Кэндис Ясперс: Философия М-16.
Что такое стихотворение?
Стихотворение - это такой текст, в котором ритм первичен, и уже вслед за ритмом следует смысл, подчиняясь ему, порождаясь им.
"Философия М-16" Кэндис Ясперс очень ритмична - это окончательно понимаешь, прочтя семь абзацев рассказа. Кусок - философия, кусок - М-16, кусок - философия, кусок - М-16, кусок - философия, начиная с пифагорейцев и заканчивая Хабермасом и Деррида, кусок - М-16, жёсткое повествование о супружеской измене и захвате любовников в заложники с использованием израильской штурмовой винтовки. Кусок - чистый дух и сфера ноуменов, кусок - кровь и плоть, сперма и сталь.
Не скажу, чтобы сейчас мой интерес к философии был настолько сильным, чтобы я зачитывался, как это было лет пятнадцать-двадцать назад, Шопенгауэром или Кьеркегором. Но философские концепции в изложении Кэндис Ясперс настолько уместно встраиваются в ритмику, что кусков с этими изложениями начинаешь ждать - так ждут искушённые в поэзии люди удачной рифмы от поэтов, читающих свои стихи вслух, ждут, покачивая головой, притопывая ногами, дирижируя руками. И когда на границе второй и последней трети рассказа философия вдруг пропадает, сменяясь длинным-длинным периодом жёсткого боевика, недостачу ощущаешь всем телом.
В этом смысле рассказ "Философия М-16" - стихотворение.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Сергей Алхутов
|
Философия М-16
Однажды пифагорейцы стали осмыслять такие явления как аккорды, ноты, биоритмы, погодные циклы и увидели, что все повторяется. В числе есть некая философия, которая ложится в основу мира, а простейшие числовые пропорции - универсальный язык, которым можно описать природу и феномены жизни. Тогда пифагорейцы решили, что они открыли порядок – kosmos. Открыли закон, по которому существует Вселенная.
До школы пифагорейцев многие замахивались объяснить, почему все случается так, а не иначе. Почему что-то можно предсказать, а что-то – нельзя. Пифагорейцы же ступили на зыбкую почву философии с вопящим новорожденным - наукой. И с тех пор мы считаем, что для всего у нас есть объяснение, потому что боимся смириться: предсказать развитие ситуации невозможно.
Даже тогда, когда Хани открывала ключами двери своего хайфского дома, она верила, что все идет своим чередом. Позади остывает, потрескивая кузовом, ее блестящая «БМВ» «пятерка». Смеркалось, проклюнулись первые звезды, и машина чернела у озера газона и трещала - блестящий силуэт из хрома и лака. Камешки гравия хрустели под подошвами, но в остальном - тишина. Голосом совы кричит какая-то птица. Ветер тревожно качает кроны, черные, как и небо над ними. На втором этаже коттеджа мерцает свет, а размытые блики падают на газон. Ступеньки в темноте выскальзывают из-под ног и непременно норовят угодить под острый носок туфли.
Хани устала, но думает, все в порядке, ничего непредсказуемого не случится. В груди сворачивается в теплый клубок чувство защищенности, когда день позади, и поздний вечер наводит дремоту. Все по плану, по схеме, и это - гармония. «Мой дом – моя крепость». За стенами Хани разденется, скинет пальто и сможет совсем ни о чем не думать. Ничего не остерегаться. Это и есть необходимый ей kosmos. То, чего хочет каждый: стены; как можно больше высоких и прочных стен, за которыми можно оставить хаос.
…Весь мир, считал Августин, создан Богом - и вещи и души - высокой сущностью, Summa Essentia. И основа духовной жизни, внутренней жизни человека – свободная воля. Воля Бога направляет человека к добру. Воля же отпрыска человеческого – к деяниям Дьявола, к грехам. Свобода без Бога приносит несчастье, потому что не умеет человек пользоваться свободой. А законы, порядок – благость, причем главное благо – подчинение, и не просто подчинение, как персональное качество, но подчинение структурной иерархии.
Ключ провернулся в замке с оглушительным скрипом. Изнутри в замочной скважине тоже был ключ, подумала Хани. Она слышала, как тот выпал на коврик при входе, куда обычно сбрасывали почту. Значит, милый вернулся пораньше. Приготовил ужин, задумал сделать ей сюрприз? Но на мобильнике нету ни звонков, ни сообщений, и на втором этаже в окне за прозрачными шторами светится лампа для чтения, значит кто-то находится в спальне.
Дверь распахнулась, и, ступив на коврик, Хани проникла в дом.
…Ренессанс в переводе с французского означает возрождение. Из дремучих Темных веков, когда Римская империя рушится под собственной тяжестью, приходят утонченность и творческое начало. Бог покорно удаляется, и на смену ему является человек, лишенный изъянов, прекрасный и античный. Вместе с творчеством начинают цвести распутство и разнузданность. Человек – совершенное творение природы, он красив или он должен стремиться к этому. Новое веяние в человеческом мировоззрении получает название «антропоцентризм». И как будто исчезает за вуалями греческого театра звериное начало, инстинкты и животная страсть. Человечество становится обществом привилегированных, закрытым анонимным клубом. Однако, никто по-прежнему не уверен, кого осудить: убийцу-ревнивца или жену-изменницу.
