Снова на сцену выбежала официантка с подносом.
-И что, все это время мы терпели зря?!
-А это спроси у папеньки.
-Папа!
-Я хотел сэкономить на старость.
-Какой же ты, папа, подлец!
-Не ссорьтесь!
-А скажите, дядя странник, вы случайно не видели короля рэпа?
-Королевскую репу я не встречал, а вот парня, которого прячут якудзы, я видел.
-И вы знаете, где он?
-Он что, вам нужен?
-Конечно!
-Ладно, вы люди хорошие. Подождите пару минут.
Он уходит со сцены и сразу же возвращается с сыном старика, только переодетым в рэпперские шмотки. На руках у него наручники.
-Держите вашего парня.
-Спасибо, дядя странник!
Весь зал говорит спасибо.
-Да ладно, - смущается странник и уходит со сцены.
Г
На сцене сидят Ильич, Лампочка и герой рэпа. Он все еще в наручниках. Неподалеку ниггеры разминают свои пальцы и руки, что необходимо делать каждому рэпперу. Изредка с их стороны доносится что-то вроде:
Наши пальчики болтали,
Наши пальчики устали
Вместе мы читали рэп
Так что силы больше нет
Но сейчас мы отдохнем
И снова рэп читать пойдем.
-Может, она уже не придет? - спрашивает Лампочка, глядя на часы.
-Придет, куда она денется, - немного меланхолично отвечает Ильич. Ему хочется спать, но Лампочка постоянно отвлекает его своими разговорами.
-И обязательно тебе надо было вляпаться. Понадобилась же тебе именно виртуальная фея.
-Фея то она, может быть, и виртуальная, а вот бабки берет реальные.
-Тем более. За реальные бабки можно было бы и реальную фею найти.
-Где ты видела реальных фей? По нашим временам, так феи бывают исключительно сказочными, киношными или виртуальными.
-И ты выбрал виртуальную.
-Конечно. Киношные только в кино, сказочные… За такие бабки я и сам какую хочешь сказку расскажу…
-Ну и где твоя виртуальная фея?
-Не знаю. Может, зависла где. Они, видишь ли, все под виндоусом ходят.
-Тем более. Самая ненадежная фея. А вдруг она вообще не придет?
-За такие бабки?
-А ты ей уже и заплатил?
Ильич кивнул головой.
-Ну, папочка, да ты настоящее Лохнесское чудовище. Несси ты, не сказать лучше.
-Сама ты! Никакого почтения.
-А какое ты хочешь почтение, если раздаешь тут деньги направо и налево, а это, между прочим, мое наследство.
-Ничего я не разбазариваю. Она хоть и виртуальная, а понимает, что за такие деньги ее где угодно найдут и бросят вирусам на съедение.
На сцену выходит странник он же старик. На этот раз на нем ужасный парик и старушечьи обноски.
-Кого это вы тут уже вирусам скармливаете? - спрашивает он или она… нет, лучше она, фея все-таки.
-Это мы так грустим.
-О чем грустим?
-Да вот, - лампочка показывает на короля.
-Одну минуту…
Она надевает очки, затем долго осматривает, как добрый сказочный доктор, короля, после чего произносит.
-Тут нужен волшебный ключ. Без него никак.
-А где нам его взять?
-Как где? У меня. Фея я или кто?
-Ну так давайте.
-Что значит давайте? А стишок или песенка.
-Ты что, бабка, с утренника сбежала?
-А ты мне дрянь такая не груби! Читай, гнида, стишок, или я ухожу.
-А что читать?
-Из Пушкина. Не знаешь, что читать - читай из Пушкина.
-Но я не знаю Пушкина.
-Девочка даун! - всплеснула руками фея.
-И что нам делать?
-Даже и не знаю.
-Но если никто ничего не прочтет, я не смогу отдать вам ключ, а без ключа вы мне не насыпите еще денег.
-А тебе не много будет? - проснулся задремавший было Ильич.
-А ты бы не жадничал. Если парнишка заговорит, он сможет указать на бабло, а это настоящее бабло, а не тот фуфель, что ты суешь.
К ним подходят негры.
-Простите, а из Некрасова можно?
-А вы знаете?
-Немного.
-Ладно, давайте.
Они читают «Однажды в студеную зимнюю пору» в стиле рэп.
-Хоть кто-то здесь что-то знает, - фее понравилось, как читали ребята, - но все равно, Некрасов - это не Пушкин, - обращаясь в зал, - что, никто не знает из Пушкина.
-Я знаю, - раздается уверенный мальчишеский или девичий голос, это не принципиально, и на сцене появляется опрятный мальчик или опрятная девочка лет семи.
-Ты знаешь Пушкина?
-Да.
-Тогда читай, о прелестный ребенок.
Дитя читает Пушкина, и фея торжественно вручает Лампочке ключ. Лампочка открывает наручники. Тухнет свет, а когда он загорается вновь, на сцене появляется Элвис Престли. Он начинает петь.
-Ты чего, бабка? Кто это? - перекрикивает Элвиса Лампочка.
-Король. Как вы и просили.
-Король?! Да он весь нафталином пропах!
-Хорошо, хорошо…
Фея хлопает в ладоши. Снова тухнет свет, а когда он загорается вновь, на сцене Битлз. Они исполняют какой-то свой хит.
-Да ты бабка совсем… (последнее слово лампочки заглушают вопли из зала, но, тем не менее, всем все становится понятно).
-Ладно, не горячись. Я думала, как лучше.
Она снова хлопает в ладоши. Когда загорается свет, на сцене король рэпа. Он читает «В лесу родилась елочка». Естественно, в стиле рэп. Нигеры ему помогают.
-А почему «В лесу родилась елочка»?
-Так Рождество.
-Рождество?
На сцену выбегает какая-то баба и истерично орет:
-РОЖДЕСТВО!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
В то же мгновение включается музыка, загорается светомузыка, в ход идет мыслимая и немыслимая пиротехника. На сцену выходит много людей. Все с шампанским. Сверху спускается елка.
После этого на сцене празднуется Рождество. На зрителей никто не обращает внимание, и им ничего не остается, как перебираться в буфет.
Занавес.
Приснится же… Часы показывали половину второго, а судя по тому, что в окно светило солнце, половину второго дня. Не плохо.
Зазвонил телефон.
-Да.
-Что делаешь? – Второй Могильщик.
-Ничего. Только встал.
-Я не помешаю?
-Да нет, заходи.
Великое и могучее слово СРАЧ. Срач царил на кухне. Объедки, окурки, рюмки, бокалы, чашки, тарелки, миски. Как бы я ни ненавидел мороз, форточку открыть пришлось. Ненавижу спертый запах вчерашнего веселья. Затем всю посуду в мойку, объедки в ведро. Теперь все это помыть, замести, протереть пол, зажечь дежурную свечку (хорошо устраняет вонь). На все 30 минут. Нормально. Срач оказался иллюзией. Теперь вынести ведро… Улица меня встретила снегом и сильным ветром. Блин, когда же лето!
Могильщик пришел, когда я уже, насладившись горячим душем, пил кофе.
-Кофе будешь?
-Свари.
Растворимый я не признаю. Это для лентяев или для тех, кто все время спешит.
-Как дела?
-Даже не знаю. А у тебя?
-Ничего. Если не считать, что всю ночь хрень какая-то снилась. Опера в стиле рэп. Причем Новогодняя опера, хотя до Нового года еще больше месяца. Про одного рэппера, которому связали руки, чтобы он не смог говорить.
-А я все об этой тетке…
-Не бери в голову.
4
-…из возрожденных казаков, - Жанна рассказывала о новом своем ухажере (так она называла тех, кто за ней устегивал). У нас были свободные отношения в самом широком смысле этого слова.
-Никогда не думал, что тебя потянет на ряженых.
-Он не такой.
-Он из тех, кто на этом имеет?
-Возможно. Я толком не знаю.
-И?
-А ты не перебивай.
-Я больше не буду.
-Нашел он им работу. Охрана нефтебазы. Деньги, плюс хороший куш бензином, так они этот бензин начали машинами вывозить. Бензовозами. Их накрыли. Кого посадили, остальных выгнали. Нашел он им другую работу. На этот раз охранять рыбколхоз. Так они всем селом рыбу оттуда тягали. Теперь сидят без работы. Нарядятся и красуются друг перед другом…
-Неприятный тип. Гоблин какой-то. Нет, внешне он ничего, да и с деньгами у него полный порядок, но после него хочется принять душ и помыть руки.
-Как же ты с ним в постель?
-Какая постель! О чем ты говоришь. Я его на пушечный выстрел не подпущу. Не могу. Тошнит меня от него.
-Выходит зря мужик тратился, в кабак тебя водил.
-Я что…
Звонок в дверь помешал Жанне закончить.
-Ты не один? – Первый Могильщик.
-Заходи.
-Ты не один…
-Все в порядке, - вмешалась Жанна, - сегодня мы просто дружим.
-Тогда дело другое.
-Чай будешь?
-С удовольствием.
-Тапочки.
-Спасибо.
-Рассказывай.
-Что?
-Все, что хочешь. Будешь у нас за место радио.
-Я тут от нечего делать перечитал Лемма «Возвращение со звезд», кажется.
-Шикарная штука.
-Так вот, вся наша кампания против насилия, если, не дай бог, она окажется удачной, как раз и приведет к этому кастрированному мирку без любви, без эмоций, без чувств, без ничего… Серенький мирок маленьких человечков. Хороший чаек.
-Это потому, что я кладку заварку.
-Ты не отвлекайся, - Жанна.
-Так вот, кто сказал, что насилие плохо?
-По-твоему, насилие – это здорово?
-Я вообще за то, чтобы рассматривать вещи вне категорий морали. До сих пор насилие было главным двигателем эволюции и прогресса. Именно насилие заставляет нас двигаться дальше. Насилие у нас в крови, у каждого. Цивилизованность – это тонкий слой краски. Отколупни его – там зверь. Настоящий дикий зверь. И заметьте, зверь никогда не проявляет чрезмерное насилие, потому что он его не накапливает. В отличие от нас. Мы накапливаем его, прячем от других, словно это какое-нибудь сокровище. И что мы получаем? Инфаркт или язву? Или учащенные случаи бездумных жестоких убийств, когда детки приносят в школу папин ствол и просто вышибают мозги всем своим одноклассникам? И все потому, что какой-то умник решил, что насилие – это плохо. Насилие на экране привлекает детей? Делает их более насильственными? Чушь. В нашей советской действительности на экранах не было ничего, однако страшно было ходить по улице. А если ненароком надо в другой район… И все потому, что насилие – это плохо.
-У тебя есть предложения, или это очередной процесс обильного желчеотделения?
-Я всецело за культуру насилия. Спорт, состязания, экстремальные игры, специальные места, где люди могли бы просто надрать друг другу задницы.
-Типа бойцовского клуба?
-А что, замечательная идея. Я за на все сто.
-Только вот фильм как всегда испортили. Как и «Матрицу». Хорошая идея…
-Не хотите меня проводить? – Спросила Жанна, посмотрев на часы.
-Уже уходишь?
-Иногда надо уделять время и дому.
-Пойдем.
-Там холодно?
-И очень противно.
-Ненавижу зиму.
Погода была ужасной. Мороз градусов 15 и ветер, что при нашей почти сто процентной влажности… Да еще и мелкая, но острая, крупа, которая так и норовила попасть в лицо.
-Может, ты на автобусе поедешь? – спросил я.
-Вот она, мужская привычка. В момент брачных плясок ты бы такое не заявил.
-Я не устраиваю брачные пляски в такую погоду, и вообще я сторонник стабильности и комфорта.
-В таком случае тебе нужна замужняя баба. Эти не любят, чтобы их провожали.
-У них свои бзики, - заметил Могильщик с видом знатока.
-Это вы почему-то вбили себе в голову, что не поддаетесь перевоспитанию, и сами же от этого страдаете.
-А ты всех своих умудрялась перевоспитать?
-Кроме одного. Этот, - она кивнула в мою сторону, - не считается.
-Почему?
-Потому что я не совсем то, о чем идет речь, к тому же я не воюю. Я как вода, принимаю любую форму, что совершенно не отражается на моем содержании.
-Он был целенаправленный юноша, - продолжила Жанна рассказ о своей неудаче, - и любовные отношения совсем не входили в его планы. Так, связь на один раз. Меня же такие отношения, несмотря на мое полное отвращение к целомудрию, никогда не интересовали.
-Он что, очередной трусливый поц?
-Я бы назвала его карьеристом.
-Что и требовалось доказать.
-Почему? Человек создавал себя. Что в этом плохого.
-Себя создают иначе.
-Карьера – это крепость, стена между собой и жизнью.
-Но почему?
-Потому что карьерист прячется за своей карьерой.
-От чего?
-От реальности как таковой. Сначала он прячется за необходимостью делать карьеру, потом за свой пост, положение. Ему некогда любить, некогда быть собой, некогда осознать, что он все такой же, как был, что растет только пост, только положение в обществе, только какие-то навыки, тогда как его внутренняя сущность все это время только лишь деградирует.
-Хочешь сказать, что быть хорошим специалистом…
-Это совсем другое. Одно дело заниматься любимым делом, другое – выстраивать свое положение.
-И совсем другое – делать себя.
-Ты имеешь в виду развитие личности?
-Не совсем. Личность – это то, что человек приобретает в результате своих социальных связей. Это маска общества, тогда как развитие себя подразумевает развитие своей сущности, какая бы она ни была…
-Привет.
Мы нос к носу столкнулись со Вторым Могильщиком.
-Ты где пропадаешь?
-На работе.
-Чем занимаешься?
-Да так…
-Ну как ты, виделся с той бабой?
-Да.
-Ну и?
«Было холодно. Первые морозы всегда самые холодные, а тут еще ветер, изморось или мразь. К тому же парк продувается со всех сторон.
В общем, пока я ее дождался, замерз жутко, до костей промерз.
-Пойдем, - сказала она.
Так сразу и сказала. Не поздоровалась даже.
-Куда?
-Ты хочешь разговаривать здесь?
-Нет.
-Тогда пошли.
Она привела меня в один из тех подвальчиков, которые превращаются в гадюжник часов с девяти. До этого времени там можно спокойно посидеть и попить кофе. На двери висела табличка «Закрыто».
Внутри было приятно тепло, а воздух был свободен от тяжелого духа посетителей, что приятно бросалось в глаза, или, если быть точным, в нос.
-Свари нам кофе – сказала она девчушке за стойкой, и мы сели за столик.
Женщина, не торопясь, достала из сумочки дорогие сигареты и дешевую, одноразовую зажигалку. Медленно вытащила сигарету, обстучала ее о наманикюренный ноготь. Прикурила.
-В тебе есть семя, - сказала она, пуская дым, и я сразу же пожалел, что клюнул на ее удочку, - ты не так меня понял, - она словно бы прочитала мои мысли, - я не маньячка и не сумасшедшая. Я не вписываюсь в привычную картину мира – да. Как, собственно, и то, что произошло между нами при первой встрече. Видишь ли, когда-то давно на Земле существовали драконы. Нет, не те сказочные существа, похожие на больших ящериц. Они были совершенно иными. Сейчас это трудно тебе объяснить.
Подали кофе. Неплохой, к тому же горячий.
-Драконы были мудры и очень развиты. Люди же только становились людьми. Когда же люди сделали тот решающий шаг, который определил дальнейшее развитие человечества, драконы разделили мир на ту и эту стороны и навсегда покинули наш мир. Они быстро поняли, к чему приведет путь цивилизации.
-А какой путь избрали они?
-Совершенно иной. Настолько иной, что мы даже представить себе не можем… Но перед уходом они зародили в душах людей семя или путеводную нить… У одних это семя погибло, у других, которых вполне все устраивает, оно продолжает спать. У тебя же оно проснулось. Теперь все зависит от тебя.
-Что?
-Что будет дальше с твоим семенем. Оно может погибнуть, а может показать тебе дверь.
-И что мне для этого надо?
-Ничего. Только слушать себя.
-Слушать себя?
-Слушать себя, а если точнее, есть место на уровне сердца, только строго посредине.
-И что?
-Попробуй к нему прислушаться.
-А вы знаете дверь?
-Нет. В свое время я совершила ошибку, и теперь могу быть только их глазами и связующим звеном. А теперь извини, мне пора.
Она встала из-за стола.
-Сколько с меня за кофе? – спросил я девчушку у стойки.
-Нисколько. Вы же были с Анис.
Анис…»
-Странно, но я ей поверил, поверил каждому ее слову. Возможно еще потому, что она рассказывала мне то, что я чувствовал все это время. Я знал, что должна быть альтернатива.
-И что?
Могильщик посмотрел на нас как на безнадежных тупиц.
-Поверил, и что дальше? – уточнил свой вопрос Первый Могильщик.
-Начал слушать себя. У нас на работе (он работал где-то охранником) есть старая гермозона. Когда-то она была нужна для старых компьютеров. Там абсолютный мрак и тишина. К тому же там всегда одна и та же температура и давление. Я запираюсь там, закрываю глаза и прислушиваюсь ко всему, что со мной происходит.
-И?
-В груди действительно что-то есть. Это что-то начинает расцветать. Как цветок…
-Ладно, господа, вы как хотите, а я домой, - прервал я метафизические речи Могильщика возле своего дома.
-В гости не приглашаешь?
-Если честно, я хочу спать.
-Тогда до новых встреч.
-Пока.
-Подожди. Нам надо поговорить, - возле двери меня ждала молодая, не лишенная красоты женщина в достаточно дорогой шубке и опять таки не дешевых сапогах.
-Послушай… - я собрался вежливо послать ее подальше.
-Ты ведь не после удара ничего не помнишь. Так? – она внимательно посмотрела на меня.
-Входи, - пригласил я ее в дом.
Она вошла не раздеваясь, и даже не сбив снег с сапог, прошла прямо в комнату, и уже там скинула на диван шубу.
-В первый раз у тебя дома… - сказала она, переходя из комнаты в комнату.
-Мы были знакомы?
-Мы любили друг друга.
-Я обещал на тебе жениться?
-У тебя была жена.
-В паспорте об этом ни слова.
-У тебя было иное прошлое.
-Чем я думаю?
-Чем сейчас. Сейчас у тебя вообще нет прошлого.
-А будущее у меня есть?
-Твое будущее…
-Давай я сварю кофе, а ты все расскажешь.
Она молча поднялась и пошла на кухню. Я закурил сигарету.
-Ты начал курить?
-Я не курил?
-Курил. Но потом бросил. Это было вроде крови, скрепляющей договор.
-Я не знал об этом.
-Да ты и не виноват. Я первая…
-Закурила?
-Хуже.
5
Небольшой, изящный, серый автомобиль свернул с трассы под «кирпич» на узкую бетонную дорогу, уходящую в лес, и минут через двадцать остановился возле больших железных ворот, которые, как и весь огражденный высоченным забором периметр, охраняли вооруженные люди в военной форме. Водитель, небольшого роста изящная женщина лет сорока, несколько раз просигналила, после чего ворота медленно, но совершенно бесшумно открылись. Она медленно въехала на территорию, показала пропуск закутанному в тулуп офицеру, который тут же вытянулся по струнке и отдал ей честь. Затем она проехала по территории мимо нескольких уютных коттеджей и остановилась возле двухэтажного здания, где уже стояли два «Мерседеса» и один «Лексус». Она вошла внутрь, поднялась на второй этаж, по широкой лестнице, покрытой новым дорогим ковром, прошла немного по коридору и оказалась в комнате, густо заставленной всяческими цветами. Наружная стена была выполнена из стекла, прозрачного изнутри и матового снаружи. Возле стеклянной стены стоял стол, за которым сидели трое в штатском: Совершенно бесцветный мужчина лет пятидесяти в сером костюме. Высокий мужчина во всем черном, включая галстук. Он был похож на телохранителя или агента из боевика. Третий был маленьким, тщедушным и неприятным. Одет он был в джинсы и свитер очень дешевые и очень затасканные. Они мирно скучали с бокалами красного вина в руках.
-Добрый день, господа. Извините, что заставила ждать.
-Прошу к столу, Моргана, - сказал старший – бесцветный мужчина лет пятидесяти.
Все встали, а «черный» помог Моргане сесть за стол.
-Он появился, - сказал старший, когда прислуга, накрыв на стол, удалилась.
-Вы уверены?
-На все сто. Все наши наблюдения, да и активность с той стороны.
-Сколько вам еще нужно времени?
-Не более недели.
-Отлично, - улыбнулась Моргана.
-Теперь ваша очередь.
-Что вы хотите услышать?
-План ваших действий.
-Ничего особенного. Никакого насилия или принуждения. Ничего. Только осознанное добровольное сотрудничество.
-Вы уверены?
-С ним ни в чем нельзя быть уверенным. Никто не думал, что он способен на суицид.
-Как вы собираетесь заручиться его добровольной поддержкой?
-С этим я справлюсь.
-Только не переоцените себя.
-Я не Дюльсендорф.
-Вот именно.
-Думаю, можно подавать, - старший кивнул в никуда, и несколько человек прислуги засуетились вокруг стола.
6
Если в двух словах, то жил я себе спокойно, никого не трогал, починял примусы, был женат, любил жену. Потом с женой что-то не заладилось, она ушла в религию – изменила мне с Богом, как я любил говорить. Тогда я встретил Лариску или Магу. Влюбился. Жили мы долго и счастливо… пока не пришли они.
«Они ворвались к нам в дом, когда отца не было дома, - рассказывала Лариска, забравшись с ногами на диван и попивая кофе маленькими глотками, - грубо вытащили меня из ванны – я принимала душ, и бросили в зале на диван, не дав мне даже одеться. Их было пятеро. Четверо в масках и камуфляже и один в костюме, похожий на доктора Айболита.
-А у него неплохой вкус, - сказал Айболит, глядя на меня, - надень, - он кинул мне халат.
Механически, - я вдруг сразу потеряла волю, - я надела халат и села на диван.
-Да, чуть не забыл, меня зовут Цветиков, Марк Израилевич Цветиков.
-Что вы хотите? – выдавила я с трудом.
-Для начала немного кино.
Он кивнул, и мужик в маске включил видео. То, что там было… (Она сделала слишком большой глоток и обожгла себе горло. Странно, но это помогло ей успокоиться.) Это был документальный фильм. Жуткий документальный фильм. Я никогда не видела… Эти люди… Они были доведены до крайнего состояния… Грязные, голодные, изможденные… То, что с ними делали…
-Видишь ли, дорогая, - пояснял Цветиков, словно бы это был учебный фильм, - речь идет об одном очень важном для нас эксперименте. Как ты уже, наверно, поняла, мы потратили слишком много всего, чтобы смириться с неудачей. Нам нужен твой друг. Нужен без тебя…
Без меня! Во мне все обмерло от ужаса.
-Нет-нет, - прочел он мое состояние, - мы не будем тебя убивать. Если ты будешь хорошей девочкой. Будешь хорошей девочкой?
Я кивнула.
-Тогда ты позвонишь ему и скажешь, что между вами все кончено, а потом сядешь на самолет и уберешься отсюда. Поняла? Иначе вы оба попадете туда, - он показал на телевизор.
-Ты все поняла?
-Да, - прошептала я.
-Звони.
Они набрали номер и дали мне трубку. К счастью, у тебя не было никого дома.
-Сделаешь все сама? – спросил Цветиков, - или нам приходить опять?
-Я все сделаю.
-Сделай. Обязательно сделай. А это, - он кивнул мужику в маске, и тот заменил кассету, - чтобы ты особо не заблуждалась.
На пленке был мой отец! Он убивал людей!
-Теперь ты все поняла? – Цветиков внимательно посмотрел мне в глаза.
-Д… да.
-Пошли, - приказал он, и они убрались из нашего дома…»
-Можно воды? – она с трудом держала себя в руках.
-Пожалуй, вода тебе не поможет.
Я налил ей хозяйскую порцию коньяка.
-Я одна не могу.
-Хорошо.
Мне тоже надо было успокоиться. Не то, чтобы меня поразил ее рассказ. Скорее, что-то было в ней самой, что-то неуловимое и родное…
-Я уехала. Отец… Он не стал ничего объяснять, а потом они убили и его. Они убили всех. Твою жену тоже. Потом, в самый ответственный момент, ты совершил ритуальное самоубийство. Ты запер их всех в тамбуре между мирами.
-Что-то я мало похож на мертвого.
-Ты не мертвый. Ты воскрес, вернее, тебя воскресил эксперимент. Ты им нужен, и это хуже всего.
-Почему?
-Они не останавливаются ни перед чем.
Кто-то настойчиво позвонил в дверь, а затем забарабанил в нее руками.
-Кто это? – она вся сжалась.
-НКВД.
-Ты чего? – спросил я у Второго Могильщика (это он атаковал дверь).
-Надо поговорить, - он нервничал, - ты один?
-Нет.
-У тебя ЖЕНЩИНА?!
-Да. А почему…
Он не стал слушать мои возражения. Могильщик буквально отодвинул меня в сторону и рванул в комнату.
-Послушайте, Морагна… - начал он и осекся.
-Она не Моргана.
-Я не Моргана.
-Извините…
-Ты знаешь Моргану? – спросила меня Лариска.
-Думаю, что нет.
-Берегись ее.
-Она что, пьет кровь невинных младенцев?
-Она делает то, что нужно эксперименту, а ему нужна кровь.
-Либо у меня бред, либо вы все посходили с ума.
-Это эксперимент.
-Слово, которое в данном контексте не означает практически ничего.
-Ты не прав, - Второй Могильщик, - ты не представляешь себе, насколько ты не прав. Эксперимент – это явление, явление с большой буквы, явление космического масштаба. Возможно, эксперимент был всегда. Что это такое, не знает никто, хотя открыли его в незапамятные времена.
-А ты откуда знаешь?
-Мне это рассказала Анис. Мы с ней недавно виделись.
-А что еще она тебе сказала?
-Велела предупредить тебя.
-Очень хорошо.
-Может чаю? – спросила Лариса.
-Можно и чаю.
-Угостишь меня тапочками.
-Можно и тапочками.
-Обычно ты сам меня переобувал, - сказала она, когда я принес тапочки.
-Сам так сам.
Мне не хотелось с ней спорить.
-Спасибо.
-Не за что.
«На это раз она сама меня нашла. Я еще спал, когда она пришла.
-Есть разговор, - бросила она и вошла в комнату. Там она села в кресло и достала из сумки сигареты и зажигалку. Она, как всегда, долго обстукивала сигарету, прежде чем закурить, закурила, пустила дым в потолок.
-Свари для начала кофе, а я пока покурю, - сказала она.
-Я должна тебе рассказать о некоторых вещах… Не знаю даже, как начать… Ладно. В нашем мире… Нет, не так… В общем, существуют некие силы. Обычные люди ничего об этом не знают. Одна из таких сил – это эксперимент. Что это такое, не знает никто. Открыли его в незапамятные времена. Скорее всего, случайно. Проявляет он себя как некое направленное волеизъявление, достаточно сильное и достаточно могущественное, чтобы значительно влиять на этот мир. Что или кто стоит за этим волеизъявлением неизвестно. Но известно другое. Если помогать эксперименту в достижении его целей, эксперимент в долгу не останется. Богатство, власть, долголетие, сверхспособности, отменное здоровье – вот далеко не полный список тех благ, которыми одаривает эксперимент своих сторонников. Существует серьезная организация экспериментаторов, которая пронизала все структуры власти, и теперь под защитой военных и спецслужб делает свои дела во благо эксперимента. Одно из желаемых для него направлений – тот мир, куда эксперимент не может прорваться без ключа. Таким ключом является твой друг. (Она описала тебя). Это его вторая попытка. В результате первой он покончил с собой, но эксперимент возродил его вновь, несколько доработав. Эксперимент пошел на модернизацию реальности – серьезный и отчаянный шаг. Дело в том, что кроме эксперимента есть еще одна сила. Назовем ее сортировщик. Задачей сортировщика является коррекция прошлого. Что это?… Вселенная является достаточно сложной системой, подчиняющейся определенным законам и правилам. И как любая сложная система она дает сбои. Если оставить их без внимания, случится катастрофа. Вот сортировщик и исправляет эти ошибки. Но так как корректировать будущее невозможно, настоящее – это вообще миг, сортировщик корректирует прошлое. С каждым мгновением наша история переписывается заново, таким образом сохраняется необходимая последовательность событий во времени. Появление твоего друга после смерти – это серьезное нарушение последовательности. Сортировщик дает сбои – он не рассчитан на такие глобальные корректировки. Ведь кроме второго рождения твоего друга надо было изменить целый ряд событий во всем мире. И там где он не справляется, на помощь приходит стихия. Наводнения в Европе, катаклизмы во всем Мире… Это все результат сбоя в работе сортировщика. Вечно это продолжаться не может, поэтому как только друг перестанет быть нужен эксперименту, сортировщик сотрет все изменения и вернется к прошлой реальности, - она замолчала, достала вторую сигарету, закурила после обязательного ритуала обивания и только после этого продолжила, - ему надо быть осторожным. К нему идет Моргана, а это не просто так.
После этого она встала и, даже не докурив, затушила сигарету и ушла.»
-Значит, ко мне идет Моргана…
-Это серьезней, чем ты думаешь, - Лариска, - ты не можешь ей отказать, потому что в этом случае ты погибнешь…
-Но и делать то, что она скажет… - перебил Могильщик Лариску.
-Так что же мне тогда делать? – разозлился я.
-А вот на этот вопрос, увы, ответа пока нет.
-Ладно. Это все… Ты то как? – просил я совсем сникшего Могильщика.
-Лучше всех. Работаю охранником. А там у нас гермозона. Абсолютная тишина и темнота, если выключить свет. Температура и давление постоянные, так что… Я туда забираюсь и слушаю себя, свое сердце.
-Владимир Сорокин. «Лед».
-Да причем здесь Сорокин?!
-Они там тоже будили сердца.
-Это еще хрен знает откуда, - горячился Могильщик, - семь чакр, семь тел… Одна из чакр сердечная.
-И?
-Я ее слушаю. Ложусь и слушаю. И знаешь, у меня там что-то растет. Классно так. Ощущение… Лучше любого кайфа.
-В общем, ты счастлив.
-Почти. Я хочу туда.
-Куда?
-К драконам. Устал я от этой жизни…
-А что ты там будешь делать?
-Не знаю.
-То-то и оно…
-Я пойду? – засобирался могильщик.
-Заходи.
-Хорошо.
Лариска, успокоившаяся и захмелевшая от коньяка клевала носом. Я сидел за столом напротив и смотрел на эту странную женщину. И чем больше я на нее смотрел, тем больше во мне просыпалось новое, ни с чем не сравнимое чувство совершенной близости с ней. Я влюблялся, но влюблялся как бы не заново, а словно бы вспоминал эту любовь. Словно от меня уходила анестезия, и вместо нее приходили радость любви и боль, вселенская тоска по чему-то потерянному навсегда.
-Оставайся.
-Что?
-Оставайся у меня. Уже поздно…
-Что ты хочешь на самом деле? – спросила она и посмотрела мне в глаза, - это был твой любимый вопрос, - добавила она после паузы.
-Я хочу, чтобы ты была рядом.
Я подошел к ней, обнял и нежно поцеловал в затылок. Я целовал ее лицо, шею, плечи, глаза, руки, губы… Я обнимал ее, гладил ее руками, и от каждого прикосновения к ней во мне просыпалась память. Я помнил каждый миллиметр ее тела, помнил все, что она любил, знал, что ей нравится. Она была родной, совсем-совсем родной, и я удивлялся, как я мог все это время быть вдали от нее.
-Я хочу, чтобы ты была рядом, - повторял я, - всегда-всегда рядом…
7
«Привет. Если ты читаешь… блин, одна банальная чушь в голове. В общем, ты и так уже все знаешь, я лишь хочу, чтобы ты хоть немного понял… Это письмо только для тебя. Никому его больше не показывай, а еще лучше порви, сожги, подотрись и спусти в унитаз… В общем, уничтожь любым понравившимся тебе способом.
Я нашел выход. Представляешь? Я! Ну да… Он настолько прост, что… именно из-за этой простоты его не находят, потому что… Короче, это некий магический ритуал, помноженный на грань между жизнью и смертью. (Не знаю, можно ли это перемножать, да больно слово прикольное). Это как у йогов, которых замуровывают на 21 день без еды, без воды, без света и звука. 21 день в каменном гробу в абсолютной тишине…
Кто-то сказал, что жизнь – это форма существования белковых структур. Так вот, такая форма существования меня не устраивает, да и никогда, собственно, не устраивала. Я всегда хотел чего-то большего. И вот теперь я ухожу. Ухожу навсегда. Дверь либо откроется, либо нет. Для всех вас, оставшихся, любой финал будет выглядеть одинаково: суицид. Скорее всего, мне поставят психиатрический диагноз. Посмертно. Но на это мне уже больше чем наплевать.
Помнишь у Кортасара: «Самое лучшее в моих предках то, что они уже умерли; скромно но с достоинством я ожидаю момента, когда унаследую это их качество. У меня есть друзья, которые не преминут изобразить меня в скульптуре: я буду лежать на земле, ничком, и вглядываться в лужу с настоящими лягушатами. А если бросить в щель монетку, то можно будет увидеть, как я плюю в воду и лягушата беспокойно двигаются и квакают целых полторы минуты – время вполне достаточное, чтобы к статуе пропал всякий интерес.»
Что-то подобное, какое-нибудь траурное шоу устроят и мне. Не многие: Родители, ты, да еще пара друзей… Я не прошу тебя мешать или не участвовать. Я хотел бы другого: Не относись к этому с излишней серьезностью. Пусть это будет очередная забава или игра. Считай, что все получилось. Такова последняя воля сбежавшего…
Сумбур… Ну да ты меня простишь. Нет ни времени, ни… Признаюсь честно, меня трясет. Не уверен, что у меня получится…
Помнишь, мы где-то слышали или читали о книге с нечетным количеством страниц? Я вспомнил о ней в гермозоне, во время сеансов… Я тебе рассказывал. Абсолютные тьма и тишина. То, что нужно для полного счастья… Я вспомнил о ней, я о ней вспомнил. И если раньше для меня книга была чем-то из области изящного бреда, то здесь, в гермозоне она превратилась сначала в коан, а затем…
Это было как сон и совсем на сон не похоже. Не знаю, как объяснить… Я лежал на полу гермозоны и одновременно находился совершенно в ином месте. Мои чувства фиксировали одновременно нас обоих. Весьма необычное состояние… Я лежал на полу гермозоны и сидел в лесу возле костра. Напротив меня сидела молодая обнаженная женщина. Она была необычайно красивой. Я знал, что она необычайно красивая, но я не мог ее разглядеть.
-Ты ищешь вот это? – спросила она, держа в руках старинную книгу.
-Книга с нечетным количеством страниц?
-Она самая. На самом деле таких книг множество. Любая более или менее порядочная книга имеет нечетное количество страниц, иначе это бездарный набор слов. Проблема в том, что далеко не у всех есть глаза, чтобы их видеть. Смотри, - она бросила книгу в огонь.
Вместо того чтобы упасть на дрова и загореться, книга зависла в пламени. Огонь бережно листал ее страницы, и книга начала преображаться. Вместо формы стало проступать содержание или суть, та мистическая суть, которая превращает слова в нечто живое и настоящее. Книга превратилась в знак, в некий набор символов, объясняющий все.
-Запомни, это поможет тебе отворить дверь…
В следующее мгновение я уже видел то, что мне надлежало сделать…
Слышал я
За пределами логики
По ту сторону понимания
Лежит это путь, любимая…
Думаю, ты уже знаешь, что путь в ту сторону лежит между жизнью и смертью, и только смерть здесь позволит проникнуть туда. Вот истинная причина моего самоубийства, а не та ерунда, о которой будут говорить потом…
Думаю, ты все понял, а если нет…
В любом случае, выпей за меня, за мой успех, за удачу. Выпей под что-нибудь веселое. Желательно под «Секс Пистелз».
Прощай.
ПС. Помнишь Гребня:
Мне кажется, я узнаю себя
В том мальчике, читающем стихи;
Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь,
И кровь течет с руки.
ПС2. Хуже всего беспомощная неспособность, невозможность хоть что-либо сделать»
«Пять минут, сраные пять минут на все. С одной стороны ничто, даже не мгновение. С другой… с другой стороны это целая вечность. Огромные пять минут, чтобы одуматься, наложить бинты или тугую повязку, позвонить 03, покаяться, возопить о помощи… Целые пять минут…
А может и не пять? Пять минут – это если вскрыться на обеих или обоих, черт, руках. Я же вскрыл только левое запястье, чтобы ничего зря не пропало, чтобы было удобно, чтобы по-настоящему было удобно…
«Дед Кен Дэнс» или «Блютарш»? Лучше, наверно, «Блютарш». 10 секунд на смену диска. Прямо как на уроках НВП…
На стене крупная рогожка. Сам же выбирал обои. Вот только тогда я совсем не думал о том, как по ним рисовать кровью. Собственной кровью из вскрытых вен в условиях ограниченных пространства-времени. И если учесть, что только одна попытка…»
Я буквально видел, как он метался по комнате, спотыкался о перевернутые вещи – все что было возле стены он просто отшвырнул в сторону, включая дорогой когда-то (теперь это ничего не стоящая груда металла, пластика и черт его знает чего еще) монитор.
Он рисовал выход, рисовал собственной кровью на плохо пригодной для этого стене, а в голове, как всегда, роились большей частью нелепые мысли, подгоняемые выбрасываемыми в кровь сильнодействующими секретами, которые всегда есть у организма для подобных мгновений.
УСПЕТЬ! Он совсем не учел последствия потери крови: головокружение, тошноту, замедление всех реакций. Успеть!…
Ну вот, кажется все… Еще можно сделать одну-две затяжки, прежде…
Он сполз на пол, с большим трудом достал сигарету из пачки, но так и не прикурил…
Его так и нашли: с не прикуренной сигаретой, прилипшей к губам…
8
Меня разбудил запах кофе, запах настоящего крепкого кофе. Не открывая глаз, я потянул носом, наслаждаясь ароматом напитка.
