Аркадий Щерба: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МИСС-ЭС-ЭР!...
Давно уже я не читала произведений по-настоящему самобытных. Не только рассказывающих о Времени, но и дающих возможность взглянуть на ту или иную ситуацию, проблему по-новому. Здесь нет банальной расстановки акцентов в пользу той или иной политической силы или партии (напротив, автор, подчеркивает свою аполитичность).
Юмор, фантасмагория в чем-то сродни булгаковской, образ Родины в воспоминаниях эмигранта - красочный, причудливый, парадоксальный... пронзительный.
"И что же, что я оставил там, когда приехал сюда? И нужно ли было бежать куда-то от того, что оставил? Выгнала ли меня оттуда достопочтенная Мисс, или я вынужден был скрыться от "фильмов ужасов" не умершего, а напротив развивающегося по странному пути застоя - уже непонятно. Так или иначе, те фильмы меня преследуют и здесь. И с телевизоров – и извне. Мир, обнаружилось, везде одинаков. Однако, я успокаиваю себя, отчаянно убеждая мой разум, что все не зря, что это целесообразно, так и должно быть, а наша всеобщая болезнь, называемая «современностью», пройдет. Держа при себе идею, что окончательная форма протеста перед бытием - психушка, куда всегда можно успеть".
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Наталия Май
|
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МИСС-ЭС-ЭР!..
Аркадий ЩЕРБА
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МИСС-ЭС-ЭР!..
Взгляд со стороны
Когда в Союзе появилась Леди Монстр с неизящным, но приятным для капстран именем "Перестройка", мне было двадцать с небольшим. Для капстран приятствено все, что для Союза считалось наоборот. Моя молодая душа тоже жаждала новизны - не скрываю и не отказываюсь - но не столько же, сколь хотели на меня взвалить!
Предлагалась такая куча новшеств, что поначалу я и вправду, растерялся. Рушился привычный мир, и что приходило ему взамен? Имеется в виду - если не более достойное, то хотя бы такое же, пусть и в новой упаковке! И подобно дворняжке, на глазах которой бульдозер разносил хозяйский домишко, поджав «хвост крендельком», я на всякий «пожарный» решил пока спрятаться в своей «конуре», еще оберегая мой маленький устоявшийся мир от бушевавшей снаружи «новизны». «Конура» была двухкомнатной, с черно-белым телевизором и доперестроечной софой. И с запасом еды в холодильнике. От мамы, папы, студенток различных вузов и техникумов моего города… Кстати, рад началу и вашего знакомства с ним.
Так что, высовывать наружу чуткий на «свежие запахи» нос можно было выборочно, а моему укрытию мог бы позавидовать и сам Премудрый Пескарь.
Ветер приносил запахи первым делом с Запада и из Кремля. Ни дня без запахов. Веяния снабжались внутренним содроганием и определениями "мировое", "мировая", или "мировой" - искусство, культура, философия, политика... Для капстран они были вчерашними, даже позавчерашними, ихними трухлявыми древесными идолами, но для страны Перестройки - новыми, такими же, как и ею "обновляемый" мир. Мир, как выяснилось позже с годами, обманчиво выглядевший таким. Будто оставленный рукой лукавого резчика, но тут же обглоданный изнутри страшным Леди-Жуком, Леди-Маткой невиданных доселе термитов.
Запахи. Временами они озвучивались, и «подсвечивались» русским роком, что довольно запоздало вылез из подполья и истерически зазвучал на подмостках городских площадей. А изнутри также стало «попахивать» другим, странным, противоречивым. Неясно знакомым и незнакомым; своим и несвоим, отечественным или почти. То был, как сейчас понимаю, эксклюзивный амбре Леди. Запахи те, скажу прямо, были настораживающе притягательны. Сумеречные джунгли в час их посещения маленьким Маугли. Запах желанной, однако - потной и незнакомой женщины.
Увы, Перестройка обострила - а в некотором смысле, так уж и быть, обновила - чутье даже у дворняг.
***
Именно тогда я понял, чем «пахнут» бесчисленно показанные по телевидению депутатские сборы. Мухами. Зелеными "мясными" мухами. Царицами помоек. Теми, кого гоняешь газетой по стеклу, если залетит через форточку. Пока ту не убьешь, либо она не залезет в щель.
Телевизор - утеха моей «конуры» - показывал с утра до вечера ежедневную парламентскую грызню. Вечную и ненужную, как содержимое ленинского Мавзолея. Ведь, если вдуматься, Мавзолей - благоустроенный погреб с охраняемым внутри мертвецом. Нонсенс. И его стражи, получается, никак не могли согласовать, с какой ноги им начинать путь туда-сюда - с правой или все же с левой отмененной?..
Итак, я убирал в телевизоре звук, заваливался на доперестроечную софу и вглядывался в лица народных избранников. Незадолго до перестройки, на одном из последних съездов они с каменными физиономиями сиднем сидели в красных креслах, не мигая смотрели на сцену, где восседал президиум и, казалось, выжидали некий магический сигнал "Старт!" И когда тот знак возникал, тысяча лиц вдруг высвечивались улыбкой соучастия, и все начинали со страшной силой хлопать в ладоши. При этом каждый многозначительно оглядывался на соседа, словно говорил:
- Как! И ты, оказывается, живой! От здорово! А я-то думал!.. Как хорошо все-таки, что у нас есть Маг, способный одним мановением бровей...
Предпоследний Съезд Аплодисментов. Последний Съезд Оваций. Точка. Пришла наша таинственная Мисс.
И я в своей конуре призрачно ощутил, что паровоз волшебных съездов великого застоя все ж остановился. Хоть и при намерении двигаться. Даже пусть теоретически… В коммуне обещанной остановки не обнаружилось. Либо такой станции вообще не существовало, либо ее не заметив, проскочили. Никто не разбудил. Я же, валяясь на своей плацкартно-доперестроечной софе, глядя на новые парламентские сессии, вдруг обнаружил, что от прошлого осталась не только моя софа, но и депутаты тоже! Правда, с годами те заметно подурнели. Хотя бы по причине возраста. Годы не красят даже твоих избранников, Мем...
- Да как же так? - спрашивал я себя. - Чего это их оставили?
Они умели хлопать. Порой только ушами. И вдруг узналось, что еще и перестраивать. Потому что, наверное, и хлопая, можно достичь результата. Убить, опять-таки, ту же муху. В Китае во время очередной партийной истерии их верткие коммунистики перехлопали всех воробьев. Хотя битье птиц казалось всем - даже сумасшедшим - сумасшествием. А в моей, ставшей полуреальной, империи воробьев не трогают, но могут запросто переключиться на мух. Бить птичек - сомнительное китайское удовольствие. А вот советская муха - враг народа. Еще и носитель ин-фек-ции.
Представьте! - группу солидных депутатов с привычно непроницаемыми физиономиями во главе со своим блистательным лысоватым Чародеем, что сменил Мага. Все кремлевские выступления, суть, те же заклинания, по два на каждый случай жизни, складываются им в папочку, носимую в подмышке. И посещая какую-либо «совковую» глубинку, Чародей лично выбирает подходящее для Перестройки место - будь то деревянный туалет, грязный дворик или куча мусора. Там, окружась тесно сплоченной когортой депутатов, он звучно читает материалы съезда – смертный приговор мухам. И в минуты, когда полагается выражать восторг, когорта привычно хлопает в ладоши, но не как по старинке, а ради погибели мух, зеленых от былого всесилия. В газетах тех призрачных мух звали "зеленым змием". Наконец-то, пришел конец и «змию». И все, как всегда привычно улыбались и радостно переглядывались:
- А вы сколько прихлопнули, товарищ? Пятьдесят три? Маловато. Посмотрите на мои руки. Они от «мухобойства», что в черных перчатках. Нет времени отмыть ладони. Зато наш Чародей как всегда в белых перчатках, в белых брючках!.. А нам вот как надо - самоотверженно, н-да...
Почему же все-таки депутаты остались? А может – из-за вредности? Чтобы лично что-то мне доказать? Ибо я лежу, смотрю в молчащий телевизор, а очередной из их свиты в широком галстуке стоит возле пятого микрофона, весь красный от волнения и что-то вопит, бесполезно пытаясь докричаться и до меня. И еще возмущенно дергает рукой. Наверное, хочет продублировать свою речь жестами. Но по сути, я не только не слышу, что он кричит, но и не вижу, что он «жестикулирует» - да мне это и не важно! Я просто уверен - "пятый микрофон" не желает ехать в мой город на очередную борьбу с теми «вечнозелеными» мухами.
- С какой это стати я должен из-за какой-то Перестройки ехать в эту Тьфутаракань? - рубит он воздух ладонью. - Я не желаю бить бедных мух! Э-то, так-зать, не-пе-да-го-гич-но! Это – пре-сту-пление против природы и че-ло-веч-нос-ти! Моя святая обязанность (взмах рукой) работать здесь! (взмах рукой), Кушать здесь! (решительный взмах рукой)! Не сбиваясь на экзотику!..
Отговорив, депутат утирает пот со лба и устало отходит от микрофона.