Хани бросает на стол сумочку, бросает ключи, рядом – брелок от машины. Лодыжки освобождаются от тисков обуви, и глянцевый паркет холодит ступни. Она тихо идет наверх по лестнице с серым ковром. В декоративной нише с живописью горит подсветка. Потирая плечи, обнимая себя руками, словно в доме надышало зимой, Хани идет наверх, крадется как кошка, сама того не желая. Гостиная, утопающая в ласковом полумраке. На кухне две пустые бутылки. Она отворачивается и продолжает подъем. Она уже смотрит наверх, на второй этаж, где коридор ведет в кабинет и две спальни. В одной из спален - приоткрытая дверь и золотистая ниточка света. Возможно, ей кажется, но стены говорят глухими голосами людей, и один из них – ее муж. Другой приглушенный – женский. Говорят и вполголоса смеются, а Хани стоит и подслушивает.
Вопреки всему, такого поворота событий она не ожидала.
…Даже самые благие намерения не всегда гармонируют с действительностью, доказала эпоха Возрождения. «…Вдумавшись, мы найдем немало такого, что на первый взгляд кажется добродетелью, а в действительности пагубно для государя…» - писал Николо Макиавелли. Под маккиавелизмом обычно понимают политику, пренебрегающую нравственными принципами и проводимую под лозунгом «цель оправдывает средства». Но другая сторона еще опаснее. Мы всегда найдем, чем оправдать свои деяния, даже самые жестокие поступки, потому что есть причина – у всего есть причина, и иногда это просто мелочь. Но она толкает нас, и мы можем убивать, но не признать, что причина аморальна, потому что не бывает больных людей – есть люди, которых не выслушали.
В груди Хани по-прежнему гнездятся сомнения. Она не чувствует ни боли, ни обиды. Она слышит, как шуршит постель, как за дверью перекатываются тела - обнаженные, хихикающие… И запах, который, как ей кажется, проникает в коридор. Омерзительный запах пота и любви, такой низкой и плотской, что даже тошнит. Она не верит, что уши не подводят ее, что слух ее улавливает именно голос мужа. Баритон без слов, проглоченный стеной, льется из щели под дверью. И звонкий смех, прерывистый и хриплый – женщина, любовница. Хани все не верит, хотя время утекает, и голоса почти стихли. А она все никак не может сбросить оцепенение, заставить себя сдвинуться, пойти убедиться воочию. На секунду ей становится страшно: а что, если она подойдет, откроет дверь, а там все, как есть, как встает перед глазами картинка… Смятая постель, простыни, в которой извиваются двое тел, влажных и розовых, как слизняки.
Остолбенение проходит, и Хани срывается с места. Она прыгает через последние ступеньки и врывается в спальню, будто ураган. Зрение застилает ярость, такая холодная и острая, что рассудок отказывает. Все случается за долю секунды. Вера в случившееся грянула, как взрыв среди белого дня, и она покорилась - тому, что слышит, и этой полоске света под дверью.
…Фрэнсис Бэкон, философ Нового времени, демонстрирует ход рассуждения в виде схемы: факты  чувства мысли. Предвосхищение природных свойств человека, его характерных инстинктов, приводит к появлению идолов. Идолы выступают как приписывание природе человеческих качеств, чувства человека считаются мерой вещей. И, возможно, как раз Бэкон оказался ближе всех к той правде, которой мы живем и поныне. Чувства очень редко доходят до свойства мысли. Это не ошибка, это натура человека. Факты рождают чувства и реакции - человек не создает иллюзий из пустоты. Факты провоцируют реакцию. Но порой эти чувства выплескиваются еще раньше, чем складываются слова, потому что перехлестывают через край.
От внезапности они оба дергаются, словно в постель ударила молния. Хани тяжело дышит, в глазах ее темно от ярости, но что предпринять, она не имеет понятия. Она держится за ручку двери, и в горле образуется ком. Она проглатывает воздух, словно это песок, и давится. У обоих – растерянные лица. У любимого лицо побледнело, на висках блестят капельки пота. Он голый, прикрывается брюками, будто не муж, а чужой. Она - растрепанная, мокрая, длинные русые волосы прикрывают груди – натягивает на себя одеяло. Глаза, огромные, как чашки с холодным зеленым чаем, без следа косметики. Как Ева в первородном грехе.
Она застала мужа с любовницей, думает Хани, и картина эта никак не укладывается в ее голове. До последнего момента она бежала к двери и думала, что сейчас увидит нечто, что мгновенно рассеет сомнения, заставит посмеяться над собственной подозрительностью. Но шок от увиденного пронзил ее, и последняя здравая мысль ухнула в глубину.
Они оба молчат.
- Хани, – скорее утверждение, чем вопрос.
- Я так и знала, - услышала Хани свой голос. – Кто это?
- Подожди минутку…
- Я не понимаю.
