Алексей Колмогоров: ИСКУШЕНИЕ ШКОЛЬНОГО УЧИТЕЛЯ.
Что ж, название громкое, и такое… как бы найти подходящее слово? Архетипическое, что ли… ОК, вполне стандартный сюжет, со стандартным набором героев. Кажется все уже знакомо до боли. Но...Всегда возникает «но», когда читаешь тексты Алексея Колмогорова. При всех «стандартах», текст выглядит как индивидуальная вариация темы маленького человека, столь любимой русскими художниками, и это неважно, что они используют разные стилистические приемы, а их герои «приписаны» к разным столетиям. Все равно явственно слышна ирония и боль. Да, трагизм и ирония.
Пожалуй, эта тема стала одной из наиболее исследованных, поэтому не будем об общем, обратимся к частному. Меня удивило то, как автор иронизирует над героем и темой, доходя фактически до стеба: и название-то такое заковыристое, и описание «искусительницы» в самом начале вполне «олитературенное», и финальная сцена доведена до абсурда. Но почему-то веселиться при этом не хочется. Хочется размышлять о том, к чему мы пришли, о том, что одна тема стала настолько любимой нами, что подчиняет себе практически любой дискурс, претендующий на звание художественной прозы.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
ИСКУШЕНИЕ ШКОЛЬНОГО УЧИТЕЛЯ
Легкий короткий сарафан на бретельках обнажал плечи, спину и ключицы. Глубокого выреза на груди не было, потому что не было груди. Зато ключицы были продуманно оголены и выглядели привлекательно. Так всегда бывает: если нельзя показать грудь, можно показать ключицы. Это тоже сексапильно, если кто понимает. Но тут важно, чтобы шея была длинная. Иначе ключицы не прокатят. С шеей у нее уж точно все было в порядке.
Она появилась внезапно перед входом в перекошенную железную будку на обочине, где давно уже сидел Миклухин. На будке висела ржавая табличка с большой буквой «А», а свеженаплеванная подсолнечная шелуха под ней давала надежду, что здесь, может быть, все-таки ходит автобус.
Миклухин в свои сорок с хвостиком мог бы рекламировать «Мальборо» в телевизионных роликах - что-то было в его бровях и подбородке ковбойское и даже клинтиствудовское. Но несолидный голос в сочетании с суетливостью и неуверенностью манер мешали окружающим разглядеть его мужественный профиль. Поэтому в роликах он не снимался, а преподавал в школе.
Возникнув в дверном проеме, очерченная ярким световым контуром, девушка спросила:
- Скажите, как добраться до города?
- Наверно, можно доехать на автобусе, если он здесь ходит, - сказал Миклухин
- Так ходит, или нет?
- Не знаю.
- Но ждете?
- Жду.
- Давно ждете?
- С четверть часа.
Девушка окинула взглядом окрестности. Дорога, по которой никто никуда не ехал, пересекала обширный пустырь с оврагами и кустарником. На горизонте, как заснеженная горная гряда, возвышалась линия белых многоэтажек. Достигнуть ее пешком – нечего было и мечтать. Девушка прошла в будку и села на скамейку.
- Я сам здесь первый раз, – пояснил Миклухин.
Если присмотреться, была она не такая уж и девушка. А если еще присмотреться, то можно было разглядеть лет тридцать пять. Миклухин имел возможность присмотреться – она сидела на скамейке в каком-нибудь метре от него. Он попробовал вспомнить, когда последний раз был так близок с красивой женщиной – и оказалось, что никогда. Конечно, он знал женщин, но не таких. Конечно, он встречался в жизни с красавицами, но не наедине – на улице, в гостях, в РайОНО.
Замаячили воспоминания о сюжетах литературных и киношных любовных историй. Таких историй, в которых мужчина встречал очаровательную попутчицу где-нибудь в пустынной местности, или, например, в поезде. Между ними завязывался легкий, непринужденный разговор, постепенно переходивший к серьезным откровениям. Более того, Миклухин вспомнил с удивлением, что сам когда-то распалял воображение фантазиями на тему случайной встречи с красавицей. Правда, это было давно. Давненько он уже не фантазировал, не ананировал и не спал с женой. Почему? Потому что. Просто делось это куда-то из его жизни, как делись куда-то свадьба и десять невнятных лет супружества с парой бестолковых измен.