Камера, между тем «вглядывается» крупным планом в других членов сессии. Для телевизионщиков стало символом их «телеперестройки» залезать объективом в кресельный уют депутата и в реальном времени следить за тем, чем он занимается в своем бархатном доперестроечно-красного цвета «домике», в своем ветхом кресле-качалке, кресле-коляске... Неужели и в мою «конуру» когда-то так залезут! Бесстыдство какое-то - показывать на всю страну, как пришедший к последней власти новый Чародей вконец усыпил своих подданных. По крайней мере, добрая половина Дворца Волшебств, что в центре Кремля, видать, уже согласилась лететь в мой городок. И они, приняв для себя сие решение, действительно могут спать спокойно - пусть. Камера переходит с лица на лицо. Одни пускают слюнку. Другие плямкают губами. Спящие красавцы в царстве Морфея. Их не будят даже паузы в гипнотической говорильне. И даже, когда нет аплодисментов. Это соседи охраняют сон соседа. Он ведь доказано живой. Совсем как я на своем ложе. И он, не исключено, тоже отключает свой внутренний телевизор. Только полностью.
Да. Последний волшебник - серьезный волшебник, он несравненно могучей предшественника. Он вполне достоин звания Чародея. От него прямо-таки разит колдовством. Он на сцене не сидит, а восседает, и в отличие от многих, не спит. Медленно, но гулко стучит он дланью по краю президиумного стола. Это он поясняет недремлющей, значит, непокорной части зала повиноваться Голосу Нового Мышления и поехать, всенепременно поехать в далекую, но близкую его помыслам Тьфутаракань, в которой так много мух из-за ее звания заброшенной глубинки. И в которой живу я. Сонный, как муха. Пусть "увидют и осознают, значит".
По выражению лица я догадываюсь, что он сильно разгневан неповоротливостью мыслей бодрствующих, хотя и стремится это скрыть. Ведь он более интеллигентен.
От моего внимания не ускользает ничего. Вот он встал, резко но неслышно для меня и спящей публики сдвинул стул. Тишина звенела, а стул намеревался упасть. Стулу Чародея падать не положено, это способно перерасти в международное «стулотрясение». И один из рядом сидящих сподвижников «поспешно» не дает стулу упасть - самоотверженно восстановил статус-кво трона на все времена.
Чародей-колдун слегка улыбается, как это делают резиновые лица западных политиков. Головой кивнул, суть, поблагодарил. Но во взгляде я вдруг улавливаю презрение. Только миг. Зарница в ночи. Мимолетное откровение… Это, пожалуй, замечаю только я. И еще, возможно, он сам. Разве для этого надо добавлять звук в телевизоре? И вот он исторически открывает рот и по всей вероятности объявляет на весь зал, - значит, на весь Союз, к экранам голубым прильнувший, то, что в далеком городе живет человек, молодая душа которого круглосуточно жаждет и требует новизны. В отношении мух - тоже. И этот человек валяется сейчас на бабушкиной софе, смотрит на съезд по молчащему телевизору и надеется, ой как надеется, что...
- ...Все мы пойдем навстречу чаяниям молодой души и, приехав в его мушиный рай и под его неусыпным наблюдением перебьем всех злых и кусачих тьфутараканьских мух. Кто "за"?
- О-о, только без меня, - поражаюсь я, очнувшись, его наглой прозорливости. - Я уже передумал! Я хотел не этого! Вы - призрачные тени другого маленького мира. НЕ ЭТОГО! И я хотел НЕ ЭТОГО! Вы, карточные клоуны из "Алисы"! Я хочу НЕ ЭТОГО!
- Кто "за"?!
- Но я не хочу-у! - мысленно кричу я в беззвучье телевизора. И, как в ответ на мой немой вопль, что крик того "пятого микрофона" вначале «отключенного» мной, все в зале встают, вконец пробуждаются, вяло вздымают руки и небрежно аплодируют в сторону президиумного стола с которого грозным победителем их сна поднимается великий Чародей. Наверное, в эти мгновения звучит гимн. Затем зомбироаванная толпа не спеша покидает огромный туманный зал. Везде включается свет. Чародей, кстати, тоже хлопает. Он лично одержал очередную победу. Его очередной сеанс Всесоюзной магии окончился. Он аплодирует самому себе, а мне лишь косо посылает эту пресную резиновую улыбку - все вы, мол, прыткие, пока самих петух не клюнет кое-куда.
И в такой поворотный миг истории я не прибавил телевизору громкости. Я и тут проявил характер, пусть и характер дворняги. И еще разглядел в первый раз, разглядел свою Мисс Перестройку! Она за меня! Я за нее! Но молчаливо! Как вот сейчас – по немому телевизору. Потому, что не было даже капли сомнения в том, что если я вдруг прибавлю звук, то услышу то же самое, что "слышал" беззвучно.
И я же-таки потом убедился в этом наяву! Включил звук, когда на экране, и снова - у пятого микрофона! - ярился очередной бунтовщик с непропорционально огромным лбом, и маленьким лицом. Наверное из меньшинства бодрствующих.
- Почему!? - и вправду кричал он. - Почему наша группа должна выполнять эту, так-зать, работу!?..
Я на всякий случай запоминил его лицо, потому что знаю – такого уж точно изберут вскорости лидером какой-нибудь очередной ужасной партии, или фракции. А потом сразу вырубил звук. И подумав еще малость, совсем выдрал регулятор громкости с его кишками. Выбросил, чтоб не было соблазна восстановить, в недра деревянного сортира, одиноко благоухающего в нашем неприглядном дворике. Все пыталось дышать по-новому, но только не этот туалет...
Мухи взлетели с густой пленки содержимого, испугавшись всплеска. Они летали по туалету, двору, по моему помещению, страшась Перестройки. И жужжа на нее. Регулятор громкости шел ко дну.
Перестройка, пока молодая, но совсем нескромная особа, уже требовала жертв. Как и каждая леди. Пусть даже монстр...
Вторжение
Наконец-то я вылез наружу!
В тот момент не было рядом никого, кто бы поздравил меня с этим. Ведь это произошло в одиноком дождливом декабре, где на улице, по которой мне захотелось прогуляться не было никого. Со мной "случился" день рождения, и я решил навестить своего приятеля. Он жил в другом конце города, но я, не пожелав ехать в громыхающем трамвае, предпочел пройтись пешком по вечерним мокрым улочкам. Мне всегда нравилась такая ненастная «полузимняя» погода нашего южного городка. Нравились, вызванные ей грустные философские мысли. Потрепанный черный зонт отца надежно предохранял от тяжелых дождевых капель, и я с удовлетворением обнаружил, что наконец-то нахожусь не в каких-нибудь кремлевских кулуарах, а среди холодных незамысловатых пейзажей родного захолустья.
Все, как и обычно было тусклым, неприглядным. На город будто бы пролился особый радио-ядовитейший дождь, и город словно вымер. Лишь изредка по нему шастали яркие желтые "луноходы" милиции и сновали бледно-мертвенные кареты "скорой". Они взрезали тусклым светом фар мерзлый туман. Еще попалась навстречу толпа зеленолицых хиппи, предложивших спичечный коробок травки за папин зонт. "Последняя, бр-р-рат!" - бубнил окоселый вожак, норовя сунуть мне под нос приоткрытую коробку. - "Попробуй - классная анаша."
Я вежливо отказался, ощущая во внутреннем кармане куртки - тоже папиной - бутылку портвейна. Стоит ли добавлять к вечеру что-либо еще, когда и так все на месте! - Хороший зонт, красивый зонт - продолжали клянчить хиппи. - Сейчас таких не увидишь. Мож, все ж произведем "ченч"?
- Хиппи! - ответил я им, пытаясь отыскать в голосе ораторские нотки. - Вы хиппи или цыгане?.. Но поступок ваш я оценил. Ради красоты вы пожертвовали самым... последним. Что не забывается. О вас когда-нибудь напишут. Честная правда!
- Честная правда?.. – ухмыльнулись длинноволосые, подозрительно нюхая воздух возле меня, хмыкнули растерянно, и скрылись, оставив под конец на моей шляпе невесомую вуаль наркотического дыма.
Стало опять одиноко и тихо. Все напоминало затяжной детский мультфильм "Ежик в тумане". Прекрасная картина, знаете ли! Такая же «бледно-сочная» и «грустно-живая»…
***
В тот момент, наверное, и родилась наипервая на странную тему, тщедушная мысль - а не свалить ли отсюда. От вечно повторяющихся промозглых серых дней рождений, от немых депутатов и телевизоров, от этой оказавшейся весьма прожорливой Особы Леди-Монстр… Но мысль показалась неудачной, трусливо-предательской, и я небрежно отверг ее, обозвав пустой и ненужной затеей. А обиженная мысль забилась в какой-то уголок подсознания и затаилась до поры, не исчезла – зараза такая! И как потом выяснилось, оказалась довольно живучей, стойкой, обратясь в скором времени в моего заклятого врага. Она потом подняла на борьбу со мной массы таких же затравленных и пошлых мыслишек, вознеся над своими серыми боевыми рядами яркое знамя с шестиконечной звездой. Я не понимаю, как им удалось победить: ведь они были абсолютно недисциплинированны! И не знаю, как могла так быстро развиться и распространиться по моему еврейско-совковому мозгу сия «просионистская болезнь», сугубо казалось, мне чуждая и далекая по причине отсутствия во мне всяческих политических воззрений. Черно-белый телевизор без звука, казалось, полностью устраивал, а тут потом такое в голове началось!..
Вероятно, у них тоже там были свои бесконечные сессии, заседания, съезды... Моему воображению рисуется картина, где все эти мысли в «реальном времени» трансляции, собрались в огромном Кремлевском Дворце Мозга, а взбунтовавшийся соперник - эдакий "мыслишка-головастик", стоит возле пятого микрофона, и рубит ладонью эфемерный «телевоздух», оглашая громовым писком мою черепную коробку.
- Почему! - он заместо "почему" говорил вообще-то, "поцему", с рожденья так шепелявит, или нет переднего зуба, леший его знает. - Почему мы не драпаем отсюда! С какой стати мы должны оставаться здесь, если у них тут на флаге звезда всего лишь о пяти концах, а у нашей - шесть концов?
