Борис Скворцов: Клещевой энцефалит.
Когда читаешь «туристическую» прозу Бориса Скворцова, хочется немедленно отложить все свои дела, закинуть за спину рюкзак и отправиться по родному краю за впечатлениями. (А лучше – куда-нибудь в «чужие» края, подальше.) Или хотя бы бросить курить и так далее и заняться, например, спортом или лечебным голоданием.
Тот, кто прочитает этот рассказ, скажет, наверно: куда это его, рецензента, потянуло, за какими такими впечатлениями? Это после рассказа о клещевом энцефалите-то? Ну что ж, перед вами нечто вроде истории болезни, она полна драматизма, как любой другой рассказ о тяжелом недуге. И всё же это не самое главное. А главное, по-моему, – убеждённость в силу человеческого духа. Рассказ полон оптимизма, несмотря на «гестаповские» картинки совковой медицины. Человек на многое способен – честь и хвала ему за это. Слишком просто? Но как часто нам хочется такой вот простоты и такой веры в людские возможности сопротивляться, казалось бы, неизбежному и – побеждать.
«Врачи спасли мне жизнь, но в дальнейшем ответственность надо брать на себя, иначе… Иначе ничего доброго не будет».
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров
|
Клещевой энцефалит
Сухие камыши вспыхнули внезапно. Подскочив, как ужаленный, я скинул с себя штормовку и, задыхаясь от дыма, бросился неистово колошматить ею по буйно разбегающемуся пламени. Летели искры, огонь упорно не хотел сдаваться, но я, ускоряясь в бешеном танце, сумел-таки погасить начавшийся пожар. Расстояние от маленького костерка до камышей казалось вполне безопасным, но, шальная искра, видимо, всё же долетела. В это время на поляне турслётов, где мы затеяли походный обед, из-под обрывистого берега Оры появилась Ирина. Пока она купалась, в окрестности кострища образовалась солидных размеров выгоревшая площадка.
– Фу-у! Представляешь, выныриваю, а у тебя тут столб дыма до небес! – выдохнула девушка, поняв, в чём дело.
– Да уж… – сконфуженно пробормотал взмыленный и чумазый пожарник, вытирая ладонью пот и сажу с лица и усмехнулся, указывая на котлы, – Ну а теперь будем обедать, что ли? Наливай.… В одном из котелков курился ароматный цейлонский чай, а из другого приятно щекотал ноздри запах приготовленного на живом огне картофельного супчика с тушёнкой и специями. Всё было готово к трапезе.
Уютно расположились у костра. Наполнив миски, приготовились обедать, и тут происходит невероятное. Не успеваю поднести ложку ко рту, как пожар молниеносно вспыхивает вновь, по всему периметру, оставляя для отхода лишь узкую полоску вдоль обрыва. Подхватив чадящую штормовку, как угорелый бросаюсь я на горящие камыши, а Ирина, вытряхнув туда из котлов наш обед, мчится вниз к реке за водой.
Выбиваясь из последних сил и не понимая, как это я, опытный тридцатилетний турист-таёжник, допустил такое безобразие, безнадёжно пытаюсь победить огонь. Куда там! С ужасающей скоростью, пожирая всё новые и новые участки поляны, пламя со злобным треском расползается вокруг. Когда моя спутница с котлами вылетает на поляну, остаётся только ретироваться. Наспех побросав личные вещи в рюкзаки, спешно отступаем по краю обрыва. Пройдя метров сто, оборачиваюсь и внимательно изучаю залитую огнём лужайку. А не разбушуется ли сейчас лесной пожар, не пора ли бить во все колокола?
Но кажется нет… Повсюду видны ранее выгоревшие чернеющие участки, среди которых как ни в чём не бывало, зеленеют берёзы. Хвойного леса нет, травяной, камышовый пал быстро уходит, оставляя после себя гарь, но не успевая поджечь деревья. Значит, опасности нет.
– Смотри! – вдруг изумлённо вскрикивает Ирина, показывая рукой на полыхающую площадь нашего злополучного бивуака.
– Ну да, ну конечно, всё горит… – подавленно бормочу я, не уразумевая, что так её взволновало.
– Ты не понял что ли? Полоска!!! – горячо шепчет она.
Вот оно что! Оказывается, после нашего отступления вспыхнула узкая, поросшая чахлой полувысохшей травой, едва заметная тропинка, по которой мы удирали от огня.
– А мы бы прыгнули в воду, да и пошли прямо по руслу, здесь неглубоко, – вяло возражаю я.
– Правее омут, и ещё неизвестно, можно ли там пройти… Но дело в другом! Нас отсюда срочно выпроваживают, понимаешь! А зачем?! Это знак!!!
В ответ я усмехнулся. Дело в том, что полгода назад эта подруга увлекла меня системой Иванова и в духе Порфирия Корнеевича то и дело угадывала в природных явлениях всяческие приметы. Мне всё это нравилось, но я не видел в системе природного закаливания никакой мистики, а порой даже ловил себя на стыдной мысли, что старик в чём-то и обманывал своих последователей.
Когда мы молча возвращались на электричке в город, мною постепенно овладевало смутное беспокойство. Анализируя причину своего волнения, я нашёл ему единственное объяснение: более часа тому назад мне в затылок впился лесной клещ…
За время своего увлечения таёжными и горными путешествиями, и я, и мои спутники были многие сотни раз покусаны клещами. Во время похода третьей категории сложности по Горному Алтаю в окрестностях Большой Сумульты каждый из нас вытаскивал из себя до сорока в сутки (!) впившихся в тело клещей. Поначалу я беспокоился, бегал ставить гамма-глобулин. Потом привык, перестал придавать укусам значение, а сейчас и вовсе, чувствуя себя крепким и здоровым после регулярных голоданий и обливаний на морозе, полагал, что организм сам преодолеет любую заразу.
