Николай Заусаев: Поминки Папы Карло.
Какое-то время читателю будет непросто определить, чего в этом рассказе больше – юмора или драмы. Я-то поначалу (несмотря на название рассказа) приготовился смеяться. Разве не смешно: у Мальвины и Пьеро родился ребёнок с чуточку длинноватым носом… и муж, разумеется, стал жену подозревать. Или вот – монолог Буратино: «Я ушел из нашего волшебного народного театра в восемнадцать лет. Понял, что уже не в том возрасте, чтобы играть маленького озорника. Помню, отец уговаривал меня остаться, обещал поставить «Гамлета», дав главную роль. Но я отказался. «Гамлет» с длинным носом? Анекдот! С моей внешностью я бы смог сыграть лишь Сирано…» Или тот факт, что пиявочник Дуремар держит теперь кабак со стриптизом… Если это не юмор, то сатира – уж точно.
Но стоп! Какой может быть смех, когда умер добрый славный папа Карло. Умер, так и не приняв эту жизнь, не поняв её. «Карлы никогда не умели репертуарчик подбирать, - говорит Пьеро, - ни в театре, ни в торговле…» Вот именно: даже театр теперь превратился в предприятие торговли. И туда лезут всякие там Карабасы и Дуремары, а курируют их промысел циничные денежные мешки типа Пьеро.
До последней строчки я ждал, какую же роль отведёт автор в этом фарсе (точном слепке наших дней!) Мудрому Сверчку и крысе Шушере. Нет, эти персонажи в рассказе не появились. Но и без Шушеры тошно. Не от рассказа тошно (рассказ-то хорош), а от той правды, которую поведал нам автор.
Постоянно замечаешь за собой, что пытаешься разгадать автора: а тут он о ком говорит? а это на кого он намекает? Ой, что-то знакомое: был артист, писал стишки, выпустил несколько дурацких книжек, потом сам поставил спектакль (поделился, стало быть, с нами «своим видением» общеизвестного), но в конце концов ушёл в бизнес – читай: перестал быть творцом, опустился… О ком же это?..
Этот «апокриф» Николая Заусаева напомнил мне почему-то о том, что некоторые исследователи видят в произведениях Достоевского много смешного. Боже упаси! я вовсе не хочу проводить нескромные параллели, но… может ли текст одновременно смешить и пугать?.. Похоже, что в русской литературе это возможно.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров
|
Поминки Папы Карло
ПОМИНКИ ПАПЫ КАРЛО
Три часа назад я похоронил своего папу Карло. Он умер во сне с улыбкой на губах. Наверное, ему снилось что-то доброе.
На похороны почти никто не пришел. Все предпочли отмахнуться официальными телеграммами «Скорбим. Помним. Любим.» и венками различной пышности: от крохотного, похожего на пучок верблюжьей колючки, до огромного, будто сделанного из тропических растений во время сезона дождей. Корзину цветов прислал даже Пиноккио, привязав к ручке ленточку с надписью по-итальянски. Что он хотел написать, я не понял, но, думаю, хорошие слова. Правда, один цветок пришлось изъять, поскольку букет содержал нечетное количество. Но это Пиноккио сделал, наверное, не со зла. Просто очень сильно расстроился.
Кроме меня траурную процессию составила лишь Мальвина, да в последнее время изрядно сдавший от пьянства Арлекин. Наверняка, прибежал бы еще Артемон, но он давно скончался. Нынче по земле носятся уже его правнуки, которым запах папы Карло не навевает абсолютно никаких воспоминаний о наших приключениях.
Сейчас мы втроем сидим за столом в стилизованной под каморку гостиной и молча смотрим на облаченный в золотую раму холст с кипящим котелком. Каждый представляет своего папу Карло, пытаясь осознать, чем для него был этот человек.
- Помянем, - шумно выдыхаю я и встаю. - Папа был хорошим человеком. Он прожил долгую жизнь. В конце пути ее можно назвать счастливой. И вот мы осиротели.