-Ты с сахаром или так? – услышал я незнакомый женский голос.
Она сидела возле кровати и пила кофе. Невысокая, изящная и когда-то очень красивая. Да и сейчас в свои «за сорок» она была очень даже ничего.
-С добрым утром. Меня зовут Моргана. Думаю, ты обо мне слышал.
Я еще не совсем пришел в себя и поэтому смотрел на нее несколько ошалело.
-Только не задавай мне, пожалуйста, идиотских вопросов: как я сюда попала и так далее. Хорошо?
-Дайте проснуться.
-Только скажи, какой тебе кофе.
-На ваше усмотрение.
-Тогда будет крепкий, черный и без сахара.
-Хорошо.
Я сел, взял с пола штаны да так и застыл со штанами в руках.
-Кофе готов, - услышал я из кухни.
-…! – выругался я и надел штаны.
-Ты чего?
-Ненавижу зиму. Особенно по утрам.
Она ничего не ответила.
-Ты не умываешься? – спросила Моргана, когда я плюхнулся за стол.
-После еды. Привкус зубной пасты все портит.
-Держи, - она поставила передо мной чашку и, закурив, села напротив.
-Спасибо.
Кофе был замечательный.
-Поешь, - она достала из холодильника масло, сыр, колбасу, варенье, холодное мясо.
-Не люблю завтракать.
-У нас впереди прогулка, так что лучше поешь.
-Одевайся, - сказала она после того, как я слопал несколько бутербродов и допил кофе, - сигарету?
-Спасибо, - отказался я.
-Бросил?
-Да.
-Давно?
-С неделю.
-А у меня не получается.
-Значит не за чем.
-Возможно. Готов?
-Сейчас. Зубы почищу.
Для Хоки она была очень даже ничего. Я совсем ее не боялся, более того, мне было даже интересно, так что ехал я с ней с удовольствием. Машинка у нее была высший сорт. Небольшая, серая, но уютная и просторная внутри. Марку я не спросил. Все равно ничего в этом не понимаю.
-Вот здесь все и происходило, - сказала Моргана, когда мы въехали на охраняемую солдатами территорию черт знает где за городом.
Больше всего это напоминало закрытый ведомственный санаторий для средних чинов времен развитого СССР. Огромный парк, аллеи, клумбы. Красивые, чистые корпуса зданий, воздух. Несмотря на обильные снегопады, дорожки были вычищены от снега.
-Погуляем? – предложила Моргана.
-Пойдем, - я тоже решил ей больше не выкать.
-Вот здесь все и началось, - вернулась к рассказу Моргана, - я имею ввиду то, что связано с тобой. Это была вотчина Дюльсендорфа.
-Которого я убил?
-Это не так просто. Возможно, он до сих пор жив, ну да это теперь уже не имеет значения. Именно здесь он впервые столкнулся с иной реальностью, когда у него из под носа ушло сразу несколько человек. Они буквально испарились, исчезли без следа. Карл (Дюльсендорф) рискнул и сам очутился в одном из параллельных миров, как нынче любят все говорить, хотя никакой параллельностью там и не пахло. Ты не представляешь, через что он прошел, чтобы найти эти двери.
-Хочешь сказать, что до этого момента эксперимент вообще ничего не ведал о той реальности?
-Никто не знает, о чем ведает или не ведает эксперимент. Скорее всего, он специально подвел Карла к этому открытию. Понять его нам не дано.
-То есть вы следуете эксперименту, не понимая, чего он от вас хочет?
-Мы стараемся догадаться. Потому что иначе…
-Смерть?
-В лучшем случае.
-Какой-то он у вас кровожадный.
-Нет. Это не библейский Бог, который готов карать за малейший проступок. Эксперимент просто расчищает себе путь. Это как серфинг на штормовой волне. Пока ты с волной, все в порядке, но стоит расступиться, и тебя разбивает о камни.
-А я слышал, что эксперимент дарует некие блага.
-Не факт. То, что у тех, кто служит эксперименту открываются новые горизонты, еще не значит, что эксперимент что-то дарует. Возможно, это просто побочный результат, а эксперимент понятия не имеет, что кто-то вообразил себя его частью.
-Странная у тебя философия.
-Я стараюсь избегать аксиом.
Какое-то время мы шли молча. Моргана думала о чем-то своем, а я не хотел лезть с инициативой.
-Я хочу, чтобы ты понял: у тебя не так много шансов. Ты умер, умер по-настоящему, и эксперименту пришлось серьезно напрячься, чтобы возродить тебя к жизни. Тебя пришлось заново создавать из пепла, с самого начала. Придумывать тебе новых родителей, новую биографию. Ты даже представить себе не можешь, какое ты создал напряжение. К тому же то, что ты сотворил там… ты вызвал огромную метатектоническую активность, которую можно сравнить разве что с падением гигантского метеорита. Вокруг тебя задействованы такие силы… Как ты думаешь, сколько он может компенсировать это напряжение?
-Пока я не сделаю, что ему надо, или пока он во мне не разочаруется. В любом случае после этого…
-Не в любом. Ты можешь уйти туда.
-Так меня там и ждут.
-Это твой единственный шанс.
Снова наступило молчание.
-Я хочу, чтобы ты понял. Мы не злодеи и не чудовища. Мы ученые, открывшие некую совокупность законов, подчиненных единой воле. Кто-то придумал название эксперимент, хотя какой это к чертям эксперимент. Мы такие же, как и все, за той лишь разницей, что у нас есть знания, и мы не отягощены принципами морали и прочей белиберды. Только рациональность.
-Какая-то у вас кровавая рациональность.
-А это не у нас. Это везде. Эксперимент только следует наиболее общим законам, которые диктуют правила игры. Здесь убивают все от одноклеточных существ до… - она не нашла что поставить после этого до, - убивают все: одинокие мудаки, политики, президенты, детишки ради удовольствия. Убийства – это наша общая, а не отличительная черта.
-Тут негде погреться?
-Замерз?
-Есть такая буква в этом слове.
-Тогда поехали.
-Пожалуй.
9
Черт! Я сидел в том самом лесу возле того самого костра, который описывал в своем последнем письме Могильщик. Напротив меня сидела молодая, обнаженная, красивая женщина. Я был там же, где и он. Сейчас она начнет предлагать книгу с нечетным количеством страниц.
-Нет, - рассмеялась она, - тебе эта книга не понадобится.
Мысли читаешь? – удивился я, но вслух не сказал ничего.
-Я и есть мысль. Мы же у тебя в сознании. Но лучше будем говорить вслух. Так привычней.
-Кому?
-Тебе.
-А тебе?
-Я в том виде, в котором ты меня видишь, вообще не существую.
-А в каком виде ты существуешь.
-Это не существенно. К тому же в вашем языке нет таких слов.
-Ты с другой стороны?
-Не совсем. То, что ты имеешь в виду, является… - она замялась, подбирая слова, - в общем, это разные вещи.
-Ладно. Скажи мне лучше, он добился, чего хотел?
-Не знаю.
-Не знаешь?!
-Я только передаю послание. Я почтальон. Ты же не спрашиваешь почтальонов, что в тех письмах, что они тебе приносят.
-У тебя есть послание?
-Послание есть у всего.
-Давай только без философии.
-Хорошо.
-Что ты хочешь мне показать?
-Пойдем.
Она поднялась на ноги и пошла в лес по одной ей известной тропинке. Я шел за ней вслед. Через несколько минут мы подошли к дому, маленькому деревянному дому.
-Прошу, - она пропустила меня вперед.
Внутри было чисто и уютно. Пахло хвоей. Сразу за небольшим коридорчиком (почему-то представилось слово сени) была комната с большим столом, несколькими стульями и застеленной кроватью. На стене напротив кровати висели старинные часы с кукушкой. Они почему-то сразу привлекли мое внимание.
-Это твои часы, - пояснила она, - ничего не находишь в них странного?
-Да нет вроде.
-У них 61 деление.
-То есть.
-Они идут точно, но в каждом часе у них 61 минута, состоящая из 61 секунды. Секунды эти чуть-чуть короче обычных, ровно настолько, чтобы часы могли точно идти. Сейчас они идут верно, но когда наступит твой час, ты услышишь, как закукует кукушка, и стрелка пойдет в обратную сторону.
В следующее мгновение я буквально вынырнул из сна. Рядом мирно спала Лариска.
-Как закукует кукушка, и время пойдет вспять.
-Что? – сонно спросила Лариска.
-Ничего. Спи. Это сон.
Носферато, вампир, Дракула, исчадие ада, демон ночи… И это, пожалуй, еще самые безобидные названия, которыми наградили меня представители человечества - эти самодовольные, тупые ублюдки, решившие, что они знают все и вся. Я ненавижу людей? Нет, скорее, я к ним равнодушен. Для меня они не более чем досадное недоразумение, если они, конечно, не пытаются мне мешать. Что я делаю? Устраняю помеху, независимо от пола, возраста или вероисповедания. Устраняю так, как, наверное, расчищают снег: иногда приятно размять мышцы, иногда это может и раздражать. Не больше. Настоящую ненависть я испытывал когда-то давно по отношению к какому-то десятку человек… Этих я тоже убил, убил медленно и со вкусом. Других же я убивал обычно легко и без лишней жестокости. Я убийца? Ну и что. К тому же это, скорее, не отличительная черта, а то общее, что делает меня похожим на людей. Люди такие же убийцы, как и я, за тем лишь исключением, что я индивидуалист, а они в большинстве своем стадные твари, считающие врагами всех, кто находится вне этого стада. Хотя нет, я не сжигаю живьем, не устраиваю пыток, не бомблю города, не унижаю и не избиваю лишь потому, что на мне форма служителя порядка, гарантирующая безнаказанность. Куда мне до моих обличителей, говорящих по большей части ложь. Я не пью эту чертову кровь, которая до отвращения пахнет людьми. Что я ем? То же, что и большинство двуногих, лишенных перьев, только в значительно меньших объемах, потому что я научился управлять своим метаболизмом. К тому же я отказался от мясной пищи, для этого я слишком сильно люблю животных. Я никогда не превращал людей в себе подобных. Мне это ни к чему, да и не в моих силах. Я никогда не участвовал в крестовых походах. Я всегда был выше того, чтобы убивать людей лишь за то, что у них иные предрассудки, чем у меня.
А вот любовь у меня была. Страстная, всепоглощающая любовь. И было предательство. Родной брат с лучшими моими друзьями… Они заперли меня в подвале замка, без еды, без воды, без света. Они замуровали вход, оставив лишь небольшое отверстие, чтобы я мог дышать. Смерть от удушья была, по их мнению, слишком для меня легкой. Ей же сказали, что я погиб, и вернули медальон, с которым я никогда не расставался. Она умерла от любви. Нет, она не убивала себя, она закрылась в своей комнате, отказалась от воды и пищи, и… сейчас бы это назвали смертью от длительного воздействия стрессогенных факторов. Она умерла практически перед свадьбой. Ее папочка заключил с моим братцем выгодную сделку. Выгодную для всех, кроме нее… На нее вообще всем было наплевать. Я не проклял бога только лишь потому, что не верил, да и сейчас не верю в этого бездушного садиста с извращенной фантазией.
Как я вырвался на свободу? Моя воля сконцентрировалась до такой степени, что превратилась в кристалл тверже алмаза, кристалл, который мог резать все, даже время. Я опоздал. Когда я вышел, она была уже мертва. Тогда я навестил сначала братца, а потом уже и всех остальных. Это был единственный раз, когда я убивал медленно, очень медленно. Я превратил убийство в искусство, наслаждаясь мучениями моих врагов. После этого во мне словно бы все выключили. Я впал в долгий анабиоз. Столетиями я блуждал в мире снов, чтобы встретиться с ней вновь. Природа имеет привычку повторяться, и рано или поздно она должна была вновь появиться на свет. Шли столетия. Мой замок ветшал. Дороги зарастали деревьями. Моими редкими гостями были воры, дезертиры, скрывающиеся преступники, и прочая мразь, ищущая логово потемней. Этих я просто скидывал со стен замка, и дикие звери возносили мне молитвы во время своих трапез. Тогда-то и поползли слухи, ставшие основой всех россказней про вампиров.
Однажды я услышал ее. Она жила в большом городе и готовилась к свадьбе. Это была такая же мерзкая по своей природе сделка, напоминающая торговлю рабами. Мы встретились, и время исчезло. Не было больше этих веков ожидания. Наши чувства вспыхнули с новой силой. Я хотел увезти ее туда, где бы мы могли быть счастливы. Я никого не хотел убивать. Но ее папочка вместе с несостоявшимся зятем решили переиграть по-другому. Они наняли людей, чтобы те уничтожили даже малейшие воспоминания обо мне. Глупцы! Они не ведали, против кого пошли, но не будем много говорить о покойниках. Их уже нет, но один выстрел, один проклятый выстрел достиг все же своей цели, и вот теперь она умирает у меня на руках. Она умирает, и я не в силах ничего сделать. Через несколько мгновений остановится ее сердце, и мое сердце остановится в тот же миг. Мы уйдем, навсегда уйдем из этого жестокого мира, уйдем не оглядываясь, уйдем, чтобы никогда сюда больше не возвращаться.
Было около семи утра. Лариска крепко спала, повернувшись ко мне спиной. Осторожно, чтобы ее не разбудить, я поднялся и вышел из комнаты. Спасть больше совсем не хотелось. Я принял душ и отправился на кухню варить кофе. На душе почему-то было хреново.
В дверь негромко постучали.
-Кого еще в такую рань, - пробурчал я.
-Кто? – спросил я на всякий случай.
-Я знакомая твоего друга. Он обо мне рассказывал.
-Ты забыла добавить покойного.
Как-то вдруг мы сразу были на ты.
-Я не забыла.
-Не любишь касаться этой темы?
-У него был реальный шанс отворить дверь.
-Однако это всего лишь догадки.
-Все есть догадки. Еще, кажется, Гоббс говорил о невозможности чего-либо определить.
-Философия с утра… - я поморщился.
-А я не люблю разговаривать в коридоре.
-Могу пригласить на кухню и угостить кофе.
-Замечательная идея.
Она позволила помочь снять пальто и уверенно зашла сначала в ванную, а потом и на кухню. Она ориентировалась в моей квартире так, словно была здесь тысячу раз.
-Ну и как тебе Моргана? – спросила она, посмотрев мне в глаза.
Ее взгляд действительно проникал внутрь, но в моем случае он упал куда-то на дно, так и не задев ничего важного.
-Моргана как Моргана.
-Ну а я, как ты уже догадался, Анис.
-Странные у вас имена.
-Это не совсем имена, по крайней мере, в привычном понимании этого слова. У тебя можно курить?
-Кури.
Она достала из сумочки дешевую зажигалку, дорогие сигареты и приступила к своему излюбленному ритуалу.
-Можно нескромный вопрос?
Она чуть кивнула.
-Объясни, пожалуйста, свой выбор сигарет и зажигалки.
-Что тебя так заинтересовало.
-Твои сигареты – целое состояние, тогда как зажигалка…
-Сигареты – это сигареты. Я люблю именно эти. Цена для меня не имеет значения. А зажигалка. Это не по-женски, но я не люблю цацек. Огонь везде одинаковый, а платить за понты… Это как-то ниже моего достоинства.
-Ясненько.
-Хороший кофе, - похвалила она.
-Стараюсь по мере сил. Но с Морганой мне не сравниться.
-Во всем мире наберется где-то с десяток человек, которые в искусстве приготовления кофе могут сравниться с Морганой. Она его чувствует.
-Кого?
-Кофе. Она берет порошок, и он говорит ей, что надо делать.
-Карлос Кастанеда. Том пятый страница восемь.
-Ты, кстати, зря иронизируешь.
-Это для поддержания разговора.
-Я вот что зашла, - она закурила еще одну сигарету, - как ты себя чувствуешь в центре внимания?
-Если честно, хреново. Такое чувство, будто на меня глазеют через прицел.
-Так и есть.
-Да, но пока я нужен.
-Ты прав.
-Что ты имеешь в виду?
-Ты хоть и золотой ключик, но одноразовый.
-Как презерватив?
-Пусть будет презерватив, если тебе так угодно.
-И что?
-А то, что после того, как ты откроешь дверь…
-Меня снимут и выбросят.
-Ты догадливый.
-Я как завидна невеста на выдане. Вокруг ухажеры, ухажеры, ухажеры, а в результате… Все равно со мной это сделают.
-Ты прав.
-И что, нет никакого выхода?
-Теоретически ты мог бы уйти туда. Там другие правила. Но вместе с тобой туда ворвется эксперимент, и там будет как здесь.
-Веселая перспектива.
-Я хочу, чтобы ты это понял.
-Я понимаю.
-И что ты думаешь?
-Не знаю. Сейчас можно думать все, что угодно, но в нужном месте и в нужное время… Не знаю.
-А ты подумай.
-Я подумаю.
-И еще. Твой финал нельзя предсказать.
-Что?
-После того, как с тобой закончит эксперимент, ты достанешься сортировщику, а что с тобой сделает он…
-Расцелует в обе щечки и даст леденец.
-Ты не прав. Есть миллион вариантов.
-?
-Ты ему не интересен. Задача сортировщика удалить напряжения, созданные экспериментом, и как он это сделает…
-В таком случае мне надо быть хорошим мальчиком. А то только я за леденец, как откуда ни возьмись эксперимент со своим а-та-та.
-Эксперименту нет до тебя никакого дела. Ты волнуешь его только как ключ. Потом ты перестанешь его интересовать.
-А как же карающее негодование.
-Никто не будет тебя карать.
-Послушай… А зачем вообще это надо тебе?
-Я лазутчик с той стороны.
-Это понятно. Не понятно другое. Ну, сломаешь ты меня, он же все равно эту дверь откроет.
-Не обязательно. Если бы та сторона была его фронтальной целью, тогда дело другое. Но эксперимент… Он как большая амеба с миллионом щупальцев. Одно из них уперлось в нашу дверь.
-Вы надеетесь, что он постучится-постучится, и свалит.
-Если ты не откроешь ему дверь.
-А что со мной будет, если я не открою ему дверь?
-То же самое, что и если откроешь. Для тебя это не имеет значения.
-То есть в любом случае…
-Смерть – это единственная штука, в которой можно быть уверенным.
-Не скажи.
-Ты знаешь альтернативу?
-Ты говоришь о смерти, как о чем-то финально-конкретном. А это домысел, как и все разговоры о том свете.
-А ты бы хотел к Господу на небеса?
-Только не это!
-Почему?
-Посмотри вокруг. Это его творение. К тому же его любовь… Особенно по отношению к Иову.
-Но он…
-Имел неосторожность попасться на глаза. К тому же дело не только в нем. Ему нужны только те, кто готовы ради него прирезать собственных детей, и если это любовь… Такой любви мне не надо. Если он своего сынулю не пожалел, то почему он должен жалеть меня? От таких как он надо держаться подальше.
-Возможно, ты и прав.
-В любом случае, это еще одна не очень удачная спекуляция, как, собственно, и все остальные.
-Ладно, - она посмотрела на часы, - мне пора.
-Еще один вопрос. Последний.
-…?
-Сколько мне осталось?
-Извини, но я не кукушка. Я, правда, не знаю.
-Жаль.
-Мне тоже.
10
Телефон звонил долго, бесконечно долго. Сначала меня надо было разбудить, затем преодолеть терпение, чтобы я все-таки захотел встать и поднять трубку, затем…
-Привет, - Жанна.
-Привет.
-Ну ты и дрыхнешь! Медовый месяц?
-Я один.
-А…?
-Ушла домой.
-Понятно. Тут такое дело… Беринга убили. Ты его не помнишь. Но раньше вы были друзьями, так что…
-Что, того самого?
-Дурак.
-Я…
-Нельзя над этим…
-А почему Беринг?
-Тоже вечно искал что-то… Можно сказать, свой пролив в реке бытия.
-Понял. Когда похороны?
-В два.
-А сейчас?
-Около десяти.
-Ты зайдешь?
-Давай лучше ты.
-Когда?
-Лучше в час.
-Хорошо.
Я посмотрел на трубку, что называется, как баран на новые ворота, и положил ее на рычаг. Похороны. Черт, еще один ребус. Как я понял, или как мне казалось, случайности из моей жизни были практически исключены, а, следовательно… В общем, какой-то Беринг по дороге в мир иной должен занести мне послание. Кто-то совершенно не желает пользоваться услугами почты.
Было еще три часа, так что я с удовольствием принял горячую ванну (но бриться не стал), вкусно позавтракал жареной картошкой, которую сам себе и поджарил, выпил чашку, затем еще одну душистого крепкого свежего чая… В общем, собирался я долго и с удовольствием. В конце концов, времени у меня осталось еще целая куча, и я решил немного посидеть у Жанны, с которой не виделся…
На улице было мерзко. Промозгло, сыро и ветер. А вчера еще выпал снег. И это вторая половина Марта! Черт! Черт! Черт!
-Заходи, - буркнула Жанна.
Открыв дверь, она вернулась к телефону – я как всегда вовремя.
-…да… возьми эту штуку в рот… да… затем ее языком и по всему рту… да… а это можно выплюнуть… но сначала хорошо погоняй… да не за что… пока.
-Консультируешь? – ухмыльнулся я.
-Это у тети зубы болят.
-Да? И что помогает?
-Дурак! Я ей объясняла, как надо рот полоскать, - обиделась Жанна.
-А я что… Ты сама…
-Кофе будешь?
-Кофе или мутную бурду для лентяев?
-Скорее, мутную бурду.
-Тогда чай.
-У меня пакетный и зеленый.
-Давай зеленый. Потому что пакетный – это не чай.
-Так что там произошло?
-Беринг. Шел, видно, ночью. В общем, его кто-то грохнул по голове так, что мозги разлетелись.
-Пораскинул чувак мозгами. Ограбление или пьяная драка?
-Не похоже. У него ничего не пропало. К тому же его лишь разок двинули по голове, и все. Как будто специально хотели грохнуть.
-Было за что?
-Да там дохрена было за что. Тут ничего удивительного. Но все равно. Не верится.
-Я, говоришь, его знал?
-Вы с ним дружили, но в последние лет пять…
-Поссорились?
-Не то, чтобы поссорились. Скорее, разошлись.
-Ясненько.
-А ты вообще пропал. Не звонишь, не заходишь… Чем занимаешься?
-Сижу дома безвылазно.
-Что, так хороша?
-Не знаю.
-Или любовь с первого взгляда?
-Не знаю…
Я действительно не знал, что ей ответить. Это была страсть, возрастающая всепоглощающая страсть. Все мои желания буквально все были сконцентрированы на Лариске. Но я не влюблялся, я вспоминал любовь, вспоминал Лариску, вспоминал тоску, когда она вдруг исчезла из моей жизни, моей прошлой жизни. Это было сумасшествие, многократно усиленное к тому же тиканьем странных 61-значных часов, которые отмеряли мой лимит времени. Но как я мог рассказать это Жанне? Жанне, которая полностью принадлежала этой действительности, и мой рассказ…
-Не знаю, - еще раз повторил я.
-Мне кажется, или я слышу сожаление в твоем голосе?
-Не знаю…
-Ты как в том анекдоте про дурдом.
-Острое слабоумие на почве… А, хрен с ней, с почвой!
-Пойдем?
-Пойдем.
-Ты ее любишь. Любишь, но боишься признаться.
-Ты то откуда знаешь?
-Я не слепая.
-И не глухая, и не хромая…
-Перестань.
-Нет, почему ты так уверена?
-Потому. А вот почему ты…
-Мне сейчас ох как не нужно влюбляться!
-Влюбляться нужно всегда. Это никогда не вредно.
-Иногда лучше быть одному.
-Это весна. Пора любви и шизофрении.
-Зимняя какая-то весна.
-Какая есть.
-Подожди. Надо бы цветы…
Базарчик находился в двух шагах. 4 гвоздички. Две от меня, две от Жанны.
Во дворе возле гроба толпилось несколько человек. Высокий и тощий, как гриф от штанги поп что-то бубнил, уставившись в потрепанную старую книгу. Мы положили цветы на скамеечку возле гроба и отошли в сторону.
-Привет, - Первый Могильщик.
-Привет.
-Как дела?
-Ничего.
-Где пропадаешь?
-Да я и не пропадаю. Дома все время.
-Чего не заходишь?
-А ты чего не заходишь?
-Я на работе все время.
-Ото ж.
-Охренеть можно, - это он, как я понял о Беринге.
-Да.
-Наверняка сам заработал, дурило.
-А все равно жалко, - сказал я на всякий случай, хотя не чувствовал совершенно ничего.
-Конечно жалко. Как собаку… Мало того, что грохнули на главной улице чуть ли не напротив ментовки, так он еще несколько дней, в сугробе… Грохнули, и снегом сверху.
-Никаких догадок, кто за что?
-Да кто угодно. Он в последнее время вообще чудил. С наркоманами связался. С такими, конченными. Баб каких-то водил. Ты бы этих баб видел…
Высказавшись, он закурил сигарету.
-Пойдем, может, куда-нибудь посидим? – предложил я.
-А на кладбище?
-Холодно. А ему все равно уже. К тому же мы уже вроде как попрощались.
-Пойдем, - согласился Могильщик.
-А ты? – спросил я у Жанны.
-Да тоже, наверно, с вами.
-Тогда двигаем.
-Вы куда? – спросил нас мужчина с лицом ветерана алкоголического труда.
-Мы сейчас.
-Скоро туда…
-Мы сейчас.
-Хорошо.
-Родственник? – спросил я у Могильщика?
-Дядька. Трандец полный.
-Заметно.
В «Сайгоне» (у нас тоже был свой «Сайгон» - небольшой подвальчик, стилизованный под джунгли, где вполне нормально можно было провести какое-то время суток) никого не было. Публика обычно собиралась вечером, а после одиннадцати «Сайгон» превращался в клуб знакомств. Здесь была и постоянная публика – любители разовых отношений без последствий.
-Что будем? – спросил Могильщик, когда мы устроились за столиком.
-Коньяк. Здесь есть коньяк?
-И даже неплохой, - Могильщик был завсегдатаем.
-Тогда коньяк и лимончик.
Могильщик поднял руку, как старательный первоклассник на уроке, и к нам почти мгновенно подошла невзрачная официантка. Она была настолько будночно-серой, что буквально просилась на какой-нибудь натюрморт, между заголовком дешевой газеты, пригоревшей яичницей и чашкой холодного жидкого кофе.
-Коньяк и лимончик.
Она молча кивнула и растворилась в воздухе. Но не на долго. Буквально через пару минут наш заказ был на столе.
-Ну, давайте, не чокаясь.
-Послушайте, - сказал Могильщик, доставая замусоленный блокнот:
««Сайгон», «Сайгон», «Сайгон»… Опять «Сайгон»… Одно и то же… Все время одно и то же. Она не пришла. Она не приходит вот уже который раз, и поэтому рядом со мной какая-то (замалевано так, что нельзя прочесть)… Мы пьем водку и какой-то сок. Я пишу. Ее это немного забавляет и немного достает. Она не приходит. Она никогда не приходит, и мне приходится торчать со шмарами в этой дыре, чтобы, когда кончится пойло, пойти… Не важно куда, но всегда за одним и тем же, как будто кроме выпивки и жратвы больше ничего нет. Особенно раздражают сообщения о предстоящей войне. Почему так? Почему всегда так? Почему они всегда ведут себя так и никогда по-другому? Неужели в этом твой замысел, Боже? Водка подходит к концу, а я еще не закончил. Ладно, последняя порция и точка. Вернее многоточие или кровоточие… Как у Наумова или Башлачева, точно не помню.
Эта дрыхнет. Получила свое и спать, словно больше ничего в этом е… мире не происходит и не происходило никогда. Плодитесь и размножайтесь, а на остальное забейте, как на… А как же быть тогда с воротами, которые, мать их, повсюду? КАК? А за воротами лес. Настоящие джунгли или тайга, или и то и другое вместе взятые. Огромные деревья, а на каждой ветке черепа. Настоящие человеческие черепа. И вой вместе с хрустом костей. А там на горе основание когда-то величественного храма, вершина которого навсегда превратилась в миф.
Город я познал давно. Именно познал, как библейские мужи познавали своих жен. Он вошел и познал ее в зверином естестве бытия… Ночь, звезды… Ночь щерится поруганным ртом Луны. Я есмь бог, мать вашу! Я и Город. Из улицы в улицу… Левушка-ревушка, прогрессор хренов, только обесшекненый и с "Ж" по всей харе… А в венах течет кайф. Глаза кипят. Я есмь бог! Слышите, ублюдки хреновы? Я есмь бог! Я чист. Никакой химии, даже пива и сигарет. Город не терпит грязи. Кладет он на тех, кто… Сегодня я волк. Тело напряжено, уши торчат. А запахи… Боже мой! Ночь. Можно не опасаться… Иногда промелькнет двуногий мешок тухлятины, прижимаясь к забору и излучая страх, что твой синхрофазотрон. Откуда им знать? Знать им откуда? У них математика и здравый смысл. Ну их! Пусть смердят себе где-нибудь там, а здесь Город. Город и Лес по ту сторону сна… Сад смерти. Это мы рыскаем в поисках врат. Сад смерти. Карьер. Горы мусора, который лениво дымится, заслоняя небо зловонием. И столбы. Двухметровые ржавые столбы щерятся в небо. И их сотни. Слава тебе, о человек! А за окном кислотный дождь и пепел. Пепел падшей планеты, так и не познавшей любви, и остатки тех снов, которые уже никогда… И вот бредем мы целую вечность по колено в гноящейся совести. Наши помыслы яд. В наших сердцах смерть. И дом… Мертворожденное дитя конвульсирующих стекла и бетона. Черный оскал беззубой пасти окон. И река, втиснутая в бетонные берега. Ее ноги сбиты в кровь. Она закрывает лицо руками… Но приходит мать-Ночь и гладит ее ласковыми руками, расчесывая с пробором лунной тропы. Здравствуй, мать-Ночь. Пусть спят двуногие бурдюки смерти. Пусть снится им покой и похоть, сочащаяся на подушку. Имеющий душу, да чует. Он живой, этот Город, что бы ни говорили эти ублюдки! Во веки веков аминь или в бога душу мать, что в принципе одно и тоже. Здравствуй, мать-ночь. Я есмь бог врата проходящий. Как утаить мне песнь за пазухой? Как обмануть вечно пьяного архангела с небритым лицом, что стоит на страже? Как пронести эту бьющую ключом жизнь в мир смерти и тлена, именуемый Днем? Как обойти мне этого парня и его вездесущих псов? Или нет. Пусть летит моя песнь… И была ни была. Поднимаю лохматую морду и целую в лицо эту вечно пьяную развратницу со странным именем Небо, прямо в ее ненасытные губы.
-Ауууууууу! Аууууууууууу! – разносится среди каменных нор, где жмутся в подушки двуногие трупы.
Я ЕСМЬ БОГ, ЧТО БЫ ЭТО НИ ЗНАЧИЛО.»
-Шиза какая-то, - первой высказалась Жанна.
-Он сам этого хотел. Говорят, у него в подвале нашли петлю, так что если бы ни это, он бы сам…
-Говорили же… А он…
-Давай не будем о покойнике. Лучше еще по одной.
-Не чокаясь.
-Пусть земля ему пухом.
Я есмь бог… Во как это бывает. Несанкционированное проникновение, а в результате смерть. Слишком далеко ты зашел со своими химическими экспериментами (он так и не смог найти себе допинг по вкусу, и перепробовал все, на что был способен), слишком многое ты увидел, а, увидев, не понял, а, не поняв, начал шуметь, и как результат пораскинул мозгами прямо на свежий снег. Вот, значит, что мне хотели сказать мои тайные доброжелатели, устроившие мое присутствие на этой попойке в третьеразрядном кабаке…
-Не чокаясь.
-Третья и последняя.
-Царствие ему небесное…
11
И снова был огонь. На этот раз огромный, в два моих роста костер горел ночью посреди лесной поляны. У костра было трое: три молодые, красивые женщины, совершенно лишенные одежды. Как и в тот раз я не мог их рассмотреть, но то, что они молодые и красивые, знал наверняка. Одна из них протянула мне чашу с терпким, приятным напитком. Горячим, но не обжигающим. Когда с напитком было покончено, она взяла меня за руку и повела за собой в лес. На этот раз к огромному старому дереву, от которого при нашем появлении отделилось бесформенное марево.
Когда мы приблизились, марево буквально заглянуло мне в душу. Сначала оно спрашивало, интересовалось, затем начало рассказывать. Оно говорило долго и обстоятельно, говорило с моей душой, и я, мое сознание, не понимало ни слова. Я мог чувствовать сам факт диалога, наблюдать его эмоциональный фон, но содержание было для меня недоступно. Когда разговор закончился, марево вернулось в ствол.
-Теперь ты знаешь все, что нужно, - сказала моя спутница, и меня вновь, словно со дна морского, мощная сила вытолкнула из сна.
-Проснулся? – рядом со мной сидела Моргана.
-Ты всегда вламываешься в чужие дома без стука?
-Нет. Только когда этого требуют обстоятельства.
-И какие у тебя для этого обстоятельства сегодня?
-Тебя нельзя было будить во время контакта.
-…?
-То, что ты принимаешь за ту сторону, на самом деле тамбур или лабиринт – сложная конфигурация пространственно-временных образований, или, как любят говорить наши фантасты, параллельных миров. Часть из них заселена людьми.
-Поэтому эксперименту трудно попасть по ту сторону?
-Поэтому ему нужен универсальный ключ, способный отворить сразу ТЕ врата.
-То есть я.
-Сварить кофе?
-Это было бы здорово.
-А ты пока одевайся.
-Ты так и не сказала, какими судьбами. Не думаю, что ты заглянула просто на огонек.
-У меня нет времени.
-Тогда не тяни.
-Хорошо. Мы обеспокоены. У тебя стойкий контакт с… Я даже затрудняюсь тебе сказать, с кем. Это еще одно практически неизученное явление.
-Ты же говорила, что это тамбур.
-Не совсем. Тамбур – это нечто другое.
-Боюсь того, не знаю чего.
-Я боюсь, что кое-кто вычислит тебя по этим контактам.
-Кто?
-Они.
-Конкуренты?
-Не совсем.
-Но это не те, кто вступили со мной в контакт.
-Сейчас не это главное.
-А что?
-Будь осторожен?
-Я и так мою руки и спрашиваю: кто? Что я еще могу? Или ты думаешь, что я герой боевика, способный…
-Ты прав.
-Тогда…
-Все равно. В крайнем случае, не делай резких движений.
-Как у Стругацких.
-Это серьезно. Если что… В общем, делай то, что от тебя хотят.
-И никто не пострадает.
-Не пострадаешь ты. И перестань. Это серьезно.
-Я понимаю. Дурацкая привычка паясничать, когда страшно.
-Это хорошо, что тебе страшно.
-Ты не один? – Лариска зло посмотрела на Моргану.
Дверь была открыта.
-Привет. Это…
-Я знаю. Это она убила моего отца.
-Я делала то, что должна.
-И это тебя прощает?
-Я не извиняюсь. Так было надо. Он, кстати, это понимал, иначе…
-Иначе вы бы убили меня.
-Не только.
-Спасибо за откровенность.
-Нас никто не спрашивает в этой игре. Это правила.
-Чего ты хочешь?
-Предупредить.
-С чего это ты такая добренькая?
-Я не добренькая и не злая. В прошлый раз Карл поставил на силу, и провалился. Я играю открытыми картами.
-Какое благородство.
-Мне совершенно плевать на так называемую мораль. Мне плевать, хорошо или плохо то, что я делаю. Это не мое дело. Мое дело сделать все правильно, иначе…
-Иначе ты автоматически превращаешься в подопытного кролика?
-Он просто ликвидирует помехи.
-Как в фильмах про мафию. Ничего личного.
-Хорошо, что до тебя это дошло.
-Свари еще кофе, - попросил я Моргану, чтобы хоть как-то сменить тему.
-Ты не выставишь ее за дверь?
-Хочешь, чтобы опять к тебе пришли те, другие?
-Ну и пошел ты на …!
Она бросилась к двери.
-Стой! – я схватил ее за руку.
-Отпусти!
-Да подожди ты!
-Я думала ты… а ты…
-Подожди.
-Отпусти.
-Не надо, не уходи.
-Пусти.
Она оттолкнула меня и выбежала за дверь.
-Лариска! Мага!
Я побежал за ней, но она успела поймать машину…
-Стой! – Моргана крепко держала меня за руку.
-А не пошла бы ты!
-Заткнись, дурак, - она ударила меня по лицу, - Он убирает препятствия, или ты еще не понял?
Он убирает препятствия, и Лариска только что…
-Если с ней что-то случится, я покончу с собой. Ты поняла?
-Тогда позволь ей уйти.
12
-Ты что?!
-Спокойно сынок…
Отец абсолютно не замечал, что он с большим трудом вписался в поворот, и еще бы чуть-чуть…
-Ты что, не видишь?
-Ничего. Правда, я слегка пьян…
После этих слов машина выскочила с дороги и как в компьютерных гонках, какое-то время шла по полю, не сбавляя скорости. А скорость была…
-Осторожно!
Мы промчались буквально в сантиметре от столба.
-Все хорошо, сынок, все нормально.
-Что Нормально? Ты совсем охренел?
-Тихо мне, говнюк!
-Останови!
Дорога, тем временем, становилась опасной. Слева начинался обрыв, но отец, казалось, его не замечал.
-Останови! – вновь крикнул я, но он меня словно не слышал.
Тогда я открыл дверь и выпрыгнул из машины. Меня несколько раз крутануло по асфальту, который оказался теплым и мягким. Машина же с отцом, в очередной раз не вписавшись в поворот, рухнула с обрыва в пропасть. Резко завыли сирены…
Проснулся я от долгого телефонного звонка. Голова раскалывалась. Во рту было… Еще бы: коньяк, водка, вино, пиво, помноженные на дурь. Телефон продолжал звонить, и каждый его вопль отзывался в моей голове болью. Надо все-таки подойти, - решил я.
-Да.
-Быстро одевайся и уходи, - Моргана.