Теперь же, хорошенько поразмыслив, решил всё же сходить и уколоться. Вспомнил, что уже не зима, а начало мая, и что ивановскую «Детку», если честно, я позабросил, потому как без мороза и снега заниматься стало неинтересно, да и клещ цапнул меня не куда-нибудь, а в голову. А тут ещё… этот знак. Минут за тридцать до возгорания камышей, я обнаружил на собственном затылке в левой нижней волосистой его части упомянутого паразита. Он и впиться-то, особо не успел. Иринка запросто его отцепила и выбросила. Делов-то…
В регистратуре поликлиники я получил категорический отказ:
– Гамма-глобулин ставим только детям!
– Но ведь раньше вы сами требовали, чтобы немедленно…
– А какой сейчас год на дворе, Вы не видите, что вообще в стране творится? – ехидно спросила старая, густо накрашенная дама в окошечке.
– Ну, 1990-й сейчас год… но клещ-то укусил меня не куда-нибудь, а в голову, позавчера, – жалобно пролепетал я.
– Ничем не можем помочь. Вы взрослый человек и сами должны понимать… – слегка замявшись, отозвалась старуха и зачем-то закрыла окошко.
Озадаченно почесав укушенное место, я позвонил в областную больницу и поинтересовался, как мне теперь поступить.
– Гамма-глобулина в области нет, – слышу в трубке строгий голос одного из заместителей главного врача.
– Ну и что же Вы посоветуете как медик? – интересуюсь я.
– Единственное, что мы можем предложить, так это местное обкалывание пенициллином, – сухо сообщил эскулап.
«Угу», – подумал я, – «Местное обкалывание затылка, да?», – но спорить было бесполезно, и я положил трубку.
– А вот я настояла на своём, и мне сделали инъекцию, – тихо сообщила вечером полная пожилая буфетчица нашего общежития, – Меня на даче тоже клещ укусил. В ногу. Я пошла в больницу, устроила там скандал и добилась своего…
«А меня выручит система Иванова», – самонадеянно подумал я и постарался все неприятности забыть. Невольно вспомнил про клеща через неделю, когда стало вдруг обносить голову. Идёшь себе идёшь, да вдруг словно на секунду теряешь сознание. Поделился сомнениями с моим коллегой по НИИ алтайцем Мундусовым, а тот посоветовал «не брать в черепок, и будет полный порядок». Потом вроде всё прошло. На выходные 12-13 мая поехал в гости к маме в райцентр Куйбышев. Почувствовав себя там неважно, нырнул в холодную Омку, и моё недомогание как рукой сняло.
Надо сказать, что последнюю неделю марта я голодал. Не по Иванову, правда, а по Брэггу. Первые три дня прошли тяжеловато, потом намного легче, а после выхода из голода меня ждал необыкновенный восторг. Мощный прилив энергии, чувство полёта. Да, очищение организма – великое дело! И вот к 18 мая, если использовать брэгговскую терминологию, почувствовав себя снова изрядно зашлакованным, удивлялся, с чего бы это? Про того клеща думать не хотелось, да и сколько времени-то прошло! Ведь если бы было что-то серьёзное, то оно давно бы проявилось в полной мере. Не так ли? И тут возникла идея: поголодать ещё дней десять. Может быть, прошлое голодание просто расшевелило старую глубинную грязь, и теперь от неё необходимо избавиться.
К вечеру первого же дня голодания неожиданно заболела голова. Все попытки справиться с головной болью оказались тщетными. Пришлось прервать голод и съесть столовую ложку мёда. После лёгкого ужина немного полегчало, но ненадолго. С утра голова разболелась ещё сильней, причём не помогали никакие таблетки. К следующему вечеру резко поднялась температура, и стало тяжко до такой степени, что в какой-то момент, слегка забывшись, спутал вечер с утром. Решили вызвать «Скорую».
– ОРЗ! – отчеканил молодой щеголеватый врач, осмотрев больного, – В понедельник идите в поликлинику.
То, что происходило дальше, у меня ассоциируется только с одним словом – гестапо. Промаявшись в полузабытьи воскресную ночь, вспомнил, что в нашей общаге живёт моя знакомая, только что окончившая клиническую ординатуру Таня Дитрих и, сжимая от боли зубы, направился к ней. Встревоженная Татьяна моментально направила меня к невропатологу. Там меня попросили лечь на кушетку, сгибали-разгибали мне колени, заставляли делать разные движения руками, наконец, измерив температуру, вынесли категорический вердикт – срочная госпитализация.
Клиническая больница № 2 расположена рядом с проходной нашего НИИ. Попутно зашёл туда и, стараясь не шевелить раскалённой головой, сообщил коллегам по внутреннему телефону о том, что сегодня на работу не приду, потому что у меня подозревают клещевой энцефалит. Сообщение было воспринято за шутку – в пятницу-то я нормально работал…
– Когда Вас укусил клещ? – снимая очки и подёргивая щекой, спросил меня грузный Михаил Абрамович – заведующий неврологическим отделением,
– Второго мая… – просипел я, изнемогая от боли и слабости.
