Яна Ларина: Дикарка.
Если судить по названию, главная героиня рассказа – дикарка которая довольно своеобразно «ищет себя» – должна привлечь наше внимание больше, чем фотограф, другой персонаж. Но мне было интереснее читать о творческом поиске фотохудожника. Наблюдать за творчеством так же увлекательно, как следить за животным в дикой природе. «А он воплощал сотни абсурдных и волнующих творческих замыслов, жадно хватая объективом все, что гармонично укладывалось в доступные только ему идеи. Нащупывал сюжет. Это доставляло почти физическое удовольствие».
А дикарка – то святая (санитарка в доме престарелых), то грешница. Откровенно говоря, мне трудно поверить, что женщина пойдёт на панель ради того, чтобы найти своё место в жизни. По-моему, несколько надуманно. Да и противоречит такой характеристике главной героини: «Дикарка была из другого мира. Искренняя, без кошачьего притворства, поддающаяся первым импульсам, с живописным естеством и первобытной женственностью». Потому что как же без кошачьего притворства, когда «проститутки – колоритные натурщицы, порой настоящие актрисы перед фотокамерой, способные ублажать не только в постели, но и своей игрой во время съемки»?
Но само это сопоставление: фотограф «ищет себя» (свой творческий почерк) среди проституток-натурщиц, а проститутка ищет то же самое в компании фотографа, – выглядит неожиданным, многозначительным и интригующим. И ещё более интригует неизменный (при любой погоде, в любых ситуациях) алый шарфик главной героини – яркое пятно среди серости быта. Совсем как красное пальтишко девочки из гетто в черно-белом фильме Спилберга «Список Шиндлера» - символ неизбежного рокового исхода.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров
|
Дикарка
Дикарка.
Он проснулся вместе с мелодичным треньканьем будильника. Еще вот-вот хватался за краешек вполне понятного и яркого сна и вдруг – утро. В студии, служившей ему и квартирой и мастерской, было довольно свежо. Это сначала казалось, что холод царапает из-за того, что тело продолжает благодарно вспоминать нагретую за ночь постель. За окном белый, слепящий свет отражался от сугробов, напоминая о пришедшей зиме и о том, почему так зябко пробуждаться. Комната погружала не только в бодрящую прохладу. Здесь властвовала бесконечная череда лиц, держащих под прицелом любого, кто вошел сюда. Они смотрели с многочисленных снимков на стенах, столе, подоконнике: заискивающие, подмигивающие голые натурщицы, зовущие силуэты в желтых квадратиках ночных окон, незнакомые глаза и панорама зубчатых черепичных крыш, упрямые мужские профили в густом табачном дыму, приветливые кивки зрелых дам… А он для них, беззвучных и застывших, стал героем, знающим каждую тень и каждый сантиметр их сущности. Фотографии отводили душу и являлись заработком. Но пока успех отбраковывал его, не давал почувствовать приятное замирание в груди от узнаваемости и востребованности временем. Подошел к окну и задернул шторы, помогая лицам избежать настырных солнечных лучей. Остро хотелось бережно и без спешки выкурить одну-две сигаретки, вдохнуть тончайший аромат уже сваренного в воображении кофе, согреться… Утро всегда умело сортировать желания пробуждения. Подобрал на полу разбросанные листы с испорченными коллажами, включил чайник и присел на кровать.
Она спокойно посапывала, завернувшись в одеяло, словно в коконе. Тушь осыпалась с ресниц, припорошив темной пылью скулы, а помада неряшливо размазалась, напоминая о том, зачем ее хозяйка здесь. На худеньких ладонях виднелись розовые перламутровые разводы, вероятно, во сне прижималась губами к рукам. Сколько ей – двадцать? Двадцать один? Похоже, что так. Несуразная, жалкая, с бездумной самостоятельностью, которой, казалось, гордится. Внешне отстраненная, дикая, с тихим вкрадчивым голосом, будто защищалась, прячась в невидимую броню. Сама по себе. В ногах аккуратно сложена одежда: вязаный свитер – отвратительная развалюха, растянутая и мрачная, дешевые, повидавшие невзгоды колготки, юбка, наплевательски измятая, испачканная, с бахромой нужды и этот вульгарный алый шелковый шарфик, который не знал времен года и использовался с ревностной привязанностью. Ее опознавательный знак, как маяк негативизма, что несла на себе.