- Не совсем так, - поправляю я с трибуны. - На израильском флаге изображен щит Давида, а не звезда. И тем более для меня не путеводная. Нам не по пути. Извините.
- Глупости какие!..- деланно возмущается Головастик. - А культ личности был нами развенчан еще на предыдущем съезде! Однако мы по сей день вынуждены следовать прихотям какого-то молодого маразматика. С чего это мы должны выполнять его работу? Его, который вообразил себя великим волшебником и нашим руководителем, и который вовсе не волшебник и не наш руководитель, а законченный дебил, в жилах которого почему-то течет еврейская кровь, и которому нечего делать в Совке (взмах рукой), который упрям, как осел (взмах рукой), и который в сущности, так-зать, не-у-дач-ник, до сих пор не имеющий ни-че-го своего (решительный взмах рукой)!
Так и хочется сказать: он тряс руками, что отмахивался от мух, которых недоубивал. Вот теперь и расплачивается.
- Как же так? - продолжал я слабо защищаться с трибуны. - А моя воля? А право выбора? И наконец, сейчас выключу микрофон, будешь знать!
Но мои выкрики подавляются оглушительным улюлюканьем и свистом, раздаются обструкционные хлопки, а сидящий по мою правую руку еще одна мыслишка-предатель-председатель вскакивает и демонстративно выбивает из под меня стул.
- Съезд! Кто, так-зать, за выезд? - гремит "пятый микрофон".
- Но я не хоцу этого! - еще сопротивляюсь я, сидя на полу... Я почему-то тоже стал шепелявить!
- Кто "за"? - вновь рычит мой идейный враг, уже карабкаясь на сцену.
- Я не хоцу-у-у! - разносится в ответ одинокий вопль в притихших стенах Кремлевского Дворца Мозга, и я резко тяну на себя бархатно-красную скатерть с огромного президиумного стола. И огромный «президиумный» графин падает на то место на моих плечах, где раньше находилась голова. И меня обдает водой, как обдает в испуге холодным потом…
Охота на крокодилов
Мой друг проводил дни своего молодого бытия в небольшом деревянном домике на окраине города, возле ужасно смердящего комбината. В дальнейшем комбинат успешно приватизировала одна таинственная акционерная компания, полностью состоящая, как потом выяснилось, из жуликов. После приватизации здесь больше никто не работал, а комбинат спокойно и по-деловому разворовывался теперь уже простым населением. Но пока что, комбинат работал и смердел…
Друг обрадовался моему приходу, и мы, довольные встречей, спрятались в недрах дома, что весь вечер надежно защищал нас от клубов едкого заводского пара. Тот иногда бесцеремонно заползал в запущенные открытые подъезды и подвалы соседних "хрущевок". О, этот запах! До сих пор помню твой противный, но «близкий нюху» кисловатый вкус чего-то тухлого.
Приятель жил, как и я, в основном, один, и работал слесарем-сантехником в ближайшем к его дому ремонтно-строительном управлении. Однако не стал пьяницей, не стал дебоширом, а напротив - оставался интеллигентным начитанным человеком, который помимо того, что являлся передовиком в своей бригаде, еще очень любил настольный теннис. Бригадный чемпион. Обыгрывал всех. Потому, наверное, не входил в пьющее руководство. Кроме того, любое руководство любит большой теннис, а не настольный.
Мы развалились на роскошном старинном диване, с наслаждением поглаживая теплую потрескавшуюся кожу пуфиков. Другая "сидячая" мебель в этом однокомнатном сарае с двориком в придачу, уже или пока отсутствовала. В наших ногах радостно заурчал жирнющий и бесформенный кот, и мы наконец налили по стакану.
- За тебя! - гордо улыбаясь, сказали мы друг другу, и опрокинули портвейн в себя. Потом повторили опять, а после небольшой закуски мой знакомый встал и сообщил пренеприятнейшую – для меня - новость. Он торжественно объявил о своем намерении посмотреть телевизор. Мне сразу стало тоскливо, и я в смятении вскочил с дивана. Даже не заметил, как наступил на скрежещущего от возмущения кота. Я спросил, затаив дыхание:
- А регулятор громкости у НЕГО есть?
- У кого, дядя? - удивился друг, уставясь на кривляющееся подо мною животное.
- У НЕГО! - я жестко ткнул пальцем в сторону чудовищного ящика, ехидно выглядывающего из-за спины собеседника. Затаившийся в углу мертвый экран пока молча отражал яростную схватку кота с моими ногами. Потрясенный хозяин взял мою руку, и с тревогой заглядывая в глаза, извлек из под меня жалобно мякавшее животное.
- Да, у НЕГО есть громкость, - осторожно заметил приятель. - Хотя ОН ничего не показывает. Кинескоп перегорел. Уже давно. В этом-то и весь кайф.
Он почему-то вздохнул и посмотрел вниз.
- О-о! - слегка изумился я в свою очередь, готовясь еще раз испугаться. - И как же ты смотришь… ЕГО?
- А я и не смотрю ЕГО. Зачем смотреть ЕГО? Я слышу ЕГО звуки, разговоры, музыку…
- Страшно не бывает?
- Ха! Это во много раз интересней радио, дядя! Самое главное, ты прекрасно понимаешь, что там передают.
- А что показывают?
- Понимаю и что показывают. Не умничай... И даже сочувствую большинству, которое еще и видит все это.
Сразу вспомнились почему-то, лица моих спящих депутатов - сотни тяжелых век на обвислых щеках, бледные опухшие уши. Неужели он прав!
- Почему? - вяло спросил я, уже смутно предчувствуя, его ответ.
От старого приятеля исходило что-то чуждое, но знакомо действующее на мою волю. Опять проделки Леди-Монстр!.. Такого у него не было никогда. Я не мог с ним полноценно беседовать! Не мог иногда главенствовать в разговоре! Парень был явно нездоров.
- Да потому дядя, - продолжал не терять бедняга серьезности, - что, как мне кажется, кинематограф, и отечественный и зарубежный за ужасно короткий срок претерпел какую-то странную «катаклизьму».
Мой друг таинственно помолчал, а затем продолжил, виновато моргая :
- Понимаешь, все стало странным образом специализироваться на сантехнической теме. Показывают, видно, только слесарей с ихними друзьями, семьями, знакомыми, и разговоры там лишь об инсталляции. Мне, дядя, конечно «смотреть» сие не в тягость, даже некоторое удовольствие нахожу, а вот остальным, у кого кинескопы еще не сгорели, завидовать приходится мало.
- А в твоей голове, или извиняюсь, башке часом кинескоп не перегорел? - поинтересовался я проникновенно, и тут же сорвался - вообще, я иногда человек непредсказуемо диких эмоций: - Что за чушь, в самом-то деле! У меня что, нету такого? Вот я-то как раз и вижу там все! Как и остальные люди! Нор-маль-ны-е!
Тут меня пронзило чувство жалости к нему, но заподозрив, что жалость намеренно может исходить от него же, я собрал все свои внутренние силы, и не глядя в его сторону, сказал:
- Если не веришь, идем ко мне. Убедишься, что не вру. Увидишь - там совсем другое. Честная правда. Я не боюсь. Меня не обманешь. Какие к черту, слесари? Какая «катаклизьма»? Ты приглашаешь смотреть твой телевизор. Он кроме самого себя ничего не показывает. Ты тут один совсем спятил что ли? Мой телевизор по... м-м, техническо-моральным соображениям временно лишен звука. Это ладно. Допускается. Однако, милостью Эфируса пока дает изображение. Поэтому меня не обманешь. Что из того, о чем там будет гудеть твой чертов чревовещатель?
Приятель неожиданно оживился.
- Так я и понял, - сказал он. – У тебя что-то похожее. У твоего нет звука. Я всегда знал - ты не из тех. Ты тоже из наших. С телеотклонениями. Прости. Сам признался.
- Но ведь есть же разница! - вскричал я, будто воззвал к небу: "есть же справедливость!" - Вот, гляди!.. У тебя программа имеется на эту неделю?
- Есть, - хмыкнул довольно хозяин. - Там. В прихожей. За обувной полкой. Кажется.
- Сердобольные соседи, небось, подкинули?
- Да нет. Сам купил. В киоске. Читаю, знаешь. Иногда. Для разнообразия. Дя-ядя. Эту еще не успел.
- Презираешь. Думаешь, я тебе враг. "Читаю иногда". Ну-ка...
Я вытащил в прихожей из-под грубых объятий «грязнорабочих» сапог приятеля обезображенную мокрую газетенку, и осторожно развернул на середине.
- Вот! Все написанное здесь полностью соответствует тому, что должно быть там... и наоборот! - постарался заключить я уверенным тоном. - Сейчас, например, будет западный триллер-боевик "Охота на крокодилов". Неплохо снят. С головокружительными гонками. С трюками. С любовными сценами. Я слышал об этом фильме. Но хочется и посмотреть! Это невозможно просто слушать! Это надо смотреть. Наверняка, фильм качественно исполнен. Да-да! А по-твоему выходит, мы целый вечер должны внимать разговорам ассенизаторов в том лакированном сортире?
На мгновение мне показалось, что телевизор, будто нарочно источает соответствующий запах.
- Утилизируй его немедленно! - вновь заорал я, однако, сохранив последние остатки терпения, попытался сосредоточиться вновь. - Или вот, после фильма начнутся новости. Гм. Ты уверен - это будут новости мира сантехники, а не что-то другое? А если переключать каналы? Ведь есть много всяческих передач!.. Потом, сразу за новостями здесь следует "Спокойной ночи, малыши". - Я спрятал сырую программу за спину и вызывающе устремил взор на опущенную голову сконфуженного оппонента. - Скажи-ка, ты считаешь, песик Филя - сантехник?
