Инна Кулишова: Гия Канчели: Метафизика тишины.
Вопросы автора и ответы композитора - о творчестве, о мироощущении, о времени, в котором ему хотелось бы жить, которое для него созвучно и гармонично. Эту работу можно назвать и статьей-интервью, потому что здесь "вставки" от автора - рассуждения о музыке композитора, о том, какие ассоциации она вызывает у Инны Кулишовой.
Вот то, что мне показалось главным в беседе с Канчели:
"- Вы говорили, что влюблены в тишину...
- Я не влюблен, может быть... просто... тишина для меня имеет очень большое значение. У меня какое-то особенное отношение к тишине, и я всегда стараюсь или в нее уходить, или из нее приходить.
- Вы говорили, что бывает формальная тишина и Божественная. Если немного пофантазировать... Как Вы думаете, в аду и в раю какая тишина, и есть ли она?
- Не знаю. Я всегда завидую тем людям, которые это знают. Кто-то ведь говорит, что он считает: в раю такая тишина, а в аду такая. Вот я им завидую, а сам не знаю".
Единственное критическое замечание - поскольку речь идет о композиторе, надо давать "историческую справку": год и место рождения, образование, список произведений, в каких жанрах преимущественно работает. Все это кратко. Я считаю это необходимым, потому что читают не только поклонники композитора, но и те, кто слышит это имя впервые. Интервью - это жанр для широкой публики.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Наталия Май
|
Гия Канчели: Метафизика тишины
Прекрасное дитя реки с шипящим и звонким названием Шельда, бельгийский город Антверпен, переплетенный узкими улочками с узкими, но высокими домами, некогда был пограничным округом-маркграфством Священной Римской империи. В этом городе, как и в постоянной пограничной полосе контрастных звуков своих сочинений, живет и работает Гия Канчели. Антверпен ему немного напоминает Тбилиси, остающийся его истинным домом.
Сегодня Канчели - один из самых значительных современных композиторов. Гия Александрович категорически против слова «понимать» по отношению к музыке, и совершенно справедливо. Только ощущать! Только чувствовать!
Наверное, отчасти поэтому не только к музыке, но и к ее автору хочется приблизиться и прислушаться. И все время есть желание поделиться с ним собственными мыслями. Точнее, проверить их на точность звучания, чтобы случайно не сфальшивить. Просто сказать и посмотреть, послушать, верную ли ноту они берут в присутствии камертона.
- Вы как-то сказали, что дописываете музыку за тех людей, которые жили в XIV, XV, XVI веках, стараетесь заполнить это пространство и больше думаете о прошедших временах...
- Я, кажется, сказал, что если остались какие-то незаполненные ниши по разным причинам, я стараюсь в меру своих возможностей их заполнить. И когда спрашивают о будущем, я всегда предпочитаю говорить о прошлом. Причем о том прошлом, которого не могу помнить, потому что родился позже намного. Cамое такое время, в котором я бы предпочел жить – конец XIX - начало XX столетия. Это сравнительно спокойное время. До начала Первой мировой войны, и время, когда еще не ушли экипажи, а уже появились первые машины, и они сосуществовали вместе. Наверное, я предпочел бы жить в те времена. А может, и жил, я не знаю...
Accordo
Горы... По ним сбегает вниз (или карабкается вверх) «Тифлис горбатый», который снится многим тбилисцам, живущим вне него, если только мы сами, современные и суетные, не приснились ему случайно. Горы закрывают горизонт, о них спотыкается взгляд, вынужденный возвращаться обратно и невольно подниматься к небу. Но зато горы, в отличие от плоскости равнин, дают объемность восприятия. Не случайно на Востоке – притчи, а на Западе – теории. Некоторая «притчевость» улавливается и в музыке Канчели. Это даже, скорее, индивидуалистическая черта, а не только национальная или географическая. («Я бы слово «национальное», заменил другим - «индивидуальность», - сказал однажды Гия Александрович. - И никто не сможет мне привести в пример крупную индивидуальность, которая не представляла бы определенную культуру. Таким образом, эта крупная индивидуальность становится принадлежностью той земли, где она появилась на свет, выросла и культуру которой впитала с молоком матери».) Эти порою прямые и четкие, а порою плавные, волнистые изгибы звуков а ля Арт Нуво (Art Nouveau), и в то же время с орнаментом прерывистых всплесков: как единичный кинжал башни в том или ином аскетичном архитектурном ансамбле, прорезающий воздух, прорывающийся ввысь - а капли отдельных звуков стекают вниз; эти возвышения-форте без излишеств, словно круговые лестницы Арт Нуво, поднимающиеся к свету... Именно Арт Нуво, самый индивидуалистичный стиль, он больше всего любит в архитектуре, и в некотором смысле Арт Нуво оживает в его музыке, так же, как и многие здания, особенно у Гауди, карабкающиеся в небо. Это разнообразие интонаций, свойственных только Канчели, свобода звучания - Liberty Style. Даже иногда не понимаешь, откуда взгляд: сверху, снизу, по горизонтали или по вертикали?