-Что?
-Одевайся и уходи.
-Куда?
-Куда хочешь. А лучше всего к кафе возле поворота.
-Зачем.
-Проснись, дурак! Они уже идут!
-Кто?
-Никто! – она повесила трубку.
И тут до меня дошло: Идут за мной. Они! Похмелье исчезло в одно мгновение. По жилам растеклось приятное ощущение как тогда, когда меня чуть не убила сосулька. Огромная. Она упала с крыши многоэтажного дома и пролетела буквально в миллиметре передо мной, забрызгав очки и выпачкав пальто. Тогда я тоже испытал этот кайф. Я быстро оделся и помчался, не переходя, правда, на бег, к придорожной забегаловке. Быстрым шагом до нее было около получаса. Я был почти на месте, в каких-то пятидесяти метрах от кафешки, когда прогремел взрыв. Маленький, изящный автомобиль Морганы превратился…
Я рухнул на землю от накрывшего меня абсолютного бессилия. Моргана… У меня на глазах…
-А теперь медленно поднимайся. И без глупостей, - услышал я за спиной.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Дым, дым, дым… Дым был повсюду. Даже здесь, в храме, где воздух всегда был удивительно чистым, свежим, приятным для дыхания. Здесь тоже был дым. Он клубился в воздухе, играл с огнем асбестовых светильников, резал глаза, заставляя их слезиться, першил в горле. Дым и запах, специфический запах горящего человеческого жилья вместе с телами смельчаков, подаривших ценой своих жизней шанс тем, кто успел спрятаться в храме.
Нет ничего страшнее ожидания, когда от опьяненной кровью толпы тебя защищают единственные ворота, пусть даже оббитые металлом. Любые ворота можно сломать, и тогда… К счастью, они принялись грабить и поджигать дома, сараи, складские помещения, но потом они вернуться, они обязательно вернуться, и тогда…
Ожидание было настолько напряженным, что дым казался его материальным воплощением. Да и что может лучше воплотить подобное ожидание, как не сгущающийся дым: последнее, что оставалось от родного жилья и тех братьев…
Только Отец казался или был совершенно безмятежным. Он сидел, скрестив ноги, точно в центре храма, на идеально гладком и идеально ровном полу, на котором ничто не могло оставить даже царапину. Ничто из известных людям вещей, потому что на полу был особый рисунок, состоящий из линий-канавок радиусом полтора сантиметра в сечении и специальных круглых углублений радиусом 1 метр и глубиной три сантиметра.
Круг Отца находился точно в центре шестиконечной звезды, образованной двумя равносторонними треугольниками. Звезда, в свою очередь, была вписана в равносторонний треугольник, вершинами которого служили углубления для Старших Детей. Им тоже надлежало быть безмятежными, и они изо всех сил старались сохранять спокойствие, что получалось у них из рук вон плохо. Старшие Дети сидели лицом к центру храма. Треугольник был вписан в квадрат, вершинами которого служили углубления для Младших Детей. Они сидели спиной к центру и не скрывали своих чувств. Внешней границей рисунка был круг, за которым стояли Внуки – человек двадцать напуганных крестьян. Весь рисунок был буквально пронизан множеством лучей, расходящихся из отцовского углубления к внешнему кругу. В канавках горело асбестовое масло, но, несмотря на то, что канавки были соединены с углублениями, в углубления масло не попадало. Кроме рисунка на полу храм освещали асбестовые горелки, густо расположенные вдоль стен – правильной полусферы с небольшим отверстием сверху, через которое в храм должен был проникать луч луны.
Ожидание неприятно затягивалось, дым становился все более ядовитым. К тому же толпа, закончив свои дела в поселении, созрела для основного блюда, которым были забаррикадировавшиеся в храме люди. Они пытались высадить двери при помощи тарана, и каждый мощный удар приближал развязку. Это было похоже на обратный отсчет, где цифра ноль означает…
Наконец, серебристый луч прорезал полумрак храма, и храм буквально взорвался всполохами света. Заблудившись среди бесконечных своих отражений, свет метался по храму, словно испуганная птица, создавая невообразимую по своей красоте картину, в центре которой был Отец, светящийся, казалось, своим собственным светом.
Отец закрыл глаза и начал песню. Он пел на более древнем, чем вся наша жизнь языке. Песня врывалась ураганом в души всех, кто был в храме, переворачивала все в душе, крепла и возрождалась голосами тех, кто ее слышал.
Лунный луч задрожал и начал расти. Сначала он поглотил Отца, затем Старших детей, затем вдруг сразу заполнил весь храм и через мгновение исчез вместе со всеми, кто находился в храме.
Долго еще пустой храм сотрясали удары, прежде чем двери, не выдержав натиска человеческой злобы, рухнули. Толпа, предвкушая новую кровь, ворвалась в храм, и… Люди остановились в нерешительности. В храме не было ничего. Совершенно ничего. Ни золота, ни богатства, ни чужеверцев… Только голые стены и пол. Азарт сменился паникой. Люди бросились, было, к выходу, но там, где раньше была дверь, появилась стена. Вопль отчаяния потонул в грохоте обрушившихся стен.
И сразу после этого на землю опустился туман. Густой, всепроникающий туман, в котором исчезало все, даже крики испуганных людей. Утром туман рассеялся, и вместе с ним исчезло все, что могло бы напомнить о существовании храма: развалины, черные остовы сгоревших домов, священный сад, поля… Исчезло все, включая близлежащие деревни, жители которых осквернили храм. Исчезло все, включая и прошлое, словно никогда ничего здесь и не было…
Они были гостями. Всегда и везде они были гостями – странниками, чей путь протянулся из бесконечного вчера в бесконечное завтра, и каждая остановка была не более чем коротким привалом. Никто не знает, где и когда существовал первый храм, и был ли он вообще. Никто не знает, сколько было Отцов и сколько было перемещений. Время (и не только оно) старательно очищало память.
Когда в очередной раз обстоятельства заставляли их вновь отправляться в путь, они запирались в храме, и луч света переносил их в практически точно такой же храм. Только без орнамента на полу.
Храм всегда был полусферой. Всегда на стенах горели асбестовые лампы – лампы, в которых вечно горело, не сгорая, асбестовое масло. Храм всегда стоял на вершине горы, и всегда его окружал священный вечноцветущий сад.
За садом их уже ждали дома, поля, огороды. Иногда они находили домашних животных, но это случалось крайне редко.
Когда приходила НОЧЬ (первая из редких ночей, когда луна могла заглянуть в храм), Отец входил в храм, садился точно в центр и ждал. Первый луч света объяснял все. Он же и создавал рисунок на полу храма, определяя их дальнейшее существование на новом месте.
Повинуясь велению света, Отец назначал Детей и Внуков. Старшие Дети были приближенными Отца. На них опускался свет мудрости. Младшие Дети были учениками. К ним приходило умение. Внукам же надлежало заботиться о крыше над головой и хлебе насущном. Несмотря на такое строгое разделение, никто не считался высшим или низшим.
Они не поклонялись богам, не верили в демонов и не были религиозными в обычном понимании этого слова. Они служили ЕМУ. Без подобострастия, без поклонения и заискивания, которые так милы человеческим богам. ОН был разумен и имел волю, которой и пытались следовать они. Что же надлежало им делать, ОН говорил через Отца. Храм же служил им средством коммуникации.
Когда им приходилось жить рядом с людьми, они делали вид, что служат одному из человеческих богов, соблюдали все правила и ритуалы и были, казалось, ярыми последователями веры. Они контролировали каждый свой жест, каждое слово, чтобы никто не мог даже заподозрить ересь или обман. Для всех остальных они были самыми обычными людьми, не хватающими с неба звезд, но и не бедными, людьми, живущими своим трудом, немного праведниками, немного грешниками, как и подобает нормальным людям.
Новое место было похоже на рай. Теплый, но не жаркий климат, плодородная почва, чистейшая река, лес. Куда хватало глаз, простирался лес. Настоящий дремучий лес, в котором было темно, как ночью. Вокруг храма, как обычно, цвел удивительной красоты сад, немного, правда, запущенный. Дома были небольшие, но вполне пригодные для жилья. Сразу за домами начинались поля. И все это окружал лес.
Жизнь быстро вошла в привычную колею. Отец и Дети давно уже перестали стареть, и никто не знал, сколько им лет. Внуки были обычными смертными. Они рождались, болели, старились, умирали. К рождению и смерти они относились одинаково спокойно. Детей растили все вместе, окружая их вниманием и заботой, но не баловали – приучали с детства к суровым законам жизни. Когда кто-то умирал, его тело перевозили на лодке через реку. Там покойника оставляли возле ствола одного из деревьев, и дерево сразу же запускало корни в мертвую плоть. Дерево поедало человека за несколько часов, а еще через сутки на ветке появлялся человеческий череп. Так и стояли те деревья с черепами вместо листвы.
-Отец! Отец!
Это был один из Младших Сынов. Мало того, что он осмелился войти в дом отца (это было неслыханно), он еще имел наглость его разбудить!
-Отец!
-Что ты здесь делаешь?
-Прости, Отец, но обстоятельства заставили меня нарушить порядок.
Это был любимый Младший Сын, на редкость чуткий и способный ученик, превратившийся в Сына совсем недавно. До этого он был обычным Внуком, но странная смерть одного из Детей…
-Говори, - приказал Отец.
-У меня было видение.
-Ты уверен?
Видения не были большой редкостью. Практически весь их миропорядок основывался на видениях – так с ними разговаривал ОН. Обычно видения были у Отца, иногда у Старших Детей, но видение у Младшего Сына… Это было за гранью возможного. Однако этот Сын никогда не стал бы обманывать Отца.
-Говори.
-Я видел лес. Не такой, как у нас, а совершенно другой… Словно это был прародитель всех лесов. Я брел меж деревьев, подчиняясь настойчивой воле, находящейся вне меня. Спустя какое-то время я вышел к костру, возле которого сидели люди. «Что ты здесь делаешь?» - удивились они. «Не знаю», - признался я. «Проходи к огню». Я сел на землю возле костра, и его пламя… Оно согревало меня изнутри. Огонь согревал мою душу. Это было странно и в то же время необычайно хорошо. «Слышишь? В тебе растет семя», - сказал мне кто-то из них, и я тут же почувствовал, как в моей груди зародилось нечто необычайно светлое. «Огонь разбудил твое семя, но кто привел тебя к нам?» «Не знаю», - ответил я, - «Кто-то сильный и в то же время добрый». «Странно. Обычно они делают все, чтобы спрятать от вас пути.» «Кто они?» «Тебе все равно не понять. Но берегись. Никто не должен войти за тобой.» После этих слов меня словно бы выбросило из сна, и я понял, что это важно, что это чрезвычайно важно.
-Хорошо. Завтра я пойду в храм, а ты возвращайся к себе и никому не говори, что был у меня сегодня.
-Да, Отец… - он остановился у двери.
-Говори.
-Я знаю, что это неправильно, но знаешь… После этого сна я задумался…
-Скажи, что тревожит тебя.
-Я больше не верю, что мы поступаем правильно.
-Тебе кажется, мы делаем что-то не так?
-Не совсем так. Мне кажется, что ОН… Не надо ЕМУ служить, - сказав это, он вышел за дверь.
В небе светила почти полная луна. Завтра она войдет в храм…
-Уходи.
-Что?
-Уходи.
На этот раз Отец сам пришел к нему ночью, крадучись, как вор.
-Ты что-то видел там, да?
-Ты прав. В чем-то ты прав.
Наступила долгая пауза.
-Что произошло?
-Сначала все было как обычно. Потом… Я не знаю, как объяснить… Мы как перекати-поле – колючка, которая катится по степям и пустыням, оставляя за собой след из семян. Куда бы мы ни пришли, мы приносим ЕГО, и сейчас мы стоим перед дверью… Они не хотят ЕГО у себя, как не хотят никого из нас.
-Но почему я должен уйти?
-Потому что ты ключ, способный открыть те врата. Потому что иначе тебя убьют. Потому что… - он тяжело вздохнул.
-Но что же будет со всеми вами, если я уйду?
-То, что и должно быть.
-ОН не простит тебя.
-ОН в любом случае меня не простит. Уже за один этот с тобой разговор.
-Прости, Отец, мне не надо было к тебе приходить.
-Уходи. И ни о чем не жалей.
-Но куда?
-Пусть ноги сами тебя несут. Прощай.
Когда Отец вышел, он, как мог, в темноте собрал вещи, которых было совсем немного, и вышел из дома. Луна была огромной, низкой и совсем еще круглой. Было светло почти как днем. Не оглядываясь, он быстро пошел прочь, туда, где между деревьев виднелась чуть заметная тропинка. Он шел почти всю ночь, шел, повинуясь проснувшемуся в нем внутреннему инстинкту, как рыба, гуляющая чуть ли не по всем морям и океанам, но всегда возвращающаяся на нерест в определенное место.
Дорога вывела его к правильному, выложенному одинаковыми камнями, кругу около пяти метров в диаметре. Он оставил вещи за кругом, а сам сел точно в центр, скрестив ноги, и закрыл глаза…
Еще только рассвело, а у дома Отца собралось все поселение. Несмотря на нетерпение, люди не решались потревожить его в доме. Они громко переговаривались на улице, пытаясь за разговором скрыть свое волнение. Наконец, Отец вышел из дома. Как всегда, он был совершенно спокоен и безмятежен.
-Отец, мы ждем от тебя объяснений, - сказал Старший сын, выходя чуть вперед из толпы.
-Какие объяснения ты хотел бы получить?
-Не надо, Отец, ты прекрасно знаешь, о чем идет речь.
-Ты тоже прекрасно все знаешь. Так какие объяснения тебе еще нужны?
-Ты прав. У меня действительно было видение. ОН говорил со мной. Говорил о тебе. ОН сказал, то ты всех нас предал. ОН подарил нам ключ от… А ты заставил Младшего Сына воспользоваться им в тайне от нас. На что ты обрек нас, Отец?
-Теперь это уже не имеет значения.
-С каких это пор наша судьба перестала иметь для тебя значение?
-Не для меня. Для НЕГО.
-Для НЕГО?! Ты выжил из ума, Отец!
-Наоборот. Я никогда так хорошо не понимал ситуацию, как сейчас.
-Тогда объясни нам свой поступок.
-Ты никогда не думал, зачем мы ЕМУ? Зачем он заставляет нас все время покидать насиженные места и уходить все дальше и дальше?
-ОН спасает нас от опасностей. И вместо того, чтобы…
-А ты никогда не думал, что это ОН создает все эти опасности?
-Он делает нас сильней.
-Но зачем?
-Скажи, если ты это знаешь.
-ОН стратег, величайший из великих стратегов. Но для воплощения его стратегий необходимы мы, люди. Именно мы, путешествуя среди миров, покоряем для НЕГО вселенную. Мы его войско, покоряющее города.
-Не вижу…
-Вот именно. Эта дверь последняя. За ней другая сторона жизни, совсем непохожая на нашу. Там мы никому не будем нужны. Это наше последнее пристанище.
-Ты боишься смерти?
-Я боюсь, что ОН…
Отцу не дали договорить. Двое молодцев скрутили ему руки, предварительно сильно ударив по лицу, чтобы прекратил он богохульные речи. Он не сопротивлялся.
-Ты знаешь, что мы должны будем сделать, - сказал ему Старший Сын, когда Отец оказался рядом с ним.
Отец только улыбнулся разбитым ртом.
На этот раз было новолуние.
В центре храма, где обычно сидел Отец, стояла чаша в форме цветка. Детей в храме не было. Внуки стояли за кругом и пели молитву-заклинание. Под эту песню Младшие Дети внесли в храм специально изготовленный для ритуала деревянный стол, с привязанным к нему Отцом. Отец лежал на спине, а его руки ниже локтей и ноги ниже колен свисали со стола. Он был, как обычно, спокоен. Стол поставили рядом с чашей так, что между столом и чашей был удобный проход. Под руки и ноги Отцу тоже поставили большие широкие чаши, больше похожие на маленькие тазы. Расставив все по местам, Младшие Дети заняли свои углубления. Пение прекратилось. Это послужило сигналом Старшим Детям. Первым вошел в храм Сын, обвинивший Отца. Чуть сзади шли другие Старшие дети. Тот, что шел справа, нес старинный меч, выполненный еще из бронзы, которая, тем не менее, была прочнее стали. Идущий слева Сын нес ножны. Войдя в круг, они остановились. Первый Старший Сын взял меч, остальные двое встали у изголовья и у ног Отца. Ловким движением Старший Сын отсек Отцу правую руку. Кровь хлынула в чашу. Внуки запели молитву. Пока они пели, Сын неподвижно смотрел на кровоточащую рану. Затем он так же ловко отрубил по очереди вторую руку и ноги. Лицо Отца оставалось спокойным, словно это происходило с кем-то другим. Когда кровь перестала течь, Младшие Дети перелили ее в главную чашу и подали Старшему Сыну. Он сделал большой глоток и передал чашу дальше. После того, как все сделали по глотку, оставшейся кровью наполнили канавки на полу храма.
Когда рисунок окончательно наполнился кровью, она вспыхнула ярким, зеленым пламенем. В следующее мгновение храм начал рушиться без всяких на то причин. Многие погибли под обломками храма, а те, кто выбрался оттуда живыми… Их уже ждали страшные чудовища. Огромные двуногие твари, покрытые густой шерстью. Их большие головы были совершенно лысыми. Голые, страшные черепа обтянутые толстой кожей, с большими острыми зубами в огромной пасти, с оттопыренными ушами и огромными выпученными глазами. Издав боевой вой, они кинулись на людей.
Всю ночь продолжалось пиршество, а когда из-за горизонта появился первый солнечный луч, земля дрогнула. Река исчезла. Вместо нее появился обрыв. Развалины храма превратились в белесый туман, который вскоре, растаял совсем. А там, где были поля, выросли огромные, вековые деревья. От былого поселения остались только круг, выложенный камнями, основание храма и роща с черепами вместо листьев.
2
Луна была огромной, совершенно круглой и низкой.
-Так и просится в песню, - сказал себе Александр.
Он сидел возле своей хижины и смотрел в небо. Была весна, самый конец весны, когда чувствовалось приближение лета, но было еще не очень жарко, да и растительность выглядела совсем яркой. Александр нехотя встал, помахал луне рукой и вошел в дом. Подумав, он решил не зажигать огонь. Лунного света было вполне достаточно.
Александр лег на свое ложе из сухой травы, накрытой старым, но чистым плащом, закрыл глаза и привычно расслабил тело…
Он никогда не учился этой премудрости. Сын лавочника, Александр с самого детства помогал отцу, пока с ним (с Александром) не случился припадок. Совершенно без всякой на то причины он рухнул как подкошенный. В следующую секунду он отделился от тела. Он видел себя, лежащего на полу, видел, как его пытаются привести в чувства, как бьют по щекам, как брызгают в лицо водой…
Он какое-то время бродил по улицам недалеко от дома. Невидимый для других, сам же прекрасно все видел и слышал. При желании Александр мог бы войти в любой дом, подслушать любой разговор, выведать любые тайны, но он немного боялся своего нового состояния. Появилось настойчивое желание вернуться назад.
Очнувшись, он решил, что это был сон, но позже, выполняя поручения отца (отец часто посылал его по делам в город), Александр смог убедиться, что все произошло на самом деле, и он действительно гулял по городу.
Несмотря на то, что такие припадки случались с ним чуть ли не каждый месяц, понадобилось несколько лет, чтобы научиться самому покидать тело. Сначала он каждую ночь гулял по городским улицам, навещал спящих людей, чаще молодых и красивых девушек. Он был невидим, а, следовательно, неуязвим. Только раз его заметил не совсем еще проснувшийся горожанин, но Александру удалось быстро скрыться с места преступления. Это был его первый урок: среди людей попадаются те, кто обладает особыми талантами, и надо вести себя осторожней.
Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы понять: достаточно загадать какое-нибудь место, и в следующее мгновение можно оказаться там. Еще несколько лет ушло на путешествия.
Одно ему не давало покоя. Часто во время прогулок он натыкался на нечто, совершенно не вписывающееся ни в какие представления о действительности. Сначала он списывал это на сон, но позже пришло понимание того, что кроме привычной, обыденной реальности, есть другая, волшебная и невообразимая. Она дразнила его, играла в прятки, доводила до отчаяния и вновь дарила надежду.
-Я ухожу, - сказал он родителям однажды утром.
-Сегодня ты мне нужен в лавке.
-Ты не понял, отец. Я ухожу навсегда.
Сказав это, он покинул дом. Немного еды и немного денег – вот все, что он взял в дорогу с собой. Там, куда он направлялся, Александр часто бывал во время ночных путешествий, а когда пришло решение покинуть дом, он разведал дорогу. Александр шел к маленькому пруду в степи, расположенному вдали от человеческих путей. Там он решил посвятить все свое время поискам иной реальности.
Александр построил себе небольшую хижину. Жил он просто, питался тем, что давала степь и небольшой лесок, расположенный рядом...
Александр лежал на спине и наблюдал за тем, как к нему подкрадывается сон. Каждый раз сон приходил по-другому. Всегда одинаково и в то же время каждый раз иначе. Каждый раз тело становилось тяжелым, а мысли туманными. Каждый раз сначала была дремота, и сразу за ней дверь, в которую надо было прошмыгнуть до того, как сон полностью завладеет сознанием. Каждый раз за дверью его ждало путешествие. Но каждый раз все было немного иначе. Это как солнце, которое всегда одно, но каждый день немного другое, как небо, как звезды или луна…
Такого с ним еще не было! Не успел он войти в нужное состояние, как огромная неведомая сила, словно штормовая волна щепку, подхватила его и понесла сквозь неведомые до этого момента дали. Его выбросило на ровную площадку на вершине горы. Это был идеальный монолитный круг с вырезанным рисунком, состоящим из геометрических фигур, образованных кругами, соединенными канавками. С вершины или на вершину горы вела дорога с одной стороны которой был дремучий лес, а с другой обрыв, за которым росли деревья с человеческими черепами вместо листьев. Была ночь, но луна светила так ярко, что все было видно почти как днем.
Александра словно бы кто-то взял за руку и ввел в центральный круг. Там он сел, скрестив ноги, и закрыл глаза. Буквально через минуту на него опустился лунный луч, разбудивший его собственное сияние, в котором…
-Кто ты? – спросил Александр, когда понял, что он не один.
-Я кто угодно и в то же время никто. Я лук с натянутой тетивой, и мне нужна стрела, чтобы пустить ее в цель. Я тот, кого ты искал, - услышал он голос в своей голове.
-Это ты принес меня в это место?
-Да.
-Это твою силу я испытал на себе?
-Силу? – он расхохотался, - ты понятия не имеешь, что такое сила.
-Что тебе нужно?
-Мне нужен проводник моей воли. Сам я не способен, что-либо воплотить.
-Хочешь взять меня в услужение?
-Это ты хочешь служить мне.
-Почему?
-Потому что я – воплощение всего, о чем ты мечтал.
-Что я должен буду делать?
-Для начала построй мост. Ты уже знаешь, что надо делать. Ты всегда будешь знать, что надо делать. Слушай меня и не прекословь.
Голос стих. Александр поднялся на ноги. Начинался рассвет. Александр скорее почувствовал, чем увидел, что кто-то наблюдает за ним из леса.
-Выходи! Я знаю, что ты там! – крикнул Александр на всякий случай и уже в следующее мгновение пожалел о своем поступке.
Из леса медленно вышло несколько тварей, ужасней которых Александру видеть не приходилось. Двуногие, с мощными волосатыми телами, контрастирующими с совершенно лишенными растительности головами.
-Не бойся. Мы не причиним тебе вреда, - сказала тварь, - по крайней мере, без его приказа.
-Чего, в таком случае, вы хотите, - выдавил из себя Александр.
-Мы хотим договориться с тобой.
-Договориться? О чем?
-Мы, как и ты, служим тому, кто тебя пригласил. Мы охраняем храм.
-Это место храм?
-Да. Раньше он был другим. Но произошло предательство. Храм рухнул. Мы были призваны покарать предателей. Теперь мы будем заботиться о тебе. Но ты тоже должен о нас заботиться.
-Как?
-Мы хищники, и нам нужна кровь. Ты должен будешь регулярно выпускать нас на охоту.
-Хорошо. Но я не знаю, как и что делать.
-Ты все уже знаешь. Просто выполняй то, что должно.
Громкий крик вернул Александра в привычную для него действительность. Он вновь был в своей хижине. Недалеко кричала птица. Было уже около полудня. Александр вдруг отчетливо осознал, что птица прилетела специально за ним, и он должен последовать за ней.
-Иду! – крикнул он птице, словно она могла понимать его речь, - соберу только вещи.
Немного воды и пищи – вот все, что ему было нужно.
Увидев его, птица еще раз крикнула, отлетела немного в сторону, села на землю и уставилась на Александра.
-Иду.
Так они и шли. Иногда, указав дорогу, птица улетала на несколько часов. Возвращалась она всегда с чем-нибудь в клюве: это была еда, которую она бросала возле Александра на землю. Вода в степи встречалась довольно часто, так что особых лишений ему испытывать не приходилось. На шестой день они вышли к пересохшей речушке, дно которой было усеяно большими круглыми камнями. Птица громко крикнула, сделала несколько кругов над головой Александра, и улетела по своим делам.
С первыми лучами солнца Александр принялся за работу. Надо было спешить. У него был в запасе один только день, а надо было выложить из камней достаточно большой круг. Александр работал до изнеможения, делая короткие перерывы, когда было совсем уже невмоготу. Закончил он перед закатом.
Отдыхал он сидя, из страха заснуть или потерять сознание. Он сидел возле последнего камня и смотрел на заходящее солнце. Когда диск полностью скрылся за горизонтом, Александр перебрался в центр круга, сел, скрестив ноги, и закрыл глаза.
Проснулся он от шороха листьев.
-Привет, - услышал Александр знакомый голос.
Он сидел в точно таком же круге. Была ночь, лунная-лунная ночь. Луна была почти такой же яркой, как солнце. Вокруг был лес. Александр сидел у подножья храмовой горы. Сразу за кругом сидели монстры.
-Никогда не видел такой луны, - вырвалось у Александра.
-Ты еще и не такое увидишь.
-Давно я здесь?
-Не очень.
-Странно. Мне кажется…
-Это все путешествие, - перебил его монстр.
-Да, конечно.
-Все нормально? Пришел в себя?
-Да. Все хорошо.
-Тогда позволь нам заняться своим делом.
-Конечно…
Александр поднялся на ноги и покинул круг. Монстры издали победный клич, от которого Александра бросило в пот, и разом кинулись в круг. Когда их ноги касались камней, они (монстры) ярко вспыхивали серебристым светом и исчезали, словно сгорали в лучах луны. Александр лег на землю возле круга и мгновенно заснул. Здесь он был в полной безопасности.
Вернулись они, когда уже начало светать. Усталые и счастливые, они радостно переговаривались на своем гортанном языке. Они улыбались, что совсем не делало их более привлекательными.
-Держи, - один из них протянул ему сверток.
-Что это?
-Пирог. Не знаю, правда, с чем, но еще горячий. А это вино. Мы уже сыты, так что это все тебе.
-Спасибо.
-Не за что. Ты заботишься о нас, мы о тебе.
-Ты точно уверен? – Аукк скептически посмотрел на Александра.
-Думаешь, я не справлюсь?
-Тебе придется выдерживать наш темп.
-Я знаю.
-При всем уважении. Ты человек, а мы… Наши тела более приспособлены для физических нагрузок.
-Ты прав. Сам бы я никогда не пошел на это.
-Поэтому я и волнуюсь.
-Такова его воля. Или ты сомневаешься?
-Нет, но что стоит за этим его желанием…
-В любом случае…
-В любом случае ты пойдешь с нами. Мы оба это знаем.
-Тогда…
-Переливая из пустого в порожнее, мы пытаемся себя убедить, что что-то можем. По крайней мере, на словах.
-Умение говорить есть умение сомневаться.
-Я бы предпочел умение молчать.
Уже около двух лет Александр жил в мире храма. Днем он трудился: надо было возделывать поле, обустраивать дом, заниматься другими делами, которых в хозяйства всегда полно. Вечера коротал с Аукком (ударение на первом слоге) – предводителем дромов (монстров), очень смышленым и интересным собеседником с превосходным чувством юмора и склонностью к философии. Ночи он проводил в храме. Он садился на свое место в центре храма, закрывал глаза и мгновенно проваливался в небытие. По крайней мере утром он не мог ничего вспомнить из того, что случалось ночью. И если бы не изменения, можно было бы предположить, что он просто проваливается в глубокий сон после тяжелого трудового дня.
Александр менялся с каждым днем. Он и раньше был статным, крепким мужчиной, теперь же в нем крепла иная, нечеловеческая сила и мощь. Он помолодел. Исчезла седина. Полностью исчезли болезни и следы былых ран. Сознание приобрело невиданную ранее ясность. А глубоко в душе зрело новое понимание. От прежнего Александра не осталось практически ничего. Он стал сильным, быстрым, разумным. Его чувства полностью контролировались разумом, а разум был направлен на служение Хозяину.
Хозяин требовал пополнения, поэтому Александр должен был идти с дромами.
-Ладно, пора собираться, - сказал Аукк, заканчивая разговор.
Погода была ужасной. Небо было затянуто низкими, грязно-серыми облаками. Шел мелкий холодный дождь. И только ветер радостно резвился, играя с холодными каплями. Судя по засохшей траве и голым, без листьев, деревьям, была поздняя осень. Александр сразу же промерз буквально насквозь.
-Ничего, набегу согреешься, - подбодрил его Аукк.
-Далеко?
-Километров десять. Осилишь? – Аукк ехидно оскалился.
-Пошли.
Дромы взяли высокий темп, и Александр сначала еле поспевал за ними. У него плыло перед глазами, когда за спиной словно бы выросли крылья. Появилось состояние, похожее на легкое опьянение. Тело стало сильным и легким. Теперь каждый шаг приносил ему блаженство. Захотелось кричать, и крик вырвался как бы сам собой, без малейшего участия со стороны Александра. Это был дикий, полный силы и радости крик освобожденной природы. Дромы подхватили его клич. Тогда Александр на бегу сорвал с себя одежду и отшвырнул ее прочь.
-Хозяйство бежать не мешает? – поинтересовался Аукк, который совсем не устал.
-Плевать.
-Смотри, не потеряй.
-Плевать!
Где-то совсем рядом залаяли, а затем завыли собаки. Это был вой полный ужаса и тоски.
-Они нас боятся до чертиков, хотя мы никогда их не обижаем.
Показалась деревня. Несколько небольших домов, огороженных высоким деревянным забором. Дромы закричали вновь. Из-за забора полетели стрелы. Жители стреляли метко, но дромы были достаточно быстрыми и ловкими, чтобы в них можно было попасть.
Забор преодолели в один прыжок. Полилась кровь. Легко уворачивась от мечей и топоров защитников деревни, дромы наносили им смертельные удары: ломали спины, отрывали головы, разрывали грудь. Александр дрался наравне с другими. Он лихо управлялся с двумя топорами, которые подобрал здесь же, на поле боя. Сражение длилось не более пяти минут.
Женщины и дети прятались в одном из погребов, вырытых специально на этот случай.
-Выходите, - приказал Александр, - но они только испуганно смотрели на него из укрытия.
Двое дромов прыгнули в подвал, и начали оттуда выдгонять пленных.
-Вы пойдете с нами, - распорядился Александр.
Голый, весь в крови, он был еще более страшен, чем дромы.
Пока дромы наслаждались трапезой, пленным разрешили собрать кое-какие вещи.
-Отныне вы будете жить здесь, - сказал Александр пленным, когда они прибыли на место, - вы все – свободные люди. Над вами стоит только бог, чей храм находится на горе. Вы будете служить ему и только ему. Никто вас больше не тронет. Дромы помогут вам построить дома. С этого момента они ваша защита и опора. Пока поживете под открытым небом – здесь тепло и безопасно. Еду готовьте сами. Продукты есть.
Так появилось первое поселение у подножия храма. Почувствовав себя в безопасности, люди быстро обживались на новом месте. Климат здесь был более подходящим, жизнь более легкой, а набеги в те времена случались постоянно. Деревня росла как на дрожжах. Отчасти оттого, что рождаемость была высокой, а дети рождались крепкими, смышлеными и здоровыми, отчасти за счет новичков, периодически пригоняемых с охоты.
Александр открыл специальную школу, где сначала сам, а потом и с другими преподавателями, похищенными из разных частей света, обучал наиболее одаренных детей всем премудростям, известным тогда человеку. Выпускники его школы уходили в мир, где становились воинами, политиками, священниками, учеными, мистиками, магами… Они легко занимали ключевые посты во всех сферах жизни, включая преступный мир. Контролируя все, они практически не вмешивались в обычную человеческую жизнь, участвуя в ней постольку, поскольку к этому обязывал мундир. Они служили Хозяину, четко следуя его воле. Остальное было несущественно.
3
Зима выдалась необычайно морозной и снежной. Мело, начиная с конца ноября. Это уже больше чем два с половиной месяца. Хорошо, что я всегда запасаю еду и дрова заранее, - подумал Карл Дюльсендорф и радостно улыбнулся сам себе. Приятно было вот так сидеть возле печки и беззаботно смотреть на огонь. Особенно после тяжелого, но весьма благотворного трудового дня. Карл был алхимиком. Он не искал философский камень или вечный эликсир. Его не интересовало золото и вечная жизнь. Он не искал ни славы, ни почестей, ни богатства. Вот уже более двадцати лет он искал причину, настоящую причину, побуждающую мир вертеться именно так, а не иначе. Именно тогда, двадцать с лишним лет назад он впервые столкнулся с тем, что кто-то начисто переписал весь его опыт, переписал прошлое, исправил, сделал работу над ошибками, превратив в ничто более десяти лет трудов Дюльсендорфа. Но этот кто-то допустил серьезную ошибку. Он оставил в памяти Дюльсендорфа смутные воспоминания. И его тренированный по древней методике мозг смог восстановить утраченную информацию, а вместе с ней и понимание того, что этот некто обязательно вернется, чтобы уже окончательно или набело переделать свою работу. Дюльсендорфу понадобилось несколько часов, чтобы собрать вещи и уйти из города в лес, как можно дальше от людей да и от самого себя.
Следующие двадцать лет ушли на поиски следов тех, кто так бесцеремонно вмешался в его жизнь. Двадцать лет Дюльсендорф словно следопыт открывал для себя удивительно величественный танец двух сил: одной пытливой, волевой, ищущей постоянно новые варианты решений, и другой, исправляющей ошибки, устраняющей последствия, переписывающей само прошлое, словно бумажный лист. Это было самое увлекательное из приключений. Тем более что с каждым годом Дюльсендорф все ближе и ближе подбирался к этой паре.
Сегодня…
В дверь уверенно постучали.
-Кто бы это мог быть? – спросил себя вслух Дюльсендорф, - входите, там не заперто, - крикнул он погромче, чтобы путник или путники могли его услышать.
Их было трое. Высокие, крепкие, судя по движениям, молодые. Закутанные по самые глаза. Одного такого было бы вполне достаточно, чтобы… Карл отогнал дурные мысли. Случится то, что случится, так зачем заранее себя настраивать…
-Добрый вечер, господа. Хотя не думаю, что его можно назвать добрым. Какими судьбами в лесу?
-Здравствуйте, Дюльсендорф.
-Мы знакомы?
-Лично нет, но заочно…
-Как это понимать?
-Вы слишком долго за нами следили, чтобы самому остаться незаметным.
-Не понимаю вас, господа.
-Мы служим тому, кого вы все это время разыскивали.
-Почему я вам должен верить?
-Покажи ему личико, Аукк.
Один из вошедших, самый крепкий, скинул плащ.
-Невероятно! – вырвалось у Дюльсендорфа.
-Мы не столь экзотичны, - продолжил все тот же незнакомец, - если, конечно, не учитывать того, что мне более четырехсот лет.
-Как вы можете это доказать?
-Никак. Пока никак. До тех пор, пока мы с вами не прибудем на место.
-Куда вы собираетесь…
-Не волнуйтесь. Там всегда тепло. К тому же в любой момент вы можете вернуться.
-Вы…
-Нет, Дюльсендорф, мы не причиним вам вреда. Для этого было бы достаточно одного Аукка. Он хочет с вами говорить.
-Кто он?
-Если вас интересует имя, то у него его нет. Если что-то еще, то мы сами ничего не знаем.
-Как же вы служите тому, о чем ничего не ведаете?
-Все служат тому, о чем ничего не ведают. Государь, бог, Отчизна… Все это не более, чем достаточно расплывчатые слова, смысл которых каждый понимает по-своему.
-Но…
-Он сам все расскажет. Собирайтесь. У нас мало времени.
-Идти сейчас?! Это безумие.
-Добро пожаловать в безумие, Дюльсендорф. И постарайтесь поскорее избавиться от своего жалкого здравого рассудка. Он как костыль для здоровых ног.
-Что я могу взять?
-Что хотите. Но лучше не брать ничего. У нас есть все, что вам понадобится.
Спорить в любом случае было бесполезно. Дюльсендорф в последний раз окинул взглядом свой дом, надел плащ, и они вышли в холодную, снежную тьму.
-Далеко? – жалобно спросил Дюльсендорф.
-Не более десяти минут.
-И на том спасибо.
Ветер бросал в лицо снег жменями. Карл согнулся и еще лучше закутался в плащ.
-Ничего, Дюльсендорф, скоро согреешься.
-Хорошо бы.
Первым шел Аукк. Он уверенно вел отряд сквозь ночную метель. Дюльседорф плелся следом за ним.
-Пришли.
Они остановились возле правильного круга, выложенного большими крупными камнями. Несмотря на ветер и снег, камни были совершенно чистыми.
-Прошу.
Дюльсендорф вошел в круг…
Приятное тепло, щебет птиц, шелест листьев. Он был в летнем лесу у подножия горы.
4
-Тебя подвезти?
-Спасибо. Я лучше пройдусь.
-Как знаешь.
-В такую погоду ездить грех.