– А сегодня двадцать первое мая! – ужаснулся врач, – И что теперь прикажете с Вами делать? Ложитесь-ка на спину.
Михаил Абрамович мял и крутил меня минут десять, проверяя рефлексы и расспрашивая, не возникало ли судорог или чего-нибудь подобного.
– Но нет, я, конечно, обязан Вас принять… – пробормотал он наконец и тут же пробасил кому-то, – Надежда Фёдоровна! Выгоняем тех двух симулянтов из 63-й, тут тяжёлый поступил!
В огромной палате одновременно лежало двадцать шесть человек, гремел телевизор, бубнило радио. В левом углу звонко забивали «козла», рядом играли в шахматы и карты. Симулянтами же оказались два скромных худеньких допризывника, которые проходили обследование, ссылаясь на полученные ранее травмы и сотрясения мозга.
На самом деле я не верил, что у меня энцефалит, думал о чём угодно, да только не об этом. С разрешения медсестры, позвонил Ирине, попросил не беспокоиться, сообщив, что к вечеру, скорее всего уже буду дома, затем был уложен на каталку, которая тут же двинулась по длинному извилистому коридору.
– Куда это меня? – поинтересовался я и услышал короткий ответ:
– На пункцию.
Эх, сколько рассказов, предостережений и страшилок доводилось слышать про эту самую спинномозговую пункцию, но ни спорить, ни возражать сил у меня не было, всё кругом плыло, как в тумане. Мне уже успели всадить могучую дозу какого-то сильнодействующего средства, боль начала отступать и даже мыслилось, что теперь нахожусь в спасительном убежище.
После процедуры трое суток я должен был лежать на животе за исключением тех случаев, когда требовался появившийся под койкой белый эмалированный предмет, называемый больными «уткой». Сразу же возненавидев сей объект, я в тот же день нарушил все правила: тихонько встал да и сходил в одно известное заведение. В результате старенькую нянечку, которая не заметила такого надругательства над инструкциями, чуть не уволили с работы, мне стало стыдно, и я решил впредь подчиняться больничным правилам.
К вечеру головная боль притихла, а я, оглушенный какими-то препаратами, всю ночь видел сны сумасшедшего: иду, понимаете, в темноте по саду имени Дзержинского, наклоняясь, ору на грибы, чтобы вылезали из земли поскорее, потом нахожу оторванную человеческую руку, машу ею, пытаясь кого-то напугать, и прочая белиберда.
Утром в палате появляется Ирина и спокойно так сообщает, что вот придётся мне полежать в больнице. Её спокойствие кажется слегка наигранным, а тут ещё входит с комплектом чистого белья та самая нянечка, которую я чуть не подвёл под монастырь. Моя подруга зачем-то забирает у неё бельё, та покорно отдаёт, хотя явно направлялась к другой кровати. Ирина же начинает тут же менять мне постель. Это на второй день-то… «Что за ерунда?» – думаю я, и тут в палату буквально влетает крайне возбужденная немолодая врач Надежда Фёдоровна, которая делала вчера мне пункцию, с криком:
– Как!!! Почему он до сих пор в своей одежде!!! Она ему теперь долго не понадобится! У него тяжёлый менингит!!! Сиделка! Где пижама?!
Её буквально колотило, и наверно, нужно быть чересчур взволнованным, чтобы вот так сыпать местоимениями, игнорируя общепринятое правило – о присутствующих в третьем лице не говорить. А для меня тут всё и разъяснилось: цапнувший меня клещ был заражён фильтрующим вирусом, и я, упустив время, заработал критическое воспаление мозговых оболочек, готовое вот-вот перейти в гнойный процесс со всеми вытекающими… мда. Парадоксально, но я мгновенно обрёл полное спокойствие. Наверно, где-то глубоко в подсознании сидело мучительное ожидание, а сейчас ситуация разрешилась, и не нужно было теперь думать-гадать, строить предположения.
Одна из моих коллег оказалась родственницей заведующего отделением больницы, и тот на вопрос: как там наш Боря, ответил просто: мол, теоретически должен выжить! Такой ответ произвёл на остальных сотрудников неизгладимое впечатление, и меня каждый день стали посещать товарищи по НИИ. Не зная предыстории, я лежал и недоумевал: как мало ценил таких сердечных людей…
Появился начальник и душа нашего отдела Леонид Исаакович Приказчик, который, спокойно пожурив за непослушание, посоветовал подчиняться врачам, и заверил, что всё будет хорошо. Вместе с ним пришёл мой непосредственный начальник, взволнованный Валерий Андреевич Беспалов, который допытывался у врачей, чем он может помочь. Потом я увидел Сашу Поздеева, который в трудные для меня минуты неизменно оказывался рядом. Затем потянулись остальные, всячески стараясь поддержать заболевшего товарища. Каждый визит меня взбадривал, но следом я сразу отключался и засыпал.
Первое время упорно держалась высокая температура, зашкаливающая по ночам. Откуда-то из темноты появлялась сестричка со шприцем и ставила срочный укол. Днём лежал под капельницами. Однажды мне по ошибке влили лекарство вместо вены под кожу, что было довольно болезненно, но я терпел, полагая, что так и должно быть, пока появившаяся в палате Ирина не позвала Надежду Фёдоровну.
Где-то в подвале здания работал компрессор, и периодически вся палата заметно вибрировала. Однажды белые шарообразные светильники на потолке буквально заходили ходуном на прутиках-подвесках, и было это 14 июня 1990 года. «Входим в резонанс!» – подумал я, но оказалось, что случилось такое редкое для Сибири событие, как землетрясение.
