Антон Помелов: Металлургическая трагедия.
Видно, что автор "владеет техникой письма". Выражение не литературное, но как ещё сказать, что автор умеет излагать мысли, это получается у него связно, правильно, удобочитаемо и т.п.?
По одному небольшому произведению создать представление о творчестве автора невозможно. Тем более, когда читаешь довольно своеобразное произведение. То ли в нём закрытое акционерное общество "Преисподняя" поднялось в цеха разваленного советского завода. То ли деятельность завода опустилась до состояния ада… В общем, кто любит фантасмагорию, тому может понравиться.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анатолий Комиссаренко
|
Металлургическая трагедия
Содержание
1. (Лес. – Три зверя. – Вергилий.)
2.
3. (Врата Ада. – Ничтожные.)
4. (Ничтожные. – Ахерон. – Лимб №1. – Некрещеные младенцы и добродетельные нехристиане.)
5. (Лимб №2.– Минос. – Сладострастники.)
6. (Лимб №3. – Цербер. – Чревоугодники. – Лимб №4. – Плутос. – Скупцы и расточители. – Лимб №5. – Стигийское болото. – Гневные.)
7. (Город Дит)
8. (Фурии .– Лимб №6. – еретики.)
9.
10. (Лимб №7. – Минотавр.
Первый пояс. – Флегетон. – насильники над ближним и над его достоянием.
Второй пояс. – Насильники над собою и над своим достоянием.
Третий пояс. – Насильники над божеством, Насильники над естеством (содомиты) и искусством.)
11. ( Лимб №8 (злые щели) – Обманувшие недоверившихся
Первый ров – Сводники и обольстители
Второй ров – Льстецы
Третий ров – святокупцы
Четвертый ров – Прорицатели
Пятый ров – мздоимцы
Шестой ров – лицемеры
Седьмой ров – воры
Восьмой ров – Лукавые советчики
девятый ров – зачинщики раздора
Десятый ров – подельщики металлов, людей, денег, слов)
12. (Колодец гигантов)
13. (Лимб №9– Коцит - Обманувшие доверившихся
Первый пояс (Каина) –предатели родных
Второй пояс (Антерона) – Предатели родины и единомышленников
Третий пояс (Толомея) – предатели друзей и сотрапезников
Четвертый пояс (Джудекка). – Предатели благодетелей – люцифер – три пасти люцифера - предатели величества божественного и человеческого - центр вселенной)
14. (Восхождение к южному полушарию)
15.
1.
Петр Анатольевич Бирюков скрывался темными аллеями. Со стороны это выглядело дико; почти уже взрослый мужчина осторожно выглядывает из-за куста, осматривается, и молниеносно перебегает к следующему. Впрочем, дикость дикости рознь, с ним был Никадим Акимович Бош – его наставник, совершавший схожие маневры.
Признаться, эта зарница, пятидесяти с лишним летнему Никадиму Акимовичу давалась с трудом, и проблема даже не в количестве выпитого (старый заводской мастер привычен к этому делу), что-то новое, неизвестное тревожило его разум, не давая выполнять безукоризненно отточенные элементы.
Бош, прыгнув в очередной куст, неуклюже дернул Петра за воротник и услышал, как посыпались пуговицы:
- Стой Петь, дай отдышаться старику… - действительно запыхавшись, проговорил он.
- Вы же лучше меня знаете Никадим Акимович что промедление – смерти подобно, да и жена ваша опять ругаться будет, - радуясь улученному моменту отдышаться, быстро выпалил Петр.
