Ната Потемкина: Семь затейливых старух.
Стругацкие заметили как-то устами одного из персонажей: «Когда обыкновенный серенький человечек волею судьбы обретает бессмертие, он с неизбежностью превращается через два-три века в мономана… Черта характера, превалировавшая в начале его жизни, становится со временем единственной». Самопротиворечиво: серость и есть отсутствие превалирующих черт характера. Но жизненно: сдвиг к мономании случается в жизни человека существенно раньше, чем на третьем-четвёртом веку жизни, и с бессмертием не связан.
Старость — вот что усиливает превалировавшие черты характера и стирает остальные. Старики и старухи гораздо ближе к т.н. «харАктерным» персонажам, чем люди прочих возрастов. Давление большинства требований общества с них снято (это один из аспектов «заслуженного отдыха») — и с этого момента черты характера развиваются по, почти в чистом виде, принципу «у кого имелось, тому прибавится». Петли положительной обратной связи, наконец, замыкаются.
Так появляются прекрасно описанные в повести Наты Потёмкиной «старухи-КГБ», «бабки-кошарки» и оголтелые общественницы-«управдомы».
То, что названо мною выше «одним из аспектов заслуженного отдыха», может именоваться и противоположным образом — «равнодушие общества к индивиду». При таком равнодушии характер расцветает, как в теплице с равномерным увлажнением и подогревом. Без оного — может вырасти вопреки давлению общества, и тогда он крепок.
Как прямо пишет в повести Ната Потёмкина, «общество не прощает неприкрытого равнодушия к нему отдельно взятого индивида». Получается занятная экологическая фигура: равнодушие общества для индивида благодатно, равнодушие индивида общество стремится исправить. Равнодушие волков полезно зайцам, но если заяц игнорирует волка, это дорого ему обходится. В одну сторону — отрицательное (регулирующее) воздействие, в другую — положительное (поддерживающее). Классическая пара «хищник-жертва».
Парадоксальным образом, индивиды, с которых снято давление общества, в повести самоорганизуются в новый микросоциум — и оказывают давление, вплоть до административно-документального, на героиню. Совокупность зайцев становится волком.
Таков мир «Семи затейливых старух». Во всяком случае, таким увидел его я.
А значит, в моих глазах повесть Наты Потёмкиной — социальная проза.
Что, в таком случае, означает авторское посвящение — «Дому, в который я никогда не вернусь»? Что оно означает НЕПРЯМО? — ибо о прямом его значении в финале повести сказано недвусмысленно. Следует ли понимать под словом «дом» социум?
Как знать… Может быть, в этом не признается (даже самой себе) и автор. Но, как заметил некогда Юнг, если художник отрицает влияние на его творчество бессознательного, на него влияют наиболее глубокие пласты последнего, и осознать их влияние он не может принципиально.
Повесть Наты Потёмкиной написана в реалистической манере и, вероятно, на автобиографическом материале. Текст изобилует деталями, то узнаваемыми, а то не поддающимися созданию с помощью воображения, и значит, подсмотренными в жизни. Повествовательная позиция, что называется, «симультанная» (от первого действующего лица, обладающего равным с прочими персонажами знанием), и рассказчица частенько откровенно признаётся читателю в своём незнании (например, в незнании того, как действуют рефлексы человека). В общем, «всё как в жизни».
И решить, что у «Семи затейливых старух» нет глубинных значений и переносных смыслов, значит — отказать в смысле самой жизни.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Сергей Алхутов
|
Семь затейливых старух
При ближайшем рассмотрении, жизнь просто-таки полным-полна старух. Толстых – бывших в молодости как тростиночка, а после претерпевших постыдное гормональное нашествие, худых – всегда особенно живучих, и всегда же сгорбленных, точно дерево, которое, из-за тонкости ствола не в состоянии удерживать собственную массу.
Добрых, говорящих каждому, кому до шестидесяти, «сынок» и хранящих в кладовке бутыли с самогоном. Интеллигентных, приглашающих невестку и племянника разбирать после ремонта библиотеку. Странных, хранящих дома словари строительных терминов и ненормативной лексики. Злых и несчастных, сидящих возле батарей центрального отопления, прижав к уху маленькую морщинистую ладошку. Мир, повторяю, доверху наполнен старухами – московскими любительницами Цветаевой и Мандельштама, коллекционерками коньячных бутылок экзотической формы, сельскими, не по климактерическому возрасту любвеобильными, и наоборот – нелюдимыми, высматривающими под микроскопом каждую пылинку. Старухами, при входе в дом которых хочется немедленно упасть в обморок, желательно на территорию подъезда, из-за бьющего в нос запаха кошачьей или их собственной мочи, а может, и просто пыли, которую не вытирали 26 последних лет.
В какой-то момент может показаться, что их – старух – нет в мире и вовсе, однако же периодически они выползают, кто на рынок, кто в автобус, а кто в мозговую подкорку, и тогда мы замечаем их и думаем: о, старухи. Что-то я давно их не видел. А все потому, что одна из возможных сутей старости – перестать привлекать внимание.
І. КГБ.
Безымянная старуха номер раз довольно быстро получила кличку «КГБ», буквально тогда же, когда отец решил вселить меня в ранее принадлежащую ему квартиру.
Вообще, крайнюю степень социальной неуживчивости я унаследовала именно от папы. Однако унаследовала не полностью, в порядке полумеры, ибо до сих пор завидую его умению посылать. За те несколько лет одинокой жизни в вышеупомянутой квартире мой папа успел послать всех настолько далеко, что у меня еще до вселения сложилась неприятная репутация. «Дочери того самого», – как шептали мне вслед другие, сидящие перед подъездом старухи.
Новоселье мы отмечали недели две. В течение этого времени я, кажется, даже не пыталась выходить из дому, а если и пыталась, то попытки уходили из памяти почти мгновенно. Сходить за продуктами было кому. Придя в себя, потому что иногда все-таки нужно было ходить на работу и учебу, я решила немедленно взять себя в руки. Брать себя в руки было крайне необходимо. Надвигалась зимняя сессия.
КГБ получила это погонялово еще до того, как начала проявлять себя в соответствующем качестве. Дело в том, что дом, в котором находилась моя квартира, когда-то имел статус ведомственного жилищного участка этой организации, после распада Союза приобретшей аббревиатурное название СБУ (служба безопасности Украины). СБУ впоследствии пожертвовала домик Министерству угольной промышленности, после чего туда стали заселять всех, кто платил. До жертвоприношения в доме преобладали жильцы с госбезопасным прошлым.
Дверь старушки-КГБ находилась на лестничной клетке четко напротив моей. В двери присутствовал обязательный глазок.
Сперва старуха относилась ко мне даже, как ни странно, с видимой симпатией. Она хотела завербовать меня, привлечь на свою сторону, как выяснилось потом. Она считала это теоретически возможным.
Симпатия ее выражалась в периодической помощи следующего характера: она тщательно наблюдала в глазок за всеми желающими застать меня дома, после сообщая детали до мельчайших подробностей. Мельчайшие подробности не упускались никогда, даже, если между нашими случайными свиданиями со старухой проходило не меньше полутора месяцев. Как-то раз она встретила меня, кажется в декабре, и ровным голосом сообщила: «6 ноября, около 16-30 к вам заходила полная девушка с родинкой на щеке. Она позвонила в дверь несколько раз и ушла. Наверное, вас не было дома». Полная девушка с родинкой на щеке в моем окружении была лишь одна. Зайдя в квартиру, я тут же позвонила ей и удостоверилась. И сразу же пригласила девушку с родинкой в гости.
Иногда, когда ко мне кто-то звонил в дверь, я открывала, чтобы впустить, и ничего не замечала при этом. Однако гости замечали, что в тот момент, когда для них открывалась моя дверь, параллельно слегка приоткрывалась и другая, напротив. Из нее выглядывало любопытное старухино жало. Создавалось впечатление, что старуха проводит перед глазком 24 часа в сутки. Иногда делая перерывы на прием пищи и сон.
Однако не только на него, как выяснилось немного погодя. Еще она говорила по телефону. И, по ее признанию, неудачно. То есть, говорить по телефону ей все время кто-то мешал. И встретив меня, снова-таки на лестнице, она не преминула сообщить мне об этом таким образом:
- Наташенька.
- Да?
- Вы не подумайте. Мне абсолютно все равно, что происходит там внутри, – она показала пальцем на мою железную дверь, оставшуюся от папы (с его умением посылать, жить нужно было только за железной дверью). Ее палец подозрительно-неуверенно указал на «там, внутри» и у меня тут же возникли неприятные воспоминания о позавчерашней попойке…
- Ой. Вы извините, если мы слишком уж шумели, – виновато прошептала я.
- Дело не в этом.
- ?
- Понимаете, мне кажется, что ваш папа…
- ?
- решил запараллелить мой телефон.
- Что-что решил?
- ну… подключиться к нему.
- Подключиться?
- Да. Понимаете, Наташенька… когда я звоню, особенно по межгороду… там так плохо слышно, и иногда какие-то лишние звуки случаются. Будто кто-то разговаривает далеко. Рядом. Далеко, но рядом. Я подумала, и решила что он подключается к моему телефону.
- Зачем?
- Ну, чтобы, когда он разговаривает по межгороду, платила я.
- Так это же не он, это же вы говорите по телефону?
- Ну, сейчас я. А иногда он. И когда он говорит по телефону, у меня на линии такая… тишина, и трудно куда-то позвонить.
- Да, но у нас блокиратор не с вами, а с квартирой на первом этаже.
- Это не блокиратор, девочка моя. Это натуральное воровство.
- Постойте. У вас какой номер АТС?
- Что?
- Ну, первые две цифры телефонного номера какие?
- 35.
- Вот видите! А у нас 92. Такого просто не может быть.
- Ну как это не может! Он же просто соединил наши провода!
- Но почему вы решили, что это он?
- Потому что там разговоры какие-то рядом. И мужской голос. И женский. Мужчина говорит с женщиной. А я плачу. Да и потом, я его встретила недавно на улице, и он на меня так посмотрел… так посмотрел. И, знаете, так злорадно усмехается. Будто знает, что я знаю. Что он меня запараллелил. И, знаете.. я однажды решила послушать, что они там говорят.
- И что же?
- Они обсуждают бухгалтерию! Я же поняла, что они обсуждают. Я же в Комитете Госбезопасности работала бухгалтером, солнышко! Бухгалтером!
- Послушайте, папа же не живет тут давно.
Старуха беспомощно развела руками.
- Да, но… осталось. От него осталось.
- А от меня вы что хотите?
- Ну, вы же его дочка. Поговорите с ним. Внушите ему.
- Хорошо. Обязательно внушу. Как только увижу, сразу же и внушу.
Через пару дней после исторической встречи на лестнице у меня сломался телефон. Я собиралась позвонить куда-то и услышала тишину в трубке. Спустилась на первый этаж, к блокирирующим соседям, чтобы спросить, не они ли сейчас разговаривают. Соседей не оказалось дома. Я спустилась на сей раз к автомату и позвонила в справочную. Рассказала, в чем дело. Через полтора часа они прислали дяденьку. Дяденька попросил у меня табуретку, влез в коробку, расположенную снаружи двери, прямо над косяком, потыкал отверткой, что-то достал из чемоданчика, потом еще полазил немножко там, слез, закрыл чемоданчик и сказал:
- С вас рубль 60.
- так мало?
- Почему мало. Соответственно расценкам.
- А что вы сделали?
- У вас провод был перерезан. Я его замотал.
Я подняла телефонную трубку и услышала долгожданный внутренний гудок.
- Скажите, а почему мог порваться провод? Старый, да?
Дяденька скептически улыбнулся.
- Он не порвался, девушка.
- ?
- Мой вам совет. Подумайте на досуге, кому вы портите жизнь, – слово «кому» он интонационно выделил.
ХХХ (спустя месяц).
Я ждала Генку с женой и что-то готовила на кухне. Фасоль не хотела развариваться с той скоростью, которая была мне нужна. Я колдовала над кастрюлей, стараясь почаще менять воду. Меня так научили на работе, чтоб быстрее. В какой-то момент Генка с женой позвонили в дверь и я побежала открывать, держа в руке полотенце и крышку от кастрюли.
- Привет, – сказал Генка, разуваясь, – нам срочно позвонить.
- Да, конечно, я тут на кухне, парюсь, проходите.
Генка прошел во глубину комнаты, снял трубку и тут же сказал:
- Тах!
- А!
- А у тебя телефон не работает.
- Это блокиратор.
- Это не блокиратор!
- С чего ты взял? – кричу я из кухни.
- Когда блокиратор, в трубке щелкает. А тут тишина гробовая…
- Тогда не знаю.
- А у тебя отвертка есть?
- Есть! Возьми в ящике стола.
Пока я продолжала копаться на кухне, Гена вытащил отвертку, зашел ко мне за табуреткой, вышел на лестничную площадку, и начал ремонтно-ознакомительный процесс. Дверь в квартиру осталась открытой и до меня периодически доносились щелчки и легкие постукивания.
Затем донесся скрип еще одной двери, и голос, зарекомендовавший себя голосом «выглядывающего жала», произнес:
- Молодой человек, что вы здесь делаете?
И Генкин радостный голос следом:
- Угадайте с трех раз, бабушка! – я живо представила себе, как стоящий на табуретке Геша демонстративно разводит руками.