- Секундочку подожди…
- Нет, я просто не верю в это…
Любовница пятиться к краю кровати, прижимая к груди простыню, и как будто порывается бежать. Но в это мгновение Хани понимает, что не может ей этого позволить. Позволить ей уйти? Сейчас, не дав разобраться, унести с собой доказательства? Дать милому убедить жену, что все, что она здесь увидела – ошибка? Хани понимает, что не может ей позволить покинуть комнату и пропасть, как будто ничего не случилось. Потому что случилось. Сейчас, в эту секунду Хани была точно уверена.
…Согласно Канту «предметы опыта никогда не даны сами по себе: они даны только в опыте и помимо него не существуют». Человек создает свой мир сам. Человек сам себе божество, сам создатель, сам раб и хозяин. Сам ставит себе запреты и сам же боится их нарушать. Вещи и факты существуют лишь в уме человека: там они большие и маленькие, плохие или хорошие, важные или мелочи. Помимо восприятия человека вещи одинаковые, одинаково безликие и разнородные. Вещи убивают или дарят радость. А человек – хозяин ситуации, только если поймет это сам.
Стараясь не дать ситуации выйти из-под контроля, Хани словно в трансе выскользнула в коридор, прикрыла ненавистную дверь и во тьме направилась в кабинет. Все движения ее становятся резкими и отточенными. Она словно готовится к убийству, хотя и не знает, чего ожидать – и прежде всего от себя. За спиной – голоса, испуганные, опомнившиеся. Они, эти двое, заспешили, засобирались. Послышался звон пряжки на брюках. Любовница, видимо, тоже вскочила с кровати и стала собирать свои разбросанные по комнате вещи.
- Ты сказал, она не вернется до завтра…
- Одевайся, выходи через заднюю дверь…
- Ты сказал, все будет нормально, дом наш до утра…
- Не забудь телефон…
Дальше – молчание, шорох вещей. Они не хотят говорить друг с другом. Попали в ситуацию, для которой не бывает сценария, их блудодеяние рассекретили. Но Хани уже не слышит их. Пальцы нащупывают выключатель, и в кабинете вспыхивает свет. Она щурится и методично ищет… Хани четко знает, что делать, хотя ярость захлестывает ее с головой, как штормовая волна. Она с грохотом откидывает со стены картину, распахивает сейф - стальная крышка гулко звенит - и из пыльных глубин выволакивает штурмовую винтовку М-16. На руках протестующе ноют мышцы, но силы переполняют Хани, и она удерживает винтовку на весу. Это оружие мужа, находящегося в резерве израильского ЦАХАЛ. Она заряжена и полностью готова к использованию: такие неспокойные времена, теракты, постоянная нестабильность в политической ситуации страны, агрессия со стороны палестинского населения… В доме всегда необходимо иметь наготове что-то, что может защитить твою жизнь или отнять чужую…
Хани волочет винтовку за собой и перед дверью в спальню поднимает ее на изготовку. Дверь она толкает ногой. Наводит ствол на полураздетую парочку. Ей кажется, что она всегда мечтала это сделать и в голове проясняется. Мозг очищается от эмоций, и пульс начинает стучать равномерно и холодно - в висках, заглушая все звуки. Это ни с чем не сравнимое удовольствие, когда растерянность, ужас и изумление уступают место ощущению полного владения ситуацией.
- Хани, положи на место… - милый пятиться назад и наталкивается на тумбочку у окна. Лампа шатается, но не падает. Любовница выбрасывает руки вперед и вскрикивает. Крик такой громкий, что Хани вздрагивает.
- Тихо! – кричит Хани. – Дайте разобраться. Дайте мне прийти в себя.
- Хани, твою мать, ты что делаешь? Ты в своем уме? Она же выстрелить может, ОНА ЖЕ ЗАРЯЖЕНА.
- Заткнись, ублюдок, теперь ТЫ меня будешь слушать. Завтрак в постель, кофе, ласковый такой… - Хани скривилась. - Провожал меня на работу… Проводил?! Проводил, я тебя спрашиваю, сукин ты сын?!
- Эй, не стреляй, послушай меня… - любовница загораживается руками, как будто это может ее спасти. – Послушай, успокойся, я все расскажу…
- Где твоя преданность, верность? – глаза Хани сверкают, она повышает голос. – Ты что, все это время мне лгал? Все это время? Все это время ты трахался с ней?!
- Положи винтовку, Хани… - в его голосе нарастает угроза. – Сначала положи винтовку, не дури. Она может выстрелить. Она же выстрелить может. Хани, возьми себя в руки, я прошу тебя.
Хани резко вздымает винтовку прикладом к плечу и целится в комнату между ними. Крики мутят сознание. Они оба что-то наперебой кричат, размахивают руками, пытаются укрыться одеждой, отскочить подальше. Слов их Хани разобрать не может.
- Сидите на месте, не шелохнулись чтобы. Сидите. И ТИХО!
Они нерешительно умолкают. Визжа и причитая, любовница, царапая ногтями плечи ее мужа, судорожно прячется за его спиной. Он не делает ни жеста, чтобы как-то прикрыть ее. Она все еще стыдливо тянет на себя простыню, хотя грудь болтается обнаженная. Но всхлипывать, плакать она не начинает, только мелко трясется, как загнанная лань.