-А мы сейчас на природу. Не желаешь?
-Я уже договорился…
Цветиков был совершенно свободен, но ему хотелось побыть одному.
-Тогда до встречи.
-Счастливо.
Гриша сел в свою новенькую «Победу» и лихо вывернул на дорогу. Цветиков медленно побрел в сторону парка. Была середина мая 1953 года. Город был украшен флагами и портретами товарища Сталина. Было тепло. Пахло молодыми листочками и свежей еще травой. Цветиков снял пиджак и перекинул его через руку.
В свои неполные тридцать пять Марк Израилевич Цветиков был без пяти минут доктором наук и ценным специалистом. Чуть ли не каждый день ему делали предложения одно заманчивей другого, а несколько раз даже приглашали в Москву на весьма престижные места. Уезжать Цветиков не спешил. Ему нравилось жить в родном городе, да и головы в Москве летели значительно чаще.
Немного подумав, он выпил стакан газировки с сиропом и взял пломбир. Мороженое он обожал фанатически. В поле зрения была пустая лавочка. Как по заказу. Чуть дальше ворковала юная парочка, совершенно не обращая внимания на гневные взгляды и недовольное ворчание стариков и мужеподобных баб.
В сущности мы такие же мухи и тараканы, - подумал Цветиков, - точно также выползаем погреться на солнышке, почистить лапки, перехватить что-нибудь вкусненькое, а если повезет, то и обзавестись кем-нибудь противоположного пола.
-Не помешаю?
Возле лавочки стоял худощавый мужчина с бутылкой пива в руке. Одет он был со вкусом.
-Ради бога, - ответил Цветиков не совсем приветливым тоном.
-Извините, что побеспокоил, но мне с вами надо поговорить.
-Мы знакомы?
-Еще нет.
Краем глаза Цветиков увидел двух крепких парней, прогуливающихся недалеко от них. Внутри неприятно похолодело. Неужели его билет оказался «выигрышным» в этой острожной лотерее? Но за что? Хотя, у них всегда найдется за что. Как говорится, человек уже рождается со своей пятнашкой.
-Позвольте представиться: Карл Дюльсендорф.
-Марк Цветиков, - механически представился Цветиков.
-Я знаю, кто вы, Марк Израилевич. Так вы позволите?
-Да, да, конечно…
-Вот и хорошо.
Сейчас он покажет удостоверение, и… Или нет? Или они себя так не ведут? Да откуда мне знать, как они себя ведут! – Цветиков нервничал все сильней.
-Да не волнуйтесь вы так, Марк Израилевич, мы не те, за кого вы нас приняли.
-Да я и не…
-Волнуетесь, Марк Израилевич, еще как волнуетесь. И я бы даже сказал, боитесь. И правильно делаете, что боитесь. Вы привыкли думать своей головой, а это в наше время чертовски опасно.
-Давайте только без этих дешевых провокаций.
-Это не провокации. Это мысли вслух. Я из тех немногих, кому это все-таки позволено.
-Давайте, может быть, к делу, - Цветикову не нравился этот разговор.
-Хорошо. К делу, так к делу. Мы действительно здесь за вами. Но мы не они. Мы не карающий меч революции. Это было бы слишком мелко.
-И кто же вы?
-Мы группа эксперимента.
-Какого еще эксперимента?
-Самого значительного в истории вселенной.
-И кто его ставит? Военные?
-Его не ставят. Ему служат.
-Мистицизм какой-то.
-Учитывая ту окраску, которую приобрело это слово, должен сказать нет. Позвольте угостить вас пивом и кое-что рассказать.
-Тогда лучше лимонадом.
-Не любите пиво?
-Люблю, но не сейчас.
-Хороший ответ.
Дюльсендорф чуть кивнул головой, и один из крепких парней как бы невзначай повернул к ларьку.
-Они нас слышат?
-Им это знать необязательно.
-Значит…
-Отсюда вы пойдете с нами. Но я хочу, чтобы вы это сделали добровольно и не без удовольствия.
-Но у меня работа, дом… Меня ждут, в конце концов.
-Не волнуйтесь, мы все уладим. На работе все будет устроено. Вам даже не надо будет писать заявление. Мы все сделаем сами. А дома, извините за откровенность, вас никто не ждет.
-Но…
-Может вы для начала выслушаете меня?
-Хорошо.
-Сейчас это эксперимент. Слово, которое ничего не говорит, как и любое другое. Существует он очень давно. Возможно, столько же, сколько и вся вселенная. Что это или кто это – не знает никто. Мы имеем дело только с его проявлением в виде направленной воли, воплощение которой и есть наша задача. Со своей стороны эксперимент делает все, чтобы это воплощение стало как можно эффективней. Он предельно разумен и рационален. Никаких чувств, никакой морали. Только цель и ее воплощение.
-Ну а вам это зачем?
-Эксперимент не дает выбора.
-Выбор есть всегда.
-Если ты оказался у него на дороге он либо использует тебя, либо устраняет.
-То есть, он держит вас всех на страхе?
-Отнюдь. Это мы держимся за него. Сколько мне, по-вашему, лет?
-Я плохо определяю возраст.
-А вы попробуйте. Хотя бы с точностью до ста.
-Это шутка?
-Нет. Среди нас есть и те, кто живет уже более тысячи лет.
-Бессмертие взамен за службу.
-Проще продлить нашу жизнь, чем искать замену.
-Ладно. Что вы конкретно хотите от меня?
-Посильный вклад в дело эксперимента.
-Что означает посильный вклад? Я, знаете ли, больше люблю точные формулировки.
-С этим вы скоро разберетесь. Поверьте, я не пудрю вам мозги, как это, наверное, кажется. Дело в том, что некоторые вещи невозможно описать при помощи точных формулировок.
-Но оперирование понятиями, которые невозможно определить в принципе…
-Скоро вы и не к такому привыкнете.
Несмотря на весь кажущийся абсурд, слова Дюльсендорфа казались убедительными и весомыми. Цветикова интуитивно притягивало к эксперименту - загадочному явлению с прозаичным названием. С другой стороны, перспектива похоронить себя заживо в закрытом ящике…
-Насколько это закрытый проект?
-Смотря что вы имеете в виду. Если секретность, то абсолютная. Любая информация, включая сам факт существования эксперимента является закрытой. Что же до образа жизни… После инструктажа вы сможете свободно передвигаться по необъятным просторам нашей Родины. А если потребуется, то и не только. Соглашайтесь. В другом месте, возможно, у вас было бы больше славы и денег, но нигде не было бы так интересно. И потом, вы слишком много знаете, чтобы свободно разгуливать по земле.
Дюльсендорф посмотрел на часы.
-Ну так что?
-Карл! У нас проблемы!
Судя по голосу, Цветиков был на грани паники.
-Что случилось?
-Она ушла! Приезжай срочно! Машина уже в пути.
-Кто она? Куда…
Трубка ответила короткими Гуками.
-Что за, блин! - выругался Дюльсендорф.
Была глубокая ночь.
Дежурная «Волга» уже ждала под окнами.
-Поехали, - сказал Дюльсендорф, садясь на переднее сиденье.
Он давно уже успел пожалеть, что втянул Цветикова в это дело. Перспективный специалист оказался слишком правильным, чтобы уметь рисковать и принимать решения. А рисковать приходилось собственной жизнью. Эксперимент ни с кем особо не церемонился.
-Какого черта?! – набросился он с порога на бледного от волнения Цветикова.
-Она ушла!
-Кто? Куда?
-Она…
Дюльсендорф понял о ком идет речь, и его сердце радостно забилось.
-Что произошло?
Цветиков принялся что-то мямлить, и Дюльсендорфу пришлось на него накричать, чтобы тот вновь обрел дар связной речи.
Объект 271… Хотя нет, все началось значительно раньше, когда проводился эксперимент над трудными подростками. Тогда одному из них удалось ускользнуть совершенно невообразимым образом. Побег был невозможен, однако ему удалось бесследно исчезнуть, несмотря на более чем серьезные поиски. Еще более невозможным стало его возвращение через несколько лет. Он превратился в настоящего воина из легенд: быстрого и неуловимого, способного найти и уничтожить любого противника. Объектом 271 была его дочь. Семнадцатилетняя красавица, добровольно согласившаяся на участие в эксперименте. Да, что ни говори, а Цветиков уговаривать научился. Это он добился ее согласия, рассказав ей всю правду об отце. Ту правду, которую он знал.
Она исчезла из изолятора – каменного мешка, куда не проникли ни свет, ни звук. Исчезла после того, как была жестоко изувечена, а увечить здесь умели. Здесь только и делали, что уничтожали в человеке все: тело, душу и дух, уничтожали полностью, уничтожали раз и навсегда, уничтожали в надежде, что кто-то сможет в силу своих скрытых резервов, уйти, открыть дверь, выйти отсюда живым. Будь Цветиков хоть немного догадливей, он бы сейчас пил шампанское и праздновал победу. Но Цветиков знал только то, что должен был знать. К тому же он оказался слишком чванливым, чтобы…
-Я все улажу, - бросил ему Дюльсендорф, - сиди тихо, и все будет хорошо.
Цветикову совсем не обязательно было понимать суть происходящего. К тому же Дюльсендорф в глубине души радовался смятению Цветикова. Слишком уж тот мнил себя пупом земли.
-Ты уезжаешь?!
-Да. Подготовь подробный отчет. К утру чтобы был.
-Но… - Цветиков был как маленький ребенок, которого мамочка пыталась оставить одного дома на пару минут.
-Делай, что говорят, - осадил его Дюльсендорф и вышел из лаборатории.
-К Моргане, - сказал он шоферу, садясь в машину.
-Надеюсь, у тебя достаточно веская причина для визита в пять часов утра?
Моргана была заспанной и недовольной.
-Когда я тебя беспокоил по пустякам.
-Хорошо. Кофе будешь?
-От твоего кофе невозможно отказаться.
-Когда начинать варить?
-Можешь прямо сейчас.
-Ты далеко?
-Почти у ворот.
-Посигналишь.
За те несколько минут, которые понадобились Дюльсендорфу, чтобы доехать до дома Морганы, она успела привести себя в порядок и сварить кофе.
-Ты само совершенство, - сказал ей Карл, делая маленький глоток горячего напитка.
-Я знаю.
Она улыбнулась своей очаровательной улыбкой.
-Я к тебе из-за объекта 271. Она исчезла.
-Что значит исчезла?
-Эти идиоты надругались над ней а потом засунули ее в изолятор. Когда за ней пришли, камера оказалась пустой.
-Когда это произошло?
-Несколько часов или дней назад.
-А поточнее?
-Точнее сказать не могу. Они пришли за ней, когда решили, что наверняка...
-Мониторинг?
-Этот урод…
-Этот урод, как и прочие другие, делали только то, что говорил ты.
-Моргана…
-Кто знал о реальной задаче эксперимента?
-Ты же понимаешь…
-Я понимаю. И ты пойми. Дурака тебе надо искать в зеркале.
-Я не плакаться к тебе приехал.
-Тогда не трать мое время на этот светский чес.
-Хорошо. Мне нужна твоя помощь.
Она вопросительно подняла брови.
-Я хочу, чтобы ты отследила ее путь.
-В таких условиях…
-Моргана, милая, для тебя нет ничего невозможного.
-Я попробую.
-Мне надо сейчас.
-Подожди.
Она сняла телефонную трубку и набрала номер.
-Это я… Да… Срочно…
Она положила трубку.
-А я своих охламонов не могу приучить, чтобы вот так же четко и по делу.
-Посиди. Мне надо одеться.
-Можно еще кофе?
-Его надо варить, а у нас нет с тобой времени.
-Я подожду на улице.
-Послушай, Моргана, зачем тебе все это? – спросил ее Дюльсендорф, когда они сели в машину.
-Ты о чем?
-Ну, все эти ритуалы, кровавые жертвы.
-Каждый делает то, что от него требует эксперимент.
-Я не об этом. Ты взрослая, серьезная женщина, рожденная в 20 столетии. Зачем тебе эти игры? Я имею в виду ритуал и все прочее.
-Это моя работа.
-Я понимаю, когда надо оболванить кретинов, но в таких случаях как сейчас…
-Ты зря недооцениваешь ритуал. Это нечто вроде театрализованного технологического процесса. Причем неизвестно, где проходит граница между шоу и таинством, так что…
-Хочешь сказать, что ты на полном серьезе веришь в магию и прочую чушь?
-Что за вопросы, Карл?
-Я пытаюсь подходить к этому с позиции здравого смысла.
-С позиции здравого смысла… С позиции здравого смысла все, что мы делаем, выглядит как минимум нелепо. Попробуй объяснить здравомыслящему человеку, что ты служишь некоей высшей силе, в результате чего благополучно дожил до более чем преклонного возраста.
-Это совсем другое дело.
-Не скажи. К тому же ритуал способствует более легкому вхождению в нужное психофизическое состояние. Людям свойственно ритуализировать свою жизнь. Даже в мелочах мы стараемся следовать определенным выработанным правилам поведения, так почему я должна отказываться от него там, где важной может быть каждая ерунда. И все только ради какого-то жалкого здравого смысла, который годиться разве что на рынке, когда надо купить морковь.
-Не понимаю.
-Поэтому тебе недоступны целые области… - Моргана замялась, подыскивая нужное слово.
-Думаешь, мне стоит это освоить?
-Важно, что ты обо всем этом думаешь.
Машина остановилась возле плачевного вида продовольственного склада, нуждавшегося в основательном ремонте.
-Надо сказать, чтобы ребята навели марафет, а то уже слишком бросается в глаза.
Моргана ничего не ответила.
Крепкий мужчина с автоматом на груди ловко открыл перед ними дверь. Внутри царило такое же запустение, как и снаружи. Тусклая лампочка без абажура, полупустые полки с какими-то банками и мешками, осыпающаяся штукатурка…
Один из стеллажей бесшумно отъехал в сторону. За ним была кабинка лифта.
Дюльсендорф пропустил Моргану вперед, затем сам вошел в кабинку.
-Вниз, пожалуйста.
-Как скажете, Мэм.
-Надеюсь, вам понравилось путешествовать в нашем лифте? – спросил он, когда лифт остановился.
-Спасибо, - она сунула ему в карман долларовую купюру.
-Может, бросить все, да податься в лифтеры?
-Ты для этого слишком амбициозен.
-Увы.
За лифтом начинался длинный просторный коридор, выложенный мраморной плиткой. Работа была выполнена мастерски. Освещали это произведение современного зодчества расположенные на стенах асбестовые горелки.
-А Блавацкая писала, что секрет горелки на асбестовом масле утерян навсегда, - сказал для чего-то Дюльсендорф.
-И не ошиблась.
-…?
-Мы не можем создать ни одной из них. Это не наши технологии, как, собственно и коридор.
-Ты никогда не думала, кто все это сделал?
-Это бесполезно. К тому же меня как женщину практического склада ума больше волнует, что с этим нужно делать.
-Резонно.
-А ты как думал?
Коридор заканчивался огромной, просторной залой, выложенной белым мрамором. У дальней стены залы было небольшое возвышение: круглый бассейн радиусом метра полтора. Посреди бассейна «рос» грандиозный цветок лотоса, выполненный из абсолютно прозрачного кристалла. Внутри лотоса горел огонь, заставляющий светиться и без того прекрасный цветок.
В центре залы стояло сооружение, похожее на советский знак качества, только без внешнего пятиугольника. К нему был привязан человек. Рядом на специальном столике лежал ритуальный кинжал, созданный еще в бронзовый век, и золотая чаша, украшенная красными камнями.
-Ты всегда кого-нибудь убиваешь, когда тебе надо поразмыслить?
-Раньше не было кровавых жертв, да и ему ничего этого не нужно.
-Тогда зачем?
-Все это нужно нам. Такова человеческая природа, что только вкус смерти заставляет нас правильно смотреть на вещи.
-Тебя трудно обвинить в филантропии.
-Только не в сравнении с тобой.
Дюльсендорф хотел еще что-то сказать, но Моргана жестом его остановила.
-Подожди здесь.
Сказав это, он скрылась в одном из смежных помещений. Дюльсендорф сел на пол. На приготовление ушло не более десяти минут, за которые Моргана облачилась в длинный красного бархата плащ с капюшоном, полностью закрывающим лицо. Ни слова не говоря, она подошла к привязанному человеку, медленно подняла кинжал и чашу, затем трижды обошла вокруг него. После этого она вскрыла вены у него на руках и ногах. Часть крови она собрала в чашу, остальная по специальным желобкам потекла в бассейн. Пока текла кровь, Моргана молча стояла напротив жертвы, затем, когда жертва умерла, она сделала большой глоток и протянула чашу Дюльсендорфу. Остатки крови она вылила в цветок, который сразу же сменил свою окраску. Не выпуская чаши из рук, Моргана опустилась на колени перед цветком и закрыла глаза. Прошло более часа, прежде чем она поднялась.
-Она там, - устало сказала она Дюльсендорфу.
-Она пробила стену?!
-Она там, и она хочет вернуться. А теперь уходи.
-Я подключаюсь к эксперименту.
-В качестве кого?
-В качестве испытуемого.
-Что?! – цветиков посмотрел на Дюльсендорфа так, словно вдруг у того выросли рога или третье ухо.
-Ты проведешь меня по полной программе.
-Надеюсь, ты шутишь.
-Отнюдь. И никаких поблажек.
-Карл, она единственная из нескольких сотен.
-Решение окончательное.
-Ты рехнулся, Карл.
-Не больше, чем те ученые, которые ставили эксперименты на себе.
-Но зачем?
-Чтобы понять.
-Что ты хочешь понять? Ты же умрешь.
-Это стоит того.
-Не понимаю.
-И не поймешь. Тебе нужны аксессуары, тогда как мне… ну да ладно.
-И когда ты думаешь?
-Немедленно.
-К чему такая спешка? Мне нужно адаптировать программу, и потом…
-А ты никогда не думал, что скажешь ее папочке, когда он тебя спросит. А он спросит. Так что до его появления нам надо успеть.
-Нет, Карл, нет и еще раз нет!
-Моргана!
-Я сказала, нет!
-Почему никто не хочет понять, что это победа!
-Победа?!
-Мы пробили брешь.
-Она, Карл, только она.
-Но ведь я тоже смог уйти из изолятора.
-Не надо, Карл, ты же сам все понимаешь…
-Поэтому я и настаиваю на продолжении.
-Карл…
-Послушай, Моргана…
-Нет, это ты послушай. Уничтожена лаборатория. Погибли люди. Погибла твоя беременная жена и дочка Цветикова. Тебе мало?
-А ты предлагаешь остановиться сейчас, когда уже заплачена такая цена?
-Это не цена, Карл, это аванс или задаток.
-Мы должны быть там.
-Нас не хотят там видеть.
-С каких пор тебя волнует еще чье-то мнение?
-С тех самых, Карл. Разуй глаза. Если в течении стольких лет им удавалось противостоять эксперименту… Не надо недооценивать противника.
-Знаешь, что значит жить по звездам?
-…?
-Слушать ситуацию и делать то, что диктует жизнь.
-Только сейчас тебе диктует кто-то другой.
-Ты должна мне помочь, Моргана.
-Что тебе еще надо?
-Имена. Я знаю, ты сможешь.
-Это убьет всех нас, Карл.
-Он сделает это намного раньше.
-Хорошо, Карл, Я сделаю все, что смогу.
-Когда?
-Приходи завтра. Лучше вечером. Давай часов в восемь.
-Договорились.
Ровно в восемь Дюльсендорф был у Морганы. Он был с цветами и коньяком.
-Что за нежности, Карл?
-Свари для начала кофе.
-Проходи. Располагайся. Я сейчас.
Минут через двадцать появился столик с горячим кофе, рюмками и лимоном.
-Я вижу, ты тоже любишь неправильно пить коньяк.
-За это и выпьем.
-Признайся, ты знал.
-Что?
-Это ведь ты не давал его трогать.
-Давай без диалогов из сериалов.
-Хорошо, Карл. Итак. Существует три ключа. Господин Каменев, твой старый знакомый и друг, дочь одного из наших, и посторонний. С последним она сама связалась оттуда.
5
-Не помешаю? – спросил Дюльсендорф, приоткрыв дверь в кабинет исполнительного директора одного из филиалов, одной из принадлежащих эксперименту фирм.
Как и многие другие пробившиеся в господа холопы пролетарско-крестьянского происхождения, исполнительный директор всячески старался подчеркнуть свою принадлежность к новобуржуазному классу, выдавая, тем самым, свою плебейскую сущность. При виде Дюльсендорфа его важно-деловое выражение лица сменилось на приветливо-подобострастное.
-Прошу вас, господин Дюльсендорф. Чем могу быть полезен?
-Мне нужна ваша дочь.
Лицо исполнительного директора заметно побледнело.
-Вы шутите?
-Мне не до шуток.
-Вы хотите… - он запнулся, боясь произнести то самое слово.
-Мне нужна помощница и ученица.
-Но какое отношение…
-Мне нужна Света.
-Я поговорю с ней.
-Поговорите. Только хорошенько поговорите. Отказа я не приму.
Исполнительный директор хотело было что-то возразить, но передумал и только беспомощно взмахнул руками.
-Не буду вас больше задерживать.
В ту же ночь Света вылетела из отчего дома на вертолете отца.
Утром злой Дюльсендорф стремительно ходил по кабинету исполнительного директора из угла в угол.
-Нет, нет, и еще раз нет! – кричал директор, - как вы не можете понять, это моя дочь! Я не отдам ее вам! Вы страшный человек, Дюльсендорф! Вы загубили собственную жену и теперь хотите уничтожить мою дочь!…
Он кричал, местами переходя на визг. Было видно, что ему очень страшно. Дюльсендорф, ни слова не говоря, метался, как зверь в клетке.
-Вы получите ее только через мой труп!
-Как вам будет угодно, - бросил Дюльсендорф в лицо исполнительного директора и, словно закрепляя свои слова печатью, сильно и с удовольствием ударил того по лицу, - как вам будет угодно, - повторил он, выходя из кабинета.
А еще через неделю исполнительный директор сидел с мешком на голове в заброшенном складе.
-Вы! – удивился он, когда мешок был снят.
-Да, мой друг, - Дюльсендорф оскалился в ничего хорошего не предвещающей улыбке.
-Но ведь вы…
-А вот здесь вы ошибаетесь. Увы.
-Что вы хотите?
-Отдайте ее нам.
-Нет! Только не это! Делайте со мной все, что угодно, только ее не трогайте, - на его лице был ужас.
-Вы бесполезны, мой друг. С позиции эксперимента вы – шлак или отработанный вариант. Вы не более чем мусор, а мусор, знаете ли, надо выносить, иначе он начинает вонять и распространять заразу. Другое дело она. Во втором поколении они иногда способны творить чудеса.
-Что вы хотите с ней сделать?
-Ничего. Я хочу вернуть другую. Кому, как не вам, знать, что категория бонус – это ни что иное, как результат ошибочного понимания неких пространственно-энергетических структур, если я, конечно, не ошибаюсь. Так что ничего плохого ее не ожидает, в отличие от вас, мой друг, - с этими словами Дюльсендорф выстрелил в своего собеседника.
-Обыщите его, - приказал он редактору (убийце), - вытирая платочком следы крови, попавшие на него при выстреле.
Редактор достал из внутреннего кармана убитого записную книжку и отдал ее Дюльсендорфу.
-Есть! – воскликнул Карл, найдя нужную запись, - пошлите по этому адресу нашего златоуста. Мне нужно ее добровольное согласие.
-Вы так и будете прятаться, господин Каменев, или, может быть, все-таки соизволите показаться на глаза? – прокричал он, когда все ушли.
-Как видите, господин Каменев, я тоже заинтересован в том, чтобы вернуть вашу дочь, - продолжил он, когда тот вышел из своего укрытия.
-Что вы собираетесь для этого сделать?
-Открыть ворота. Что же еще?
-Что вам нужно?
-Ключи. Только ключи открывают запоры, даже если в роли ключа выступает динамит, - он довольно засмеялся.
Лицо Каменева светилось ненавистью.
-Полно вам, господин Каменев, нельзя же так, в самом деле. Вы должны быть веселы и здоровы, иначе вы будете плохим ключом.
-Кого еще вы видите в роли ключей?
-Вторым ключом будет дочь вот этого мерзавца, ну а третий ключ она обнаружит сама. И еще. Нашего Редактора в последнее время мучает один и тот же кошмар. Думаю, вам стоит этим заинтересоваться.
6
-Я нашла его!
-Моргана, ты…
-Не перебивай. Она сама на него вышла. Во сне.
-Шутишь?!
-Записывай адрес…
-Кто он?
-Ничего примечательного. Не Аполлон. Тридцать с копейками. Трагически женатый. Без детей. Любовница… Кстати, знаешь, кто у него любовница?
-Не томи.
-Дочка нашего редактора.
-Что?!
-Она самая.
-Хочешь сказать?
-Она не при делах. У них любовь. Настоящая простая любовь. Без интриги и второго дна.
-Ты уверена?
-Насколько я могу быть уверена.
-Потому что если редактор…
-Не волнуйся. Это сокращает жизнь.
-В нашей профессии только продляет.
-Все не как у людей.
-А мы давно уже не люди.
-Ладно…
-Спасибо, Моргана. Считай, что я твой должник.
Дюльсендорф положил трубку.
Вот оно значит как. Один лабиринт, три крысы, три беговые дорожки… Хотя нет. Он точно такая же крыса, бегущая по своему треку. Задача четвертой крысы финишировать одновременно с теми тремя – кусочек сыра либо для всех, либо ни для кого… Грузинский хор какой-то… Хор глухих грузин, которые не слышат никого, даже себя. И он должен сложить из этого музыку.
-По коням! – крикнул он во весь голос.
На этот раз он сам сел за руль.
-В парк.
Карл часто разговаривал с собой вслух.
Было совсем еще холодно. Кроме Карла и пары молодых наркоманов, ожидающих своей порции кайфа, никого не было.
-Вы ко мне? – услышал он за спиной голос Каменева.
Дюльсендорф нервно поежился. Каждый раз Каменев появлялся, словно из-под земли, и каждый раз это пугало Дюльсендорфа.
-Я узнал правила игры. Двери откроет ритуал. Ключей трое. Каждый из вас…
-Каждый из нас?
-А вы думаете, почему он так вас хранит?
Каменев не ответил.
-Каждый из вас должен согласиться на добровольное участие в ритуале, иначе это будет лишено смысла.
-Поэтому вы украли у меня дочь?
-Если бы мы знали, кто она…
Несколько минут они шли молча.
-Знаете, Каменев. А ведь если разобраться, мы с вами чуть ли не друзья.
-С вами нельзя дружить, Дюльсендорф. Ваши друзья довольно таки регулярно отправляются на небеса, причем достаточно экзотическими способами.
-Вы не так поняли. Мы прогуливаемся. Честные и откровенные. Даже не пытаемся разыгрывать симпатию. Я знаю, что вы меня уничтожите при первом же удобном случае. То же самое я сделаю с вами. Чем не дружеская искренность?
Светлана задумчиво курила в кабинете отца (домашнем). Прошло несколько месяцев после его смерти. На душе теперь все чаще была ватная пустота, иногда прорезаемая острыми приступами боли. В кабинет вошел мужчина средних лет: вылитый доктор Айболит из детского фильма.
-Здравствуйте. Мое имя – Цветиков. Марк Израилевич Цветиков.
Бонд. Джеймс Бонд, - пронеслось в голове у Светы.
-Я сослуживец вашего отца… Бывший.
-Я никогда не видела вас раньше.
-Это потому, что я сослуживец в большом смысле этого слова. Мы вместе служили одним и тем же идеалам, лежащим в основе нашей компании.
Только высокопарных дураков мне не хватало, - подумала Света.
-Я пришел к вам принести соболезнование, предложить помощь и все такое, но не только.
-Когда вы хотите, чтобы я убралась?
Как выяснилось, Свете не принадлежало ровным счетом ничего из того, что она считала своим. Все имущество принадлежало фирме.
-Я хочу вам предложить нечто другое. Я хочу принять вас на службу. Тогда все останется за вами.
-Что я должна буду делать?
-Отомстить.
-Смеетесь? Какой из меня мститель.
-Очень даже подходящий.
-Но…
-Выслушайте. Вашего отца убил человек, называющий себя Каменевым. Сейчас он находится под покровительством… - Цветиков замялся, - считайте, что высших сил. До тех пор, пока он не выполнит своей миссии, мы не можем его достать.
-И только я смогу к нему подойти, - Светлана нервно рассмеялась.
-Согласен. Звучит достаточно глупо. Пока вы не знаете главного.
-Я его дочь, воспитанная моими родителями в неведении относительно своего происхождения. В нем проснутся родительские чувства, и тогда… - она провела пальцем по шее.
-Рад, что у вас сохранилось чувство юмора. Но если вы согласитесь проехать со мной к одному человеку, у вас сохранится, как минимум, довольно-таки крупная сумма денег.
-Когда?
-Сейчас.
-Мне надо переодеться.
-Конечно. Оденьтесь как на выезд на шашлыки. Куда-нибудь на природу.
-Джинсы с кроссовками подойдут?
-Будут в самый раз. Я подожду в машине.
Как можно ездить на такой дряни! – подумала Света, садясь в новую «Волгу» Цветикова. Он сам был за рулем.
-Куда едем?
-На встречу с одним человеком.
-Понятно. Детективный сериал серия 15.
-Здесь нет ничего детективного. Некоторые вещи требуют определенного рода наглядности.
-Ага. Лучше раз увидеть…
-Вроде того.
На одной из автобусных остановок к ним в машину подсел худой мужчина в возрасте.
-Познакомьтесь. Это и есть Карл Дюльсендорф.
-Очень приятно. Света.
-Карл.
-Что вы хотели мне рассказать?
-Не сейчас.
Не сейчас, так не сейчас. Пустота съедала большую часть эмоций, и Света, скорее, двигалась по инерции, нежели руководствуясь разумом или чувствами.
Машина остановилась возле железной дороги. Света хорошо знала этот район. Раньше, до того, как стать богатыми и респектабельными, они долгое время жили возле железной дороги. Что они собираются здесь показывать? Дюльсендорф открыл ей дверь и подал руку.
-Спасибо.
-Пойдемте.
-А он?
-Ему туда ход заказан.
Они пошли вдоль путей и уже через несколько метров очутились в заброшенном железнодорожном тупике. Света никогда здесь раньше не была, как не было здесь, (она знала наверняка) никакого тупика. Конечно, за те годы, что она не появлялась на железке, могло измениться очень многое, но все указывало на то, что тупику очень много лет. Рельсы, покрытые толстым слоем ржавчины, лежали среди густой травы. Кое-где между шпал росли молодые деревья. Вокруг, без всякой системы стояли железнодорожные вагоны. Некоторые были разрушены почти до основания, другие были совсем как новые, а некоторые из них были даже подключены к линии электропередачи.
-Где мы?
-Это историческое место. Я бы назвал его сном города. В той реальности, к которой ты привыкла, его не существует.
-Бред, – вырвалось у Светланы.
-На самом деле реальность намного многогранней, чем нам кажется. Сейчас мы организуем чай, и я все тебе расскажу. Прошу.
Карл открыл дверь в одном из вагонов и включил свет.
-Это мой дом. Бедно, зато безопасно.
Внутри вагон был перестроен в некое подобие двухкомнатной квартиры со всеми удобствами. Сначала шли туалет и душевая, затем кухня, следом зал-гостиная, и, наконец, спальня. Ванную Дюльсендорф решил не ставить – все равно ванны он не принимает, для стирки же у него была машинка-автомат. Вагон был подключен к горячей и холодной воде и канализации.
Зал был достаточно большим и широким. Он включал в себя не только несколько купе, но и коридор вагона. В зале были складные кресла, стол, небольшой диванчик, книжная полка… и даже печка-буржуйка, превращенная в некое подобие камина. Так же возле стола, на полу стоял настоящий, медный самовар, почти как новый, начищенный до блеска.
-Любишь чай с дымком? – спросил Дюльсендорф Светлану.
-Ни разу не пила.
-Ты многое потеряла.
Он взял самовар и вышел из вагона. Светлана села на диван и закрыла глаза. Ей ничего не хотелось делать.
-А вот и чаек.
Дюльсендорф принялся хлопотать над столом. Самовар, чашки, варенье и даже домашний пирог.
-Я иногда пеку, - сказал он не без гордости за свое творение.
Пирог был действительно превосходный.
-Дело было несколько лет назад. Мы работали над масштабным экспериментом. Среди испытуемых была одна совсем еще юная особа. Так получилось, что она исчезла по ту сторону реальности. Твой отец был причастен к этому эксперименту. За это его и убили. Убийца – отец этой девушки.
-Это я все уже слышала.
-Хорошо. Перейду к главному. Существует некая сила, которая стремится попасть по ту сторону реальности. Девушка, которая исчезла в результате эксперимента, показала, что туда есть дверь. Мы узнали, что дверь открывается тремя ключами. Один из них ты, другой – убийца твоего отца. С третьим тебе предстоит познакомиться. До тех пор, пока дверь закрыта, вы находитесь под покровительством этой силы. Но как только мы ее отворим, ты сможешь отомстить за отца.
-А если я не хочу мстить?
-В любом случае у тебя не богатый выбор. Тебе не повезло быть ключом. Так что в покое тебя не оставят.
-Допустим, я согласна.
-В таком случае будь дома в следующую субботу. Мы за тобой заедем.
В зале было душно. В центре, на приспособлении, похожем на знак качества висел распятый человек. В десяти шагах напротив него в нарисованном мелом кругу по-японски сидела Света. Сразу за ней были люди. Двенадцать человек с факелами в руках и масками на лицах. Свете было плохо. Все тело болело. Перед глазами плыло. К горлу подкатывала тошнота. Люди нараспев читали молитву, каждое слово которой стремилось разорвать ее голову на куски. Наконец молитва стихла. В наступившей тишине к распятому человеку подошла женщина со странным именем Моргана. В руках у нее был старинный кинжал. На какое-то время Светлана потеряла сознание.
-Пей, - услышала она, едва ее глаза приоткрылись.
Светлана сделала глоток. Это была кровь. Как ни странно, но вместо того, чтобы вырвать, она почувствовала облегчение и сильное желание спать.
-Несите ее, - услышала она, проваливаясь в сон.
Вот уже целую вечность Света падала в бесконечно темный, бесконечно глубокий колодец. Время остановилось. Пространство сжалось до размеров колодца, где всюду была смерть. Света летела вниз, и ее тело медленно превращалось в труху. Сначала свернулась и отлетела кожа. Затем чернота стала пожирать кусками ткани, оставляя лишь совершенно чистые, голые кости, которые в следующий момент вечности исчезли, рассыпавшись в прах. Тела больше не было, и ее сознание, ее мысли и чувства существовали в этом колодце как бы сами собой. Но и это длилось недолго. После короткой передышки темнота пожрала все. Даже тьма исчезла. Света превратилась в ничто.
В следующее мгновение она была в удобном кресле перед экраном телевизора. В другом кресле сидела неопределенного возраста женщина в шляпе с вуалью, которая не давала рассмотреть ее лицо.
-Смотри внимательно, - сказала она Светлане.
По узкой дороге между обшарпанными строениями промышленного типа ехали две машины: лимузин и джип сопровождения. Вспышка, и джип превратился в факел. Еще два выстрела, уже из стрелкового оружия, остановили лимузин. К машине подбежали люди в камуфляже. Они открыли заднюю дверь и грубо выволокли из машины… Света вскрикнула. Это был ее отец.
-Тише, - прошептала ей в самое ухо незнакомка, - они не должны нас заметить.
Света так и не поняла, кто такие «они», но решила не спрашивать.
Отцу тем временем надели на голову мешок, после чего его грубо отправили в багажник машины, которая, проехав буквально несколько метров, въехала в один из складов. Там с головы отца сняли мешок. После короткого разговора, который Света не могла слышать, отцу выстрелили в голову.
-Если ты мне поможешь, я покажу тебе убийцу отца.
-Я знаю. Это Каменев.
-Каменев здесь не при чем. Они хотят, чтобы, открыв дорогу, вы накинулись друг на друга.
-Кто они?
-Твои новые друзья.
-Я…
-Я тоже когда-то попалась к ним на крючок.
-Чего ты хочешь?
-Открой ворота, потом делай все, что захочешь. Иначе у тебя все равно ничего не получится.
-Хорошо.
Незнакомка посмотрела в самую Светину душу.
-Смотри.
Камера сместилась. Теперь Света могла видеть того, кто говорил с отцом. Это был Дюльсендорф.
В следующее мгновение она уже сидела за столиком в ресторане. Она не видела ничего за пределами своего столика, как часто бывает во сне. Напротив нее сидела забавного вида корова и что-то ела ловко орудуя ножом и вилкой.
-Привет, - сказала она и подмигнула Светлане.
-Привет.
-Я вижу, вы договорились. Очень рада. Думаю, мы тоже сможем договориться.
Света пожала плечами.
-Как ты уже, наверно, поняла, существует как минимум две реальности. И то, чему служат твои новые покровители, мечтает прибрать к рукам наш мир. Это мы когда-то разделили мир, отделившись от вас, когда вы выбрали свой путь развития. Но мы периодически посылаем вам ключи, чтобы те, кто хочет жить иначе, смогли присоединиться к нам.
-Та женщина с вуалью. Она у вас?
-Да.
-И у вас здорово?
-Это смотря кому.
-Но если она пытается от вас уйти…
-Она еще не готова. К тому же ее отправили к нам силой. Мы – это альтернатива. У вас нет того, что есть у нас и наоборот.
-Что ты хочешь мне предложить?
-Мы готовы принять только вас двоих. Тебя и… скоро вы познакомитесь. Но он не должен ничего знать о нашей договоренности.
-А мы разве договорились?
-Думаю, да.
7
-Моргана, - прошептал он в трубку, которая давно уже кричала короткими гудками, - Моргана…
Она с самого начала не хотела участвовать в этом проекте. Как знала… Или догадывалась. Она наверняка догадывалась или чувствовала… Как врач, чей близкий человек болен неизлечимой болезнью… Каково это на самом деле видеть финал и не иметь возможности что-либо изменить…
Трубка выпала из руки и упала на пол.