«Вот черт», – подумала я. Я же не предупредила их насчет жала… черт. У меня в руках была кастрюля с кипящей фасолью, из которой нужно было вылить воду. Мысленно произнося слово «черт!», я стояла над раковиной и аккуратно, чтоб не обжечься, контролировала кипящую струйку. Бежать в подъезд было накладно. Пока струйка исчезала в раковине, из подъезда доносился въедливый монолог:
- Конечно же угадаю, молодой человек! Конечно, угадаю. Тут и угадывать-то нечего! Вы решили снова подсоединиться к моему телефону, чтобы снова не платить за телефон! Вы живой последователь папы вашей подруги. Вы постоянно запараллеливаете мой аппарат, а потом делаете вид, будто ничего не произошло!
Вода окончательно вытекла, я наконец-то поставила кастрюлю и стрелой выбежала в подъезд, вытирая руки об штаны.
Гешка продолжал стоять на табурете с отверткой и открытым ртом. Его жена стояла рядом с непередаваемым выражением лица.
Встретившись глазами со старухой, я в бешенстве заорала:
- Да у вас паранойа, черт возьми! Это же бред собачий! Какого черта вы за нами следите! Как вам не стыдно! Постоянно подглядываете, подслушиваете! Вам самой не омерзительно?
И почему-то добавила:
- это вас что, в КГБ научили?
Имея ввиду ее давнюю бухгалтерскую деятельность, конечно. После фразы про КГБ старуха ретировалась на свою территорию, хлопнув дверью.
- Продолжай, – сказала я Гешке, и снова ушла на кухню.
После моего исчезновения в недрах квартиры дверь снова, на сей раз очень аккуратно, как описал Гешка, приоткрылась, и из нее не менее аккуратно выглянуло соседкино жало.
- Наташенька, – тихонько позвала она, не обращая внимания на стоявших.
Я снова выбежала в подъезд.
- Наташенька, – Подчеркнуто спокойно и вежливо произнесло жало, – Если вы, (пауза) как вы утверждаете, не подключались к моему телефону и не прослушивали его, то откуда вы знаете, что неделю назад я обращалась в СБУ?
_
II. Серафима Семеновна.
Она всплеснула длинными, тонкими морщинистыми руками и визгливо-обиженно закричала:
- У тебя мужики пачками с балкона падают, а ты???
Тембр ее голоса звучал пренеприятнейше и всегда напоминал визг, даже тогда, когда она желала кому-то здоровья. Ладно голос. Даже молчащая Серафима Семеновна выглядела неприятно-угрожающе. Казалось, она завизжит вот-вот и кинется с кулаками. Даже если за спичками зашла.
Что в описанной ситуации должна была бы делать я, я так и не смогла понять. И никакими не «пачками», нечего преувеличивать, всего два мужика у меня по очереди свалились с балкона. По пьяни, естественно. А еще потому, что входную дверь заклинило. Были бы трезвые – вели бы себя разумнее. Подождали бы, пока дверь починят. Или сами бы взяли починили. А так навязали простыней, жертвы детской начитанности «Оводом». И решили по этим простыням спуститься. Я потом эти простыни, кстати, выкинула, ибо развязать их было нереально. Один, между прочим, руку сломал. Второму море по колено оказалось. Жив-здоров. Пятый этаж, да. На четвертом жила соседка с длинными морщинистыми руками и все видела.
- Она завидует, – сказал мой тогдашний возлюбленный Лешка, – Ты молодая и красивая, а она старая и дряхлая. И с ее балкона хрен кто свалится. Там, кстати, такой бардак. Я, когда пролетал, видел.
- Знаешь… я тоже когда-нибудь буду старая и дряхлая.
- Все будем, не волнуйся.
В принципе, падающие с моего балкона тела – дело сугубо мое личное, и, наверное, личное дело тел и правоохранительных органов, если бы с телами что-то случилось. Старуху снизу этот момент никак волновать был не должен. Однако присутствовало одно отягчающее обстоятельство: той же ночью мы старуху слегка затопили. Именно слегка, поскольку мои мужчины все же спустились и рассмотрели размеры бедствия: двадцать квадратных сантиметров обоев и маленький кусок потолочной побелки.
Дело было так. Однажды мы с Лешкой, который только-только окончательно ушел ко мне от жены с трусами и джинсами подмышкой, решили то ли обмыть покупку видеомагнитофона, то ли просто бухнуть по случаю выходного. Джинсы, принесенные подмышкой, оказались не очень чистыми, поэтому я решила их замочить в ванне. Замочила и забыла. В момент всеобщего благополучия в очередной раз заклинило мой на всю голову больной дверной замок. Можно было попытаться открыть дверь снаружи, но наружу нужно было как-то попасть. Дальше вы почти все знаете. Не знаете вы только того, что один из гостей, сломавший руку в полете с балкона, шел в травмпункт на своих двоих, потому что в 3 часа ночи крайне сложно было поймать такси. Лешку же сия горькая чаша миновала. Он был слишком пьян, чтобы что-то ломать. Зато по факту приземления ему улыбнулась проходящая парочка участковых.
- Ну что, молодой человек, – скаля зубы, спросили менты, – много добра в квартире было?
- Между прочим, я здесь живу, – еле ворочая языком, ответил Леша.
- И в какой же квартире проживать изволите?
Леша назвал номер квартиры.
- А это мы сейчас проверим, – сказали менты и повели его по лестнице.
Убедиться в правдивости клиента, как и в отсутствии оной правдивости, им не удалось, ибо дверь по-прежнему не хотела открываться. Зато у меня возникла гениальная идея.
- ребята, а вы не могли бы мне помочь? – спросила я у ментов из-за двери.
- Как именно?
- Вы можете стать под моим балконом, я выкину вам ключи, а вы подыметесь снова и попытаетесь открыть?
Случай подобной эксплуатации сотрудников милиции по тем временам был достоин введения меня в анналы истории. На дворе было самое начало девяностых, время почти произвола.
Собственно, именно так инцидент и был исчерпан. Попав в помещение, Леша хлопнул кулаком по столу и сказал, что полетов на сегодня хватит, всем спать.
По ходу, меня уж полгода как одолевал Гера Чистюк, мой бывший одноклассник, живущий в соседнем доме. Гера был безнадежнейшим образом влюблен в меня, или же делал вид, что влюблен, а может, и вовсе, внушил себе этот спорный факт, параллельно внушив мне дикую, стыдную жалость, потому что ни малейшей взаимности к Гере у меня не могло возникнуть даже под дулом пистолета.
Одолевал он меня несколько странным, по моим понятиям, образом. Он приходил ко мне, садился на стул, сидел и… мычал. То есть действительно, по-настоящему мычал, словно больной теленок. Громко, жалобно и монотонно. Если в квартире, кроме меня, присутствовали какие-то гости, Герино мычание приводило их в замешательство, и они через некоторое время пытались делать ноги. Я пыталась одновременно успокоить гостей и заставить Геру замолчать. Если первое было теоретически возможно, то второе – отнюдь. Гера отказывался замолчать до тех пор, пока все не разойдутся. Кое-кто из гостей как-то попытался воздействовать на Геру физически, что закончилось полным провалом и парочкой разбитых челюстей, ибо Гера был почти двухметрового роста и имел какой-то разряд по вольной борьбе.
Когда квартира опустевала, я начинала бояться, так сказать, попытки прямого контакта – и каждый раз зря, поскольку как раз тут Гера постоянно демонстрировал редкостное благородство. Он и подумать не смел даже прикоснуться ко мне. Он просто сидел, издавал уже остаточное, тихое мычание и наотрез отказывался покидать квартиру. Иногда под шумок подкармливал моего кота по кличке Иванофф. Выставить Чистюка удавалось примерно часам к двум ночи, неустанно аргументируя будущим ранним вставанием, и его, и моим, и вообще. График Гериных появлений неустанно колебался. Иногда он заходил поздно вечером, иногда совсем рано утром. Не открывать двери на его звонки было дохлым номером. Он начинал пытаться открыть дверь ногой, что сулило мне одновременно большие проблемы с соседями и финал деятельности и без того убитого замка. Открыть было всяко дешевле.
Гера ни в коем случае не желал меня завоевать или, упаси господи, обесчестить. Скорее, он хотел меня окончательно и бесповоротно изолировать от любого человеческого общества. Чего именно он хотел добиться подобным поведением, известно было одному ему. Через некоторое время после инцидента с соседкой снизу он, кстати, перестал заходить ко мне, а чуть позже, ко всеобщей радости, и вовсе уехал из города. Мне было катастрофически жаль Герку, и половине моих друзей, наверное, тоже, однако единственным существом, всерьез скучавшим по нему, кажется, был кот.
Если быть окончательно откровенной, строить определенные отношения с Лешкой я решила в основном потому, что это был единственный в моем окружении человек, физически способный Геру с одного удара вырубить, обладающий для этого не только физической силой, но и моральной готовностью. Однако по закону подлости все время получалось так, что Лешка с Герой все никак не пересекались: то Гера был в ночную смену, то Лешка выяснял, еще до моего появления изрядно трещащие по швам, отношения с женой, пока Гера мычал у меня на кухне.
Теперь, когда Лешка переехал ко мне жить, они должны были так или иначе столкнуться. Я, одновременно с нетерпением и ужасом, ощущала приближение этого момента.
Все присутствующие спали на двуспальном диване, впятером в позе «ложки». Леха положил мне под голову одну руку и другой обнимал за пузо. По обе стороны от нас кто-то храпел, и в трезвом виде вынести сие вряд ли было бы возможным, однако алкоголь человечество изобрело отнюдь не только для развлечения, почему мы и отрубились.
В 5 утра раздался звонок. То есть мы, конечно, вряд ли в тот момент ощущали время суток, просто я услышала знакомый звук в темноте и первое, о чем подумалось моим еще не окончательно протрезвевшим мозгам – да-да, вы угадали. «Пришел Гера», – подумалось мне. Затылком я почувствовала, как Леха попытался поднять спросонья голову, и моей задачей было не дать этой голове упасть снова.
- Леха! – прошептала я.
- Чего? – пробурчал Леха.
- Это Чистюк!
- Кто – кто?
- Ну, слышишь, в дверь звонят?
Обращать внимание любимого на звонок в дверь было излишне, так как звук не преминул повториться. Затем снова и снова. Все громче, чаще и наглее. Типично Герин почерк – подумала я.
- Который щас час? – пробурчал Леха?
- Не знаю. Ночь.
- Какого хуя он звонит?
- В гости просится.
- Это этот что ли? Который мычит? – ранее, повторяю, лицезреть Чистюка Лехе не случалось. Зато случалось слышать о нем отзывы остальных.
- Ну да. Только если мы не откроем, он перебудит всех соседей.
- Я сейчас открою. Я сейчас так отрою, что его потом… в реанимации будить будут, – уже четко произнес Леха, вынимая руку у меня из-под затылка.
- Осторожно, он мастер спорта по дзю-до, – со сна я почему-то здорово напутала в спортивных заслугах Чистюка.
- Мы таких пачками солили, – сказал Леха, направляясь к двери.
Держа в полной боеготовности кулак одной руки и, приоткрыв железные ворота другой рукой, Леха обнаружил на пороге хлипкого мальчика лет пятнадцати. Мальчик нервно и нерешительно произнес в угрожающей тишине:
- Здравствуйте, я из квартиры снизу. Вы нас топите.
Тут только Леха ощутил, что стоит по щиколотку в воде. Как оказалось, перед ним стоял племянник Серафимы Семеновны, приехавший погостить на выходные.
Всеобщее пробуждение было настолько приятным, насколько приятным может быть подъем в шестом часу утра пятерых до синих чертей напившихся людей в основательно затопленной квартире. Причина потопа заключалась в замоченных в ванне Лехиных джинсах, забивших протоку при условии плохо закрученного кем-то из присутствующих крана. Что, в свою очередь, замечено не было по причине глубокой ночи и не менее глубокой бессознательности.
Кот Иванофф испуганно сидел на кухонном стуле, прижав уши к черепу и изредка облизывая мокрую шерсть.
Сравнивая площади, пораженные водой у меня и у Серафимы Семеновны в квартирах, я пришла к выводу, что негоже, все-таки, поносить хрущевки: в некоторых из них действительно очень качественные, хоть и кривые, полы. Протекло, собственно, только образовавшееся в результате оной кривизны озерцо в прихожей, остальное мы коллективными стараниями все-таки собрали тряпками за пару часиков. По ходу пьесы Леха с еще одним товарищем спустились вниз глянуть, чего да как, и, через некоторое время, поборов страх, я все же присоединилась к ним.
Как ни странно, о потопе Серафима Семеновна заговорила уже после того, как высказала все, что думает обо мне в контексте летающих по ночам с балкона мужиков.
Серафима Семеновна заявила, что видеть у себя в квартире никого из нас не хочет, однако жаждет возмещения убытков. Убытков получилось на пачку побелки и банку краски. Когда кульминация сошла на нет, мы уселись за стол подсчитать финансы. Денег в тот момент не было даже на пачку сигарет. Занять их тоже было в упор не у кого. Леха погладил мокрого кота и грустно произес:
-А знаешь, я когда видел этого чувака у дверей, в майке, трусах и домашних тапочках, в ноябре-месяце, я подумал «Ну и пидарас этот ее Чистюк!».
