Оля Панасьева: Маленькая бяка.
Интригует уже чуть ли не первая фраза: «Весёлый вертлявый сперматозоид отправился в путь». Ну вот, думаешь, начинается… Но нет! никакого «порномодернизма» – наоборот, всё очень сдержанно и даже целомудренно. «На самом деле ей не нравится ни тот, кто ушёл, ни то, что с ним только что было». Первая страница очень эротична, хотя нет никаких вызывающе откровенных подробностей. Зато есть детали, которые, как яркие камешки, складываются в знакомую многим мозаику: вечерние новости по телевизору… «голая Катя стоит босиком на холодном линолеуме»… «постель можно не прибирать»… «в мягком халате, поджав под себя ноги, сидит на кресле и ест солёные орешки»… «маленький шустрый комочек того, кто ушёл, остался с ней».
А дальше – «женская» проза: беременность, токсикоз, посещения женской консультации, роды… И впрямь проза жизни. Кажется, ничего нового. Могло бы показаться даже скучным, если бы не было написано с такой точностью, что создаётся впечатление, будто использованы дневниковые записи. Описание токсикоза (с некоторых пор его именуют теперь «гестозом») – хоть в учебник по акушерству. Мы вот иногда посмеиваемся: «Что-то тебя на солёное потянуло, пошла бы проверилась…» А тут – как уж смех...
А вот это: «пиджаки стали жать в локтях», – разве запомнишь через год? Или разве сочинишь нарочно? Это надо испытать самой, записать сразу, чтобы потом не забыть…
Катя проходит с честью через все эти «мерзости жизни»: полуобмороки на улице, скучный реализм УЗИ, удивление и недоумение сослуживцев на работе, где в конце концов слышит неизбежное – «Думаю, нам лучше с Вами расстаться».
При этом автор о многом умалчивает (и думаю, правильно делает): осмотр волос (нет ли вшей?) в приёмном покое роддома, стрижка ногтей ножницами, от которых разит антисептиком, клизма на обтянутой клеёнкой кушетке, прочие банно-прачечные и бритвенные процедуры…
Можно, конечно, придраться к мелочам, недостатки ведь есть почти в любой прозе. Зато какое необычное описание шевелений (врачи говорят «движения») плода! «Совершенно особое бульканье… Это как трепыхание крыльев бабочки… как слабое колыхание рыбьего хвоста».
Заключительный эпизод в рассказе (роды) – такая яркая кульминация, что ради только одного этого нужно непременно дочитать до конца. У Оли Панасьевой очень зоркий глаз: «Один раз – резкая острая боль – и всё. Больно было раньше. Врачи довольны. И как-то нервничают». Всё верно. Это сказано о «финишной прямой», о потугах… Или: «Вставай, я помогу тебе». Вот уж точно: «куда вставай?», когда и лежать-то уже невозможно…
Слова, посвящённые родовым схваткам, поражают своей почти клинической точностью: «боль начиналась откуда-то со спины, охватывала весь живот и потом захлёстывала так, что приходилось задерживать дыхание, напрягаться всем телом, впившись мёртвой хваткой в металлический каркас кровати». Но ни в одном медицинском учебнике не найдёшь вот это: «Эти минуты – время самого большого, самого страшного человеческого одиночества, которое не сможет сломать никто…»
Красивый рассказ. Нежный.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров
|
Маленькая бяка
Тихо.
По потолку проползла зебра дымчато желтого света. Внизу проехала машина. Трепещет тюль. Холодный зимний воздух сочится через приоткрытую форточку. Тихо урчит обогреватель.
"Уф…"
"Я пойду чай поставлю.."
Веселый вертлявый сперматозоид отправился в путь.
Постель можно не прибирать - все равно скоро ложиться.
"Ну все, я пошел". Несколько ненужных неловких шагов по прихожей. Неприятное позвякивание ключей и быстрые шаги прочь.
Голая Катя стоит босиком на холодном линолеуме, растаптывая песок и грязь с его ботинок. Ее волосы мокрые после душа, а кожа покрылась пупырышками. За окном темно и пасмурно. Телевизор показывает вечерние новости.
Кате очень грустно оставаться одной. И грустно от того, что на самом деле ей не нравится ни тот, что ушел, ни то, что с ним только что было. Милая, теплая, уютная Катя с медовыми волосами, в мягком махровом халате, поджав под себя ноги, сидит на кресле и ест с блюдечка остатки соленых орешков. И она не знает, что сейчас происходит чудо, и что она начинает светиться - прекраснее всех во вселенной; изнутри - и прямо в космос.
Катя была не права, чувствуя себя совсем одинокой. Маленький шустренький кусочек того, кто ушел - остался с ней. Пока Катя сидела на полу в ванной и красила ногти на ногах, что-то там произошло, и она перестала быть просто Катей.
Некоторые женщины умеют это чувствовать намного раньше врачей. Через пару недель было воскресенье, баночка, одна полсосочка (не две, как бывает при положительном) и относительное спокойствие.
Еще через какое-то время был знакомый врач и кабинет УЗИ. "Тест отрицательный. Я простыла, наверное, живот болит как при месячных уже третью неделю, а все никак не..". Обеспокоено заинтересованное лицо врача. "..эмбрион…желтое тело…полость матки" "что-что?" "беременность желаемая?" "ой…" и вид у него такой, что ну никак не мог он ошибиться. "Нет". "Что будем делать? Одевайтесь…" Руки так дрожат, что ничего не получается. И первой мыслью была радость. Ну, потом - как бы шок, и новая работа, и все остальное. "А что можно делать?" "Вы замужем?" "Нет" "Рожать будете?" "Нет" "Ну так одевайтесь."