Моя подруга, отпросившись с работы, забрала ключи от комнаты в общежитии, которое находилось недалеко от больницы, практически переселилась туда и посещала меня каждый день по нескольку раз. Приносила клюквенные морсики, прочие полезные вкусности и всячески ухаживала за больным. Заметив, что она много времени проводит у моей постели, санитарки, совершенно серьёзно сообщили: «Зря ты за ним ухаживаешь! Мы здесь давно работаем, много чего повидали: если и выживет, то нормальным человеком он уже не будет. Дурачком останется».
На четвёртое утро я встал, пошёл в душ и облился «по Иванову». Тут же вторая врач, намного моложе Надежды Фёдоровны и гораздо откровеннее, посоветовала больше так не поступать:
– Вам делали пункцию. По норме цитоз – четыре клеточки, а у Вас – девятьсот! Возможен летальный исход, а Вы обливаетесь.
Так вы поняли, что поведала мне эта болтушка! Позже я ей задал вопрос:
– Разве можно больным такие вещи говорить! А вдруг схватился бы я за сердце, и этот самый исход от Ваших слов со мной бы и приключился?
– А что! – гордо ответила та, – Я всегда больным правду говорю. Вот старичок Морин, рука подвязана, нога еле действует – рубль двадцать - два двенадцать, курил у окна. Говорила ему: не курите, помрёте ведь! И вот помер! – почти торжественно заключила врач, указывая на окно в холле, за которым зловеще маячил небольшой двухэтажный, жёлтого цвета морг…
Забавно, что именно эта мадам дважды предлагала мне перебраться в уютную двухместную палату с цветным телевизором после того, как оттуда вынесли сначала умершего от инсульта пожилого мужчину, а затем и бедного старика Морина…
По телевизору же в это время шёл чехословацкий сериал «Больница на окраине города». Сияющие кафелем и хромом апартаменты не шли ни в какое сравнение с нашей казармой, а заграничное медицинское оборудование и приборы представлялись чем-то заоблачно нереальным. Однако той теплоты человеческих взаимоотношений, которая царила у нас, там не ощущалось!
Вторую пункцию сделали неудачно, долго не могли набрать спинномозговую жидкость, обезболивание закончилось, и казалось, что в моём несчастном позвоночнике ковыряют раскалённым гвоздём. Лежал, потел от боли, снова вспоминая о гестапо. Положительная динамика оказалась хорошая: двести пятьдесят клеточек после девятисот, но от дальнейших проколов позвоночника я категорически отказался.
Заново отлеживаясь на животе, обдумывал возможные перспективы своего дальнейшего существования. Вспомнил, как шагал босиком по первому снегу, обливался ледяной водой на любом морозе, голодал по нескольку дней и что при этом испытывал! Припомнил то прекрасное ощущение несокрушимого здоровья, которое чувствовалось каждой клеточкой тела, и решение было очевидным: возобновить образ жизни, который я вёл прошлые осень, зиму и весну… Другого пути я, некрещеный и неверующий, в тот момент не видел.
– Тут к Вам целая делегация, – сообщила медсестра, вынимая из вены на исколотом локтевом сгибе толстую иглу капельницы.
Дверь открылась, и в неё вошли человек восемь наших туристов во главе с невысоким сухопарым председателем турсекции Игорем Яковлевым.
– Ну, привет, коллега! – пожал он мне руку, часто моргая.
Игорь и раньше рассказывал о том, как тяжело он перенёс энцефалит, как долго затем восстанавливался, а теперь я попросил поделиться опытом поподробнее. Оказалось, его анализы были не такие жуткие, как у меня, но болезнь переносилась значительно хуже, порой он терял сознание…
Первые полгода после выхода из больницы, где Игорь лишился половины своей причёски, чувствовал ужасную слабость, по совету врачей ездил только на трамваях (меньше тряски), а постоянным его спутником был зонтик в форме трости, чтобы в любой момент на него можно было опереться. Улучшение началось лишь после того, как спортсмен, нарушив запреты ортодоксальных врачей, постепенно приступил к тренировкам…
– В общем, как минимум на год забудь про походы! – резюмировал председатель турсекции.
– А я ещё вот что посоветую, – поделился опытом старый велотурист Марк Петров, – как можно больше спи и ешь. За обедом проси добавку, и то, что приносят – всё съедай без остатка – скорее поправишься.
Турсекция покинула палату, появился Женя Буханько, принёс книгу Григория Федосеева «Смерть меня подождёт» о таёжных приключениях и нелегкой, но романтичной работе геодезистов. Следом пришёл мой однокурсник Валера Чуркин, затем Андрей Калюта, который поведал, не помню о чём, но о чём-то светлом и добром.
На год забыть про походы… – невесело размышлял я после обеда, перечитывая роман Григория Анисимовича, – и с каким трудом Игорь Яковлев восстанавливался после болезни, пока не начал тренироваться… Ну уж нет! Как только разрешат вставать, сразу – босиком на землю и под холодный душ. И регулярное сухое голодание вместо «ешь побольше».
Дверь нашей многоместной палаты в очередной раз распахнулась, и в неё вошёл поджарый парень в белом халате и очках с сильными стёклами. Это был мой коллега по организации туризма в спортлагере НЭТИ «Эрлагол» член Всесоюзного спасотряда Владимир Косарев. Он работал преподавателем на кафедре физвоспитания и значился ответственным за безопасность походов в «Эрлаголе», где я во время отпуска, как правило, работал старшим инструктором по туризму.