- Сантехник, - стыдливо и грустно произнес друг.
- Вот как?.. И поросенок Хрюша, и заяц Степаша, и эта, как ее там, ну премиленькая такая ведущая, они все слесари-сантехники?
- Все, - последовал тихий ответ, и мой товарищ, не дожидаясь дальнейшего продолжения странной беседы, спокойно включил телевизор, затем сходив на кухню, принес бутылку коньяка.
- Будем смотреть "Охоту на крокодилов", - сказал он, открывая коньяк. - Обещаю, скучно не будет. Разве, что чуточку - мне. Иногда надоедает одно и то же. На всех передачах. На всех каналах. И сточных и очистительных. На всем свете... Но ради тебя и нашей встречи готов быть заинтересованной стороной. И что б ты там ни говорил, дядя, действие, судя по названию, будет разворачиваться в лишенных тайн городских канализациях. В зловонных реалиях сливных систем.
- Ты ненормальный, - устало заключил я, поднимая рюмку. - Ты отвык от людей, и готов прогнать от себя каждого. Циник.
- «Взаимна» и «аналагычна»...
- Но сегодня я останусь. Почему - не скажу. И запомни, если мне не понравится э-э ... кино, то я опять наступлю на твоего кота. Это мой тост. Лехаим, боярин! Думаю, ты знаешь, что делаешь.
Тем временем старенький телевизор разогрелся, и мы услышали первые звуки. С непривычки у меня слегка закружилась голова, и запищало в ушах - так давно я не слышал ЕГО, а может давно и не пил ничего такого, как тот прекрасный коньяк. Мы вновь уселись на диван, и стали «смотреть» телевизор. Если, конечно, не назвать наше поведение тупым разглядыванием слепого экрана и кнопок под ним. Внезапно на меня напал приступ истерического смеха, но он неожиданно исчез, как и появился, вызвав лишь косые недоуменные взгляды зрителей - захмелевшего хозяина и придавленного кота.
-..."канского художественного фильма "Охота на крокодилов", - многообещающе произнес женский голос по ту сторону экрана. Фильм начался. Мой приятель сосредоточенно уставился туда, тихо шевеля губами.
А там уже происходили увлекательнейшие события.
"Ну хорошо, господа", - услышали мы, - "А разрешение на вход сюда у вас есть?"
"Вот наше разрешение. Получай!" - не замедлили ответить на вопрос более мужественным голосом, и раздались оглушительные хлопки выстрелов, сопровождаемые отчаянной руганью и криками.
- Так я и знал, - горько усмехнулся мой товарищ, кивнув в сторону телевизора. - Постоянно, когда заходишь к кому-нибудь по вызову, приходится подолгу с ними объясняться в дверях: кто ты, с какого стройуправления, настоящий слесарь, а может, алкаш... И эта беседа, как правило, продолжается, пока у них окончательно не прорвет остальные заржавелые трубы. Слышал, как громыхнуло-то, а?
- Скорее, скорее! - доносятся с экрана задыхающийся тревожный возглас под торопливый гулкий стук боевых полусапог в лестничном проеме.
- Соседи эвакуируются с затопленного этажа, - сухо комментирует приятель, - Или наоборот, поднимаются для разборок. Явление знакомое. - и выражение лица товарища в эту минуту такое скорбное, такое нейтральное, что ни я, ни кот не смеем ему возражать.
Действие, судя по звуку, стремительно переносится на улицу. Взревели мощные двигатели шикарных машин, и искусно оформленная визгами тормозов на виражах погоня продолжается на полупустых ночных автострадах. Я это, естественно, не вижу, но...
- Все понятно, - еще более мрачнеет друг. - Какой-то слесарь раздолбай забыл закрыть после себя крышку канализационного люка посреди дороги. Такой же случай, помню, произошел годика три назад на соседней улице. Так опытные шофера, кто сразу замечал, так же громко тормозили, резко сворачивали, и на полной скорости объезжали то место. Матерились страшно, но вот наблюдать было одно удовольствие. Они проносились мимо, как заправские каскадеры-смертники. Помнится, их многотонные "КАМАЗы" и "ЗИЛы" были доверху нагружены всяческим мусором, и отходами с комбината. Так вот, они вдруг наклонялись на один бок, а их колеса бешено крутились в воздухе, будто ими грузовики всем приветственно махали. Ха! Они обдавали зевак с ног до головы доброй порцией грязи, но это толпу не разгоняло. А водилы, что не успевали вовремя свернуть, на всех парах так и в-в... Короче, дядя!.. Сколько же техники тогда было погублено, мамочки!
- Ну люк-то закрыли? - лениво поинтересовался я, не сводя глаз с телевизора.
- Закрыть-то закрыли, - продолжал приятель, так же еле ворочая головой. - Но ненадолго. Слесаря-алкаша того-то, что был виноват, нигде не нашли. Пока не догадались, что он там остался. Пришлось опять открывать канализацию, и вытаскивать - еле живого и пьяного вдрабадан. Вид его был столь страшен, что, наверное, он распугал там всех крыс и без волшебной дудочки.
- Что же за гадости ты рассказываешь! - поморщился я брезгливо. - С тобою даже сидеть противно. Твой способ, каким ты смотришь телевизор, действует на окружающих гипнотически-разлагающе. Народный воспеватель дерьма! Посмотри, как ужасно выглядит твой кот! Скажу прямо, я поражен - и неприятно! - переменами, произошедшими в этом доме. Опомнись, дружище, ты ведь не был таким! Восстань и отряхни с себя прах продуктов инсталляции! Ты весь увяз в канализационной трясине! И твой моральный облик стал подобен тому "страшному вдрабадан" слесарю, этому бедняге, вытащенному из адских уз дренажных систем. Открой, открой свои внутренние очи, о слесарь-интеллигент!.. Ты ведь передовик!
Увы, мои увещевания не действовали. Теннисист-сантехник и его кот не выносили подобного рода проповедей. Поскольку, не обращая ни малейшего внимания на слова, полные сострадания, неблагодарный сантехник вдруг заметно оживился, и тыча трясущимся от волнения пальцем в матовую бездну кинескопа, воскликнул:
- Дядя! Нет, ты смотри, смотри, что показывают! Новейший модернизированный унитаз с биданом! Последний писк итальянской моды! Дворец Белоснежки! Оснащен абсолютно всем, что пожелает клиент-покупатель и его дражайший зад! Полный комфорт, как в кресле пилота!
Тем временем с телединамика, как назло, доносился следующий «загадостный» диалог:
- Тебе нравится мой маленький подарок, милый?
- О-о, он так же прекрасен, светел и чист, как ты! Я и не знал, что когда-нибудь буду настолько счастлив.
- Он теперь твой. Береги его. Это - символ нашего хрупкого счастья. Всегда, когда тебе вдруг станет плохо и тяжело, вспомни о нем и увидишь, как через минуту почувствуешь себя легко и свободно.
- Какие вы хорошие.
- Ты не поцелуешь меня?
- И тебя (чмок!), и его (чмок!), и вас обоих (чмок! чмок!)...
- Не спеши... Подожди, подожди... Не надо тянуть, порвешь, дурачок... Нет, не там... Так. Так (бум!). Ты чуть не разбил его! Ха-ха!.. О, это фантастика! Да. Да...
- Наконец-то разобрались в инструкции, - удовлетворенно констатировал мокрый от возбуждения товарищ. - Еще бы. Вещь-то не простая, дядя. Нежная вещь, - и он задумчиво погладил дремавшего кота по облезлому хвосту. Хвост напоминал закопченную свечками полуосыпавшуюся ветку ели.
- С Новым Годом! - обрадовано провозгласил я и отправился на кухню. Бутылка с ее содержимым, разумеется, перекочевала туда вместе со мною, а безнадежно свихнувшийся хозяин и его кот остались дослушивать боевик.
Угрюмый и растерянный, я последовательно уничтожал коньяк без закуски, и предавался невеселым размышлениям. Мое сердце скорбело об умершем в этом доме кинескопе. Затем все стало восприниматься с трудом.
Помню, два раза открывал дверь. В первый раз я открыл дверь и искренне воскликнул: "Этот телевизор тебя до добра не доведет!" - на что услышал злорадное: "Доведе-ет. Он сам об этом сообщал. Как-то ночью."
- Псих! - бессильно взвыл я тогда. - Просто псих какой-то. Дурака с ума сведет!
- Ты зато умник. Без регулятора-то звука. - Последнюю фразу, кажется вставил кошачий новогодний хвост, и я лишь тогда понял, что здорово влип. Ослабленное сознание играло со мною в логические прятки.
Потом отчетливо помню, как в той комнате из телевизора вырвался женский пронзительный вопль: "Помогите! Помогите же!" - и я, опять открывая дверь, восторженно вопросил-возликовал: "Они провалились наконец туда? Провалились? Все до одного?"
- Пошляк, - холодно фыркнул в мою сторону друг, а может и кот, или даже Другокот, большой, жирнющий, бесформенный Другокот.
И еще помню, как некоторое время спустя пресный голос откуда-то сверху сурово произнес: "Сударь, вы скотина. Вы выжрали весь коньяк... и пиво из холодильника, дядя!.."
И тогда я неуклюже вскочил и прижав к груди голову, из которой доносился пресный голос, тихо-тихо заплакал.