-Моргана…
Он любил ее как родную дочь… Да она и была ему как родная дочь… Как тайная родная дочь… Служение эксперименту несовместимо с привязанностью к кому-либо. Здесь как в разведке: близкие – это в первую очередь мишени.
-Посмотри, Володя, какая прелесть!
Галина. Совсем еще молодая и необычайно красивая. Держит на руках кроху. А вокруг сияние, как на иконах святых. Тогда они приехали в приют за очередной партией детей. Галина, чистая душа, даже представить себе не могла, для какой цели они собирают крошек по всем яслям и детским домам. Галина «чувствовала», и эта ее способность помогала находить, как тогда казалось, именно тех самых детей, которые в скором будущем… Тогда Галина и поразила его в самое сердце. Галина… Она всегда вспоминалась именно такой, светящейся, с крошечным ребенком на руках. Даже после более 30 лет воровской, тайной от остальных, любви.
-Сейчас посмотрим, как тебя звать, - Не отпуская девочку, Галина взяла ее историю, - Моргана. Славное имя.
-Нравится?
-Еще бы!
-Забирай, - сказал он, удивляясь самому себе.
-Что, серьезно?
Галина была бесплодной, и как многие бесплодные женщины очень хотела детей.
-Забирай. Я все улажу.
-Володя, ты…
Это был их первый поцелуй.
Так любовь подарила ей жизнь… Вторую жизнь… Тогда он чудом выкрутился сам – эксперимент не прощает неповиновение и самодеятельность, но позже, когда Моргана обнаружила дар…
-Не ходи, - сказала она вдруг.
-Куда? – не понял он.
-У тебя ведь встреча?
-Да…
-Тебя хотят убить…
Тогда ей было десять лет.
-Кто тебе сказал?
-Одна тетя.
-Какая?
-Она сказала не говорить.
У него хватило ума послушать ребенка и послать вместо себя редактора.
С самого детства у нее были ЭТИ сны: лес, костер, возле костра люди… Они играли с ней, учили тайнам огня и леса, учили разговаривать с деревьями и травами, учили «видеть». Свою единственную любовь она встретила все у того же костра.
-Тебе придется с этим смириться.
Она рассказала ему об эксперименте. Они лежали в густой траве, отдыхали после неистовой страсти и блаженства.
-От меня требуют... Они хотят, чтобы я служила чему-то ужасному.
-Тебе придется с этим смириться.
-Но я…
-Они уничтожат тебя.
-Думаю, иногда смерть…
-Они уничтожат в тебе все человеческое, сломают тебя как личность. И только после этого… Смерть не всегда приходит достаточно быстро. Иногда ее приходится ждать. Ждать так, как не ждешь ничего другого.
-Я не смогу.
-Сможешь. Частично поможем мы, частично эксперимент.
-А если он сделает меня совсем другой?
-Не сделает.
-Обещаешь?
Вместо ответа он нежно поцеловал ее в губы.
-Мы подарим тебе ритуал. Это будет твоя палочка-выручалочка…
Ритуал… Они собрались у костра. Все вместе. С Морганой их было двенадцать. Семь женщин и четверо мужчин. Все необычайно красивые, каждый своей неповторимой красотой. Пламя металось, неиствовало, гудело… Никогда еще Моргана не видела, чтобы огонь был таким.
-Пламя – это твоя душа, - сказала жрица-Мать, - смотри как можно больше в огонь, и, может быть, ты обретешь душу.
-Ты всегда говоришь загадками?
-Это потому, милая, что иначе об этом вообще невозможно сказать.
Они стояли кругом вокруг костра. Жрица-Мать и Моргана были внутри круга. Жрица-мать произнесла СЛОВО. Пламя замерло и устремилось вверх. Тогда все запели. Они пели песнь тишины, не произнося ни слова, беззвучно, они пели эту сокровенную песню, и у Морганы все поплыло перед глазами.
-Пойдем, - сказала ей жрица-Мать.
Она взяла Моргану за руку и повела прямо в огонь. Языки пламени расступились, словно давая пройти, затем радостно сомкнулись вокруг них. Моргана приготовилась к боли, но вместо этого огонь принес ощущение блаженство и любви. Огонь уносил ее на крыльях, а из глаз текли слезы.
-И помни, - услышала она в самом сердце, - что бы ни пришлось тебе делать, все предопределено. Человеческая душа похожа на луковицу, где каждый новый слой – это маска, которую мы часто принимаем за собственное лицо. Отсюда боль и страдания. Когда придет время, ты отбросишь маски. Пока же помни…
После этого сна Моргана провалялась больше месяца с температурой. Врачи так и не смогли поставить диагноз… Никто не знал об этой стороне ее жизни…
Моргана… Какая нелепая смерть…
Телефонный звонок был как гром среди ясного неба.
-Владимир Геннадиевич?
-Да.
-Я иду к вам. И еще…
-Что? Говори! – сердце заныло.
-Моргана…
-Что с ней?!
-Она погибла.
-Как?!
-Это не мы… Она ехала навстречу с объектом, и…
-Сколько у меня есть времени?
-Шестьдесят минут. Больше дать не могу. Извините.
-Спасибо.
-Не за что. Не знаю, имеет ли это значение… Это одна из самых неприятных миссий…
-Спасибо.
Шестьдесят минут… Трубка вырвалась из потерявшей волю руки.
-Моргана…
Шестьдесят минут. Вполне достаточно, чтобы не торопиться. Он принял душ. Побрился. Открыл бар, но передумал. Решил ограничиться кофе.
-Милая девочка, никто не готовил так кофе, как ты, - сказал он себе вслух.
Чашка кофе и две сигареты.
Не плохо бы подстричься, но времени больше нет. Он открыл шкаф. Достал форму полковника-гусара. Придирчиво осмотрел. Оделся. Снова посмотрел на себя в зеркало.
-Ненавижу сюрреализм, - сказал он, доставая из ящика стола свой «ТТ».
Он тщательно проверил пистолет, зарядил…
-Моргана… - произнес он в последний раз.
8
Он вошел без стука… Хотя какой может быть стук в подобных ситуациях. Но все равно было что-то неприятное в том, как он это сделал. Барин в первом поколении… Скорее всего, так. Маленький, лысый толстячок, похожий на отраженного в кривом зеркале знаменитого Вуди Аллена. Маленький хам уровня незначительного чиновника. На вид. Таким он хотел выглядеть в глазах других. Специалист по внештатным ситуациям, бывший разведчик или контрразведчик. Один из лучших.
-Здравствуйте, - сказал вошедший, - я – Александр Сергеевич.
Он всегда называл свое имя, хотя никакой необходимости в этом не было. Фигуры его ранга знали в лицо, а те, кому этого знать не полагалось, даже и не догадывались о его существовании.
В комнате было трое. На железной по-армейски идеально застеленной аскетической кровати лежал человек в гусарском мундире. Крови не было. По крайней мере, того количества крови, которое бывает, когда кто-нибудь стреляет себе в голову. В комнате убрали и убрали хорошо. Пистолет лежал рядом на тумбочке. Уже без обоймы. Возле кровати в удобных кресла сидели двое крепких парней. Одному на вид было лет тридцать, другому около сорока пяти. Они курили папиросы, набитые дорогим табаком, который любил курить покойный. Трубки, а у него была большая коллекция трубок, они взять постеснялись. Табак… Он всегда угощал табаком. Сидящие не обратили на вошедшего никакого внимания.
-Что за черт! Какого …! Вас зачем сюда прислали?!
-Он застрелился, - ответил тот, кому было около сорока пяти.
-Что значит застрелился?! Что происходит?! Почему он в этом дурацком наряде?! Вы что себе позволяете?! – Александр Сергеевич сорвался на крик.
Больше всего на свете он терпеть не мог, когда кто-то манкировал своими обязанностями, особенно в условиях ЧП. Здесь же вместо того, чтобы… устроили уборку с отпеванием. Кретины!
-Это я ему позвонил, - сказал после паузы тот, кому около сорока пяти.
-Славненько. Подставить под удар всю операцию.
-У нас есть договоренность. Негласная традиция. Вам этого не понять…
-Традиция?! А если б он вместо того, чтобы пустить себе пулю в голову…
-Он человек чести.
-Ну да, старая гвардия и все такое. Хорошо. Это еще понять можно. Но какого хрена вы тут расселись?!
-Пусть лучше это будут ваши люди.
-Что за, мать вашу, сентиментальность?!
-Мы с ним воевали еще под Ватерло.
Ну да. Они тут все графья Монтекристо, а он… Вот бы этих графьев да к стенке, а еще лучше в кабинет, на Лубянку, в году так…
-Убирайтесь.
Когда за ними закрылась дверь, он достал мобильный телефон:
-Можно начинать.
Через несколько минут дом наполнился людьми. Выносили все, что могло напомнить о бывшем хозяине. Сначала вынесли и погрузили в фуры вещи и мебель. Кровать вместе с покойным тоже оказалась в одной из машин.
-Это тебе будет хорошим саркофагом, - сказал Александр Сергеевич, провожая покойника.
А люди срывали обои, снимали полы, выламывали окна и двери. Только плиты и голые стены… Строительный мусор погрузили уже в открытые прицепы.
-Погрузка закончена, - доложил бригадир.
-Вперед.
Взревели моторы. Три взвода охраны (береженого бог бережет) заняли свои места. Патрульные машины сопровождения включили мигалки, и колонна тронулась. Часа через два они свернули с дороги, а еще через тридцать минут благополучно пересекли границу охраняемой запретной зоны. Фуры и прицепы согнали в кучу. Машины и охрана спешно покинули территорию базы. Ударили огнеметы, и фуры вместе с погруженным в них барахлом превратились в огромный костер.
В доме, тем временем, хозяйничали люди со сканерами в руках. Неторопливо, сантиметр за сантиметром, они просвечивали все, что еще осталось в доме. Наконец, проверка закончилась.
Дом опустел, и только Александр Сергеевич задумчиво курил в одной из комнат.
-Звали?
В комнату вошел небольшого роста щуплый мужчина лет сорока.
-Заходи, - с опозданием сказал Александр Сергеевич.
-Что я должен искать?
-Что-нибудь.
-А более точно?
-Не знаю. Что-то здесь должно быть.
-Хорошо. Я попробую. Вошедший закрыл глаза. Некоторое время они молчали.
-Ничего.
-Ты уверен?
-Ничего, - повторил он.
-Плохо. Очень плохо.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
-Когда-то давным-давно Цветущая Долина была раем на земле. Окруженная со всех сторон горами, она была надежно защищена от природных катаклизмов, эпидемий, войн и прочих несчастий, которые постоянно обрушиваются на головы людей в других местах. Климат был теплый, земля плодородная, леса богатые зверем и птицей, а водоемы рыбой. Жил там народ богатый и веселый, особенно не обременяющий себя трудом. Правил Цветущей Долиной очень праведный Господин. Была у Господина мечта сделать и народ свой праведным, идущим дорогою добродетели и сторонящимся греха. Но как ни бился он над этой задачей, ничего у него не получалось. Ни увещевания, ни просвещение, ни собственный пример, ни подвиги святых, ничего не могло заставить людей отвернуться от греха. Осерчал тогда Господин. Решил он бороться с грехом огнем и железом. Ввел жесточайшие законы, сурово наказывающие за малейший проступок. Поднялся тогда над Цветущей Долиной плач, но все равно продолжали люди грешить. Даже страх смерти не мог уберечь их от греха. Отчаялся, было, Господин, но пришел во дворец к нему странник. «Я знаю, как избавить людей от греха», - сказал он Господину. «Проси за это что хочешь», - ответил ему Господин. «Лично мне ничего от тебя не нужно. Но ты должен знать, что обратной дороги не будет. Не пройдет и десяти лет, как в Цветущей Долине исчезнет грех». «Говори, что я должен сделать?» «Открой тюрьмы, отмени наказания, распусти суд. Тебе это будет не нужно. Вместо этого раздай своим людям волшебные сумки, которые всегда будут у них за плечами. И как только совершит кто-нибудь грех, в его сумке появится камушек величиной с горошину» «Ты смеешься надо мной!» – разозлился Господин. «Ничуть. Сделай так, как я сказал, и не пройдет и десяти лет, как Долина избавится от греха». Послушался Господин странника. Три дня и три ночи ликовал народ, прославляя доброту Господина. А через десять лет превратилась Цветущая Долина в Долину Камней. Всех погребли под собой камни. Никого не осталось в живых.
Подобных историй он знал бесконечное множество. Иногда мне казалось, что он сам их придумывает. Каждый вечер мы устраивались возле вечного огня, и он начинал посиделки одним из своих рассказов. Старичок, божий одуванчик. Он был невысоким, щуплым с редкими седыми волосами и куцей бородой.
-Я давно уже отказался от имени, так что можешь называть меня как хочешь, - сказал он, когда мои конвоиры оставили нас одних.
-Тогда я буду звать вас Сторожем.
-Сторожем, так сторожем. Хотя какой из меня сторож.
-Все ж таки вы меня здесь охраняете.
-Не смеши, - он засмеялся заразительным веселым смехом, - тоже мне нашел сторожа. Ты ж меня одной соплей перешибешь.
Он скромничал. Было в нем что-то от настоящего война или от совершенного бойцового петуха из легенды.
Он жил в одном из бесчисленных закоулков между мирами. Дом, колодец, вечный огонь во дворе. Огонь вырывался прямо из земли. Без дыма, без какого-либо запаха. Горел себе и горел.
-Здесь можно встретить и не такое, - только и сказал он в ответ на мои вопросы.
Никаких достижений цивилизации, таких как канализация, водопровод, газ, электричество у него, разумеется, не было. Зато была тишина, был свежий, чистый воздух, был колодец с прекрасной водой, был вечный огонь и вечный июль. Настоящий рай для тех, у кого аллергия на человеческие муравейники.
К тому же все, что надо, росло здесь само собой, и практически не требовало к себе большого внимания.
Днем мы возились в свое удовольствие «по хозяйству», состоящему из небольшого огорода и избушки Сторожа, а вечером устраивались возле вечного огня. Его взгляд, казалось, растворялся в огне, тело начинало раскачиваться в такт пламени, а губы принимались за очередной рассказ. При этом сам Сторож был где-то далеко и одновременно повсюду. Рассказывал в основном он. Спрашивать он ни о чем не спрашивал, а сам я в рассказчики не набивался.
-Иногда для того, чтобы произошло нечто значительное достаточно легкого толчка, какой-нибудь мелочи, ерунды. Так Лао-Цзы увидел падающий сухой лист, Гаутама знаменитую четверку, Васнецов ворону на снегу… Моим толчком стала банальнейшая ситуация: лучший друг и жена. Заигранный сюжет, неправда ли? Я никогда не был особо ревнивым, да и людей старался не наделять высосанными из пальца сверхкачествами. А тут… Я вдруг сразу перестал хотеть жить. Нет, никаких мыслей о самоубийстве у меня не было. Исчезла сама воля к жизни. Жена пыталась мне что-то там объяснять, но я молча отстранил ее, закрылся у себя в комнате и лег на кровать. Я лежал на спине, смотрел в потолок и ничего не хотел. Хотя нет. Я стремился к небытию. Банальная смерть меня не устраивала – никто не знает, что ждет тебя после. Я хотел небытия. Абсолютного небытия с самого момента моего сотворения. Я хотел быть раз и навсегда вычеркнутым из Творения. Постепенно мое тело расслабилось, стало теплым, тяжелым. Затем в нем появилась легкость. В конце концов, я перестал ощущать свою плоть. Я был чистым сознанием, стремящимся к смерти. Постепенно исчезли мысли и чувства. Исчезло само мышление. Вместо него возникло странное явление бытийности. Вместо мыслей теперь была ситуация, была жизнь, было существование. Я не знаю, как можно описать подобное состояние. Передо мной появилось лицо. Это была моя жизнь. Моя, мать ее, жизнь. Достаточно было сорвать его, уничтожить, и… Мне не надо было даже прилагать усилия, чтобы разнести его на мелкие кусочки… Жизнь оказалась маской. Обычной дешевой маской, под которой скрывалась другая. Я рвал маску за маской, проживал жизнь за жизнью, пока страшное откровение не настигло меня: То, что мы считаем жизнью, на самом деле не более чем маска, одна из бесчисленных масок, которые мы обречены проживать. Маска скрывает маску и так до бесконечности. В конечном счете, вечные муки ада, вечное блаженство небес, вечная череда рождений и смертей сходятся в единой точке вечности, и именно вечность приносит самые непереносимые муки. Что может быть мучительней вечности! И если нас породил Создатель, то далеко не любовь руководила его решением. Боль и неспособность поделиться болью вечного существования. Существования, которое невозможно остановить! И только смерть, абсолютная смерть есть истинное блаженство, но он, как и мы, к сожалению бессмертен, поэтому и мы, как он, вынуждены испытать ужас вечности. Такое было мне откровение. Как ошпаренный я вскочил на ноги. Должен же быть, мать его так, выход! – закричал я. И вслед за теми, кого история знает как великих искателей, а люди почитают богами, я решил положить жизнь на поиски выхода или смерти, абсолютной смерти без компромиссов и переигрываний, смерти без начала и без конца, смерти, которая и есть истинное блаженство. Решение появилось само. Мне предложили работу на метеорологической станции, и уже на следующей неделе я сидел в небольшом кукурузнике, увозившим меня прочь от людей.
-Но ведь вечное блаженство – это несколько иная категория…
-А ты знаешь вечность? Или ты познал блаженство?
-Нет, но…
-Твоя философия – это колебание воздуха.
-Как и любая другая, включая вашу.
-Если бы не одно но. Я не философствую. Я рассказываю о том, что пережил сам, тогда как ты…
-А как вы попали сюда?
-Меня пригласили.
-Те, кто привез меня?
-Нет. Для них я что-то вроде местного святого. Они сами по себе, я сам по себе.
-Однако меня привезли к вам.
-Они могли запереть тебя где угодно. Сам ты не сможешь отсюда выйти.
-А вы?
-Не знаю.
-…?!
-Для того чтобы что-то знать, надо иметь хоть какой-нибудь опыт.
-Хотите сказать, что вы ни разу не пытались отсюда уйти?
-А зачем? Я получил то, что хотел.
-Небытие?
-Возможность поиска.
-У всех есть возможность поиска.
-Философия.
-Простите. Я больше не буду.
-Поздно уже.
Сказав это, он поднялся на ноги и пошел в дом. Я последовал за ним.
-Привет! – рядом со мной в кресле (откуда у Сторожа кресло?) сидела замечательная корова и сосала чупа-чупс.
-Привет.
-Давно не виделись.
-А мы разве виделись?
-Да. И неоднократно.
-Не припоминаю.
-Ты прав.
-Относительно чего.
-Твое не припоминаю – чертовски верное замечание. Ты именно не припоминаешь. Человеческий мозг фиксирует всю информацию, которая поступает через органы чувств. Увы, но забыть мы ничего не можем. Это с одной стороны. С другой стороны, если мы будем все это помнить в обывательском смысле этого слова, у нас перегорят пробки, и мы дружно залаем на низколетящие самолеты. Посему матушка-природа не поскупилась на некоего цензора, который сортирует информацию, допуская до нашего осознания лишь маленькую толику того, что хранится в кладовых мозга.
-Ты говоришь о коровах или о людях?
-Я не корова. Я часть того самого, что ты никогда не осознаешь.
-Но сейчас же я тебя осознаю.
-Не совсем так. Сейчас ты подключен к дополнительному ресурсу.
-Контакт с иными цивилизациями?
-С той стороной.
-Так ты…
-Я с дипломатической миссией, так что вставай и пошли.
-Куда?
-Пойдем.
Мы вышли из избушки и…
Куда ни глянь, всюду были пеньки. Ни веток, ни листьев…
-Смотри внимательно.
Действительно. Одно дерево все еще росло. Это было кривое, словно скрученная артритом конечность, создание, растущее среди камней.
-Это любимое дерево Джуан-цзы.
-Он ловил под ним бабочек?
-Нет, но он всегда рассказывал ученикам историю о том, как в лесу вырубили все деревья, и только одно, самое кривое, растущее в малодоступном месте продолжало стоять. Смотрите, - говорил он ученикам, - это дерево выжило только потому, что оно никому не нужно. Станьте бесполезными, и только в этом случае вы обретете свободу.
-Да, но я хочу чего-то другого.
-Чего?
-Мне нужен покой и беззаботность.
-Увы. Тебя угораздило стать ключом. С одной стороны это, конечно, почетно. С другой, ты как выставочный экземпляр на презентации презервативов. С каким бы почетом к тебе ни относились, тебя наденут именно туда, затем засунут именно туда, а после этого снимут и выкинут.
-По-моему, это уже было.
-Тебя уже надевали на…
-Разговор о презервативах.
-Ну да, конечно же, Моргана…
Корова располагающе улыбнулась.
-Ты знаешь Моргану?
-Ты знаешь Моргану. А я – часть твоего подсознания. Ты забыл? Ладно, еще увидимся. Не скучай.
-Ну и как она тебе? – спросил меня Сторож за утренним чаем.
-Кто?
-Корова.
-Откуда вы… - у меня перехватило дыхание.
-Не волнуйся. Чужие сны да и мысли я читать, к счастью, не умею. У тебя лицо сегодня особенное. Такие лица бывают только после общения с ней.
-Вот скотина! А мне она сказала, что часть моего подсознания.
-Возможно так и есть. Зачем ей врать?
-Но ведь вы ее тоже знаете.
-Ну и что?
-Разве это не говорит…
-Это ни о чем еще не говорит. К тому же людям свойственно похожим образом представлять себе информацию.
-…?
-У нас даже сны примерно у всех одинаковые.
-Это потому что реальность вокруг у всех одинаковая.
-Я не об этом. Я о значении символов, которое у многих людей совпадает. Иначе не было бы трактователей снов.
-А что вы о ней думаете?
-Не знаю. Я о ней не думаю.
-Но ведь к вам она тоже приходила.
-Ну и что.
-Ну и что?!
-Ты же не удивляешься тому, что деревья не только высасывают из земли воду, но и поднимают ее на такую высоту.
-Сравнили хрен с пальцем.
-Тебе привычны деревья, мне корова и вечный огонь. Но ни ты, ни я понятия не имеем о том, что это такое и почему так работает.
-Если так рассуждать, то мы вообще ни о чем не имеем понятия.
-Поэтому меньше умничай и больше живи. То, что говорит корова… Это как спички. Можно обогреться, приготовить еду, прикурить сигарету, поковыряться в зубах… Да мало ли. А можно и хату спалить.
-Но ей самой зачем все это?
-А зачем это всем им?
-Кому?
-Всем. Зачем вообще все это?
-Не знаю.
-И я не знаю.
-Вы так обрываете, словно закрываете тему.
-Признание собственного незнания, во-первых, позволяет избавить себя и других от ненужного трепа, а во-вторых, приоткрывает глаза на мир.
-Только приоткрывает?
-Отношение к миру как к данности – это необходимое, но далеко еще не достаточное условие.
-Чего?
-Что чего?
-Условие чего?
-Пошли работать.
2
-…Познакомилась там с каким-то малолеткой. Целыми днями только и делали, что пили и трахались. Не знаю, как можно столько пить. Уже и домой пора возвращаться, а она еще нигде не побывала. Решили все-таки сходить на Мамаев курган. С утра выпили пива, чтобы не напиваться, но здоровье поправить. Она к тому времени есть уже не могла от водки. Приспичило ей в туалет. А там посадка вокруг, но чистая. Вылизывают все, чуть ли не до блеска. И менты. Практически за каждым деревом. Не при ментах же это делать. Начали они в роще от ментов теряться. А с собой зачем-то сумку прихватили. Менты видят – подозрительные личности с сумкой. Вызвали на всякий случай подмогу. Мало ли. Приехали еще менты. Проверили документы. Осмотрели сумку на предмет предметов терроризма. Ничего, естественно, не нашли, но на всякий случай из виду не выпускали. Домой она ехала в плацкартном вагоне. Народу полно. Все пьяные, а ей от одного только запаха уже плохо. Уговорила проводника, чтобы нашел ей местечко без пьяных рож. Устроил он ее рядом с двумя бабульками. Одной лет 80, другой еще больше. Ездили старшую сестру проведывать. Часов в восемь вечера бабульки легли спать. Захрапели на весь вагон. Рядом спать невозможно. Благо, подвернулся ей какой-то хмырь. Студент. Пошла к нему спать на полку. Часов в 11 им приспичило. 11 часов. Свет еще горит. Половина вагона не спит, а они трахаются. Думали, никто не заметит. Утром, говорит, встаю, на меня весь вагон косится. Она, как бы между прочим, им говорит, что всю ночь храпели. А бабка возьми и ответь: я же не говорю, что ты всю ночь е…сь.
Под вечер появились мои похитители: Гриша и Семен. Нормальные, в принципе, ребята. Гриша высокий, атлетически сложенный мужчина лет 25, с добрейшим лицом. Большой домашний сенбернар, да и только. Семен тоже высокий, но худой и жилистый. Верста смеха, представил его Гриша. Они прибыли с пивом и замечательной вяленой шамайкой. Сторож, как я понял, был далеко не аскет. Минут через тридцать мы были уже за столом «на свежем воздухе». Потягивали холодное (у Сторожа был погреб со льдом) пивко, ели рыбку, вареную, с зеленью и постным маслицем, картошку и слушали Семена. Гриша сидел с брезгливым выражением лица, а в конце истории выматерился и закурил.
-Почему ты ее так ненавидишь?
-Потому что она дура и тварь.
-Ну и что? Тебе-то, в принципе, какое дело?
-Дело даже не в том, что она дура, а в том, что я ее столько лет знаю, и только сейчас понял, какая она дура.
-Дай сигарету.
-Когда ты свои курить научишься?
-Ты мужик или необрезанный филистимлянин?
-Навуходоносор.
-Тогда тем более такая мелочь, как сигарета не должна вызывать подобных чувств. Может, тебе стоит отказаться от кофе?
-И перейти на кокаин.
-Жмот, - казал Семен и достал из кармана сигареты и зажигалку.
-Есть же, блин.
-Я тебя на человечность хотел проверить.
-В альтруизме уличен не был.
-Работал я одно время охранником в банке, - завел после перекура очередную историю Семен, - поехали деньги отвозить. Я, кассир, и водитель. Курнули перед этим, как положено. Кайфово. И тут на одном из самых оживленных перекрестков водителя пробивает. Глушит двигатель и в слезы. Не могу, говорит, ехать и все. Сидит, обнял руль и рыдает. Мы ему, что, мол, за фигня? А он говорит, что забыл, как скорости переключать. Тогда кассир ему говорит: ты рули, а переключать я буду. Перегнулся через сиденье (мы с ним сидели сзади). Поехали. Водитель кое-как рулит. Этот через сиденье перегнулся, переключает (мы с ним на заднем сиденье ехали). Останавливает нас мент. Выходите, говорит, из машины. Мы ему, нихрена. И корочки показываем. А с деньгами мы даже окна открывать не имеем права. У меня автомат. Рожа… Кое-как, в общем, доехали.
-Пора, - сказал Григорий, посмотрев на часы.
Юрий Тимофеевич был зажиточным крестьянином. Большой кирпичный дом, «УАЗик», пол гектара огород, в котором, как рабы на плантации, трудилось его многочисленное семейство. При советской власти работал он в колхозе «не пришей рукавом». Тащил с колхоза все, что было можно. Этим и жил. Держал корову, коз, свиней, птиц. Благо советской власти как таковой в колхозе не было – жить было можно. Когда, как и почему он стал параязычником (его собственный термин), не знал никто. Был он мужик с виду открытый, весь на виду, но за словами следил, так что открытость его была особым видом скрытности. Но как ни скрытничал Юрий Тимофеевич, заговорили о нем сельчане. То корова у него вдруг чудесно выздоровеет, то кто-то из детей руку сломает, а через неделю опять бегает, как ни в чем не бывало. Стали к нему обращаться за помощью. Превратился он в местного шамана. Ходили к нему по каждому поводу, но и не обижали. С пустыми руками не обращался никто. Появились единомышленники, а потом и вся деревня переметнулась в параязычество.
Добрались мы к нему уже заполночь. От дома Сторожа до лифта, - правильного из камней круга несколько метров в диаметре, - было, наверно, минут двадцать ходьбы днем. Ночью же добирались мы больше часа. Никогда больше я не встречал таких ночей - абсолютная тьма: ни луны, ни звезд, ни огней… Шли, как большая голубая семья, взявшись за руки. Как только ребята ориентировались в этой тьме? Зато лифт был виден издалека. Он светился собственным белесым светом и был похож на кости большого доисторического животного.
-Прошу, - пригласил Семен Гришу первым войти в круг.
-Только после вас.
-Нет, я настаиваю.
-Прошу вас…
Пререкались они минут пять. Первым не выдержал Семен. Дойдя до средины круга, он исчез.
-Теперь ты, - сказал Гриша.
-Что надо делать?
-Пройти круг.
-Просто пройти?
-Ну, можешь пройти сложно.
В центре круга я вдруг увидел звезды и полную луну. Было светло, как обычно бывает в полнолуние, но после кромешной тьмы… Я даже зажмурился.
Здесь все было своим. Степь, ветер, небо. Пахло водой. Скорее всего, недалеко была речка или озеро. Рядом с кругом стоял видавший виды «Запорожец» к багажнику которого были привязаны спиннинги. Все это было настолько родным, своим, близким…
-Никогда не думал, что буду страдать ностальгией.
-Это не ностальгия. Это эйфория возвращения.
-Она бывает у всех.
-У вас тоже?
Вместо ответа они рассмеялись.
-Садись, - сказал мне Семен.
-Черт! Даже «Запорожец» машиной кажется.
-А чем тебе не нравится «Запорожец»?
-Сейчас мне нравится все. Даже Филипп Киркоров.
-Запомни, салага, в рыбацко-сельской действительности Запорожец – незаменимая вещь. Маленький, неприхотливый… Проходимость бешенная. Проползет там, где любые «Волги» с «Жигулями» застрянут. А воровать с полей… - он причмокнул губами, словно пробовал редкий деликатес, - его и загрузить можно, и на руках перенести, и бросить, если что, не жалко.
Ода «Запорожцу» продолжалась всю дорогу, благо, ехать было не долго. Минут через пятнадцать послышался собачий лай, и мы въехали в небольшую, но зажиточную деревню. Дома, по крайней мере те из них, что я видел, были большие, добротные, облицованные «итальянским» кирпичом.
-Приехали.
-Ужинать и спать, - распорядился Юрий Тимофеевич.
Я как-то и не возражал. К тому же перспектива принять настоящий горячий душ, поесть человеческой пищи, затем лечь в постельку, мягкую удобную постельку… У Сторожа спать приходилось на каких-то тюфяках.
Весь день я отъедался, отсыпался, купался в реке. Сходил даже в местную парикмахерскую, где меня почти неплохо подстригли. В общем, я был счастлив. Почти. Ожидание грядущего было тем гвоздем в ботинке, который нет-нет, да и давал о себе знать.
Вечером мы выехали в степь. Возле большого «пионерского костра», который еще не горел, собралась почти вся деревня. Кто-то играл на гармошке, кто-то выплясывал. Повизгивали девчонки. Из рук в руки передавались бутылки с горячительными напитками. При нашем появлении все как-то стихли и стали немного серьезней.
-Выпей, - Юрий Тимофеевич протянул мне стакан с неприятно пахнущей густой как сироп жидкостью.
-Что это?
-Пей.
Для чего-то зажмурившись, я залпом в три глотка осушил стакан и приготовился к самым неприятным последствиям. На удивление пойло пошло легко. По тело растеклось приятное тепло, как после хорошего коньяка. На душе стало легко и спокойно, словно душа примирилась сама с собой.
-Поджигай.
Мне дали факел, и я сунул его в самое сердце башни из соломы и веток. Костер вспыхнул, словно был облит бензином. Я отошел на безопасное расстояние и повалился в траву. Постепенно взгляд зафиксировался на огне. Концентрация была настолько сильной, что все остальное просто перестало для меня существовать. Время остановилось. Свет стал густым и тягучим, как молодой мед. Вдруг я услышал тихую, незатейливую мелодию. Кто-то играл на одной из народных дудочек (ничего не смыслю в музыкальных инструментах). Мелодия была простой, и в то же время она была словно сотканной из моей души. Огонь тем временем начал менять форму и очертание. Он обретал характер и волю, он становился кем-то, личностью, существом. Огонь танцевал под эту мелодию. Он был счастлив.
-Пойдем, - пламя протянуло мне руку.
Я инстинктивно отшатнулся.
-Не бойся. Я не причиню тебе зла. Пойдем.
Огонь взял меня за руку и привлек к себе.
-Пойдем.
Страх исчез. Словно загипнотизированный, я стоял среди огня и не чувствовал боли.
-Танцуй со мной.
-Я не умею.
-Здесь не нужно умение. Просто танцуй.
И я превратился в… Я был словно как птица, но я не был никем из живущих или когда-либо умерших. Я мог ходить, летать, плавать, проходить сквозь стены… Идеальный наблюдатель, наверно, будет единственно возможным определением этого состояния. Я был в железнодорожном тупике. Между вагонами стоял стол, на котором красовался шикарный медный самовар. За столом сидели шестеро: худой и заметно постаревший Карл Дюльсендорф, симпатичная Света и еще четверо агнцев. Я знал их, несмотря на то, что видел впервые. Затем я увидел себя среди вагонов. Мы не были сильно похожими внешне. Посторонний человек не принял бы нас даже за братьев. Но мы были единым целым. Я мог видеть, слышать, чувствовать все, что и он. Я знал каждую его мысль.
-Хлебни на дорожку, - предложил мне Дюльсендорф.
-Спасибо. Я не хочу.
-Послушай. Путь у нас не близкий, а времени всего один день. Я тебе не чаи гонять предлагаю.
-А как же допинг контроль?
-Вот опоздаем, будет тебе допинг контроль.
Я вспомнил ужасных лесных тварей, и меня передернуло.
-Пей и иди переодеваться.
Вкусный, немного терпкий напиток сразу же поднял настроение.
-Вперед.
Мы как-то разом поднялись все на ноги и бодро зашагали вдоль железной дороги. Было жутко неудобно идти и лететь одновременно. Мой мозг, привыкший к одной форме существования, отказывался принимать происходящее. На краю Дюльсендорфовской вотчины нас ждала странная, выполненная в духе сюрреализма, конструкция из линз и зеркал.
-Осталось не более трех минут, - буркнул Дюльсендорф, - все готовы?
Ему никто не ответил. Каждый предпочитал нервничать сам по себе.
Минуты через три солнечный луч попал на одну из линз, и все устройство вспыхнуло ярким, разноцветным сиянием. В тот же миг «открылись ворота», и мы увидели лес.
-Бегом! – рявкнул Дюльсендорф, подталкивая нас в спины, - сейчас зевать нельзя, иначе…
Грозный, пробирающий до костей вой стал подтверждением его слов.
-Пошли, - приказал он и бодро зашагал вперед.
Следом, в колонну по одному, пристроились агнцы. Мы со Светой замыкали шествие. У нее и у Дюльсендорфа в руках автоматы. У меня за спиной рюкзак с предметами культа. Видение сменила абсолютная, бесконечная тьма, существующая вне пространства и времени. Меня словно бы окатила волна ужаса.
-Не бойся, - услышал я голос огня, - Это всего лишь первичный свет, из которого и появился Мир.
-Какой же это свет, если…
-Это прообраз всего сущего. То, что ты привык считать светом – всего лишь жалкая тень. Смотри.
Я снова был в лесу. Наверно, мы прошли уже достаточно много. Я шел впереди Светы, и ее взгляд буквально сверлил мне спину. С каждым шагом это напряжение возрастало. Оно становилось невыносимым.
-Ты ведешь себя так, словно я пообещал на тебе жениться, а сам…
-Если бы…
-Только не надо смотреть на меня так, словно я последний негодяй.
-А ты так не считаешь?
-Я?!!!
-После того, что мы для тебя сделали…
-После того, что вы для меня сделали, я готов вас придушить голыми руками.
-Идиот! Ты не понимаешь, какие горизонты открываются перед тобой!
-У меня была моя жизнь, которой теперь нет, а пялиться на горизонты не в моих правилах.
-К тому же вы меня дурите даже сейчас, - добавил я после значительной паузы.
-Интересно, это каким же образом?
-А где мой пробковый шлем?
-Дурак!
-Силы поберегите, - приказал Дюльсендорф.
И снова тьма сменила видение.
-Не волнуйся. Мы пропускаем только незначительные фрагменты, - сказал огонь.
-Я не…
Он улыбнулся. Я не видел его, не видел его улыбки, но я понял, что он улыбнулся загадочной улыбкой понимания, тогда как я…
-Шире шаг! Опаздываем, - распорядился Дюльсендорф.
-Двадцать минут. Не больше, - сказал он, посмотрев на часы.
Мы остановились на развалинах древнего здания. Скорее всего, храма. Остатки стен были усеяны письменами на непонятном языке и картинами – порождением больного воображения художника-сюрреалиста. Мы лежали вповалку среди камней и жадно хватали воздух ртами. Казалось, прошло не более пяти минут, когда Дюльсендорф засуетился. Он достал из своего рюкзака (рюкзаки были только у нас двоих) флягу и небольшой стаканчик.
-Осторожно. Расплескаете – и можете не дойти.
Мы бережно выпили по порции волшебного эликсира. Это были первые глотки жидкости за весь поход.
-Вперед.
На вершине горы, там, куда мы спешили горел костер.
-Хорошо ходите, - встретил нас Каменев.
-Я же говорил, - прошептал Дюльсендорф.
-Прошу к столу. Ничего, что не совсем по этикету?
Он снял котелок с огня и раздал всем ложки. Мы жадно накинулись на еду. Это был соус. Густой мясной соус. Странный, но чертовски вкусный соус. Пока мы ели, стало совсем темно. Скорее всего, коренья тоже обладали каким-то действием, потому что мы почувствовали себя так, словно отдыхали несколько дней.
