Ева Наду: Золотая рыбка.
Рассказ Евы Наду очень увлёк меня.
Из душной (во всех смыслах) атмосферы города я словно перенеслась на морской берег, стала маленькой девочкой и вдохнула полной грудью солёный свежий воздух. Как будто всё в первый раз: удивление при виде морских звёзд, шероховатые крабы, молодые мама и папа, и чувства тоже юные, первые, искренние. И очень чистые.
Золотая рыбка - она не такая, как другие. И всё вокруг она чувствует и видит совсем по-другому, изнутри. Поэтому и друг у неё будет самый настоящий.
"Они ходят к Скалам. Он, раскачиваясь из стороны в сторону, время от времени спотыкается и теряет равновесие. Идти быстро ему легче, чем медленно.
Она бежит рядом, рассекая, разбрызгивая доходящую до щиколоток воду. Поднимая ногами кучу брызг, весело смеется, когда они достигают лица Нэда. Тот морщится и улыбается в ответ.
Она взбирается на Скалы, он стоит внизу. Терпеливо ждет, пока она, вытянувшись в струнку, смотрит за горизонт. Иногда садится. И смотрит туда же.
Я была Ассолью. Я видела Парус.
Он улыбается и, схватывая ее в охапку, целует в темечко"
Где-то внутри тоненько и тревожно бьётся предчувствие. Предчувствие непримиримости и враждебности окружающего мира. "Пустыня, в которой нельзя заблудиться, но можно испытать отчаянье"...
"Жаль, что сказки - только сказки. В них приятно, но бессмысленно верить"- рассуждает Сашка, героиня рассказа.
К сожалению, бессмысленно, а так хочется попросить исполнить одно желание - подарить человеку счастье. Огромное, бескомпромиссное, всемогущее.
Рассказ очень красивый, лиричный и многогранный. Хочу поблагодарить автора за возвращение к почти забытым ощущениям детства.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Самира Кузнецова
|
Золотая рыбка
Солнце… Солнце… Солнце…
Везде и всюду.
Жаркое, палящее. Безжалостное. Раздавившее, распластавшее пейзаж до состояния пустыни. Пустыни, с насмешливым нахальством приблизившейся к самому морю, уверенной в своей скорой над ним победе. Пустыни, в которой нельзя заблудиться, но можно испытать отчаянье.
Где тонкие стрелы дорог, расплавившись, струями стекаются к Большой Воде. Текут серебристыми нитями-узорами с озелененной закраины старинного керамического сосуда, созданного мифологическим Гончаром-великаном…
Будто чья-то невидимая, но от этого не менее властная и сильная, рука поднесла огромную чашу к краю безбрежного моря, чтобы зачерпнуть обманчиво живительной влаги. Да так и замерла то ли в удивлении, то ли в задумчивости. И ее занес, засыпал до краев вездесущий захватчик-песок.
Прохлада затаилась. Затаилась глубоко.
Упрятанная под сверкающее сыпучее золото, прижавшись бестревожно к вогнутой, наклоненной к морю, границе, сложенной твердыми, как зуб, скальными породами, она ждет своего часа.
Выжидают и остальные.
Смотрят издалека, как тягучая, будто расплавленный металл, жидкость ритмично накатывает тяжелые волны на песчаную косу, на пустынный пляж, разбивается вдалеке о выветрелые, трещиноватые глыбы, черепашьим панцирем выступающие из воды, разлетается на миллионы брызг, раскрашивая такое недоступное и такое желанное Заскалье всеми цветами радуги.
Вырвавшись, наконец, из цепких объятий матери и спасительной прохлады комнат, девочка довольно смеется.
Песок обжигает ноги, поэтому она не стоит на месте. Она бежит к морю. Туда, где волны о чем-то игриво шепчутся с галькой. Налетают на берег и снова отступают, оставляя на нем белую, будто мыльную, пену.
Там можно будет идти по мокрой, утрамбованной прибоем, глади, не опасаясь обжечь ступни.
Вода будет лизать разгоряченную кожу, охлаждать ее, смывая с голеней налипший песок, который несет по пляжу порывистый ветер.
Скучно. Кто бы мог подумать, что летом в этом пансионате будет так мало народа?