Разведка боем
Следующим сырым и солнечным утром мной меланхолично наблюдалось с дивана, как хозяином дома делалась во дворе физзарядка. При моем прескверном настроении и соответствующем состоянии мне ничего не нравилось ни в товарище, ни в том, чем он так усердно занимался.
Создавалось впечатление, будто его сильно ударили гантелей по животу, да еще наподдали ногой чуть пониже - так он прыгал, приседал и ухал, корча ужасающие гримасы. Его слабоумный кот висел рядом, зацепившись за самую низкую ветку скользкого куста. Боясь сорваться, он ощупывал грязным хвостом влажную землю. Совершенно несамостоятельные создания!. "Наверное, так разминаются перед игрой в теннис." - подумалось вяло.
Физкультурник увидел меня в окне - узнал-таки! - и знаками показал идти на кухню завтракать. Жадно принюхиваясь к запаху горячей яичницы, я направился к вожделенной сковороде. Путь мой проходил мимо телевизора. "Верни мне ключи" - потребовал он женским голосом из сериалов - "Верни ключи и расстанемся друзьями".
- Разводной или на тринадцать? - поинтересовался я, выдергивая вилку из розетки. Квадратная особа удивленно пискнула в раздумье, но подходящего ответа видать так и не нашла.
- Так-то лучше, Мэ-эм, - сказал я, возликовав в душе, и сел уплетать яичницу...
***
В последствии я еще раз с удовольствием вспомню о ней. О яичнице. Даже, несмотря на то, что мой завтрак сопровождался выкриками со двора: "Телевизор от телевизора недалеко падает!.." "Каков хозяин, таков и телевизор!.." "Скажи, кто твой телевизор и я скажу кто ты!.." - и абсолютно маразматичное: "Телевизор свинье не татарин!.."
Воспоминанья нахлынут спустя два года, среди полупустых рядов стройных кресел, в стерильном салоне израильского "Боинга". Тонкобровая стюардесса с учтивым достоинством, присущим дочерям востока будет предлагать приятно упакованные аппетитные яства-лакомства, а мне захочется только той яичницы, дымной яичницы. С того субботнего холодно-солнечного утра, где остался делать зарядку столь близкий сердцу и слегка голодный Другокот, умеющий что-то прощать и чем-то жертвовать.
"Почему, о друг, ты сейчас не со мной!" - в тоске буду взывать я, разглядывая неземной костюм стюардессы. - "Прости, прости мне тот коньяк, лишь явись сам, а с собой захвати свою шипящую глазуньей закопченную сковороду..."
Пресный желток луны равнодушно висел в иллюминаторе… И внезапно превратился в стремительную звезду. Она игривой искоркой влетела в самолет и зависла пред моим носом, насмешливо покачиваясь.
- Головастик! «Пятый микрофон»! - удивленно вскрикнул я, уловив проступающие знакомые очертания.
- Без фамильярносцей! - солидно процвикала мысль, и окончательно сформировавшись, спросила нахально. - Цему так обрадовалца? Борьба только натинаеца!
Я просто взбесился от его слов:
- Как?! Я же смирился с решениями съезда! Мне даже пришлось поменять страну! Я сделал от-вет-стве-ннейший шаг! Результаты этих мер налицо! - я кивнул в сторону сумок, что валялись рядом под свободным креслом. - И потом, мы же в конце концов расстались друзьями!
- Мы никогда не были друзьями, - холодно и злобно прошипел головастик, делая свои чиновничьи ударения на каждом слове. - И для меня является высочайшим позором сознавать, что все мы до сих пор обитаем в твоей дрянной и тупой башке! Ты, молодой скучающий идиот, никогда не понимал этого! Я и мои, так-зать, единомысленники всегда будем находиться против тебя в оппозиции. Пока ты там собирался и бегал несколько месяцев по военкоматам, ОВИРам, и прочим отхожим местам, тебя никто не трогал. Однако не думай, что все эти полгода мы сидели, сложа руки! Нами была проделана колоссальная работа по созданию политического общества "Память", лидером которого, ха-ха, является ваш покорный слуга! - и головастик горделиво оглядел висящий на нем широкий (вдвое больше него!) галстук с драгоценной заколкой.
- Ты возглавил антисемитское грязное общество "Память"?! - От негодования я чуть не задохнулся. - Да как ты посмел, свинья!
- Небось, жалеешь, что свиделись вновь?
- Дурак. Я тебя жалею...
И вдруг я понял о какой "Памяти" идет речь!
- Вы ничего со мной не сделаете, - угрожающе-тихо процедил я сквозь зубы, тоже начиная нажимать на каждое слово. - У вас ни-че-го не выйдет. Я поживу там немного, и вернусь. Если захочу. А "Память" пошли-ка подальше. Например, отлавливать крыс или давить мух в моем городе. А того лучше, пусть твои казачки посмотрят "Охоту на крокодилов" без кинескопа.
- Ты не вернешься туда, - убийственным тоном проговорил оппозиционер. - Ты и не захочешь вернуться. Для тебя теперь не будет ничего важнее, мучительнее и даже чище нашей "Памяти". Ибо мы уже не дадим тебе покоя нигде. Прошлое нами не забывается. "Память" не прощает таким, как ты.
Головастик торжествующе вспыхнул и исчез. Едкий дымок, появившийся после него, защекотал ноздри, заставив поспешно отвернуться к иллюминатору. Глазунья-луна качнулась, скатившись вниз. Наступал тропический рассвет. "Боинг" поворачивал над Средиземным морем в сторону Тель Авива.
- Предатель и сволоць, - хрипло повторял я, растирая слезы по носу. - Какая зе ты сволоць!..
***
Прикончив яичницу, я решил предложить приятелю выйти погулять - не спеша пройтись по центральной части города, обсудив на ходу кое-какие вопросы. И в частности - трагически-наиважнейший из всех существующих на тот момент: что же в действительности с нами произошло? Товарищ странно быстро согласился: «Почему бы нет? Заодно освежишься и вернешь коньяк. Свинья…»
Когда наши выходные ботинки, соскочив с подножки трамвая, зашаркали по шумному многолюдному тротуару, первым начал я:
- Мой бедный друг! Сейчас уже не остается сомнения в том, что мы стали пленниками некой серьезной болезни. И это каким-то образом связано с вторжением в наш несчастный город явления, известного всему миру под женским именем "Перестройка"... Ты согласен со мной, дружище?
- Не солнце, а дерьмо сегодня какое-то, - ответил "дружище", недовольно щурясь и запрокинув голову. - Дядя! У меня один глаз не закрывается, а ты со своей болезнью... Интересно, а дерьмо - это солнце?
- Вот-вот! - торжествующе посочувствовал я, взяв его за локоть. - Видишь теперь, что происходит с тобой! Итак, продолжим. Да. Когда в Совке родилась эта неповоротливая Леди с неизящным, но приветливым для иностранцев именем, наши молодые души, круглосуточно жаждавшие новизны...
- Ха! "Наши"!
- Ну я и говорю! Наши души пошли навстречу...
- Так дерьмо -- солнце или нет?
- Дерьмо - это ты сейчас! - взорвался я, не выдержав, а затем в полном молчании выкурил две сигареты.
- Неужели ты не замечаешь, - начал я вновь, - что нас уже ничто не радует. Даже солнечный свет! Мы перестали видеть и слышать все, кроме тех чертовых ящиков в наших затхлых квартирах! Что-то случилось с нами. Либо мы устали, либо нечто или некто устал вокруг нас... Весь мир устал! Весь мир сидит возле двух телевизоров и устало смотрит в один без регулятора звука, и в другой с перегоревшим кинескопом! И тешит себя общей иллюзией целостности!.. А ты? Что ты себе вообразил! Ты знаешь, кого из себя представляешь? У тебя уже слезятся глаза от света! Ты не рад ясной декабрьской погоде в нашем родном городке! Тебе подавай днем на работе темные подвалы, пропахшие псиной, а вечером - булькающий сливной бачок, который ты благородно называешь телевизором!
Я остановился, потянув его за потрепанный рукав пальто. Слесарь сомнамбулично раскачивался, и всем своим видом показывал, что ему все до фени. И снова, как вчерашним вечером, мной овладела жалость к нему, но на сей раз я очень быстро взял себя в руки:
- Ты наверное считаешь себя великим переводчиком, режиссером, да? Волшебником? В твои садистские руки на ночь попадаются беззащитные, как цыплята, телепередачи и ни в чем не повинные фильмы, а ты - о кровожадный извращенец! - считаешь вольным делать с ними что угодно? Чем прогневила тебя вчерашняя "Охота"! Да я чуть не спился из-за этого!..
- Гы-гы-ы! - заржал в ответ «лунатик» и понимающе кивнул головой. - Кота моего раздавленного еще вспомни, про кота-то забыл! Совести нет, дядя!
- Молчи! - цыкнул я раздраженно. - На нас уже оглядываются.
- Пусть оглядываются, - спокойно заметил товарищ. - Пусть все знают, как ты справляешь свой день рождения. Один на один с бутылкой на кухне... Еще неизвестно, чем ты вообще занимаешься дома по вечерам. Как ты - конкретно ты - смотришь свой телевизор!
Я смущенно отвернулся, пробормотав в ответ нечто вроде того, что предпочитаю смотреть передачи в основном на политические темы.
- Ага! - согласился приятель и злорадно подытожил. - И как? Все слышно? - он безжалостно покрутил пальцем у виска. - Ты, зато великий кинокритик. Кинокретин! Сценарист с мировым именем! Среди загаженных двориков вашей улицы наверно уже давно гуляет слава, как ты всех превзошел по сумасшествию! Да я никогда не приду к тебе на свой день рождения! Я, откровенно говоря, боюсь психов и телевизоров без звука!