- Кто это? – спрашивает Хани ровно.
- Опусти оружие.
Любовница продолжает трястись, словно ее знобит.
- Кто это? Ты мне ответь, ладно? – терпеливо повторяет Хани.
И тут она вспоминает. Какая-то новая подружка лучшего друга любимого. Короткая картинка мельком пробегает через память: машина, солнечные блики на капоте, хлопнула дверца. Они уезжают втроем ужинать в Акко. В машине незнакомая молодая женщина с длинными волосами с интересом смотрит на Хани, машущую им с порога. Хани даже не помнит, какой это день. Только беззвучную картинку.
…Воля к власти – это самоутверждение воли к жизни, считал Фридрих Ницше. По собственному свидетельству Ницше уже тринадцатилетним мальчиком он размышлял над загадкой происхождения зла в людском обществе. Зло порождается моралью, считал он. Делая выводы, Ницше ничего не оставалось, как объявить мораль «опасностью из всех опасностей». Он сделался имморалистом и решил подвергнуть мораль жесточайшей критике. Так появился нигилизм Ницше.
Всякая мораль плоха тем, что она выступает как совокупность мнимых, выдуманных ценностей. Человек не должен помышлять о желаемом, он должен помышлять о действительном, прогнозировать его исполняемость, а не исполняемость иллюзий. Он должен смотреть правде в глаза, не прикрываясь иллюзорной нравственностью. Нравственность – вещь придуманная, синтетическая. Только если человек обратит внимание на реальное, на истинное, только в этом случае свобода его не будет ограничена.
Не будет ограничена моралью.
Средиземное море за окнами колышется огнями грузовых барж и военных эсминцев. Мрачное Средиземное море. Через штору веет ночной прохладой. Пригород Хайфы тихий и живописный, хотя днем Хайфа кипит – город белоснежный и лазурный, как мороженое с глазурью.
- Это не игрушки, Хани. Убери его.
Они оба сидят на полу в углу под открытым окном.
- Ты застрелишь нас? Нет, ты скажи, ты что, нас застрелишь? Ты же не сделаешь этого, Хани, ты же… К чему все это? Ты же никогда не нажмешь на спусковой крючок. Ты за два года армии ни разу не стреляла в живого человека.
- Заткнись, - огрызается она и угрожающе встряхивает винтовку. Они оба вздрагивают и умолкают. Хани сидит на стуле, на том, что у зеркала. Она жестко прижимает приклад к плечу, руки ноют от напряжения. Сидит с военной штурмовой винтовкой М-16 на коленях, направленной на людей, и думает о том, что в заложниках у нее муж и его любовница. А она не знает, что делать, что требовать… В голове у нее пусто и ясно, нет ни единого соображения, кроме желания ни за что их отсюда не выпускать. Иначе она уйдет, и все, что случилось, покажется Хани сном. Но это не сон, это явь.
- Хани, мы же можем поговорить. Безвыходных ситуаций не бывает.
- Заткнись! – орет Хани, и снова они подчиняются. Хотя любовница молчала и раньше, только губы дрожат от страха.
- Ты должна успокоиться. Успокойся.
- Я же сказала тебе заткнуться, Борис. Я непонятно говорю? Ты говоришь на другом иврите? Может быть, идише? Ты говоришь на идише, Борис? Мне нужно подумать, и я прошу тебя, очень прошу - ЗАТКНИСЬ прямо сейчас! Чтобы ни слова больше я не слышала от вас.
Тишина продолжается какое-то время. Где-то далеко заиграла музыка, кажется, модная нынче Эникс.
- Как тебя зовут? – обращается Хани к любовнице. Та нерешительно зашевелилась, занервничала, будто кто-то подложил ей под голый зад канцелярскую кнопку.
- Хелен, - голос ее вибрирует, срывается на хрип. – Хелен Яфэ.
- Красотка, значит, - Хани понимающе кивнула. – Ты думаешь, ты красивая, да, Хелен? Настолько красивая, чтобы спать с чужими мужьями?
- Я не знаю, - на глаза ее жемчужинами наворачиваются слезы. – Отпусти меня, пожалуйста. Я не хотела…
- Что ты не хотела, Хелен? Трахаться с моим мужем ты не хотела? Или умирать ты не хочешь?...
- Замолчи, - кричит любимый. – Замолчи сейчас же!
- А ты, - Хани обреченно смотрит ему в глаза. – Мы женаты пять лет, Борис. Как же ты мог, ублюдок?
Они снова молчат.
- Встань, Хелен. Закрой окно, - Хани указывает винтовкой в сторону колышущихся штор. Любовница медлит, но все-таки поднимается на ноги, срывающимися пальцами нащупывает защелку и хлопает окном. Весь шум остается снаружи.
- Я знаете, что сделаю… - рассудительно произносит Хани вслух. Внезапно она ощущает себя безумно уставшей и безразличной. – Я знаю, знаю… Я позвоню твоему другу, Борис. Попрошу его приехать, посмотреть на вас. Ты же хочешь, Хелен, чтобы Давид увидел тебя в моей спальне? Хочешь или нет?
