Игорь Поночевный: Птичий грех.
Здрасьте, Игорь.
Хотела я под Вашим рассказом отшутиться, альтернативный финал придумать, или в слова поиграться, но прочла все предыдущие рецензии, и поняла, что людям здесь не до шуток. Могу быть неправильно понята, бишь, неверно истолкована.
Поэтому скажу как на духу своё худое ho. Прошу простить меня за любую неверно сделанную оценку и любое неверное понимание Вашей мысли – я не профессионал в литературной критике, я всего лишь графоман-трындунец.
Рассказ довольно слаб. Не потому даже слаб, что инсинуации Тургеневского языка уже порядком успели набить оскомину (казалось бы, после сорокинской «Настеньки», тема разработана уже до сизого шурфа), и рассказ Ваш едва ли привносит собой в литературу что-то принципиально новое. Нет, рассказ этот, видится мне, слаб прежде всего потому, что, являя собой, по сути, притчу, генетически не является произведением самостоятельным.
Что является стержнем, несущей балкой рассказа? Некая философия? Аллегория человеческой сущности? Мне кажется, нет. Моему неискушенному взору представился в первую очередь некий постмодернистский эпатаж. Мол – вот Вам ваша тургеневщина, жрите, не подавитесь. Что ж, должна констатировать, что как стёб Ваш рассказ более чем удался. Но если пытаться копнуть чуть глубже – постигает разочарование.
Само по себе произведение – некий смешанный перефраз на тему русских народных сказок. Есть здесь и троица детей, растущих после смерти матери под не-слишком-уж-пристальным взором отца, и красна девица со старшими братьями, и потерянная рука (разумеется, у будущего оборотня – впрочем, это мотив уже не из русских, а, скорее, из западно-славянских сказок), и души, возвращающиеся в виде животных и восстанавливающие справедливость. Всю эту благодатную почву, засеянную повествованием тургеневской девушки от первого лица, Игорь обильно удобряет инцестом, кровосмешением, оральными половыми актами, сексуальным насилием и прочими достаточно обыденными прелестями. Спорить здесь глупо – прелести это были обыденными и в то время, как они являются обыденными сейчас. И разумеется, вряд ли Тургенев стал бы писать о чём-то подобном – не потому, что счёл бы это ниже своего достоинства, а потому только, что в его русско-классической голове едва ли уместилось бы совмещение своего же собственного знаменитого стиля с описанием подобных событий (о которых он, впрочем, по старой доброй отмазке русской интеллигенции, едва ли был наслышан). Поэтому данное упущение и пытается исправить в своём произведении Игорь Поночевный. Что ещё глубже?
Игорь описывает происходящее через призму восприятия женщины-ребёнка – просто, обыденно, без выпирающей пошлости, но с рельефными эмоциями – соблюдая все необходимые психологические дистанции и тонко манипулируя настроением. В глазах девушки поступок отца – не зверство, не насилие, и даже в категориях норма – не норма она мыслит лишь изредка (всего один раз, в забавном пассаже о том, что называется это явление «птичьим грехом»). Для неё это вообще в некотором роде не поступок отца (как позднее действия братьев – это не поступки братьев), для неё это в первую очередь её собственные действия. Величие подобного персонажа в неумении рассуждать о других людях, и задумываться о том, «каково мне с ними». Персонаж, совмещая в себе женское послушание патриархальной русской культуры и детское желание нравиться, может думать только о том «каково им со мной», перенося локус контроля ситуации глубоко внутрь себя. Героиня, в изображении автора, прежде всего любящая дочь и сестра – и именно так, в терминах ЛЮБВИ (пардон, тут нет курсива), автор и интерпретирует нам ситуацию.
Однако финал разочаровывает. Уйдя уже в достаточно богатые находками психологические дебри кровосмесительной любви, автор неожиданно вспоминает, зачем мы здесь. А мы здесь для того, чтоб рассказать старую сказку на новый лад – и блестящая психологическая элегия мановением руки превращается в старую-старую сказку, не сказку даже, а притчу – о том, что любовь помогает пережить любые, даже самые ужасные – казалось бы – вещи, а подмена любви собственничеством неизбежно приводит к гибели.
Неплохо. Как бы. Но вот это старая добрая мораль в конце внесла некую сумятицу. С одной стороны – прекрасная, благодатная тема психологической игры (в которой замешано всё – и грубая похоть, и жажда власти, и чистая любовь, и комплекс Электры, и оный же Эдипа – просто россыпи аллюзий, бери - не хочу) была обменена на басенную форму подведения итогов. С другой – как притча, рассказ также едва ли в самом деле состоятелен. Притча, для того, чтобы стать самостоятельным произведением искусства, должна содержать по меньшей мере три-четыре крупных архетипических образа (долина теней, в которой Мудрец играет в шахматы Буддой, например; вариант – мартышка, нашедшая очки, тоже годится при высокой концентрации эстетических и этических императивов). В данном случае этой кровосмесительной семейки, и чёртовой мельницы вкупе с волками явно недостаточно. Контекстуально этот текст мог бы представлять собой значительную ценность, но как отдельное обособленное произведение – это, imho, в первую очередь эпатаж любителей отрубать головы гонцам. Нет гонца – нет плохой вести. Нечего нам, Игорь Поночевный, позорить тут русскую литературу.
Замечу ещё раз, что на уровне эпатажа – работа проделана блестящая.
Вот это, если в двух словах, ни на что не претендуя, и принося тысячу извинений, моё скромное мнение.
(с) Томила Серотова aka certify
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Дмитрий Савочкин (Диас)
|