Сергей Чевгун: Шутник.
Это рассказ о творчестве, псевдотворчестве, мелькают фамилии мастеров, но действующие лица - подмастерья. Окололитературные разговоры, элемент неожиданности (найденная мопсом флэш-карта) - все это наслаивается одно на другое и затягивает в тот мир, где хвалят Пелевина и ругают Сорокина (или наоборот - это вообще не имеет значения), откуда бежать бы надо, но не получится. Сергей Чевгун точно вырисовывает судьбы литераторов и журналистов:"А ведь прекрасно же все начиналось! Приличные были статьи, вот только гонорары мелкие. И надломился Гольцов: на сильных мира сего стал засматриваться, с чиновниками дружбу водить. А им, известное дело, журналист что муха в стакане: как попал, так и выплеснули. Подался было в еженедельник «Мир грез», но долго там не задержался. Грезить тоже надо с умом, а Гольцову даже пробки лень из пепельницы вытряхивать. Пошел работать по договорам, благо газет нынче столько развелось – перо сломать можно. С тех пор писал, что заказывали и печатался, где прикажут. Подгонял Музу водочкой, ублажал коньячком. Пил не то, чтобы в лежку, но часто".
Быть может, интерпретация тему творчества не самая оргинальная, но... преподнесена она увлекательно, почти детектив:)
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
Шутник
ШУТНИК
За столом еще доругивали Сорокина и дохваливали Пелевина, а Гольцов Юрий Викторович уже наладился уходить. Скользнул из кухни в прихожую, укрыл тощие плечи курткой, туфли надел. Даже один шнурок успел завязать, а на втором его Алка-беллетристка и застукала.
- Сбегаешь, Юрок? – Беллетристка ухватила Гольцова за куртку. – А я вот тебя не пущу. Не пу-щу! А Нинке, выдре твоей, позвоню и скажу… Нет, правда, Юра, останься.
Глаза у Алки масляные, и губы масляные, словом, не женщина, а плавленый сырок «Дружба», памятный Гольцову еще со студенческих времен. В институте же он с Алкой и познакомился. Потом она замуж вышла, лет десять лишь по телефону и общались. А с год назад развелась. Тогда и встречи стали чаще.
- Идти надо, Алла. Дела! – упрямился Гольцов, косясь на шнурок. Однако беллетристка не отставала:
- Такое событие - у приятеля книжка выходит, а ты сбегаешь. Димка тебе этого в жизнь не простит!
- У всех книжка выходит… Вот, черт! - Гольцов пытался застегнуть «молнию» на куртке, да не получилось: бегунок заело.
- А может, останешься? Ю-ю-юра! – заныла Алка, но Гольцов уже оставил бегунок в покое. Клюнул носом беллетристке в ухо, шепнул: «Пока!» - и шагнул к двери.
Весь как был, с не завязанным шнурком, из квартиры и вышел.
Что – шнурок? Тут недавно язык развязался, да так, что уже и не завяжешь. Все с ерунды началось. Хоронили одного бизнесмена. Обычное дело: занял крупные деньги, а отдать - забыл. Не повезло человеку.
Простились как положено: о заслугах покойного вспомнили, по горсти земли бросили. А когда в ресторане от суглинка руки отмывали, Гольцов возьми да и брякни Петяеву: мол, размечтался покойник о собственной площадке для гольфа, такие «бабки» за участок отвалил. А вот теперь ни дачи ему не надо, ни участка. Хрен ему теперь, а не гольф! И вообще, как в этой жизни не суетись, а в два гроба все равно не положат.
Гад Петяев тогда ничего не сказал. Утер руки платочком и подался в зал – место за поминальным столом занимать. Зато после второй, когда мужчины вышли в фойе покурить, ухватил Гольцова за рукав и вывел на улицу.
- Прямо здесь тебе морду набить, или вечером домой прийти? – спросил гад, намекая на значок КМС, в свое время полученный в «Буревестнике». – Мне Колян, между прочим, лучшим другом был, а ты его гольфом попрекаешь?!
Как-то некрасиво все получилось, не интеллигентно. Не подрались, конечно, а вот пиджак Гольцову измяли, это факт. А когда их разняли, нанес Петяев подлый удар: сказал, мол, все, Юра, ко мне за помощью больше не обращайся.
«Зря он так. Можно подумать, я к нему каждый день хожу, - думал Гольцов, останавливаясь и наклоняясь к шнурку. – Когда я у Петяева последний раз денег просил? В феврале? И дурак, что просил».
Рывком затянул шнурок и пошел вниз по лестнице.
Дверь в подъезде была открыта, и сквозняк гулял по ногам, пока Гольцов спускался на первый этаж. Вышел на улицу, завернул за угол и минут десять ждал «маршрутку». Отъезжая от дома, поднял голову вверх: горит окно в кухне? Значит, еще не разошлись. То ли Пелевина не дохвалили, а то ли Сорокина не доругали. Вечная писательская проблема: гений или дерьмо?
«Да не все ли равно? - подумал Гольцов, пряча нос в воротник. – Мне-то какая разница?»
И правда, разницы никакой: этот ли писатель, другой… Вот Гольцов Юрий Викторович себя таковым не считал. Два курса ВГИКа (сценарный факультет), пара-тройка газет да вялотекущий запой, продолжавшийся уже восьмой год – вот и весь его творческий багаж. Ну и кое-какие знакомства, конечно. Впрочем, цена им известна – коробка конфет при встрече или бутылка дешевого коньяка.