Любовница смотрит на Хани взором затравленного щенка.
- Хочешь? – Хани пользуется уже испытанным приемом и целится в нее.
- Нет, - мгновенно выдавливает Хелен, но больше ничего сказать не осмеливается. Она опускает глаза, роняет голову на согнутые колени и упирается в них лбом. Ее нечесаные волосы свешиваются до пола. Начинает всхлипывать.
- Прекрасно. Так и сделаю. Позвоню ему прямо сейчас. А до этого вы посидите со мной. До его приезда. Посидите?
- Ты чокнутая террористка - бросает любимый и меряет ее презрительным взглядом, но Хани это больше не трогает. Кажется, ничто ее больше не трогает. Она усмехается и закидывает голову назад, облокачиваясь макушкой о зеркало. Через какое-то время одной рукой она достает из нагрудного кармашка пальто мобильник и, глядя на экран, начинает пиликать кнопками. Давид живет близко, поэтому приедет очень скоро. Другой рукой она продолжает держать М-16 нацеленной на заложников.
…Принцип сверхчеловека Ницше дополняется принципом вечного возвращения. Никаких целей и программ для воли к власти как аффективного порыва не существует. Следовательно, надо постоянно возвращаться к самому себе, сильному и непослушному. Бог мертв! Ищите себя в качестве танцующей звезды и смеющегося льва…
Телефонный звонок в бело-голубом полицейском «Рено Кангу» раздался, когда машина уже, порыкивая мотором, начинала разворачиваться от участка на въезде в арабские кварталы Акко и выруливать на шоссе, поднимающееся в гору. Гора Кармель, похожая на громадную насыпь на фоне аравийского звездного неба, искрилась иллюминацией Хайфы.
- Керен, это Давид. У меня тут кое-что случилось, послушай меня две минутки…
- Давид? Так поздно, в чем дело?
- Ты еще на дежурстве?
- В патруле. Что случилось?
- Ты помнишь Ханну Ивгур, жену Бориса Ивгура?
- Подожди, ты о чем? Ну да, кажется, припоминаю, черноволосая такая, сабрийка…
- Они с Борисом недалеко тут живут, на вершине Кармель, за кармелитским монастырем…
- И что?
- Она мне только что позвонила. Мне кажется, у них там что-то стряслось. Там моя Хелен и Ханна по голосу совершенно невменяемая, говорит, держит их под прицелом. Я так понял, Бориса и Хелен. Они вместе у нее… ну… в спальне…
- Где они?
- В спальне.
- Она держит их под прицелом?
- Да.
- Пистолета?
- Я не понял. Говорит, приезжай, посмотри… Я их пока подержу, чтобы ты все увидел. Я, понимаешь… У нее голос такой странный, как будто она пьяна или что-то еще…
- И когда она звонила тебе?
- Вот только что трубку повесила. Я сразу тебе перезвонил. Понимаешь, я не уверен, что она в порядке. Не знаю, что там у них, но думаю, на всякий случай надо проверить...
- Хелен, это кто? Та, которая твоя сестра? Это та Хелен?
- Да. Они почему то вместе там наверху у них в доме. А Ханна их удерживает в спальне.
- В заложниках что ли?
- Я так и не понял, но мне кажется, вам надо подъехать, это недалеко. Я один, если что, не справлюсь. Если что-то там серьезное у них случилось.
- Почему ты не позвонил в полицию?
- Да я не понимаю, что случилось. Я решил сразу тебе…
- Хорошо, хорошо, Давид. Мы сейчас подъедем. За кармелитским монастырем, правильно? Сейчас подъедем, посмотрим. Только в центральную надо об изменении маршрута сообщить.
- Ты скажешь правду?
- Я скажу, что поступил звонок, что кто-то удерживает в заложниках двоих людей.
- Хорошо, Керен, я подъеду тоже, буду вас ждать… Она попросила меня приехать, но вы должны тоже – проверить…
- Я понял, Давид, понял. Сейчас будем.
- Что там, неприятности?
Низенькие, теснящиеся друг на друге каменные трущобы Акко, переплетенные в лабиринте времен Оттоманской Турции, Аль-Джазира и крестоносцев, удаляясь, постепенно превращались в маленький городок на отшибе у Средиземного моря. Евреи не очень любили Акко за его арабоязычное население и эту мечеть, откуда по пять раз на дню с минарета из хриплых динамиков доносился азан. Уж очень был Акко похож на квартал мусульман в Иерусалиме, куда ни один уважающий себя еврей не пойдет, только из нужды, помолиться у Котиль Муамараний, Стены Плача. Совсем близко за Хайфским заливом уже поблескивала огоньками граница с Ливаном. Туристов сюда возить любили, ведь это была европейская история – именно у стен Акко когда-то остановилась армия Наполеона.
Полицейская машина взбиралась в гору, и скоро, по серпантину, промчалась мимо обелиска статуи Кармелитской Богоматери.
- Один приятель говорит, у его сестры проблемы какие-то. Связалась с мужем этой Ханны Ивгур, искусствоведа. А Ханна застала их вдвоем.