Через неделю мы все-таки нашли денег на стройматериалы и торжественно вручили их Серафиме Семеновне лично в руки. После этого она не давала о себе знать до самой весны. Весной мы ощутили, наконец, божественное возмездие. Придя из гостей, мы в буквальном смысле встали в лужу, образовавшуюся из струйки, стекающей по потолку. Нас топили соседи сверху. Мы поднялись и постучали. Стучали мы настойчиво и долго. И бессмысленно. Дома никого не было.
Спускаясь, мы обнаружили у собственных дверей Серафиму Семеновну в состоянии крайнего бешенства. Мы провели ее в квартиру и указали на потолок. «Бабушка снизу» не хотела ничего слышать и видеть тоже. Она пригрозила судом. Мы отмахнулись. Она еще раз пригрозила судом и скрылась. Через час приехали сонные мужики из ЖЭКа и перекрыли стояк. Оказалось, что соседи сверху не жили дома более полугода. У них там чего-то прорвало.
Немного ранее, ближе к наступлению весны я начала подпиливать Лешку насчет его буквально «двусмысленного» семейного положения. Точнее, в цепочке подпиливания я была вторым звеном после собственной мамы, которую факт Лехиного состояния в официальном браке, понятное дело, не устраивал. Появляться у жены и форсировать процесс Леха не имел желания. Жену такая ситуация то ли устраивала, то ли ей было все равно. Мне же подобные разговоры никогда не доставляли удовольствия. Но надо было как-то…
- Леш, разведись, пожалуйста, – набравшись смелости, сказал я как-то.
- Я разведен, – сказал Леша.
- Нет, Леша. Ты женат.
- Женат, – сказал Леша, – На тебе, – и, изрядно повысив голос, добавил, – И я не хочу больше вообще поднимать эту тему.
Однако если некая интересующая одну сторону тема искусственно сохраняет статус кво, и внешне как бы тихо, тема начинает разъедать интересующуюся сторону изнутри. Ситуация обернулась внутриквартирным миром и принципиальным бойкотом с маминой стороны. Она распухала и грозила обернуться моим неврозом. Ни к чему другому роль прокладки привести не может.
Но внешне, повторяю, все было тихо. Довольно долго было тихо. Наверху, кстати, тоже. Соседи сверху упорно не появлялись. Не слишком торопясь, мы сделали что-то вроде ремонта. Я окончательно разругалась с мамой. Мама перестала звонить и требовать Лехиного развода. Стало спокойнее. Шли недели. Стояло лето. Распухающая мысль спряталась куда-то совсем уж внутрь. На время.
И вот в это самое время мы, хронические идиоты, как назло решили постирать одеяло. Бараны, одним словом.
Свежевыстиранное одеяло весит… как бы сказать.. много весит, короче. Леха вынес его мокрым на балкон и повесил на перила. И расправил аккуратненько так. Оно было чистеньким, мокрым и его грело солнышко. По ходу, мы готовились к приходу Генки с женой. Пивом запаслись, в холодильник его поставили. И, открывая Гешке дверь, не услышали ни легкого потрескивания перил, ни последующего грохота. Лишь через полчаса, когда Гешка вышел на балкон покурить, и крикнул нам оттуда «Ребят! А это не ваше одеяло случайно?». Мы прибежали и увидели наше одеяло, мирно лежащее на балконе у Серафимы Семеновны. Бардаком тамошним с зимы не занимался решительно никто.
Первым заговорил Гешка. Гешка был мастер на все руки. И он очень многое знал о наших отношениях с бабушкой снизу.
- У вас проволока есть?
- Нет.
- А веревка?
- А как веревкой?
- А так веревкой. Дай веревку, я покажу как.
Я решила вмешаться.
- Ребят, да ну его это одеяло. Новое купим.
- Нет, – сказал Леха. Это вопрос принципа.
Ладно, я нашла веревку. Сняла ее с сушилки для белья, то есть. Генка привязал веревку к деревянным плечикам, вынутым из шкафа. Получился гигантский рыболовный крючок. И вот этим крючком мы тыкали в лежащее на нижнем балконе одеяло довольно долго. Потому что одеяло было гладкое, и уцепиться крючку было практически не за что. Требовалась сноровка. На рыбалку никто не ходил довольно давно. Сноровка отсутствовала.
Так мы провели еще полчаса.
Затем зазвонил телефон. Я сняла трубку и услышала давненько отсутствующий в своих барабанных перепонках визг Серафимы Семеновны:
- Приходите и забирайте… ссыкуны.
Потом Лешка рассказал, что, когда он зашел в нижнюю квартиру, Серафима Семеновна молча провела его не балкон, выдала уже не такое чистое одеяло, провела обратно к двери, и, нажимая на дверную ручку, расплакалась. Когда она плакала, она почти не визжала. Она рассказала Лехе о том, что по национальности она немка, и муж у нее немец, был, потому что фашистов не впечатлило то, что он немец, и ее потом эвакуировали в Узбекистан, а потом прислали в Донецк, но замуж ее в Донецке не брали, и квартира у нее вот эта однокомнатная как была, так и осталась, и пенсия хоть и приличная, но вся уходит на подарки племяннику, которого она с тех пор не видела, и что она очень, очень несчастный человек, но в суд на нас, ссыкунов, она все равно подаст, пусть мы даже не сомневаемся. Она, между прочим, пожилой человек, она 12го года рождения…
- Хорошо выглядит, – сказала Генкина жена.
- Мы козлы, Тат? – спросил у меня Леха, когда ушли гости.
ХХХ.
Они опять что-то напутали там, в суде. Они принесли повестку, датированную тем числом, когда судья ушла в отпуск. О чем мы, конечно же, не знали. Мы зашли сначала в один зал, потом во второй, потом долго искали хоть кого-то, кто в курсе, потом нам объяснили, что секретарь ошиблась, и велели идти домой. Идя по коридору, Леха слегка притормозил, затем и вовсе встал на месте и принялся изучать какую-то наглядную агитацию.
- Леш, ну ты чего там, пошли домой.
- Погоди, – сказал Леха, продолжая вчитываться в агитацию.
Я подошла поближе, на стендах белели образцы заявлений о разводе.
- Ты что делаешь? – спросила я.
- Прикидываю, – ответил Леха. И, помолчав, добавил, – Ведь не всю же жизнь мне состоять в законном браке с Анной Сергеевной.
Выйдя из здания суда, мы обнаружили нашу бабушку снизу, сидящую в тени на скамейке и прячущуюся за какую-то газету. Газета также иногда применялась ею для обмахивания.
Через месяц нас оштрафовали по смете на изрядную сумму, еще через полтора года мы с Лехой расстались потому, что я крайне неудачно влюбилась. К жене Леха не вернулся. Сначала жил где-то один, звонил мне раз в полгода, а потом и вовсе пропал.
_
III. Этэри Вахтанговна.
Вообще-то, гораздо лучше меня эту историю уже описали Ильф и Петров. Однако у каждого из нас были свои нюансы. Например, в отличие от инженера Щукина, я была одета, хотя и не совсем. На мне были шорты, майка и старые кеды без шнурков. Кроме того, за дверью я оказалась вполне намеренно. Намерение мое было мусор вынести. Потому и одета я была столь странно, как может кому-то показаться.
К тому времени мы уже отказались от одного из двух своих замков, в большей степени склонного к предательству: когда его заклинило в очередной раз, мы разобрали его по косточкам и косточки выкинули. И пользоваться стали только вторым замком, нижним. Нижний замок был сделан жутко, по тем временам, модно. Открывался он ключом, а захлопывался нажатием пальца. Я все время использовала большой палец, у других пальцев не хватало сил для достойного нажатия.
Шорты, бывшие тогда на мне, представляли собой ни что иное, как обрезанные сношенные джинсы, которые жалко выбрасывать, и штанины которых год назад пошли на тряпки. Соответственно, у шорт были задние карманы, очень удобно. Все, что было влом таскать в руках, и что в то же время требовало быстрого доставания – мелочь, ключи от квартиры, а с течением времени и мобильные телефоны, – все это машинально складывалось в задний карман.
Скажу честно, я плохо понимаю в системе рефлексов человека. Но из школьного курса биологии помню, что если человек делает что-либо регулярно, то он это делать привыкает, и когда делать регулярно уже не требуется, он иногда продолжает делать по инерции, а если не дают делать по инерции, то он дискомфорт испытывает. И – делая по инерции – может не осознавать, что делает по инерции. В пример в учебнике биологии приводилась смена места жительства, при которой человек, идя как бы в новый дом, машинально и бессознательно сворачивал в старый, не нарочно, а как бы рефлекторно.
Но не это явилось причиной постигшей меня неприятности, не наличие у человека рефлексов, а то, что он, т.е. я, об этих рефлексах знал(а).
Будучи напрочь уверенной, что я положила ключи от двух квартир, своей и родительской, в задний карман джинсов именно потому, что я всегда так делаю, я решила не проверять, положила ли я их туда на самом деле. Забыв при этом о том, что рефлекс, конечно – дешево и сердито, но иногда не стопроцентно. То есть человек сворачивает-сворачивает к своему старому дому, а иной раз может и не свернуть. И, что самое противное, все так же бессознательно.
Что, собственно, делали в моей квартире ключи от квартиры родительской. Уехав на море, мама с папой решили по традиции оставить на меня горячо любимого всеми восьмилетнего боксера Рэда* (*назван мною в честь одного из альбомов King Crimson). Рэдьке нужно было готовить еду, выгуливать дважды в день и иногда чесать за ухом. Что делаю я: я выхожу наружу квартиры, сознательно захлопываю дверь, см. выше, нажатием большого пальца, и потом уже до боли сознательно начинаю хлопать себя по попе в поисках ключей. Через 5-6 секунд до меня доходит. 5-6 секунд – очень медленно. Это чтоб психику так сразу не травмировать. Потому как если бы я сразу позволила себе осознать степень своего идиотизма, для психики это было бы болезненней на порядок.
Этэри Вахтанговна жила от меня буквой «г», если эту букву поставить «на попА», т.е этажем ниже и слегка наискосяк. В Донецке она жила потому, что, женившись, ее сын перевез ее к своей жене из Тбилиси. Она была толстая и добрая. Она не была похожа на остальных старух. Поэтому я решила попроситься к ней позвонить. Звонить мне нужно было на работу, ибо в кедах без шнурков и с мусорным ведром я туда явно не собиралась. С пустым ведром меня бы там не поняли.
- Что такое, деточка? – спросила Этэри Вахтанговна, отворив дверь нараспашку. Русские так широко не отворяют.
- Я дверь захлопнула… – насупившись, призналась я.
- Боже мой! Боже мой, – она засуетилась, – Видро, – Она интонационно констатировала факт, – Видро поставь сюда, – она ткнула пальцем строго в угол, как будто если при постановке ведра я не дай господь ошибусь сантиметром, случится что-то, о чем в этом доме не принято говорить, – Прахади, моя радость. Садись.
Она провела меня на кухню, на которой вкусно пахло сливами. Почему-то, горячими и из кастрюли.
- Вы варенье варите?
Этэри Вахтанговна посмотрела на меня так, словно я нанесла ее семье смертельное оскорбление.
- Харчо! – зло сказала она. Или мне показалось, что зло.
- Да? А у вас тут сливами пахнет, я решила что варенье.
- Сливами? Пахнет, – Она снова констатировала факт, – Я варю харчо через сливы, – Слово «через» было заимствовано явно из украинского языка. Интересно, она занимается этим в 8-30 утра из принципиальных соображений?
- Сейчас я тибе расскажу, – Акцент в ее речи прорывался кусками и неожиданно. В основном, она чисто говорила по-русски, – Сперва долго-долго вивариваеш сливы, делаеш такой настаящий бульон из слив. Он должен быть кислый-кислый. Потом кладешь туда баранину, рис, лук морковку.
- А баранина должна вариться в сливах?
- Есть разные способы. Можно наоборот – сварить барана, и потом в мясном бульоне сливы. Но тогда будет не так кисло. А мы любим кислое.
- А картошку?
Лицо старушки заметно посчастливело.
- Маленькая моя, так ты еврейка??? – (у меня что, на лбу это написано?)
- эээ…
- Картошку в харчо кладут только евреи, – радостно просветила меня бабушка.
- А русские? – осторожно спросила я.
- А русские, что, варят харчо?
- ммм…
- То, что русские называют «харчо», на самом деле суп томатно-рисовый. Это не настоящее харчо. Они не кладут туда слив вообще. Харчо без слив быть не может.
Начиналась откровенная тоска по телефонному аппарату.
- Можно я позвоню от вас, Этэри Вахтанговна?
- Да-да-да, конечно, – И грузно попятилась в прихожую. Люфты между ее боками и стенами коридора составляли сантиметров по 8.
- Да вы что, перестаньте, я сама прекрасно дойду до телефона, – попыталась запротестовать я. Но она уже успела достать откуда-то огромный желтый аппарат старого советского образца, дисковый, конечно, и несла его мне буквально на колени.
- Ну? Куда будем звонить? – поинтересовалась старушка, поставив (в итоге) телефон на обеденный стол, – Ноль Один? – Она уточняла номер пожарной охраны на полном серьезе, ей не хватало добавить только оборот «не правда ли?».
- Пожарных? Нет…
- Что значит нет? Ты же забыла ключи внутри?
- Эээ…да.
- Значит, пожарных, – и подняла трубку, второй рукой оперативно успев провернуть 2 названных цифры, – Гавари! – Она гордо поднесла трубку к моем уху.