С того момента, как он впервые пришел на завод простым рабочим, и Бош возглавил над ним шествие, прошло около полугода. Но в первые же дни, какой-то инженер с провалившимися глазами, носом (всем лицом) подошел к обескураженному масштабами девятого стале-чугунолитейного цеха и пробуровил: «Передай Неуронимому, что для него скульптурный заказ на мелкосерийную пришел…»
Чуть позже Петр точно узнал происхождение этого странного прозвища. По началу он думал, что производным словом, является слово «ирония». Но официальная легенда такова: Никадим Акимович в свое время спас директора завода от залива его прямо в кессоне расплавом серого чугуна, тот в то время часто появлялся в цеху, водя туда на экскурсии иностранных инвесторов. Никадим со своей верхотуры, где проводил сварочно-ремонтные работы, единственный заметил аварийное окончание процесса плавки и экстренный автоматический слив металла. Ему нужно было преодолеть почти пятьдесят метров по железной балке перекрытия на высоте что-то около …ти метров, где почти над самым кессоном свисал неизвестно зачем прикрепленный туда стальной трос. Все было как в фильмах про Индиана Джонса, где главный герой, оставляя за спиной живописные взрывы со свистом вырывается из адской пучины, на спасительном канате обнимая ослепительную красавицу. Инвесторы сгорели. Отношение к Бошу изменилось, когда директор спустя год обанкротил завод. Хотя, пару раз Бирюкову попадалось иное объяснение странного прозвища; якобы, Бош, не зависимо от количества выпитого всегда остается на ногах, как и русский народный герой Ванька-встанька.
Петр вышел из минутной задумчивости и стал рассматривать Никадима Акимовича, на сколько позволял темный октябрьский вечер. Пожилой человек натужно дышал, жадно глотая воздух. Он не был готов к дальнейшему пути.
Бош вопрошающе посмотрел на Бирюкова, тот, подавляя немой вопрос, сказал:
- А у Сереги Далёва на объекте трубы лопнули… - И тут же вспомнил, как тот совсем недавно на банкете в техническом бюро, по поводу чьего-то юбилея, резал по диагонали медовый торт, и ядовито причмокивая, говорил: «Памяти и уважению Пифагора…».
- И что? – безразлично пробормотал Никадим, смотря сквозь Петра мутным взглядом.
- Да ничего, один сварился, двоих ошпарило. Заварили.
- Кого заварили, - встрепенулся Бош.
- Кого, кого, трубы конечно заварили…
- Нет, Петь, ты конечно прав, надо вставать и вперед, - тщетно пытаясь подняться, закончил этот бессмысленный диалог Никадим.
Петр помог ему принять более или менее горизонтальное положения, и они разом выглянули из-за куста. В морковном свете фонарей, из темноты выхватывались – охряный угол и стена дома, черное полотно асфальта и еще трепещущая, вдвойне желтая листва. В этом тихом улейном гуле, когда на улицах никого уже трезвого нет, отдельно, и потому необычно четко, слышался любой звук.
Приближался автомобиль. И если бы не он, Петр бы успел разглядеть странную картину поверх свежей дорожной разметки: закатанные последовательно в еще теплый асфальт три зверя: Плешивая собака, схватившая дохлую кошку, держащую крысу в зубах.
- Лечь! Менты! – просипел не утративший бдительности Бош. Они разом повалились на землю. Петр, тогда думал, вот если бы октябрь был дождливым, он бы себе всю одежду загадил.
- Ууу-мм, пидары, бля! – процедил вслед удаляющемуся авто Никадим. Петр про себя согласился, потом посмотрел на неравномерно и быстро вздымающуюся черную кожаную куртку своего учителя, и мысленно заключил: а хрен с ней, с женой.
- Вот что я думаю, Никадим Акимович, как мы здесь очутились? Я не про бытийную последовательность действий, которую мы сегодня совершили, а про более укрупненную причину нашего неоднократного возвращения в подобную ситуацию…
- Как очутились здесь, говоришь? Я тебе вот что скажу, когда узнаем, какая это сука стучит, так я, вот те крест, сам ему рот разорву, - и немного подумав (эта пауза сама собой выводила разговор из метафизических абстракций). – добавил: И глаза выколю. Правый!
- Да, наверняка это кто-нибудь из новеньких.
- Почему ты так думаешь, Петр?
- Так ведь три месяца ничего не было. Ничего. Ни сном, ни духом. А тут нате – понеслось. Не спроста, если б старый кто был – так постоянно бы грабили, а тут такие перерывы. Я вот что думаю: новый приходит, сам или подосланный – неважно. Разузнает когда выдают и сообщает куда надо.
