Людмила Филистеева: Собака сидит на солнце.
В этом рассказе интересны мелочи. Это списано с натуры: «Там бабушка уже, наверное, белит хату к Пасхе, вешает по стенам свои узорные рушники и скоблит до бела не знавший краски пол, чтобы в хате не водились злые духи. Потом будет печь пасхальные куличи и варить в луковой шелухе яички».
Видимо, эта поэтическая картинка навсегда врезалась автору в память: «Собака сидит на солнце, опьяненная ветром, полного запаха весны». Достаточно этого броского образа опьяненной весенним ветром собаки, чтобы вспомнить всё остальное – то, что было в детстве.
Мне, например, чтобы вспомнить своё детство, было бы довольно всего одного слова, которое я нашёл в этом рассказе: «гоцает». (В смысле «бегает-гуляет».) Мне кажется, в Москве и в её окрестностях так не говорят. От этого слова повеяло чем-то южно-русским, южно-украинским.
Сравнение вчерашнего и сегодняшнего явно не в пользу сегодняшнего, где процветает торговля, разврат, пьянство, безвкусица. Мы убеждаемся в этом, прочитав лишь несколько абзацев. И вот уже настроение меняется: «Полкан сидит под высокой грушей и с тоской поглядывает на дорогу»...
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров
|
Собака сидит на солнце
Апрель. Хозяйки моют окна. Они так увлечены своим занятием, что не замечают весеннего ветра, гоняющегося по небу за облаками и за крикливой детворой.
Собака сидит на солнце, опьяненная ветром, полного запаха весны.
У меня такое чувство, словно молодой пес принес с собой солнце, и мать-мачеха зажелтела на ветру. И мое тоскливое настроение, как накануне празднеств, растворилось в незримой пустоте. Я, вздрогнув, позавидовала детскому серебристому голосу, позвавшего кого-то: «Христина-а, беги сюда-а».
Если бы меня позвали в детство, я бы с радостью побежала без оглядки. Там бабушка уже, наверное, белит хату к Пасхе, вешает по стенам свои узорные рушники и скоблит до бела не знавший краски пол, чтобы в хате не водились злые духи. Потом будет печь пасхальные куличи и варить в луковой шелухе яички. А бабушкин Полкан будет беззаботно сидеть у хаты под окошком, где высокая груша и глядеть, то в одну сторону улицы, то в другую. Покуда не появится долговязая физиономия Васи Цыпулина.
– О, Полкан, привет! – весело пропоет Вася. – Что грустишь, выпить хочешь?
– Да, пошел ты. – прогавкает Полкан, – сам ты пьяница. И обиженно отвернет свою морду.
– Понимаю. Я, брат, тоже не прочь опохмелиться.
Потом Вася поднимется на ветхое крылечко и войдет в бабкину хату.
«И откуда только пронюхал, что бабка к празднику самогонку выгнала? – подумает Полкан. – Наклюкается с собутыльницей Дябкой и будет горланить на всю округу непристойные песни. А на Пасху сделает деревянное яичко и будет христосоваться со всеми. Наколотит яичек целую кайстру, чтоб хвастаться потом».
Не любил Полкан Васю Цыпулина. Бабка Прасковья вечно понукает им:
– Ну, вылитый Вася Ципулин. Цельными днями гоцает по деревне.
«Уж и побегать нельзя с собаками», – чувствуя, что провинился, прижмет хвост Полкан.
А тут еще соседка, тетка Наталья:
– Прасковья, а ты привяжи его на цепь, да нехай хату сторожит.
Бабка всплеснет руками:
– Да привязывала окаянного. Он же воет и воет, как индеец. Аж мурашки по коже, будто в доме покойник.