А ведь прекрасно же все начиналось! Приличные были статьи, вот только гонорары мелкие. И надломился Гольцов: на сильных мира сего стал засматриваться, с чиновниками дружбу водить. А им, известное дело, журналист что муха в стакане: как попал, так и выплеснули. Подался было в еженедельник «Мир грез», но долго там не задержался. Грезить тоже надо с умом, а Гольцову даже пробки лень из пепельницы вытряхивать. Пошел работать по договорам, благо газет нынче столько развелось – перо сломать можно. С тех пор писал, что заказывали, и печатался, где прикажут. Подгонял Музу водочкой, ублажал коньячком. Пил не то, чтобы в лежку, но часто. А чтобы редко - не получалось: то с женой Гольцов поругается, а то ему очередной гонорар пришлют.
А нынче в зиму подвернулся Петяев. Вынырнул из Адриатики, словно черт из табакерки. Заехал к Алке, там с Гольцовым и встретился. Про остров Крит рассказал, греческой «смирной» угостил. Расспросил, как живет давний приятель и чем занимается.
- Эту неделю я занят, а в понедельник… нет, лучше в четверг приезжай ко мне в офис, на Старый Арбат, там и поговорим, - сказал Петяев, прощаясь. И по старой памяти остался ночевать у беллетристки, а Гольцов домой покатил.
- Сидел вот с утра и думал, чем тебе помочь, - говорил Петяев в четверг, за чашкой хорошего кофе. – Ты ведь, как я понимаю, с менеджментом не знаком?
- Не знаком, - не стал отпираться Гольцов.
- И маркетингом никогда не занимался?
- Не занимался.
- Жаль! А то бы нашел тебе местечко… пару «штук» запросто бы получал, - легко пообещал Петяев. – Слушай, может, тебе в политику пойти? Скажем, помощником депутата?
- Из госдумы?
– Мы – люди скромные, - усмехнулся Петяев, - нам и столичных избранников хватает. В городскую думу пойдешь? Платят прилично. Только имей в виду, там крутиться придется. На полусогнутых.
- Спасибо, Гена. Я подумаю.
Отказаться язык не повернулся.
Но Петяев и сам догадался: не захочет Гольцов за депутатом бумаги носить. Не тот характер у парня, да и амбиций через край. А помочь приятелю хочется, вот только – как?
И тут Петяева осенило:
- Ты ведь во ВГИКе учился? – Гольцов кивнул в ответ. – Слушай, может быть, тебе за сценарий взяться? Знаешь, судьбы, характеры… поцелуй крупным планом. Ты же талантливый, черт! Неужели не сможешь?
Видно было, Петяев и сам загорелся идеей. Поднялся из-за стола и прошелся по кабинету, потирая руки, живо напомнив Гольцову счастливые вгиковские времена.
Как же, было... Расхаживал по аудитории Мастер в парадном костюме, самозабвенно врал про творческие терзания и божественное вдохновение, Алешу Каплера запросто по плечу похлопывал, Женю Шварца ставил ученикам в пример. И не ведали ученики: нет у Мастера больше вдохновения! И терзаний давно уже нет, осталась лишь давняя привычка просыпаться среди ночи и лежать, тревожно прислушиваясь, не загудит ли в подъезде лифт? Обошлось: как забрали однажды соседа сверху - троцкиста недорезанного, так с тех пор ни разу не загудел. Да, собственно, и не за что было…
- Правда, Юрка, а почему бы и не попробовать? – не отставал Петяев. - Что молчишь?
- А что говорить? – усмехнулся Гольцов. - Для хорошего сценария месяца три надо, не меньше. А если даже и напишешь, кто его возьмет? Там своих сценаристов как грязи.
- За это не волнуйся. Ты, главное, напиши, а уж взять-то сценарий возьмут… это я тебе обещаю.
Петяев вернулся к столу, потянул на себя верхний ящик, деловито в нем зашуршал:
– На, держи. Это чтобы тебя Нинка раньше времени из дома не выгнала, - бумажки уверенно хрустнули в пальцах у Петяева и застенчиво - у Гольцова. – Разбогатеешь – отдашь. Да не переживай ты так! Что-нибудь постараюсь сделать.
И точно, постарался Петяев: созвонился с кем надо, привет от Михалкова передал. Разжился телефоном одного влиятельного продюсера. И года не прошло, как на Мосфильмовской улице уже подписывал Гольцов авторский договор заказа на сценарий для многосерийного фильма (рабочее название - «Ночное шоссе»). Положим, не один Юрий Викторович таким умным оказался, налабать киношных деньжат еще человек пять подрядились. На студии пообещали никого не обижать, лишь бы текст основательной переделки не требовал.
Значит, так: два шофера, четыре бандита, коррумпированный чиновник… да, еще «оборотень» в погонах. Шибко не разбежишься. А шестьдесят четыре страницы к апрелю - вынь да положь. Вот где пригодились Гольцову уроки Мастера (который с лифтом)! За два дня умудрился вполне приличный синопсис сочинить. На киностудии сказали: «Пойдет». И посоветовали со сценарием не затягивать.
Главное: дали аванс. Гольцову бы деньги попридержать, а его понесло - грудь колесом, руки бубликом! На дорогой коньяк перешел, модные сигареты стал курить. К беллетристке иначе, чем с букетом роз, и не ездил.
Жаль только, аванс быстро закончился, пришлось опять на Арбат идти. И снова Петяев помог, пусть и скромно, зато вовремя. И еще один раз одолжил. Мог бы и дальше помогать, если бы не тот разговор на поминках.
И надо же было Коляну в ящик угодить! Прямо скажем, подвел человек. Не вовремя деньги занял, не вовремя и отдать их забыл.