Мы находились на ровной площадке, выполненной из монолитного камня, гладкого как стекло. В камне были вырезаны неглубокие канавки, где тихо горело асбестовое масло. Был абсолютный штиль, и масло горело неподвижным пламенем, что придавало картине некий неземной вид. Пламя образовывало магический символ, разделяющий плоскость на две части: внутреннюю и наружную. Внутри символа было три круга одинакового диаметра и одинаковой глубины. Круги образовывали равносторонний треугольник, центром которого была звезда Давида. За пределами символа было четыре овальных углубления, связанных между собой сложной системой канавок. Странно, но, несмотря на то, что канавки пересекались, масло не выходило за пределы символа.
-По местам, - приказал Дюльсендорф.
Каждого из нас он поставил подле своего углубления, а сам стал в центре звезды Давида. Дюльсендорф запел странную песню на незнакомом мне языке, но, казалось, что я понимаю значение каждого слова. Это значение было выражено тишиной, которую скрывали слова, и я слышал и понимал все отголоски этой тишины. Песня оборвалась. Дюльсендорф резко поднял руки вверх, и агнцы рухнули на землю, точно молящиеся мусульмане. Дюльсендорф перерезал им горла. Когда кровь заполнила углубления и канавки, он выкрикнул слово, от которого кровь загорелась ярким небесно-голубым пламенем, преобразившим все вокруг.
Он вновь выкрикнул слово, и мы, словно зомби, потерявшие контроль над собственными телами, начали раздеваться до гола. Впечатление было такое, что кто-то другой завладел моим телом и хозяйничает там вместо меня. Раздевшись, мое тело вступило в круг и село по-японски лицом к центру.
Дюльсендорф ловко отрезал у Светы пучок волос и, макая его в кровь, принялся рисовать на наших телах магические узоры. Высыхая, кровь начинала светиться еще ярче.
Все это время я был и словно бы не был. Не было ни чувств, ни мыслей, ничего того, что я привык ассоциировать с понятием «я». Я был полностью подавлен чужой волей, и мое сознание, на редкость ясное и всепонимающее, жило как бы отдельно от тела.
Дюльсендорф достал прямо из воздуха горящий факел и поднес его к светящейся в канавках крови. Кровь вспыхнула, и нас отбросило взрывной волной, которая бережно подняла нас на воздух и отнесла на безопасное расстояние.
А в самом центре площадки, там, где была звезда Давида, появилась небольшая воронка смерча, который медленно набирал силу. Он рос, менял цвет и форму, а я смотрел и не мог отвести глаз. Когда этот вращающийся поток достиг метров трех высоты и метра полтора в диаметре, вращение прекратилось, и я увидел врата. Конечно, никаких врат там не было, а была бесконечная дорожка, такая же, как та, что можно создать при помощи свечей и зеркал. Там не было света, но не было и тьмы.
Там была ОНА. Среднего роста, изящная, в длинном пальто темного цвета и ботиках на шнурках под цвет пальто, к которым не приставали ни пыль, ни грязь. Женщина-тайна, женщина-мечта, женщина-нагваль. На ее лице играла улыбка. Лучезарная, казалось, она шла, не касаясь земли ногами, и само время почтительно уступало ей дорогу.
Во мне вспыхнуло благоговейное обожание, поклонение, любовь. Ее магнетизм полностью реориентировал мою волю, выстроил ее вдоль своих силовых линий подобно тому, как обычный магнит выстраивает железные опилки. Я полностью принадлежал ей, и я был счастлив, безмерно счастлив. Я забыл обо всем вокруг. Я был в сетях ее обаяния. Весь оставшийся мир просто исчез за ненадобностью.
У входа ее ждал Дюльсендорф. Его лицо сияло торжеством. Он, словно все это происходило на каком-то приеме, галантно подал ей руку, помогая вернуться в наш мир.
Вдруг произошел сбой, и, казалось бы, отрепетированная раз и навсегда сцена пошла на перекос. Улыбка торжества как вода с оконного стекла стекла с лица Дюльсендорфа. А дальше все словно в покадровой съемке: ОНА, закрывающая собой Дюльсендорфа, нечеловеческий крик Каменева, автоматная очередь… В следующее мгновение я увидел Свету, бросающую ставший не нужным автомат, искаженное лицо Каменева и Дюльсендорфа в броске хищника.
И ОНА на спине на каменном полу в неестественной позе. Шляпка с вуалью слетела с ее головы, и теперь было видно прекрасное, совсем еще девичье лицо и широко открытые глаза с застывшим в них удивлением. А вместо фона увеличивающееся кровавое пятно.
-Я не Иов! – заорал я как сумасшедший, - я отрекаюсь от тебя! – прокричал я три раза, и, прыгнув в проход, с силой ударил себя ритуальным ножом в сердце, - будьте вы прокляты!
Вновь тьма окутала все вокруг. И в этой тьме я увидел, как мой поступок привел в движение границы миров. Они закрывались, рушились, вырастали и исчезали вновь…
-Пойдем.
Огонь принял вид человека.
-Куда ты меня ведешь?
-Я хочу показать, как это должно было бы быть.
От его слов мне почему-то стало вдруг грустно.
-Я что-то сделал не так?
Огонь не ответил. Он привел меня на лесную поляну, в центре которой горел костер.
-Это для тебя, - сказал он, - но ты не бойся. Больно не будет. Смотри. Он прикоснулся ко мне, и я испытал чувство небывалой радости. Я горел не сгорая. Я рождал пламя, не сгорая в нем. Это было неописуемое чувство…
-Ну ты даешь! Разделся до гола и прыгнул в костер. Мы думали все, однако ты не горел. Ты горел. Ты весь был факелом. И хоть бы хны. Огонь резко потух и ты даже не закоптился. Это хороший знак.
3
-Знаешь, мне все чаще кажется, что люди не там ищут бога. Я имею в виду тот образ и подобие, по которому… и так далее. Для одних это нравственная категория, для других нечто огромное и грандиозное, для третьих… - Сторож развел руками, - мне же кажется, что бог должен быть простейшим структурным элементом, комбинации которого, в свою очередь, уже порождают все то многообразие, которое и есть Мир. Кроме того, этот элемент должен иметь волю, собственный план творения и способность творить. Ибо без практического выхода это будет бог в себе.
-Если я правильно понял, кирпич – это бог стены.
-Не совсем. Кирпич отвечает только одному из перечисленных требований. Он не имеет воли, не содержит плана стены и не способен сам сложиться в стену без посторонней помощи. В качестве примера подойдет живая клетка – простейшее звено любого организма. При благоприятных условиях одна клетка способна породить все многообразие живых форм.
-Да, но клетка сама по себе достаточно сложный объект. К тому же она может действовать только в уже сотворенной реальности.
-Я не об этом, - отмахнулся он от моих доводов, - никто не пытается представить бога в виде подобной клетки. Это должно быть нечто более элементарное, чем мысль, энергия, материя…
-Тьма?
-Тьма, как прародитель света… Сложный вопрос. Тем более что эта тьма не имеет ничего общего с темнотой или с отсутствием света. Не стоит покупаться на то, что совершенно неизвестные вещи, которые невозможно даже вообразить, названы привычными словами. Сами по себе слова ничто. Важен смысл. И смысл этот может меняться в зависимости от контекста буквально на противоположный. Ладно, пора спать.
Сторож поднялся на ноги. Я тоже поплелся в дом.
Были прекрасные летние сумерки. Солнце вот-вот должно было сесть за горизонт как раз там, где река соединялась с небом. Мы медленно прогуливались вдоль реки.
-Иногда бывает так, что поражение и победа принимают форму своих антиподов. Читал Акутагаву Рюноске? – спросила Моргана, закуривая сигарету.
-Давно.
-Помнишь историю о табаке и дьяволе?
-Честно говоря, нет.
-Когда Франциск прибыл в Японию, с ним вместе приехал и дьявол. Христиан в Японии еще не было, а, следовательно, некого было искушать. От нечего делать решил дьявол заняться сельским хозяйством. Посадил табак и начал за ним ухаживать. Случилось так, что когда табак вырос, проходил мимо обращенный в христианство купец. Заинтересовался он диковинными растениями. Начал расспрашивать дьявола, что да как. В конце концов, заключили они сделку, что если купец угадает, как называются эти растения, то и поле, и урожай перейдут к нему в собственность, а если нет – гореть его душе в аду. Пригорюнился купец. Тем более что как он ни пытался, не мог узнать название растений. И уже в последнюю ночь пришел он на огород к дьяволу вместе с теленком, разломал оградку, пустил теленка в огород, да еще и огрел хлыстом, чтобы тот резвее носился. Услышал дьявол, что кто-то носится по его огороду, выскочил да как заорет: «Какая скотина топчет мой табак!». Так купец перехитрил дьявола. Акутагава ставит проигрыш дьявола под сомнение. Да, потерял он душу какого-то купца, зато, сколько душ благодаря проигрышу принадлежит табаку?
-Что ты хочешь этим сказать?
-Подумай, - Моргана загадочно улыбнулась.
-Подожди, - дошло вдруг до меня, - но ведь ты…
-И да, и нет. Я нашла дверь.
-Но ведь я видел…
-Огонь?
-Твоя машина вместе с тобой… Они убили тебя!
-Никто меня не убивал.
-Я сам видел.
-Что ты видел?
-Ты была в той машине.
-Ну и что?
-Ну и что?
-Не всегда очевидные вещи являются правильными. Ты каждый день видишь, как солнце встает на востоке и садится на западе…
-Только не надо лекций про оптический обман.
-Да, но что бы ты видел, если бы это не было обманом? И в чем тогда разница?
-Подожди. Но тогда…
-Что тогда? Да, был взрыв, было обгоревшее тело. Мое, настоящее. Ну и что?
-Ты так спокойно говоришь об этом.
-Вот именно. Я говорю с тобой. Посмертно. Посмотри на меня. Насколько я мертва?
-Но зачем?
-Твое похищение… чем не повод? К тому же я не хотела мешать этим людям.
-Ты?!
-Запомни: мы все носим по несколько масок, но не имеем лиц.
-Значит, ты сама устроила этот взрыв…
-Я прошла через дверь. Как твой друг.
-Так он там?!
Она кивнула.
-Это та дверь, которую должен открыть я?
-Ты должен открыть парадный вход, тогда как мы пользуемся плохо закрытой форточкой.
-Расскажи мне о них.
-Ты не сможешь понять. Да я и не знаю, как рассказать об этом. Подожди. Скоро ты все узнаешь сам.
-Но эксперимент, почему он не избавится от посторонних?
-Та сторона достаточно сильна, чтобы…
-Я о параязычниках и прочей шпане.
-Они как тараканы. Сколько ни трави, всех не перетравишь.
Моргана затушила окурок ногой.
-У меня такое чувство, будто Господь решил вдруг позабавиться, и столкнул всех их вместе. Эксперимент, драконы и прочая шушера… Все заняты. Все плетут интриги, сражаются, убивают. Прекрасная ширма для того, чтобы спрятать действительно нужных людей.
-Ты о ком?
-Лягушка откладывает тысячи икринок, в результате выживают единицы, которые дают потомство. С точки зрения эволюции, необходимы только те особи, которые выживают и дают потомство. Остальные статисты. Неудачные варианты или чей-то корм. Тоже самое и люди. Только мы должны дать… пусть будет метафизическое потомство, других слов все равно нет. Мы должны породить нечто, действительно важное. Настолько важное, что мир до сих пор продолжает терпеть человечество вместе со всеми его бесчинствами.
-Тогда зачем вся эта возня?
-Мы бродячий театр, дающий спектакль для чуть не умершего от скуки бога.
-Хреновый, надо заметить, театр.
-Другого нет.
-Жаль.
-Не жалей. Другой еще не значит лучший.
-Подожди. Но тебе там нравится.
-Еще не знаю. Там все по-другому. Совершенно все.
Солнце полностью опустилось за горизонт.
-Мне пора.
-Мы увидимся?
-Не знаю. Да, чуть не забыла! У тебя есть шанс.
-Какой?
Она не успела ответить. Абсолютная, безграничная тьма окутала все вокруг. Я проснулся.
-Скажи, а почему ты не стремишься по ту сторону? – спросил я Сторожа за завтраком.
Это был наш прощальный завтрак.
-А зачем?
-Но ведь другие зачем-то рвутся. А ты…
-Где бы я ни был, это буду я, так что какой смысл что-либо менять?
-Но ведь для чего-то ты убежал сюда?
-Тогда я этого не понимал.
-А сейчас?
-Сейчас мне уже все равно.
-Тогда почему не вернешься домой?
-А зачем. Везде едино.
-Странный ты человек.
-Возможно…
-Жаль, что мы больше не встретимся.
-Кто может гарантировать что-либо в этом мире. Чаю?
-С удовольствием. Так ты смирился?
-С чем?
-С тем, что ничего нельзя сделать.
-Я этого не говорил.
-Но…
-Важно, кто ты.
-И кто я?
-Не ищи, и найдешь. Не стучи, и откроется.
4
-Почему параязычники? – корова забавно наморщила лоб.
Мы сидели в маленьком кафе на улице: несколько столиков, милая барышня-официантка, зонтики с рекламой пива. Это была тихая, утопающая в зелени улица только для пешеходов. Миниатюрный уголок Европы в нашем диком краю. Я пил пиво, мягкое холодное пиво. Корова пила коньяк.
-Почему параязычники? Математики в таких случаях говорят: от противного. Сначала они были язычниками. Потом, пообщавшись с ныне здравствующими язычниками, переименовали себя в неоязычники. Оказалось, есть и такие. Пришлось переименовываться в параязычники.
-Это все ясно, но почему именно язычники, причем не простые а с… выгибонами, - нашел я подходящее определение без мата.
-Возвращался как-то Юрий Тимофеевич домой. Ездил он куда-то по каким-то делам, нам это сейчас не важно. Ездил он на колхозной лошадке, запряженной в колхозную же телегу. Я как животное не тягловое, в телегах ничего не смыслю. Был Юрий Тимофеевич немного поддатый. Не сильно, а так, для пущего оптимизма, так что происшедшее с ним вряд ли можно считать результатом употребления водки. К тому же водка была хорошая, не то, что сейчас, да и закусил он знатно. Было темно, но еще не поздно. Управлять лошадкой не было никакой необходимости. Она сама хотела быстрее домой. Делать было нечего, и Юрий Тимофеевич лежал на скудных остатках соломы и смотрел в звездное небо… Даже и не думай сюда подходить.
К кафешке нетвердой походкой уверенно рулил какой-то Полиграф Полиграфович местного разлива. Но едва он попытался войти на территорию, как перед ним возникли двое из ларца внушительного сложения.
-Ты куда?
-Я? – искренне удивился Полиграф.
-Ну не я же.
-Я просто. Иду.
-Ну и иди. Только мимо иди.
-Я…
-Иди уже.
-Вот это называется сервис. А то вечно в большевистские времена подселят пару таких в приличный дом, и хоть вешайся. С ними же ничего невозможно сделать. Только стрелять, - корова допила залпом коньяк.
-Еще? – спросила возникшая как по команде официантка.
-Пожалуй.
-Одну минуточку.
-Так вот, - продолжила свой рассказ корова, - Ехал он так домой. Никого не трогал. Захотелось вдруг ему остановить лошадку. Вот невмоготу ехать дальше, и все. Остановился он, слез с телеги, прошелся. Захотелось ему поссать, извиняюсь за такие подробности. Поссал. Не полегчало. Вдруг буквально в нескольких шагах от него, совсем рядом, что-то вспыхнуло яркими разноцветными огнями и в небо. Юрий Тимофеевич настолько ошалел, что застыл как вкопанный. Он словно бы замер, причем весь, включая мысли, чувства, эмоции… Все вдруг остановилось. И такое снизошло на него блаженство… Ничего похожего не испытывал Юрий Тимофеевич. Когда он очнулся, никого рядом с ним уже не было. Штуковина улетела, лошадь, испугавшись вспышки, умчалась прочь.
-Очередная история про инопланетян?
-Да причем здесь инопланетяне! Вечно ты не дослушаешь, и начинаешь городить… - корова от души ваматерилась и продолжила, - неизвестно, что это была за фигня. Да и не в ней дело. Толчком к этому может быть все, что угодно.
-Извини. Сглупил.
-Пошел Юрий Тимофеевич пешком. А вокруг трава, небо, звезды. Дрянь какая-то в траве орет. Красота. И все это настоящее, живое, говорящее на языке жизни, только он никогда раньше его не слышал. А тут словно пробки из ушей вытащили. Идет Юрий Тимофеевич, матерится, плачет от счастья. Когда эйфория закончилась, уже дома, на следующий день, задумался Юрий Тимофеевич. С одной стороны, он был готов поклясться, что все, что он пережил, было на самом деле, с другой, его комсомольско-атеистическое воспитание не позволяло принять что-либо, отдающее мистицизмом и не имеющее рационального объяснения. Вернее, рациональное объяснение было, но только одно: тише мыши – едет крыша. Записываться в дураки ему совсем не хотелось. Решил он ничего никому не говорить, да разве такое утаишь. Заметили люди, что что-то с ним не так, начали перешептываться. Тут еще его любимая корова заболела. Ветеринар так ему и сказал: режь пока не поздно. А у него рука не поднимается. Что делать? Подошел он тогда к корове, взял ее морду в руки. Стоит рядом с ней. Гладит по голове и плачет. И тут словно кто шепнул ему, что надо делать. Пошел он в степь, насобирал каких-то травок, заварил… Отпоил корову. Буквально через месяц сынишка его сломал руку. И так неудачно сломал. До больницы хрен знает сколько. И снова как кто-то шепнул ему, что в больнице будет только хуже. Сделал он все, как надо, и через месяц сын был точно как новый. Поехал он тогда за тридевять земель к попу, туда, где его никто не знает. Тот, естественно, начал про Библию твердить. Понял Юрий Тимофеевич, что никто на его вопросы ответа не даст, что надо все самому. По крупицам, у каждого дерева, у каждой травинки выпытывать. А там стоит только копнуть… Потом появились ученики, единомышленники. Хочешь-не-хочешь, а понятийный аппарат создавать надо.
-А сторож?
-Сторож… - корова хитро улыбнулась, - Сторож – это Сторож. Еще тот конь, надо сказать. Его просто так, голыми руками… Да ты сам взгляни.
-Он здесь?!
-Совсем рядом.
-Так чего же ты…
-Пойдем?
-Спрашиваешь.
-Милая барышня, счет, пожалуйста.
Я полез в карман за деньгами, но корова меня остановила:
-Я угощаю.
-Как знаешь.
Я не халявщик, но если кто-то хочет за меня заплатить…
-Сдачи не надо.
-Спасибо.
-Вам спасибо. Все было просто замечательным.
Мы вышли из кафе.
-Обожаю такие вот места. Тихо, спокойно, не накурено.
-Я сам терпеть не могу табачную вонь.
-А есть, когда вообще кто-то рядом курит, это верх… - корова развела «руками», так и не найдя нужного слова.
-С тобой трудно не согласиться.
-Правильное легко.
Так, беседуя ни о чем, мы медленно шли к базару.
-А он не сбежит?
-Кто?
-Сторож.
-Смеешься?
-Ну вдруг ему куда надо. Откуда мне знать?
-Ему давно уже никуда не надо.
-Но…
-Помолчи. Ты и так уже наговорил глупостей на год вперед. К тому же…
По базару, шатаясь, брел изрядно поддатый Сторож.
А я сижу на крыше и я очень рад,
Я сижу на крыше и я очень рад,
Потребляю сенсимилью, как аристократ;
Я сижу на крыше…
Горланил он во все горло, размахивая в такт пению бутылкой с горячительной жидкостью. Глядя на него, я вспомнил трех знаменитых обезьян, только в отличие от них Сторож демонстрировал броуновское движение, постоянно натыкаясь на людей или прилавки.
-Он ведет себя так, словно он у себя в степи.
-Никого не замечает?
-Мягко сказано.
-А ты знаешь, он прав. Здесь действительно никого нет. Это очень трудно понять, и еще труднее донести. Вспомни Диогена и его фонарь.
-Во времена Диогена менты не гасили философов.
-Ты прав. Нравы действительно давно уже не те.
-Его надо остановить.
-Останови лучше себя.
-Цацкаться с ним менты не будут.
-Его это не волнует. Его ничего уже не волнует, а тем более такая ерунда…
-Менты далеко не ерунда.
-Для тебя, но не для него.
-Это еще почему?
-Потому что ты все еще есть, а его уже нет. У него теперь только одна проблема: как донести то, что он понял.
-Ты можешь изъясняться понятней?
-Попробую:
Пророк Нафтали возвращался домой,
Танцуя с бутылкой пустой.
Шептала ему, целуя, Земля:
"До дна пей мою любовь."
Как дикие лошади мчались сердца,
И реки отправились вспять.
И улыбаясь, спросила она:
"Когда ты придешь опять?"
Пророк Нафтали возвращался смеясь.
Хотелось ему кричать:
"Куда бы, любимая, я ни пошел -
Ты будешь меня встречать.
Куда бы ни глянул -
Ласкать мой взор будет твоя красота.
И все, что услышу я - о любви
Будет песня твоя.
И если накормят меня - это ты
Тихонько накроешь на стол.
И если мне подадут воды -
Ты чашу наполнишь вином.
А если кто-то воткнет в меня нож
По самую рукоять -
Я знаю, любимая, все равно
Меня у тебя не отнять".
-…
-Помолчи. Ты слишком далеко от правды, чтобы говорить, и слишком близко, чтобы болтать. У тебя есть шанс. Впитывай. Смотри и впитывай.
-Об этом говорила Моргана?
-Ты неисправим. Ладно.
Корова махнула хвостом, и мы очутились в темной, набитой до отказа всякой всячиной комнате. В нос ударил запах пыли и затхлости. Окна здесь были закрыты в несколько слоев поклеенными друг на друга газетами. Вентиляционные отверстия были либо наглухо забиты, либо вообще отсутствовали. Чего здесь только не было! Посуда, мебель, ковры, книги, газеты, одежда, еда, напитки… Все мыслимые и немыслимые предметы были свалены в одну кучу и густо сдобрены пылью и паутиной. Еда давно уже была испорченной, масло или вино (теперь уже невозможно было понять), придавленное каким-то сейфом, растеклось по комнате. Вещи тоже давно уже были ни на что не годными. Даже на помойку такое стыдно было бы выкидывать.
-Только не вздумай чихать. Поднимешь пыль, и… - прошептала корова.
-Ну и свинарник!
-Это ты.
-Что?
-Это ты изнутри. Твоя личность или то, что ты привык считать собой.
-Хочешь сказать, что я не более чем куча старого дерьма?!
-Очень немногим людям дано это понять. И даже среди них только единицы способны на то, чтобы сделать генеральную уборку.
-Такие как Сторож?
-Сторож давно уже развалил свою комнату и вышел на свежий воздух. Он теперь под открытым небом, и весь Мир стал его домом.
-Так он на той стороне?
-Не болтай глупости. Знаешь, иногда я жалею, что вообще связалась с тобой. Временами ты полный идиот. А когда ты не идиот, ты кретин.
Странно, но я совсем на нее не обиделся. В глубине души я был с ней даже согласен.
-Помнишь, что тебе сказал сторож? Только не глупи. Еще одна глупость, и я пошлю тебя к … матери.
-А он понял?
-Почти. Он в шаге от полного понимания, и он волен в любой момент сделать этот последний шаг.
-Так какого хрена он медлит?
-Из-за таких тупых ублюдков, как ты. Полное понимание похоже на смерть, хотя это принципиально иное явление. Он же остался в шаге от финишной или, если говорить точнее, от стартовой черты, чтобы хоть кому-нибудь показать дорогу. Судьба подарила тебе величайший шанс: свела тебя с человеком понимания, но ты даже не соизволил прочистить уши. Ты был слепо-глухо-немым.
-Еще один человек, которого я разочаровал…
-Его невозможно ни разочаровать, ни очаровать. Он как солнце: светит для всех и ни для кого. Если бы не эта дурацкая затея с вратами…Твоя проблема… каждый человек на своем пути тысячи раз упускает шанс. Это как в детстве в песочнице. Удача как песок убегает сквозь пальцы, и в конечном счете в руке остается одно лишь кошачье дерьмо.
-…
-Помолчи! Твоя проблема в том, что у тебя больше нет времени. Смотри:
И я увидел на стене знакомые часы с 61 делением. Они заметно обветшали и запылились. Некоторые цифры на циферблате вообще невозможно было разглядеть. Часы шли, но шли натужно, механизм работал с каким-то скрежетом. Он вздыхал, стонал, охал, словно запыхавшийся инфарктник, поднимающийся пешком на десятый этаж. Иногда часы замирали, и по несколько секунд стрелки оставались неподвижными, иногда, чтобы наверстать время, стрелки перескакивали через два, а то и три деления сразу.
-Они вот-вот станут. Это твой последний шанс. Если ты не поймешь, они пойдут назад. Тогда ты все упустишь.
-Для нас религия – это интимное переживание человека, некая особая связь с реальностью. Когда это происходит, человек находится в своеобразном состоянии, которое мы называем молитвой. Наш идеал – постоянное пребывание в молитве, но, к сожалению, мы этого не можем. Мы не секта. Не восточный ашрам. У нас нет учителя и учеников. Мы единомышленники, которые ищут молитву. У нас нет философии, нет веры. Мы ничего не знаем о боге, ничего о вселенной. Как впрочем и все остальные. Но мы заявляем об этом вслух, тогда как другие претендуют на то что якобы только они знают какую-то истину. У нас нет церквей, нет заповедей, нет греха. Мы не объединяем нравственность и религию. Мы никому не поклоняемся, никого не донимаем своими дурацкими просьбами и советами. Мы пытаемся принять реальность такой, какая она есть. Принять и жить, согласно законам этой реальности, - врубал меня Гриша в параязычество.
Вернее пытался врубить. Мне же было настолько не до него, что я даже не пытался остановить этот словесный поток. Третий день мы брели по какому-то проклятому богом болоту, которое, с академической точки зрения и болотом, наверно, нельзя назвать. В лучшем случае надо было брести по колено в воде. В худшем приходилось лезть напрямик через камыши, которых здесь была тьма. Иногда приходилось плыть, что с нашей амуницией было бы невозможно, если бы не пустые пластиковые бутылки из-под воды. Они держали не хуже спасательных жилетов. Одеты мы были почти что в скафандры: Плотные брюки, заправленные в высокие армейские ботинки на шнурках. Такие же плотные куртки, застегнутые на все пуговицы. На головах подобие танкистских шлемов, только без наушников. Иначе идти было нельзя из-за какой-то кусачей сволочи: толи клещей, толи змей, толи еще какой ядовитой чертовщины. Шли вчетвером: Юрий Тимофеевич, Семен с Гришей и я.
-Привал, - сказал Юрий Тимофеевич, когда мы вышли на песчаную косу. Песок был желтым и совершенно чистым – туристы в этих краях не водились.
-Здесь можно и искупаться.
Значит остановка надолго. Как иногда мало нужно человеку для полного счастья! Мы сняли с себя всю одежду и плюхнулись на горячий песок. Сначала отдых. А потом уже купание, стирка, обед… И если не думать, что скоро придется снова напяливать на себя все это шмотье и тащиться хрен знает куда по воде или через камыши… Юрий Тимофеевич занялся обедом. Он выглядел так, словно все это время играл в каком-нибудь клубе в гольф.
-Классно, как в походе в детстве...
-Был я разок в походе, - вспомнил очередную байку Семен, - Я тогда заканчивал школу. С учебой у меня проблем никаких не было, к экзаменам почти не готовился. Так, валял дурака. Все мысли естественно о бабах. О чем еще думать? Был у меня друг. Ревматизм. Здоровый детина. Шварценеггеру рядом с ним делать нечего. Было он немного старше меня и тоже заканчивал техникум. Пойдем, говорит, по пиву. Взяли пивка, леща вяленого. Сидим, пьем. Разговор, естественно, вокруг баб. Ревматизм как нервная канарейка. Взахлеб разливается, каких они с Хадсоном телок сняли. Чуть ли не богинь. Рассказал, а потом и говорит: Пошли с ними в поход. А Хадсон? - спрашиваю я. Ерунда, говорит, он Щеколду уже трахнул, поделится. Насторожило меня это прозвище. Кто же хорошую бабу Щеколдой-то звать будет? А она не сильно стремная? – спрашиваю. Да нет, говорит, так себе. Ладно, думаю, всегда можно найти бабу стремнее данной. Приходим на стрелку. Я с пойлом и жратвой. Ревматизм с палаткой – он самый сильный. Девочки уже ждут. Одна высокая, стройная, с красивыми ногами сучка. Другая - ее полнейший антипод. В общем, красавица и чудовище. Кто из них Щеколда, можно было не выяснять. У девочек сумочки с какой-то их бабьей фигней и полиэтиленовый пакет, который, по их мнению, должен тащить кто-то из нас. В конце концов, кулек оказался у Ревматизма. Я на подобные поступки не ведусь. К тому же если Ирочка (так звали красавицу) своими чарами и перспективой первой брачной ночи могла вдохновить Ревматизма на подвиг ради любви, то Щеколда могла меня уговорить разве что пристрелить ее из жалости. Пока мы с Ревматизмом занимались палаткой, девчонки успели изрядно набраться и затеряться в просторах местной флоры. Только мы сели выпить по стаканчику, прибегает щеколда. Взъерошенная, грязная (наверняка успела не раз навернуться), глаза на выкате: Там… там Ирочка…она в… она топится! Ни разу не слышал, чтобы кто-то мог так визжать. Ревматизм, переполненный любовью к ближнему, кидается в пучину, откуда на руках выносит счастливую Ирочку. В общем, Стенька Разин наоборот. Пока они целовались, волна суицида накрыла Щеколду. Пробормотав что-то достойное мексиканских сериалов, она хватает какой-то пояс и бежит в рощу вешаться. Ревматизм занят Ирочкой, мне до щеколды нет никакого дела – пусть вешается. Все ж не так скучно. Не тут то было. Ирочка заметила отсутствие Щеколды. А где Марина? Оказывается Щеколду звали Мариной. Вешаться пошла, - говорю так, словно речь идет о погоде. Куда?!!! Туда, где деревья. Скорее, она уже вскрывала себе вены! Ревматизм, вылитый супермен, целует Ирочку и бежит вытаскивать из петли Щеколду. Ирочка выкуривает сигарету и, заскучав, вновь бросается в воду. Ревматизм за ней. Мне ничего не оставалось, как открыть бутылку портвейна, закурить сигарету и наслаждаться походом. Когда еще удастся посмотреть такой цирк. Какого ты тут расселся! Помог бы! – накинулся на меня Ревматизм. Он чуть не плакал. Нахрен они нужны, пусть делают, что хотят. Давай лучше выпьем. …! – выдает Ревматизм, запрограммированный на выполнение миссии 911. В конце концов, ему удалось разрешить эту ситуацию без жертв. Сидим у костра. У щеколды приступ неразделенной любви. Не может она без Хадсона. Я не могу с Щеколдой – плохо иногда быть эстетом. Ревматизм безрезультатно жаждет Ирочку в палатке. У нее острый припадок целомудрия, достаточно, надо сказать, редко с ней случающийся. Щеколда сидит с закрытыми глазами и тихонько скулит, что совершенно не мешает мне любоваться звездами. Твою мать!!!!! – из палатки вылетает Ревматизм, – Ты можешь отправить Щеколду в палатку? Эта е… скотина без нее не может! На Ревматизма невозможно смотреть без слез. Пытаюсь растолкать Щеколду - безрезультатно. Надо тащить. Беру ее за руки, и тут эта скотина кусает меня, что есть силы, за руку. Ах ты, сука! Хватаю ее за ноги и резко дергаю на себя. Она падает вниз лицом. Так тебе, сука, и надо! Тащу ее за ноги в палатку. Ее голова забавно подпрыгивает на кочках. Шеколда пытается возмущаться, но ее рот мгновенно набивается землей и мусором. Отбой. Просыпаюсь под утро от холода. Земля просто лед. Ревматизм с Ирочкой… хоть на праздничные открытки фотографируй. Щеколда тоже спит. Спит и хрюкает от удовольствия. Ну и дрянь же ты, думаю. А холодно. Что делать? Пришлось залазить на Щеколду сверху. Она хоть теплая…
5
-Летит пассажирский самолет. В салон входит стюардесса и говорит: «Уважаемые пассажиры, убедительная просьба. Достаньте свои паспорта, вырвите страницу с вашими данными, сверните ее трубочкой и засуньте поглубже себе в задницы. А то в прошлый раз, когда самолет упал, была жуткая неразбериха с опознанием».
-Ты мне лучше скажи: почему у нас большинство реклам откровенно наркоманского содержания?
-Я думаю, потому, что их делают лица откровенно наркоманского содержания.
-Нет, ты сам посуди. Особенно рекламы леденцов. Показывают, будто это не конфета, а, как минимум, таблетка галлюциногена.
-Ты то чего пенишься?
-А то, что фактически подобные ролики рекламируют не товар, а именно кайф, кратчайший путь к которому лежит через наркоту.
-Ты гонишь.
-Нет, я серьезно.
-Тебе бы в большевистские времена писать статьи в «Комсомольской правде». О вреде рок-н-ролла или о тлетворном влиянии авангарда на умы населения.
Наконец-то мы выбрались из болота. Под ногами было некое подобие дороги. Справа было заброшенное поле, слева лесополоса, превращенная в полосу захоронения бытовых отходов. Фактически мы были на финишной прямой.
-Был у меня прикол, - сменил тему Семен, - работал я тогда на «Газели». Приколол меня шеф перевезти вещи одному чудаку в деревню. Дачный сезон, и все такое. Тип оказался художником. Не знаю, правда, каким. У него окуляры, хрен пулей пробьешь. Дочка и внучка в таких же. У внучки к тому же разрывная граната в голове. Погрузили барахло. Сейчас, говорит, еще кошечек загрузим. А сколько кошечек? – спрашиваю. Три мешка. Ну, думаю, у мужика юмор такой. Нихрена. Выносят они из дома (обычная городская квартира) три неполных мяукающих на разные голоса мешка. Мать моя, думаю, это ж они мне там все засерут. Едем. Внучка меня то и дело достает, чтобы я ехал помедленней, а то ее котиков укачает. Куда, нахрен, помедленней. Еду, как могу. Вдруг она как заорет: Стой! Думаю, что случилось. Оказывается она увидела живописную лужайку и захотела там выпустить котиков, чтобы они порезвились. Какие, говорю, тебе котики. Кто их ловить будет…
-Тихо! – приказал Юрий Тимофеевич.
Он по-собачьи начал нюхать воздух и крутить головой. Мы замерли, кто где был.
-Можешь выходить.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Старенькие сделанные еще тогда, «Жигули» свернули с довольно таки прилично асфальтированного шоссе, притормозив возле указателя «х. Красный» на участок повышенной травматизации с вызывающе издевательским названием дорога. Машина запрыгала на кочках, пару раз зацепив днищем особенно сильно торчащие глыбы засохшей земли, которые щедро наворотили трактора и грузовики.
-Правда что красный х… - пробурчал маленький, лысый толстячок, похожий на отраженного в кривом зеркале знаменитого Вуди Аллена, сидящий за рулем «Жигулей».
Минут через тридцать ерзанья с первой на вторую, он подъехал к умирающему хутору, добрая четверть домов которого была бесхозной из-за жутко неудачного географического положения хутора.
Машина остановилась возле пятого (от начала улицы), довольно приличного дома.
-…! – Выругался Александр Сергеевич, наступив в самый центр еще свежей кучи коровьего дерьма, - а еще главная улица.
Несмотря на то, что улица действительно была главной, названия ее давно уже никто не помнил.
Войдя во двор, Александр Сергеевич первым делом вымыл под колонкой туфли (благо, вода здесь была постоянно), после чего без стука вошел в дом. Ни заезжать во двор, ни запирать машину он не стал.
-Привет, Алеша, - крикнул он, входя.
-Здравствуйте, - навстречу ему из чрева дома вышел крепкий молодой парень лет тридцати.
-Как ты тут? Не скучаешь? – спросил гость, садясь в старое, но удобное кресло.
-Что с ней?
Александр Сергеевич вздрогнул. Он так и не смог привыкнуть к тому, что Алексей мог вот так, сходу понять, в чем суть дела. К тому же он терпеть не мог предисловия и резал всегда, что называется, в лоб.
-Знаешь… ее больше нет.
-Как?
-Бомба в автомобиле.
-Кто?
Она ехала на встречу с объектом, когда… В общем, ее убили, а его похитили.
-И вы хотите…?
-Необходимо найти объект и ликвидировать похитителей. Мы не можем себе позволить оставлять безнаказанными подобные выпады против нас.
-Дайте мне тридцать минут.
-Хорошо.
Волк. Красивое, сильное, выносливое животное с высоко организованной нервной системой. Идеальный охотник, идеальный воин, способный конкурировать даже с таким биологическим монстром, как человек. Образ жизни семейный. Пары образуются надолго. Практически на всю жизнь. Живут волки стаями. Основу стаи составляют родители и дети этого года. Иногда к стае примыкают одинокие молодые волки. Количество волков в стае обычно не превышает 10 – 12 человек. Иногда, в трудные времена, несколько стай объединяются в большие сообщества, чтобы сообща противостоять невзгодам. Такие сообщества насчитывают до сорока с гаком волков. Подобные объединения существуют недолго. Как только жизнь становится лучше, волки вновь распределяются по стаям. Волков смело можно назвать домоседами. Если ничто их не гонит с обжитого места, они живут и охотятся в одном районе и не любят менять логово. Логовом им служат благоустроенные естественные убежища или норы других животных. Сами волки редко занимаются капитальным строительством, предпочитая уже готовое жилье. Возле логова ведут себя осторожно, да и охотиться стараются в нескольких километрах от дома. Волк ночное животное, но иногда бывает активен и днем. Во время охоты волки работают единой командой, четко разделяя обязанности. Общаются при помощи воя и языка жестов.