Мама, конечно, наоборот – страшно рада: никакой толчеи, на пляже всегда свободно. Не так как обычно, когда у самого моря яблоку негде упасть.
Здесь теперь хоть тоннами яблоки рассыпай.
Девочка опять смеется. Не так, как умеет – заливисто, весело. А тихо, почти неслышно. Одним своим мыслям.
Долго стоит, устремив взгляд на сверкающие у самого горизонта блики. До рези в глазах. До головокружения. В ожидании, в уверенности, что стоит не напрасно. И оно снова придет к ней, парусом ли, мелькнувшим вдали, блестящими ли черными запятыми веселых дельфинов, передающими ей привет от морского царя.
И в какой-то момент оттуда, из разноцветья соленой морской пыли и жаркого воздуха, доносится… чудится ей голос молодой и дерзкий.
А-а-а-а! Тихо. Потом громче. А-а-а-а!! И будто ветер в расщелинах гуляет. И снова голос. Гуттиэ-э-эре!!! Я ту-у-ут!!!
И, вырвавшись, наконец, из глубоких расщелин, ветер доносит до нее запах моллюсков-жемчужниц, оставленных без воды на берегу.
И стоны утомленных ловцов жемчуга. И жаркая, полыхнувшая в лицо из ниоткуда мелодия аргентинского танго.
Подавшись вперед, девочка дергает нить на высокой загорелой шее.
Подарки возвращать нехорошо, говорит мама. Но кто посмеет назвать Даром, то что отобрано силой?
И снова перед глазами худые гибкие фигурки мальчиков-ныряльщиков и громкие, грубые крики тех, кто потом будет владеть этой перламутровой россыпью русалочьего смеха.
Не хочу, простирает она руки к морю. Не могу. Бери его обратно.
Не так как обычно…
В этот раз и пансионат, и пляж почти пусты, и нет необходимости сосредоточенно вглядываться в режущую глаз, искрящуюся кварцевую пыль.
Руки, ноги, головы. Как бы не наступить.
Это ведь так просто - споткнуться о чью-то засыпанную песком руку, похожую в своей неподвижности на сытую змею, и только тогда заметить, что у этой «змеи» есть хозяин, когда заворочается очередной «бархан», и из-под брошенной «бесхозной» шляпы донесется до тебя приглушенное ругательство.
И останется только принести «шляпе» извинения.
И с удвоенной, утроенной осторожностью двигаться дальше, ни на мгновение не забывая, что любой песчаный холмик может на поверку оказаться сморщенной старухой, греющей в песке ноющие кости, или розовощеким юнцом, наблюдающим из-под шляпы за стройными ножками, то и дело проходящими, пробегающими, проскакивающими мимо.
Сейчас все по-другому…
Пустынно. Ветрено. Гулко.
От прямых лучей упрямого солнца можно спрятаться только под разбросанными по пляжу зонтами.
Да и это ненадолго. Скоро солнце опустится ниже, и тени под ними не станет совсем.
Тень сдвинется далеко в сторону от разноцветных «грибков», и соединять с ними ее будет только тонкая нить, всякий раз по-прежнему доверчиво утыкающаяся в основание очередного «мухомора».
Тень – обман. Есть только песок, солнце и море.
Девочка вскидывает голову, закрывает глаза, подставляя жарким лучам лицо.
Я не боюсь. Ни солнца, ни моря, ни песка.
Не боюсь.
Раньше боялась.
Вспоминала засыпанные мелким кварцем, прожаренные, белеющие на солнце кости погибших животных. Вспоминала выброшенных на берег мертвых тюленей.
И боялась.
Когда она изменилась? Когда почувствовала себя равной природе?
Так ли это важно? Важно только то, что теперь все по-иному.
Девочка открывает глаза и издает пронзительный, древний, как мир победный клич. И чайки вторят ей.
Они кружат над нею, остановившейся у самой кромки воды, прорисовывают круги над колышущейся маслянисто-блестящей поверхностью, опускаются, едва касаясь крыльями волн, и снова взмывают вверх, унося в клювах трепещущую плоть. И вновь кричат. Победно, торжествующе. Как и она.
Невысокая, хрупкая, тонкая, девочка опускается на колени, прикрывает ладошкой маленькую, только что выброшенную морем медузу.
Вот же переливчатая глупость. Тебя же иссушит, испарит солнце.