Голос мой начинает подрагивать. Я залпом осушаю стопку водки и сажусь. Мальвина вытирает слезу с размазанного правого глаза и отпивает половинку. Арлекин же после первой сразу наливает вторую и с мрачным лицом вливает ее в себя. Я понимаю, растрогался. Он один шел до последнего с отцом.
Когда пять лет назад положение нашего театра резко ухудшилось под натиском жизни, в его списках осталось двое - директор папа Карло и артист Арлекин. Остальные все разбежались, как крысы. А ведь было время, когда зал был забит битком. Всем хотелось посмотреть по застойным меркам шоу про мои похождения. Потом все изменилось. Дети стали все больше ходить в театр Карабаса-Барабаса на жестокие спектакли «Смерть телепузика» или «Кровь покемона». Я видел, как они визжали от восторга и топали ногами, когда покемоны вспарывали живот синему уродливому увальню с антенной на голове. Отец пытался увести детей от Карабаса и даже поставил моноспектакль с лысеющим, подернутым сорокалетним жирком Арлекином «Воспоминания о золотом ключике». Но идея оказалась не стильной и шла в разрез со временем. Тогда Арлекин начал пить…
В нашем сказочном мире жизнь течет неторопливо. Само время идет, как обычно, а вот жизнь... Никогда не задумывался, почему так странно получается: я становлюсь старше на год, когда по человеческим меркам прошло уже несколько лет. Наверное, потому, что и сами сказки живут веками. Жить интересно, поскольку все вокруг меняется с космической скоростью, и в то же время быстро утомляет. Папа Карло, очевидно, устал от этого нескончаемого круговорота.
В реальность меня возвращает звонок в дверь. Пришел Пьеро. Зачем? Мы не общаемся с ним уже двадцать лет. Хотя, может быть, отцу это приятно.
Пьеро долго смотрит на портрет папы Карло в траурной рамке, затем молча подходит к столу и хлопает стопку. Садится рядом с Арлекином. Взгляд его останавливается на нарисованном пламени под котелком. Мальвина пренебрежительно фыркает, поднимает на мгновение свои выцветающие голубые глаза к потолку и допивает стопку.
Собственно, я не ссорился с Пьеро. Двадцать один год назад он женился на Мальвине. Спустя год у них родился сын. Это-то и не понравилось Пьеро. Ребенок во всем был похож на родителей, кроме носа. Данный орган оказался, мягко скажем, несколько длинноват.
Новоиспеченный папаша завалился ко мне ночью прямо из роддома. Он то угрожал мне, добиваясь признания, то пускал сопли, то изрыгал очередные дурацкие стишки, в которых обещал наложить на себя руки. Я молчал. Лишь улыбался своим широким ртом. Я твердо знал, что Пьеро - глупец. Мальвина - верная жена. Конечно, ребенок от Пьеро. Последний раз я переспал с Мальвиной за два года до ее материнства. А нос? Ну, нос. С кем не бывает? Когда родился Сирано де Бержерак, его отец явно не подозревал о Пиноккио и уж тем более обо мне. К тому же голова у сына Пьеро оказалась в маму - фарфоровая. Ни намека на дерево. Пьеро бы пораскинуть своими поэтическими мозгами.
Но этот страдалец тогда ушел, так и не поверив мне. Потом встретил жену и уже дома дал волю кулакам, едва не разбив ее хрупкое тело. Мальвина с ребенком стала жить одна.
Гнетущая тишина в квартире, накаляемая искрами лютой ненависти, проскакивающими между Пьеро и Мальвиной. Арлекин, похоже, начал набираться. Меня же водка не берет. Никогда не верил, что в стрессовом состоянии куклу не берет водка.