В мифологии волкам отводится особое место. В языческой Европе и у славян образ волка тесно связан с культом плодородия. Во время жатвы последний сноп часто посвящался волкам. Причем в разных местах к волку относились по-разному: от доброжелательного уважения, до открытой неприязни. В шаманских практиках образ волка тесно связан с магией. Многие войны вместо кольчуг надевали на себя медвежьи или волчьи шкуры, перевоплощаясь во время битвы в зверя. Отсюда, наверно, и пошли легенды об оборотнях.
Он был легендарным волком. Настоящим матерым зверем значительно крупнее овчарки. 70 килограммовый красавец (обычно волки весят 32-50 килограмм) с опаленной мордой и простреленным ухом. Он умел обходить капканы, умел укрываться от пуль, умел обмануть охотников, а в голодное время мог на глазах у хозяев прямо со двора утащить невезучую собачонку…
-Я готов.
Он был в потрепанных джинсах и старенькой футболке.
-Ты не запираешь? – спросил Александр Сергеевич, когда Алексей просто прикрыл дверь.
-Мне тут один рассказывал. Ломали они с другом ворота в гараже. Гараж он снимал, так что они старались действовать аккуратно. Так вот, двумя ломиками они вскрыли его минут за пять.
-Но все равно.
-Ко мне никто не залезет, а если залезут…, - он недобро усмехнулся, - они меня здесь инстинктивно побаиваются.
-Здесь все, - сказал Александр Сергеевич, протягивая ему папку.
-Мне не нужно.
-Ознакомься.
-Зачем? Меня интересуют совсем другие вещи.
А ведь он так и остался зверем! Дикий лесной волк в обличии человека. Говорящий, ходящий на задних лапах, умеющий читать и пользоваться ножом и вилкой, и от этого еще более страшный зверь. По спине Александра Сергеевича прошел легкий холодок. Им нравится тешить себя тем, что они превратили его в человека, тогда как на самом деле… На самом деле он был созданной для охоты машиной, способной чувствовать все, даже этот страх. Александр Сергеевич почувствовал бессильную злобу. Черт! Как только Моргана с ним управлялась? Хотя, что тут удивительного? Моргана – женщина, самка, сука, одним словом. Одна из тех сук, что были отобраны, как и этот зверь. Он интуитивно не любил Моргану. Поэтому они так легко и спелись.
-Сначала к нему, - сказал Алексей.
-Что?
-Я бы хотел заехать к Моргане, но, думаю, там уже ничего нет.
-Согласно…
-Поэтому едем к нему, - оборвал его Алексей.
Вот скотина! Ни слова лишнего. И ни малейшего намека на то, что я тут перед ним как на ладони. Александр Сергеевич представил себя в виде таракана на бесконечной глади стола. Тараканом, над которым занесен для удара тапочек, и нет ни одной щели, чтобы… Эта метафора совсем не прибавила ему настроения.
-Нам лучше там не светиться.
-Нас никто не увидит.
Александр Сергеевич представил себе, как зверя пускают по его следу, и ему стало окончательно не по себе. Этот найдет где угодно и сделает все, как надо. Спокойно, без суеты и лишних движений…Надо взять себя в руки, приказал он себе, чего-то я вдруг разнервничался в последнее время. Все этот чертов проект. Сколько уже людей погибло.
-Остановите здесь, - сказал Алексей, когда до дома объекта оставалось метров 200.
Александр Сергеевич послушно припарковал машину.
Алексей сложил руки на колени, закрыл глаза и начал слушать. Он постепенно сближал свои чувства до тех пор, пока они не превратились в единое целое, включающее в себя все. Это суммарное, шестое чувство и должно было вывести его на след. Когда Алексей понял, что дорога чиста, он вышел из машины и пошел вперед немного по-индейски пружинящей походкой. Он легко открыл дверь и вошел в квартиру объекта. Обычная «хрущевка». Ничего особенного. Холостятский бардак. Было видно, что квартира брошена в спешке. Он прошелся по комнатам, зашел на кухню, сел за стол…
Моргана. Он услышал ее запах. Она бывала здесь довольно часто, сидела за этим столом, варила кофе. Ее кофе ни с чем нельзя перепутать. Здесь была и другая, которая пахла враждой. Они не любили друг друга. Но не из-за него. Бытовая ревность былых обид. И было что-то еще, что-то еле заметное, что он не мог разобрать. Когда все до мельчайших оттенков было впитано, и рассортировано в памяти, он вышел из квартиры и медленно пошел к машине.
-Туда, - сказал он, садясь внутрь.
Когда они подъехали к забегаловке, там уже все было чисто. Даже асфальт и тот отмыли. Все хотели поскорее забыть о происшедшем. По официальной версии взорвалось плохо установленное газовое оборудование, которого у нее отродясь не было. Он вышел из машины и, полу прикрыв глаза, медленно прошелся вдоль дороги.
Обилие запахов захлестнуло его. Лишние люди, лишние машины, лишние события… И из этого обилия информации ему надо было выделить ту, которая ИМЕЛА НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ ОТНОШЕНИЕ К ДЕЛУ. Он остановился, закрыл глаза и вновь объединил все чувства в одно. И опять что-то еле уловимое, воспринимаемое на границе между чувствами и иллюзиями витало в воздухе.
2
-Актуальность данного проекта заключается в том, что нам все чаще приходиться сталкиваться с задачами, требующими для своего решения наличия целого ряда навыков, которые мы с вами практически безвозвратно утратили вначале в результате эволюции, а затем уже и в результате цивилизации. Прибегать к помощи животных не всегда бывает возможно, к тому же контакт между человеком и животным на уровне обмена информации настолько мал, что его не стоит даже принимать в расчет. Использование дромов невозможно по двум причинам: во-первых, дромы слишком экзотически выглядят для наших мест; а во-вторых у дромов практически нет опыта общения с людьми. Мы, как вы понимаете, не в счет. Поэтому целью нашего проекта является создание высокоразвитого существа, наделенного как лучшими человеческими качествами, так и всем необходимым арсеналом животного. История знает ряд случаев, когда животные воспитывали человеческих детей. Это воспитанники психологически были такими же животными, как и их приемные родители, и никакие попытки превратить их обратно в людей не привели к успеху. Поэтому первое, чему мы уделяли пристальное внимание, это создание методики воспитания или очеловечивания. Так в результате многолетней работы появилась терапия Клаймана. Подробно на ней мы останавливаться не будем. Скажу только, что в результате терапии мы фактически внедряем в испытуемого те или иные личностные качества с легендой или без. Объектом эксперимента будут дети обоих полов до 1 года. К сожалению, нам придется довольствоваться сиротами или теми детьми, от кого, в силу разных причин, отказались родители. Не лучший, надо сказать, контингент. Дети будут отбираться сериями по пятьдесят человек с интервалом в десять лет. Количество серий будет определено решением основной задачи проекта. Другими словами, мы собираемся работать до победного конца. После первичного отбора дети будут переданы на воспитание в семьи дромов, где их будут воспитывать, как настоящих дромов: сильными и здоровыми. Именно дромы должны будут заложить ту психическую основу, на которую мы будем накладывать последующие личностные слои. Затем, в возрасте десяти лет, дети будут изъяты из семей и переведены в лабораторию, где в течение месяца в них будет внедрена животная матрица, после чего на шесть месяцев они будут выпущены на свободу в естественную среду обитания. Естественную, разумеется, для матричного животного. После этого, в случае удачного вторичного отбора, наступит вторая фаза или очеловечивание. На этой стадии терапия будет совмещена с обучением методом контакта с живыми людьми. Эта стадия эксперимента, если повезет, тоже должна будет продолжаться от пяти до десяти лет. Вот, собственно, и все.
Закончив доклад, Владимир Геннадиевич закурил сигарету и сделал большой глоток прямо из бутылки. Пиво было свежим и не совсем холодным, как он и любил. Они были на пикнике. Озеро, песчаный берег, трава. Метрах в трехстах от них начинался сад. Водители чуть поодаль натирали до блеска «Волги». Им совсем не надо было слышать, о чем говорили трое мужчин и две женщины возле костра, на котором жарилось мясо. Как сказал бы шутник: картина Репина «Начальство на отдыхе». На отдыхе же начальство было только для посторонних глаз. Шло закрытое совещание Комитета.
Какие есть вопросы к докладчику? – спросил высокий худой мужчина кавказского типа. На вид ему было под пятьдесят.
-Скажите, милый Владимир Геннадьевич, а зачем все эти сложности? Я имею в виду сначала дромов, потом животных. Масло масляное получается, извините за сравнение, - взяла слово миловидная женщина лет сорока.
-Не скажите, Ольга Николаевна. При всех своих достоинствах дромы имеют один важный недостаток: у них нет опыта общения с людьми, тогда как объект, в конце концов, должен будет действовать исключительно среди людей.
-Тогда почему вы не откажетесь от дромов?
-Это невозможно. Детей надо выращивать, воспитывать, прививать определенные качества. Не думаете же вы, что можно вот так подложить пятьдесят младенцев в логово волка? Человеческое вмешательство на данном этапе эксперимента принципиально недопустимо.
-Скажите, а почему выбор пал на волков? – спросил тучный мужчина с обрюзгшим лицом.
-Тому несколько причин. Во-первых, волки – это, своего рода, евреи леса. Подобно еврейскому народу они долгое время уничтожались практически повсеместно, но умудрились выжить. Волк знает психологию людей, умеет уходить от пуль, умеет обходить капканы, может на глазах хозяев утащить даже собаку с цепи. Волки - наши серьезные конкуренты. Уже только это является неплохим основанием для выбора. С другой стороны, между волком и человеком существует некая духовная связь. Недаром чуть ли не у всех народов в языческих культах присутствует волк. Да и мифы об оборотнях появились не на пустом месте. Были воины, которые вместо доспехов надевали волчьи шкуры, и если не физически, то, по крайней мере, духовно перевоплощались в животных.
-Какие планируются потери? – вновь взяла слово Ольга Николаевна.
-Поясните.
-Я хотела бы знать, каков шаг на успех. Другими словами, сколько должно погибнуть детей на каждого удачного воспитанника?
-Я думаю, если мы получим хотя бы одного удачного воспитанника, эксперимент можно считать удачным.
-Какие планируются затраты? – спросила вдруг, казавшаяся безучастной, сухая, похожая на вяленную тарань, дамочка лет пятидесяти пяти.
-Как я уже сказал, мы не можем прогнозировать количество серий.
-Тогда скажите, в какую сумму нам обойдется каждая такая серия?
-Честно говоря, вопросы финансирования выходят за пределы моей компетенции, но если хотите, мы пришлем вам подробную смету.
-Это будет весьма любезно с вашей стороны.
-Тогда во вторник. Нормально?
-Вполне.
-Вы не могли бы более подробно остановиться на критериях отбора детей? – поинтересовался милый, похожий на библиотекаря или архивариуса старичок.
-Как я уже говорил, это должны быть дети из детских домов или роддомов…
-Извините, что перебиваю, но я не об этом. Меня интересует, по каким критериям будет отдаваться предпочтение тем или иным детям, если так можно спросить?
-Критерием будет субъективный выбор одной из наших лаборанток, показавшей высокий уровень интуитивного видения.
-Спасибо.
-Еще есть вопросы? Нет? Тогда я позволю себе спросить: Во время доклада, говоря о второй фазе, вы сказали, если повезет. Не могли бы вы прокомментировать эти слова?
-После первой фазы объекты должны будут успешно пройти через испытание. Испытание достаточно серьезное, настолько серьезное, что, возможно, нам не с кем будет проводить вторую стадию эксперимента.
-Какое именно испытание вы планируете?
-Испытание на выживание. Мы планируем настоящую охоту по всем правилам искусства.
-Облава на детей?
-Именно.
-А вам не кажется, что возраст тоже стоит все-таки учесть?
-Нам нужен идеальный боец. К тому же для животного десять лет – срок не малый.
-Но они же все-таки человеческие дети.
-Согласен. Поэтому мы создаем достаточно гибкую методику для данного проекта, которая позволит вносить серьезные поправки.
-У меня больше вопросов нет.
3
Его номер начинался с цифры 6. Шестая серия. Пятьдесят лет упорного труда, 250 детских жизней…
Его номер был 628. Он не был ни сиротой, ни брошенным родителями ребенком. У него были мать и отец. Настоящие молодые родители, которые с нетерпением ждали появления на свет своего первенца
-Какой чудесный малыш! – воскликнула Галина, услышав его плач.
Дело было в одном из маленьких районных роддомов, куда они приехали посмотреть на очередного кандидата в Маугли. С первого же взгляда было ясно, что ребенок (тот, за которым они приехали) никуда не годится, разве что в банку с формалином и на полку какого-нибудь анатомического музея. Они уже собрались уезжать, когда в одной из соседних палат заплакал ребенок.
-Какой чудесный ребенок! – воскликнула Галина. Ее глаза засветились.
-Можно вас на пару слов? – Владимир Геннадьевич взял под руку врача и вышел с ним во двор.
Минут через десять они увозили нужного малыша, а врач, как мог, успокаивал безутешную мать, припавшую к холодному детскому тельцу.
-Какой чудесный малыш! - старый одинокий Кахтр был просто в восторге. Он буквально плакал от умиления, глядя на маленькое, кричащее создание, - теперь я понимаю, что значит быть отцом!
-В таком случае, зря ты его взял.
-Почему?
-Потому что его все равно убьют, как убили всех остальных. Еще ни один не выжил.
-Этот выживет.
-Ты так уверен?
-Мне есть, что ему передать.
-А ты уверен, что он…
-Я уверен в том, что сделаю для него все.
-В любом случае его у тебя заберут.
-Ну и что? Главное, что он выживет. Он станет самым лучшим и выживет…
И действительно, все свое время Кахтр посвящал воспитанию ребенка.
-Ты выживешь, - говорил он, натирая тельце младенца специальной мазью из трав, от которой тело приобретало силу и ловкость, - ты будешь лучше других, - приговаривал он, опуская голого младенца в снег или в холодную прорубь (благо, где-нибудь всегда бушевала зима). По ночам он пел для ребенка свои шаманские песни, от которых переворачивался разум, а чувства приобретали особую ясность.
Малыш действительно рос самым лучшим. К пяти годам, благодаря стараниям Кахтра, он уже мог участвовать в охоте если и не наравне с дромами, то взрослому, тренированному мужчине он не уступил бы ни в чем.
Теперь Кахтр по ночам шептал ему слова Мудрости и отпаивал эликсиром.
-Ничего, что сейчас ты не понимаешь, - приговаривал он, - твой мозг впитает все до последней капли, и потом, когда это будет нужно, ты вспомнишь все.
Раз в неделю Кахтр приводил малыша к деревьям, у которых вместо листьев были человеческие головы. Он сажал малыша под дерево и заставлял его сидеть неподвижно, пока корни (у деревьев были очень чуткие, подвижные корни) полностью не оплетали его тело.
-Сиди, слушай, и ничего не бойся, что бы ни происходило, - напутствовал его Кахтр, сажая под дерево.
Сначала малышу было страшно и щекотно. Потом он привык к этим ласковым прикосновениям совершенно чужой плоти. Когда же корни образовывали вокруг него плотный кокон, он проваливался в странное, непохожее ни на что, состояние небытия. В этом состоянии он мог впитывать то, что говорили деревья. Кахтр называл это общением с духами.
-Когда-нибудь ты поймешь и это, - говорил он малышу по дороге домой.
Когда ребенок подрос, Кахтр отвел его в очень странное место: мир абсолютной тьмы. Твердая тьма под ногами и зыбкая тьма вокруг.
-Где мы? – В голосе ребенка было удивление. Он давно уже научился проникать глубоко в сердце собственного страха, туда, где было истинное бесстрашие.
-Это не имеет значение. Ты должен будешь пожить здесь какое-то время. Тебе нужно стать тьмой. Раствориться в ней, слиться, принять в себя. Ничего не делай. Только смотри во тьму.
После этих слов были удаляющиеся шаги Кахтра и абсолютная тишина. Тьма, тьма и ничего кроме тьмы. Он никогда еще не встречал такой совершенной тьмы. Оставшись один, он лег на спину и принялся всматриваться во тьму. Он смотрел пристально и одновременно доверчиво, приглашая тьму заглянуть к нему в глаза, а потом и в саму душу. Взгляд, подобный воде, принимающей в свое лоно пловца. Его тело, обученное годами тренировок, быстро расслабилось до такой степени, что он буквально перестал его замечать. Давно уже не было того зуда, который возникает у обычных людей при попытке сохранять неподвижность. Давно уже не было ни желания вскочить, ни попыток ума убежать в сон или в фонтан мыслей. Все это было в далеком прошлом, как и страх темноты или страх смерти. Была тьма, было умение ждать, было расслабление и готовность принять тьму, что бы ни стояло за этим словом. Сначала появилась жажда, потом голод. За годы тренировок он научился обходиться без пищи или воды. Труднее было с другими потребностями. Волей-неволей ему приходилось вставать. Он отходил не несколько десятков шагов, делал дела и возвращался на место: туда, где его оставил Кахтр. На третий или четвертый день (чувство времени давно уже исчезло, и он приблизительно определял время по состоянию организма) зачесались, а потом и заболели глаза. Тьма разъедала их как мыло. И вот наступил момент, когда тьма сначала осторожно заглянула к нему в глаза, а затем хлынула внутрь. Она проникала в каждую клетку его организма, в каждую мысль, в каждое чувство. Тьма наполнила все его существо, и он начал растворяться в ней, как снег в горячей воде. Наконец, он превратился в тьму. Это было неописуемое ощущение абсолютной расслабленности, абсолютной свободы даже от себя самого, даже от смерти. Тьма была по ту сторону смерти, и смерть была не властна над ней. Так он впервые столкнулся с бессмертием.
-Запомни эту тьму, - услышал он голос Кахтра, - запомни и сохрани ее в своем сердце. Пойдем.
Он помог мальчику подняться на ноги и повел за собой.
-Я специально пришел за тобой ночью, чтобы твои глаза смогли хоть немного привыкнуть к свету. Но все равно, когда мы будем выходить, зажмурься. То, что было бы тьмой для других, для тебя будет ярким светом.
И точно. Едва он дошел до средины круга, яркая вспышка резанула его по глазам. Он вскрикнул, зажал глаза руками и медленно сел на землю. В следующее мгновение внутренняя тьма мягким компрессом легла ему на глаза. Только через несколько минут он смог убрать от лица руки и открыть глаза.
-Пойдем прогуляемся, - поднял его как-то Кахтр утром с постели.
-Что-то случилось? – спросил мальчик, посмотрев на дрома.
-Пойдем.
Какое-то время они шли молча, потом Кахтр, так, судя по всему, и не найдя нужных слов, сказал:
-Нам придется расстаться.
-Когда?
-Сегодня. Через пару часов они будут здесь.
-Мы увидимся?
-Не знаю. Тебе предстоит очень тяжелое испытание. Пока что никому не удавалось пройти этот путь до конца. Ты должен справиться. Иначе… Главное, не волнуйся. Я дал тебе намного больше, чем полагалось, да и говорить с тобой об этом мне было нельзя. Ну да это уже не имеет значения. Я научил тебя почти всему, но одну вещь тебе придется освоить самостоятельно: ты должен научиться сливать все чувства в одно. Наблюдай за чувствами, что бы ни случилось. Помни о тьме. Храни ее. Запомни: тьма и единое чувство будут твоим основным оружием. И еще. Там, где ты будешь… Большинство является не тем, за кого себя выдает. Научись видеть суть, а не форму.
За ним прибыло двое молодых парней.
-Был на свадьбе у друга, - рассказывал один из них по дороге, - только приехал. Выпили, посидели… Пора возвращаться. А это хрен знает где в деревне… В общем, заблудился. Думаю, надо ночевать, пока еще бензин остался, и вообще куда-нибудь не заехал. Просыпаюсь, вокруг поле. На переднем сиденье два каких-то типа. Какого хрена вы здесь делаете? – спрашиваю. Они у меня заботливо спрашивают: у вас все в порядке? Я говорю, у меня все в порядке, а вот за каким хреном вы в мою машину забрались? Убрались они из машины. Украли какую-то ерунду и 50 рублей деньгами. Там было сто, но пятьдесят они оставили. Решили, наверно, разделить по-братски.
-Душевные попались братки.
-Стою я, значит, в поле. Машина не заводится. Ни где я, ни какого хрена ей надо… Вокруг люди исключительно армянской национальности. Вот пять машин мимо проехали, и все пятеро армяне. Останавливались, правда, все. Русские так хрен остановятся, а эти… Один сказал, где я. Другой дал бензина. Третий дал сигарет… Последним был русский. Этот сначала буркнул, что у него нет троса (я решил с толкача попробовать), но минут через десять вернулся с тросом…
Его привезли в один из лабораторных корпусов, больше похожий на санаторий для высокопоставленных чинов. Там его долго осматривали с головы до ног люди в белых халатах, после чего отправили в небольшую комнату с удобной кроватью. Кроме кровати там были стул и тумбочка, а окно было закрыто мощной кованной решеткой. Оставшись один, он лег на кровать, расслабил тело и сосредоточился на чувствах. Вскоре принесли еду: что-то незнакомое, но очень вкусное. Больше до утра его не беспокоили.
Утром он проснулся от странного немного неприятного запаха. Комната наполнялась газом, от которого делалось нехорошо. Первым его побуждением было задержать дыхание, но, вспомнив напутствие Кахтра, вновь сосредоточился на чувствах. Он наблюдал за собой до тех пор, пока не потерял сознание.
Очнулся он внутри прозрачной камеры, которая практически повторяла форму его тела. Нос и рот закрывала специальная маска, через которую подавался воздух. К рукам, ногам и голове были прикреплены многочисленные провода. Послышалось тихое гудение, и камера начала медленно наполняться теплой водой. Когда вода заполнила камеру, погас свет. То, что для обычного человека стало бы настоящим кошмаром, было для него благословением. Его вновь оставили одного, да еще в условиях, наиболее приятных для расслабления. Он закрыл глаза и сосредоточился на своих ощущениях. Ему потребовалось не более пяти минут, чтобы перестать ощущать тело. Еще две минуты, и мысли последовали за плотью. Вода прекрасно играла роль кокона, который для него создавали деревья. Он вновь был в состоянии небытия, как там, дома…
Тело рефлекторно дернулось, и он почувствовал, как что-то чужеродное начало заползать внутрь. Это был сложной конфигурации электромагнитный сигнал, который должен был напрочь стереть его память. Сигналу невозможно было противостоять, тем более что любое сопротивление только облегчало задачу. Он это понял и сделал то, что никто еще до него не делал. Он сознательно пошел навстречу сигналу, объединился с ним, слился в единое целое. Тьма обволакивала его сознание, но это была ЕГО тьма, и то, что должно было быть уничтожено, просто расступалось перед натиском врага. Тогда и произошло то, о чем говорил дром: все его чувства слились в единое целое, в шестое чувство, которое вместе с сознанием покинуло тело…
Он видел как бы со стороны, как враг, так и не найдя объект агрессии, покинул его сознание, как люди в белых халатах вытащили его из камеры, как долго потом сканировали его мозг. Он видел, как его погрузили в вертолет, как выгрузили в далеком лесу и аккуратно опустили в пещеру. И только там он позволил себе прийти в сознание.
В пещере недалеко от него лежал волк. Это был матерый самец, который долгое время был грозой округи. Состарившись, он решил выйти к людям – волк не может совершить самоубийство. Но вместо охотников его взяли экспериментаторы. Вместо пули он получил железную клетку и сытный рацион. Мальчик настолько хорошо чувствовал волка, что практически стал с ним единым целым.
В этом и заключался так называемый секрет терапии: в пещере странным образом происходило слияние сознаний всех, кто оказывался там в одно время. Превращение в зверя происходило достаточно просто: сначала промывались мозги до полного уничтожения памяти и личностных свойств, затем несколько дней в пещере с животным.
Вот только с ним процедура дала сбой. Электромагнитный сигнал не только не уничтожил его сознание, но наоборот сделал его более гибким и сильным.
Волк тяжело дышал. Он хотел покоя. Абсолютного покоя. Он умер быстро и безболезненно – мальчик легко остановил его сердце усилием воли, впитав предварительно до последней капли все то, что раньше было волком.
Так, скорее вопреки, чем благодаря технологии проекта на свет появился человек по рождению, дром по воспитанию и волк по слиянию. Что можно ждать от подобной гремучей смеси, не знал никто.
4
Вернувшись домой, Алексей плотно поужинал, выпил минеральной воды, освобожденной предварительно от газов (другие напитки он обычно не признавал), после чего спустился в глубокий, подвал. Подвал был двухэтажный, сухой, с хорошей вентиляцией. Здесь не было ни банок, ни обычного для подвалов домашнего хлама. Даже полок, и тех не было. Голые стены и земляной пол. Подвал был устроен так, что туда не проникали ни свет, ни звук. Александр разделся, выключил свет и лег прямо на земляной пол. Он лежал и смотрел в темноту. Тело расслаблялось, мысли замедляли свой бег, чувства успокаивались. Он превращался во тьму…
Моргана приезжала к нему дня за три до смерти. Было уже заполночь, когда возле дома остановился ее аккуратный автомобиль. Она вошла без стука, не говоря уже о телефонном звонке. Такие вещи не позволялись никому, но Моргана…
-Не помешала? – спросила она.
-Ты никогда не мешаешь.
-Ночь все-таки.
-Забыла, кто я?
-Как поживаешь?
-Как обычно… Ты чем-то встревожена?
-Да нет, устала просто… Давай я сварю кофе. А потом... хочу ночную прогулку.
-Как скажешь.
Моргана варила кофе, а он смотрел… Действительно было что-то не так. Она изо всех сил пыталась быть такой, как обычно, но он… Он чувствовал любую фальшь, и она это знала. Это могло означать только одно: картина благополучия предназначалась кому-то еще, третьему, незримому участнику их встречи, которому совсем не надо было знать…
-Готово.
Моргана ловко разлила кофе по чашкам.
-Жаль, что у тебя нельзя курить.
-Извини. Это я не могу позволить даже тебе.
-Это я так, бурчу.
-Куда бы ты хотела пойти?
-Никуда. Вернее, куда глаза глядят. В последнее время было много работы. Слишком много работы для мозга, и почти ничего для тела. Пора восстановить равновесие.
Ночная деревня была словно вымершей. Нигде не горел свет. На улицах (какое неподходящее названия для почти непроходимых участков между домами) не было ни души. Даже собаки предпочитали молчать. Моргана взяла его под руку.
-Тихо как.
-Здесь все затихает с заходом солнца.
-Ни пьяной молодежи, ни мотоциклистов…
-Здесь почти никто не живет…
Во дворе одного из заброшенных домов под огромной ивой стояла лавочка.
-Давай посидим?
-Пойдем.
-Надеюсь, здесь ты мне позволишь курить?
-Моргана, я…
-Знаю, - она провела рукой по его голове.
Моргана долго вертела сигарету в руках, словно не знала, что с ней делать. Наконец, она закурила, выпустила из носа дым… Сигарета так и осталась тлеть у нее в руке. Моргана задумчиво смотрела на огонек сигареты, словно была совершенно одна. Алексей не мешал. Сигарета давно успела потухнуть, когда Моргана бросила на землю окурок.
-Знаешь, - сказала она, - мы можем больше не увидеться… Не перебивай. Ты сам все поймешь. И тогда… В общем, я хочу, чтобы ты понял… здесь все не такое, как выглядит. И еще… Они не виновны.
-Кто они, и в чем не виновны?
-Ты поймешь. Скоро ты сам все поймешь. И тогда… - она закурила новую сигарету, - тогда выполни мою просьбу.
-Говори.
-Не спеши выполнять приказ. Хорошо?
-О чем ты?
-Сейчас тебе лучше не знать. Иначе… Когда нужно, ты сам разберешься… во всем.
-Хорошо. Будем считать, что тебе видней.
-Вот именно. Мне виднее. Да, если спросят… Я приезжала. Этого от них не утаить. Была уставшей и немного нервной. Но не более. Ты понял? – она пристально посмотрела ему в глаза.
-Как скажешь, Моргана, как скажешь.
-А теперь проводи меня до машины.
Вот, значит, о чем была речь…
Его всегда забавляли попытки авторов детективных романов объяснить гениальность своих героев высоким развитием логического аппарата. Лучшие из них, правда, описывали практически медитативное поведение главного героя, будь то Шерлок Холмс, Пуаро, или…
Алексей прекрасно понимал, что логика – это не более чем инструмент шлифовки, эффективный, когда уже определены объекты приложения сил, когда уже глубинное погружение в суть вещей позволило определить внутренние связи явлений «не форму, а суть», когда общий вид решения уже всплыл на поверхность сознания, и надо только доработать детали.
Все дело в том, что решение поднимается на поверхность только во время мертвого штиля, когда ни одна мысль не тревожит сознание, а для этого…
На четвертый день он открыл глаза. Несколько дыхательных упражнений, легкая гимнастика, чтобы тело смогло «вновь ожить». Выбравшись из подвала, он первым делом накинулся на воду, затем приготовил себе еду, затем…
Чем больше он вслушивался, тем больше ему не нравился тот еле заметный след, который он обнаружил на месте преступления. Он так и не смог понять, с кем или с чем имеет дело, и от этого ему было не по себе. Это было чье-то незримое присутствие, чье-то вторжение в его мир, вторжение, на которое он не знал, как реагировать.
С остальным было все ясно. Он знал кто. На вопрос где должна была ответить луна. Через неделю. В полнолуние. Неделя ожидания или свободного времени. Все зависело от того, как к этому отнестись. Он предпочел отдых. Неизвестно, с чем ему придется встретиться там, впереди. Всю неделю он только и делал, что ел и спал.
В ночь полнолуния он надел легкий спортивный костюм, кроссовки и вышел из дома. Дойдя до края деревни, он перешел на бег. Надо было найти особое место, определенное луной. Луна не везде разговаривала со своими друзьями. Сосредоточившись на чувстве волка, он прибавил шаг. Десять минут хорошего бега (на этот раз место встречи было недалеко от деревни), он был на вершине небольшого холма. Пять минут на то, чтобы прийти в себя, еще пять минут на отождествление с волком… Уроки Кахтра не прошли зря: отождествляясь, он все равно оставался собой.
Александр долго вслушивался в ночь, пока не услышал тот самый, доступный только избранным тварям сигнал. Довольно зарычав, он скинул с себя всю одежду. Вещи он сложил на земле и сел на них по-японски. Теперь надо было познать ночь, настроиться на нее, почувствовать ее характер… Это было похоже на первую ночь с любимой…
Когда все было готово, он задрал вверх голову и завыл. Это была песня, посвященная луне. Песня, которую много веков назад сложили волки. Он пел, вкладывая в каждый звук всю свою душу, все свои чаяния и надежды, все помыслы. Нужно полностью обнажиться перед луной, иначе она не станет слушать песню. Он пел, потом замолкал, чтобы вслушаться в ночь, затем снова пел…
Наконец он услышал приятное покалывание в области сердца – так стучалась к нему луна. Александр закрыл глаза и полностью отдался королеве ночи…
Он видел деревню, видел дом, видел, как туда добраться… Там были запахи, которые он искал. Все, кроме того… С ним луна ничем не могла помочь. Ей он тоже не был знаком.
Поблагодарив луну, он поднялся на ноги, оделся и медленно пошел домой. Можно было не спешить. Вернувшись, он снял телефонную трубку.
-Выезжайте, - сказал он.
5
Чувство опасности. После слияния с волком, оно стало еще более тонким. Добавился опыт общения с людьми, и не просто опыт, а опыт врага, изгоя, опыт зверя, бросившего людям вызов и одержавшего над ними верх. Он лежал в пещере и чувствовал опасность сразу у входа. Но надо было выходить. Если мяса волка на какое-то время еще бы хватило, хотя большую часть туши он уже съел, то отсутствие воды делало дальнейшее пребывание внутри невозможным. Собравшись с силами, он осторожно выглянул из пещеры. Опасность была нигде и повсюду. Он не мог точно определить, откуда она исходит, и это было неприятней всего. В любом случае, выбора у него не было. Не успел он сделать и нескольких шагов, как острая боль пронзила его спину чуть выше лопатки. Перед глазами все поплыло, и он потерял сознание.
Очнулся он в лесу. Голова раскалывалась. Во рту было настолько сухо, что казалось, будто язык потрескался, как сухая земля. Вода была рядом, он чувствовал запах. С трудом поднявшись на ноги, он заковылял к воде. Идти было недалеко. К счастью, его оставили всего в нескольких метрах от небольшой речки. Вода была чистой и совершенно холодной. Напившись, он вошел по шею в воду и долго стоял там, пока в голове не стало совсем ясно. После холодной ванны захотелось есть. Поймать пару крыс не составило никакого труда. Не густо, но на первое время вполне. Не успел он закончить трапезу, как вновь появилось чувство опасности. На этот раз она сжималась вокруг него кольцом. Послышался собачий лай. А еще он почуял людей. Людей было много. Они были вооружены. Они хотели его смерти.
Охота! Первым пришел в себя волк, но зверь был бессилен в этой ситуации. Один неправильный шаг, и… Собрав всю свою волю, он отбросил страх, сел по-японски и закрыл глаза. Темнота уже ждала. Постепенно чувства начали собираться в одно, которое только и могло найти выход. Есть! Он вскочил на ноги и побежал к воде. Пройдя по дну несколько десятков метров, он ухватился руками за нависшие над водой ветки дерева, и ловко полез наверх. Он так быстро карабкался, что ему могла позавидовать любая обезьяна. Очутившись почти на верхушке, он раскачал дерево и прыгнул как можно дальше в сторону. С первого раза было трудно правильно рассчитать прыжок, и он чуть не сорвался на землю. Все же ему удалось схватиться за толстую ветку почти что в самом низу. На отдых времени не было. Так, перепрыгивая с ветки на ветку, он уходил как можно дальше от того места, где могли обнаружить его следы.
Когда появились охотники (он двигался им навстречу), он плотно прижался к стволу дерева и сидел так, боясь даже дышать. Повезло. Охотники прошли мимо. Теперь он был за кругом.
Надо было спешить. Узнав, что он вышел из окружения, охотники могли поменять район поиска. Он быстро спустился на землю и… Острая боль пронзила его спину. На это раз он успел разобрать, что источник боли находится внутри.
Очнулся он внутри уже знакомого саркофага. На лице была все та же маска, а к голове, рукам и ногам были прикреплены многочисленные провода. Послышалось гудение, и камера вновь начала медленно наполняться водой. Погас свет.
Он был готов к новой битве. Тело практически сразу расслабилось, а чувства слились воедино и растворились в темноте. Появился электромагнитный сигнал. На этот раз он был более мягок. Сигнал рассказывал, а не убивал. И вместе с сигналом в его сознание вливалась новая составляющая: его превращали в человеческую личность. Ему оставалось только впитывать информацию…
Проснулся он в совершенно белой комнате на чистой постели. Проснулся человеком, 12 летним мальчиком, Алексеем, собой.
В дверь постучали.
6
Почуяв собак, он сбавил скорость. Алексей чуял их еще за несколько километров. Нужно было остановиться и немного поспать. Выбрав место, он уверенно свернул с проселочной дороги в посадку, которые есть практически возле каждой дороги. За посадкой никто не ухаживал, и под бурьяном могло быть все, что угодно, но лучше все-таки разнести машину (теперь она ему была не нужна), чем оказаться у всех на виду. Чужаки здесь, судя по всему, встречались не часто. Повезло. Интуиция не подвела и на этот раз. Он вышел из машины, осмотрелся, на всякий случай закидал ее ветками – благо, тут этого добра было навалом. Теперь самое время было поспать. Начинался день.
Проснулся он на закате. Выбравшись из машины, он сладко потянулся, сделал несколько физических упражнений, затем достал из багажника сумку, где лежали еда и термос с чаем. Поужинав, он бросил объедки в багажник, после чего достал из кармана мобильный телефон.
-Я на месте. Можете забирать.
Он выбрался на дорогу и побежал в сторону деревни. Для него эти несколько километров были пустяком. Ему легко удалось приблизиться незамеченным к нужному дому. Людей по ночам здесь на улицах не было, а собак он давно уже научился заговаривать. Собаки не обращали на него внимания – этому он тоже научился у дромов. В нескольких окнах горел свет. Одно из них было открыто. Были слышны голоса.
-У нас в армии таджика за неделю научили русскому языку, - рассказывал молодой мужской голос, - было у нас два садиста. Поспорили, что он за неделю устав выучит. А парень вообще был не в зуб ногой. Через неделю устав знал наизусть. Караульной, по-моему, службы, уже не помню какой. Сутками учил. Никуда его, правда, больше не привлекали. Объяснения и трендюля, объяснения и трендюля. Через трендюлю из любого, наверно, можно сделать гения.
-А у нас хохол один так и не смог устав выучить. Что только с ним не делали. Не смог человек. Не дано…
Алексей осторожно заглянул внутрь. В просторной комнате за большим столом ужинали человек пятнадцать. Пожилая женщина, судя по всему, хозяйка, несколько молодых людей с женами или близкими подругами, дети… Тех, кто ему был нужен за столом не было. Не было их и в деревне – так говорила интуиция, которой он доверял на все сто.
Пора.
Он запрыгнул в окно. Когда хозяева успели что-либо сообразить, все, кто мог оказать сопротивление, лежали на полу. Пара сотрясений, пара переломов, несколько ребер… Он мог убить всех голыми руками (оружие он не признавал), но он не стал этого делать. ОНИ НЕ ВИНОВНЫ. Эти слова Морганы не выходили у него из головы.
-Тихо, - приказал он начавшим, было, плакать детям, и они замолчали.
-Мне нужен ваш гость. Только он. Где он?
-Послушай, - заговорила пожилая женщина, - муж говорил…
Она тряслась и заикалась от страха.
-И что он говорил?
-Он говорил… Ты все равно своего добьешься… Я скажу… только детей… - она боялась произнести это слово.
-Мне не нужны ваши дети, как и никто из вас. За вами придут другие, если вы вовремя не уберетесь. Я не стану вас трогать. Мне нужен только он.