Улыбается, отнимая ладошку от песка, когда новая волна, налетев, подхватывает и уносит с собой маленький живой кусочек радужного желе. Не успевает подняться, и следующая волна, набежав, нахлынув на берег, шаловливо лижет сухие трусики купальника.
Уииии! Взлетает она, вспархивает на ноги! Уииии!
Разгоряченное тело распрямляется внезапно отпущенной пружиной.
Купаться! Купаться! Охладить перегревшуюся кожу, смыть налипший песок, окунуться с головой во вспененную зелень лета.
Разбегается.
Бежит, с трудом преодолевая сопротивление воды, складывает ладошки, «ласточкой» ныряет в набегающую волну, гребень которой уже за ней с огромной силой обрушивается на упругую, прохладную, прекрасно держащую удар поверхность.
Хорошо!
Она встает на ноги, трет лицо. Соль ест глаза, мокрые пряди липнут к щекам. Все равно - хорошо!
Саша!
Недовольный голос заставляет ее нахмуриться. Всегда так.
Ты не можешь… Ты не должна… Тебе не разрешается…
Ты же знаешь, тебе не разрешается купаться одной. Надень панамку – солнце печет.
Спорить бесполезно. И она неохотно идет навстречу голосу.
А когда приедет папа?
Папа – воля. Папа – свобода.
Он большой и сильный. И у него всегда хватает на них обеих терпения. Сашу это удивляет. И восхищает.
Сашу в детский сад – папа. Сашу в школу – папа. Гулять, играть, читать… Папа, папа, папа…
У тебя, Сашенька, нет мамы? У меня есть мама.
Моя мама красивая, стройная, с длинными ногами и очаровательной улыбкой. Она нравится мужчинам. Она любит читать книжки и готовить обед. А папа…
Папа приедет завтра. После обеда. Ты же знаешь – у него работа.
Саше слышится Работа с большой буквы. И это правда. У папы есть Мама, Саша и Работа. Три его женщины. Они, эти три капризные дамы, постоянно находятся в состоянии противоборства. Когда папа говорит «капризные дамы», он снисходительно улыбается.
А они борются за право, за привилегию быть на первом месте. И ни одна из них не может хотя бы на день-два укрепить свои позиции. И не удастся, смеется папа и показывает им язык.
Обратно идут медленно. Чинно. Две из трех капризных дам.
Одна – мокрая и внутренне противоречивая, другая – уверенно-величавая, чью величавость не в состоянии нарушить ни намечающиеся складки на талии, ни стиранное не единожды полотенце на загорелых плечах.
Каждая из них видела место, где им следовало бы отдыхать, совсем не таким, каким оно было теперь.
Небольшой домик, утопающий в зелени давно не стриженного сада. Заросший полынью спуск к воде. Теплые ароматы в вечернем воздухе.
Им же навстречу вырастает плоское, вытянутое вдоль берега здание. Приплюснутое, придавленное вторым этажом, оно походит на только извлеченный из чрева микроволновки французский багет.
Наполовину занесенная соленым песком, бело-красная площадка перед ним – одна отделяет его от моря. Крикливые чайки, собиравшие на берегу выброшенную морем пищу, преодолевают эту смазанную границу, отделявшую цивилизацию от природы, без особой опаски. Привыкшие к подачкам, они более походят на голубей, разжиревших и обленившихся.
На голубей похожи и отдыхающие. Саша недовольно хмурится, обходя, огибая заставленные едой столики.
На всех столах одно и то же. Первое, второе, компот, булочка, еще компот, еще булочка…
Усевшись, утыкается взглядом в пахнувшую старой мокрой тряпкой исцарапанную поверхность.
Под пристальным взглядом мамы демонстративно брезгливо облизывает алюминиевую ложку. – Первое. Хуже и быть не может.
Потом составляет из картофельных брусочков одной ей понятный рисунок. – Второе.
Компот остается нетронутым по причине одновременно неопределенного цвета и иловатой мутности.
Она соглашается съесть «хоть что-нибудь» только в обмен на свободу.
Если бы ей позволили решать, она устроила бы все по-другому. Она осталась бы до конца смены в лагере. Это только для взрослых «несколько дней ничего не решают». А она не успела увидеть Прощального Костра.