- Думаешь, надо проверить?
Керен пожал плечами.
- Я слышал от Давида, там темная история. Познакомил он свою сестру с Борисом Ивгуром, и потом узнал, что они начали встречаться. Ну, попытался поговорить с сестрой, вразумить ее, но она все отрицает. Толку-то?
- Ничего тут не сделаешь.
- Я о том же. Ивгур вроде даже развестись хотел, но я так понял, что жене о своем намерении он не сообщил.
- Просто дурит голову девчонке, сестре Давида.
- Хелен ее зовут.
- Хелен.
- И что там у них сейчас? Что его беспокоит?
- Да я не расслышал. Кажется, она им угрожает. Не знаю, насколько все это серьезно, но неплохо бы подъехать, посмотреть, чтобы все по-тихому разошлись…
- Керен… - радиостанция в салоне ожила и сквозь шипение начала выплевывать голос диспетчера. – Патруль 46, у нас тут странное что-то…
Керен схватил рацию.
- Слушаю, центральная… Лейла, это ты?
- Привет, Керен. Вы сейчас направляетесь на вершину Кармель? Проехали уже женский монастырь?
- Да, а в чем дело?
- У нас звонок поступил насчет того дома, про который ты говорил. Соседи позвонили, говорят, окно спальни открыто, а там видно, что женщина наставила автомат на кого-то… На двоих людей вроде.
- Чего-чего? – Керен во мраке салона переглянулся с напарником. В зрачках его изумленно отразилась подсветка приборного щитка. – Автомат, точно?
- Соседка не уверена, но какое-то оружие там точно присутствует.
- Выстрелов никто не слышал?
- Выстрелов пока не было. Вы сейчас первые туда направляетесь. Еще две машины едут с севера.
- Понял тебя, Лейла.
Керен утопил педаль газа, и машина начала послушно разгоняться, поднимаясь над звездным мерцанием Хайфы.
…Главная идея Эрнста Блоха состоит в том, что всякие социальные оковы стоит преодолеть и предвосхитить намерением лучшее будущее. Блох говорит, что «без воли к утопии невозможна революционная теория и в итоге торжествует голый практицизм, который не знает путей в голубую даль». Все в наших руках, но необходимо найти некую точку опоры, не отказываться от мечты, но воплощать ее личной волей. Когда Блох, находясь в американской эмиграции, пришел устраиваться на работу к Хоркхаймеру, руководителю института социальных исследований, тот отказал ему именно из-за утопичности его философии.
- Ложитесь на пол, - внезапно пришла в голову Хани идея, и она демонстративно прицелилась в любовницу. Та быстро выполнила указания. Они оба были такие одинаковые, бледные. Просто полуголые тела, которые находились полностью под контролем Хани, в ее безграничной власти, и из страха перед натянутыми нервами «террористки» они выполнят любую ее прихоть.
- Зачем? – промямлил любимый.
- Ложись, я тебе говорю. На пол лицом вниз, как при ограблении.
Они осторожно, стараясь не совершать резких движений, распластались на ковре.
- Руки за голову заведите.
Милый помог любовнице сцепить руки на затылке, а затем продемонстрировал поверх головы и свои ладони, сведенные в замок. Мол, смотри, мы делаем все, что ты говоришь.
- Ждать недолго осталось, не переживайте, голубки…
- Ханна!...
Хани вздрогнула, потому что кто-то позвал ее с улицы. Голос Давида, глухой и неразборчивый, она узнала не сразу и потому опасливо замерла. Он, наверное, стоял на лужайке под окном второго этажа.
- Ну-ка открой снова окно, - приказала она любовнице.
- Я сам.
- Нет, она, - Хани ткнула винтовкой в дрожащую шлюху.
- Я открою, Хани… - держа руки над головой, любимый поднялся и, распрямляя колени, двинулся к окну.
- Хорошо, быстрее, - бросила Хани.
Он повернул ручку, и бриз вновь наполнил спальню невидимым шепотом. Затерлись друг о друга прозрачные шторы.
- Выгляни в окно.
Любимый осторожно вытянулся и выставил в окно оголенный торс.
- Давид, это я…
- Борис?! Борис, что происходит у вас? Что случилось?
- Прыгнешь со второго этажа – переломаешь ноги, - вкрадчиво напомнила Хани. – И я эту красавицу, как курицу, пристрелю.
Он удивленно оглянулся и сделал коротенький шаг назад.
- Борис?! Борис! Посмотри сюда! Что происходит у вас?!
- Скажи, все нормально, пусть поднимается.
- Давид, она вооружена… - захныкал любимый.
- Я сказала, пускай поднимается! – рявкнула Хани.
- Тут полиция, Борис, скажи ей, что полиция приехала, - кричит с улицы Давид.
- Ублюдки чертовы, - выругалась Хани, но винтовка в ее руках не дрогнула. – Ты копов привел, теперь точно никаких разговоров.
…Философия коммуникативного разума выступает как этика ответственности за дискурс. В наиболее сложных межличностных ситуациях речь идет о выработке новых ценностей и определении на их основе новых правил поведения. Это по Юргену Хабермасу и его теории коммуникативного дискурса.