Я ушел из нашего волшебного народного театра в восемнадцать лет. Понял, что уже не в том возрасте, чтобы играть маленького озорника. Помню, отец уговаривал меня остаться, обещал поставить «Гамлета», дав главную роль. Но я отказался. «Гамлет» с длинным носом? Анекдот! С моей внешностью я бы смог сыграть лишь Сирано, но не потянул бы. Роль Буратино сломала всю мою творческую жизнь. Я понимал, что от этого устоявшегося в сердцах зрителей образа мне уже никогда не уйти. А потому решил покинуть сцену молодым и задорным, чтобы таким остаться навеки в умах поклонников. До сих пор ощущаю предательство дела папы Карло. Предательство и потому, что развалил наш дружный коллектив.
После ссоры с Пьеро из театра ушла Мальвина. Она пыталась работать у Карабаса-Барабаса, но то ли в отместку за давнишний побег, то ли действительно актриска она была никудышная, но там ей доставались только роли второго плана. В конце концов, Мальвина гордо оставила подмостки и попыталась перебежать на фабрику грез, где ее никто не ждал. Несколько дешевых эротических фильмов - вот весь послужной киносписок. В свободное от съемок время она подрабатывала стриптизершей со всеми вытекающими последствиями в ночном клубе «Харчевня «Трех пескарей», принадлежавшей Дуремару. Но вскоре Мальвина внешне поистаскалась и поистерлась. Из-за возраста ее списали со всех счетов. Теперь она работает на радиостудии. Озвучивает всяких зверушек в детских постановках. Кое-как перебиться хватает. Помогает и сын. Он уехал с еврейским театром и теперь на идише где-то в чужеземных землях играет Сирано и Пиноккио. Дела идут неважно, и помощи от него Мальвина получает все меньше. Она даже звала его домой, но гордость не пустила сына в объятия матери.
Буквально следом за Мальвиной послал все к чертям и Пьеро. Он решил посвятить себя поэзии. У него даже вышло три сборника идиотских стихов о театре и любви в духе социалистического реализма. Потом настали другие времена. Пьеро понял, что поэзия не кормит. Отец предложил ему вернуться главным режиссером, но он предпочел продаться с потрохами Карабасу. Взамен своей души и имени, Пьеро получил средства на малую сцену, где поставил камерный спектакль для взрослых «Мой Вертинский». Теперь почти каждый вечер он поет за большие деньги для маленькой кучки «новых тарабарцев», желающих стать эстетами, про «бананово-лимонный Сингапур». Арлекин говорил, что в отличие от роли Пьеро, Вертинский у него получился неподражаем. На малой сцене всегда аншлаг. Я не видел спектакля этого подонка и не хочу видеть. Пусть и дальше этот паяц в белых одеждах изображает человека, которого он никогда не знал. Изображает за те десять процентов серебренников от кассовой выручки, за которые он продал папу Карло. И мне больно смотреть, как эта белая печальная, ныне расплывшаяся физиономия частенько появляется на экранах телевизоров и в авторской программе «Я вспоминаю» ностальгирует по папе Карло и своему детству. Рассказывает о стране и устоях, которые «мы потеряли». И что характерно, его смотрят. Зрители ностальгируют вместе с ним. Иуда!
Я вновь отвлекаюсь от воспоминаний. Напоминаю себе тонущего человека, который то уходит от жизни и света в черную глубину, то вновь всплывает хлебнуть воздуха. Это ощущение особенно странно для меня, поскольку никогда его не испытывал и вряд ли смогу.
Ряды пришедших помянуть папу Карло пополнились Джузеппе. Как только унюхал старый бомж? Не хотел ему говорить. Подозреваю, что и отцу не очень приятно видеть этого грязного нечесаного старика с сизым носом. Хотя, быть может, я ошибаюсь...
Джузеппе был старше папы Карло. Я всегда относился к нему с некими сыновними чувствами. Если посудить, то полено нашел и заставил говорить он. А папа Карло уже усыновил меня и доработал по своему представлению.