Через два дня Катю будут ждать в женской консультации №2; при себе иметь деньги, две подкладные пеленки, халат и тапочки. Оформить отгул с работы на один день. Общий наркоз. Мама по телефону сказала: "Ничего страшного в этом нет. Тебе сделают укол и ты заснешь. А потом, когда проснешься - уже все будет в порядке.".
Когда Катя шла от врача, то немного заблудилась в хитроумном здании больницы, и попала к тому выходу, где толпились лежащие на сохранении беременные женщины. С большими животами, в халатах и теплых шерстяных носках, они были полны какой-то божественной гармонии. И их суетливые родственники со счастливым блеском в глазах и с уставшими лицами. "Мама, ну зачем ты так много принесла, я ведь не съем…" Это было какое-то совсем другое измерение, и они, эти божественные округленные фигуры и их взволнованные гости- принадлежали к этому измерению, а Катя - получается, что нет.
Катя шла из больницы пешком. Нет, она пока не может. Ей пока рано. Но почему-то хотелось улыбаться. "Вот надо же - я иду в толпе, и никто не знает, что я беременная. А я беременная…". И только от того, что она улыбалась, Кате хотелось плакать.
Он сидел, а она стояла, опираясь на спинку его стула. За стеклянной перегородкой кипела работа, звукоизоляции никакой, поэтому говорили почти шепотом.
"Я беременная." - и улыбается, как идиотка, во весь рот, а руки дрожат, голос дрожит, ноги почти что не держат.
"И что теперь?"
Скороговоркой: "Значит, в среду, утром, я договорилась, будет аборт, ну, там с собой нужно тапочки, халат, под общим наркозом будет, короче, весь день, сказали, что срок уже полтора месяца, вот, смотри бумажку дали."
"Ты сейчас домой?" - просто потому что надо чем-то заполнить принеприятнейшую паузу.
"Да, на работу уже не пойду," и поняла, что лицо мокрое от слез, и совсем не получается дышать.
"Ты чего?"
"Жалко…"
"Ну ладно, иди, я тебе позвоню."
Это ятебепозвоню, в принципе, решило все. Дома Катя плакала сначала из-за того, что ее ребенок будет жить и развиваться в ней, как ни в чем не бывало, еще целых два дня, они будут существовать друг в друге, неразделимые, гармоничные… и потом это все будет уничтожено. Неправильно это как-то, подло, мягко говоря. Потом Катя плакала от того, что ей было жалко себя и совсем не хотелось общего наркоза и подкладных пеленок и отгула на работе. Потом Катя плакала от того, что на прошлой неделе, в ресторане с иностранной делегацией ей было так необъяснимо плохо, что за весь вечер она почти ничего не съела, и всю неделю преследовало чувство, что еще чуть чуть - и ее вырвет; значит вот как - совсем большая, совсем взрослая девочка… И наконец, Катя плакала уже в ванной, сидя на унитазе, расстегнув куртку от спортивного костюма, она гладила свой плоский белый живот, приговаривая: "Ничего, моя маленькая бяка… никому я тебя не отдам.. спи спокойно, мама тебя защитит…"
Он ей позвонил аж через две недели. Оказывается, он ездил в командировку. И жена с дочкой к тому же заболели гриппом.
"Ой, мне нельзя грипп! Не приходи…"
"Чего ты?"
Ну и тут она все ему рассказала. "Я просто ставлю тебя перед фактом."
"Я думал, что ты умнее.."
И тут Катя, совсем неожиданно для себя, рассказала, что думает сама, не гнушаясь выражений, грубо так рассказала, кто из них на самом деле умнее.
Он пришел буквально на следующий вечер. Конечно, Катя ждала его. Все, о чем она могла думать эти две недели - это о нем. Она думала о том, что скучает по нему, что может быть были моменты, когда она действительно его любила. Она думала о том, как это прекрасно, когда двое любят друг друга, любят так сильно, что любовь эта льется через край, что любви так много, что зарождается новая жизнь, созданная из этой любви, и что она тоже, носит там, у себя, маленькую жемчужину, маленькую крошечку этой большой любви.
Он пришел с букетом из 5 алых роз и каких-то зеленых веток. Все завернуто в противную целлофановую пленку. Катя замерла на пороге. Любовь лилась через край.
Они говорили сначала как бы ни о чем. Он был каким-то уставшим, блеклым. И тут началось:
"Посмотри на себя - ты же такая молодая, красивая, умная, у тебя потрясающая работа, у тебя такие перспективы… на таких, как ты, женятся миллионеры. Такие, как ты, должны жить свободно, у таких, как ты… подумай…Лондон.. Париж…твои знания…Америка… ты же останешься жить…университет…маленький домишко на юге Франции…"
У Кати все кипело внутри, но она с непонятной улыбкой на лице тихо кивала, глядя куда-то то ли на тостер, то ли на окно за занавеской. Сказала, что подумает.
"Я узнавал у врача знакомого, он сказал, что на твоем сроке это еще не поздно".
Катя была счастлива, когда шла по улице и был вечер и было темно, дул ветер и падал последний мартовский снежок, а она, в теплом длинном пальто, с распущенными волосами., зашла в аптеку и купила себе витамины для беременных. Никто не знал. Она решила, что так будет лучше. И это была теперь ее маленькая уютная тайна, маленький мирок, кружочек золотистого света, как от тусклой настольной лампы.
Вечера стали другими. Она смотрела на себя в зеркало на двери в прихожей и в зеркало в серванте, оголяя живот, пытаясь представить, как все будет через несколько месяцев. Конечно, Катя плакала больше, чем обычно. Возможно, чуть легче станет, когда все сделается более или менее заметно, когда ее новое состояние, округлившись, как бы утвердится в глазах окружающих, и главное - в ее собственных. По правде сказать, Катя с трудом верила, что с ней это все действительно происходит, и что там кто-то есть. И что очень скоро ее жизнь изменится на столько, что, возможно, ей еще придется пожалеть. Пока просто в голове не укладывается. А может быть так, что аж до самого конца ничего не будет видно?