Я почувствовала себя как-то странно.
- Подождите, Этэри Вахтанговна… – я нажала на сбрасывающие телефонные «ушки» и поразилась собственной наглости, – Я…ключи в доме оставила. КЛЮЧИ, понимаете?
- Понимаю. Ключи. И теперь нужно, чтоб кто-то проник с балкона к тебе домой и нашел там твои ключи. Правильно?
О таком, как сейчас бы сказали, креативном повороте я как-то не подумала. Вообще у меня в тот момент в голове был редкостный политематический бедлам, состоящий из беспокойства о том, что там скажут на работе, что будет твориться на плите, и заканчивая фантазиями по поводу того, с какой громкостью будет скулить на весь родительский дом собака Рэд, Неожиданно лишенная кормежки и уразумевшая собственную горькую участь. Также в подкорке иногда мелькал факт оставленного включенным магнитофона и… о, боже, кажется, чайника тоже…
Мыслями этими я поспешила поделиться со старушкой.
- ПравильнО! –она сделала ударение на «НО», – Вот все это ты им и расскажешь. Как-то раз, давно, я тоже захлопнула дверь. И они приехали!
- Правда?
- Правда, солнышко.
Признаюсь честно, это был первый и тьфу-тьфу пока последний в моей жизни вызов пожарной охраны. Было немного боязно. Однако старушка убедила меня в том (она обладала редким даром убеждения), что сам факт подозрения оставленного на горящем газу чайника уже по умолчанию не является ложным вызовом.
- Пожарная охрана, здравствуйте…
- Понимаете, у меня такая проблема… я захлопнула дверь…
- Это не к нам, девушка…
- Погодите, вы не поняли. Я захлопнула дверь, а внутри включен газ! – эти слова меня Этэри Вахтанговна научила говорить сразу и быстро.
- Так, я слушаю вас внимательно.
- Вы не могли бы вызвать команду, пусть они залезут по лестнице?
- Этаж?
- Пятый.
- Адрес?
- Такой-то.
- Подождите на линии, – Девушка на том конце провода куда-то меня переключала.
- Да-да.
- Пожарная охрана Ворошиловский район, – уже мужской голос.
- Здравствуйте, я дверь захлопнула С ВКЛЮЧЕННЫМ ЧАЙНИКОМ И ГАЗОМ, – оперативно орала в трубку я.
- Этаж?
- Пятый.
- Адрес.
ХХХ
Зато я узнала принцип, по которому они работают. По такому же принципу работает любая «горячая линия». Историю о двери, чайнике, этаже и адресе я повторила обладателям разных голосов по телефону раз пятнадцать. Что отбирает много сил. Если бы я не позвонила в пожарную охрану, я так и не узнала бы, сколько это отбирает сил. Наконец, кто-то сказал «ждите через полчасика», после чего я поблагодарила старушку и вылетела караулить их у подъезда.
Было сыро, моросил мелкий дождик, красная машина запаздывала. Прошел где-то час. На подъездное крылечко вышла Этэри Вахтанговна с горшочком супа.
- Попробуй бульон, – предложила она, – попробуй и делай так всегда сама.
Представьте себе горячий лимонный фреш, слегка приправленный сахарным сиропом. У меня свело внутри все, включая зубы.
- Если мужчина перепьет вечером коньяка, ему нужно утром дать такой бульон, – сказала бабушка, и тут я как раз вспомнила, что вчера вечером, возвращаясь домой, я заметила у них на этаже, на лестничной клетке курящую толпу мужчин в кепках «аэродромах», – У сына вчера был день рожденья, – пояснила старушка. Между прочим, толпа в аэродромах очень красиво пела песни часа в три ночи… это я помню уже сквозь сон.
ХХХ.
В общем, чайник выключен был. Как всегда по закону подлости. Вызов посчитали ложным. Содрали за это последние 50 гривен. Было сыро, повторяю, шел мелкий дождик. И на моем свежепропылесошенном ковре живописно смотрелись следы кирзовых сапог главного пожарника – т.е. того, кто под моим дистанционным руководством искал ключи в недрах квартиры. На работе обошлось без скандала. Оставшиеся до приезда родителей несколько дней я жила вообще без денег. На работу можно было дойти пешком за полчаса.
Когда приехала мама, я решила попросить у нее гривен 20 до зарплаты. Но мне почему-то очень не хотелось посвящать ее в историю в пожарниками. Я сказала:
- Мам. Дай, пожалуйста, 20 гривен. Прости, я не могу сказать тебе, на что именно они мне нужны.
Мама нахмурила брови и сурово произнесла:
- Доченька, никогда не делай абортов.
_
IV. Баба Маша.
Как раз тот случай, когда в квартиру сложно было зайти без явных рвотных позывов, и я откровенно радовалась тому, что сначала меня туда и не звали. Лицо старухи появилось пред мои светлые очи позднее, примерно через полгода после моего знакомства с ее голосом. Голос раздавался из-за двери всякий раз, когда я, спускаясь по лестнице, добиралась до третьего этажа. Слыша голос, я каждый раз замирала от неожиданности, моему организму сложно было создать условный рефлекс на ситуацию. Она чувствовала мое появление на лестнице с нечеловеческой точностью, с точностью до одной ступеньки. Всякий раз, когда она приоткрывала дверь для воззвания, до ее квартиры оставалось не более трех ступенек. Действовала она все время по одной и той же схеме: сначала в дырочку шириной 3 сантиметра она спрашивала, иду ли вниз, спрашивала непонятно зачем, поскольку раз я спускаюсь сверху, значит, априори топаю именно вниз, потом она просила вынести ее мусор, и, не дожидаясь ответа, выставляла его же на лестничную клетку.
Мне-то что, господи. Подумаешь. Вынесу. Подбираю и сваливаю во дворе в контейнер, делов-то.
Поначалу я пугалась ее безошибочного определения меня (как впоследствии выяснилось, она не была слепой и меня определяла не по шагам, а чисто интуитивно), затем привыкла и даже удивлялась, когда происходил вдруг нонсенс наличия спускающейся меня и отсутствия мусора на лестнице.
Поскольку личностью в подъезде я была, чего уж там, одиозной, меня крайне радовал тот факт, что обладательница голоса относилась ко мне если не положительно, то хотя бы просто никак. Мои друзья постоянно подшучивали на тему того, что она от меня в какой-то степени зависит: если я хотя бы не некоторое время перестану выходить из дому, она утонет в собственном дерьме. Я ее спаситель. Как бы.
При более близком рассмотрении степень погруженности (present perfect, действие, на данный момент совершенное) в дерьмо не оставляла никаких сомнений. Однажды пакет с мусором оказался больше обычного, здоровый такой пакет. И для того, чтобы выставить его за дверь, потребовалось оную дверь открыть пошире… и из логова старухи рвануло такое амбрэ, что мне стало нехорошо. Определить составляющие «букета» было крайне сложно, однако можно было догадаться, что бабка, пардон, не только не моется и не моет в квартире ничего месяцами, но и, кажется, ходит под себя.
Мне повезло на тот момент, я не знала классического запаха «одинокой старости», т.е. того ароматического звена, которое обязательно примешивается к запаху пыли и застоя. Зато я знала, что у кого-то он есть, а у кого-то его не имеется до самой смерти. В чем прикол? От наличия или отсутствия родственников появление запаха не зависело, это я тоже поняла глубоко-потом. Это был запах, который, когда хотел, появлялся сам собой. Жертва запаха могла быть одна или с квартирантами, из пролетариата или интеллигенции, неважно, необходимым условием возникновения амбрэ было возникновение наплевательского отношения к себе самому.
В общем, я собрала волю в кулак и дождалась момента, пока пакет все же будет выставлен за дверь. У меня в буквальном смысле плавились зрачки, но я вовремя сделала выдох и постаралась не делать вдоха. Взяла пакет (а вот из ее пакетов, кстати, на удивление, никогда так сильно не воняло), и рванула вниз по лестнице.
Спустя полгода такого хождения Леха устроил мне экшн «бросай курить». Для начала, он решил, что мы просто не будем курить в квартире. Бросить – не бросим, но в целом курить меньше будем – факт. Закончилась вся эта история тем, что однажды без пепельницы в руках я смогла написать не более пол-абзаца и в отчаянии полезла в форточку, потом опять в форточку, а потом уже в кухню, и так все ближе и ближе.
Но некоторое время все-таки продержалась в подъезде. И вот, куря однажды в подъезде, я услышала доносящиеся с третьего этажа странные писклявые звуки. Иногда они перемежались вялоразборчивыми вставками старушечьего голоса, того самого.
Звуки были странные, диковато-жалостливые. Я спустилась посмотреть и моим глазам предстала следующая картина.
Перед открытой старухиной дверью, которая закрывала мне все происходящее в квартире, сидел маленький грязный фокстерьер. Он виновато смотрел вглубь комнаты, изредка виляя хвостом. Если бы его помыть, он был бы, наверное, белым. Периодически он издавал упомянутые звуки. Подозреваю, за дверью находилась старуха, которая, судя по репликам, уговаривала его то ли уйти откуда пришел, то ли объясняла, что у нее «ничего нет», то ли извинялась. Затем дверь закрылась. Оставшийся в подъезде собак улегся возле двери и грустно засопел. Утром следующего дня я обнаружила его на том же месте, спящим. Потом он куда-то пропал. Через день снова появился, снова улегся перед той же дверью. И так дней пять. Туда-сюда.
Как по мне, зрелище собаки, лежащей возле порога и просящейся внутрь, трагично донельзя. Я на такие вещи пытаюсь трусливо закрывать глаза. Я не смогла бы тогда. Никак. У меня в квартире жил кот, у которого в роду явно были камышевые, он был в полтора раза больше этого фокстерьера.
Другие старухи возле подъезда, судя по репликам, недоумевали. Или Маша-де забрала бы его к себе, или бы «вызвала собачников, чтоб его усыпили». Без ошейника, как-никак. Оказывается, старуху звали Маша. Мария Дмитриевна, как выяснилось.
Когда, некоторое время спустя, Собакин куда-то пропал, а вывод о его пропаже я сделала по его довольно долгому отсутствию на пороге, я как-то сразу решила, что всё, подсуетились старушки-чистюльки, вызвали кого надо, упекли щенка на бойню. Всплакнула тихонечко даже.
Оказалось – ни фига. Через пару дней, выбегая за сигаретами, я лицезрела(!!!) бабу Машу. Что само по себе было шоком. Баба Маша оказалась маленькой, ростом не более полутора метров в разогнутом виде, и худющей как смерть. Она была в каком-то длинном балахоне непонятного цвета. Ее туловище было согнуто в районе копчика под углом 90 градусов. Голова ее была повязана старым, теплым синим платком. Черт ее лица нельзя было разобрать, подозреваю, даже вблизи. Однако цвет этого лица был не землисто-коричневым, как я себе представляла, а каким-то бело – синим, с розовыми прожилками. Направление ее взгляда осознавалось интуитивно, потому что глаз как таковых не было, из обтянутых кожей глазниц смотрела пустота. В левой руке у нее была клюка, на которую она опиралась постоянно, словно на третью ногу, а в правой она держала веревочку, которая другим концом обвивала шею маленького и по-прежнему грязного фокстерьера. Импровизированный как бы ошейник.
Щенок рвался на улицу, рискуя свалить бабку вместе с клюкой. Она сопротивлялась рвению, в то же время медленно двигаясь вперед. По лестнице они спускались не менее получаса. Все это время я простояла в лестничном пролете с открытым ртом, впав в столбнячное состояние.
Через некоторое время ситуация стала привычной. Баба Маша все так же пошатывалась под давлением фоксика, но шла уже уверенней. Клюку переставляла четко, со знанием дела. Фокс уже не так сильно рвался, двигался помедленнее, виляя хвостом. Звался он Собачкой. Потому как когда они выходили из подъезда, баба Маша сразу же садилась на лавочку передохнуть, а Фокса отпускала. Пока он гулял, она грелась на солнышке. Через некоторое время она звала его на той громкости, на которую была способна: «Соба-ааа-чкаааа! Пойдем домой!». Через некоторое время Фокс прибегал и почти самостоятельно влезал в веревочную петлю. Так прошло все лето.
За это лето как-то так сложилось, что я ни разу не вынесла старушкин мусор. Баба Маша перестала звать меня каждый раз, когда я спускалась по лестнице. Есть подозрения, что с пакетами они с Фоксом справлялись самостоятельно. Иногда я замечала их в магазине неподалеку. Бабушка довольно резво скандалила с продавцами из-за сдачи.
В начале осени старуха исчезла на некоторое время. У меня началась учеба, и я как-то перестала замечать, что происходит, уходила рано и приходила поздно. В какой-то момент обнаружила на лавочках вместе с другими старухами совершенно нового человека. Одной из черт нового человека был кожаный поводок с ошейником, на котором сидела Собака. Собаку крепко держали, и она терпеливо ждала, пока новый хозяин оторвется от беседы.
Нового человека звали Алена Никитична, на вид ей было под полтинник. Полная красивая тетка в розовом шерстяном костюме и очках. Как-то раз, рано утром, я обнаружила распахнутую дверь на третьем этаже, из которой грузчиками выносилась старая, до тошноты вонючая мебель. Алена Никитична контролировала процесс. Со мной она заговорила первая.