За полчаса ни одна машина не проехала. Пригородный бермудский пустырь. Суверенная территория воинственных кузнечиков, с которой прерваны дипломатические отношения. В горячем воздухе и в шелесте пыльного кустарника - томительная безмятежность, как перед войной. В траве племена зеленых воинов пели свои походные песни, из которых и состояла тишина этого места.
- …Бабочки, как птицы, совершают дальние перелеты. Весной миллионы крапивниц, зимовавших в Африке, устремляются на север: пересекают Средиземное море, перелетают Альпы и летят на Украину! Бабочки над морем, над заснеженными вершинами, можете себе это представить! Есть свидетельство о том, как в восемнадцатом веке на одну немецкую деревню опустилась стая белоснежных капустниц. Жителям показалось, что среди лета разыгралась метель!
Он говорил с профессорским возбуждением. Она слушала снисходительно, как первокурсница, уверенная, что на экзамене профессор все равно поставит четверку, повинуясь волшебному взмаху ее ресниц.
На дороге никакого движения. Пустота этой местности была так естественна и убедительна, что, если бы вдруг появился автобус, трудно было бы сразу поверить в его реальность.
- Я еще в детстве много читал о кругосветных плаваньях, о путешествиях в Арктику и Антарктику – фарватер, бушприт, фордевинд!
- Чем вы занимаетесь?
- Я географ. Учитель географии.
- Помнится, в школе я была влюблена в нашего географа.
Эту фразу, брошенную вскользь и в сторону, он воспринял как поощрение. В голове закружилась всякая занимательная география, анекдоты из журнала «Вокруг света», которые можно было бы рассказать, развивая успех, но тут пришла собака.
В первый момент Миклухин воспринял ее появление как помеху, тем более что вслед за ней должен был появиться и хозяин. Но не появился. Собака была одна. И когда, увидев ее, попутчица испуганно придвинулась к Миклухину, он подумал, что все складывается как нельзя лучше.
Собака была большая, черная и лохматая, но не водолаз. Наверно, какая-то помесь. Была она ухоженная, чистая, но без ошейника. Вошла спокойно, не взглянув на людей, и по-хозяйски улеглась в противоположном углу будки.
- Ах ты, псина! – Сказала попутчица вполголоса, восхищаясь ее независимостью. – А где же хозяин?
Попутчица встала, выглянула за дверь.
- Никого.
- Она сама себе хозяин, - сказал Миклухин
- Она, наверно, голодная.
Попутчица вынула из сумки батон, отщипнула кусок и, присев на корточки, издалека протянула собаке. Та мельком взглянула, повела носом и равнодушно отвернулась. Миклухин увидел, как короткий подол сарафана подтянулся кверху и открыл бедра до самых трусиков. Почему-то Миклухин поспешно отвернулся, хотя перехватить его взгляд здесь было некому.
- Смотри, какая гордая! – Сказала вполголоса попутчица, садясь обратно на скамейку.
- Почему Вы говорите шепотом? – Шепотом же спросил Миклухин.
- А вдруг она все понимает? – улыбнулась попутчица.
- Только говорить не умеет, - подхватил он воодушевленно.
Они оба, как заговорщики, посмотрели на собаку, невозмутимо лежащую с высунутым языком.
- А вдруг умеет! – шепнула Попутчица, склонив голову так близко, что Миклухин разглядел едва заметные морщинки в уголках губ. - Окликните ее!
- Как окликнуть? - включился в игру Миклухин.
- Ну, позовите!
- Эй, собака! Как тебя зовут?
Собака не ответила.
- Эй! Ну, скажи что-нибудь!
Собака задумчиво посмотрела на людей, встала и вышла на дорогу. Это было так неожиданно, что оба засмеялись.
Попутчица сказала:
- Ушла! Мне на самом деле показалось, что она вот-вот заговорит.
Миклухин посмотрел в ее смеющиеся глаза …
Она вдруг вскочила.
- Слышите! Машина!
Когда они выбежали на дорогу, размахивая руками, мимо пронесся жигуленок. Через несколько секунд он уже скрылся за пригорком.
- Что ж такое-то! – Попутчица досадливо наморщила нос.
Миклухин, втайне радуясь, собрался сказать что-то утешительное, но не успел. За пригорком, на который они все еще смотрели и где еще слышался удаляющийся шум мотора, вдруг отчаянно завизжали тормоза и почти одновременно, в унисон с визгом тормозов, взвизгнула собака. Затем невидимая машина рванула с места, и вскоре шум двигателя растворился в оглушительном стрекоте кузнечиков. Они постояли, прислушиваясь.