- Не скажи. Я тут давно за цикличностью этого явления наблюдаю. Фамилии записываю, ну тех, кого выявили… Так вот что, предают и старые и новые примерно поровну.
- Вербуют, - заключил Петр. – Только я вот все в толк не возьму, вот знаем же, что возможна облава и все равно идем и напиваемся. Идем и напиваемся. – Петр не заметил, что повторил два раза окончание фразы, а Никадим заметив, подумал: «Неужели опять началось? Сейчас все как по графику: сначала мысли о России, потом о несовершенстве законов и социальных проблемах, а в конце выйдет на человеческое несовершенство…» Но против своей воли сказал:
- Тут Петр – другое. Идем и напиваемся. Нет, буду говорить только за себя. Иду и напиваюсь каждый раз не из-за глупой недальновидности или плохой памяти, а из-за осознания вероятной обреченности.
- А это чё такое, «Вероятная обреченность»?
Никадим почувствовал копчиком холод земли и немного приподнялся на локтях, чтобы подтянуть полы куртки и устроился удобней:
- Вот Петь, смотри. Мы получает зарплату, так?
- Так…- протянул готовящийся внимать Петр.
- Получает по определенным засекреченным дням, так?
- Так.
- Чтобы, по вполне понятным причинам, никто не знал этой даты, так?
Петр вяловато кивнул головой. Это заметил Никадим и начал вводить оживленность в свой монолог:
- Но каждый раз или через раз, или раз в три месяца все-таки менты прознают, когда у нас зарплата. Тогда они караулят у проходной. У них целая разветвленная инфраструктура по облавам. Нападают не на всех. Но согласись, если ты получаешь высокую зарплату, рано или поздно они тебя просекут. Еще как просекут, у них опыт – о-го-го! Есть такие, которые по форме стрижки узнают премированного работника, что уж тогда говорить о походке, мимике или зрачках! И берут не по одному. Те, кто сразу домой бегут с зарплатой – первые под подозрением. И что ты мне хочешь сказать, а? Есть ли резон не пить, раз все равно судьбы не миновать?
Петр задумался. Он вспомнил про рассованную по карманам кругленькую сумму. Прикинул, что мог бы на нее купить четверть подержанной иномарки.
Видя по лицу, как Петр пересчитывает в уме зарплату, Никадим громко крикнул:
- А я говорю, хватит шизофренировать!
В соседних кустах кто-то зашевелился. Петр перевел взор на Никадима и коротко сказал:
- Пошли.
2.
«Это же ересь?!» - в приступе праведного гнева воскликнете вы, «Где это видано, чтобы простой постсоветский работяга получал баснословные зарплаты?». «Конечно на заводе!», - отвечу я, и буду прав. Искусство всегда ценится высоко, тем более в наш технократический век! Некоторые говорят, что Никадим стоял у истоков так сказать «практического супрематизма», некоторые называют его еще «утилитарный или крупносерийный конструктивизм». Впрочем, у него много специализированных направлений – это и единичный супрематизм, и мелкосерийный, и массовый. Злые языки говорят, что Никадим был коротко знаком с Малевичем, Кандинским и Поллоком, но это тщетные попытки опорочить честного рабочего…
А особый Бошевский талант, состоял в том, что он по техническим чертежам высекал из мрамора новые модели тракторов, целые танки, и прочую технику, искусно маскирую фактуру чуть розоватого каррара под сталь, окрашенную зеленой эмалью. Прежний директор испытывал благоговейный ужас перед этим «божественным даром» и когда на одной «презентации» (в рамках Госплана) одна из скульптур, как их ласково называли в заводе: «экспериментальная модель», завелась и благополучно поехала... Такого «религиозного шока» директор вынести не мог, его сердце не выдержало. Благо проверочные комиссии понимали причинами апоплексического удара простую советскую радость за научно-технические достижения родины и пожилой возраст руководителя предприятия.
В те времена многие оборонные заводы держали таких вот умельцев, ведь очковтирательство – кредо социалистической промышленности.
3.