- Вы извините, я тут со всеми знакомлюсь потихоньку, вас как зовут? Я тут буду жить теперь… – она неуверенно улыбнулась, – я внучка Марии Дмитриевны…
- А где сама Мария Дмитриевна? – спросила я.
- Она умерла три недели назад. Нашли в квартире завещание, вызвали меня из Минска. А у меня в Минске сестра с мужем и детьми, все в двухкомнатной, там тесно очень было. Я переехать пока решила. Работу вот ищу…
- А вы кто по профессии, если не секрет?
- Я химию в школе преподавала, в Минске.
- Ну… удачи вам! А собаку вы у себя оставляете?
- Ну да. Что делать-то. Бедный пес. Без него бы на бабушку никто и внимания бы не обратил. Мне даже страшно представить, что б там было, если б не он.
Оказалось, что последний выдох баба Маша сделала на лавочке, на которой сидела, пока ее фоксик справлял во дворе нужду. Его долго не звали, он прибежал сам, увидал мертвую хозяйку, стал лаять, скулить и звать прохожих. Кто-то вышел из подъезда, позвонил то ли в скорую, то ли в милицию. На тот момент Марии Дмитриевне было сто четыре года.
_
V. Анималистическая.
Отнюдь не обладая глубокими познаниями в психологии, я затрудняюсь сказать, что именно провоцирует подобное поведение: желание контролировать ну хоть какую-то мелочь, хотя бы часть, область, сегмент человеческой жизни, раз уж получилось так, что невозможно взять под контроль всё, не дают. Или всамделишная любовь к объекту исследования, или жажда создания своего собственного мирка, в котором комфортнее, нежели в общепринятом, не знаю. Увлечение тети Аллы животным миром вполне вписывается в любую из перечисленных категорий.
Там, где она не могла повлиять на людей, она пыталась влиять на котов. Коты ревностно ограждались ею от посягательств дворовой детворы, благодаря чему у нас во дворе через некоторое время наступил расцвет фауны, коты были любимы и кормимы ею регулярно, ее собственная кошечка Катя жила в тепле и довольствии, однако в случае противоправных действий, производимых котами, тетя Алла предъявляла к ним вполне «человеческие» требования. Коты вообще были все поголовно очеловечены, независимо от их поведения и местонахождения. Требований они не выполняли.
Из раннего детства, проведенного в совершенно другом дворе, я помню старую, страшную бабку КошАрку, как звала ее пацанва постарше. Кошарка была персонажем, явно выжившим из ума не первый год как, она собирала вокруг себя буквально сотни котов, давала им какую-то еду, и кидала камнями в случайно приблудивших собак. У тети Аллы симптоматика была та же, но болезнь – если это вообще болезнь – была в зачаточном состоянии. Тете Алле было не более шестидесяти, и внешне она производила впечатление психически относительно здорового человека. Ненависти к собакам она не испытывала, скорее симпатию. Но кошки были вне конкуренции.
Помимо кошек, тетя Алла любила консервировать. Этим она занималась, кажется, без перерывов. Летом из ее квартиры поочередно доносились запахи черешни, одуванчиков, шелковицы, клубники, малины, абрикосов, алычи, винограда, груш, яблок, в том числе райских. Ближе к осени – помидоров, кабачков, баклажанов (этот продукт в Донецке назывался всеми поголовно не иначе как «синенькие», и, если бы не мое, наполовину российское, происхождение, я довольно поздно узнала бы о том, что существует другое название). Зимой она квасила капусту. Весной мариновала репчатый лук или закатывала селедку. Все это, без исключения, в целях вентиляции она проделывала с открытой входной дверью. Находясь в подъезде, я реально боялась, что у меня что-нибудь случится с обонянием.
Тем более что на мое обоняние, кроме тети Аллы, и дома было кому повлиять. Как-то раз зашел отец и сказал, что к ним в офис приблудился кошак какой-то, с которым они не могут справиться, в основном из-за его размеров и наглости, он уже три раза разбивал им стекло в форточке и лез на офисную кухню охотиться.
- У вас что там… мыши в офисе, что ли? – спросила я.
- У нас там сосиски, – сказал папа. И предложил мне взять этого кота домой. Под предлогом его, так сказать, эксклюзивности.
Придя в офис в воскресенье, мы открыли входную дверь и тут же услышали в кухне какой-то грохот. Пройдя туда, обнаружили открытую форточку (офис был на первом этаже, все окна были снаружи зарешечены, и расстояние между прутьями в том месте было около 10-15см.) и серьезный бардак на столе. На полу валялись осколки, произведенные, судя по всему, недавно.
- Мы решили форточку не закрывать. Чтоб каждый день стекла не вставлять новые, – грустно сказал папа.
- Ага. И посуду со стола убирать и закрывать куда-нибудь на ключ хорошо бы, – заметила я.
Он сидел в углу под стулом, испуганно прижав уши к черепу, и занимал собою абсолютно все подстульное пространство.
- Это он? – тихо спросила я.
- Да.
- Пап, я его боюсь. Это же лев. Только маленький.
- Ничего. Он не опасный. Даже добрый. Он смелый, когда нет никого.
В ответ папа закатил рукава и полез под стол. «Гони его на меня», – сказал папа. Я села на корточки со стороны стула, куда кот попытался было рвануть, и преградила пути возможного побега. Взяли его довольно быстро. Когда он понял, что его берут, он перестал сопротивляться. Кот был серый в полосочку. Невероятно пушистый. С толстыми когтистыми лапами. И, что меня особенно впечатлило, с кисточками на ушах, как у рыси.
- Это какой-то дикий кот, папа.
- Вижу, что не домашний.
- Да я не в том смысле.
- Да он добрый, я тебе говорю.
- Да?
- Не веришь, дай сюда шарф.
Я взяла из прихожей широкий отцовский шерстяной шарф и расстелила его на столе. Туда же папа положил кота. Он практически не сопротивлялся, только дрожал испуганно, выкатив глаза. Кота завернули в шарф, как младенца.
- Это чтоб не вырывался. Пошли.
Всю дорогу до дома кот почти не вырывался, вел себя спокойно. Однако когда мы стали подниматься по лестнице, он почему-то стал совершать настолько интенсивные движения, что я испугалась, что он на полном серьезе порвет «пеленку» и расцарапает мне физиономию. Я сжала руки, используя все свои мышечные накопления. Мы занесли его в квартиру и выпустили.
Кот прижался брюхом к полу и пополз по прихожей, тщательно обнюхивая пространство. Дополз до мусорного ведра, встал и засунул туда голову.
- Ага, понятно. Крышку купить и кирпичом прижать. Немедленно, – сказал папа. Вероятно, ранее в мусорных ведрах кот неоднократно находил для себя много интересного и полезного.
Ознакомительный этап длился недолго, буквально минут через десять кот почувствовал себя увереннее. Залез в тумбочку с бельем.
- Тумбочку на ключ и все остальное то.. – отец не успел произнести слово «тоже», как кот прыгнул на форточку, – И форточку закрыть!
- А дышать чем??? – спросила я.
- Не знаю,- сказал папа.
Ночью кот залез ко мне в кровать и свернулся клубочком у меня в ногах. Всю ночь я не могла пошевельнуть ногами. Наутро у меня болели ступни, так, как будто на них положили каменную плиту. Я сходила во двор, набрала песку, положила его в пластмассовую ванночку для фотопечати. Кот понюхал песок и тут же сделал правильные выводы, т.е. использовал туалет по назначению. Я назвала его Иванофф. ФФ – потому, что в кошачьем имени, как мне сказали, обязательно должны были присутствовать шипящие, а всякие Мурзики и Барсики меня, учитывая кошачьи размеры, не вдохновляли. Иванофф – это было первое, что пришло в голову.
Основным акцентом в его массе была голова. Она была примерно в две трети моей. Хвост был практически лисьим, только по цвету отличался. Туловище было тонким, кости прощупывались без труда. Это стало особенно заметным после того, как кто-то из моих друзей мужского пола решил его искупать в кошачьем шампуне. Об этом я когда-нибудь напишу отдельно, в жанре анималистического ужастика. Факт, что после мытья кот выглядел во всех смыслах подавленным, а руки купальщика были по локоть в крови. Друг был по-мужски доволен победой.
Днем я зашла к тете Алле, у нее не могло не быть соответствующей литературы.
- Здравствуйте, у вас есть атлас кошек?
- А зачем тебе?
- Мне посмотреть кое-что.
Когда я вернулась домой с атласом, с холодильника было сметено все: чашки, журналы, салфетки равномерно были распределены по поверхности пола. На холодильнике лежал кот. «Да, все под ключ и зорко следить».
Наиболее внешне похожим на моего кота оказался «кот камышевый обыкновенный». В размерах уступал слегка, и оригинальный камышевый был не настолько пушист. Но кисточки были аутентичные, вне всяких сомнений. Я взяла продуктовые весы, такие маленькие, с крючком, погрузила кота в полиэтиленовый пакет, что получилось без труда, поскольку он самостоятельно и с большим энтузиазмом лазил во все сумки и пакеты, и с большим трудом повесила пакет на крючок. Поднять руку тоже было нелегко. Девять-пятьсот. Он был тогда очень худой.
Открывать не следовало не только форточку, но и дверь. По крайней мере, делать это нужно было с умом. Нас с котом оставил вместе тот факт, что дверь в подъезд тогда закрывалась на ключ, и я об этом знала. Поэтому, когда я решила выйти вернуть тете Алле атлас, а кот рванул впереди меня, я дернулась было за ним на всех скоростях, но потом подумала – все равно далеко не убежит.
На четвертом этаже кот понизил скорость и стал двигаться вместе со мной.
Когда тетя Алла открыла дверь, он, что есть силы, рванул в ее квартиру.
- ой! – закричала тетя Алла! – Вы куда, там же дама!!! – и побежала за ним.
Через некоторое время она вынесла кота на руках, приговаривая «Вы такой пушистый… такой красивый… но надо же понимать… там моя девочка…». Следом вышла, собственно девочка, белая в черное пятнышко. Раза в три меньше «мальчика».
- Моя Катя сейчас не стремится к… – я поняла, к чему.
- Извините, я его только взяла.
- Правда? – спросила тетя Алла, – вам с ним сложно будет, сложно… мужчина в летах.
- Да? А как вы определили?
- По зубкам… – гладя кота по голове, она попыталась приоткрыть ему рот большим пальцем, – Леть шесть-семь, а то и все восемь…и с улицы, небось?
- Да, – виновато сказала я, – С улицы.
- Какой ужас… Катенька, нам надо немедленно принять ванну! – сказал она кошке.
- Да он, в общем, не очень грязный… – я попыталась вступиться за Иванова. Очеловечивание котов, похоже, передавалось воздушно-капельным путем.
- Знаем-знаем… вы с ним построже, Наташенька. И если будете пускать во двор, знайте, там есть два хулигана: черный и белый. Удивительно опасны, особенно черный. Вор, хам и зачинщик драк. А как вас зовут? – спросила она кота, который к тому моменту уже «врубил мурчало» и это было слышно на расстоянии.
- Иванофф, – сказала я.
- Иванов – это фамилия, – возразила тетя Алла, – А зовут его как?
Я пожала плечами.
- Нужно, чтоб его звали Вася. Или Гриша. Он, знаете ли, такой… типичный русский мужик. Здоровый и простой, как три копейки. С самогоном, смотрите, поаккуратнее… и курит он всякую гадость. Беломор, ватру.
- Он не курит, тетя Алла.
- Это вам так кажется.
Забегая вперед, скажу, что Катю Иванов весной все-таки трахнул, что создало мне огромные проблемы в последующем общении с тетей Аллой. Однако до весны мириться с его гипертрофированным либидо приходилось нам с Лехой. Леху он невзлюбил с первого дня. День примерно на третий Лехины ботинки ставились строго на шкаф, до тех пор, пока не выяснилось, что и туда Иванову раз плюнуть получить доступ. Леха предложил каждый раз приклеивать ботинки к стене скотчем, подошвами наружу. Я сказал, что это идиотизм.
- Если это и идиотизм, то только потому, что он все равно найдет способ туда нассать, – сказал Леха.
Кулинарные пристрастия Иванова поражали своей демократичностью. Однажды он разбил и съел содержимое трехлитровой банки с солеными арбузами. Сырое мясо со стола он в буквальном смысле брал лапой, цепляя на коготь. Глядя на это, я начала думать, что в очеловечивании котов, безусловно, что-то есть. Если бы Иванофф мог говорить, я даже боюсь представить, что бы он нам сказал.
- Слышишь ты, ссука! – как-то в марте, подходя к квартире и уже доставая ключи, я услышала Лехин голос изнутри, – Тебе, ссука, уже все кругом сказали, что вся эта квартира – твоя!!! Нахуя ты это продолжаешь всем доказывать???
Я вошла в квартиру и сразу же почувствовала неладное. Носом, в первую очередь.
- Где? – спросила я.
- Если бы я знал. Я все пересмотрел. Нигде нет. Я, блядь, даже все перенюхал.
- Точно все?
- Точно.
- Может, горшок с цветком?
Из горшка, на удивление, не пахло. Я повторила Лехин подвиг, изучив жилище до миллиметра. Иванофф умудрился пометить территорию так, что ключевые точки отсечь было невозможно, запах равномерно распространился по всей квартире. Мы вымыли полы с хлоркой. Это не возымело действия.