Ох, не вовремя...
Гольцов проснулся к обеду. Полночи, проведенные за монитором, отзывались резью в глазах, а вчерашний ужин в гостях – тягучей болью под ложечкой. Кое-как поднявшись с дивана, добрел до кухни. Жена уже уехала на работу – верстать для фирмы очередной рекламный буклет. В холодильнике пусто, одна выдохшаяся минералка и стоит. Да еще прошлогодние пельмени в пакете. Скверно.
Вчера, вернувшись домой, Гольцов хлопнул рюмку коньяку и подсел к компьютеру. Кликнул знакомый портал, известный своими литературными конкурсами, глянул последние размещения.
«Она была светловолосая, маленькая, хрупкая, с голубыми глазами… Аполло звали ее. Не смотря на притороченный к поясу острый меч. У неё были завистники и друзья, а враги быстро обнаруживались в ванне собственной крови…» *
Текст раздражал, как царапина на мониторе. Родные сестры неопытности – банальность и вычурность - беззастенчиво лезли в глаза. «Меч, притороченный к поясу? Это вьюк к седлу приторачивают, а не меч, - машинально отмечал Гольцов. – Ванна собственной крови? Враги, которые в ней обнаруживались? Бред какой-то!»
Открыл еще одного автора – какую-то безвестную Мушкину, и тотчас же бред вернулся с новой силой:
«Она исступлённо гладила труп по лицу, потом взяла его за окоченевшие руки и взвалила себе на спину наподобие рюкзака. «Сейчас, миленький, я тебя домой донесу, в кровать положу и буду долго-долго любить…» **
На этом месте Гольцов хватил внеочередную рюмашку, закрыл глаза и с минуту сидел, прислушиваясь к собственным ощущениям. Две мысли крутились у него в голове. Одна была: «Чушь!», а другая: «Чушь собачья!» Что можно выжать из такого текста, какую свежую мысль почерпнуть? А ведь сценарий через десять дней уже сдавать надо…
Вышел в кухню – поставить воду для кофе. Разбуженный полуночным гудением крана, прибежал из прихожей мопс. Побарабанил, хитрец, Гольцову лапами по коленям – выпрашивал внеочередную подачку. Так ведь нет ничего, разве что коньяка в миску плеснуть? Тем не менее, поискал в холодильнике, выудил кусочек позавчерашнего сыра. Честно разделил на двоих (жена спала и в дележе не участвовала). Сварил кофе и отправился к монитору.
В эту ночь Гольцов поработал изрядно: среди присланных на конкурс рассказов нашел несколько подходящих – с занимательной фабулой, интересными эпизодами. Мысленно примерил к сценарию. Тут слегка подработать, там доточить… в общем, сойдет. Стиль, понятно, не как у Монтеня, ну да это для кино и не требуется.
Скопировал тексты в папку, где хранил рабочий материал: куски, эпизоды, диалоги. Кто бы знал, из какого словесного мусора модные телесериалы растут! Главное, не лениться этот мусор перелопачивать. Нынче все так и делают. А чего стесняться? Эту ведь только шедевры годами пишут, а халтуру куют, пока она горяча… То есть касса пока не закрылась.
Телефон подал голос и прогнал воспоминания о минувшей ночи. Звонил Димка Вертепов, просил сотню взаймы. Обещал отдать двести и завтра же, сей момент, вот только часть гонорара за книжку у издателя выдернет.
- Приезжай, что-нибудь придумаем, - предложил Гольцов.
- А может, лучше ты ко мне? – заныл Вертепов. – Тяжело мне, Юрок. Мы ведь у Алки до трех часов просидели. Я еще за одной сбегал, потом Женька стихи читал… Выручай, старичок! А то, боюсь, не доеду, свалюсь где-нибудь на «Театральной».
Вертепов встретил приятеля бледным лицом и синевой под глазами.
- Еще бы чуть-чуть, и остановилось, - показал он на сердце. Взял бутылку и заторопился на кухню. Гольцов еще тапочки надеть не успел, а Вертепов уже опрокинул в себя спасительную дозу. Подождал с минуту, сказал: - Кажись, отпустило. – И снова налил, теперь уже на двоих. - Что, Юрок, причастимся?
И выпил Гольцов. Ушел ночной бред, сгорело в коньяке раздражение. Подумалось: а не такой уж плохой рассказ… этот, как ее там? Про Аполло. Да и Мушкина, тоже ничего… Даже весьма. Интересно, что она потом с этим трупом сделала?..
Просидели до позднего вечера. В начале двенадцатого Гольцов засобирался домой, да Вертепов отговорил. Пришлось звонить Нинке, виниться и каяться… Ладно, пустой разговор. Бросила трубку. Бывает.
- Завтра утром по пиву – и точка. В издательство надо ехать, за бабками, - сказал Вертепов, догнав последнюю стопку. – А то, может, вместе поедем?
- Думаешь, двойной гонорар дадут? – хмыкнул Гольцов.
- Да какой там - двойной? Половину бы вырвать, и на том спасибо, - сердито отозвался Вертепов. – Ладно, пойду, постелю тебе на диване.
И пошел было в комнату, да застрял в дверном проеме, привычно заныл:
- А может, съездишь со мной? За компанию? Получим бабки, в кафе зайдем, посидим… Выручай!
Словом, уговорил. Утром вместе в издательство и поехали.