Вот это Катя в ванной комнате, в овальном зеркале, в своем белом махровом халате, с рассыпавшимися по плечам волосами золотисто-медового цвета, держит в руке зубную щетку. На руке блестит тоненький золотой браслет. У нее такое мягкое, такое свежее лицо! Почти детское - какое-то все медово-молочно-розовое. И пушек на щеках, и полные влажные губы, и серые глаза, и брови, тоже, отливают золотом. С таким лицом можно рекламировать крестьянское масло, без вредных добавок и легко намазывающееся на хлеб.
В Женской Консультации №2 (ирония судьбы) ее встретила большая очередь и много беременных женщин. Катя была опять счастлива. Она теперь особенная, она теперь с ними, из их клана , полного гармонии и нежного уютного тепла.
Узкая, как пенал, комната. Справа кушетка, слева окно и гинекологическое кресло. В торце стоит стол, а за столом женщина-гинеколог; с другой стороны стола - еще одна женщина-гинеколог. Третья женщина-гинеколог стоит рядом. И все смотрят на Катю.
"Здравствуйте, я беременная"
Первая беременность, абортов не было, как хорошо, вот молодец, так, полных лет 21, не курите, не пьете, какими болезнями болели? Где работаете? Где учились? Раз не замужем, значит флюорография мужа не нужна. Давайте посмотрим на кресле. Ого, ну вот, вот ваша матка, чувствуете? Такие хорошие 8 недель… Ну вот ваши бумажки, через две недели ждем.
Нужно сдать очень много анализов. Это хорошо, это радует Катю, потому что она чувствует, что о ней заботятся, что эта ее беременность нужна кому-то, кроме ее самой. Обходной лист еще несет советскую символику и отпечатан сумасшедшим тиражом 14 лет назад. В кабинете, где берут кровь из вены на СПИД, сифилис и еще что-то, очень угрюмая медсестра. "Вы на прерывание?" - ей вместо здравствуйте говорит.
Резиновый рыжий жгут и темная кровь в шприце, раннее утро и завернутая в два кулечка майонезная баночка не дают скучать и чувствовать себя одинокой.
Первые солнечные деньки. Есть такие феврали, где уже в 20-х числах начинает пригревать солнце, и под коркой грязного льда текут ручеечки, а в шапке становится жарко. Такие деньки, когда садишься на лавочку, предварительно проверив не мокрая ли она, и расстегнув куртку и расправив шарф, подставляешь свое бледное лицо под это яркое теплое солнце и жмурясь, уютно пошмыгивая простуженным носом, начинаешь предвкушать лето. И любовь. Это время бесконечного оптимизма, когда победа солнца над зимой вселяет веру в собственную победу над одиночеством и нехваткой любви.
Потом началась весна. Стройная, с распущенными золотистыми волосами, Катя сидела на лавочке, поставив ножки на перевернутую урну. Немного хотелось курить - потому что вот так вот точно сидят в задумчивом одиночестве с беспечными умными лицами разные киношные героини - те, на которых она должна теперь ровняться - женщины, которым все по полечу, которые четко знают, что помощь не нужна, да и ждать ее не откуда. И Катя справится. Вот так вот точно, как они - подставив красивое, с благородной усталостью лицо этому рыжеватому солнцу, самодостаточная, полная жизни, сильная женщина.
Начались эти кошмарные дни на работе. Работа спасает.. хотя никто не знает еще. Там такой коллектив, у нее репутация... и тут вот беременность, и без мужа. Найти может кого-то… ой, сюрприз, ну и дела, милый… как я счастлива! Так все быстро…
Так эти кошмарные дни на работе, когда открываешь глаза, и ужасаешься тому, как быстро пролетела ночь, и чувство, что будто спать и не ложилась. И такое ощущение в теле.. нельзя назвать это именно тошнотой… скорее, как будто переживаешь очень сильно, волнуешься и от этого завтрак в рот не лезет. А потом на работе сидишь перед компьютером, и голова кругом, и понимаешь, что хочешь есть, так хочешь, что просто умрешь, сгоришь, в узел завяжешься вместе со своим желудком. А выйти нельзя… обед. К обеду становится еще хуже, потому что опять это чувство... господи, как все плохо… хочется просто лечь вот так вот, на диванчик, укрыться и так вот калачиком, чтоб не трогал никто. Вот так вот.. и булочку потом можно. А тут… в столовке, в Катиной любимой корпоративной столовке воняет. Она ждала этих мгновений все утро, она смотрела на часы и думала: "Вот хорошо, уже 11, значит через 2 часа будет обед..". Так вот, она берет салатик, солянку и котлету с гарниром и компот и пирожок с повидлом... садится за столик, выпивает весь компот. И больше ничего не ест. Такое чувство, что она просто волнуется, на столько волнуется, что в рот ничего не лет. Внутри все болит, ноет и изнемогает от голода, как-то так голова кружится. А съесть не получается. Она заставляет себя, супчику.. жиденького, ну Катюш, ну давай.. и тут лицо все мокрое от пота, чувствует, как щеки побледнели. Нет, супчику не надо… где тут туалет... вырвать на глазах у всей конторы... и иностранцы… о господи, он подсели к ней. В чем дело, Катрин, ты какая-то бледная? А Катрин жрать хочет. Плакать тоже хочет, потому что времени уже половина, а обед так и не съеден. И жалко так и тошно..