Они дружили довольно долго, пока Джузеппе не стал закладывать. Отец не раз пытался образумить спивающегося друга. Зачем? Чего он добился? Лишь того, что однажды Джузеппе плюнул в него, обозвал удачливой гнидой и проклял. Он не мог простить папе Карло того, что в юности оба были столярами, а теперь отец стал директором театра. Не мог простить того, что отец носит дорогие костюмы, имеет иномарку, говорит культурные слова и не ругается, как сапожник. Наша квартира вообще стала Джузеппе поперек горла. Нередко этот пьяный столяр обзывал отца буржуем, продавшимся империалистам ради благ и проповедующим образ жизни зажиревшего тарабарца, плюющего на народ.
После злополучного дня папа Карло еще несколько раз пытался объясниться с Джузеппе, но все было бесполезно. Столяр перестал работать и пропил все свое имущество назло государству, которое не заботится о его благе. Когда ничего не осталось, Джузеппе неожиданно заимел новых друзей - детишек Алисы и Базилио. Результами данной дружбы стала недельная пьянка и переход домика столяра в собственность агентства недвижимости, принадлежащего кошачье-лисьему потомству.
Думаю, Джузеппе был несколько удивлен, проснувшись однажды от холода в сточной канаве. Но удивление его длилось недолго. Он изрядно набрался на оставшиеся деньги и пошел бить стекла в театре папы Карло, поскольку именно его посчитал причиной всех своих жизненных неудач. До сих пор отец все прощал Джузеппе, но покушения на святое забыть уже не мог. С первым брошенным камнем бывший столяр, а ныне пьяный бомж, потерял последнего друга.
Вновь на воздух меня выталкивает песня, которую затянул Арлекин. «Черный ворон», - подвывает за ним плачущий Джузеппе, размазывая грязь по небритым щекам. Почему-то Арлекин всегда был уверен, что это любимая песня отца, хотя тот ее терпеть не мог.
Мальвина уже тоже закосела. Видимо она за время моего мысленного отсутствия выпила за упокой не одну стопочку. Теперь она стреляет своими глазами в Пьеро.
- Интересно, а насколько тянет эта картина? - кивает головой в сторону «Котелка» иуда. - Я понимаю, Буратино, ты поиздержался с похоронами. Могу купить. Поправишь свое положение, да и мне память будет. Много не дам, но расходы вернешь.
- Ну и сука же ты, - презрительно шиплю я и опрокидываю стопку. - Если бы сегодня был не памятный день, задушил бы тебя, тварь.
Пьеро презрительно усмехается и поворачивается ко мне спиной.
Я знаю, он меня презирает. Презирает за то, что я для него ничтожество. Ничтожество, испортившее его семейную жизнь. Хотя, уверен, не роди Мальвина длиноносого наследника, я все равно был бы полным дерьмом для Пьеро. Потому что ничего не добился в жизни.
Когда моя театральная карьера закончилась, я устроился к Джузеппе работать подмастерьем. Но вскоре папа Карло дал мне понять, что несмотря на почетность профессии столяра, отца позорить не следует. Мое дело - какой жизненный путь выбрать. Но опускаться до пролетарского труда при заслуженном отце он не позволит. Таков был его аргумент. В качестве факта папа Карло пообещал не давать мне ни копейки на жизнь, если не послушаюсь отеческого наставления. Поскольку профессия столярного подмастерья была не ахти какой прибыльной, я рассчитал, что на родительские деньги жить проще и веселее.
Некоторое время жизнь моя представляла сплошной праздник. Я не работал, а убивал время в сплошных пьянках, гуляниях и пирушках на средства папы Карло. Как ни странно, но старик оказался доволен и не говорил мне ни слова поперек. Видимо, он действительно считал, что сын известного театрального деятеля вправе ездить с пьяными девками по улицам на шикарном автомобиле, попадать в разные неприятные истории, бездельничать и прожигать жизнь, занимаясь мотовством. Лишь не вправе брать в руки стамеску или рубанок.