- Недавно приятеля встретил, Мишку Гельцера. Сейчас в Торонто живет, газету выпускает. Сюда в гости приезжал, - неспешно болтал Вертепов, в то время как его вилка деловито прогуливалась среди закусок. – А селедочка здесь ничего… Такой, знаешь ли, весь из себя! Костюмчик, да и вообще… Что за сыр? «Пошехонский»? Надо было «Гаудес» брать. Слушай, Юра, а может, и нам с тобой в Канаду податься? Или лучше в Америку, там теплей. Махнем в Америку, Юра?
- Посуду в ресторане мыть?
- Не обязательно. Журнал начнем издавать. Я уже и название придумал: «Зарубежник». Что улыбаешься?
- В Штаты, говоришь? Легко! Уже за билетом побежал, - съязвил Гольцов. – Дима, друг, ты меня удивляешь!
Друг любил удивлять, причем делал это с завидным постоянством. Вот, недавно… опять номерок отколол. Проходили мимо шведского посольства, а ворота оказались открытыми – не иначе как атташе только что на прогулку выехал. А может, в гости к кому-нибудь авто погнал. Так Вертепов ввинтился в ворота – и пошел, и пошел себе по шведской территории, словно бы с детства здесь живет. Мог бы и до Стокгольма дойти, если бы милиция не остановила…
Вспомнив это, Гольцов усмехнулся:
- В Америку, говоришь, собрался? Лавры Довлатова покоя не дают?
- Да какие там лавры, Юра? Душа свободы просит! – сказал как всхлипнул Вертепов.
- Тебе – что, здесь свободы не хватает? Бери да ешь ее… полной ложкой. Обязательно в Штаты ехать?
Ох уж эти писатели, думал Гольцов, ковыряя вилкой котлету. Как за стол сядут, так обязательно Америку вспомнят. Или Париж к разговору приплетут. А какая, собственно, разница, где творческому человеку жить? Один черт, богатым не станешь. А то еще и последнее отберут.
- Хватает, Юрок, да еще как хватает. Но это же – здесь! А там – свобода другая, цивилизованная. Да и вообще…- Вертепов грустно оглядел едва теплое застолье. - Ладно, Юра, накатим?
- За что?
- Как – за что? За мое здоровье!
Тут же и накатили - за здоровье прозаика Вертепова, нынче утром получившего у издателя часть гонорара. А сценарист Гольцов как бы в стороне остался. Ничего не поделаешь: нынче не при деньгах…
- Может, и в самом деле в Штаты дернуть? - говорил Вертепов, когда уже шли к метро. – Поселюсь на Бродвее, с «Новым журналом» задружусь, бестселлер издам… разбогатею!
- Легче у нас банк ограбить, чем там разбогатеть, - усмехнулся Гольцов. А здесь уже и метро, пора прощаться. Покурили у входа и разбежались, каждый по своей линии.
В вагоне Гольцов мысленно пересчитал свои капиталы. Когда он последнюю тысячу разменял? Вчера, когда к Димке поехал. А сколько от той тысячи осталось? Впрочем, какая разница? Один черт, до конца недели не дотянуть.
До вечера Гольцов не писал – отсиживался в кресле, перечитывал «Весь мир в кармане» Д. Чейза (может, и пригодится). Потом пришла с работы жена. Сегодня она была в хорошем настроении, прямо не женщина, а роза чайная. Приготовила ужин, позвала за стол. Мопс обиженно скулил в прихожей: при хозяйке заходить на кухню он не отваживался.
- Поздравь, мне зарплату повысили, - сказала жена. – На двести долларов. Тебе со сливками?
- Ты же знаешь, я пью только черный, - настроение у Гольцова от двухсотдолларовой новости как-то не улучшилось. – Стала совладельцем фирмы?
– Не смеши! Предложили возглавить отдел дизайна. Теперь на машине будут за мной заезжать.
– Бензин им девать некуда, - хмыкнул Гольцов.
– Все шутишь… а сам-то! - Жена как-то сразу стала увядать, того и гляди, сейчас осыпаться начнет - по лепестку да по листику. Опять поругались. Пришлось за компьютером кофе допивать, разбавляя его коньяком (из заначки).
«Не надо было мне так, - размышлял Гольцов, хмуро глядя в монитор. – Но и она, тоже хороша: «На машине… каждое утро…» Как будто за мной никогда не заезжали!»
Заезжали, конечно. Еще в прошлой жизни, где остались редакционная суета и только что сверстанные полосы. Да еще гад Петяев как-то машину присылал, это когда Коляна с гольфом хоронили.
Было дело! Теперь ни машины, ни Коляна, один лишь сценарий, оборванный на тридцать восьмой странице. Там, где оборотень в погонах начинает конкретно наезжать на Васю-шофера. Вроде бы парень при обгоне черный «мерс» зацепил, да как-то так неудачно, что машина перевернулась. И вот теперь один жутко коррумпированный чиновник лежит при смерти, но прежде чем в лучший мир отойти, горит желанием виновника аварии найти и по-свойски с ним разобраться. Чужими руками, разумеется.
Значит, так:
«ВОЛЧЕНКОВ (почти хрипит): Ты мне Лазаря, парень, не пой! Колись как на духу: черный «мерс» на восьмом километре – твоя работа?
ВАСЯ (дрожащим голосом): Да откуда? Вы что, гражданин капитан? Я же вторую неделю на ремонте!
ВОЛЧЕНКОВ (продолжает хрипеть): На хремонте ты, парень, а не на ремонте! Я проверял. (Шумно вздыхает). Короче, достал ты меня, гражданин Иванов. Не взыщи, ежели я тебя ненароком обижу.