Ну вот, пирожок взяла с собой. В салфеточке, пускай полежит, обнадеживающе так полежит в верхнем ящике ее стола. Заходишь в офис, там стразу налево зеркало. И ведь хорошо-то как - голубоватый свет, кондиционер, ковровые покрытия, серые перегородки, все евро - евроокна, евро розетки, и она, Катя - в серой юбочке, в белоснежной блузке и в серой жилеточке, в лакированных туфлях на высоком каблуке - тоже часть этого евро.
А толку-то? Жрать хочется. И тошнит. И несчастная она такая.. Вот калачиком бы…. да под пледик. Журнальчик бабий и чайку с лимончиком…
Выписки. Банк. ООО Сяйво-Дэйкси. Господи, ну как можно так называть фирму?
Шесть вечера. От чего же такая усталость? Шесть вечера, и Катю шатает, как после бессонной ночи и обильной выпивки. Хочется наорать на всех, что бы в покое оставили. Так не на кого… некому ее в покое оставлять. Шесть вечера, и Катя проклинает эти свои черные лакированные туфли с модным заостренным носком. У них каблуки, а Кате ой как тяжело на каблуках. Нет, живота никакого нет, просто ноги почему-то устают.
Маршрутное такси. и очередь… что может быть хуже мартовского ледяного дождя, холодных туфель на каблуках и очереди на треклятую маршрутку?
Надо поесть. Иначе будет обморок. Это такое состояние, когда в буквальном смысле слова ничего вокруг себя не соображаешь. Работаешь как компьютер в режиме safe mode. Глюк конкретный. В киоске была куплена вафля "Хрум", и тут же всухомятку съедена.
Дома без сил на диван . Телевизор. Чайку? Нет, не вставать… покушать бы чего-то? Нет.. не встать.
О Боже, утро.. восемь пятнадцать.. .это значит, ни душа ни завтрака. Рубашка не свежая, свежих нет.. не мнущаяся только эта. Духи, макияж. Маршрутка. О, а вот теперь она бы и покушала.
Работы завал. Вчерашний пирожок в салфеточке. И кто бы мог подумать, что председатель совета директоров зайдет именно в этот момент! Впрочем, ничего удивительного, так всегда бывает. Она вся в крошках, с набитым ртом, смотрит, широко раскрыв глаза, растопырив пальцы вымазанные повидлом, и сказать ничего не может.. Кошмар. а он такой дядька.. пижон, галстук от Ральф Лорен, каждый день новый, австриец он, так посмотрел на нее… так посмотрел... с брезгливостью почти какой-то. Так смотрят иностранные наши гости на местных девчонок в барах, которые на ломаном английском говорят какую-то чушь, и заглядывают в глаза, как заглядывают дворняжки давшему им сосиску прохожему - "Ну возьми меня с собой, увези…смотри, какая я хорошая". С ними спят, селят этих девчонок в свои съемные квартиры на Крещатике, ходят с ними в рестораны… и потом улетают домой к семье на Рождественские праздники, есть индейку и кататься на лыжах. А на Наташ и Марин своих смотрят с ухмылкой и легкой неприязнью. "Щи из крейзи" - говорят, а девчонки смеются…
Обед в компании делегации французов. Катя молодец - слопала тарелку салата Цезарь и суп из шампиньонов. Так волновалась, что тошнить будет, что и вправду затошнило. И чувство такое, в ресторане этом, что вот еще мгновение - и она умрет. Остановится сердце. Или просто потеряет сознание. Или ее вырвет - так просто- раз и все.
Идет время. Выходные тянутся, а будни летят. В выходные она ждет не дождется когда начнется трудовая неделя. А в понедельник уже с утра проклинает все на свете, это утро, будильник и яичницу, и ждет пятницу.
Серенькая юбочка отправлена в шкаф на антресоли. Смешно так было - Катя стала тихонечко расстегивать на юбке заднюю пуговицу, когда сидела за компьютером. Так как в ее отсеке больше никого не было - получалось очень даже удобно. Смешно, ей Богу… потом вставать и застегивать все второпях.
Зеркало в ванной рассказало, что она просто расширилась в талии. И все. Ничего не видно, просто талия стала шире. И одежда как-то вся давит, раздражает страшно. Прощайте приталенные пиджачки и узенькие брючки! И каблуки тоже прощайте. От чего же так ноги болят? А что будет через месяц?
Утренние визиты в поликлинику. Это просто ужас - они открываются в восемь. Ладно, баночку сдать - раз и все. А вот когда кровь из пальца - то там очереди. Сидит перед ней девушка (женщина вообще-то, раз живот такой…) в белом спортивном костюме, а рядом с ней мама. Так завидно стало - мало того, что на работу не надо, так еще и мама рядом... в поликлинику с ней ходит. А она, Катя, сейчас будет бежать за маршруткой. Час пик, все полные, не останавливается никто. Такси… если каждый день ездить на такси, то ничего не получится отложить. А откладывать надо…
В женской консультации хочется поговорить, поделиться мыслями, ведь они единственные, кто знает о малявке в ее животе. Они единственные, кто теоретически должен ее поддерживать. А что получается: шесть сорок пять, через пятнадцать минут заканчивается прием. Перед ней еще люди. Она заходит в кабинет, когда время уже без трех минут семь. Врач смотрит на нее с неприязнью - "Ну женщина, ну чего вы так поздно…" А Катя стоит на пороге, на лацкане пиджака бейджик ее конторский до сих пор висит, щеки красные, от макияжа ни следа, тошнит и хочется есть, голова кругом, плащик висит на сумке, в сумке обходной лист лежит, плащик падает, сумка тоже. На полу в том месте натоптано. "Извините, у меня работа.." "Так у нас тоже, извините, работа…"
Нет, ну, конечно, ей позволяли сесть, Кате было очень совестно, очень неудобно перед медсестрой, которая мерила ей давление, перед врачом, которая не приемлющим возражения голосом говорила: "Жалоб нет?". Конечно нет… ну вот усталость... только… "А что же вы хотели?" - оживившись, говорит врач "беременность это тяжкий труд!". И отправляет Катю на все четыре стороны на следующие две недели.