– Ну, привет, симулянт! – весело сказал Володя, – Поправляешься? Я сейчас готовлю приказ на инструкторов. Тебя на все три смены включать?
На фоне пессимизма недавно покинувших палату туристов это прозвучало более чем неожиданно.
– Ну да! Наверно, на все три, – неуверенно произнёс я, – Только, знаешь, в этот раз давай-ка я поеду просто инструктором, а не старшим.
– Ну и годится! А старшим инструктором нынче включу себя.
– Ко мне сегодня наши туристы приходили, один из них тоже клещевым переболел, рассказывал мне, с каким трудом выкарабкивался…
– Да не слушай ты никого! У каждого – всё индивидуально.
Поговорив о том, о сём, расстались, и Косарев ушёл, заодно навсегда унося из-под койки ненавистный мне округлый белый эмалированный предмет…
На следующее утро я проснулся раньше всех. Решительно сев на кровати, затем бодро встал и тут же чуть не рухнул обратно. Лежачий образ жизни ещё никому особой пользы не приносил… Дальнейшая траектория моего движения от койки до двери представляла собой отнюдь не прямую линию, а почему-то, красивую ровную дугу. При этом дверной косяк так чувствительно двинул меня в плечо, что я скривился от боли. Сообразив, наконец, что перемещаться в пространстве надо осторожнее, до умывальника пошёл вдоль стеночки. В заляпанном зеркале я увидел лицо с неопрятной недельной щетиной и воспалёнными глазами зверски утомлённого человека.
Я весело подмигнул своему отражению, но оно ответило как-то кисловато. Погрозив зеркалу кулаком, решил, что пора приступить к оздоровительным процедурам. Осторожно вернувшись в палату, взял полотенце и услышал неодобрительный возглас проснувшегося пожилого коллеги, страдающего радикулитом:
– Ну, вот он опять туда же! И куда, спрашивается, тебя несёт?
В смрадной душевой комнате вздёрнул руки к потолку и, слегка прижимая язык к нёбу, сделал поочерёдно три медленных вдоха через гортань. Представляя, как и положено по системе Иванова, что воздух идёт ко мне из верхних слоёв атмосферы, мысленно направлял струю сначала в голову, потом в грудь, затем в живот. У Иванова это называется «вдохами жизни». Затем требовалось просить у природы здоровья, что для меня давно было полушутливой игрой. Однако теперь просьба превратилось в настоящую мольбу, которая была обращена к живой природе, к Иванову, к своему внутреннему «я» и… не знаю уж к кому. Короче, под душем стоял махровый язычник.
Вода была лишь слегка прохладной, но после обливания я более уверенным шагом, почти не делая зигзаги, возвращался в палату с мыслью: «Через полчаса – на улицу и босиком по траве».
Во время очередного врачебного обхода поинтересовался, что это за маленькая таблеточка на тумбочке предлагается мне перед сном. Оказалось, тазепам.
– Транквилизатор? Но зачем? – удивился я.
– Да он слабого действия… видите ли, в чём дело, такие больные, как Вы обычно слишком самоуглубляются, думают о смерти, поэтому по инструкции положено…
– Не нужен он мне абсолютно!
Вот и пошло: обливание четыре раза в день с вышеописанной ивановской аутогенной тренировкой, а в промежутках «вдохи жизни» и ходьба босиком по траве, благо на территории больницы располагалась вполне приличная парковая зона. Балбес я, конечно, что так безобразно запустил болезнь, но с другой стороны, очищенный, закалённый за зиму организм стал быстро расправляться с тяжёлым недугом. Правда, для этого приходилось нарушать все предписания врачей.
В больнице лежал я ровно четыре недели. За это время в неврологическом отделении скончалось тринадцать человек, в основном это были пожилые люди, попавшие сюда с кровоизлиянием в мозг, но двое умерли от клещевого энцефалита: старенькая учительница-пенсионерка и тридцатилетний парень, который в отличие от меня до госпитализации упорно пытался вылечиться лошадиными дозами водки… Нельзя быть таким упрямым. Неправильно это.
Пока я находился в больнице, меня посетили почти все коллеги по отделу, а также великое множество знакомых и родственников, в том числе приехавшая из Куйбышева крайне встревоженная мама. К счастью или несчастью телефон у неё две недели не работал, и о случившемся она узнала, когда кризис уже миновал. Болезнь старшего сына наверняка добавила ей седых волос.
– Тебе пора жениться! Хватит ходить одному! – как заклинание, несколько раз повторила она, словно пытаясь таким образом уберечь меня от напастей, и почувствовал я, что нешуточные переживания принёс матери своей болезнью. Может быть, так переживала она лишь тридцать лет назад, когда в годовалом возрасте я, её первенец, жутко болел дифтерией, и врачи днём и ночью делали всё, чтобы спасти младенческую жизнь.
Под конец я умудрился устроить ещё один скандал. В больницу привезли новую мебель, и кто-то из персонала по недоразумению попросил меня помочь перенести эти тяжести. Так полчаса потел я вместе с другими, забыв про две дырочки в позвоночнике. Случайно обнаружив такое безобразие, Надежда Фёдоровна чуть не грохнулась в обморок, попутно сообщив, что Михаилу Абрамовичу за это не поздоровится. Я не понял, при чём здесь Абрамыч – просто кто-то попросил, я и помог.