Взбешенный Волченков хватает со стола резиновую дуби…»
На этом месте Димка Вертепов вчера и позвонил. Даже слово не дал дописать! Ладно, не велика потеря…
Гольцов сидел до полуночи, шлепал и шлепал без устали. Намахался же Волченков своей дубинкой! На целых восемь страниц, не считая ретроспекции в славное ментовское прошлое. А коррумпированный все одно, на тот свет отправился, даже код банковской ячейки не успел любовнице сообщить.
Гольцов торопливо отключил ставшую ненужной систему искусственного кровообращения, тяжело поднялся из-за компьютера, подошел к окну. Открыл форточку, закурил. Среди ночи вытаскивать шофера Васю из помещения для временно задержанных (ПВЗ) ему не хотелось.
Голова была тяжелой от дневного «Мартини» и вечернего «КВ». Ночной город таился за окном, как беспредельщик за поворотом. А ведь когда-то Гольцов мог и среди ночи пойти, куда захочется. А нынче дома сидит. Да и куда, извините, идти? Разве что к Алке? Опять кого-то ругать и кого-то хвалить? Или сначала хвалить, а потом ругать?
«Господи, как мне это все надоело!..»
Впрочем, нет, оставался еще мопс, мешковатый хитрец по имени Чарли. Тот, который весь день обретался в прихожей, а по утрам заходил к Гольцову в комнату и приносил в зубах поводок. Это когда хозяин в гостях не задерживался.
Вот и нынче (шести еще не было) мопс поцарапался в дверь. Пришлось впустить.
- Подожди, я сейчас…
Даже бриться не стал. Со вчерашней щетиной в лифте поехал.
Пока спускались с одиннадцатого этажа, Чарли жался к двери, нетерпеливо повизгивал. Однако на улице повел себя достойно: стремглав с крыльца не кинулся и хозяина за собой в кусты не поволок. Неторопливо завернули за дом, с достоинством постояли у зяблой мартовской липы. После чего настроение у мопса заметно улучшилось.
- Ладно уж, погуляй. Пять минут, - Гольцов отстегнул поводок. Чарли взвизгнул и ударил в галоп (так, во всяком случае, Гольцову показалось). Добежал до угла дома, развернулся и неторопливо засеменил назад, принюхиваясь к влажному асфальту. Подцепил что-то с дорожки, засуетился, хвостом завилял. Подбежал, хитро глянул на Гольцова: мол, пойдешь ко мне в долю?
- Что такое? А ну-ка, дай сюда, - в руке у Гольцова оказался черный шнурок с маленькой такой штучкой - флэшкой. – А компьютер почему не принес? Что, другая собака его нашла? Что ж ты так? Нехорошо. Меньше спать надо, барбосина!
Подкинул флэшку на ладони, положил в карман. Так, интереса ради. Нет, а мопс-то каков! Лично в руки находку принес. Не зря каждое утро добавку выпрашивает.
- Ну, молодец, молодец… Добытчик ты мой, – Гольцов потрепал мопса по складчатой шее, пристегнул поводок. Неторопливо двинулся к подъезду. Курил, придумывал на ходу, как бы половчей этого беднягу-шофера из ПВЗ вытащить. Может, прямо сейчас побег ему устроить? Опять же, каким образом секретный номер ячейки узнать? А с любовницей что делать?
Жена была молчалива, видать, не забыла вчерашней ссоры, однако сарделек на завтрак все же сварила.
- Сегодня я задержусь, не забудь вечером вывести собаку, - сказала она. Собралась и ушла (слышно было, как во дворе прогудела машина). Гольцов подмел со стола все, что было, запил это дело чаем, потом убрал тарелки в раковину, но мыть их не стал – вспомнил про флэшку, вытащил из кармана, задумчиво в пальцах повертел. Интересно? Еще бы! Потому что есть тайна: а что там? Нет, правда, а что?
«Надо глянуть», - решил Гольцов и заторопился в комнату.
«В гостиной еще дохваливали Мережковского и доругивали Толстого, а известный столичный литератор Гольцов уже собрался откланяться. Вышел в прихожую, снял с вешалки бобровую шубу, соболью шапку надел, но был остановлен графиней Еленой Брунк, поэтессой и хозяйкой модного в эту зиму литературного салона.
- Вы нас уже покидаете? Какая жалость! – Поэтесса кокетливо положила Гольцову на плечо руку с тонкими пальцами, самой природой дарованными для «Беккера». – А я вас не пущу, милейший Юрий Викторович. Не пущу! А супруге вашей, Екатерине Ивановне, тотчас же отправлю с нарочным письмо и сообщу…»
Ну и так далее, и так далее. Не то чтобы слово в слово, но весьма близко к оригиналу, у многих персонажей даже имена одни и те же. Гад Петяев, и тот в тексте был – расхаживал по своему лабазу купцом первой гильдии. А Колян-покойник, так тот до статского советника дослужился. Хотя тоже дал маху: крупные деньги занял, а отдать – забыл. Не повезло человеку!
Заканчивался же текст так:
«… и щедро плеснул ей в бокал мадеры. Рука дрогнула, вино полилось через край. Елена ахнула, Гольцов взглянул на нее, усмехнулся: чего жалеть? Всего-то жить остаеся…»
На этом текст обрывался.
- Что за фигня? – спросил Гольцов вслух, обращаясь к монитору. Тот корректно промолчал. Курсор пульсировал, отмерял уходящее время. Виновато заскулил в прихожей Чарли. – Да нет же, этого не может быть!