- Н-да, - хмуро бросил я, рассеянно разглядывая висящую неподалеку большую киноафишу. - Таких боязливых, как ты в разведку не берут.
И тут меня осенило! Стало спокойно и радостно, да так, что к нам приблизился низенький подозрительный тип - кажется из тех вчерашних хиппи - и, вглядываясь в мое лицо, осведомился, где можно поблизости достать наркотики, чтобы уколоться.
- В отделении милиции, - буркнул я, чтобы как-то ответить. Тип попятился и исчез, а я, видя все вокруг, как в фантастическом калейдоскопе, подвел моего несчастного упирающегося друга к той яркой киноафише, и восторженно произнес:
- Кстати, о разведке! Почему бы не разведать что сегодня в кинотеатрах? Почему бы вместе не сходить туда и не посмотреть настоящий хороший фильм? Настоящего западного продюсера? Качественно исполненный!
- Оп-па, понесло опять в их степь.
- Пусть он будет чуть дороже нашей безвкусицы, но разве стоит жалеть деньги на шедевры?
- Стоит. Во-первых, денег у тебя, дядя, как всегда нету. А у меня, как всегда они с собой, но это остальных не касается. А во-вторых... Ты считаешь, Тарковский - безвкусица, да? Параджанов тоже? Эйзенштейн, Михалков, Захаров курят за дверью, пока мы сидим в кинозале и смотрим "качественно исполненную" ихнюю гадость?
- Слушай, ну давай сходим, а! - почти взмолился я. - Не цепляйся к словам... и кошельку. Ты ведь просто притворяешься, что не хочешь поглядеть на что-нибудь такое... Э-да-ко-е.
- Со звуком? - заколебался вдруг товарищ.
- Конечно!
- И с изображением? - скривился интеллигент.
- Н-ну, не без этого.
- Ты что! Я ж ослепну, дядя!
- Не ори. Не понравится - уйдем без проблем. Не будь эгоистом. А каково было, когда ты заставил меня слушать твой говорящий слесарный чемодан? И ничего. Я, как видишь, жив-здоров. Не упрямься. Вдруг поможет!
- От чего-о? - зевнул приятель и неожиданно сдался, - А, ладно. Пойдем.
***
В центральном кинотеатре "Октябрь" свободно и мирно росли огромные африканские пальмы и фикусы. Крыша кинотеатра, как высокая стеклянная теплица, хранила под собой кусочек оазиса, привезенного сюда из далеких жарких стран.
Провинциальное парниковое чудо, «совдеповская жемчужина» среди грязных кварталов унылого города - как хорошо было наслаждаться этим зимой! Ибо внутри величественного "Октября" совсем не по-октябрьски порхали заморские птахи, и своими капельками помета, приветственно посылаемыми на головы декоративных рыбок в бассейне, утверждали идиллические отношения стеклянного неба и воды с подогревом. И чем быстрее разваливался наш многострадальный Союз, тем сильнее тянуло горожан к этому независимому внутреннему миру тропической природы, сокровенному союзу нелицеприятных небожителей с простыми обитателями подводного царства.
Людям тут было хорошо. Люди думали - все наружные веяния-запахи, подступавшие к "Октябрю", все эти «зеленые мухи» так и останутся снаружи! Свита сия не посмеет вторгнуться со своей монстр-Королевой в эту райскую обитель. Увы. Любое новшество сопровождается разнообразием хорошего и плохого. Хорошего и до того в кинотеатре было достаточно. А вот остального...
***
Не успели закрыться за нами широкие стеклянные двери кинотеатра, как мой попутчик тут же двинулся в сторону бассейна с рыбками.
- Куда? - запротестовал я, загородив дорогу.
-Там такие красивые ракушки, дядя, - сонно опустил глаза юный по привязанностям натуралист. -Камни разноцветные, знаешь, фонтанчики, фонарики на дне...
- Ржавые краники, - продолжил я. - Трубы гор-холод-водички, системка слива. Меня теперь не проведешь.
- Ну зачем ты так, - обиделся слесарь. - Я ведь давно не был здесь. Можно сказать, с отроческих лет.
- В этом-то все и дело! - философски поднял я палец. - Лучше пройдем во-он к тому автомату с газировкой. Пить не хочешь?
- Не хочу. И ты тоже. Думаешь, не вижу, что там приклеено сбоку? "Голосуйте за кандидата в депута"...
- Хорошо, - отрезал я. – Будем считать – ничья. Найдем нейтральную территорию. Я вижу, например, в том углу за киоском под портретами известных советских лицедеев неизвестную компьютерную жрицу наших судеб. Хочешь узнать свое будущее по компьютеру? Ты сможешь это сделать только в этом городе, только в кинотеатре "Октябрь" и только возле того столика, и возле супермодной цыганки, что отстала, видно, от табора в волжских степях, и обворовала сутки назад сразу два магазина - магазин современной одежды и электроники.
- Дядя! Может не надо! - опять захныкал товарищ. - Мы и так потратились на билеты! Знал бы я, что фильм будет таким дорогим, так остался б на улице разглядывать рожу того низенького, который искал наркотики. А теперь придется тянуть до конца месяца, как всегда!.. Вот обдирают народ, гады!
- О! А вот и наш наркот! Легок на помине, - обрадовался я, увидев его уже совсем невменяемым и скромно сидящим возле прорицательницы. Он держал червонец между грязными пальцами и лениво жаловался, раздувая широкие волосатые ноздри:
- Когда я был маленький, я точно знал, что я - это я. Но теперь когда вырос, никак не пойму, я это или не я!
"Цыганка" участливо покачивала головой, а бедняга, положив червонец на стол, принялся его тщательно и мистически облизывать. Когда наркота тихо увели под руки контролерши, приятель подошел к столику, и вопросил:
- Скажи мне, кудесник-мудесник мудов...
- Чего-чего? - не поняла та, включая монитор.
- Ладно, - выдохнул я, отстранив друга. - Выслушайте меня внимательно. Понимаете, я по гороскопу аид и меня всерьез волнует, когда закончится все это, и что станет с моим бедным городом года через два.
Воцарилась напряженная пауза. Лики великих актеров и актрис родного отечества оценивающе косились на меня с гигантских фотообразов.
- Пшел вон, дурак! - наконец прошипела яростно весталка, и выключила компьютер.
***
Я не ошибся, в начале указав, что вокруг Леди-Перестройки все пыталось дышать по-новому, но только не туалет в нашем дворе. Наверное, он действительно оставался таким вроде исключения. Все же остальные давно "перестроились". Кавычки как нельзя, кстати, ибо и перестроились, мягко говоря, условно. Просто, в довесок ко всему известному денежку плати. В том числе – в туалетах кинотеатров. А в "Октябре" поставили даже туалетного привратника, который имел особенность обезличивать души. Обезличивать и без того безликую толпу.
Когда его спрашивали, сколько стоит вход в туалет, он неизменно отвечал, будто радостный автоответчик:
- Для вас - рубль!
И каждый посетитель, отдавая свой кровный деревянный, неизменно задумывался: "Что значит: "для вас - рубль"? Быть может, кто-то платит больше? Чинуши там разные, партийные лидеры, сексоты-секритуты... А мы простой народ, вот нам и скидка... Не, а может, с инвалидов и стариков - полтинник, а так конечно - целый рубль? Или кто знает... И это его обращение "вас" - оно с большой буквы подразумевается, или с маленькой?"
С такими вот мыслями справляла свои физпотребности в ставшем платным туалете подавляющая часть городского населения. Находились и те, которые, преодолев внутренние комплексы, в открытую интересовались у бойкого мытаря ответами на такие вопросы. Как правило, эти люди выглядели пободрее и полюбопытнее остальных. На что привратник победно ухмыляясь, чеканил:
- Для вас - рубль! Для меня - ни-че-го!
Про «стариков-и-инвалидов» после его ответа уже почему-то не спрашивалось.
- А чо непонятного? - туманно пояснял он зевакам. - Дело-то нужное! На то и нужник, а чо?..
Мы и не думали туда заходить. Испугались мух. Толстых зеленых мух.
- Ты даже ей деньги не показал, скупердяй, - зачем-то вспомнил я о весталке, когда мы заходили в огромный кинозал. - Вон, болезный наш десяточку вынул, и посочувствовали. Пока не выпроводили. И то в радость.
- А ты считаешь, ответ все же мог быть?
- Кто знает, кто знает. Волхвы не боятся могучих...
"Фак!" или Маугли каменных джунглей
В кинозале, в его туманной вышине медленно погасли люстры, а на экране фосфорически-синим цветом тускло зажглось название фильма на английском языке.
- "Фак ю", - прочел слесарь-интеллигент, и нервно заерзал в кресле.
- "Чудовище", - объявил с экрана гнусавый голос переводчика.
Я забеспокоился: - У него что, насморк?
- Дело не в этом, - тихо ответил в нервном раздумье товарищ. - Я не понимаю, почему он перевел это слово, как "чудовище". У меня по «аглицкому», дядя, всегда было положительно, и...
- Не прибедняйся, - вставил я, с уважением потрогав его поредевшую волосами макушку. - Ты кончил школу с медалью, и английский тащишь - будь здоров.
- Так вот, - еле слышно продолжил слегка напуганный приятель, пока перед нами мелькали полосы иностранных титров. - Слово сие означает в общем-то довольно грязное ругательство и на наш язык в общем-то переводимо… Хотя многое из русского мата выглядит просто снегурочкой в сравнении с этой мерзостью!