Осторожно повернулась, что-то пробормотав сквозь сон. Внезапно из закрытых глаз потекли слезы, тело слегка дернулось, одеяло сползло, пошло обнажив округлое плечо, грудь и заостренные девичьи щиколотки. От нее пахло влажными, промозглыми подъездами, вином, что вчера угощал, грязными купюрами и…безысходностью. А слезы все текли, нарушая умиротворенную мимику в объятьях чужой колыбели. И во всем этом отнюдь не ощущалось изощренной порочности и распутства. Это скорее трогательно соблазняло. Именно, тот соблазн, от которого стыдливо по-юношески краснело лицо, а внутренний голос отцовски умолял: «дай кров, деньги, ванну с мыльной пенной… внимание». Раньше он возбуждался только от тех женщин, что игриво теребили крашеные, высвеченные пряди волос, украдкой любовались своим свежим, блестящим маникюром, при этом манерно хохоча или от тех, других, всепозволяющих, агрессивных, раздевающихся с порога. Дикарка была из другого мира. Искренняя, без кошачьего притворства, поддающаяся первым импульсам, с живописным естеством и первобытной женственностью. Точно – ее нужно запечатлеть!
Взял фотоаппарат и принялся привычно искать «смыслы» в позе, нюансах света, в общих очертаниях и фоне. Лихорадочно щелкал, коря себя за то, что не догадался сделать это чуть раньше… до странных слез. Присаживался, рассматривал – воображение летело по белым листам незаполненных снимков. Он продолжал «раздевать», «разоблачать» объективом глубоко спрятанную жизнь спящей девушки, пытаясь угадать в напряженности и беззащитности далекие убеждения, мысли, всю женскую судьбу с ее жертвенностью. Настороженно ловил очередную ускользающую эмоцию, нажимал на кнопку и хлопотно планировал новый ракурс. Вот она вскинула руки, потянулась, волосы разметались по подушке, на мгновенье сделав ее похожей на заплаканную наложницу, угнетенную и смиренную – проснулась. Щелчок и вспышка – успел…
Впервые увидел ее прошлой осенью, в парке. В то самое время, когда необъяснимое беспокойство и какая-то хроническая профессиональная неугомонность с удвоенной силой настигают мастеров его дела, заставляя фиксировать природное золото листьев, туманную дымку, растворяющуюся среди оголенных деревьев, невзрачные парковые дорожки с философской тоской бытия… Все то, что возможно подарит успех на очередной выставке, очарует зрителя и принесет деньги. Она сидела на скамейке, рассматривая носы своих стареньких, забрызганных грязью полусапожек. Субтильная, флегматичная брюнетка с вялым взглядом и кроваво-красным лоскутком на шее. А он воплощал сотни абсурдных и волнующих творческих замыслов, жадно хватая объективом все, что гармонично укладывалось в доступные только ему идеи. Нащупывал сюжет. Это доставляло почти физическое удовольствие. Перед объективом оказалась влюбленная парочка, целующаяся на скамейке, игнорирующая все вокруг. Энергичные, распластанные в своих чувствах, безрассудные. Непроизвольно снял. Наконец, насладившись друг другом, парочка рассеянно потянулась к баночкам пива, заботливо принесенным с собой, а через несколько минут покинула свое пристанище. А она дернулась к оставленному пиву, сделала пару глотков, поставила на место, сложив руки на коленях, как ни в чем не бывало. Ему показалось, что это так неописуемо органично с жухлой листвой под ногами, мутными лужами, мхом на деревьях, но он опоздал, потерял миг, девушка встала и ушла.
До вчерашнего вечера дикарка встретилась еще дважды. То была церковь, куда однажды заглянул, услужливо помогая знакомому батюшке увековечить в негативах старинную икону кому-то на память …Алая косынка (теперь шарф покрывал голову) несомненно привлекла внимание и сделала узнанной девушку из парка. Слегка растерянная, склонив голову набок, она смотрела на крошечную свечку, зажатую в ладонях. Среди резных колонн с образами святых, архангелов и мучеников, бородатых ликов пророков дикарка была неразборчивым женским силуэтом в своей скорбной позе и убогой одежде. И если нарисовать ее каящуюся, то даже свежая картина получилась бы тусклой, похожей на старинную роспись с пятнами, потрескавшимися красками и потемневшим лаком. Едва различимая в толпе. Подлинная в своей грешности со свечой как хрупким утешением. Почему-то не смог сдержать ехидной улыбки, завидев ее… Может, всему виной врезавшиеся в память вороватые глотки пива в парке или этот дурацкий шарфик-платок, кричащий своим цветом «из бара в храм». Он еще некоторое время изучал ее в безмолвных мольбах, а потом вышел из церкви и закурил, захваченный мыслями о нелепой девице, по всей видимости, заблудившейся в жизни и не способной понять, что хочет от себя самой и окружающих.