В конце концов, с возрастом я опомнился. Разгул и разврат встали мне поперек горла. К тому времени задули другие ветра. Я решил удариться в бизнес. Не нашел ничего умного, как заняться книготоргашеством.
Как и следовало ожидать, вскоре вся сеть магазинчиков прогорела. Денег на восстановление дела, да и вообще на что-либо больше, не осталось, поскольку источник иссяк. Театр папы Карло уже переживал не самые свои лучшие времена. Я решил действовать самостоятельно в качестве торгового агента. Поначалу разносил по домам и офисам Пушкина, Толстого, Чехова и другую классику. Ну и, конечно, пресловутый «Золотой ключик». Это было непременным условием отца, доставшего для меня из кубышки последние сбережения на приобретение товара.
Каждый вечер я возвращался домой с пустым кошельком. От силы мне удавалось продать одну-две книги. Народ мой товар считал пережитком страшного тарабарского прошлого. Такая литература оказалась не в ходу. Папа Карло всегда очень расстраивался по этому поводу. Он ходил по квартире из угла в угол и повторял: «Куда мы катимся?» Все заканчивалось банально: валерьянкой, иногда даже «скорой».
Как-то раз я пытался втюхать свой товар возле ресторана, в надежде на желание богатеньких посетителей приобщиться к культуре. Рядом тормознул роскошный кабриолет. Меня позвали. За рулем сидел поддатый Пьеро. Он долго разглядывал мои книги, спрашивая «А это че?». При этом я еще объяснял что-то этому кретину.
- Совсем у папеньки дела плохи? Ну так ему на бедность от воспитанника, - в итоге заржал Пьеро и купил для своей хихикающей спутницы все десять книжек «Золотого ключика».
Пока я с деньгами в руках стоял в растерянности, раздумывая не швырнуть ли их в эту белую ухмыляющуюся рожу, в одной из книг он что-то нацарапал и подарил девке.
- Репертуарчик подбирать надо везде: что в театре, что в торговле! А Карлы никогда этого не умели! - с этим словами Пьеро выкинул остальные книги на тротуар.
Они упали на асфальт, затрепетав белыми листами, словно раненые птицы. Тут я наконец швырнул в него деньги, но машина уже обдала меня дымом и сорвалась с места.
Тогда я не подобрал эти липкие бумажки. Отцу я тоже ничего не рассказал. Но слова Пьеро наставили меня на путь истинный. Я стал торговать современной литературой о наркоманах, зеках, проститутках и погибших мечтах. Эта коньюктура шла на «ура».
Папа Карло не догадывался о моем новом книжном направлении. Я не хотел его добить окончательно. По-прежнему, каждое утро он бережно собирал меня, будто школьника. С видом опытного кладовщика, приспустив на нос очки, отец бережно укладывал в мои сумки томики классики. На выходе из дома я складировал в оборудованном возле помойки тайнике всяческих Пушкиных. Затем забегал на оптовую базу и прикупал современные бульварные и «философические» опусы.
Когда дома книги подходили к концу, я доставал из тайника сложенные кучи и приносил обратно. Как будто снова купил на оптовом складе. Поскольку «Золотые ключики» стоили копейки и дома у нас их были целые залежи, то десяток-другой этих «воспоминаний о былом» приходилось иногда просто бросать в мусорный бак. Зато: место в тайнике не занималось, шкаф постепенно пустел, да и папа Карло был счастлив. Во время ежевечернего отчета я говорил, что «Золотой ключик» пользуется особой популярностью. Отец радовался подобно ребенку. «Буратино, сынок!» - ободренно говорил он. - »Значит, не все потеряно в этом скатившемся обществе!» .
Однажды на улице я вновь встретился с Пьеро. Чуть не угодил к нему под колеса.