Все, одеть нечего. Почему пиджаки стали жать в локтях? Беременность же не там растет… Утром, еще в постели можно видеть как посередине ее плоского впалого живота проступает шар, размером с грейпфрут. Встанешь- он куда-то вглубь уходит, и не видно ничего. Вот и первое знакомство с пузиком... господи, ну что же одеть?
Конечно, в отделе стали поглядывать на нее. Как это Катя - и отказалась от каблуков, от всех своих ультра модных и изысканно сексуальных нарядиков, а ходит теперь в штанах-шароварах и просторных трикотажных кофтах.
Дамская Комната. Наташка красит губы, Катя выходит из туалета, прямо к умывальнику и плещет холодную воду на лицо. Глаза горят, голова кружится. К черту косметику.
- Катька, ты что, беременная?
Дружить на работе ни с кем нельзя. Съедят. Она как бы младше их всех, а по должности, выходит - старше. Нельзя дружить… ни с кем…
- Нет. Просто плохо себя чувствую.
- Ты это, - спесивый взгляд, губы, противные густо накрашенные бабьи губы, - проверься на всякий случай.
И тут случилось неожиданное - Катя поняла, что сейчас заплачет. Через пять минут обед - уже можно не торопиться. Лишь бы эта стервочка ушла поскорее. Умыться еще раз.
Блин. Заметила.
- Кать, слушай, я тебе после обеда телефончик один дам. Ну, знаешь, на случай если… - она похожа на ведьму. И она спит со Шведом Ларсеном. И не делает из этого тайну. И гордится этим. И надеется, что он продвинет ее по служебной лестнице пролета этак на два…
- Ты ведь не собираешься пока рожать, - и нос пудрит. Почему все женщины делают такие противные физиономии, и складывают рты буквой "о", когда пудрят нос? , - Ничего, Катюха, ничего страшного в этом нет. Все бабы через это проходят, - похлопала ее по плечу, и бросив обворожительный взгляд в зеркало, ушла восвояси.
Сдобные булочки. Сникерс. Конфеты "Кузя". "Хрум". Венская булочка с луком и яйцом. Бутылка "Фанты".
Поэма.. сущая поэма…
Май был так себе. На работе вроде улеглось. С едой странно. То ешь все подряд и целый день без остановки, то один "Хрум" в обед и все. И чай перед сном. От сыра, правда, всегда тошнит. От рыбы тоже тошнит. От дыма табачного тошнит. От духов Оксанкиных тошнит.
Вроде перестала набирать вес. Если одеть обтягивающее розовое платье из Беннеттона, то виден животик. Такой себе, еще не беременный животик, а скорее - следствие сдобных булочек и вафлей "Хрум" перед сном. Но больше не растет. Уже месяц как - такой себе животик.
Третий месяц.
Его звали Люк. Он приехал из Голландии. Зашел в офис, посидел в конференц-зале, Оксанка принесла ему кофе. Нервничал, не знал чем заняться. В джинсах и в пиджаке. Без галстука. Кате нравятся такие мужчины. Она зашла в конф-зал за чем-то (а может и просто так), улыбнулась ему, а он аж привстал. У Кати было хорошее настроение, потому что она одела свои новые просторные белые брюки и туфли на низком каблуке.
- Хотите вафлю? - спросила она.
Он захотел.
Это был замечательный теплый вечер. Они пошли гулять по городу, осматривая достопримечательности. Люк приехал работать координатором проекта, на несколько лет. Дома у него есть двое детей - дочь, учится в университете и сын, заканчивает школу. Вместе выбирали ему компьютерные игры.
Катя ездила в командировку, на две недели. Работы было так много, что она так ничего и не обдумала, не решила для себя. Самочувствие явно улучшалось, беременность, казалось, растворилась сама по себе.
Люк встретил ее на вокзале. Поехали прямо к нему. На съемную квартиру на Крещатике.
Она лишь успела скинуть сандалии, они повалились на кровать, она сама расстегивала его джинсы.
Глупо. Ей не было приятно, и не было неприятно. Как раз в процессе вспомнила, что нельзя давить на живот. Было даже немного больно.
Он не знал. Просто фигура ее далека от идеала - такой себе животик… как от сдобных булочек.
А вечером было что-то интересное. Она отказалась ехать к нему после ресторана. А дома, когда Катя уже собиралась поплакать немного перед сном, то почувствовала как в животе что-то булькает. Это было совершенно особенное бульканье. Она приложила руку. Это как трепыхание крыльев бабочки.. как слабое колыхание рыбьего хвоста.
"Моя маленькая бяка…"-нежно приговаривая, Катя села в ванну, обливаясь душем пыталась представить, какое оно там.
Ей снилась девочка. Новорожденная девочка с густыми черными волосами и маленькими, как бусинки, глазками.
В отпуск Катя решила не идти. Нужны деньги. Нужно работать овер тайм, что бы заработать много денег. Нужно хорошо питаться, нужно пить на работе йогурт, потом в шесть съедать сырковой массы со сметаной, пить апельсиновый сок и работать до девяти.
Начальство пришло в восторг. Люк сходил с ума от местных женщин. Он хотел в начале только Катю, думал, что она остается из-за него. Потом появилась какая-то другая.