Но у детей не спрашивают. Их хватают, словно куль муки, грузят в машины, везут туда, куда по своей воле они никогда бы не поехали.
Саша забирается с ногами в кресло у окна. И превращается в статую, оперевшую мраморные локти на мраморный подоконник. Статую, у которой живыми остаются только глаза.
Но она видит больше остальных. Она замечает не только маленькое облачко на горизонте, не только вытянувшиеся тени, укрывшие собой часть лежащей перед пансионатом бело-красной «цивилизации», не только людей, наконец, дождавшихся предзакатной прохлады.
Она видит великана, спящего на дне море. Тот сопит себе спокойно, и водная гладь мерно покачивается в такт его дыханию. Вверх, вниз, вверх, вниз.
И чайки осыпавшимися розовыми лепестками покачиваются на ярко-синем одеяле. Вверх, вниз, вверх, вниз.
Видит странную, шокирующую своей неожиданной безволосостью, фигуру Кинг-Конга, бредущую, раскачиваясь и спотыкаясь, по пляжу. И ребятню, кидающуюся врассыпную, когда эта фигура, неожиданно меняя направление движения, вдруг делает шаг-другой в их сторону.
Видит, как дети останавливаются на безопасном расстоянии, тычут пальцами в сторону «орангутанга» и что-то кричат. Их рты напоминают Саше дырки в сыре. И она, давясь от смеха, сползает вниз по спинке кресла.
Мама поднимает голову от книги.
Во-первых, она не любит, когда ее отвлекают. Во-вторых, терпеть не может, когда Саша «ведет себя неадекватно».
Вот, к примеру, напрыгивать на уставшего с дороги отца, обвивать его ногами и громко вопить голосом дикого индейца – это и называется «вести себя неадекватно». Радость от встречи в расчет не идет.
Чтобы не раздражать маму, Саша выходит из комнаты.
Она обходит стороной детей.
Саша - «анархистка-максималистка». Так говорит папа.
Из этого для Сашки однозначно следует, что книжку «Бронзовая птица» папа тоже читал. А еще из этого следует, что странный художник, вызвавший в свое время у нее такую антипатию, не так уж плох. Ведь она, Сашка, очень даже неплохой человек. Чересчур смешлива и более других любит одиночество. Но разве это такая уж беда?
Она отходит от людей на «безопасное» расстояние и принимается за дело.
Уже который день подряд она строит замки. И это занятие, несмотря на очевидную недолговечность результата, очень нравится Саше.
И вообще, она любит бесконечную, монотонную работу. В детстве она любила выписывать буковки в прописях. Занятие было долгим, и она успевала многое за это время передумать.
Увлекшись, она принималась писать на полях.
Не сразу слышала громкие охи и ахи взрослых. Мама потом ругала ее за рассеянность, а учительница считала недотепой. Ни та, ни другая не в состоянии были понять, что дороги в сказках длинные и извилистые, а транспорт для возвращения обратно не предусмотрен.
Ковер-самолет не в счет, скрещивала Саша пальчики.
Повзрослев, Саша полюбила мыть посуду. Правда, при этом предпочитала, чтобы посуда была однородной. Чтобы не отвлекаться на разнообразие форм и размеров. Тарелки – значит, тарелки. И никаких тебе кастрюль-сковородок.
И дворцы теперь строит терпеливо и увлеченно. Они расплывшимися сталагмитами застывают на солнце, густой капелью с пальцев имитируют готические шпили.
Они рождаются из песка, не имея ни малейшего стремления к системе. И этим совершенны.
Саша не понимает этого совершенства, но чувствует его. А потому понимание представляется ей вторичным.
Именно с этой позиции она подходит к появлению в непосредственной близости от нее Кинг-Конга.
Она не слышит его приближения. Она чувствует движение воздуха, видит тень, упавшую на шпили ее собора-дворца.
Стремясь обрести равновесие, Кинг-Конг хватается за металлический обод «грибка». Мышцы на его руках наливаются силой. Мужчина вопросительно смотрит на девочку, зависает у зонта, потом, не встретив протеста в ее глазах, опускается рядом.
Он похож на Чудовище. Огромный торс, невероятно развитые руки и взлохмаченные волосы.