Не каждый диалог ведет к успеху. Сегодня мы прежде всего являемся свидетелями различного рода «промывания мозгов» усилиями масс-медиа. Хабермас же водит понятия диалога зрелого или – дискурса. В этом случае образцовой теорией, направленной не на диалог, но на дискурс, он считает психоанализ Фрейда.
- Ханна Ивгур!...
Хани упрямо поджимает губы и щурит глаза, в которых сверкает злость. Весь мир обернулся против нее. Но ведь именно она пострадавшая! Именно она должна была лицезреть, как муж ее лапает эту… В их постели - в той постели, где Хани спит каждую ночь. В этой постели теперь простыни пахнут чужим сексом, омерзительным сексом измены. Они оба заслуживают смерти за такое предательство. Предательство Хани в ее собственном доме, подумать только! Как можно прощать своим близким, если близкие бьют больнее и в самое сердце? И как можно ненавидеть и бояться чужих – тех, кто пока не сделал тебе ничего плохого? Бояться и ненавидеть надо близких, потому что в один прекрасный момент они просто берут в руки нож и кромсают тебя, как убийцы, безжалостно, думая только о себе. В Дека Логос, которые принес царь Давид на Храмовую гору, было написано: не возжелай жены ближнего, не возжелай мужа ближней. Но люди не слышат заповедей. По-настоящему они слышат других, только когда им страшно до тошноты.
…Жака Деррида интересовали в первую очередь те философские пути, которые ранее не были известны. Философствовать приходится всегда в конкретной, особенной ситуации. Не зря некоторые употребляют такой сомнительный термин, как «ситуативная философия». А в центр внимания Деррида попадает не логос, то есть слова, а hodos – то есть путь. Искусство философствования в незнакомой ситуации и пути этого искусства, через которые человек находит себя и идею.
- Ханна Ивгур!
Потное лицо Хани кривится во внутреннем протесте, и она ничего не отвечает, хотя на улице через распахнутое окно ее бы услышали. В комнате жарко, ведь она до сих пор в пальто. Полицейские, - Хани не знает, сколько их там, - используют мегафон. Она представила, как в районе просыпаются все соседи. А полиция выкрикивает в мегафон ее имя и фамилию, стоя на лужайке перед ее домом.
- Ханна, опустите оружие! Дом окружен! Освободите людей, вам ничего не сделают!
Хани нервно утирает со лба пот.
- Смотрите, что вы со мной натворили, похотливые твари, - цедит она сквозь зубы. Муж и любовница благоразумно смотрят в пол. Хани замечает, как они напряжены.
- Хани, у тебя же нет никакого опыта захвата заложников, - бормочет любимый. – Они пристрелят тебя, как террористку. Подумай о своей жизни.
- Арабы вон захватывают заложников! - вскрикивает Хани. Струны ее нервов натянуты до предела. Мысль теряется.
- Будь умницей, прекрати этот спектакль, - милый пытается продвинуться в направлении зеркала, ближе к вооруженной винтовкой жене.
- Думаешь, это спектакль такой, да? – ядовито отвечает Хани. Дуло М-16 смотрит прямо ему в живот. Он в нерешительности останавливается. Он действительно не уверен в том, что Хани не выстрелит.
- Нет, я не думаю, что это спектакль. Но мы же можем поговорить… Я оставлю тебе и дом, и все, что захочешь. Как захочешь. Я уйду и ты даже меня больше никогда не увидишь… Я перееду в Тель-Авив, Хадеру, вообще уеду из страны… Только не дури, опусти оружие… Они же убьют тебя.
Любовница смотрит на нее мокрыми заплаканными глазами. Слезы стекают по ее щекам, но плачет она беззвучно. Они думают только о собственном благополучии, о своих жалких жизнях. Они не думают больше ни о ком, иначе бы их здесь не было, а Хани давно бы дремала в своей кровати. А утром она бы проснулась, и снова это кофе в постель… Глаза Хани защипало от влаги. Ну как она сможет забыть эту подлость? Она на всю жизнь запомнит эти перепуганные лица: звери, застигнутые во время полового акта.
- Хани, пожалуйста. Дом окружен полицией, ты же слышала.
Но Хани молчит, и челюсти ее сводит судорогой от боли и злости.
…Серен Кьеркегор, философ девятнадцатого века, полагал, что наука бессильна познать экзистенцию единичного субъекта, его свободу выбора в кризисной ситуации.
И скорее всего, Кьеркегор был прав.
Она смотрит вдаль, через развевающиеся шторы и открытое окно, на соседний дом с темными окнами, зияющими, как какие-то провалы в улице, освещенной оранжевыми фонарями. Как странно, что в нем никто не проснулся, ведь полиция так кричит: опусти оружие, освободи людей… Все давно бы уже переполошились, ведь дом стоит прямо напротив этого. А тут захват заложников, террористический акт… Ханна Ивгур, знаменитый организатор картинных галерей, сошедшая с ума.