Наутро, в институте, я стала ловить на себе косые взгляды и принюхивания. Одежда давно уже хранилась в плотно закрытом шкафу под ключ, как и сумки, обувь и даже украшения. Я зашла в туалет и внимательно изучила все, на себя надетое. Абсолютно все. Источник найден не был. Спустя некоторое время случайно выяснилось, что Иванофф пометил мой дипломный проект. Глупо отказывать котам в интеллекте, однозначно.
В общем, как и следовало ожидать, наступление весны ознаменовалось активизацией кошачьих мужских потребностей. Кошек, которых хозяева страстно желали бы оплодотворить посредством Иванова, в арсенале на тот момент не было. Основательно издерганные его поведением и будучи на грани срыва, мы подумали и решили отпустить его на время на улицу. Тогда-то все и случилось.
Сперва кот боялся сделать по двору лишний шаг, отвыкнув за зиму от улицы. Тем более, что, когда он вышел, медленно и принюхиваясь, из подъезда и гордо встал на пороге, на голову ему сверху упала огромная капля, что сильно подорвало его внутреннее состояние. Мечась в диком недоумении, вызванном каплей, он выбежал во двор и столкнулся там с тем самым белым котом, о котором говорила тетя Алла. Белый зашипел. Тут только я заметила, что тетя Алла сидела на соседней лавочке.
- Что, интеллигент тут нашелся? – театрально грубым голосом воспроизвела тетя Алла возможный кошачий диалог, – Не-еее-т, что вы, – она сменила тембр на высокий и жалостливый, – я такое же быдло, как и вы…. Забирай его, Наташка, – уже не играя, воскликнула она, когда Белый подошел в Иванову вплотную.
Однако спустя секунду забирать кого-либо куда-либо стало излишне. Иванов рванул вглубь двора. Я рванула за ним. Иванов быстро скрылся из виду. Из виду Белого в том числе. Погуляет и вернется удовлетворенный, – устало подумала я.
Через неделю, возвращаясь домой, я снова обнаружила на лавочке тетю Аллу. Взгляд которой не обещал мне ничего хорошего. Однако сначала я не сообразила, в чем дело.
- Идите-ка сюда, присядьте…
Я села рядом с тетей Аллой.
- …и давайте подумаем, что мы будем делать, если Катенька беременна.
- кто беременный? – не поняла я.
- Я солила селедку, – насупившись, произнесла тетя Алла. Я солю ее банками, лью много уксуса. И я открыла дверь, чтобы бы не так пахло. Он проник незаметно, тихо. Даже не представляю, кто открыл ему дверь в подъезд. И случайно вошла в комнату… – в глазах у нее появились слезы… – А он… такой здоровый… – она заплакала по-настоящему… – мою кошечку!!! – она достала платок, – И я была вынуждена, слышите? – сквозь рыдания выговаривала она, – вынуждена была выгнать его выбивалкой для ковров.
Я, что называется, попала. В случае появления потомства я должна была, по словам тети Аллы, заняться его пристраиванием. Хотя мне показалось, что изначально мою кису привлекла скорее рыба, нежели существо противоположного пола, которое он заметил уже потом. Домой, кстати, Иванов тогда еще и не думал возвращаться.
- А что, если ты НЕ БУДЕШЬ этим заниматься? – весело спросил Леха.
- Не знаю. Она не сказала.
- Теоретически животные – это имущество. Вот если бы ты убила ее кошку, тогда…
- Тогда бы она убила меня.
- Нет. Тогда бы она могла содрать с тебя по закону стоимость этой кошки. Но ты, посредством Иванова, как бы прибавила ей имущества. Она тебе, если разобраться, денег должна.
- Это если бы у нее персидка с родословной была, вот тогда бы она была мне денег должна. А у нее это чучело пятнистое. Может, она ничего и не сделает, но мне в этом подъезде врагов хватает, если помнишь.
- Странно, что она не настаивает на том, чтобы они поженились. Эта ссука, – он кивнул в сторону улицы, т.е. воображаемого Иванова, – была бы явно не против.
Через два месяца, на удивление, не случилось ничего. Потому что выбивалка для ковров, видимо, стукнула по Ивановскому туловищу еще до семяизвержения. Мы как-то сразу все успокоились. Зато Иванов вернулся из очередного вояжа без двух верхних клыков.
- Добегался, зараза… – сказал Леха, глядя на то, как кот пытается есть одной стороной пасти медленно и аккуратно, преодолевая дискомфорт и, возможно, боль, – Кто-то сапогом, кажется.
- Попадется он мне, пьяный и связанный, – вырвалось у меня. Мне было жалко кота до слез, но держать его под замком было уже невозможно. Он поел и снова убежал куда-то.
Через пару недель мне встретилась подобревшая тетя Алла.
- Заходил твой кот, – грустно сказала она, – Я его в глазок видела. Потоптался-потоптался, нассал на половик, и ушел обратно.
С тех пор его не видели.
Правда, через год я снова затосковала по живности, и мне принесли иссиня – черного трехмесячного Яшу. По мнению Тети Аллы, в отличие от Иванова, Яша был японским котом, который не курил, не пил, занимался восточными единоборствами и изучал Лао Цзы на досуге. Я не соглашалась. По-моему, Яша был котом чисто еврейским. Он был маленьким, не просто намного меньше Иванова, а именно маленьким. Я отвыкла от таких размеров.
Однажды он залез на дерево, примерно на уровень второго этажа, и не слезал оттуда пять дней. Практически сразу он перебрался со ствола на более тонкие ветки, раскачиваемые ветром. Яша держался за ветки и орал на весь двор. В первый день, когда мы стояли под деревом и придумывали способ изъять его оттуда, ко мне подошла тетя Алла и спросила:
- У тебя есть три рубля?
- Есть. А зачем?
- Купи пацанам бутылку портвейна, они залезут на дерево. Пока они лезут на дерево, я принесу одеяло. Мы натянем одеяло, а пацаны стряхнут его вниз.
Пацаны с благодарностью приняли портвейн, после чего один из них полез на дерево. Он обосновался на том месте, где ствол срастался с «Яшиной» ветвью, и стал усиленно трясти ветку. Однако, чем резвее мальчишка тряс ветку, тем громче Яша орал, и, самое неприятное, тем крепче он держался. Стемнело. Нам ничего больше не оставалось делать, как идти домой и ждать до завтра, все-таки невысоко, есть захочет – сам слезет.
Наутро, идя на работу, я обнаружила Яшу, буквально спящего на ветвях. Он обосновался на дереве поудобнее, его припорошило мартовским ночным снежком, что было на черной шерсти очень хорошо заметно, и он уже не реагировал на покачивание своего ложа от ветра. Я рассказала эту историю тете Алле.
- А может, – предположила она, – он сидит там из соображений дзен-буддизма? Может, ему там нравится?
Яша слез, как я уже упоминала, на пятые сутки, зашел перекусить, и вернулся во двор, в котором впоследствии стал паханом. Коты, по свидетельству тети Аллы, воровали для него рыбу, а кошки чуть ли не каждую неделю плодили по очереди черных котят.
С тех пор, проходя мимо теток, продающих пушистых, породистых котов в киевском метрополитене, я в панике отворачиваюсь.
_
VI. Француженка.
Вряд ли мы познакомились бы с нею лично, если бы однажды я не попала в весьма неприятную историю. Я возвращалась домой с вечернего эфира, настроение было отличное, присутствовал, как говорят, полет души, а когда душа радуется, интуиция обычно спит. По крайней мере, моя. Топая подпрыгивающей походкой по направлению к дому, я не заметила, что с троллейбусной остановки за мной отправились два черных силуэта.
Подъезд в тот период закрывался на кодовый замок. Что составляло некую проблему для неожиданных, или же просто непроинфомированных гостей абсолютно всех жителей подъезда. Иногда они просили меня, как и любого возвращающегося, открыть им дверь. Я всегда открывала. На сей раз я краем глаза, нажимая на три кодовые кнопочки, заметила кого-то сзади, но не обратила на них внимания. Мало ли. Уже захлопывая дверь, я услышала мужской голос «Девушка, погодите, не закрывайте» и на секунду притормозила с захлопыванием. В эту секунду в дверь просунулась широкая мужская рука по локоть, а за ней – и весь мужчина, а потом второй. Света в подъезде не было. Я идентифицировала лишь высокий рост. Наверное, даже очень высокий рост. А потом я услышала шепот, тембрально тот же, что и просивший меня не закрывать.
- Стоять, сучка, – сказал голос и прижал меня затылком к стене. Возле шеи было что-то неживое и тонкое, – Будешь орать – кадык вырежу.
Почему-то мелькнула мысль о том, что, у женщин ведь не бывает кадыков.
- Давай сумку, – сказал голос, в том время, как рука его обладателя уже стаскивала сумочную ручку с моего плеча. Сумку передали второму, и, пока второй в ней рылся, первый аккуратно, за что ему большое спасибо, снял с меня серьги. Даже не серебряные. Банальный мельхиор. А мог бы и уши порвать. Затем он занялся шеей. Ввиду чего я осмелюсь посоветовать читателю женского пола стараться не носить в позднее время и одиноких путешествиях шейных платков. Это может плохо закончиться.
Обладателя голоса крайне разозлило отсутствие у меня шейной цепочки. Он попытался было снять платок, чтобы ее поискать, но платок был завязан на одной мне известный узел. Поэтому он приподнял платок за узел вместе со мной. Хорошо, что узел находился спереди.
- Где цЕпочка? – спросил голос, основательно пошарив по моей шее.
- Нет, – прохрипела я.
- Как это нет? Нет цЕпочки??? – недоумевал голос, упорно делая в слове «цепочка» неправильное ударение.
- Нет- повторила я. Из-за сдавливающего горло платка говорить быть трудновато. Дышать тоже.
Тогда он отпустил платок и занялся моими руками. Я как раз тогда думала о том, что я не снимаю колец почему-то, ни в ванне, ни при работе, просто не обращаю на эти кольца внимания, однажды надев. По этой же причине на мне оставалось обручальное кольцо, которое месяца четыре как полагалось снять. Я просто о нем забыла, как и обо всех остальных. Рослый, наконец, обозначил мое действительное семейное положение.
Разобравшись с кольцами, одной рукой он взял меня за волосы, а второй зачем-то полез себе в карман.
- На пол! – сказал голос.
Ну вот, а я вот только как раз успокоилась, поняв, что нужна им не я, а то, что на мне. По крайней мере, я ни разу раньше не слышала, чтоб и грабили, и насиловали одновременно. Или одно, или, извините, другое. Ну, то есть, я не о войне говорю… и не о действиях охреневших молодчиков над мирным населением, там все бывает. А так. В мирное, строго говоря, время. Или грабят, или насилуют. И если первое мне представлялось ранее сущим пустяком, то второго – я была в этом абсолютно уверена – не переживу. Приказ опуститься на пол я восприняла как дилемму: или я опущусь, или меня зарежут. В таком случае пусть однозначно режут.
- Неееет!!!! – заорала я, кажется, действительно очень громко.
И тут же получила в лицо чем-то железным. А потом это «железное» мелькнуло у меня перед глазами и из него что-то брызнуло. Глаза у меня закрылись автоматически, я услышала шепот обладателя голоса, видимо, адресованный напарнику «ты все взял?», они бросили что-то на пол и смылись из подъезда. Видно ничего не было, глаза разъедала какая-то дрянь. Я плюхнулась на холодный кафельный пол и заревела. Благодаря этому, у меня открылся первый глаз.
В отличие от первого, нежилого этажа, на втором свет все-таки горел. Глядя по сторонам одним глазом, я дошла до квартиры, открыла дверь и села на пол. Рядом со мной, на тумбочке стоял телефон. Я позвонила отцу и произнесла два каких-то предложения. Наверное, папа понял, что именно я сказала, потому что примчался он через 10 минут. За 10 минут я успела промыть второй глаз и залпом выпить полбутылки коньяка, случайно оставшиеся у меня после сабантуя трехдневной давности. Даже странно, что осталось целых полбутылки. Обычно не остается. Обычно вылизывают все до капли, а потом я выбрасываю пустые бутылки.
Дальше все было стандартно и неинтересно. Папа вызвал, зачем-то, ментов, мы поездили с ними по району, по дороге зацепили человек пять праздношатающихся, в отделении выставили перед мною этих пятерых, среди которых я не смогла бы опознать никого, даже если бы кто-то из Них там действительно и был, потом меня повели наверх и предложили написать заявление о краже паспорта, который, кстати, тоже свистнули вместе с кучей совершенно неожиданных, не предназначенных для кражи вещей, полувыкуренной пачки сигарет и губной помады, к примеру. Из процесса написания завления мне запомнился только один язвительный вопрос одного из Ментов, почему это по такому-то адресу я проживаю одна.
- Потому что так получилось.
- Вот видите, к чему приводит жажда свободы, – улыбаясь, сказал мент. У мента были усы и желтые зубы.
Потом благородные хлопцы развезли нас с отцом по домам, по дороге разъяснив, что это, скорее всего, гастролеры из области, или с Мирного, или с Текстильщика, потому что местные, в центре города, в полдвенадцатого ночи, то есть в детское, собственно, время, такими вещами не увлекаются. Один из Ментов проводил меня до квартиры, попрощался и ушел, напоследок обнадежив тем, что паспорт, скорее всего, подбросят. Это была ночь с пятницы на субботу.