- Оден говорил, что Бах находился в чрезвычайно выгодном положении: когда он хотел прославить Господа, он мог просто написать кантату или «страсти», а если мы сегодня хотим сделать то же самое, нам приходится прибегать к косвенной речи. Не согласны?
- Ну я не знаю, может быть, все-таки это не очень касается людей, которые стараются создавать музыку. Оден был гениальным поэтом. Все-таки слово – нечто другое, а музыка – абсолютная абстракция, которую два одинаково мыслящих человека воспринимают совершенно по-разному. А если того же Одена прочесть двум людям, – поскольку это все-таки слова, – ассоциации бывают приблизительно одинаковые. Там не может быть большого контраста. Так что сравнение даже с музыкой Баха... Музыка вообще, мне кажется, всегда в каком-то обособленном положении из-за абстрактности языка. Оден гениально сказал другую вещь: «Как хорошо, что у некоторых людей хватает мужества становиться не поэтами, а критиками» - что-то в этом роде.
- Вам не страшно за будущее музыки?
- Нет, абсолютно нет, потому что все время появлялись какие-то крупнейшие индивидуальности, которые двигали искусство вперед. Если говорить о музыке того же Баха, то можно было бы поставить какую-то черту и больше этим не заниматься, потому что превзойти это невозможно. Но тем не менее появились Бетховен, Моцарт, Гайдн, Шуберт и т.д. И это процесс нескончаемый.
- Когда Стравинского спросили: «Для кого вы пишете?», он ответил: «Для себя и своего воображаемого альтер эго». Аналогичный вопрос к Вам.
- Я думаю, что каждый здравомыслящий творец пишет для себя. Что значит писать для кого-то? В советские времена в огромных количествах появлялись кантаты, песни о родине, произведения, восхваляющие вождей, партию - это все оставляло такое впечатление, что вот люди вставали утром, занимались утренним туалетом, завтракали и потом садились писать о родине. Мне кажется, что Стравинский был абсолютно прав: надо писать музыку для себя. А то, что происходит потом – конечно, имеет значение для любого автора, думаю, и для Стравинского тоже. Я, например, никогда не обращаю внимания на то, как бывает принято сочинение, а вот как его слушают – для меня является определенной оценкой. Тишина бывает очень разная при исполнении музыки – существует тишина, когда ощущаешь какое-то участие сидящих в зале, и дирижер бывает обычно проводником между оркестром и публикой. И вот такая звенящая тишина начинает жить, и это очень приятно. А бывает тишина безразличная – это зависит, во-первых, от самой музыки, во-вторых, от качества исполнения.
- Ваш «Стикс» просто потрясает...
- Вам, наверное, покажется странным, но когда я написал «Стикс», у меня еще не было названия. Хотя я слышал о подземной реке из греческой мифологии и т.д., мне это на ум не приходило. Я порою обращаюсь к Гидону Кремеру, который является человеком чрезвычайно умным, и иногда его прошу найти название для моего сочинения. А он уже хорошо знает мою музыку, потому что новые сочинения мои играет - я для него написал несколько. Он у меня только спросил: «Хор есть?» - «Да, есть». «Что за слова?» Я говорю: «Слова я выбирал грузинские, не имеющие смысловой нагрузки, мне только нужно было какое-то фоническое звучание, и я выбирал такие слова, которые представитель любой национальности мог бы свободно произнести, без гортанных звуков». В общем, я ему описал в двух словах, и тогда он сказал: «“Стикс” – замечательное название». Я назвал «Стиксом», и сейчас трудно кого-то убедить, что до определенного времени его не было, настолько это название подошло.