- Растешь, - хихикнул он, изучив мои новые книжные пристрастия. - Правильно, всегда нужно слушать умных людей. Глядишь, и сможешь слегка понюхать жизнь. Хотя... Вряд ли тебе это удастся. Рожденный с деревянными мозгами быдла человеком никогда не станет. Боже, как я ненавижу вас, моральных бедных уродов.
И он вновь плюнул в меня порцией дыма из выхлопной трубы.
Арлекин заснул. Мальвина напилась настолько, что слушает пошлые анекдоты Пьеро и громко хохочет. Джузеппе вновь затягивает песню о папе Карло, как о виновнике его нынешнего положения. Он тычет грязным ногтем в фотографию отца и честит его по матушке.
Раздается звонок. На пороге Карабас с ящиком шампанского. Позади маячит Дуремар. Они проходят в комнату, вызывая возгласы восторга у собравшихся не то шампанским, не то своим появлением. Просыпается даже Арлекин.
- Мда, какой человечище ушел из жизни, - долго всматривается Карабас в отобранный у Джузеппе портрет. - Жаль. Ну да жизнь продолжается! Откройте шампанское! Выпьем за упокой души!
Хлопают пробки.
- Дуремар, дурью не разживусь? - спрашивает Пьеро.
- Что за вопрос? - улыбается старикашка. - Сегодня, в такой трагический день, фирма угощает.
С видом фокусника он выкладывает на стол пачку «Беломора» и пакетик с травкой.
Думаю, что на этом приспешнике Карабаса висит много искалеченных и загубленных душ. Но смерти Тортиллы я точно никогда не прощу Дуремару.
Когда Карабас решил расширить сферы своего влияния, он остановился на торговле наркотиками, как самом перспективном направлении. Поскольку видному деятелю искусства и депутату Тарабарского собрания не пристало идти вразрез с законом, да и вообще портить свою репутацию, возглавил сей проект на его деньги Дуремар.
Вскоре он приобрел в собственность харчевню «Трех пескарей». Именно там, в хорошо оборудованном подвале и расфасовывались порции травки и героина. Оттуда продавцы выходили на свой промысел. Дуремар же приторговывал в самой харчевне.
Со временем «Три пескаря» перестроились и превратились в элитный ночной клуб. Все засверкало огнями. Загремела музыка. О харчевне услышали. Богатая и не очень молодежь потянулась к Дуремару. Власти знали о точке, но под давлением Карабаса никогда не портили культурный отдых посетителям.
Вскоре в качестве очередной клубной примочки у входа появился огромный аквариум. Внутри его под табличкой «Мудрый плавучий чемодан» плавала старуха Тортилла. Как ее уломал Дуремар на роль раритета осталось для меня загадкой. В свое время черепаху приглашал к себе в театр папа Карло. Он обещал ей почет, уважение, чудесный искусственный водоем, где Тортилла перед спектаклями делилась бы с детьми воспоминаниями. Но старуха не согласилась, уповав на то, что годы берут свое, и ничто ей не надобно окромя старого заросшего прудика. А тут...
Тортилла пришлась по душе посетителям. Особенно вызывали восторг ее мудрые ответы на всяческие глупые вопросы обдолбанной молодежи. Под дурью такие ответы наталкивали юнцов на улетные мысли. Может, все и было бы хорошо, но вскоре Дуремар перестал следить за чистотой и температурой воды в аквариуме. Черепаха стала простужаться. Частенько она выходила на работу в скверно-сопливом настроении с прогрессирующим ревматизмом.
Не знаю, кому первому пришла идея бросить к старухе бычок, но когда та пришла в ярость, это настолько сильно понравилось собравшимся, что данный акт вандализма стал хорошей традицией в клубе. Дуремар не возражал, поскольку если посетитель доволен, то какие могут быть вопросы. Возмущение же Тортиллы не воспринималось. Почему она не ушла?