Узнал ее в санитарке дома престарелых, где с очередной благотворительной акцией снимал несчастных и одиноких старичков, выброшенными родственниками из своей жизни. Улыбка на застывших с перламутром губах, усердная и серьезная в своем рабочем халатике. И удачно вписывающаяся в общество «божьих одуванчиков», такая же тень, как и все они… Как ее сюда занесло? Непонятно. Задавал себе много вопросов - любопытство брало верх. Зачем молодой дикарке с еще неустоявшимися принципами и взглядами эта будто обязательная добродетель? К чему пускать в свою юную душу чужую горечь, болезни, ушедшие годы? Это все не для ее сосредоточенного отчуждения. Сама в какой-то необъяснимой тоске и притягивает подобное. Лишь молча пожимал плечами, а она так и не знала о существовании изучающего наблюдателя.
А вчера они встретились иначе. В двух кварталах от его дома, возле одного питейного заведения часто ошивались проститутки. Место было хорошо известно, знали друг друга в лицо. Визгливые ссоры ночных бабочек прекращались, стоило только ему приблизиться. Иногда забирал с собой случайную «подружку» действительно для утех, но не редко платил ту же таксу за позирование и ничегонеделание да еще угощал спиртным и приличной закуской, если водились деньги. Проститутки – колоритные натурщицы, порой настоящие актрисы перед фотокамерой, способные ублажать не только в постели, но и своей игрой во время съемки. Уставшие от бесконечного повторения любовных актов без самой любви, они желали нечто неожиданно нового. Поправляли сползшие чулки, упрямо сжимали губы, принимая беззаботные позы и с вздернутым яростно подбородком и горящими глазами, смотрели на него в упор. И вся неврастения развращенного образа жизни куда-то улетучивалась. В любой из них внезапно появлялось уверенность и капля превосходства. Он был благодарным, любимым клиентом, без чудаковатых прихотей, а, наоборот, единственный, кто предлагал быть собой за плату.
«Хозяйка» или «мамаша», как ее тут называли, выбежала ему навстречу и начала навязчиво предлагать наличный товар. Упомянула также новенькую, пока необнаружившую свои склонности и характер. Проводил взглядом руку, обращенную куда-то в темень, и поразился… Уличный фонарь высветил давно знакомый «маячок» на шее дикарки. Как обычно, стояла с равнодушным видом, будто и нет ее здесь. Внутри что-то сжалось, от жалости, наверное… Села в машину и всю дорогу смотрела с отсутствующим видом в окно на хлопья падающего снега, сказав с грустью: «танцуют…» И, правда, легкие прозрачные снежинки стеклянной пылью неслись подгоняемые порывистым ветром. Кружились словно в буйной пляске, которая резко и внезапно заканчивалась, будто останавливали музыку где-то там наверху, стоило им соприкоснуться с ветками деревьев и холодной землей. А фары освещали их уже недвижимых золотистым светом. Он хмыкнул, подивившись странному воображению, но комментировать не стал. Дорогой решил, что сегодня нужна просто женщина, а не объект для творчества. Поймал себя на мысли, что решение родилось неслучайно, он и в самом деле ее хотел. Для него она была загадкой, а не обыкновенной дешевой шлюшкой, разгадать которую возможно лишь обладая ею.
Уже дома налил вина, чтоб согреться. Слов по-прежнему не было. Да он и не знал, о чем говорить с ней, а когда дикарка разделась, все окружающее вообще перестало существовать, кроме обволакивающей наготы и влажных губ. Слова не понадобились совсем. «Умеет притворяться нежной за деньги» - пронеслось в голове и утомленный ласками погрузился в сон.
Едва она открыла глаза, коротко и без предисловий пояснил, что фотографировал ее спящую. Положил деньги рядом с ее одеждой и ушел в душ, надеясь, что по возвращении в комнате будет пусто. Отчего вдруг стал таким порядочным и правильным с проституткой, доплатив совестливо за то, о чем та и не подозревала, не мог себе объяснить. Вполне возможно, это был все тот предательский внутренний голос, умоляющий помочь бедной потерявшейся девушке.
Он не застал ее растрепанную, приводящую себя в порядок и копошащуюся в вещах. Исчезла быстро, не тронув деньги, что оставил за съемку. Рядом с купюрами лежала его собственная визитка, которую она откопала где-то поблизости, а на обратной стороне неровным почти детским почерком написала: «Спасибо. Я просто ищу себя».
Странная гордость или причуда… Он до сих пор ломал голову над этой фразой, уже спустя много месяцев в своей новой жизни с большой шикарной студией, личным секретарем, кабинетом и портретом никому неизвестной полуобнаженной юной особы с блестящими от слез глазами. И до сих пор искал в каждой прохожей, каждой нищенке и уличной девке лицо, образ той, что принесла ему славу, что искала себя, а нашла ему его самого, окунув в пространство дикого света женщины.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Яна Ларина: Дикарка. Рассказ.
23.02.07 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|