Алексей Колмогоров: СУКА МОСКВА.
Насколько я помню, с этого рассказа началось мое знакомство с творчеством Алексея Колмогорова. Случилось это на прозе.ру, где среди множества рецензий меня привлекла одна.Название текста показалось вызывающим, эпатирующим, и просто захотелось посмотреть, о чем это? Но читая текст, я уже понимала, что история довольно обычная, ничего особенного. Но захватил ритм повествования, размышления героя - и я не закрыла страничку с этим текстом...
Рассказ насыщен бытовыми подробностями. Но в то же время описание Эмпирического бытия героя, распластанного невозможностью покорить (или обмануть?) город, - часть философского контента произведения. Бытовой план пронизан философской мыслью. Но это не типичная русская рефлексия, а динамично развивающаяся мысль, которая подчиняет себе развитие сюжета. Здесь даже можно говорить об особой ипостаси остросюжетности.
Выводы я делать не люблю. К чему они? Читайте. Перед вами текст, достойный внимания.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
СУКА МОСКВА
Просыпаюсь оттого, что в комнате кто-то есть. Еще не открыв глаз, знаю - это Володька. Сидит на кровати у меня в ногах. В лице сложное сочетание похмельного синдрома, врожденной деликатности и благоприобретенного хамства.
- Я стучал. – Его голос по утрам хрипит и присвистывает, как старая шарманка. – Слушай, Андрюх, зачем тебе кресло?
Каждое утро начинается с дискуссии о кресле. Я снимаю у Володьки комнату. У него обычная двухкомнатная квартира в панельном доме. Стена между комнатами обладает такой звукопроводимостью, будто слеплена из одного слоя обоев. Иногда я в ужасе вскакиваю среди ночи - кажется, что Володька лежит рядом и дышит мне в ухо. Дышит он за стеной, но слышен каждый вздох, не говоря уже о храпе.
- Андрюх, я возьму кресло? Лады? – И смотрит, не мигая. Отчего это у алкашей с похмелья всегда такой пронзительный взгляд, как у религиозных фанатиков?
- Нет.
- Не понимаю, зачем тебе кресло?
- Я в нем сижу.
- Ты можешь сидеть на стуле.
Комната – два на два с половиной. Кровать, стол, стул и кресло, которое он по утрам мечтает продать, чтобы поправить здоровье. Из своей комнаты давно уже все пропил, кроме кровати и телевизора.
- На стуле я тоже сижу. Но это не значит, что кресло мне не нужно. – Заученно отвечаю я. - Стул и кресло – это разные вещи. И сидят в них по-разному.
- Не понимаю, почему я не могу взять свое собственное кресло?
- Потому что ты сдаешь мне комнату вместе с этим креслом. Такой был уговор.
Кресло – это громко сказано. Оно отличается от стула только продавленным матерчатым сиденьем неопределенного цвета и более либеральной конструкцией деревянной спинки. Но я действительно люблю сидеть в нем. В моем быту это – единственная роскошь. Какого черта!?
- Если тебе принципиально сидеть на мягком, есть еще кровать. – Говорит он.
- Если ты заберешь кресло, я уйду, - говорю я и иду умываться.
Привычный диалог исполняется без эмоций. Это напоминает переговоры России и Японии о судьбе Курильских островов. Результат заранее известен обеим сторонам.
- Ни фига не понимаю, зачем тебе кресло, если можно сидеть на кровати, - бубнит он, оставшись в комнате один.
Когда возвращаюсь, его нет. Кресло на месте. Сегодня придет Вероника – моя богиня. Надо договориться с Володькой. Иду к нему.
- Слушай, ко мне вечером девушка придет, ты не мог бы на это время исчезнуть.
- Могу.
- Бабки вечером.
- Дай сейчас.
- Нет.
Если дать ему денег сейчас, до вечера он их пропьет и забудет об уговоре. Я не могу встречаться с девушкой, когда он дома. Любовь – такое шумное занятие, особенно с Вероникой.
Володька лежит, вытянувшись на кровати, как мумия. Даже телевизор не включил. Значит, совсем худо.
- Ладно, сейчас я тебе дам на бутылку. Это будет аванс. А вечером – еще на бутылку.
- Андрюха! Ты человек!
- Только ты не забудь вечером, что я тебе давал аванс!