Он похож на Чудовище. Шрамы крестиками-ноликами заполонили его лицо, брови прерывисто кустятся прямо поверх всей этой «резьбы по лицу».
Он похож на Чудовище. Губы его не привыкли улыбаться.
Но глаза живут на изуродованном лице своей жизнью. Огромные, темно-серые и глубокие.
И Саша интуитивно останавливает свое внимание на них.
«И когда полюбит тебя Красавица… Такого, как ты есть…»
И мысленно она кружится с ним в вальсе по кромке огромного, расцвеченного драгоценными камнями и узорчатыми витражами, зала. И обнимает лохматую голову, и пальцами расчесывает, разглаживает, укладывает светлые просоленные пряди.
Ты похож на Нэда Лэнда. Помнишь, канадца-гарпунера из «Капитана Немо»? Я буду называть тебя Нэд. Сколько тебе лет?
Он улыбается одними глазами, пытается что-то произнести, потом беспомощно рыщет взглядом по песку.
Двадцать семь – вырисовывает палочкой желобки на темной влажной поверхности.
Старый.
Саша вздыхает. Двадцать семь – это очень много.
Они ходят к Скалам. Он, раскачиваясь из стороны в сторону, время от времени спотыкается и теряет равновесие. Идти быстро ему легче, чем медленно.
Она бежит рядом, рассекая, разбрызгивая доходящую до щиколоток воду. Поднимая ногами кучу брызг, весело смеется, когда они достигают лица Нэда. Тот морщится и улыбается в ответ.
Присаживаясь на корточки, манит ее пальцем. А потом, когда она доверчиво приближается, опускается рядом, движением фокусника – оппа-ля - достает неизвестно откуда небольших крабов цвета хаки. Они бодро шевелят клешнями и деловито дергают всеми своими крабьими лапками. А она визжит от смешанного с ужасом восторга. И смеется, смеется, смеется…
Он собирает по пляжу выброшенные морем раковины и выкладывает их сушиться.
Есть еще дело для горячего ветра и солнца, улыбается он и бьет ее по руке, когда она пытается прихватить сокровища с собой. Рано. «Сокровищам» еще надо просохнуть и прокалиться на солнце.
Она взбирается на Скалы, он стоит внизу. Терпеливо ждет, пока она, вытянувшись в струнку, смотрит за горизонт. Иногда садится. И смотрит туда же.
Я была Ассолью. Я видела Парус.
Он улыбается и, схватывая ее в охапку, целует в темечко.
Дни бегут слишком быстро.
Ты болтушка – всегда говорит мама.
Она неожиданно соглашается – да, болтушка. И еще понимает, что умение слышать, оказывается, важнее умения говорить.
Нэд – лучшее тому подтверждение. Он нем, но он прекрасный собеседник.
Он слушает, она рассказывает, они спорят.
Как это происходит, Саша и сама не понимает окончательно. Нэд слушает, улыбается, кивает или качает головой. Она проговаривает слова за себя и за него.
Поднимает с песка маленькую рыбку. Та устало пыхает жабрами и редко вздрагивает в ладошках.
Не доросшая до волшебства золотая рыбка. Будь она взрослой, она сумела бы вернуться в море, вздыхает Саша.
Вдруг останавливается, видя насмешливое несогласие в глазах Нэда. Но ведь другая рыбка, прекрасно справляющаяся с программой волшебства, тем не менее осталась ждать своего рыбака в сетях. Можешь ли ты подумать, сверкает он глазами, что она, владеющая искусством преобразовывать мир, не могла бы выбраться из каких-то дурацких сетей?
Ты думаешь? Думаешь, она играла с рыбаком? Искушала его? Хотела проверить его на бескорыстность?
Саша опускает рыбку под воду. Держит ее в ладонях, позволяя придти в себя и понять, что спасение – не шутка. Я ничего у тебя не попрошу, бедняжка. Мне ничего за твою жизнь не надо.
Не надо. Ничего не надо. У нее все есть.
Она бредет, зарываясь ступнями в песок, каждым шагом поднимая маленькую песчаную бурю. Идет, опустив голову. Вдруг останавливается. Она ведь могла попросить не за себя. Жаль, что сказки – только сказки. В них приятно, но бессмысленно верить.