Однако, в темном окне напротив что-то блестит. Фонарик? Кто-то ходит там с фонариком? Где же соседи, почему не включают свет? Там ведь дети живут, надо их из дома вывести, эвакуировать. Не это ли делает первоначально полиция, штурмуя на улице один из домов?
Хани присматривается внимательнее и начинает хмуриться.
И тут - дергается в конвульсии, а заложников обрызгивает кровью. Она слышит крики, грохот взламываемых дверей. А тело уже заваливается на бок, и последнее, что маячит перед глазами – винтовка, которая падает на пол из безвольно разжатых ладоней.
- Центральная, мы сняли ее. Группа Б со снайперами из дома напротив.
- Не поняла, повторите. Вы убили ее?
- Нет, мы ее сняли. Пуля раздробила плечевой сустав. Она обезоружена.
- Вы прострелили ей плечо, повторите?
- Да, мы прострелили ей руку. Она без сознания. Штурмовая группа заходит в дом.
- Она в доме одна?
- И двое заложников.
- Она одна вооружена?
- Не видим, центральная.
- Не поняла, повторите, она там одна?
- Двое заложников в доме. Мы берем его штурмом. Группа А только что зашла с черного хода.
- Она жива?
- Что?
- Она жива?
- Да, она жива.
- Я вызываю скорую.
- Вызывайте, центральная. Она истекает кровью. Кровь прямо фонтаном бьет. Пробили одну из артерий.
- Она без сознания?
- Центральная, она без сознания. Один из заложников забрал оружие.
- Какое оружие, группа Б?
- Армейская штурмовая винтовка М-16. Состоит на вооружении израильской армии.
- Поняла вас, группа Б. Продолжайте штурм.
- Группа А проверяет дом изнутри.
- Поняла вас. Как обзор?
- Мы все видим. Один из заложников забрал оружие.
- Продолжайте наблюдение.
- Вас понял.
…По учению экзистенциалистов в ментальности человека свобода присутствует в двоякой форме: как ценность и как переживание. В качестве ценности свобода является собиранием воедино опыта субъекта. На основе ценности «свобода» мы интерпретируем поступки людей, считая одного более свободолюбивым, чем другого. Так считал Жан-Поль Сартр.
Но свобода может иметь и перцептуальное существование, то есть являться чувством, эмоцией, переживанием. В таком качестве свобода строго индивидуальна…
Хани долго смотрела, как темноту прорезуют голубые и желтые вспышки, выхватывая кубики ухоженных кустов, кроны олив с острыми листьями и опрятные пальмы около ее дома. Перед ней проплыл потолок первого этажа, затем колесики громыхнули о порог… Ночь обняла ее, как родную. Но так много людей суетилось вокруг, а она никак не могла вспомнить, почему же так много людей… Она смотрела на вспышки, и в плече как-то глухо пульсировал комок колкой боли. Это машины так вспыхивают, пришло ей в голову. Полицейские мигалки сверкали в пространстве вокруг нее подобно беззвучным молниям. Все кончено, почему-то подумала Хани. Глубоко внутри ее неприятно точила какая-то обрывочная мысль, как будто она что-то не успела, а теперь уже поздно. Она упустила их. Кого их? Голова Хани болталась на носилках, горячие брызги чего-то вязкого и отвратительного высыхали на щеках, но она никак не могла вспомнить, что случилось до этого… В руках не хватает чего-то такого, к чему она успела привыкнуть. Хани чувствовала пустоту внутри себя. Пустоту и нечто такое… Ощущение незавершенности какого-то дела. Она проиграла, подумалось ей. Она проиграла, потому что она такая слабая…
Захотелось позвать любимого, но она не понимала, почему губы отказываются шевелиться, а внизу живота поднимается отчаяние.
- Хани, - кто-то мимолетным движением дотронулся до ее лба, погладил по волосам. Но рука ускользнула, потому что носилки дернули дальше и начали грузить в карету скорой помощи. С потолка свисают трубки капельниц. Кто-то сбоку зажимал ее плечо, как будто тисками давил. Она зажмурилась, а потом расслабилась.
- Хани… - это был его голос, далекий и чуждый. – Ты поправишься, милая… Не переживай.
- Она выживет? – голос тихий и совсем незнакомый, женский.
- Конечно, она выживет, - ответил кто-то над ее ухом, властно и громогласно. – Ее ранили в плечо. А крови много, потому что артерию задели.
- Как так могло получиться?
- Я думаю, вам полиция задаст отдельно вопрос. Не иначе, как захочет поинтересоваться, почему у вас в доме на виду хранится полностью собранная штурмовая винтовка М-16, которой может воспользоваться кто угодно.
- Я не знаю, что на нее нашло, но… моя… жена… Она моя… не кто угодно.
До Хани теперь долетали лишь отрывки разговора, как будто голосам приходилось пробиваться сквозь плотный утренний туман, превращающий звуки в гулкое эхо.
- Магазин винтовки пустой… Там… говорит… заряжена…
Это Давид. Перед тем, как первые капли анестезии попали в кровь, Хани успела услышать его.
- Как не заряжена?
И она провалилась в забвение.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Кэндис Ясперс: Философия М-16. Рассказ.
29.03.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|