Ощущение музыки
...«Стикс» начинается с тишины. Харон, говорящий голосом башметовского альта, неравнодушен, он сострадает, альт не ведет безразлично по реке, и Via Dolorosa у каждого своя. Как и пустыня. Канчели умеет довести до верхней ноты, остаться на верхнем регистре, удержаться и опять прервать, не давая длиться крику-форте-плачу, и сразу возвращается к тишине – чтобы крик не перерос в мелодраму. Aqua alta Стикса, вздрагивающая музыка; хор поет названия грузинских церквей и исторических мест, хвалу Господу и имена близких. Переход на английский – язык, который своей определенностью позволяет сказать о беспощадности времени (заметка на полях: очень интересное совпадение звучаний «душ» на двух языках: “suli” и “soul”). И где-то благостно звучат переливы фортепиано – «Душа моя - эллизиум теней» (М.Цветаева). Понять, где кончается Башмет и начинается альт – невозможно. Человек-кентавр... Придешь, послушаешь Башмета, и остальная реальность кажется приложением, фоном, освещенным, разбуженным высокой температурой исполнения. Как-то, находясь на фестивале «Осенний Тбилиси», на вопрос, в какую сторону развивается музыка, кто после Шнитке, Башмет ответил: Канчели.
“Abii ne viderem” («Ушел, чтобы не видеть») написано по заказу “Nieuw Sinfonietta Amsterdam”. Руководитель оркестра, почетный профессор Тбилисской консерватории, дирижер Лев Маркиз говорит:
- Я очень горд тем обстоятельством, что это произведение было написано по инициативе моего Амстердамского оркестра. «Ушел, чтобы не видеть» - это его личная позиция по отношению к трагическим событиям в Грузии в начале 90-х годов. Свое несогласие с тем, что происходило тогда, он выразил таким образом.
Отрывистые звуки, печаль и скорбь заверчиваются ветром, вьюгой споров, которые передает музыка. Капли звуков на фортепиано – словно отдельных голосов, тихих, потом громких, будто разные мнения, настаивающие на своем, даже разный пол и темперамент, споры человека с человеком – во имя чего, думается… И печаль, отстранение, боль, а «боль не имеет адреса», - заметил композитор. Все заканчивается отрывочными тихими звуками - затихает пульс, затихают удары сердца, и все глуше и глуше... «Да обретут мои уста первоначальную немоту» (О.Мандельштам).
“Magnum Ignotum” («Великое неизвестное»), в которое включена и магнитофонная пленка. Именно так композитор общается с грузинским фольклором, творчеством «гениальных анонимов», который просто включить в собственное произведение он не считает возможным. Произведение открывается записью: священник из Анчисхати читает фрагмент из первой главы Евангелия от Матфея о Рождении Христа. Постепенно, не прерывая, а как бы продолжая голос, вступает музыка. Следующая вставка – запись 30-х годов XX века, трое старцев исполняют гурийскую песню. Канчели словно общается с духом грузинского народа. И потом - хорал Создателю в исполнении ансамбля «Рустави». Заканчивается сочинение колокольным перезвоном (до какой ноты может дойти каждый из нас?). Национальные моменты перекрываются общечеловеческой темой.
Он сдирает со звуков цедру со смягчающими маслами, бросает их «без запаха», в первозданном виде. Так, в «Exil» резкие звуки, прерывающие течение чистого беспримесного сопрано, поющего псалмы, налетают, как реальность, как жизнь, обычно застающая нас врасплох...
Однажды автор статьи присутствовала на записи авторского диска композитора. «Здесь потише», «тут чуть более трепетно», - наставлял он. На полсекунды пауза меньше – и уже все сочинение воспринимается иначе. Метафизически безлюдная музыка Канчели – исповедь человека, находящегося наедине с Вселенной. Он хочет понять, что есть жизнь и смерть. И музыка – способ примирения и с тем, и с другим. Конкретное время у него – только предлог. Вечное актуальным может быть, актуальное вечным – нет.
«And farewell goes out sighing…» («Прощание уходит вздыхая» - строка из сонета У.Шекспира) - прощание со старым тысячелетием и приветствие нового. В конце и в начале – вздохи, смычок беззвучно плывет по скрипке. А потом шепот (который был «прежде губ») перерастает в грохот и снова переходит в тишину.
«Все, что мы делаем, есть музыка», - утверждал Джон Кейдж. Там, где для нас сплошной шум, композитор слышит музыку.
На высокой ноте
- Ахматова говорила, что поэзия – перевод с серафического. А музыка?
- Единственный язык, который не нуждается в переводе – музыка. Исходя из этого, музыка возникает, с одной стороны, на абсолютно пустом месте, а с другой, за музыкой стоит многовековая традиция. Ведь мы ничего нового не создаем. Мы просто берем звуки определенной высоты, и с помощью определенных комбинаций иногда следуем за нашей интуицией, иногда - за каким-то душевным состоянием. Та же Ахматова говорила о «соре...»