- Она попала под машину, - сказала попутчица.
И тут же за пригорком снова раздался визг собаки. На этот раз она визжала и взлаивала несколько секунд. Захлебнулась и затихла.
- Что же она так неосторожно, - пробормотал Миклухин. – И машин-то нет совсем. Одна единственная…
Собака снова завизжала где-то там, за пригорком.
- Господи, бедная, - сказала попутчица, поморщившись.
- Может, поправится? Раз кричит, значит - жива, пожует какую-нибудь травку и поправится. Собаки знают такие травки… – Миклухин осекся под ее неожиданно колючим взглядом.
- Нужно пойти и посмотреть, что с ней.
- И что?
- Вы же мужчина! Сделайте, что-нибудь!
Он понимал, что нужно что-то возразить, дать отпор этому неуместному приступу дамского прекраснодушия, но не нашелся, что сказать и нехотя пошел по дороге на пригорок. Ну что за бред! Все так хорошо начиналось и вот тебе… Что теперь с этим делать? Жалко, конечно, псину, но что же теперь делать…
Когда другая сторона дороги стала видна – к его облегчению собаки там не было. Он увидел длинный след торможения на асфальте, пятно свежей крови и несколько густо багровых капель на траве, что росла у обочины. Попутчица, нерешительно шедшая за ним, тоже посмотрела на траву.
- Видите, она ушла. – Сказал Миклухин.
Из зарослей кустарника и травы раздались жалобные подвывания. Было непонятно, близко ли, далеко ли они, справа, или слева.
- Это невыносимо! Сделайте что-нибудь!
- А что я могу сделать?
- Найдите ее!
Миклухин посмотрел на заросли. У него не было ни малейшего желания углубляться в дикую, цветущую чащу высокой травы и кустов, то срывавшуюся водопадами в овраги, то вихрящуюся воронками в ямах. Он почувствовал усталость и апатию, как всегда в моменты лобового столкновения с чужой волей. Он хотел сказать, что никуда не пойдет, но, потоптавшись, шагнул в траву, как в мутную реку, и сразу же провалился по пояс. Он хотел сказать, что это глупо, что он не доктор Айболит, а вместо этого побрел вперед, своим большим телом проминая проход в сплошной стене растительности. Попутчица, двинулась следом, осторожно ступая по образовавшемуся коридору, стараясь не касаться голыми плечами его колючих стен. Солнце жгло темя, где-то впереди поскуливала собака, кузнечики грянули еще громче и дружнее, словно оформляя музыкально новый, драматический поворот событий.
Почему это всегда со мной происходит? – думал Миклухин. Почему вместо того, чтобы попросить у нее телефончик, договориться о встрече, как это получилось бы у любого на моем месте, я сейчас лезу в кусты? И так всегда. Он подумал о своей жизни, как о длинной цепи нелепостей и глупостей. Причем, не тех, что вспоминаются с умилением. Свои глупости ему всегда стыдно было вспоминать. Он, словно паровоз, который тащил за собой длиннющий состав, груженый своим собственным отработанным шлаком. Пыхтел, надрывался. И чем дальше тащил, тем больше шлака, тем длиннее состав…
Визг рассекал воздух и подстегивал, как щелчок бича. Направление трудно было определить. Никаких следов в траве не было видно. Они молча двигались вперед, пока не выбрались на прогалину, с трех сторон окруженную неглубоким оврагом. Визг, кажется, доносился оттуда.
- Мы же не можем бросить ее здесь, - сказала она раздраженно.
Он пожал плечами и стал спускаться по склону. Овраг был на самом деле небольшой низиной метра два глубиной. Дно заросло кустарником и высокой травой, местами уже высохшей. Попутчица за ним не пошла. Осталась ждать наверху. Почти сразу потеряла его из виду. Как только ее платье перестало маячить за спиной, он остановился. Собака поскуливала где-то поблизости. Но он дальше не пошел. Стоял, бессмысленно уставившись на какие-то мелкие белые цветы. Как они называются? Он же не ботаник, а географ. Эти кузнечики – как звон в ушах. В каком ухе звенит? Пошел обратно, споткнулся и растянулся в траве, которая сразу сомкнулась над головой, как вода. Хотел подняться, но так и остался сидеть.