Началось лето и возникли новые проблемы. Утром все было в порядке, а вот ближе к обеду начиналось дикое сердцебиение, бедная Катя потела так, что становилось стыдно. Казалось, что шалит сердце. Однажды нужно было идти в банк, а ей стало страшно. Это же так далеко! Раньше она за сорок минут справлялась пешком в оба конца сходить. А теперь... в метро кружится голова. Пешком вроде задыхаешься.
Потом было воскресение, Катя пошла на рынок. И тут началось - такое чувство, что будто очень хочется есть, слабость такая, сердце колотится и дышать тяжело. Вот поесть бы. Потом становится хуже - тяжело идти и.. мамочки, я же не могу дышать! Она остановилась… в толпе … в ярко красном просторном сарафане, с ужасом поняла, что никому, во всем этом большом городе абсолютно никому нет до нее никакого дела. И сейчас нет никого, кому бы она могла позвонить и сказать :"Знаешь, мне плохо". И она стояла, и перед глазами кружились мошки… и дом, казалось, был так далеко… попыталась сделать шаг. И осела на асфальт.
-Женщина! С вами все в порядке?
- Деточка, вот так вот, все хорошо, деточка.
- Вы беременны?
- Нельзя в такую жару и такие сумки…
- А где Ваш муж?
Появились страхи. Страх быть одной дома. Страх ездить одной в транспорте. Был нужен кто-то. Нет, не подруги. Они все по пляжам сидят, на дискотеки ходят, а такой человек, нет, совсем не обязательно мужчина, а такой, который бы… ну пожалел бы, что ли…
Опять семь вечера, опять женская консультация. Врач в отпуске. Прием ведется в третьем кабинете.
- Вам нужно лечь в стационар. Сердце.. если вы жалуетесь на тахикардию... это может быть серьезно. Не можете? Ну раз не можете… тогда ешьте урюк, смешанный с орехами и изюмом. И меньше нервов. Сходите на прогулку. Вам нужно набираться сил, а не терять их.
Эти летние вечера. Одной ходить по парку тоже как-то не сладко.
В отделе уже знают. Знают, но не показывают, что знают. Мужчины, так те как-то нежнее, внимательнее стали. Тоже, кстати, помощи больше - в банк уже не надо ходить - подвозят. И никаких вопросов. Вообще. Интересно, когда позовут на ковер перед шефом?
Наташка смотрит как бы с восхищением, хотя видно, что так и хочет пальцем у виска покрутить и сказать: "Дура ты набитая…"
Катя исправно работает овер-тайм, приходит домой в десять вечера, варит себе овсяную кашу и ест большие сочные персики.
Все ждут, что будет дальше.
Хорошо, что она беременна. Летом всегда стремишься реализовать себя, нахвататься впечатлений. А это лето в любом случае выдалось бы чрезвычайно загруженным. И в отпуск она бы все равно не смогла выйти.
Когда там, под одеждой чувствуешь нежные шевеления - все делается легче. Меньше думаешь о своем одиночестве, о неустроенности своей жизни. Уж по крайней мере чего-то она в своей жизни достигла.
Пару раз, правда, сидя на работе в какое-нибудь внеурочное воскресение, Катя начинала горько плакать, зная, что она сейчас тут одна - она, и это шикарное, багровое предзакатное летнее небо за окном. Окно закрыто. Работает кондиционер.
Один раз ездили на машине с университетской подругой и ее мужем. На весь день - шашлыки, озеро, мошки. Это было невыносимо. Там, под этим теплым звездным небом, они будут у себя дома пить вино и заниматься любовью, а она, Катя сидеть на диване.. и гладить свой живот. Ах прости, прости…Бяка, Бякочка, я не жалею. Не смей думать, что я жалею о тебе…
Плановое УЗИ. Фантастика, как много красивых, дорого одетых женщин толпится здесь, дожидаясь своей очереди. Кто они? Наверное не роженицы… это как недавно, перед кабинетом, где берут кровь на резус-принадлежность и на всякие венерические гадости. Сидит она, рано утром, со своим животиком, и стайка девчонок - все такие красивые, худенькие, молоденькие - на аборт пришли. С ними там врачиха что-то решает: "так, девочки, сюда, девочки, бегом, девочки за мной". И сидят они как по разные стороны баррикад. И смотрят друг на друга с неприязнью.
Врач "узист" тот же, что диагностировал ее и спрашивал "беременность желанная?". Неприветливый до ужаса. Там женщина не успела трусы одеть, а уже ее, Катю заводят. Жара стоит, ужас. Врач диктует - "головка… плацента по передней стенке…бедро..". Музыка, а не слова. Так приятно слушать.
- Доктор, а вы не сможете сказать кто там?
- Если бы я видел кто, то сказал бы.
Шесть месяцев. Так посмотреть - живот совсем не большой. Если одеть очень просторную одежду, то вообще видно не будет. Такая себе пампушка. А вдруг он больше расти не будет? Господи, в туалете Наташка рассказывала, как какая-то ее знакомая сделала аборт на сроке 6 месяцев. Так нельзя. Это уже не аборт. Если верить книге Питера Сандерса "Все о Беременности", то у ребенка в 6 месяцев есть уже все- он слышит, немножко видит, у него все там двигается, он даже икает…
Начальство молчит. Когда они сталкиваются в коридоре, возможно, чуть меньше улыбается.
Анализ крови неважненький. Гемоглобин упал. Это плохо. Называется железодефицитная анемия. От этого и слабость, и головокружение. Как же вы все надоели со своим свежим воздухом, прогулками и "побольше фруктов"!