- Вы бы позволили исполнять свои сочинения людям, которым не доверяете нравственно, но высоким профессионалам?
- Я не могу ответить на этот вопрос по той простой причине, что передо мной он еще не стоял. Такого случая в моей жизни не было еще, не знаю. Когда кто-то хочет сыграть мою музыку, обращается не ко мне, а в мое издательство. И оно им высылает материал. И моя музыка играется дирижерами, которых я не знаю, с которыми не знаком. Я даже не знаю, как это сыграно. Попадаются, видимо, хорошие дирижеры, которые вникают в суть этой музыки, а бывает наоборот, и, к сожалению, сочинение исполняется. У меня даже есть пример: в Финляндии один дирижер записал три моих симфонии, и вышел диск, он продается, но это криминальные записи, потому что каждая симфония идет на несколько минут меньше, чем должна. Если бы я присутствовал, я бы этого не допустил. Но ничего не могу поделать с этим. Если кого-то интересует - так надо играть, как это записано Джансугом Кахидзе.
- По утверждению поэта, невозможно достичь одинаковых высот и в творчестве, и в жизни. Где Вы предпочитаете халтурить? Ведь всегда приходится выбирать...
- Я не знаю, что такое халтурить в жизни, но в творчестве я стараюсь оставаться честным, порядочным и чистоплотным по отношению к тому, что делаю. Другой вопрос, получается или нет. У меня так сложилась жизнь, что я меньше был занят бытовыми вопросами, которые для меня как бы и не существовали. Супруга меня оградила от этого. И я очень благодарен судьбе за это. Единственное: я не отказывался от написания музыки к плохим фильмам. Я знал, что фильмы - однодневки, но писал, чтобы зарабатывать деньги, которые мне давали возможность чувствовать какую-то материальную независимость, чтобы я мог все свое свободное время уделять работе основной.
- Вы говорили, что звуки изматывают душу и жизнь, и у Вас не бывает пауз, но ведь от этого нельзя отказаться, невозможно...
- Просто есть люди, которые могут, закончив одну большую работу, куда-нибудь уехать на две-три недели, отдохнуть, забыть обо всем. Читать что-то и так далее... Вот у меня, к сожалению, не получается, потому что где б я ни был, все равно… «сочиняю» громко будет сказано, но я все время думаю о том, что мне предстоит написать. А если мне, допустим, в тот момент ничего не предстоит, то я уже выстраиваю какую-то свою форму, свою драматургию какого-то сочинения, которого еще не существует. Я хочу сказать, что не перестаю об этом размышлять. И это, с одной стороны, очень утомительно, но с другой стороны, я ничего с этим не могу поделать, потому что таких пауз, долгих, когда я могу отключиться, просто не бывает.
- Но это иной градус реальности, в отличие от пустоты. А бывает пустота?
- Конечно, бывает, когда заканчивается одна работа и еще не начата другая. И вот здесь наступает как раз та пустота, которая, может быть, самая мучительная, потому что во время этой так называемой пустоты ты не можешь ничего делать, у тебя нет материалов, ты не знаешь, что надо делать, зачем надо делать, для кого. А в то же самое время ты не можешь успокоиться. Вот эта пустота, пока что-то не придет на ум, самая, по-моему, неприятная.
- Вы говорили, что влюблены в тишину...
- Я не влюблен, может быть... просто... тишина для меня имеет очень большое значение. У меня какое-то особенное отношение к тишине, и я всегда стараюсь или в нее уходить, или из нее приходить.
- Вы говорили, что бывает формальная тишина и Божественная. Если немного пофантазировать... Как Вы думаете, в аду и в раю какая тишина, и есть ли она?
- Не знаю. Я всегда завидую тем людям, которые это знают. Кто-то ведь говорит, что он считает: в раю такая тишина, а в аду такая. Вот я им завидую, а сам не знаю.
- А вообще тишина, как представляется, больше богата звуками, чем шум...
- Вы знаете, абсолютной тишины ведь не бывает. У Кейджа есть сочинение, которое называется так, сколько времени оно и длится. И ничего не происходит: выходит пианист, садится за рояль, сидит и потом уходит. Но и здесь абсолютной тишины не бывает, поэтому он и пошел на такой шаг. Всегда происходят какие-то дуновения, какие-то шорохи... Или ветер... Абсолютная тишина может быть в Мавзолее Ленина.