Что я здесь делаю в кустах – преподаватель с двадцатилетним стажем?
- Где вы там? – Донесся ее голос.
Впереди сквозь траву он увидел ее платье. Она шла наверху по прогалине, то исчезая, то появляясь за кустами. Смотрела в его сторону, но не видела.
- Я здесь! Сейчас! – подал он голос.
- Ну что там? Вы ее нашли?
Он не ответил.
Что я здесь делаю? Я подглядываю за ней из кустов.
Она медленно шла у кромки травяного озера. Вглядывалась в колыхание трав, как в воду.
Он смотрел на нее сквозь траву, оттягивая минуту, когда нужно будет встать и выйти. Он поймал себя на том, что с момента, как ее увидел, думал лишь об одном: положить руку ей на бедро, на внутреннюю сторону, у самого паха… Недостижимо! Так просто, а недостижимо, как полет к самой дальней галактике. Для кого-то обычное дело, а для него недостижимо…
- Где вы?! Я вас не вижу! – Позвала она, но не с волнением, с досадой на его невовкость и нерасторопность
Идет спокойно. Почему она ничего не боится? А чего ей бояться? Почему она не боится меня? Мы здесь одни. Ни живой души на много километров. Почему она так спокойна? Потому что она ни во что меня не ставит. Ей в голову не приходит, что я способен что-то сделать… Что сделать? Что я хотел бы сделать? А хотел бы? В самом деле, хотел бы? Да! Хотел бы! Хотел бы!
Он заставил себя отвести от нее взгляд и посмотрел на солнце, не щурясь. Больно, если смотреть на свет не мигая! Будто плеснули расплавленным золотом. В глазах потемнело. Вытерпев лишь долю секунды, он отвернулся от слепящего диска и увидел, что сидит посреди черного мира. Трава, кусты, серые облака на черном небе – все было, как на рентгеновском снимке. Почему так темно? Это же свет! Почему так темно от света?
Перед глазами черные круги, но в темноте каждая травинка проступила с пугающей четкостью. И так же ясно он увидел, что ничего нет… ничего того, что всю жизнь казалось ему важным и правильным. Где же в этом черном хаосе, где же от этой травинки до неба, где же в этом бесконечном нагромождении бесконечного, где же здесь добро и зло? Они есть только в моей голове… А вне ее - только бесконечное нагромождение бесконечного… А среди бесконечного моя конечная жизнь… Конечная – конченая… Если смотреть на свет не мигая, все меркнет, сливается…
Этот свет - предложение: иди за мной! Сделай то, что действительно хочешь, ведь все сливается. На это можно ответить только поступком: пойти или не пойти. Если пойти, то все изменится. Состав, нагруженный отработанным шлаком, отцепится, вспыхнет под этим светом и сгорит… И станет легко.
Идти безоглядно! Прямо сейчас! Или все-таки спросить? Что спросить? У кого? Здесь нет никого. И спрашивать нельзя. Потому что вопрос - сам по себе уже ответ. Если спрошу, значит - отвечу, а если отвечу, значит – пойду обратно на остановку, дождусь автобуса… потом дом, уроки, жена, старость, пенсия, смерть… на переменах голые коленки старшеклассниц, до которых никогда не дотянуться…
Она все еще шла вдоль кромки оврага среди кустарника, нагнулась, заглядывая в траву… Я в самом деле этого хочу? Ветер, казалось, совсем сдул с нее платье, которое забилось, затрепетало – вот-вот взлетит. Она прижала подол к бедрам. Он задохнулся от желания, тяжело сглотнул слюну и во рту сразу стало сухо…Неужели он этого хочет? Не юлить! Смотреть на свет не мигая, и отвечать!
Он еще посмотрел на солнце… Ее горячие плечи, горячие бедра, горячий влажный пах… В черном свете, как через закопченное стекло, он увидел ее узкое голое тело, извивающееся под ним в траве; изорванное платье, бьющееся, как вымпел на кусте… Ее кричащий рот. Впиться в дрожащие губы и узнать вкус крика, которого никто здесь не услышит – разве можно перекричать этих кузнечиков…
Он поднялся и пошел к ней. Ее никто здесь никогда не найдет… Он продирался через высокий сухой бурьян. Толстые стебли хрустели под ногами, как битое стекло. Она смотрела, как он идет. Что-то сказала, но из-за собственного дыхания он не расслышал. От слепящего черного света он не видел выражения ее лица.