И тем не менее, все это было – и флэшка, и монитор, и открытый вордовский doc. Даже ошибка, и та была – в слове “остается” буква Т пропущена. Но не это поразило сейчас Гольцова, а похожесть событий и ситуаций, однажды уже случившихся с ним и вот теперь (только что!) как бы заново им пережитых – по ходу текста. А самое главное, конечно, это каким таким ветром его, Гольцова, да еще в бобровой шубе, на флэшку занесло?
Гольцов (который без шубы) поднялся, прошелся по комнате. Сразу стало как-то тоскливо и неуютно. Тревога вздувалась, подобно флюсу. На душе засвербило. Сейчас бы сто пятьдесят! Или – сто. Жаль, коньяк еще ночью кончился.
Снова подсел к компьютеру, пробежал пальцами по клавиатуре, словно бы «Реквием» сыграл. Вот он, файл: «В гостиной еще дохваливали…» и т.д. Больше ничего на флэшке нет, Гольцов ее несколько раз проверил.
- Что? Флэшка?.. Нашел, говоришь? И что?.. Какой Мережковский? Не знаю такого, не читал… Видать, совсем ты, старичок, заработался! - хохотнул в телефоне Вертепов. - Говорил же я тебе, нечего с халтурой связываться, не доведут тебя сценарии до добра… Да? Ну, извини, не хотел… Лучше романы пиши, вот как я. О чем? Да обо всем. Я бы тебе такой сюжетец подкинул!..
Вертепов еще долго гудел в телефоне, успокаивал приятеля, как мог. В конце пожаловался на сволочь издателя и попросил сотню взаймы. Потом отключился. Гольцов же пошел на кухню. Поставил чайник на газ, присел к столу. Уже чайник устал свистеть и перешел на хрип, а душа все никак не успокаивалась.
Вдруг вспомнилось: кажется, в соседнем доме живет один писатель, из маститых. Как там его? Фи…Фе…Фо?.. Нет, не Фи. И не Фо. А зовут его Фе…
- Фетюнников?
Да, Фетюнников. Именно так. Прозу пишет, мемуарами балуется. Пятитомник еще при застое сумел издать! Гольцов с ним однажды встречался, на читательской конференции (брал для газеты интервью). В каком-то толстом журнале. То ли «Москва», то ли «Октябрь». Да какая разница? Главное, что пишет, мухомор. Запросто мог подобный сюжет изобразить. А потом флэшку потерять. Небось, сидит теперь, переживает… может, горькую пьет. Самое время прийти и утешить.
Отхрипел свое чайник – вода из него выкипела, пришлось снова налить. Но теперь уже он недолго на огне стоял – аккурат до первого свиста.
Пока кофе настаивался, Гольцов покопался в старых блокнотах, нашел адрес Фетюнникова М.М. Хотел позвонить перед тем как идти, да телефон не отвечал. Тем не менее, собрался, пошел. Надо же во всем разобраться!
- Вы ко мне? – плотный старик в застиранном банном халате на удивление трезво глянул на Гольцова поверх дверной цепочки.
- Именно к вам, - бодро сказал Гольцов, узнавая знакомое лицо. - Вы ведь Фетюнников?
- Да, я Фетюнников, - с достоинством отвечал старик. – А с кем, простите, имею честь?..
- Меня зовут Юрий Викторович. Я ваш сосед, - отрекомендовался Гольцов, разве что каблуками не щелкнул.
- И какое у вас ко мне дело, сосед? – усмехнулся Фетюнников, все еще не снимая цепочку. - Надеюсь, это не вас я вчера залил? Из фановой трубы?
- Ну что вы, право! Какая труба? – фальшиво улыбнулся Гольцов. – Я совершенно по другому поводу. Понимаете, нынче утром мой мопс…
- Вот мопсов я не люблю, - сказал как отрезал Фетюнников. – Вечно ластятся, барабанят лапами по коленям… сардельки выпрашивают. Такие обманщики! Подождите.
Фетюнников закрыл дверь. Гольцов недоуменно стоял на площадке, сжимая в кармане флэшку. Ждать пришлось долго. Наконец, послышались шаги. Дверь открылась… ну да, опять на длину цепочки. То есть ровно настолько, чтобы Гольцов увидел: банного халата на старике уже и в помине нет. А есть приличный костюм цвета брусчатки и галстук в скромный партийный горошек. Ну и рубашка, понятно, серенькая такая, как позавчерашний день.
- Так что вы мне хотели сказать про мопса? – спросил Фетюнников, вдавливаясь в дверную щель. – Его случайно не Чарли зовут?
- Чарли...
- Прекрасное имя! Как же, помню. И фильмы смотрел. Обхохочешься! Впрочем, я не про мопса, - поправился старик и замолчал, с усмешкой глядя на Гольцова.
«Точно! Флэшку он потерял, старый хрыч, – подумал Гольцов. – Но вот откуда ему все обо мне известно?»
- А тут и думать нечего, - вдруг брякнул Фетюнников. – Меньше надо по Интернету шляться! А то ведь до чего докатились? Письма всякие пишете, приветы от Михалкова передаете… Ваше дело конечно… а народ-то зачем пугать? Да еще руки в карманах держите. А ведь вы с заслуженным деятелем культуры разговариваете… между прочим, с лауреатом! Энциклопедию могу показать.
Гольцов молчал, пораженный. Что-то вроде затмения на него нашло. А Фетюнников продолжал, все также напористо:
- Или дружка взять вашего, Петяева: тот еще гусь! Говорит, из Греции прилетел? Заграница-с! До Турции недалеко. А там Иран, или даже Ирак… Афганистан! Бен Ладеном, знаете ли, попахивает, – старик глядел на Гольцова в упор, разве что затвором не лязгал. - А с Коляном и вовсе нехорошо получилось. Подумаешь, забыл деньги отдать! С кем не бывает? А вы ему горсть земли на гроб... гольфом попрекаете… поминать в ресторан пошли! И не стыдно, любезный?