Present eternity
Музыка Канчели очень индивидуальна. Он и сам все время обособлен. Он умеет слушать и слышать тишину, и не разводить пустые разговоры. Но в музыке он не скрывает своих чувств, причем это далеко не сентиментально. Гия Александрович категорически против слова «понимать» по отношению к музыке. Только ощущать! Только чувствовать!
Он очень тбилисский человек и одновременно иностранец самому себе. Обратной стороной скромности и закрытости по горизонтали является порою абсолютная обнаженность души по вертикали и естественность, серьезность, подлинность переживания. У него «не бывает пауз» в жизни, но их искусство в музыке доведено почти до абсолюта: совершенное бесстрашие пауз.
Он и говорит медленно, вдумываясь, а не напоказ – красивые «натренированные» слова, эффектные фразы, которые хорошо бы смотрелись в интервью в газетах, журналах – неважно где, не в его натуре. Он рассчитывает не на публику, не на предполагаемый кругозор мыслимых и немыслимых собеседников, а на человека. На предложенную тему и мысль. Он умеет услышать вопрос – просто это его специальность: хорошо слышать. Он даже не говорит слово «век» - «столетие». Звучит более весомо. Так бы по-русски, наверное, сказал Бах. «Век» – слишком быстро звучит для такого медленного человека. Сам тембр его голоса регистром ниже, как тембр его любимых инструментов в оркестре: низких, «медленно звучащих флейт». Он и музыку такую любит. «Что быстро делается, то быстро и погибает» (Латинская поговорка).
- А Вам уютно в этом мире жить?
- Вообще, в этом мире? А что я могу поделать? Человек должен жить тогда, когда ему судьба предназначила эту жизнь. Если я родился в определенное время и живу в это время, здесь ведь ничего не поделаешь.
...К.Сэндберг сказал, что поэзия – «исповедь водного животного, которое живет на суше, а хотело бы в воздухе». Состояние комфорта вообще чуждо любому истинному художнику.
Это вечный изгнанник из самого себя, из своего уютного эго. И не поиски приюта уводят все дальше и дальше. Лев Шестов был против мировоззрения, считая его остановкой в пути. Нет этого и в музыке Канчели с ее ландшафтом горных хребтов форте, вулканическими всплесками ударных, впадинами, провалами, трещинами и равнинами пауз, это прорывы в небо, попытка ориентации в мире после жизни, даже не попытка обжиться – просто стенание, Lament, просто этакий Орфей (прародитель не только поэтов, но и композиторов?), постоянно оглядывающийся в поисках утраченного и утрат, как ни странно это прозвучит, ибо в поисках ушедших мы сами обживаем иные миры.
- Как звучит Тбилиси, Ваш родной город, здесь вблизи и на расстоянии?
- Я там просто физически нахожусь, я здесь живу. Если бы я уехал в 20 лет, было бы совсем другое. Я уехал в 56 лет, и ничего не могло измениться: я продолжаю жить здесь. Так же, как я уезжал, живя здесь, в Дома творчества и месяцами там работал, так же я сейчас сперва уехал в Берлин волею судьбы, потом там задержался, а потом переехал в Антверпен. Физически я нахожусь там, но всеми мыслями я в Тбилиси.
- География, изменение вида из окна, пейзажа может влиять на интонацию?
- В моем случае нет. Я-то привыкаю к тому, что перед окном, но для меня это не главное. Для меня главное все-таки – условия: тишина и покой во время работы.
...Ну конечно, он жил тогда. Совершенно созвучный потерянному сегодня умению сосредоточиться на детали, вписанный в ландшафт любого города, обособленный – и там отдельный, отличающийся – стоящий на тротуаре и прислушивающийся к хриплым колесам экипажей, присматривающийся к смешным, лакировано претенциозным авто и вдыхающий запах сена, которым пахнет унылая арба (если все же в Тифлисе), а возле нее стоит внучатый племянник Холстомера и прячет свою морду в сером пыльном мешке. И рядом с этим человеком кажется, что где-то поблизости еще существует мерное, медленное передвижение экипажей, тишина мощеных европейских улиц, а за углом кто-то вполголоса насвистывает «Шалахо», пробивающееся в сегодняшнюю музыку Канчели, и тут же перекрывающееся стремительностью нового века. Метафизическое время музыки - "настоящее настоящее", вечное настоящее.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Инна Кулишова: Гия Канчели: Метафизика тишины. Интервью.
Проникновенная доверительная беседа с грузинским композитором Гией Канчели
20.10.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|