- Там ничего невозможно найти, - сказал он, выбираясь из оврага.
- Да вы просто трус!
- Я?! Почему? Чего мне бояться?
Она посмотрела ему в лицо, брезгливо скривив губы, будто от него пахло - вот-вот зажмет нос. Потом сделала шаг мимо, протиснулась между ним и стеной кустарника. Не оглядываясь, словно сразу же забыв о нем, спустилась в овраг и пошла по проходу, протоптанному им в высокой траве. Где-то там, впереди, раздавалось поскуливание. Она нерешительно замедлила шаг, но снова пошла вперед.
Он смотрел ей в спину. Если сейчас настигнуть ее там, внизу, навалиться, стиснуть, смять, это будет совсем просто… Но свет уже покинул его. Он остался стоять на месте, с тоской ожидая продолжения этой бесконечной глупости.
Вдруг собака взвыла протяжно, хрипло. Он увидел, как попутчица остановилась, повернула и побежала обратно. Поймав его взгляд, она тут же перешла на шаг. Он подал ей руку, помог подняться по склону.
- Что там? Что случилось?
- Ничего, - она прятала лицо, отряхивая платье от репейника.
- Вы нашли ее?
Она не ответила.
- Видите, я же говорил.
- Оставьте меня в покое!
Она быстро пошла обратно к остановке.
- И что бы вы сделали, даже если бы нашли?! Она же раздавлена, вся в крови! Ну, куда вы с ней! – Он торопливо бросал ей в спину слова.
- Оставьте меня в покое! – Она прибавила шагу.
- В какой-нибудь Руанде люди съели собак и едят друг друга потихонечку! Ну и что! Что мы можем сделать! - Крикнул он и тут же поморщился от неловкости. Более глупого завершения этой идиотской ситуации и придумать было нельзя. Он замотал головой, будто его укусил овод, и поплелся к остановке.
Больше они не разговаривали. Вдруг подошел автобус. Народу было немного. Не глядя друг на друга, они сели в разных концах салона. Как нарочно водитель принялся что-то заполнять в своих бумагах, будто не было у него другого времени и места. Сквозь холостое ворчание двигателя явственно пробивались собачьи визги. Пассажиры прислушивались, ерзали на своих местах, поглядывали на кабину водителя, старательно сохраняя на лицах то безмятежно скучное выражение, которое всегда появляется во время долгого преодоления пространства. Никто не разговаривал. Наконец, заскрежетала включающаяся передача; тронулись и скоро въехали в город. Миклухин не заметил, где вышла попутчица.
- Ты говорил с ним?
- Да. Он уже сдал кому-то.
- Как же так? Он же обещал нам.
- Обещал, да мы слишком долго думали.
- Ты хочешь сказать, мы остались без дачи? Ребенку нужен воздух! Трава зеленая!
- Где я возьму дачу среди лета!
- А кто виноват!
- Ну, конечно, я виноват! Всегда я виноват! Я объехал сегодня три поселка!
Ночью их разбудили комары. Лежа на кровати в трусах, Миклухин щурился от света ночника и смотрел, как жена методично расплющивает комаров свернутой газетой, оставляя не обоях кровавые точки. От духоты, от прерванного сна, от зуда комариных укусов Миклухину было тошно и хотелось закричать.
- Сколько раз я говорила тебе – закрывай окно!
- Мы же сваримся.
- А так нас съедят!
Они еще препирались минут пятнадцать, потом легли, выключили свет и попытались заснуть. Когда сон уже почти укрыл их от изнуряющего комариного звона, жена услышала, что Миклухин плачет. В темноте она извлекла из-под одеяла его мокрое лицо, слепо ощупывала, размазывая слезы ладонями.
- Не надо, не надо. Это я виновата. – Зашептала она. – Ведь ты же любишь меня? Я знаю, ты любишь меня…
Она повторяла это много раз, то утверждая, то спрашивая:
- Ведь ты же любишь меня? Я знаю, ты любишь меня…
Они занялись любовью, чего не было уже давно. И с таким воодушевлением, которого совсем уж давно не было. В конце он даже обошелся с ней немного грубо, и почувствовал, что это ей понравилось.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Алексей Колмогоров: ИСКУШЕНИЕ ШКОЛЬНОГО УЧИТЕЛЯ. Рассказ.
28.05.04 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|