Здесь в затмении на мгновение образовалась светлое пятно, и Гольцов тотчас же этим воспользовался.
- Извините, не понял… – начал он, да не тут-то было: Фетюнников его опередил.
- А что тут не понимать? Не на азбуке Морзе разговариваем, – старик обозлился, затряс кустистыми бровями. - Развели, понимаешь, мопсов, прямо и потерять ничего нельзя! Хоть из дома не выходи, - здесь он тяжко вздохнул. - У вас все?
- Нет! Вот это... - Гольцов торопливо заскреб пальцами в кармане, но Фетюнников снова опередил – промычал жлобским голосом:
- Через секретаря!
Смачно хлопнула дверь. Поговорили, называется…
«Ненормальный какой-то!» - Гольцов повернулся и начал спускаться по лестнице, все еще продолжая сжимать в кармане флэшку. Вышел из подъезда, глянул по сторонам. Сориентировался во времени и пространстве.
Домой пошел мимо маленького такого магазина, «Теремок» называется. Благо рядом он, в соседнем дворе. Там и взял, что хотел.
Флэшку зашвырнул куда подальше.
А вскоре Вертепов подъехал, занял, чтоб до гонорара дожить. Пообещал отдать завтра же, сей момент... Ну, эта песня знакомая.
До конца недели Гольцов был занят, к Алке не ездил, хотя и с женой не ссорился. Сидел, дописывал киносценарий, и очень в этом преуспел. Освободил шофера Васю из ПВЗ, утопил чиновничью любовницу в ванне и заставил Волченкова всю ночь носить на себе труп, замотанный в одеяло. Папка для литературных заготовок пустела прямо на глазах.
Деньги кончились, мучила жажда, однако Гольцов держался и лишнего у Нинки не брал. Так, на сигареты только... Время поджимало, надо было торопиться выписать проклятый текст. И Гольцов его выписал. Поставил точку, перечитал написанное. Халтура, а в общем – сгодится…Потом позвонил Алке-беллетристке. Ну, и поехал, само собой.
А вскоре и Димка Вертепов объявился, привез бутылку коньяка в кармане и грейпфрут в пакете. Насчет долга сказал, что непременно отдаст, хоть завтра. Вот как только оставшуюся часть гонорара у издателя выдернет.
- Ладно, Дима, не напрягайся. Я халтурку закончил, деньги будут, - великодушно заметил Гольцов. И отправился на кухню - помогать Алке открывать шпроты.
Посидели душевно. Опять хвалили Пелев… Нет, на этот раз на сладкое был Акунин, его и хвалили. Зато по-прежнему ругали Соро… И снова ошибка: дружно за Мураками взялись. Гольцов в разговор не лез, молчал как банка со шпротами. А вот Алка, та вообще разошлась: нет, такое, такое про Харуки наговорила!
- Ты, Димка, в сто раз лучше пишешь, - в глазах у Алки мелькнула насмешка. Впрочем, Вертепов этого не заметил, поскольку и сам так считал. Владимов, Веллер, Вертепов… Да вот, пожалуй, и все. Ну, может быть, Шишкин в конце, за компанию. И – точка.
- Вчера в издательстве был, выяснял там насчет гонорара, - болтал Вертепов, стряхивая пепел в кофейную чашечку с отбитой ручкой. – И знаете, кого я встретил?
- Неужели Акунина? – ахнула Алка.
- Мураками? – это, понятно, Гольцов.
- Сами вы Мураками! Фетюнникова я встретил, вот кого. Надеюсь, слышали про такого? Можно сказать, живой классик… Лауреат! - Вертепов притушил сигарету и пошарил глазами по тарелкам. – Что, огурчиков больше нет? Жаль. Ну, ладно, - и подцепил на вилку тощую прибалтийскую шпротину. - Я его уже третий раз в издательстве встречаю. Забавный старик, да любопытный такой: ну, все ему надо знать! Между прочим, Юрок, про тебя он тоже расспрашивал.
Гольцов вздрогнул. Память треснула и развалилась, как спелый арбуз, на две неравных половины. В одной были: тридцать пять лет жизни, два курса ВГИКа (сценарный факультет), «Мир грез», Петяев с Коляном-покойником, киносценарий…. Да, мопса бы еще не забыть. В другой же – бобровая шуба, хозяйка салона Елена Брунк и Мережковский (без Гиппиус).
«Да что же это такое?» – подумал Гольцов, но ответа не нашел. Потер ладонями виски, собираясь с мыслями, но вышла какая-то чепуха: два курса ВГИКа, «Мир грез», Колян-покойник и Мережковский.
- И что же ты ему рассказал про меня? – хмуро спросил Гольцов, оставляя память в покое..
- Да так, ничего особенного, - отмахнулся Вертепов. - Мол, хороший парень, сценарии пишет… И все. Постояли да разошлись. Он собрание сочинений сейчас собирается издавать. Часами у редактора сидит, каждую строчку обсуждает.
- А ты что это, Юра, загрустил? – встрепенулась Алка. – Лауреату завидуешь? Лучше бы за дамой поухаживал, – и рассмеялась, стервоза.