Я не мелочный и не жадный. Я бедный. Бюджет сегодняшнего вечера с Вероникой рассчитан до рубля. До последнего рубля! Сегодня вечером я буду счастлив. А что кушать завтра – будет видно завтра. Обещали денег за рекламную статью в мебельном журнале. Может, завтра дадут … или после завтра… или после смерти… признают…
Итак, первый, очень важный шаг навстречу прекрасному вечеру сделан. Но еще многое предстоит! И я выхожу в огнедышащую полуденную Москву, занесенную сугробами тополиного пуха. Ах, девушки, девушки, вы и представить себе не можете, сколько прозаических проблем нужно уладить, ради романтического свидания с вами. Хотя лично я люблю эти хлопоты, в приготовлениях – предвкушение. Покупая вино, я мечтаю о том, как узнаю его вкус на ее губах; покупая торт, вижу, как она облизывает сладкие пальцы; покупая мыло… ах, черт возьми, как подумаю, что будет намыливать моя богиня…
Вино можно было бы купить в нашем гастрономе, прямо возле дома. Но беда в том, что я живу в центре, здесь все дороже. Поэтому пришлось тащиться через полгорода в разгоряченном троллейбусе на рынок, где та же бутылка стоит дешевле. Разница всего в несколько рублей, но для моего бюджета она – решающая. На билет потратиться я не мог и всю дорогу туда и обратно пялился в лица входящих мужиков, опасаясь контролеров. Штраф был бы для меня катастрофой. Обошлось.
Душистое мыло, торт, презервативы и розу тоже купил на рынке. В результате осталась расчетная сумма, из которой нужно вечером заплатить Володьке за четырехчасовую прогулку на воздухе, и после всего взять такси для Вероники. Это очень важно – иметь возможность после всего посадить девушку в такси. Она не должна догадаться, что я трачу на нее последние деньги, самые последние.
Вернувшись домой, заваливаюсь спать, чтобы скорее наступил вечер. Все равно в эти оставшиеся часы я ничем не смогу заниматься, ни о чем другом не смогу думать. Уже видится ее походка, слышится голос, чудится запах… нет, не духов…
Сквозь сон слышу шаги и бормотание. Странное какое-то бормотание, будто кто-то молится скороговоркой. Выглянув за дверь, вижу Володьку с кастрюлей в руках. Он ходит по коридору, макает пальцы в кастрюлю и разбрызгивает воду по стенам, полу и потолку. Так попы окрапляют святой водой. Побрызгав, Володька бормочет какие-то заклинания.
- Что ты делаешь?
- Она приходила – Говорит Володька, продолжая священнодействовать. – Она колдушка, нужно все очистить после нее.
Я знаю о его ненависти к матери, которая живет в соседнем доме. Но до такого еще не доходило.
- Что там у тебя?
- Вода из крана. Но я знаю нужные слова. Надо очистить все после нее. Я точно знаю, это она меня испортила. Посмотри – я же нормальный пацан, симпатичный. Почему я один живу? Почему?
Я знаю, почему, но ему не скажу. Бессмысленно учить жизни сорокалетнего пацана. Ему приятнее думать, что его заколдовала родная мать. С первого дня, как я сюда вселился, я слышал, как он говорит кому-то по телефону: «Тварь, лесбиянка, колдушка, не ходи сюда, чтобы я тебя не видел, извращенка, лесбиянка». Долгое время я был уверен, что такими словами он награждает свою бывшую жену, оказалось – мать. Она приходит, когда его нет дома, приносит что-нибудь поесть, или постельное белье, которое он периодически пропивает. Значит, сегодня заходила.
Закончив обряд, забрызгав всю квартиру, кроме моей комнаты, Володька вопросительно смотрит. Я даю ему бабки и он исчезает, состроив на прощанье такую рожу, которая должна, видимо, обозначать мужскую солидарность и понимание момента.
Через полчаса пришествие моей богини! Уже через полчаса! И тут я с ужасом вспоминаю, что в доме нет туалетной бумаги! Это катастрофа! Конечно, такой роскоши у нас уже давно не водится, ее заменяет газетка, аккуратно нарезанная Володькой на правильные прямоугольники. Я преступно упустил из виду это обстоятельство. За полчаса до пришествия, я понимаю, что все пропало! Невозможно, немыслимо, чтобы, зайдя в туалет, она оскорбила свое естество вульгарной газетой. Того, что я получу сегодня, как сладостный приз, не смеет коснуться грубая бумага, испачканная типографской краской.
Надо что-то делать. Отложенное на такси тратить нельзя. Где взять несколько паршивых рублей на рулон туалетной бумаги? Бегу к метро. Небольшое насилие над собой и вот уже я подхожу поочередно к нескольким молодым дамам и прошу пожертвовать мне на проезд. Три дамочки из четырех выручают. Тут же у метро покупаю два роскошных рулона - один серо-голубой, другой бледно-салатовый. Розовый игнорирую. Не люблю розовый.
Бегу домой, в каждой руке по рулону. Пересекая площадь, смотрю на бронзового человека, когда-то написавшего столь любимые мною строчки:
НЕ ДОМОЙ, НЕ НА СУП, А К ЛЮБИМОЙ В ГОСТИ
ДВЕ МОРКОВИНКИ НЕСУ ЗА ЗЕЛЕНЫЙ ХВОСТИК.