Как это всегда и бывает, на мой финальный ночной крик в подъезде не отреагировал никто, зато наутро о ночном происшествии каким-то непонятным образом знали все. Заходить ко мне никто не рисковал, зато, встречая меня на лестнице, каждый встречный и поперечный выражали мне свои соболезнования. Почему-то он все думали, что меня все же изнасиловали. То есть, они это предполагали. Кто-то предлагал хорошего знакомого дермато-венеролога, недорого. Я смотрела сквозь них, пила феназипам пачками и не видела снов. На транквилизаторах человек вообще не видит обычно снов.
Неделю спустя я сидела в уже привычном, слегка одебиленном состоянии в кресле и смотрела картинки в телевизоре, почему-то без звука. Звук включать не хотелось. Сзади раздался звонок. В прихожей горел свет. Уже неделю я везде оставляла свет. Не взирая на свет, я решила не открывать никому.
Звонок повторился. Я сидела на месте и курила. Затем прошло минут десять тишины. Или мне показалось, что десять. Я старалась не контролировать время по вечерам, для этого мне хватало утренних эфиров. Я поссорилась на этой почве с начальством, я пришла на работу и в истерике заявила, что либо они предоставят мне ночную развозку, либо я не буду у них работать. В ответ меня поставили на утро.
Через десять упомянутых минут звонок повторился. Затем, очень быстро, еще. Я сидела на месте. Затем я почти физически почувствовала, как кто-то, с другой стороны двери, наклоняется к замочной скважине и говорит голосом неопределенного пола:
- Наточка… Ната… пожалуйста, откройте. Я по очень важному делу.
Я затушила сигарету и вышла в прихожую.
На пороге стояла высокая худая женщина, в длинном черном кожаном пальто. Она была тонкая и прямая. У нее была отличная осанка. Впоследствии она запомнится мне в первую очередь силуэтом. Она напоминала тонкую винную бутылку из черного стекла. Из-под пальто выглядывали черные кожаные сапоги на шпильках. Непокрытая, абсолютно седая голова была коротко острижена, в ушах были маленькие красные камешки-гвоздики.
На ее лице не было никакого макияжа, а если он и был, то был незаметен. По лбу пролегали глубокие горизонтальные морщины, несколько штук. Еще – явные «гусиные лапки» в уголках глаз. Все остальное лицо было белым и чистым, как бумага. Теоретически, ей могло быть лет сорок пять-пятьдесят. Единственное, что грубо нарушало образ: огромный голубой синяк под глазом.
- Меня зовут Анна. Можно, я войду? – больше похож на высокий мужской, чем на низкий женский, голос.
Я молча отошла от двери. Она прошла в прихожую, развернулась на сто восемьдесят и аккуратно закрыла за собой дверь.
- Два дня назад со мной произошло то же, что и с вами.
- Мне… очень жаль.
- Мне нужно с вами поговорить. Я хочу пригласить вас на чашку кофе.
Феназипам определенно мешал соображать.
- Я понимаю, что вам сейчас не до гостей… Однако войдите в положение пожилой женщины. О таких вещах я могу говорить только на своей территории. Так сложилось, – она неловко улыбнулась, – Снизойдите, будьте добры. Мне все-таки семьдесят два года. В этом возрасте и у вас будут «пунктики». Это недалеко, через подъезд. На пятом этаже.
Я неопределенно замычала.
- О каких вещах.. именно…
- Вы можете зайти сейчас ко мне? Я вас очень прошу.
- Спасибо, я уже находилась вечером по подъездам.
- Если хотите, возьмите что-то с собой. Нож… или газовый баллончик, если есть.
- Я вас совершенно не знаю.
Женщина улыбнулась.
- Хотите, я покажу документы?
Откровенно говоря, мне раньше никто не предлагал показать свои документы. Я растерялась.
- Ладно. Пойдемте.
Я накинула куртку и на босу ногу влезла в ботинки, оставила свет (я довольно долго потом еще держала свет в прихожей), и мы вышли. Единственное, что она спросила у меня по дороге, это
- Вы случайно не учились в нашем университете?
- Нет. Я училась в другом месте.
- Да, похоже. Я вас совершенно не помню.
Она открыла дверь. Квартира была идентичной моей. И точно так же горел свет в прихожей.
- Проходите в комнату. Я поставлю чайник. Вам чай или кофе?
- Чай.
- Черный, зеленый, матэ? – уточнила женщина.
- Черный.
- Сахар?
- Две.
- Коньяк?
- Нет, спасибо, – жизненный опыт подсказывал, что пить коньяк на транквилизаторах как бы не стОит.
- КурИте, если вы кУрите, – крикнула она уже из кухни.
На журнальном столике стояла бронзовая пепельница в форме раскрытой широкой мужской ладони.
Комната была оклеена однотонными молочными обоями. На стене висела фотография чернявого мужчины с полуседой бородой. Мужчина был колоритен. Под его фотографией не хватало разве что подписи «Он изобрел ядерную бомбу».
Мебели было мало, она была простой, неполированной, но что-то подсказывало, что недешевой. В центре стояли спаренные стеллажи с книгами. С большим количеством книг. На корешках были надписи точно не на русском, не на украинском и не на английском языке. Иногда, правда, все-таки попадались… на русском.
- Это мой покойный муж, – сказала Анна, ввозя в комнату столик на колесиках. Она была прямой, как палка. Под ее уже снятым пальто обнаружились длинная черная шелковая рубашка и джинсы. Руки, держащие столик, были похожи на длинные куриные лапы. Руки – это то, что нельзя подделать никакой пластикой. И шея, – подумалось мне.
- Хотите сигарилл? – спросила Анна.
- Сига… что?
- Это такие как бы сигареты. Немножко другие. Вкуснее.
С детства, черт возьми, я не приучена принимать подобные предложения как данность. Не воспитали во мне эту черту. В отличие от застенчивости, иногда сравнимой с пришибленностью.
- Нет, спасибо. Я… свои.
- Конечно, как хотите, – равнодушно сказала она, – так вот, Наточка, Слава – мой муж, преподавал физику в Ленинграде, в университете. А потом заболел астмой. Мы вынуждены были переехать, возник неплохой вариант размена. Нас так хорошо приняли в здешнем… универе… вы наверное, поняли, я французский филолог… а потом, когда его… не стало, квартиру поделили его дети от первого брака… потому что они все это время жили в коммуналке… Они продали тут, купили там… а мне вот досталась однокомнатная. Как у вас, – Она улыбнулась еле заметно.
Она усадила меня на пуфик. Что ей от меня нужно?
Усевшись, она взяла с поддона портсигар, вынула из него «другую» сигарету и затянулась.
- Наточка, – она будто бы собиралась с силами, – Милая моя. Поймите меня правильно. Я знаю, о чем говорю. Я вас сейчас все объясню.
Я внимательно смотрела на нее.
- Нужно, чтобы вы подробно описали все, что с вами произошло, и оформили у следователя в виде протокола. Я понимаю, как тяжело вам будет сделать это… чисто, так сказать, психологически, и именно поэтому так сильно об этом вас прошу. Я побывала на вашем месте, – тут она, как бы с намеком, обвела указательным пальцем пораженный фингалом глаз. – Следователь у меня свой… как бы… я вас познакомлю. И нужно, чтобы если что, если дойдет до суда, вы дали показания.
- Неужели вы уверены, что их найдут?
- Не знаю. Ничего нельзя гарантировать. Но можно попытаться. Видите ли… – я попыталась было открыть рот и рассказать о том, что меня еще тогда в ментовке попросили написать бумажку о том, что я якобы не имею материальных претензий, потому как они прекрасно понимали, что даже если они найдут добрых молодцев, то украшений и всего прочего мне не видать как своих ушей, да мне и жалко-то, по большому счету, только паспорт… но Анна жестом попросила меня заткнуться.
- Видите ли, Наточка. Вас ограбили неделю назад. Меня – спустя четверо суток. В нашем районе сроду не случалось таких вещей. Центр города, обеспеченные люди, сигнализация, у массы народу есть огнестрел. Поверьте, я знаю. Здесь этого просто не могло случиться. И, кажется, я знаю, почему это случилось. Вы помните, что на вас было надето в тот вечер?
В тот вечер я была одета в черное длинное драповое пальто. До меня что-то стало доходить, но пока я не понимала, что именно.
- Видите ли… я хронически не умею… да и страшно не люблю брать взятки. У одного моего… студента, назовем его так… была задолженность за четыре семестра. Которую я предлагала ему закрыть в течение трех. Он знаете ли, упорно совал мне деньги. Мне не нужны деньги, я неплохо обеспечиваю себя… переводами. У них скоро госэкзамены. Никто, конечно же, не хочет вылететь перед госэкзаменами… приятного мало… но если бы он пришел и попросил по-человечески… то, возможно, я бы отреагировала по-другому. А он… сначала пытался всунуть мне свои деньги, а потом стал откровенно угрожать. Сам он, полагаю, не пошел бы на… – она снова обвела пальцем синяк, – на подобное… однако догадываюсь, что о таких вещах всегда есть кого попросить.
- Вы это… серьезно? – немного помолчав, спросила я, – Но они же в основном, украшения отбирали…
- Правильно, совместили приятное с полезным, – она сделала паузу, – А потом кто-то из соседей сказал мне, что вы последнее время носили черное пальто, длинное, похожее на мое.
- Да… носила… ношу.
- Правда, у нас серьезная разница в росте… да и возраст… седина… все это понятно. Однако люди, которых он… попросил, могли этого не знать. В общем, я хочу попытаться все это выяснить. И для этого нам вместе нужно написать соответствующие бумаги.
- И все?
- Не совсем. Еще одна мелочь. Другой мой студент – неплохой парень, между прочим… сын прокурора города… с соответствующими, как вы понимаете, связями. Я хотела бы написать что-то вроде прошения… куда именно, в какую инстанцию, мне, думаю, подскажут… прошение о том, чтоб в этом дворе некоторое время подежурил патруль. И под этим прошением нужна, в том числе, и ваша подпись. Остальные соседи, думаю, будут не против.
При слове я почему-то совершенно некстати вспомнила предложение познакомить меня с дермато-венерологом, и меня слегка затошнило.
- Хорошо, – сказала я, проглотив воздух.
- Впрочем, – добавила Анна, – если делу все-таки дадут ход… а его дадут, поскольку я опишу ситуацию со своей стороны, упомянув, естественно, предысторию с задолженностями и угрозами… то патруль будет установлен и без каких-либо бумаг.
- Хх… хорошо. Я все подпишу.
Сказав это, я поймала себя на каком-то странном, еще не оформившемся злорадстве, которое потом перетекло в совершенно явственное желание отомстить хоть кому-то. Независимо от факта вины или невиновности.
- Знаете, Анна…эээ
- Просто Анна, если можно.
- Я думаю, что если сядет кто-то, кто на самом деле не грабил конкретно меня… – феназипам начинал слабеть потихоньку, язык, соответственно, слегка окреп, – а грабил, допустим, кого-нибудь другого… то было бы тоже ничего…
- Пожалуй. Однако я думаю, что сядет тот, кому полагается. Надеюсь, по крайней мере. Видите ли, деточка… мой жизненный опыт подсказывает, что если мужчина – назовем его так… даже собственные угрозы не способен реализовать самостоятельно… и просит об этом кого-то другого, то это значит, что у него серьезные проблемы с волей… а если у него серьезные проблемы с волей, то и с раскалыванием… так сказать… проблем не будет. Мне так кажется.
- Да, хорошо… Я все подпишу, не волнуйтесь.
Чай был допит, я встала и прошла в прихожую.
- Наточка… – она смотрела, как я босой ногой влезаю обратно в ботинки…
- Да?
- Скажите, а вы представляли себе, что бы вы сделали с ними, если бы их поймали и предоставили вам… так сказать, в полноправное пользование?
- Я?
- Хм. Ну не я же, – она улыбнулась, – Впрочем, я могу рассказать, что бы я хотела с ними сделать, но боюсь, вам станет нехорошо, – Она снова усмехнулась.
Я стояла у двери одетая.
- Вы знаете, Наточка, вчера я поделилась с коллегой случившимся… Она была в глубоком шоке, разумеется… она… как и я, впрочем, раньше думала, что с порядочным человеком такого произойти просто не может… я знаю, знаю, что это мои… псевдоинтеллигентские заблуждения… но поверьте, я действительно так раньше думала. Ей простительно, она почти на сорок лет младше меня, знаете, что она мне сказала?
- Что?
- Что гуманитарий, оказывается, – она иронично выделила слово «окааа-зывается», – не должен стремиться к мести. Должен уметь прощать… Представляете?
- А вы.. вы что ей ответили?
- Я ответила ей, что, вероятно, этого гуманитария никогда не били кулаком в глаз.
ХХХ
Как только я оказалась дома, я будто бы отошла от гипноза, и все, только что сказанное старухой (почему-то теперь я позволяла себе так ее назвать) показалось мне абсолютнейшим параноидальным бредом. Я не могла ни поверить в сказанное, ни опровергнуть чего-либо. Я лишь вспомнила, что вместе с другими вещами у меня из сумки тогда стащили коробку конфет. Наверное, девушкам своим потом отнесли.
_
VII. Управдом.
Я была свято уверена, что эту должность упразднили одновременно с развалом Союза, если не раньше. И когда мне что-либо рассказывали об этой женщине благоговейным тоном («вот с кем ссориться действительно не нужно, так это с…») и называли ее Управдом, думала – шутят. Ну, или погремуха у нее такая.