Долго не может взять в толк, чего хочет от нее неожиданно возникший на ее пути, стриженный «под ноль», мальчишка. Когда до нее доходят его слова, она сначала пытается что-то сказать. Когда же слезы возмущения застилают ей глаза, делая все кругом мутным и расплывчатым, вскидывает руку. Бьет наотмашь, не прицеливаясь, почти не глядя. В отчаяньи, в бессилии.
Наказание – не следствие проступка одного. Наказание - следствие растерянности окружающих.
Саша понимает это неожиданно, когда родители сначала долго отчитывают ее за «драку», а потом еще дольше вздыхают каждый в своем углу. Мама нервно перебирает страницы, папа слоняется, меряя шагами комнату. И каждый из них в глубине души мечтает поскорее закончить эти «выяснения отношений». Но ответственность, родительская ответственность, лежащая на них, мешает им действовать интуитивно. Они действуют как должны. А точнее - как умеют.
Наказание другого – урок для себя.
Как ты могла! Ты же девочка! Ты только посмотри на себя со стороны! У него, у мальчика, носом пошла кровь!!!
У мальчиков носы такие же, как у девочек, цедит Саша сквозь зубы.
Она ни за что не признает себя неправой.
К тому же она прекрасно помнит, как однажды, папа тоже, исчерпав все доводы… ну, если быть честной, то он ведь и рта не раскрыл тогда… заехал в челюсть какому-то мужику, говорящему папе что-то с гнусным прищуром.
На время в рядах «противника» наступает паника. Они переглядываются и перестраивают ряды.
И все равно… Ты не должна была…
Вот этого «и все равно» Саша терпеть не может.
Получается, независимо от того, ветер или дождь, сильнее она или слабее, заслужил мальчишка оплеуху или нет, она должна поступать так, как решил кто-то за нее?
«И все равно» прорывает плотину, обеспечивающую ее молчание, в мгновение ока.
Шторм в комнате ничуть не слабее шторма за окном. Тот, разбушевавшись, выбрасывает на берег рыбу и прочую морскую живность. Этот - выплевывает накопившиеся претензии.
Претензий оказывается неожиданно много. И Саша озадачена этим не меньше родителей.
Она вспоминает что-то, к теперешнему конфликту отношения не имеющее. Говорит то, что говорить не хотела.
Он сказал, что Нэд - урод. Сказал, что я дура, что общаюсь с уродами. Что после аварии Нэд стал сумасшедшим, бродит целыми днями по пляжу и пристает к детям. Что правильно, что от него ушла девушка. С уродами не живут. И мама у него тоже ненормальная. Она старая и у нее растут усы. И она гоняет из их сада детей, а они ломают в отместку ветки на деревьях в ее саду. И будут ломать. И в Нэда, когда он возращается домой, кидают камни. Они подкарауливают его на улице и, когда ему негде укрыться, забрасывают его камнями.
А он сильный. У него руки сильные. И если бы он захотел, он бы свернул каждому из них шею, я знаю. Только он не хочет. Жалко, что не хочет. А я хочу. Но не могу, потому что слабая.
Она говорит что-то еще. Что-то про немоту и крабов, которых он носит, чтобы ее удивить. Что-то про брошенных котят и Белого Бима с Черным Ухом.
Потом, обнаружив, что вместе с силами исчерпала и доводы, выбегает из комнаты.
Навстречу ветру, морю… Стихии…
Стихия – больше Огня, Воды, Воздуха.
Стихия – все это в состоянии безудержной свободы, не ограниченной трубами и проводами, молами и пристанями, домами и улицами.
Стихия парадоксальна. Она непредсказуема и необорима, как жизнь. Она, шутки ради или из величавой снисходительности, иной раз равняет человека с собой. Ветер время от времени демонстрирует доверчивую послушность, огонь ограничивается отведенным ему местом, вода, податливо принимая в себя человека, поднимает его, позволяя ощутить себя невесомым и грациозным. Что это - игра в поддавки или воплощение природной справедливости?
Игра, вдруг говорит отец за ее спиной. И Саша ежится, будто от холода. Если это игра, то кто устанавливает правила?
Волны наступили, обхватили пляж в гибкие клешни, заглотили его, как змея заглатывает кролика. Уже почти весь он исчез в ее чреве, и только две лапки подъездных дорожек напоминают, что бедняга только что еще был.