Владимир Владимирыч! Володя! Уверен - вы меня понимаете, а я понимаю вас. Мы оба знаем, что значит - любить женщину. Эти две морковинки – они дорогого стоили в голодные двадцатые. Две морковинки и две строчки о них – свидетельство истинной любви и истинного поэтического дара, без декадентского подвывания и розовых соплей. Именно с этими морковинками вы шагнули к нам через время «как живой с живыми говоря». Уважаю вас, Володя, несмотря на ваши пролетарские заблуждения.
Этот город меня не любит, уничтожает, травит как таракана. Но фиг у него получится! Я люблю его женщин, а его женщины любят меня! Значит, жить буду.
Моя богиня опоздала на сорок восемь минут. Это время я пролежал, скрючившись, на кровати в своей клетке, два на два с половиной. А если бы она не пришла!? Но она пришла, и все было хорошо. Девчонки, богини, приходите на свидания, даже если пошел дождь, или вы укололи пальчик, или лучшая подруга сказала, что ваши босоножки вышли из моды, и даже, когда вам кажется, что это не смертельно, если вы не придете – все равно приходите. А то ведь можно и умереть. Вы не можете знать истинной цены того, что нам даете.
Мы любили друг друга, пили вино, ели торт, и разговаривали обо всем. Пока не пришел Володька. Оказывается, время его оплаченного отпуска уже истекло. Но нам не хотелось расставаться, и мы, наплевав на плохую звукоизоляцию, снова любили друг друга под оглушительный володькин храп.
В пол пятого утра я пошел провожать Веронику, мы прогулялись до бульвара, отмечая каждый поворот длинным поцелуем. Потом я посадил ее в такси. И мы остались вдвоем – я и Москва. Я сел на скамейку и стал смотреть, как она дышит во сне. Самое время нам поговорить, не так часто мы видимся без свидетелей, но она спит. Поэтому говорить буду я один, как всегда.
Уже пять лет, как я встретил этот город с женским именем Москва. Таким же вот летним утром слез с верхней полки летевшего-звеневшего всю ночь вагона, поехал в пустом случайном троллейбусе. Где-то вышел. Куда-то брел по спящим улицам, не имея понятия, куда. И на каком-то бульваре оглушенный, влюбленный с первого взгляда, сказал себе: «я буду здесь жить».
Так бывает, когда вдруг видишь женщину, идущую навстречу, и не имея понятия, кто она, что она, задохнувшись, говоришь про себя: «Ты будешь моей». Она тебя не видит, не знает, ты не входишь в ее планы на эту жизнь, но слова уже сказаны: «Ты будешь моей» - и нет пути назад.
Я сказал тебе: «Ты будешь моей»! Ты мучаешь меня, дразнишь, приближаешь и бросаешь, топчешь, мнешь. Меняешь любовников у меня на глазах. Иногда даешь, кому попало, по капризу, или за деньги. За большие деньги. Ты – дерзкая, избалованная, дорогая, холеная, немного вульгарная, как классная девчонка из провинции, в одночасье ставшая светской дамой. Ты – столичная провинциалка, провинциальная столица. Но деться от тебя некуда, потому что ты одна такая. Потому что ты – Москва.
Сука! Тварь! С кем гуляла всю ночь!?
Пять утра, но как тепло и солнечно! За этот час тихого счастья на бульваре, где дома и липы, как живые существа, я все прощаю тебе.
Каждый день на твоих улицах отсчитываю тысячи шагов, тех самых, что от любви до ненависти, от ненависти до любви… А ведь и я был любим. Его забыть невозможно, того, кто был до тебя - моего любовника, связью с которым горжусь; моего героя с бессонными глазами; мужчину моей мечты с потрепанным европейским лоском, русской душой, и заграничным именем – Питер.
На этом утреннем бульваре я поговорю и с ним.
Мы редко видимся теперь, любимый. Былого не вернешь. И все же раненый взбалмошной девкой, время от времени я бегу от нее, чтобы прижаться к твоей небритой щеке. С тобой не страшно быть бедным и бездомным. Кавалергард в отставке, ты все еще умеешь напиваться, не роняя достоинства, с шиком курить дешевые сигареты, и так смотреть холодными глазами, что бросает в жар. Ты помнишь наши ночи?
Нам было хорошо вместе. А я бросил его ради тебя, блудница!
В утренней неге ты лежишь передо мной, детскими снами смывая ночное беспутство. Разметалась, широко раскинула свои бульвары. Бульварная ты девка! Ребенок. Сладкая. Хочу тебя, ищу тебя, горжусь тобой. Но не вырвешь у меня этого слова. Я не скажу тебе: «Люблю» - пока не ляжешь со мной. Не хочешь?! Плевать! Зато твои женщины хотят! А ты погуляй пока. Рано или поздно это обязательно случится – все равно я трахну тебя, сука Москва!
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Алексей Колмогоров: СУКА МОСКВА. Рассказ.
02.02.04 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|