Им овладела легкая паника. На нас стали шикать. Поспешно взяв его за руку, я быстро прошептал:
- В таком случае попрошу переводить тебя. Успокойся и не смотри так. Я еще помню, что произошло вчера, но все же надеюсь на твою добропорядочность. Пусть это будет исключением в виде маленького сюрприза нам обоим.
Ответа не последовало. Собеседник мрачно подался вперед, абсолютно отрешившись от всего…
На экране показывали одну из ночных улиц нашего города. Тусклый свет редких, и пока не разбитых местной шпаной фонарей заливал вместе с дождем побитую дорогу. И через нее пробегал бесформенный кот моего друга. Только сильно продрогший и похудевший. Под ним медленно появилась надпись.
- "Окраина Нью Йорка. Негритянский квартал. Конец двадцатого века", - прочел приятель.
Голос за кадром молчал. Видимо, в уме еще не перевел. Один ноль, в пользу слесаря. Я изумленно уставился на товарища, а он в ответ укоризненно взглянул на меня и покачав головой, проговорил:
- Сударь, вы скотина. Вы должны уже три с четвертью бутылки армянского! - затем закрыл лицо ладонью и немного отодвинулся к соседу.
Тем временем мокрый кот прыгает через шипящий ручей на тротуар и усаживается греться на канализационный люк возле кирпичной стены, здорово напоминающей забор вокруг нашего комбината. Самозабвенно кот вылизывает влагу со взъерошенной спины, все время почему-то косясь в нашу сторону. Внезапно крышка люка дергается, вспугнув кота, и слегка подрагивая, начинает медленно выдвигаться. Затем оттуда доносится мощный звериный рык, сотрясающий окрестности. Вспыхивают молнии, и раскаты грома чередуются с воплями шокированного тем звериным рыком кота, что спрятался неподалеку в полупустом мусорном баке. Дождь усиливается в бешеный ливень.
В течение доброго получаса припадочно прыгала та чугунная крышка люка, выпуская из себя сомнительного вида испарения и многообещающие голодные мычания разных тонов. А перед моим внутренним взором всплывал ужасный вчерашний образ пропившего последний болт слесаря-алкаша, который затаился в глубокой дренажной бездне.
Между тем вспышки, громы и кошачий крик становятся все чаще и громче; причем под интересное музыкальное сопровождение. Музыка состоит всего из двух невозможно низких органных звуков. Если сказать наперед, то не изменяясь и не исчезая в течении всего фильма, сия таинственная пара нот игралась поочередно либо медленно, либо быстро. По ситуации. Например, сейчас, пока нарастает нервное напряжение у кота и зрителей, мелодия тоже становится более напряженной, то есть, эти тяжелые звуки убыстряют свой идиотски-монотонный шаг. Со всего этого можно было спокойно свихнуться или навсегда потерять любовь к искусству.
Однако следует срочно вернуться к настоящим событиям на экране, ибо там на другой стороне улицы появляется человеческий силуэт. Силуэт главного героя фильма, которым оказывается негр. При его приближении можно увидеть на худощавом теле негра легкую куртку, не по размеру маленькую и не по сезону одетую. В некоторых местах она разорвана или же неумело заштопана. Под ней широкие клетчатые брюки, отяжелевшие от воды, и хлопающие внизу при порывах ветра по кроссовкам без шнурков на босых ногах. Голову венчает русская военная шапка-ушанка со звездой Совармии, которая тоже не завязана и шлепает одним ухом негра по щеке - такие шапки действительно считались модными в то время на западе среди празногулящей цветной молодежи.
- Ф-фак! - вкусно ругается негр странно высоким голосом.
- Дерьмо а не погода, - поясняет с экрана "простуженный" переводчик.
- Ну? – выжидательно спросил я слесаря.
Мой товарищ молчал.
Камера заставляет вглядываться в лицо героя. Оно нездоровое, отекшее, по-видимому, от постоянного употребления героина или алкоголя - чем там развлекаются ихние безработные? Глаза большие, будто всегда удивлены и в то же время придают лицу наивно-дерзкое выражение. Толстые губы отплевывают дождевые капли. Герой явно не доволен происходящим. Съежась и засунув руки в мокрые карманы брюк, он торопится через улицу. Не обращает уже внимания на водные потоки и хлюпает прямо по ним. Проходит мимо мусорного бака, наполовину залитого водой. Внутри него барахтается охрипший от воплей кот. Негр останавливается на секунду возле бака, и слегка нагнувшись, видит в глазах бедной твари ужас.
- Фак, - по-женски презрительно восклицает парень и продолжает свой путь в направлении канализационной колонки.
- Чертова свинья, - безжалостно переводит "забитый нос" со сцены, Кстати, должен признаться, что на протяжении всего фильма меня не покидало чувство некоего закодированного диалога между "носом" и героем.
- Ну-у? – нетерпеливо повторил я, толкнув приятеля в бок.
Слесарь опять молчал. Неужели его гнусавый соперник оказался талантливей?!..
Люк между тем уже открыт и из отверстия высунулась огромная чешуйчато-волосатая лапа с зелеными пальцами и длинными желтыми когтями на концах. Лапа цепляется за край колодца. Оттуда доносится очередное душераздирающее мычание, весьма схожее с ревом коровы, неожиданно сброшенной с вертолета. Парень, не сбавляя шагу, проходит мимо. При этом руки его остаются торчать в мокрых штанах.
- Фак! - слегка брезгливо и удивленно восклицает он, и передернув отвращено плечами, продолжает шагать, правда, более резвее.
- Свинский черт, - гнусаво замечает переводчик.
Мой товарищ молчит.
За спиной негра поднимается громадная хвостатая фигура...
При этой картине я ткнул товарища локтем в живот: - Что, и такие встречаются в твоей бригаде?
Он вздрогнул, и зажмурившись, замотал головой.
- Еще бы, - сказал я бодро. - Вряд ли в этом уроде можно узнать бывшего слесаря, схожего теперь с каким-нибудь ящером с острова Комодо. Который покинул несколько лет назад зоопарк, но скорее, ваш родной коллектив. И прятался все эти годы в скользких подземных клоаках. Питался он там исключительно крысами и фекалиями. Мир отвергал его. За это он, конечно, изменился до неузнаваемости, как внешне, так и характером, решив мстить людям.
Товарищ откинулся назад, и закатив глаза, еле слышно стонал.
- Еще бы, - продолжил я. - Ведь наш негр, здорово смахивающий на того толстогубого наркота, ни-че-го-шеньки об этом не знает, и потому стоит посочувствовать бедолаге.
На нас снова зашипели, а на экране в это время, ничего не ведавший о «слесаре-мутанте» молодой человек слышит позади себя стук когтей по залитому ливнем асфальту. Он слышит так же тяжелое шумное дыхание, испускаемое страшным ящером. Чувствует - судя по страдальческой мине - сильное зловоние от его дыхания, а посему все ускоряет и ускоряет шаг. Не оглядываясь, и продолжая упрямо держать руки в карманах. Его следующий "фак" теперь звучит настороженно, встревожено. Огромные глаза непонимающе глядят на зрителя, словно спрашивая о чем-то, ища чего-то, но не находя ответа. "На хрена мне это надо?" - вероятно, мечется в его проколотом мозгу шальной вопрос. Но переводчик почему-то не захотел объяснять.
Герой фильма - как написали бы старшеклассницы в своих школьных сочинениях - лишен поддержки, лишен какой-либо помощи. Он предоставлен судьбой самому себе. Решающая сцена, полная душевных мук, длится и длится, но вот - оживление! - Человекоящер напоминающе трубит в затылок, будто слоненок, принявший принудительную клизму, и переходит на легкий галоп. Времени на размышления для парня больше не остается, и он отчаянно бросает в лицо зрителя неистовый "ф-фак!".
- З-задница, - помедлив, произносит неуверенно "нос".
- Фак! Фак!..- испуганно выкрикивает негр, уже задыхаясь от бега, и вытаскивая между тем из брюк увесистый обрез калибра сорокового.
- Вот, черт! Вот, свинья! Вот, задница! - лихорадочно цитирует русский толмач. И два низких звука тихопомешанного органа уже с «безудержным аллегро» сопровождают погоню среди видневшихся в ливне слабо освещенных трущоб черного квартала. Не оборачиваясь, парень стреляет...
- Вот здесь, в этой сцене, - зашевелился приятель. - Можно разбить фильм на две части. Здесь как раз момент истины.
- Как звать негра-то, хоть знаешь? - досадливо перебил я.
- Да откуда ж мне знать, дядя! Ты нормальный?
- Ведь обещал переводить, фак-ю!
- Ни фига я ничего тебе не обещал, придурок. Дай досидеть спокойно, фак-ю. Ты мне всю плейшнер, профессор. Что я, зря платил, что ли?.. Назови сам, как хочешь: Поль Робсон, дядюшка Том, Джек, Муслим Магомаев!...
- Джек! - восторженно прошептал я, выпучив, как у «Джека» глаза, - Это так необычно! - и еще сильнее «вперился» в экран.
Мощные хлопки полуавтоматического обреза перекрывают вой монстра и вспышки огня из дула намного ярче всполохов молний. Все это безусловно дает впечатляющую и обнадеживающую картину, играет в пользу героя, но доблестный герой этого не видит. А потому:
- "Фак! Фак! Фак!" - разносится по безлюдным улицам визгливый крик, хозяин которого беспорядочно отстреливался от настигавшего чудовища.
- Свинья! Задница! Мать твою! Вот чертов засранец! - еле поспевает за Джеком переводчик, точно комментатор в будке на хоккейном поле.