При выписке мне подробно рассказали о двухволновом характере моего заболевания, о том, чего удалось избежать и, о том, что ещё может произойти. Приводя примеры инвалидности ослушников, выдали массу инструкций о моём предстоящем поведении, каждая из которых начиналась со слова «низ-зя!». «Но если очень хочется, то можно», – в итоге подумал я, покидая больничные стены. Мне предстояло месячное амбулаторное лечение, и первым делом я направился в гости к родственникам в деревню Каменка.
– Дядя Володя! Я пойду, искупаюсь в речке! – весело крикнул я маминому брату, разворачивающему рыболовные сети.
– Не выдумывай! – пробормотал тот, не отрываясь от сетей и решив, что я его разыгрываю.
– Кончай, кончай… – раздался из сеней недоверчивый голос тёти Светы, его сестры, – Тебе сейчас только тёплую ванну и постель.
Но я не шутил. Раздевшись до плавок, босиком вышел за огород и потрусил по тропинке к ближайшему омуту. И тут мелькнуло вдруг совершенно необычное, как бы воздушное, ощущение. Ощущение перехода от тоскливой безнадёжности и больничного одеяла – к жизни. Будто летела рядом птичка, да и коснулась своим лёгким крылышком твоей щеки.
Окунувшись с головой и попав пятками в холодный ключ на дне водоёма, с восторгом выскочил из воды и минут двадцать ходил по траве, совершая «вдохи жизни». Ещё целый месяц нужно было делать уколы, но уже сейчас я чувствовал себя вполне прилично.
Ровно через сутки знакомый дипломированный врач, экстрасенс и знаток восточной медицины Ефим Гутман, осмотрев меня, спросил:
– У Вас мышечных судорог не было?
– Ничего подобного!
– Ну, что же может быть, всё обойдётся… – задумчиво промолвил он, – Вы только не обольщайтесь, на самом деле, всё очень серьёзно. Курить и выпивать запрещается категорически. Голодать можно будет только лет через пять-десять, впрочем, тут смотрите сами.
– Вы что-то у меня видите? – затаив дыхание, спросил я у экстрасенса.
– К сожалению, да, – вздохнув, ответил пожилой доктор.
– А что конкретно?
– Ну а зачем Вам это знать! Расскажу, будете потом думать.
– Ну, а всё-таки!
– Ну, например, глаза у Вас абсолютно больные, цвет кожи лица совершенно не тот…
Отрезвил меня слегка Ефим Григорьевич, да видать, чувство противоречия сработало, следующий же день посвятил я сухому голоданию. К вечеру довольно сильно разболелась голова, и после лёгкого овощного ужина так и лёг спать. Однако, наутро проснувшись, почувствовал, что вроде бы всё нормально, а к середине дня ощутив прилив сил, вышел на берег Оби. Часа четыре с упоением ходил босиком, любуясь могучей сибирской рекой, периодически совершая «вдохи жизни» и окунаясь в слегка прохладные, мутноватые обские воды. Подумалось, что хорошо всё-таки жить при социализме – спокойно восстанавливаешь здоровье, не рискуя потерять ни рабочего места, ни оплаты больничного листа! Не то, что в какой-нибудь подлой Америке…
Вечером, приняв в общаге контрастный душ, быстро уснул, не успев даже перевернуться на бок, но, подумав, что, наверное, всё же поступаю правильно, хотя другим так не посоветую, ведь для этого надо, во-первых, быть в системе Иванова, а во-вторых, каждый человек… как там его… индивидуален… Хр-ррр. Фс-ссс.
Все последующие дни, как и положено, посещал процедурный кабинет в поликлинике Чкаловского завода, где мне ставили очередной укол, затем подолгу ходил босиком по берегам Оби, дышал, купался. Иногда на моём пути появлялись кошки, собаки, на которых я бы не обратил и внимание, если бы животные дружелюбно не шли за мной, а когда я делал очередной вдох, не начинали ластиться и тереться о мои ноги. Сначала я удивлялся такому их поведению, но потом решил, что босой человек, совершающий медленный вдох со вздёрнутыми к небу руками, как-то по особому видится этим зверькам.
Через две недели друзья-ивановцы позвали меня с собой навестить вдову Порфирия Иванова, проживающую где-то очень далеко от Сибири. Ивановцы уверяли, что получу я там мощный импульс здоровья и чрезвычайно ценные советы. Немного поколебавшись, предпочёл поездку в «Эрлагол».
Добравшись на поезде до Бийска и сдав рюкзак в камеру хранения, приобрёл автобусный билет до села Чемал и направился в ближайшую поликлинику для очередного укола. После чего, сев на трамвай и проехав к коммунальному мосту через Бию, спустился к превосходному песчаному пляжу. С величайшим удовольствием трижды окунулся в чистую, прозрачную, притом весьма холодную воду. Это вам не Обь! С ощущением, что рождаюсь заново, ходил и дышал, пока не высохли плавки. Вернувшись на автостанцию, первым делом увидел милиционеров, наблюдавших за группой подвыпившей молодёжи, которая нестройным хором пела песню о родном городе: «И славный город Бийск, и Бия-мать!»
Доехав до Чемала, дальше пошагал пешком. На первом же повороте свернул с дороги и, раздевшись, погрузился в прозрачную, обжигающе-ледяную воду горной реки. Как ошпаренный, выскочив из воды, радостно заорал на всю тайгу:
– А-а-ха-ха-ха-ха!!!
На щебёночной дороге остановился старенький «Запорожец» и пожилой алтаец сочувственно спросил:
– Вам не до Уожана? Может подвезти?