Оказалось, внатуре управдом. Ша. Управдом-ша. Реальная, в ЖЭКе числится. Потому и ссориться с нею мне не рекомендовали.
Никто еще не ненавидел меня такой чистой, неприкрытой и где-то даже очаровательной ненавистью.
Она курила беломор и изъяснялась басом, а также постоянно красила волосы в насыщенно-коньячный цвет и оттеняла темной пудрой свой крючковатый клюв. Она была чем-то похожа на злую Анну Ахматову. Злую и жутко любопытную. Пожалуй, что получается у меня перманентно на пять баллов – так это внушать антипатию власть имущим.
Впрочем, как сказано в начале этой эпопеи, один мой кровный родственник внушил подобную антипатию к своей персоне еще до моего появления в доме. Яблочко от яблоньки укатилось ровно настолько, насколько двадцатидвухлетняя я отличалась от уже пожилого и в гробу всех видавшего предка. По мнению управдома, яблочко вообще никуда не укатилось. Оно висело на месте в ожидании Ньютона. Ньютон не заставил себя долго ждать. В смысле, война началась из-за одного из первых Лехиных появлений в моем подъезде (все проблемы всегда из-за мужиков, правда, девчонки?). Как назло, меня в тот раз не было дома. А мобильных телефонов тогда еще не изобрели. Точнее, уже изобрели, но мы как-то протормозили этот момент, а также материальное положение, должное моменту соответствовать. Догнали спустя пару-тройку лет… Правда, у меня был стационарный. Но о нем Леха забыл. Или же решил сделать мне сюрприз. Или же у него не было карточки для телефона-автомата, жетона или двух копеек, в зависимости от эпохи.
Управдом (которого на самом деле звали Людой, а узнав об этом, мы тут же стали за глаза величать ее Людоедой) услышала тяжелые и, возможно, разочарованные моим отсутствием Лехины шаги вниз по лестнице, выглянула из-за двери спросила «Молодой человек, вы к кому?». Не услышав ответа, она добавила «И вы кто вообще?». Опасность ее заключалась в том, что, в отличие от всех остальных жильцов, она имела полное право интересоваться подобными вещами ввиду занимаемой должности. Но Леха не знал об этом. В такт собственному настроению он наигранно-трагичеки произнес:
- Я, тётенька, террорист чеченский. Пришел тут терактов посовершать слегка, – и, демонстративно сняв с плеча сумку и даже приоткрыв ее чуть-чуть, добавил, – Видите, у меня даже граната есть?
Глупо было винить Леху за проявленную инициативу. Тем более, что на его месте я поступила бы также.
То ли управдом восприняла сие за чистую монету, забыв о том, в каком городе и, главное, какой стране находится наш многострадальный дом, то ли упоминание в войне в Чечне послужило спусковым крючком, но с тех пор ее военные действия супротив моего нахождения в квартире активизировались, пусть и достаточно хаотично.
Однажды она позвонила мне поздно вечером, и задала один, на первый взгляд ничего не значащий вопрос:
- Скажите, ваши родители – угольщики?
Юмора в тот вечер я ожидала откуда угодно, только не из телефона и не этим голосом. Я не смогла удержаться и расхохоталась в трубку. Меня почему-то дико рассмешило слово «угольщики», ибо по отношению к шахтерам его практически никто не использует, а персонажи, угольщиками руководящие, зовутся неизвестно как.
- Нет! – весело сказала я.
- Ну вот и слава богу! – зло ответила женщина, – управдом и грохнула трубкой.
Слушая гудки, я слегка озадачилась. Мне и в голову придти не могло, почему столь странный вопрос был задан на самом деле.
Как оказалось потом, управдомше ничего не стоило придти в ее любимое заведение ЖЭК и порыться в анналах истории. Наша квартира оказалась приватизированной, мало того, грамотно приватизированной отцом. Это значило, что выселить меня невозможно. Или же, если взять за основу отсутствие в этом мире чего-либо невозможного, для этого нужны веские основания. Например, противоправные действия. Которых за мной, к величайшему ее сожалению, не числилось. В поисках объективных причин она добралась до нашего, не КГБ-шного и не Минуглепромовского происхождения. Почему, собственно, и задала вопрос о родителях. Она немного поносилась с этой идеей и со временем ощутила ее безрезультатность, как я полагаю.
Общество не прощает неприкрытого равнодушия к нему отдельно взятого индивидуума.
На следующий день после «угольного» звонка я стала случайным и незаметным свидетелем диалога нашей героини с живущей через стенку от нее Этэри Вахтанговной. Я собиралась куда-то уходить, уже открыла входную дверь, и тут моим ушам предстало проистекающее снизу.
- Интересно, чем они там занимаются? – в ее интонации чувствовался высоко поднятый указательный палец, направленный сквозь кафельную плитку этажа как раз к моему жилищу.
- Боже мой, Людочка, – как бы «всплеснула руками» Этэри Вахтанговна, – Да наше ли это дело?
- Я не о том. О чем вы. Подумали, – сухо и отрывисто отпарировала управдом.
- Да пусть хоть духов вызывают! Молодые, красивые! – защищала меня толстая грузинская старушка – харчеед.
- Вот-вот, – сказала управдом, – Духов… дух у них их квартиры постоянно какой-то… мариухановый.
- Какой-какой? – удивленно переспросила Этэри Вахтанговна.
Тут надо кое-что пояснить. Дело в том, дорогой читатель, что все… так сказать, реабилитационно-развлекательные моменты в моей квартире в течение всех семи лет моего там обитания ограничивались исключительно продуктом имени Дмитрия Менделеева и более ничем. Возможно, кто-то когда-то и курил наркотическую растительность, принесенную с собой. Но исключительно на балконе, и не более пары раз за всю историю. Ибо есть у меня такая, далеко не всем нравящаяся особенность: не одобряю я курения травы на территории собственного дома. У всех, знаете ли, свои странности.
Поэтому, услышав такое обвинение, я очень… как бы это сказать… удивилась. Другие обвинения меня, впрочем, не удивляли. Когда по справедливости- оно и по справедливости: пьем, шумим заполночь, Серафиму Семеновну пару раз заставили в водное поло поиграть у нее же дома. Что было – то было. А вот чего не было – того, извините, не было.
- Какой-какой дух? Ма-ри-ху-а-но-вы-й??? – пожилая грузинка сделала паузу, – Людочка… А ты-то откуда этот запах знаешь?
Управдом неожиданно замолчала. Они еще немного побеседовали о погоде, о невестке Этэри Вахтанговны, стиральных машинах, и разошлись. Я крепко задумалась.
Есть два мнения по поводу обвинений, несправедливых заведомо. То есть, когда откровенно в том, чего не было никогда и нет, обвиняют. Одни считают, что надо свою невиновность в этом случае всячески с пеной у рта доказывать, а вторые, что именно в этом случае как раз отмороженно молчать. Меня озадачило другое: на основе чего именно управдом сделала предположение о траве? Версия у меня получилась одна, и версия эта впоследствии оказалась ошибочной: легкие наркотики мне «шили» как бы заодно со всеми прочими злодеяниями, как то потоп у Серафимы Семеновны, сожительство с чеченскими террористами и развратные действия моего кота по отношению к пятнистому чучелу тети Аллы.
Истина открылась внезапно, спустя пару месяцев. Запомните сей факт, а я расскажу пока, что же произошло за ту пару. Однажды в воскресение меня решили поставить перед фактом негативного отношения к моей персоне, скажем так, подъездного большинства.
Управдом позвонила в дверь в девять утра. Что мог человек моего склада, рода деятельности, моей биографии делать в воскресение в девять утра? Видеть прекрасные сны, конечно же. Дверь открыл Леха. Ему молча вручили некую бумагу и удалились восвояси.
С бумагой по факту моего пробуждения меня ознакомили. На белом листе А4 в правом верхнем углу было написано: Начальнику ЖЭУ№4 Прокопенко Ф.А, от жильцов 3го подъезда такого-то дома по проспекту Гринкевича, город Донецк. Заявление.
Далее петиция гласила: «Просим принять меры по выселению, моя фамилия, прописанной по адресу, ввиду аморального поведения, моя фамилия, заключающегося в регулярном затапливании Петровой С.С. и постоянном курении наркотиков (изнасилование тети-Аллиной кошки решили не упоминать, видимо)». Дата и... 16 подписей. С фамилиями, напротив которых стояли номера квартир. Среди них были наша управдомша, хозяйка пятнистого чучела, упомянутая Петрова С.С, «КГБ» с неожиданно открывшейся оригинальной фамилией «Богомол» и еще 12, которые я даже не смогла идентифицировать и вообще не могда понять, откуда они взялись. Ощущении было такое, что подписаться решил… или же не решил, а был вынужден, дабы с тем, с кем надо, не ссориться, весь подъезд, а не только ответственные квартиросъемщики. Однако! Ни номера квартиры Этэри Вахтанговны, ни фамилии, которая теоретичеки могла бы заканчиваться на «дзэ», «швили» или «ая», в списке не было.
Мы с Лехой еще раз перечитали бумагу, выкурили по сигарете, посмотрели друг другу в глаза… и поставили внизу еще две своих подписи. После чего, гнусно хихикая, засунули пергамент в почтовый ящик управдомше.
С тех пор довольно долго не происходило абсолютно ничего. Управдом, Петрова и тетя Алла меня глухо игнорировали, к огромной моей радости, и все бы хорошо было бы, да вот не давало мне покоя пресловутое обвинение в «постоянном курении наркотиков». Откуда они взяли это??? Наконец… помните вышеупомянутое? Истина открылась. Внезапно и ошеломляюще. Прямо перед нашим с Лехой отъездом в Крым.
Я возвращалась домой. На лавочке традиционно заседал консилиум, состоящий по большей части из подписавшихся под завлением. Гордо подняв голову, я намеревалась пройти мимо. Вслед мне раздалось:
- А за своим-то, за своим не следит совершенно! Он прямо щас у нее дома марихуану курит, а она разгуливает! Пять минут назад мимо проходила, из квартиры такой шмон, аж дым идет!
Я плюнула на зарок никогда не разговаривать с консилиумом, обернулась и спросила:
- Неужели пять минут?
- Три, милая моя, три! Зайди вон домой, понюхай.
Я ускорила шаг, добежала до квартиры и позвонила в дверь. Дверь мне открыл Леха, смотрящий на меня явно ничем не омраченным взором. Из комнаты чем-то пахло… чем-то, запах чего я уже неоднократно явно когда-то чувствовала… Я демонстративно принюхалась и взглядом изобразила крайнюю заинтересованность.
- Ты чего? – не понял Леха.
- Это чем там пахнет? – спросила я.
- Как это чем? Это же твои палочки сандаловые. Тебе жалко, что ли? Мне запах нравится… я жгу иногда…
Кажется, у меня тогда началась истерика.
ХХХ
Мы встали пораньше, собрали рюкзаки, положили деньги и документы в такие, как бы «кенгурятские» сумочки, которые носятся вокруг талии, снесли рюкзаки в машину и попросили таксиста подождать минут 7-8. Затем закрыли дверь в квартиру на все замки и заклеили сверху бумажкой с какой-то печатью, которую предварительно оторвали от старой медицинской справки. На печати, если внимательно приглядеться, было написано «Детская поликлиника, Ворошиловский район». Затем Леха достал из-за пазухи то, из-за чего и ради чего… И кусок пластилина размером где-то с кулак.
На каждом этаже было по три двери. У каждой двери было по две петли. Итого, на каждый этаж нам нужно было минимум 6 палок. 5 этажей – 30 палок. Как раз три набора, Леха все правильно рассчитал. Возле каждой петли Леха налепил по крочешному куску пластилина. В пластилин мы вставили по палочке. Потом постояли, подумали и вынули палочки из дверных петель квартиры, принадлежащей Этэри Вахтанговне. И вставили их же в дверь управдомши, как дополнительные. Затем тихо, почти на цыпочках прошлись с пятого этажа на первый и подожгли сандал. После чего ринулись во двор, к машине. Уже в машине Леха сказал:
- Давай ты со мной поспоришь, чисто символически?
- По поводу? – спросила я.
- Они обыщут каждый сантиметр, но ни одна из них не догадается посмотреть в дверные петли.
- По рукам, – сказала я.
Когда мы вернулись, а произошло это примерно через месяц, Этэри Вахтанговна, с трудом сдерживая свой сочный, живой и басовитый толстушечий смех, сказала нам, что запах сандала в подъезде не мог выветриться где-то неделю. "Мне даже понравилось", – призналась она. "В подъезд входишь, как в храм". И спросила потом, почему же все-таки наша квартира была опечатана, если она все-таки приватизирована. Связь какая? – спросила Этэри Вахтанговна и любопытно подняла густые черно-седые брови.
ХХХ
Весьма скоро управдомшу вдруг стало не видно и не слышно. Она даже перестала появляться на консилиуме у лавочек. Из монастыря к ней вернулась дочь, когда-то тяжело ударившаяся в православие. С тех пор Людоеда перестала обращать на нас внимание.
А через полгода я уехала из страны, на время, и из дому. Навсегда.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Ната Потемкина: Семь затейливых старух. Повесть.
Социальная проза с характерными персонажами, жизненными деталями и переносными смыслами.
28.10.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|