Гольцов хотел ответить, сказать что-то резкое – не получилось: пришел Сеноедов Евгений, поэт. Бутылку принес. И большой мандарин в кармане. С порога начал читать под Бродского, но быстро спекся и оставил стихи в покое. Заявил:
- Все, ребята, с рифмами завязываю. Надоело. Прозу буду писать! – И посмотрел на Вертепова хронически восхищенными глазами.
За столом еще доругивали … ну, и дохваливали, не без того, а Гольцов Юрий Викторович уже возвращался домой. Хватит, нагостился! Устало картавил в динамике про ля мур престарелый шансонье, легко похрапывал рядом с Гольцовым интеллигент из командировочных. Светофоры были щедры на красный и скупы на зеленый. Двадцать восемь минут одиннадцатого. Небось, Нинка еще не спит…
Проходя мимо дома Фетюнникова, скользнул взглядом по окнам. Все пишет, лауреат!
«Интересно, где это он у меня бобровую шубу высмотрел?..»
- А вам об этом разве не говорили? – моложавая дама из доперестроечных филологов с ехидцей взглянула на Гольцова. – Работа над проектом приостановлена. Наверное, будут закрывать, я не в курсе. Оставьте сценарий в восьмом кабинете… или в одиннадцатом, у Веры Павловны. Насчет гонорара ничего сказать не могу. Звоните недельки через две-три, может, что-нибудь и прояснится.
- Но как же?..
- Звоните! – повторила филологиня, вновь прилипая к компьютеру. Гольцов развернулся и молча вышел в коридор. Пакет с распечаткой терся, как мопс, о колено, только что не скулил. На душе было скверно и неуютно. «Позвоните», «может, что-нибудь…» Да щас! Разбежался. В одиннадцатый!
Голоснул «маршрутку», поехал в одну редакцию на Покровку (спасибо, Алка вчера немного денег заняла).
- Не мог ты, Юра, на той неделе прийти! Нам как раз серию рекламных статей заказали… одна российско-греческая компания. Нужен был человек. А теперь – извини! - развел руками Мурнов-завотделом. – Подожди с недельку, может, что-нибудь и наклюнется. Ну, пока, старичок!
Как-то вскользь пожал Гольцову руку и скрылся в кабинете.
Гольцов вышел на улицу, вытянул сигарету из пачки. Закурил.
Долго стоял у редакционного подъезда.
Обидно было не из-за того, что халтуры не нашлось. Бесила суетность, с которой разговаривал с ним этот Мурнов. А ведь было же время!.. Или не было его вовсе?
Курил и думал, куда бы еще пойти?.. Или поехать? Или все же пойти?..
Поехал домой, накатив по дороге «сотку».
Шесть станций Гольцов сомневался – звонить Петяеву или не звонить? На седьмой же – решил: не звонить. Тем более что до Арбата ехать минут пять оставалась.
- К исполнительному директору? А фамилия ваша?.. Сейчас узнаем, - крупноголовый секьюрити в черном берете взялся за телефон. – Здесь какой-то Гольцов… Вы из мэрии?
- Нет, я по делу.
- Говорит, что по делу… Да-да, хорошо.Проходите!
Прошел.
В приемной исполнительного директора пахло хорошей косметикой, кофе и большими деньгами. Минут пятнадцать Гольцов просидел в ожидании. Наконец, дверь открылась и вышел один, сытнолицый, сжимая сотовый в пухлой ладони. Гольцов одернул мятый пиджак и шагнул в кабинет.
- Какими судьбами? Проходи, не стесняйся, - голос у Петяева был сдержанно-суховатым. – Извини, кофе предложить не могу – сейчас уезжаю. Да ты садись, минут пять у нас есть.
Гольцов присел к столу, помолчал, собираясь с мыслями, хотя было их всего две. Извиниться за Коляна-покойника, это в первую очередь. А во вторую… Но ее Гольцов оставил на потом.
- Слушай, Гена, я тогда, на поминках… Ну, ты понимаешь, что я имею в виду, - начал он, презирая себя и в то же время жалея. - Извини, не хотел… то есть как-то не думал. Неудачно пошутил! Сам не знаю, как получилось.
Гольцов запнулся, подыскивая нужные слова, и в паузу тотчас же вклинился Петяев:
- Ладно, бывает, - он сделал нетерпеливый жест, мол, обойдемся без лишних слов. - У тебя ко мне все?
Гольцов хотел сказать: «Все!», но тут же подумал: «Нет!». Растерянно погладил полированную столешницу, сказал, привычно выдавливая улыбку:
- А я, Гена, знаешь, банкрот. На все сто!
- В каком смысле?
- Закрыли проект, представляешь? Не будет кино. Обидно! Работал, работал… Что?
- Нет, ничего, - Петяев взглянул на часы. - Может, как-нибудь в другой раз поговорим? Скажем, после пятнадцатого?..
И усмехнулся, прощаясь.
* * *
Жена опять задерживалась на работе. В последнее время она стала задерживаться все чаще. Вот и сегодня ее нет.
Вывел мопса. Вернулся. Поставил варить пельмени, да отвлекся (звонил Вертепов, снова жаловался на редактора). Получилась какая-то размазня. Впрочем, есть все равно было некому, разве что мопсу.
Захватил початую бутылку коньяка и вышел на лоджию, старательно прикрыв за собой дверь. Начало апреля, а тепло. К чему бы это?
Глянул вниз, усмехнулся. Привычно плеснул себе – щедро, через край. А чего жалеть?
Всего-то пить оставалось – ну, три… ну, четыре стопки…
05-06 г.
* Из папки Гольцова.
** То же.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Сергей Чевгун: Шутник. Рассказ.
10.04.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|