Опоздала на работу только два раза! Два! Один раз из-за очереди на анализ крови, и второй, когда не успела к врачу в консультацию до семи вечера - решила прийти на следующий день на восемь утра. А там толпа…
Скорее всего из-за жары опять по утрам голова кружится. Такое состояние, будто кровь плохо циркулирует - до кончиков пальцев и до головы не доходит. Еще шаг - и упадешь. Плохо это все. Тоскливо. В туалет теперь сходить большая проблема. Ну, ночью уже три раза встать - это норма. Хоть горшок под диваном держи. А вот что касается, пардон, более крупных дел, то тут - минимум на пол часа надо засесть. На работе старается не ходить - неудобно просто. Вылазишь оттуда через вечность, глаза красные, волосы дыбом. И Наташка как всегда - тут как тут, губы красит. "Ой, Катька, может фесталу тебе дать?"
Да пошла ты…
Босс попросил остаться после ежемесячных сборов. Их так и называют "месячные". Так, трепология сплошная. У Босса смешное русское произношение. В итоге перешел на английский.
- Я бы хотел Вас поздравить.
- Да нет, не надо, глупости, рано еще…
По состоянию здоровья… уверен, Вам нужно больше отдыхать.. слишком много работаете… Вы очень добросовестный сотрудник… к сожалению, с подписанием контракта работы станет только больше… больше командировок… Вам наверное противопоказаны авиа перелеты… я думаю, что нам лучше с Вами расстаться.
А декретный отпуск?
Я же сказал, что нам с Вами лучше расстаться.
Катя хотела расплакаться.
Ему было лет пятьдесят пять. Сухенький, с седыми бровями, умный до ужаса. И бескомпромиссный. Подать на контору в суд? Абсурд… это как биться головой об их офисные перегородки из супер дорогого сплава. Одинокая беременная баба, почти на сносях и бюрократские обрюзгшие морды. Кому это надо..
Договорились, что работать Катя будет до середины сентября. А там - по собственному желанию. А как же иначе…
Выплатили компенсацию за неиспользованный отпуск. Хоть на этом спасибо.
Конечно, было тяжело. Нужно было рано или поздно заканчивать с этой работой. Хроническое невысыпание.. эта утренняя боль от пробуждения. Так плохо, что будто больно. Боль от возвращения в реальность. Как в школе, когда мама будила ее, а Катя залазила с головой под одеяло, накрывалась подушкой и свернувшись калачикам, пыталась продлить, хоть на секундочку, свой безликий тяжелый сон. Спать, впрочем, тоже тяжело. Только на правом боку. Сначала выкладываешь живот, а вокруг живота уже сама как-то пристраиваешься. А малявка там резвится… стучит руками-ногами…бултыхается. Особенно ночью. Маленькая однокомнатная квартирка, разложенный на ночь диванчик, и они вдвоем, под теплым пледом. Катя - и малявка.
Да, легко вам говорить, что нужно больше фруктов и овощей есть. А кто с рынка это все тащить будет? С другой стороны, есть надежда, что от подобных физических нагрузок роды пройдут легко и быстро.
Мама... как же не хватает мамы! Тут недавно разговор подслушала в очереди, в консультации. Одна беременная жалуется другой - вот, живем с мужем в квартире с его родителями. А я беременная - так же тяжело мне… ой как тяжело… спасибо, хоть мать моя приходит, помогает там с едой. Готовит что-то. А мужа я практически не вижу - он только вечером с работы возвращается.
Господи... какое же это счастье - все тебя оберегают, кушать носят, убирают, муж приходит вечером с работы.. наверное уж не с пустыми руками!
Слабая прибавка в весе. Ага, располнеешь тут с мытьем полов и сумками с фруктами-овощами!
Октябрь. Остался месяц. Смешно как-то. Катя на девятом месяце, а ритм жизни не улучшился. По ночам, правда, не так страшно спать - если что - тут же скорая и ты в больнице. Сейчас, когда беременность стала такой очевидной, то отношение народа вокруг как-то улучшилось. Пару раз в магазине голова закружилась - нашлись добрые молодые женщины, помогли до дома дойти. Девятый месяц. Катя -как Мать Природа - с распущенными светлыми волосами, румяная, с блестящими глазами и с большим круглым животом. Такое чувство, что беременность не кончится никогда.
Мама сказала, что приедет на месяц. Стало легче жить. Ночью, правда, просыпаешься от того, что все там так напрягается, как-то непонятно сокращаться начинает. Спина болит. Скоро... очень скоро… Пару раз чуть не вызвала скорую - казалось, что уже схватки. Одна знакомая сказала - "Схватки ты не перепутаешь ни с чем, так что не волнуйся - роды свои не проспишь".
Ожидание. Никто не умеет так ждать, как беременная женщина. Все дни заполнены ожиданием вечера, и потом ночи, и потом утра, и потом опять вечера… Нечем заняться. Готовка занимает минимум времени. Пришлось отказаться от каких-то подработок в бюро переводов. На нее там смотрели как на сумасшедшую.
Катя стала сильнее и умнее. Она поняла, что во всем этом мире, до нее никому нет никакого дела, что никто ей не поможет, что она должна сама бороться за свое существование. Если не она - то никто. Ну ничего… пробьемся, проживем.
С теми же мыслями - ничего, проживем, - Катя лежала на койке в родильном отделении. Мама должна приехать только через три дня. Предполагаемая дата родов еще через неделю.
Катя лежала на широкой койке, в казенной сорочке, по пояс укрытая простыней, милая уютная Катя, с веснушками на носике, с растрепанными волосами цвета соломы в жаркий августовский полдень. Она была своем одна - весь персонал куда-то разбежался. Боль начиналась откуда-то со спины, охватывала весь живот и потом захлестывала, так, что приходилось задерживать дыхание, напрягаться всем телом, впившись мертвой хваткой в металлический каркас кровати. Потом боль отступала, но оставалась ее тень, как влага остается на берегу, когда отступает волна. И потом опять… Эти минуты были как сильный концентрат прожитых девяти месяцев - боль, растерянность, немножко отчаяния и бесконечная воля… бесконечная вера. А что, собственно происходит… Катя запрокинув голову посмотрела в окно. Ночь. И огромное здание больницы, уютный желтый свет в окнах, а выше - звезды.