Если бы меня позвали в детство, я бы никогда не вернулась в этот город, где разучилась смеяться, где постоянно меня преследует чувство «загнанности в сеть беспутных поисков». Город, где я узнала, что такое смерть родных и друзей. А когда запарившийся бандит, подставив нож к горлу, орет: «Сумку давай, сука!», я не знаю, то ли мне в отчаянии горевать, то ли смеяться. Если бы знал Полкан, сколько здесь в городе пьяниц. Они не то что Вася Цыпулин, с собаками не здороваются и по пьяни малых детей конфетами не угощают, а сами кого хочешь за чирик укокохают, а то измордуют так, что мама родная не узнает. По улице спокойно пройти нельзя: «Закурить не найдется?»
Откуда этим проходимцам знать, что в краю моего детства, где Полкан сидит под высокой грушей у окошка бабкиной хаты, в краю, где над тихой грустью кудрявых верб летят золотые купола церкви, женщины не курят, как мужики. Даже запойная Дябка, самогон пьет по-черному, но папиросу в зубы ни в жисть.
Тут недавно приходит ко мне в гости одна из соседок, Лилия Михайловна, и говорит:
– Людка, а ты что дома сидишь, не на работе?
– Заболела, – простужено отвечаю я.
– О, дак я тебя разом вылечу, собачьим салом.
– К-каким салом? – удивленно спрашиваю я, вдруг закашлявшись.
– Собачьим, – удивленно пожимает плечами Лилия Михайловна,
– У меня еще от Таджикистана осталось. (Лилия Михайловна – беженка).
– Это у вас тут полно собак бегает, а в Таджикистане ни одной дворняги на улице не сыщешь, всех поели.
Слышал бы Полкан, у него от страху, наверное б хвост отвалился. Эх Полкан!
Если бы «ветром замело мою прошлую жизнь», я бы ни разу не вспомнила эту пятиэтажку, оккупированную торгашами.
У нас Любка Кунька, одна на всю деревню и завмаг и продавщица. А тут весь город – одни завмаги и продавцы. Кто водкой торгует, кто капустой, кто штанами. А мои новые соседки, две девицы, пузатые, как жабы, «стоят» на колбасе.
Неделю торгуют, неделю гуляют, пьют.
Я каждое утро слышу, как они просыпаются, зевают. Потом долгое зевание сдабривается крепким матерным словом. После матюги за матюгами летят из окошка, как птицы, и порхают над детской площадкой, над соседним домом, над дорогой, шелестящей машинами.
Потом в коридоре гулко хлопнет дверь. Это пробудилась еще одна соседка, она торгует мясом. Как выпьет, начинает рассказывать своим псиным голосом о придурковатом покупателе: «Скажите, из чего сделано филе индейки…»
И хохот скрипучий, как немазаное колесо телеги. Я смотрю на ее постаревшее выцветшее лицо и думаю: «За что бабу любили три мужа и шесть любовников?»
Она идет к соседкам-молодкам, и за стенкой начинается веселье, музыка, лошадиный хохот, в мать-перемать…
Полкан за всю свою собачью жизнь и не слыхивал столько пошлого мата, как я здесь, в угловой комнате с видом на помойку.
Иногда мне толстых девиц жалко. Им бы свата до хаты и жениха, как Вася Цыпулин. Он хоть выпить не промах, но добрый в доску.
Детей бы этим девицам нянчить.
А вчера мне хотелось улыбаться всем встречным кошкам и собакам.
Городские женщины платков обычно не носят, напяливают на голову что угодно, кто шляпки, похожие на горшки, кто панамы. Но недавно повстречалась дама в белом платье и белом платке. Я увидела, и душа моя расцвела, как белый шиповник. Готова была идти за ней следом, аж до самого детства, где в пору батюшки-сенокоса деревенские женщины покрывают головы белыми платками, надевают светлые платья и идут в поле работать, а Полкан сидит под высокой грушей и с тоской поглядывает на дорогу.
Если бы однажды меня позвали в детство...
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Людмила Филистеева: Собака сидит на солнце. Рассказ.
23.10.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|