– Спасибо! – весело воскликнул я, – Я сам!
Дойдя до впадения в Чемал реки Кубы, искупался второй раз, под Кубинским мостом. До боли знакомый щемящий запах тайги, чистейший, напитанный ароматами трав воздух, щедрое солнце и ясное голубое небо вызывали состояние, близкое к эйфории.
– Ты знаешь, – серьёзно сообщил встретивший меня Косарев, поправляя очки – после недельного мартовского голодания ты, не смотря ни на что, выглядишь посвежевшим.
Через день мы с ним вдвоём отправились в трёхдневный поход, контролировать проходящие группы. Наши всесоюзные «корочки»: мои инструкторские, а его спасательские давали на это полное право. Шагая с полный выкладкой по каменистой тропе, по бродам реки Имурты, поймал себя на мысли, что «никакой страшной астении, как минимум на полгода», обещанной врачом Михаилом Абрамовичем, не чувствую.
Приостановившись у старого кострища под сенью долговязых ив, пообедали «толстым чаем». Это означало, что к отвару таёжных трав с небольшим добавлением индийского чая из маленького котелка, прилагались могучие бутерброды, состоящие из широкого ломтя хлеба со сливочным маслом и рыбными консервами сверху. Подремав минут сорок, двинулись дальше к нашей излюбленной стоянке под тремя вековыми кедрами в верховьях Муехты неподалёку от лесной границы и скальных башен, называемых туристами «Замками злых духов». Здесь поставили маленькую таёжную палатку с коричневым дерматиновым дном. Было безветренно и жарко, далёко впереди безмятежно сияло разными оттенками синевы многорядье алтайских гор, напоминая картины Рериха, а на юго-западном горизонте длинной полосой чернела грозовая туча.
Сварив горохового супчика с картошкой, классно поужинали, затем тщательно укрепили палаточные растяжки и полиэтиленовый тент. Когда совсем стемнело, разразилась великолепная гроза. Всё вокруг сверкало и гремело, шумел ветер и хлестал дождь, но к нам не попадало ни капли. Створ палатки был открыт, над ним нависал полуметровый козырёк тента, а мы уютно расположившись в своей берложке, лежали лицом к выходу, глядя на природные иллюминации. Рассуждали о том, что молния, конечно, не ударит по укрывших нас могучим кедрам, а в качестве громоотводов выберет Замки злых духов или каменистый безлесый гребень, разделяющий верхние истоки Муехты.
Вернулся в лагерь я довольнёшенький и сразу же услышал от врача спортлагеря, стройной как балерина, Татьяны Мингалимовны Гареевой ценный медицинский совет:
– Не нужны Вам больше никакие лекарства, Вы в походы уже ходите!
Получив столь мудрую рекомендацию, я решил непременно ею воспользоваться, и по приезду в Новосибирск первым делом вознамерился закрыть больничный лист.
– И куда Вы торопитесь? – удивилась терапевт Синякова, – Отдохнули бы ещё недельку, сил набрались!
– Я уже здоров!
– Ну, это Вам только так кажется… Впрочем, как хотите, вот Ваш бюллетень, и всё равно настоятельно рекомендую через полгода ещё раз пройти курс церебролизина, и ежегодно ложиться на обследование… Да Вы не посмеивайтесь, последствия такой болезни ещё ох как скажутся!
Придя на работу, увидел обрадованные моим возвращением лица коллег. Радость, конечно, была взаимной, и мы тут же устроили праздничное чаепитие. Затем мне была вручена в качестве материальной помощи солидная денежная сумма, равная моей ежемесячной зарплате. Никто не удивился, что уже через пару дней я оформил очередной отпуск.
Вскоре я вернулся в «Эрлагол», но уже не один, а вдвоём с Ириной. Мы поставили палатку под старой берёзой, гигантская ветвь которой распростёрлась далеко вперёд за брезент нашей «польки». Косарев и я наметили в предстоящем походе четыре дня поголодать, моя Ирина и Косарева Марина решили питаться исключительно варёным рисом, а для Кати, дочери Косаревых, были предусмотрены нормальные обеды с тушёнкой.
Вот так после тяжёлой болезни, с увесистым рюкзаком и на голоде поднимался я по крутой тропе в урочище Сергезю. Нужно признаться, было неимоверно тяжело, каторжно тяжело, и думалось, что тяжелее уже и быть не может. Казалось, что сейчас хлопнусь наземь и больше не поднимусь. Никогда раньше я не голодал под такой нагрузкой! Нынче бы я непрерывно читал «Отче наш», а тогда при подъёме в моей голове крутился лишь Гимн жизни Иванова, заканчивающийся словами: «Человеку слава бессмертна».
На пастушьей стоянке все остановились на обед, а мы с Володей пили воду из ручья. В изнеможении отдыхал час с небольшим, затем уж и сам не помню, как превозмог последний крутяк. Устроились на ночлег на той самой стоянке, где нас недавно застала гроза.
Голодалось, говоря откровенно, муторно, но голова почти не болела. Целебный климат Горного Алтая, воздух, напоённый живительными травами, удивительно чистая вода, действовали исцеляющее, не смотря на все надругательства над организмом. С водой-то, кстати, здесь было непросто: для её добычи приходилось использовать полый стебель, организуя своеобразный водопровод. Каждый раз испытывал огромное облегчение, когда Ирина обливала меня из большой кружки. На каждое обливание уходило 25 – 30 кружок ледяной воды. К вечеру третьего дня, выводя проходящих мимо парней вблизи нашей стоянки по их просьбе на основную тропу, неожиданно ощутил прилив сил.