Девочка обводит взглядом искривившееся, закруглившееся до состояния огромной воронки, пространство. Море съело кусок берега и прибрежные кусты, укрыло грязно-зеленым плащом недавние Скалы, отделило другой скалистый «полуостров» от Большой Земли, раскрыло, расширило лиман до Вселенной.
Саша распахивает в ужасе глаза. Там, в центре Стихии, Нэд. Его мускулистая спина то появляется, то исчезает в волнах. А он все идет и идет вперед. Идет прямо, легко.
Саша хочет бежать, но отец крепко держит ее за плечо.
Нет.
А вдруг он?..
Нет. Ты ведь сама говорила, что он сильный.
Она истратила слишком много сил на недавний спор. И теперь только смотрит и смотрит на удаляющуюся спину. Вернись.
И он поворачивается. Стоит минуту или две, потом машет им рукой. Сейчас вернусь.
Она садится рядом с отцом на мокрый двуцветный поребрик.
Нам надо поговорить.
Они произносят это одновременно. Но не смеются, как обычно, когда случается подобное «слияние душ». Смотрят друг на друга настороженно и недоверчиво.
Как ты выросла, моя девочка.
Как ты изменился, папа.
Он и сам знает, что изменился. Сегодня. Только что.
Еще вчера он хотел посетовать, что она ходит на скалы одна. Это небезопасно, хотел сказать он своей девочке. Скалы – штука опасная.
Еще полчаса назад он полагал, что самая большая неприятность - драка, которую затеяла его девочка с соседским мальчишкой.
Что должен он сказать теперь?
Знаешь, папа, мне кажется, я могла бы прожить с Нэдом всю жизнь. Он такой добрый и хороший. Она говорит тихо и твердо, но смотрит совсем не на него, а куда-то вдаль.
Ты должен сказать ей, чтобы она не смела даже подходить к этому парню. Он взрослый мужчина, Саша - маленькая девочка, в истерике шепчет жена. И не совсем здоровый, стыдливо опускает она глаза. Ты же понимаешь…
Он понимает. Понимает, что ничего этого произнести не может.
Говорит первое, что приходит в голову.
Мы завтра уезжаем, Сашка. Тетя Нина просила приехать, помочь ей.
У тебя горят уши, папа.
Чтобы собраться в отпуск им понадобилось совсем недавно три дня, чтобы приготовиться к отъезду оказалось достаточно получаса.
Мы уезжаем, Нэд.
Он кивает, протягивает ей коробку, заполненную чем-то, припрятанным между слоями пушистой ваты, от которой пахнет морем.
Солнце справилось со своей задачей. Он улыбается и треплет ее по волосам.
Прощай, дикая собака динго, шепчет Саша, прощай.
Недавно ей так нравилась эта игра. Сегодня игра закончилась.
Саша стоит между ними, двумя мужчинами, не сводящими друг с друга взглядов. Взглядов не враждебных, не возмущенных… Взглядов, значения которых еще вчера она бы не поняла.
Тонкие стрелы дорог, расплавившись, струями стекаются к Большой Воде. Текут серебристыми нитями-узорами с озелененной закраины старинного керамического сосуда, созданного мифологическим Гончаром-великаном…
На светлом песчаном пляже играют дети. Строят замки, роют колодцы, с веселым щебетом носятся вдоль самой кромки воды.
По светлому песчаному пляжу бродит шокирующая своей неожиданной безволосостью, фигура Кинг-Конга. Она передвигается, раскачиваясь и спотыкаясь. И ребятня кидается врассыпную, когда, неожиданно меняя направление движения, Кинг-Конг вдруг делает шаг-другой в их сторону.
Дети останавливаются на безопасном расстоянии, тычут пальцами в сторону «орангутанга» и что-то кричат. И их рты напоминают огромные дырки в сыре.
Солнце… Солнце… Солнце…
Везде и всюду.
Жаркое, палящее. Безжалостное. Раздавившее, распластавшее пейзаж до состояния пустыни. Пустыни, с насмешливым нахальством приблизившейся к самому морю, уверенной в своей скорой над ним победе. Пустыни, в которой нельзя заблудиться, но можно испытать отчаянье.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Ева Наду: Золотая рыбка. Рассказ.
09.08.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|