Хотелось пить. Звать кого-то было страшно. Было страшно шевелиться. Даже дышать было страшно. Любое движение, казалось, спровоцирует взрыв, и она просто лопнет изнутри.
Стало больнее. Такая боль... не как от удара или систематического шевеления отверткой в ране… а как от живота. Так, будто это очень сильная судорога и тебя выкручивают наизнанку. В принципе, так оно и происходит на самом деле. Интересно, сколько еще осталось? Когда боль отступает, то тут же приходит вера в собственные силы, это "ничего, проживем", как обнажившийся берег, перед тем, как его накроет новой волной. Больно на столько, что уже хочется крикнуть "Эй, ведь мы же так не договаривались!". Кате казалось, что она потихоньку начинает сдаваться. Как раз тогда пришла медсестра. Вот ведь - жизнь Этой молодой светловолосой женщине с родинкой на шее - ей совсем не больно, и ведь всего несколько часов назад, Кате было так же не больно, как и ей.
- Ну как дела? - медсестра стала поправлять подушку и простыню.
- Знаете, мне очень больно... - прошептала Катя. Она понимала, что эти минуты - время самого большого, самого страшного человеческого одиночества, которое не сможет сломать никто…
- Это хорошо. Очень хорошо, - сказала сестра, готовя шприц.
- Меня тошнит... это нормально?
Сестра одобрительно приподняла одну бровь и кивнула, как будто хотела сказать "Да.. впечатляюще!"
Кате было так больно внутри, что укол она даже не почувствовала. Легче всего, когда не стонешь, а дышишь - глубоко-глубоко. Бяке нужен кислород. Ей там тоже не сладко сейчас.
Потом стали происходить новые странные вещи. Это было что-то судорожное, неудержимое, выворачивающее наизнанку - как рвота. Только с другой стороны…
Боль уже была не такой сильной - только эти позывы.
Пришли врачи. Сразу несколько. Посмотрели, поговорили друг с другом. "Ощущаете давление на задний проход?" Над Катей склонилась пожилая акушерка с небольшими усиками. "Вставай, я помогу тебе".
Вставай? Куда вставай? И потом… оба-на, я же рожу сейчас! Меня ведут РОЖАТЬ!
Большая комната… как-то иначе себе все это представляешь. А так… обыкновенная советская больница. Святая святых. Гинекологическое кресло. Может, больше, чем обычно. Или это просто гротеск.. много эмоций. Величественное возвышение. Ай, не могу стоять!
Тужься в пол! На корточки!
Нет, не больно. Что удивительно - совсем не больно, просто очень сильные позывы... как понос, но такой понос, такой... вселенский, такой, что когда прорвет наконец-то.. то произойдет что-то ужасное. Хм. Жизнь появится, вот что…
Вокруг Кати стоят несколько врачей. Круглая хирургическая лампа на лапе. Яркий свет. Вот интересно, сколько человек тут умерло, на этом кресле? Не любит народ говорить на эту тему, но проблема-то есть… определенный процент смертельного исхода… Смешно. ей-богу смешно, потому что она, Катя, сейчас прекрасно себя чувствует, у нее колотится сердце радостно и уверенно, она может дышать. Акушерка с усиками взяла ее лицо в свои руки. "Ты слышишь меня? Помнишь, как тебя зовут? Будешь меня слушаться?"
Не мешайте... Бога ради, не мешайте...
И вот случилось.
Оказывается, больно всегда не тогда, как подсказывает логика - в самый ответственный момент. Нет - один раз - резкая острая боль - и все. Больно было раньше. Врачи довольные. И как-то нервничают. Кате приятно, что кто-то из-за нее нервничает.
- Ну молодец, а теперь еще разочек потужься.
Катя почувствовала, как из нее что-то выскользнуло.
- Кто там? - улыбаясь, каким-то чужим, очень слабым голосом спросила она.
Мошки… как плохо показывающий телевизор. Все кажется каким-то нереальным. Руки в перчатках, слепящий свет, лампа, и кромешная тьма вокруг, и такой настоящий, такой какой-то весь готовенький, такой человеческий ребеночек с взъерошенными черными волосами. Ручки прижаты к телу, пальчики сжаты в кулачки, какой-то совершенно неприкаянный, потерянный вид. Желтая пуповина. И писк.. жалобный, перепуганный писк. Отчаяние, ужас…
Такой крошечный, беззащитный маленький мальчик, совершенно потерянный, такой одинокий…
- Подходит?- спрашивает врач, и подносит его к Кате, осторожно кладет ей на грудь. Бог ты мой! Он тепленький и какой-то пушистый на ощупь. Он не кричит. Так же, как и она не кричала, а была один- на один со всей болью, со своим одиночеством.
Друг для друга… все позади. Вот мы и вместе. Он славный.. лежит таким уютным теплым калачиком, его ротик то открывается, то закрывается, но он не кричит.
Через четыре дня их выписали. Приехала Катина мама. Умудрились договориться с кем-то с Катиной бывшей работы что бы на машине их забрали из больницы.
И началась совсем новая жизнь. По ночам в их окне горит мягкий желтый свет. Катя ходит босиком по пушистому ковру. Малыш похож на пирожок - такой же тепленький и румяный.
-Ты моя маленькая бяка… моя маленькая сонная бяка… - детские глаза слипаются. Малыш отчаянно борется со сном, но в итоге расслабляется, и уткнувшись носом в мамину грудь засыпает.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Оля Панасьева: Маленькая бяка. Рассказ.
24.06.03 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|