Год назад Дуремар уехал в отпуск. Клуб остался под присмотром молодого управляющего и охранников. Дабы чего не вышло с черепахой за время отсутствия хозяина, управляющий решил прикрыть аквариум крышкой. В один из вечеров обкуренный охранник забыл вовремя выключить подогрев воды. Черепаха явно пыталась обратить на себя внимание, но в сумерках клуба и под громкую музыку никто этого не заметил. Тортилла задохнулась и сварилась, став трагической жертвой наркотиков.
- Буратино, - выводит меня из оцепенения Карабас. - Послушай, старик сыграл в ящик. Ты - наследник театра. Но ты не у дел, дружище. Продай его мне. Ты все равно ничего с ним уже не поделаешь, а я его подниму. Обещаю даже свой филиал назвать именем папы Карло.
По комнате плавает запах травки. Джузеппе спит в углу в обнимку с портретом отца. Обкуренная полуголая Мальвина целуется взазос с обдолбанным Пьеро. На столе в голом виде Арлекин поет песню про Буратино. Дуремар слушает его, смахивая украдкой скупую слезу, и пытается подыграть на отцовской старушке-шарманке. Повсюду валяются пробки из-под шампанского, одна из которых застряла в оконном стекле, удивительным образом не разбив его на мелкие осколки. Пахнет жжеными тряпками. «Котелок» пропал куда-то вместе с рамой.
Я чувствую, что на смену стопору приходит внезапное расслабление. Водка теплым потоком растекается по мне. Деревянное тело становится ватным. Как у Мальвины.
- Эй, Буратино, - щелкает пальцами перед моим носом Карабас. - О цене не беспокойся. Договоримся. Обещаю, что даже твоего Арлекина не обижу.
- Папа Карло умер. Боже, какая же я сволочь, - обхватываю в ужасе голову. - Он умер, а я за столько лет так и не успел купить ему курточку! Я сволочь! Я не достоин жить, когда такой человек ушел из этого мира! Какая неблагодарность за все, что отец сделал для меня!
Я вскакиваю с места и хватаю нож. Мальвина начинает хохотать. Арлекин продолжает петь.
- Буратино, опомнись! - кричит Карабас.
- Пусть поиграет, - презрительно сплевывает на пол Пьеро. - Не в театре, так в жизни. Он же де-ре-вян-ный!
Действительно, куда это меня понесло? Какой дешевый спектакль! Как стыдно! Что делать?
- Сейчас он еще и топиться пойдет! - задыхается от смеха Пьеро. - В ванне!
Просыпается Джузеппе. Он смотрит на портрет папы Карло в своих руках и внезапно с матом отбрасывает его в сторону. Фотография пролетает возле головы Дуремара, чиркнув металлическим уголком рамки по его щеке. Стекло разлетается о стену, портрет падает на пол. Карабас с Пьеро охают, забывают обо мне и бросаются, топчась по фотографии папы Карло, оказывать первую помощь пострадавшему. Мальвина уже задыхается от смеха. Арлекин танцует и продолжает петь про Буратино.
До меня никому нет дела. Я спокойно выливаю на себя две бутылки водки и под хохот тычущей в мою сторону пальцем корчащейся Мальвины чиркаю зажигалкой. Как здорово быть деревянным! Хорошо зашлось!
- Пожар! - слышу я крик.
Подожди, отец. Я встречусь с тобой. Я куплю целых десять курток для папы Карло…
Я сдуваю пыль и ставлю обратно на полку «Золотой ключик». Все дети становятся взрослыми. Реальность все больше раздвигает свои границы, не оставляя места миру фантазий. И сказочный мир вынужден подстраиваться под наши законы.
С возрастом любая сказка тускнеет и растворяется. И если мы нечаянно вспоминаем о ней в сутолоке жизни, то смотрим на все с других позиций, не веря в волшебное.
Так закончилась история про Буратино в моем восприятии. Быть может, кто-то знает другой конец. Но это его мир и совсем другая история.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Николай Заусаев: Поминки Папы Карло. Рассказ.
23.06.04 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|