А чешуйчато-волосатая лапа страшилища уже по-садистски радостно бьет парня по плечу, с треском раздирая куртку на спине, и щуплый Джек драпает со всех сил по мутным потокам, испуганно разнося "факи", выстрелы и брызги направо и налево!..
И вдруг - о, чудо! - один из сорокакалиберных зарядов попадает в цель! С цирковой точностью -прямо в сердце монстра! И тот медленно, грузно валится в лужу. Жутко выдавливая свой последний в жизни рев. Извергая себе на зеленую морду водопады крови и бледных внутренностей.
О, что это был за рев!.. Тут следует вновь обратиться к спортивным образам. Если, к примеру, записать на магнитофон звуки которые издают одновременно десять штангистов в толчке (прошу опять же не путать с толчком деревянным в моем дворе, хотя разница в чем-то и не существенна), то уверен, каждый услыхал бы то же самое. Мой совет новоиспеченным продюсерам, что случайно всплыли с застойного дна по изволению великой Мисс - почаще смотреть такое. Или же посещать стадионы. Вы откроете неиссякаемый творческий источник, насыщенный всевозможными звуками и речами, подобным этим суперамериканским звукам, и страдающим гайморитом «неорусским» речам! О, молодое племя кинодраматургов-переводчиков, милостиво извергнутое из чрева зубастой Перестройки с таинственно-западного острова Комодо! Прислушайтесь к нашему с ней совету, и будьте счастливы на всю оставшуюся...
Негр останавливается.
- Фа-ак, - тянет он, восхищенно задыхаясь.
- Ни хрена себе, - умиротворенно подтверждает переводчик.
- Он, наверно, теперь миллионер после этой роли, - предположил я.
- Скорее, миллионегр...- подал голос слесарь.
Не спеша, Джек возвращается к поверженному чудищу, которое уже хрипит и дергается в цепких объятиях смерти. Одна рука победителя устало держит смотрящий в лужу обрез, другая же поднимается, и указательный палец ритмично бьет по воздуху над остывающим огромным телом:
- Фак! - поучительным тоном подводит итог парень, укоризненно пялясь на остекленевший зрачок агонизирующего урода. Лицо Джека выражает скромное осуждение - артист! - смешанное с внутренним удовлетворением.
- Ну и дерьмо, - соглашается наш комментатор.
- Фак!..
- Ты меня расстроил, вонючка, заставил нервничать, засранец, мать твою!..
- Фак! - смачно плюются толстые губы, и выпученные глаза при каждом взмахе руки слегка прищуриваются.
Ливень прекращается. Два органных звука играются медленно и похоронно под снова ползущие титры, среди которых из мусорного бака вываливается очумелый кот.
- Как все знакомо, - горько прошептал мой рот против желания. - До тошноты знакомо. Господи, что же творится со всеми нами!
- Я убью тебя, дядя, - наклонившись в мою сторону, торжественно пообещал приятель...
***
Год спустя, в своих утлых израильских пенатах я получил странное письмо из моего города, с грязно-липкими следами пальцев и адским запахом то ли солярки, то ли вина; к тому же еще и без обратного адреса и подписи. Письмо настолько меня потрясло, что я без всяких поправок немедленно присоединил его к своим размышлениям на бумаге. Воистину - человек не перестает удивлять провидение:
Шаломалейкум, братан!
Ты должын миня помнить. Я у тибя спрашывал: " А где можно уколоца?" Возле "Октибря". А когда ты пошел за билетами, твой друг сказал, что заместа наркоты нада искать истину. А когда меня схватили, и повели мочить в отдел, я спросил мента: "А что за слово - "истина?" Он мне сказал, что истина – в вине, и што всигда мечтал поболтать са мной на такие темы. Интеллигентный мент, опытный. Он миня патом отмудохал со своим дружком капитаном. Но я привык там бывать, и поэтому запомнил это опредиление. А другим в ОВД уже давно отбили мозги, или кто-то этим ни интересуеца савсем. Короче, ты миня понимаешь.
Посли всиго, что я понил, я уже не мог так жыть и себя удиржать, и начил искать истину в вине. Я из-за этаво бросил колоца. Милицыя миня больше ни трогала, потому, што я искал вино и пил толька ево. И у себя дома. Мне понравился вкус вина, и стала приятна пробывать его разные сорта. Мне была достаточна распробывать 3-4 рюмачки в день, чтоб насладица истиной. Миня взяли дигустатором на ликераводочный завод им. Октибря, и щас я зарабатываю деньги, а дома у миня появилса красивый бар. Я понил, каким пропащим чиловеком был недавна.
Я на работе встретил твоиво друга слесаря. Ево привезли ремантировать в нашим цеху очиститильный фильтр сточной канализацыи. Мы спрятались, выпили два сорта вина, и он пасаветовал мне написать тибе в Израиль о том, как изменилась моя жызнь.
Спасибо всем.
Спасибо милицыонерам.
Спасибо моиму начальнику виного цеха Николай Николаичу.
Спасибо тибе и людям.
Напишы атвет.
PS - найди мне у сибя в Израиле жену. 199... год.
«Потсфакум»
Любимый мной писатель Джером К. Джером однажды сравнил память, со сплошным веселым праздником, где солнечные лучи не оставляют теней на прошлом. И где пройденный путь представляется нам, как прекрасная ровная дорога, а за розами не видно острых камней.
"...Все удлиняющаяся цепь памяти сохраняет одни лишь светлые звенья..."
Так пишет любимый мной Джером. Но вот моя память, в отличие от него, мягко говоря, не совсем с этим согласна. Она откровенно смеется над подобными мыслями и в такие минуты уподобляется дряхлому старику, что сидит в инвалидной коляске и, читая в полумраке моей черепной коробки вышеперечисленные строки, ернически смеется над английским классиком.
- О, да! - патетично восклицает старикашка после прочитанного, и его очки, залитые черепашьими слезами, падают на дрожащий щетинистый подбородок. - Да! И тысячу раз - да! Он безумно прав! Вспоминается только хорошее и приятное!.. Мой давнишний приятель рассказал на днях о том, как однажды в детстве в моих руках разорвался самодельный пугач, и мне оторвало правую кисть. Ха! Дебил!.. Он думал, я что-то вспомню? Черта с два! Я прекрасно обхожусь и без этой культи, привязанной сбоку - аккуратненько переворачиваю страницы сей драгоценной книги целыми невредимыми пальцами другой руки... Или, вот, моя старуха - тоже ведьма! - вздумала доказывать, что в молодости на каких-то танцульках деревенские парни мне выбили глаз, и он, представьте, вытек! Да быть того не может! Как же я читаю все это? Тут ведь без зрения никакие очки не помогут, будь у них линзы двояковыпуклые, или, скажем, «однаковпуклые»! Мир выглядит прекрасным и через один-единственный глаз.
И старичок умиленно осматривает себя вместе с инвалидным креслом, размазывая слюни по черно-траурному пиджаку.
- А недавно я вот что услышал о своих ногах. Ты не поверишь, но...
- Молчи, дурак! - кричу я в себя, разрывая сердце. - Ты злой!.. - а старикан гаденько с присвистом хихикает в ответ.
- Здорово пишет стервец, а? - цинично трясет он маленьким томиком над своей лысиной. - А-атлично пишет! - его голос крепчает, его голова отделяется от шеи, и, сделав стремительный виток, исчезает, сверкнув напоследок брошкой на депутатском галстуке. - Процто здорово писет!..
***
И что же, что я оставил там, когда приехал сюда? И нужно ли было бежать куда-то от того, что оставил? Выгнала ли меня оттуда достопочтенная Мисс, или я вынужден был скрыться от "фильмов ужасов" не умершего, а напротив развивающегося по странному пути застоя - уже непонятно. Так или иначе, те фильмы меня преследуют и здесь. И с телевизоров – и извне. Мир, обнаружилось, везде одинаков. Однако, я успокаиваю себя, отчаянно убеждая мой разум, что все не зря, что это целесообразно, так и должно быть, а наша всеобщая болезнь, называемая «современностью», пройдет. Держа при себе идею, что окончательная форма протеста перед бытием - психушка, куда всегда можно успеть.
Нередко мне встречается на солнечных улицах Израиля "русский" Джек, читающий в обеденный перерыв под пальмой с кинотеатра "Октябрь" эмигрантский еженедельник. Рядом стоит его чемоданчик со слесарным инструментом, который тот может, и в глаза не видел в бывшем «Совке». Проходя мимо, я ни о чем его не спрашиваю, ибо догадываюсь, каков будет ответ.
- Ф-фак! - бессильно выругается Джек Ааронович – или как его там? - и конечно же будет прав.
- Да мы - идиоты, слышь? - идиоты! – вдруг переведу я насморочным голосом. И так же буду прав...
Еле заметно кивнув головой, я тороплюсь скрыться в полуденном мареве долгого лета. Толстогубый "русский" строго смотрит мне вслед вытаращенными удивленно глазами сквозь «однаковпуклые» линзы, и моргая, тоже тает призрачным миражом. Забыв прихватить слесарный чемоданчик.
Его место под пальмой занимает смуглый старьевщик.
- Альтен захи-ен! - гундосит старик, что с идиш означает: «старые вещи». - Альтен захи-ен!..
А я с удовольствием перевожу: "Я знаю тебя, Леди! Я знаю тебя, ящер с острова Комодо, фак-ю, сукин ты сын!..
И это - последний из рассказов о Мисс Перестройке.
(1999)
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Аркадий Щерба: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МИСС-ЭС-ЭР!... Повесть.
Ироническая повесть о временах горбачевской Перестройки, которую автор именует и Мисс и Леди, подобно особе женского пола, ведь само слово "перестройка" - женского рода.
19.09.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|