-Они ушли.
-Куда?
-Муж не говорит. Там за деревней есть круг…
Она говорила правду. Они здесь действительно ничего не знали. Он это чувствовал.
-Ты покажешь мне дорогу, - его выбор остановился на симпатичной девочке двенадцати лет, - а вы бросайте все и убирайтесь. Они здесь будут через пару часов.
Алексей схватил девчушку в охапку и выпрыгнул в окно. Странно, но он действительно чувствовал симпатию к этим людям. К людям, которых он должен был бы убить. На улице он посадил девочку себе на шею и побежал. Ему не надо было ее ни о чем спрашивать. Он прекрасно чувствовал, куда надо бежать.
Минут через двадцать они были на месте. Там Алексей опустил девочку на землю и посмотрел ей в глаза.
-Домой не ходи. Ты не успеешь. Иди туда, где вы прятались с отцом. Помнишь? Там тебя не найдут. Домой не ходи. Поняла?
-Да, - прошептала она в ответ и побежала прочь.
-Удачи, - тихо сказал он ей вслед.
7
Проснулся он в совершенно белой комнате. В голове был полный сумбур. Все его сущности подняли бунт против такого грубого вмешательства, перемешались, спутались в единый клубок ядовитых змей, злобно шипящих друг на друга. От этого зверинца голова была готова разорваться на тысячи кусков. Он лежал, обхватив голову руками и тихо стонал. Больше он ни на что не был способен.
В комнату вошла молодая, лет двадцати, среднего роста девушка. Она была очень милой, хотя многим бы не понравился слишком властный взгляд ее удивительных глаз. Эти глаза светились запредельным огнем, словно кто-то, совсем не из нашего мира, смотрел ее глазами.
-Здравствуй. Меня зовут Моргана. Я буду тебя курировать, - сказав это, она немного покраснела.
Алексей никак не отреагировал.
-Можно я закурю? – спросила она, садясь на белый стул, стоящий возле белоснежного стола, - ах да, ты не знаешь, что это такое. Ладно, я закурю, а ты, если не понравится, скажешь. Хорошо? Или подашь знак.
Моргана достала из сумочки (слава богу, не белой) еще запечатанную пачку сигарет и зажигалку. Она распечатала пачку и, не найдя пепельницы, бросила фольгу и целлофан в стакан. Позже там оказалась и потухшая спичка.
Воздух наполнился неприятным, тяжелым дымом, который щекотал в носу и першил в горле. Алексей закашлялся, отчего его голову словно пронзили сотни раскаленных игл. Он громко застонал.
-Извини, извини, я не буду курить, - Моргана потушила сигарету и открыла окно, - сейчас здесь проветрится. Послушай… Если ты меня слышишь, подай знак.
Его правая рука дернулась несколько раз.
-Хорошо. Теперь послушай. Здесь никто не спрашивает согласия. Я тоже совсем не хочу в этом участвовать. Единственная разница… В общем, если хочешь выйти живым из этой богадельни, постарайся вести себя поактивней.
Сквозь шум и головную боль он почувствовал искреннее участие и желание помочь.
-Я… не… и… - только и смог он сказать.
-Ты говоришь! Замечательно. Я понимаю, тебе плохо, ты хочешь поспать. Сейчас тебе сделают укол, и ты сможешь уснуть, а когда ты проснешься, станет немного легче.
Он вновь пошевелил рукой.
-Вот и хорошо. Я пойду, но скоро вернусь. Возможно, ты еще будешь спать.
Она осторожно поднялась со стула и вышла из комнаты. Не успела закрыться за ней дверь, как в комнату вошла некрасивая медсестра со шприцем в руке и два здоровых санитара.
-Подержите его, - сказала медсестра, не скрывая страха и брезгливости.
Санитары сильно придавили его к кровати, отчего стало больно во всем теле. Он инстинктивно попытался освободиться, но они навалились еще сильней.
-Смотри! Брыкается, зверюга, - сказал один из санитаров, и они громко заржали.
-Держите его лучше, - вмешалась медсестра.
-Как умеем.
Она грубо вонзила в него иглу и быстро вколола лекарство.
-Все, хороший мальчик, лежи. Теперь тебе надо поспать…
Она говорила ему всякую ерунду, как здоровой, чужой собаке и медленно пятилась к двери. Санитары шли следом. Они старались не показывать, что боятся, но у них получалось из рук вон плохо.
Они не успели дойти до двери, когда Александр провалился в глубокий, тяжелый сон без сновидений.
-Как самочувствие? – спросила Моргана, входя в комнату.
-Лучше.
-Не думала, что ты заговоришь после пяти уколов.
-Рот как чужой.
-Это с непривычки.
-Что со мной делают?
-Ты об уколах или вообще?
Он не ответил.
-Если об уколах… Без них твой мозг бы просто не выдержал. А вообще… Им понадобился супер, и ты попался под руку.
-Но я не хочу быть супером.
-Наши желания никого не волнуют. Ты либо делаешь то, что от тебя требуется, либо погибаешь. Или-или. Третьего не бывает.
-Но зачем?
-Не знаю. Здесь лучше не знать лишнего. На, лучше, держи, - Моргана протянула ему большой спелый апельсин.
-Что это?
-Сейчас, подожди.
Она почистила апельсин, разломала его на дольки.
-Бери по одной и ешь. Вкусно?
-Очень.
Моргана вспомнила неприличный анекдот и слегка улыбнулась.
-Я забавный?
-Я не поэтому.
-…?
-Так, вспомнила… Ты еще не поймешь.
-Ладно.
-Сегодня нам неплохо бы погулять. Сам подняться сможешь?
-Попробую.
Голова еще кружилась, да и тело было слабым, но ходить можно было вполне.
-Куда пойдем?
-Во двор. Пока только во двор.
Они вышли из комнаты, прошли по пустому белому коридору.
-Ты как предпочитаешь? Пешком или на лифте?
-Объясни.
-Извини. Я постоянно забываю.
-Тогда на лифте. Что такое пешком, я уже знаю.
Они вошли в кабинку лифта. Моргана нажала на кнопку, и кабинка медленно поехала вниз.
-Здесь всего пять этажей, поэтому лифт такой медленный.
-А я на каком?
-Ты на третьем.
Было раннее лето. Пели птицы. Вовсю цвели цветы. Летали бабочки. Да и зелень имела совсем еще свежий вид. Алексей остановился на ступеньках и сильно вдохнул через нос. Голова закружилась немного сильней, но все равно было приятно.
-Нравится? У нас тут здорово.
-За нами смотрят? – это был не вопрос, а уверенное утверждение человека, который знает, о чем говорит.
-Откуда ты знаешь?
-Я чувствую.
-Здесь везде камеры… Но как ты узнал?
-Когда мне что-то нужно, я просто узнаю.
-А ты забавный. Ты как решето. Знаешь, что такое решето?
-Не помню.
-Это такая штука с дырочками. Так и ты.
-Штука с дырочками?
-Именно. Ты находишь камеры, но не знаешь, что такое лифт. Умеешь считать, но не знаешь, что такое решето.
-Когда в меня засунули это… оно было кусками.
-Хочешь сказать! Невероятно! Ты что, чувствовал… - от волнения Моргана поперхнулась и закашлялась.
-Только немного. Потом я потерял сознание.
-Все равно, это… Ты не проголодался?
-Я бы поел.
-Отлично. Тогда пойдем.
-Столовая, - прочитал он по складам надпись на двери, - нам сюда?
-Входи.
-От себя… Это как?
-Это туда, - Моргана толкнула дверь.
-А когда сюда?
-Когда сюда, пишут: на себя.
Столовая была маленькой, на десять столов. Пахло вкусно. Людей почти не было. Только за тремя столиками сидели небольшие группы людей.
-Садись.
-Слушаю вас, - возле них возникла официантка.
-Для нас готово?
-Спецзаказ?
-Да.
-А вы что будете?
-Давайте то же самое. Там хватит?
-Я посмотрю.
-Хорошо.
-Ты, наверно, хотел бы чего-то существенного, но после принудительного питания лучше ограничиться кашкой. Пусть желудок привыкнет к еде.
-Эти люди… они все смотрят на нас.
-Не обращай внимания. Просто…
-Просто они только слышали, но никто не видел.
-Откуда ты знаешь?
-Я же говорил.
Принесли реденькую овсянку, сваренную на воде, но со сливочным маслом.
-Будем учиться есть. Бери ложку вот так… Теперь аккуратно набирай, и в рот. Как я…
Вскоре они подружились. Моргана была рядом с ним практически целыми днями, бережно заделывая дыры в решете, - так они называли процесс первичной адаптации. Поняв, что он, подобно князю Мышкину мог видеть внутреннюю сущность вещей, она не пыталась быть неискренней. Ее открытость сочеталась с природным тактом в довольно редких пропорциях, что делало ее более чем милой. С другой стороны Моргана была единственным (знакомым) человеком, кто не испытывал страх, ненависть или неловкость рядом с мальчиком. Моргана была немного дрессировщицей, Алексей немного зверем.
Проснулся он от довольно-таки сильного чувства. В последнее время…
В первый раз это произошло пару недель назад. Всю ночь ему снилась Моргана. Они были вдвоем. Что происходило во сне, и происходило ли вообще что-нибудь, он не помнил. Тогда он тоже проснулся от совершенно нового, щемящего душу, чувства. Его член был напряжен, как тетива лука. Сильно хотелось в туалет. Прежде, чем он успел встать, его трусы стали мокрыми. Это была не моча, а совсем другая, липкая жидкость. Запасной простыни не было, и ему пришлось спать на голом матрасе.
-Ничего страшного, - сказала ему Моргана, - это бывает со всеми. У девочек еще хуже. Ты взрослеешь, и больше ничего.
На этот раз было нечто иное. Его словно бы кто-то теребил и тащил куда-то за руку. За окном светила полная луна. Она была огромной и совсем совсем близкой. Он смотрел на луну, луна тоже смотрела на него. Луна проникала в самую сущность Алексея. Он был совершенно обнаженным и беззащитным перед ее взглядом. Это состояние приносило неведомое ранее блаженство. Алексей вернулся в постель, расслабился, собрал воедино все свои чувства. Сомнений не было, его ждала луна. Она приглашала на свидание. Он прислушался. Никого. Алексей осторожно поднялся с постели, не включая свет, надел тапочки и тихонько вышел из комнаты. Коридор был пуст. Лифты не работали. Алексей бесшумно побежал вверх по лестнице. Дверь на чердак, украшенная надписью: «Проход запрещен!» была заперта. Что ж. Шуметь, так шуметь. Сильным ударом ноги Алексей сорвал дверь с петель, и она с грохотом рухнула на пол.
-Стой! Стрелять буду! – услышал он испуганный окрик охранника.
Охранник не успел даже опомниться…
Вперед, на крышу! Крыша была плоской, обычной крышей высотного дома. Луна висела прямо над головой. Алексей Сел по-японски и завыл. Он вкладывал в вой всю свою душу, всего себя. Временами он сам превращался в вой.
Несмотря на то, что он всецело отдался вою, какая-то часть его существа видела все, что происходило вокруг. На всех этажах загорелся свет. Торопливо открывались оружейные комнаты. Люди заряжали оружие. Кто-то схватил телефонную трубку, и где-то далеко зазвонил телефон.
-Слушаю, - сказал раздраженный мужской голос.
-У нас чп!
-Где он?
-На крыше. Один охранник….
-К черту охранника! Поднимай всех, но ничего не предпринимайте.
-Все уже подняты. Люди ждут приказ.
-Ничего не предпринимайте! Слышыите? Ничего!
-А если он…
-Ни в коем случае! Не при каких обстоятельствах!
-Слушаюсь.
Трубка ответила короткими гудками.
Вой закончился также внезапно, как и начался. Алексей поднялся на ноги. Его тело дернулось, и начался танец. Все это происходило совершенно помимо воли Алексея, без малейшего участия с его стороны. Это был опасный, смертельный танец. Танец, больше похожий на бой.
Он видел, как на крышу высыпали вооруженные люди, как кто-то кричал и махал руками. На него смотрели с ненавистью, с интересом, с ужасом, с восторгом, смотрели во все глаза, смотрели через прицел… Ему было все равно. Луна танцевала в его теле, а все остальное…
Танец закончился также внезапно, как и начался. Алексей рухнул на пыльный рубероид. Он был настолько слаб, что не мог даже пошевелиться. Внутри растекался абсолютный покой.
-К нему кинулись люди, но Моргана преградила им путь:
-Всем стоять! Пристрелю любого, кто попытается к нему подойти.
-Ему нужна помощь, - возразил ей кто-то.
-Я сама помогу. Когда будет нужно. А теперь уходите. Слышите!
-Я не могу встать, - прошептал он, когда ощущение блаженства медленно растворилось, подобно утреннему туману.
-Я помогу.
Моргана подняла его с пола.
-Сможешь идти?
-Не знаю.
Медленно они вернулись в комнату, и только там Моргана позволила себе вопрос:
-Что это было.
-Не знаю, - ответил он, проваливаясь в глубокий сон.
Когда он проснулся, в комнате на белом стуле сидел Владимир Геннадьевич.
-Это луна. Я знаю. С завтрашнего дня у тебя будет свободный доступ на крышу. Скажи охраннику, и тебе откроют. Не надо больше ничего ломать и никого калечить. Хорошо?
-Я не хотел.
-Я знаю. Это на будущее.
-Я постараюсь.
-Ты уж постарайся, - сказал он и вышел из комнаты.
Со временем он превратился в идеального охотника, в безжалостного убийцу, способного выследить и уничтожить любого как в городских условиях, так и на любом природном ландшафте. Его превратили в настоящего агента 007, в боевую единицу, которая с виду ничем не отличалась от любого нормального человека. Он легко входил в любую роль, начиная с бомжа и заканчивая светским львом. Он мог спокойно довольствоваться ничем, но знал толк в том, что мы называем роскошью. Знал шесть языков, умел вести себя в любой компании, владел любым видом оружия, но предпочитал работать без ничего, только голыми руками.
С ним работали десятки учителей по 15 – 20 часов в сутки, и если он не сошел с ума, то только благодаря своему умению прятаться в темноте, которая была единственным бальзамом для уставшего, перегруженного мозга, который загружали по принципу: чуть больше, чем он способен вместить.
Единственно, чего никто не учитывал, так это учения Кахтра, который передал ребенку свой навык шамана: настоящего шамана дромов. Это знание все еще спало в его подсознание, и никто, ни одна живая душа не знала, чем может обернуться его пробуждение.
-Завтра тебе предстоит серьезный экзамен.
Они сидели на скамейке и пили легкое вино, передавая бутылку по кругу: Алексей, Моргана и Владимир Геннадьевич.
Моргана заметно нервничала.
-Экзамен… Какой именно? Опять убегать от убийц, рисовать электрохимический ряд напряжений или спрягать очередные дурацкие глаголы?
-На этот раз тебя ждет кое-что посерьезней, – вступил в разговор Владимир Геннадьевич.
-Что именно.
-Кино любишь?
-Смотря какое.
-Очень даже стандартное. Вас пятеро. Пять обучающих групп. Абсолютная автономия. Завтра всех вас одновременно высадят на остров. Вернется только один.
-Наш режиссер помешан на Голливуде?
-Послушай, это серьезно.
-Я знаю.
-А если знаешь, тогда какого…
-Завтра будет завтра, а сегодня мы пьем хорошее вино и наслаждаемся вечером. Тем более что этот вечер должен быть моим последним…
Он был совершенно спокойным, и это было спокойствие осознания ситуации, спокойствие трезвого ума, немного заправленного алкоголем, спокойствие человека, если не знающего, то понимающего все значение того, что должно было произойти. Это читалось в глазах Алексея.
-Тебе надо собраться, подобрать арсенал, - Владимир Геннадьевич посмотрел на часы.
-Мне ничего не нужно.
-Ты это брось. Там будут серьезные люди. Такие же, как ты.
-Мне ничего не нужно.
-Хорошо. Как знаешь.
Остров встречал недружелюбно. Несколько квадратных километров суши, окруженной со всех сторон водой, скрывал густой туман. Было не более трех градусов выше нуля, что при почти стопроцентной влажности и порывистом ветре было очень даже неприятно.
-Я знаю это место как свои пять пальцев, так что приземлимся в лучшем виде, - прокричал пилот.
Алексей не ответил.
-Спрыгнешь? – вертолет висел метрах в двух над узкой полосой песчаного пляжа, за которой начинался лес.
-Без проблем.
Пилот помог открыть дверь, и Алексей легко спрыгнул на землю. Ветер сразу забрался под одежду, но Алексей, привыкший за свою жизнь и не к такому, не обращал на него внимания. Вертолет скрылся в тумане, и Алексей остался один. Он сделал несколько глубоких вдохов, словно пробовал туман на вкус и сел на землю. Его чувства привычно слились в одно, тело расслабилось, ум остановился. Все его внимание было сосредоточено на тумане, как тогда, в далеком детстве на темноте. Сначала надо было почувствовать туман, а потом… Его сознание медленно растворялось в тумане, превращалось в туман, сгущалось над островом. Он чувствовал их: четыре человека, четыре убийцы, вооруженные самым лучшим оружием. Только Алексей прибыл на остров без ничего: даже ножа у него не было. Они сразу начали действовать. Кто по-звериному, кто больше вел себя, как человек. Они не были ни людьми, ни дикими хищниками, чье сознание передалось им в пещере. Порождения Уэлссовского кошмара, помноженные на современную технологию. И только Алексей был в полной мере собой: дромом, человеком, волком, шаманом.
Стратегия появилась сама из того же тумана в виде геометрической фигуры: четырехугольника и свободной точки. Временно уйти со сцены, чтобы те четверо в полной мере могли насладиться красотой битвы. Стать невидимкой было легко. Сотни лет дромы использовали эту технику для охоты на людей, с тех самых пор, когда люди научились давать сдачи в открытом бою. Заговаривать собак (они все были волки) он тоже умел. Слившись с ландшафтом, Алексей наблюдал за противником, стараясь подталкивать их в нужном направлении.
Двое тем временем обнаружили друг друга. Они были сильны в том, что касалось искусства прятаться, и, несмотря на то, что были всего в нескольких шагах друг от друга, так и не могли друг друга заметить. Несколько часов они топтались на месте в тщетной попытке распутать сложный клубок следов. Победил более выдержанный. Второй совершил ошибку, и этого было достаточно, чтобы пуля разнесла ему череп. Первый поспешил убраться. Несмотря на то, что пистолет был с глушителем, даже такого звука было достаточно.
Третий, тот, что услышал звук, был первоклассным следопытом. Он мог распутать любой, даже самый замысловатый след. Он совсем недолго задержался возле трупа. Идти по следу было настоящим наслаждением. Противник был искусен. Он просто и в то же время виртуозно пытался сбить третьего со следа, но тот все равно не терял нить. Вскоре след перестал быть запутанным. Решил, наверно, что ушел, - подумал третий. Он был в предвкушении атаки, когда меткий выстрел уложил его в нескольких шагах от цели. Первый был хорош, очень хорош. Он был намного лучше Алексея, если бы не Кахтр. Алексей с любовью вспомнил старого дрома.
Четвертый предпочел оборону. Найдя подходящее место, он за несколько часов создал настоящую крепость. Теперь можно было спокойно ждать нападения. Его планы сорвал запах дыма. Кто-то развел костер. Кроме них на острове никого не было, следовательно… Он быстро собрал вещи и двинулся в сторону костра. То, что он увидел, напрочь выбило его из колеи. Возле большого костра грелся человек. В том, что это один из них, сомнений не было. Человек наслаждался теплом, и не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что он был совсем без оружия. Третий вскинул винтовку. Прогремел выстрел. Третий упал с аккуратным отверстием между глаз. В отличие от него первый умел считать. Он пришел несколько раньше и решил подождать…
Второй выстрел легко ранил Алексея в руку. Рана была не опасной, но оставляла кровь. Прекрасно. Что было сил, он кинулся к небольшому болотцу посреди острова. Первый бежал за ним. Его насторожило то, что противник вел себя совершенно неадекватно: дураков здесь быть не должно. А это значит… Но думать дальше времени не было. Противник находился в поле зрения, и только особый шаг дрома позволял ему уходить от пуль. Успокаивало также и то, что он был совсем без оружия.
Началось болото. Расстояние между ними несколько сократилось, но о том, чтобы стрелять, не могло быть и речи. Воды было уже по пояс, когда Алексей неловко взмахнул руками и скрылся под водой. Такой шанс упускать было нельзя. Первый приготовился к стрельбе. Алексей не появлялся. Неужели утонул? – подумал первый. Сильный удар по ногам сбил его с ног. Обе коленки были раздроблены.
-… - успел процедить он сквозь зубы, прежде чем второй удар раскроил ему череп.
В просторной, выложенной белым мрамором зале было душно и пахло гарью. Было почти темно – залу освещал практически только цветок лотоса, выполненный из цельного совершенно прозрачного кристалла. Он «цвел» у дальней стены залы в центре круглого бассейна около трех метров в диаметре. Посреди залы стояло приспособление, похожее на знак качества. На нем был распят человек. В десяти шагах от него был нарисованный мелом круг, где по-японски сидел Алексей. За его спиной стояли двенадцать человек в одинаковых костюмах с одинаковыми масками на лицах и одинаковыми факелами в руках. Они нараспев читали молитву, каждое слово которой горячей иглой вонзалось в его мозг. Голова кружилась. Перед глазами все плыло. Алексей пытался отключиться от происходящего, но не мог. Это место было сильнее его. Наконец, молитва резко оборвалась. В наступившей тишине к распятому человеку подошла Моргана с ритуальным ножом в руке. За мгновение до того, как нож должен был убить жертву, Алексей понял, что погибнуть должен был далеко не тот бедняга, который висел на кресте, он был давно уже мертв, а нечто очень ценное в душе Алексея. Фактически, ритуал предназначался для того, чтобы убивать нечто настолько важное в человеке, без чего человек переставал быть самим собой и превращался в… Нечто, спящее до этого момента, вырвалось из глубин подсознания, укутав Алексея коконом, похожим на тот, что создавали деревья с черепами вместо листьев. Нож прошел совсем рядом. Алексей остался жив.
-Пей.
Алексей механически сделал глоток и сразу же узнал вкус человеческой крови. Она была еще теплой. Кровь вернула его к жизни. Он поднял глаза и встретился взглядом с Морганой. Она была живой! Моргана тоже увидела в нем жизнь. Она чуть заметно улыбнулась. Теперь у них был общий секрет. Перед глазами вновь поплыло, и он провалился в глубокий сон.
Эмма достала сигарету и неумело закурила. В свои шестнадцать она еще не была заядлой курильщицей. Она глубоко затянулась и выпустила дым через нос. Голова слегка закружилась. Лэйла – девятимесячная немецкая овчарка лежала рядом с лавочкой и грызла палку, приглашая Эмму играть. Собака смотрела несколько укоризненно, словно осуждала девочку за курение.
-Отцепись! Ты становишься как мама.
Лэйла не ответила.
-Ладно, сейчас докурю.
Вдруг Лэйла навострила уши, вскочила на ноги и побежала в сторону мужчины, показавшегося вдалеке на аллее.
-Вот …, - выругалась Эмма, выбросила сигарету и побежала за собакой, - назад, Лэйла! Ко мне! – кричала она, но собака не обращала на нее никакого внимания.
То, что случилось дальше, совершенно сбило Эмму с толку.
Лэйла прыгнула мужчине на грудь и принялась облизывать ему лицо, словно они были близкими друзьями.
-Узнала, Милая, узнала, хорошая, узнала, маркиза… - говорил мужчина, гладя собаку по голове.
-Она не кусается, - зачем-то сказала подоспевшая Эмма.
-Я знаю… Я давно ее знаю.
-Странно.
-Почему?
-Если вы с ней так хорошо знакомы, я тоже должна вас знать.
-Мы знакомы по прошлой жизни. Не думал, что она будет помнить.
-Вы дружите с кем-то из моих родителей? – Эмме это начинало не нравиться.
-Я знаю только ее. Я сегодня приехал в город специально, чтобы ее увидеть, а она возьми да и узнай… Хорошая девочка.
-Вы не…
-Нет, Эмма, мы не знакомы.
-Откуда вы…
Незнакомец посмотрел ей в глаза. Его взгляд, казалось, содержал всю мудрость вселенной. Он проникал в самую глубину души. Эмма почувствовала себя хорошо, настолько хорошо, что даже те таблетки, которыми угощал ее Валентин, показались детской забавой. Ей вдруг стало страшно. Она вспомнила бесчисленные истории про цыган и других проходимцев, которые вот так, при помощи гипноза отнимали у людей все деньги.
-Не надо на меня так смотреть.
-Как? – улыбнулся он.
-В самую душу – она не хотела этого говорить, но слова сами вырвались на свободу.
-Извини. Я не могу посмотреть тебе в душу, - грустно сказал он.
-Почему?
-Потому что у тебя ее еще нет.
-А вы откуда знаете? – его слова разозлили Эмму.
-Я вижу.
-И что же вы видите?
-В том-то и дело, что ничего.
-Беда, да и только.
-Ты права. Почти.
-Почти?
-Да. Ты язвишь, но при этом говоришь правду.
-Да кто вы такой?!
-Я тот, кто высекает искры. В тебе тлеет одна. Совсем слабо. Еще немного, и ты больше не сможешь ее раздуть, а это обидно. Ты очень милая девочка. Поверь мне, я не мошенник, не цыган, не вор. Это все ерунда. Ты увидела свет моего огня, и тебе стало хорошо. Но хорошо просто так не бывает – так, кажется, тебя учили. Ты испугалась цены и все упустила. Слушай свою искру и делай так, как она говорит, и огонь будет становиться все ярче и ярче. Иначе…, - он развел руками, - прощай, - сказал он собаке, может еще и свидимся…
Алексей видел это словно бы на экране большого кинотеатра, где кроме него не было других зрителей. Экран погас, и он очутился в царстве совершенной тьмы, куда водил его Кахтр. Тьма была всего лишь небольшим коридором, паузой между мирами или видениями… Алексей не мог это определить.
Его выбросило в очень странное место. Больше всего оно походило на фотонегатив. Черное здесь было белым и наоборот. В абсолютно белом пространстве было темное пятно, в центре которого горел совершенно черный огонь. По мере удаления от огня, пятно светлело, и края его ровно переходили в белое пространство. Возле огня сидел Кахтр.
-Привет, сынок.
-Привет.
Они обнялись.
-Рад, что нам дали с тобой повидаться. При жизни не получилось, так хоть теперь.
-Ты умер?
-Да. Несколько лет назад. А ты отказался от бессмертия?
-Что?
-Ритуал должен был победить смерть.
-Мне показалось, что он наоборот отнимает у меня нечто важное.
-Ты прав. Для того чтобы не умереть, надо перестать жить.
-Я правильно поступил?
-Послушай. У меня мало времени. Поэтому… Я знаю, у тебя масса вопросов, но это все ерунда. Ты должен отыскать главный вопрос. Найди главный вопрос…
-И что?
-И пошли его на х…! Ты понял? Ты меня понял?
Вновь все исчезло, и Алексей погрузился в абсолютную тьму.
8
В Красном бригада строителей произвела такое же впечатление, как, наверно, посадка марсианского корабля. За последние годы в Красном дома только ветшали или разваливались от времени. Слишком уж далеко он стоял от караванных дорог, чтобы стать дачным поселком, а местный совхоз, организованный в советские времена лишь для того, чтобы занять работой местное население, благополучно скончался от перестройки. Все, кто мог, перебрались в более благополучные районы. В Красном остались лишь старики и конченные алкоголики. И тут на тебе.
Сначала появление покупателя восприняли как шутку, но потом, поняв, что этот сумасшедший действительно готов заплатить деньги за то, что давно уже перестало быть кому-нибудь нужным, устроили настоящий парад домов. Выбор пал на пятый от начала главной улицы дом. Когда с документами было улажено, он заглянул к соседям.
-Я все равно здесь буду ломать, так что, если кому что нужно, пусть берут. Все бесплатно.
Давно местные мародеры не видели такой халявы. Унесли все, даже то, что никому, по идее, и не было нужно.
Новый хозяин продолжал чудить. Взять хотя бы подвал. Глубочайший, этажа на четыре под землю. Не подвал, а бункер или вход в метро. Зачем нормальному человеку такой? А если и нужен, зачем сверху делать всего два этажа?
Новый хозяин, судя по всему, нигде не работал: для этого ему надо было регулярно выезжать из Красного. Домом он тоже не занимался. Только косил иногда траву, растущую во дворе. Все свободное время он рыскал вокруг хутора по степи без всякой на то видимой цели. В знакомые ни к кому не лез, но и никем не брезговал.
Местные алкоголики его побаивались особенно после того, как один из них попытался у него что-то украсть. Новый хозяин ждал незадачливого вора у того дома. Он не стал ни ругаться, ни бить, ни вызывать милицию. Он просто посмотрел вору в глаза, а тот от страха испачкал штаны. Больше непрошеных гостей у него не было.
Со временем его окрестили художником. По крайней мере, эта версия давала хоть какое-то объяснение его чудачествам и позволяла соседям спать по ночам спокойно.
А позже заговорили о том, что вернулся волк.
Из-за волка Алексей и поселился в Красном. Это был его волк, волк, который жил теперь в нем. Именно здесь, в этих степях жил когда-то четвероногий разбойник.
9
-Был у меня прикол, - сменил тему Семен, - работал я тогда на «Газели». Приколол меня шеф перевезти вещи одному чудаку в деревню. Дачный сезон, и все такое. Тип оказался художником. Не знаю, правда, каким. У него окуляры, хрен пулей пробьешь. Дочка и внучка в таких же. У внучки к тому же разрывная граната в голове. Погрузили барахло. Сейчас, говорит, еще кошечек загрузим. А сколько кошечек? – спрашиваю. Три мешка. Ну, думаю, у мужика юмор такой. Нихрена. Выносят они из дома (обычная городская квартира) три неполных мяукающих на разные голоса мешка. Мать моя, думаю, это ж они мне там все засерут. Едем. Внучка меня то и дело достает, чтобы я ехал помедленней, а то ее котиков укачает. Куда, нахрен, помедленней. Еду, как могу. Вдруг она как заорет: Стой! Думаю, что случилось. Оказывается она увидела живописную лужайку и захотела там выпустить котиков, чтобы они порезвились. Какие, говорю, тебе котики. Кто их ловить будет…
-Тихо! – приказал Юрий Тимофеевич.
Он по-собачьи начал нюхать воздух и крутить головой. Мы замерли, кто, где был.
-Можешь выходить.
Его вычислили! Алексей не мог, не хотел в это верить.
-Перестань, - продолжил Юрий Тимофеевич, - я это знаю, ты это знаешь… Брось.
Алексей вышел из укрытия и быстро приблизился к Юрию Тимофеевичу. Он остановился, когда между ними осталось не более полутора метров. Они посмотрели друг другу в глаза.
Алексея бросило в жар. Это было уже слишком! То, что он считал своим с Морганой секретом, было и у Юрия Тимофеевича. Но если у них в душах тлели искры жизни, в душе Юрия Тимофеевича пылало пламя. А еще от него исходило то еле заметное присутствие, которое не давало Алексею покоя с самого начала этого дела.
-Мне нужен только он, - сказал Алексей, пытаясь хоть как-то сохранить самоконтроль.
-Мы не делали этого.
-Я знаю… Она сказала… Пойдем.
Он схватил меня за руку и потащил за собой. Мы отошли не более чем на сотню метров, когда он остановился.
-Жди здесь, - приказал он мне и быстро побежал назад.
Казалось, Юрий Тимофеевич его ждал. По крайней мере, он не сдвинулся с места.
-Не ходите туда, - Крикнул ему Алексей, - слышите? Не ходите!
Юрий Тимофеевич поменялся в лице.
-Я предупредил. Но не знаю. Я сделал все, что мог.
Алексей словно бы извинялся перед ним.
-Спасибо, - прошептал чуть слышно Юрий Тимофеевич.
-Возможно, они еще живы.
-Спасибо. Ты…
Алексей не дал ему договорить. Он резко развернулся и побежал в мою сторону.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Всюду, куда хватало глаз, цвели розы. Они были самых всевозможных оттенков: от предельно привычных, до совершенно невозможных. Посажены они были без всякого порядка, и эта хаотичность делала розовый сад еще более привлекательным. По крайней мере, для меня.
Среди цветочного великолепия стоял стол, за которым сидели оба Могильщика, Мага, Моргана. На этот раз девочки были настроены дружелюбно даже дуг к другу. Невдалеке корова жарила шашлыки. В воздухе вкусно пахло.
Меня усадили за стол между Морганой и Магой. Первый Могильщик наполнил пивные бокалы удивительно симпатичным светлым пивом.
-За встречу.
-Классное пиво.
-Это секретный рецепт коровы.
-Она сама его варит?
-Она много чего делает сама.
-Вот тварь, а говорила, галлюцинация.
-Увы. Она может говорить только то, что собеседник способен понять.
-Что ты этим хочешь сказать?
-Только то, что сказал, - Второй Могильщик не подкалывал. И на том спасибо.
-Подождите… Вы что уже… Все?!
-А ты как думал. Чистота и порядок – вот девиз больших людей, когда речь заходит о свидетелях.
-Можешь не волноваться, - корова появилась с кастрюлей, полной прекрасно пожаренного мяса, - им здесь хорошо.
-А здесь, это собственно…?
-Позволь, я намекну, - корова забавно вставила лапы в рот и весьма профессионально просвистела «На границе тучи ходят хмуро».
-Тогда с днем пограничника, что ли, - сказал я и отхлебнул добрых полбокала.
-Волнуешься? – спросила корова с набитым ртом.
-Скорее, сожалею.
-О чем?
-Если я правильно все понимаю, завтра здесь пройдут танки.
-За это можешь не волноваться.
-…?
-Неужели ты думаешь, что ОНИ настолько глупы, чтобы ничего не предпринять в качестве контрмеры?
-Ты имеешь в виду снайпера в нужном месте?
-У них другие методы.
-Агитация энд пропаганда?
-Умно, ничего не скажешь.
-Это потому что все вы ходите вокруг да около.
-Это потому, что ты сам все должен понять.
-Но ведь я могу оказаться и слишком тупым.
-На этот случай в тебе давно уже есть тумблер.
-Все та же идея снайпера.
-Не совсем. Тебе дается шанс понять.
-А им это зачем?
-Им достаточно того, что это нужно тебе.
-И вновь возвращаемся туда, откуда начали. Что мне завтра делать?
-Все, что хочешь.
-Не слишком ли большая свобода?
-Свобода футбольного мяча во время матча. Тоже, кстати, есть свои взлеты и падения.
-А как же твои слова, что все бессмысленно?
-Все и так бессмысленно. У существования нет никакой цели кроме существования, так что…
-Нет, подожди, давай пока попробуем без философии.
-Здесь столько же философии, сколько и в оправлении естественной нужды.
-Ты меня еще больше запутала.
-Не тебя. Твой так называемый разум, или раздувшийся синтез человеческих заблуждений.
-Но…
2
Изнутри врата выглядели как бескрайний луг. Впереди луг скрывала белесая дымка – там уже начиналась территория драконов. Сзади. Сзади был эксперимент со всей его мерзостью. Как он выглядит, я не знал – мне ни разу не пришло в голову оглянуться. Вперед и только вперед! Как танк или армия из одного человека. В действительности я был страшнее любой армии. Стоит мне дойти, и целый мир, такая же огромная вселенная, как и наша, навеки исчезнет под сточными водами эксперимента. И самое обидное, что в любом случае меня ждала смерть.
Я буквально чувствовал себя под прицелом. С одной стороны, тумблер, с другой… Похоже, выбора у меня действительно не было как такового. Голова тупо гудела от перенагрузки. Мысли были… Словно какой-то шутник отпер все клетки в зоопарке и сильно напугал зверей. И вот теперь они носятся, запертые в общем периметре, ломают все на своем пути, топчут друг друга, бьются о стены. От подобного броуновского движения голова готова разлететься на куски.
А я даже не крыса в лабиринте (та хоть может соображать), я таракан на тараканьих бегах, и если таракана после бегов ждет уютная коробочка, угощение и поощрительный приз, то меня в любом случае должны раздавить каким-нибудь грязным сапогом сорок шестого размера. Умирать мне совсем не хотелось. Хотелось жить, просто спокойно жить, без какого-либо предназначения, можно даже без миллионов в банке, без классных теток и дорогих машин. Можно даже просто работать, выпивать иногда с друзьями пива, водить девчонок домой… жить!
Решение пришло внезапно.
-А пошли вы все! – крикнул я изо всех сил и рухнул в траву.
Я лежал и смотрел в небо. Был ясный солнечный день, и небо было удивительно чистое и глубокое. Наверно потому, что здесь никогда не было ни человека, ни промышленности. Правильно все-таки ребята отгородились забором. Нас только впусти, мы и там все загадим-перегадим, и будем еще этим гордиться, как до сих пор гордимся всеми своими мерзостями.
Синева действовала успокаивающе. Мысли постепенно начали отмирать. На душе появился покой. Внутри меня просыпалось такое же бездонное небо. Больше не надо было никуда идти. ПОНИМАНИЕ оказалось слишком простым, слишком лежало на поверхности, чтобы можно было вот так просто понять, поэтому и пришлось нестись как угорелому, падать, сбивать в кровь коленки и локти до тех пор, пока совсем не сдохла дыхалка, чтобы упасть в траву и посмотреть, наконец-таки в небо, просто посмотреть в небо, без всяких мыслей, желаний, устремлений… Синее небо, а по обе стороны смерть… Мне вдруг стало смешно до слез.
Я хохотал, как ненормальный, хохотал, как когда-то давно в детстве, когда еще не знал, что можно вести себя правильно или не очень, хохотал от всей души, забыв про все, наплевав на все, спустив все в метафизический унитаз и умыв руки. Я хохотал, а в небе мирно парил дракон.
Хорошая кукушка, - подумал я.
08 07 03
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Валерий Михайлов: Еще раз. Роман.
19.12.03 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|