Утром четвёртого дня, неспешно собравшись, отправились вниз. Обойдя верховья Муехты, мы вышли к Имурте и по набитой конной тропе через массу мелких бродов спустились к лесовозной дороге у реки Куба. На базе вышли из голодания. Первая еда – лёгкий салатик, поутру сварили в котелке ботвинью, а на обед вкушали варёный рис.
Голодание завершилось, но ожидаемой лёгкости не наступило ни сразу, ни на следующий день. Обычная послепоходная расслабуха в этот раз не была приятной: в голове шумело, по всем телу растекалась вселенская усталость, которая не преодолевалась никаким отдыхом. Следующее утро принесло дождливую холодную погоду, которая продлилась и на следующие сутки. Заканчивался первая эрлагольская смена, отдыхающие без восторга глядели на небо, морщились от досады, распускали зонты, надевали свитера и тёплые куртки, а я не находил покоя ни днём, ни ночью.
И накатились на меня сомнения. С одной стороны уже почти год веду образ жизни по Иванову, я в системе и должен в ней находиться, но болезнь-то моя не хухры-мухры, не ангина какая-нибудь. Одних анекдотов про клещевой энцефалит вон сколько, один «веселей» другого. А я всё равно, как под гипнозом, творю невесть что, пренебрегая всеми врачебными инструкциями… Меня выручила современная медицина. Фильтрующий вирус, размножаясь в человеке, поражает нервную систему, и если прозевать критический момент, то последует неминуемая смерть. Так погиб учёный Новосибирского Академгородка академик Работнёв, а мне повезло: догнал уходящий поезд и запрыгнул на подножку его последнего вагона.
Гамма-глобулин, как мне объяснили специалисты, существовал в то время в двух видах: на основе человеческой крови и на основе лошадиной. Для профилактики болезни применялся первый тип, именно он и был в жесточайшем дефиците. Второй применялся только в случае уже обнаруженного заболевания, так как влёк за собой серьёзные побочные явления. Именно лошадиный гамма-глобулин лошадиными же дозами вливали мне, пока образовавшиеся антитела в крови не побороли разрастающееся в геометрической прогрессии войско вирусов. Можно ли было одолеть болезнь лишь при помощи системы Иванова? Наверно, можно, если быть фанатиком этого дела, но я фанатиком никогда не был, к мистике не склонен и всегда во всём сомневался, к тому же курил. Врачи спасли мне жизнь, но в дальнейшем ответственность надо брать на себя, иначе… Иначе ничего доброго не будет.
Ночью вижу сон: прихожу с группой из похода в лагерь по солнечному вечеру, вижу слева от дороги цветы, срываю их и бегу вперёд, чтобы вручить… Тут мысль мелькает: побежал-то ты побежал, а что дальше с тобой будет? И вдруг меркнет всё вокруг, темнеет в глазах и кричу я от ужаса. Меня будит подскочившая Ирина: что случилось! Да ничего, просто сон…
Когда состояние муторности и неопределённости достигло апогея, встал я полшестого утра после полуобморочной ночи, и тихо, стараясь не потревожить спящую подругу, вылез из палатки. Пройдя по холодной, сырой траве к горной реке, обнаружил, что изо рта идёт пар. Сделав несколько вдохов, назло всем врагам и врачам шагнул в ледяную воду. Пройдя по скользкому галечному дну, с усилием нырнул в чёрную глубину, постаравшись там продержаться подольше. Выскочил из реки, с ощущением, что небо и земля меняются местами. Дыхание перехватило, сама встряска была столь сильной, что показалось, будто умер я и тут же вновь родился.
Ощутив резкое улучшение самочувствия, через каждые два часа снова и снова нырял в поднявшийся от дождей бурый Чемал. «У Иванова это называется снежным выздоровлением, и это мой путь!» – думалось мне. И вот чудо! К вечеру почувствовал, что полон сил, энергии и здоровья.
– Давай после Эрлагола съездим в Джамбул к маминым родственникам, они давно нас ждут, – предложила Ирина и вдруг задумалась.
– Послушай, – произнесла она, – вот когда ты заболел, я ехала в трамвае, смотрела в окно на небо и знаешь, кто мне привиделся?
– Порфирий Иванов! – выпалил я.
– Не-ет. Иисус Христос! Его ни с кем не спутаешь.
До закрытия лагеря я отруководил ещё тремя походами. В начале второй смены сводил группу из шестнадцати барышень и четырёх мужиков в трёхдневку по сплошному дождю и туману, затем восемь человек – в семидневный поход по нестандартному маршруту, после чего одного из стажёров пришлось отстранить от работы ввиду обнаружившейся профнепригодности. Наконец, в солнечную третью смену сводил представителей администрации лагеря в шестидневку на живописные Буюкские озёра. Во всех походах Ирина была рядом со мной.
Никаких последствий клещевого энцефалита я больше не ощущал, и в начале сентября 1990 года скорый поезд «Новосибирск-Ташкент», весело постукивая колёсами по стыкам рельсов, катил нас в хлебосольный Джамбул. Здесь молодых с нетерпением ждали очень милые пожилые люди, недоубранный в честь приезда гостей урожай всевозможных фруктов, арыки по обочинам улиц, саманные избы и не по-осеннему тёплое солнце юга Казахстана.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Борис Скворцов: Клещевой энцефалит. Рассказ.
25.10.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|