…Негодяй торгует на рынке пером и пухом из ангельских крыл, а ангел летит высоко-высоко такой же крылатый как был…- пело радио, выводя Бирюкова из сонливой задумчивости, и через каких-нибудь двадцать минут он уже трясся в общественном транспорте спеша на работу (разумеется, lento).
Этим, до неприличия теплым, октябрьским днем, Петр испытывал чувство полной гармонии с миром, ему казалось, что все на своем месте. Он вспомнил вчерашний день и лишний раз убеждался, что все движется и течет по чьей-то гениальной задумке, что ничего плохого в принципе случиться попросту не может, потому что не существует этого плохого.
Так незаметно, он добрался до места назначения. Завод давал о себе знать еще задолго до появления: растительность становилась жухлой, блеклой, дома прятались за бетонные ограждения, а те, которые не обзавестись монументальными заборами казалось, разбегались прочь. В воздухе поступавшим через открытый люк автобуса и бьющим прямо в лицо, появлялся характерный серноватый запах.
Автобус выбросил Бирюкова в открытое пространство перед заводской проходной.
Выдавшийся неимоверно жарким, октябрь, наряжал прохожих в летние майки и сандалии. Нескончаемые потоки людей устремлялись в небольшое здание проходной, и некий сторонний наблюдатель мог предположить, будто оно безразмерно.
Петр быстро пересек небольшую площадь, наискосок разъятую тенью, отбрасываемой зданием главного управления.
В помещении проходной было прохладно и свежо как в погребе. Петр тут же начинал явственно ощущать несуществующие запахи плесени и грибов дописываемые его сознанием. Его даже пробрал легкий озноб.
Он просунул обтянутую пластиком картонку со своей фотографией в прорезь турникета. В такие моменты ему обыкновенно казалось, будто брусья вот-вот сойдутся у него перед носом или за спиной. Его с детства пугали подобные места на станциях метро, он помнил, как вопила женщина, зажатая между резиновыми клещами. Но хоть вопила она наверняка не от боли, тем не менее, этого хватало, чтобы закрепить детский страх перед этими ситуациями. Петр случайно обернулся и увидел улыбающееся лицо Никадима:
- Петь, загляни ко мне после перерыва...
Бош тут же исчез за кокой-то неприметной дверью.
Минуя турникет, Петр вышел во «внутренний двор», сейчас сплошь залитый солнечным светом. Он поднял голову и скользнул взглядом по слепящему диску светила. Иронически называя его «внутренним двором», он каждый раз вспоминал, что общая площадь завода вполне сопоставима с размерами микрорайона.
Сходящиеся прямые линии, образуемые зданиями, бордюрами, стальными конструкциями терялись в мареве разогретого воздуха. Солнце ослепляло; оно было всюду – на кончиках иголок пыльных голубых елей и потерявшей сочность листве, на острых краях кудрявой фиолетовой стружки торчащей из оставленных на путях вагонов, на выбеленных стелах с фотографиями передовиков производства. Это было ослепительное утро.
Петр направился к цеху №4/9. Заводской шум постепенно овладевал его вниманием. Особенно выделялась электрическая подстанция, ее турбина с пятиметровыми лопастями издавали пронзительный невыносимый свист. Благо он практически полностью экранировался тройной кирпичной кладкой, оставалось лишь странное монотонное гудение.
Вот и его цех: длинное зеленое облупившееся здание с черными от копоти и пыли окнами, железнодорожные пути, стрелки, развилки, ведущие в недра цеховых помещений, невообразимой высоты ряды черных молчаливых труб. Теперь из них не воскуривают фимиам подземным богам, они прозябают кубинскими сигарами на полках дорогих магазинов.
…А внутри кипит работа, бесы варят позолоту, там, в пещере Аладдин, всемогущ и нелюдим… звучала из динамика переносного радиоприемника знакомая мелодия.
Если честно, то спустя даже пол года Петр мало себе представлял, в чем заключается его работа. Он уже позабыл, на какую должность нанимался. Он даже хотел как-то разыскать то объявление в газете, где все должно быть прописано, чтобы узнать, кем же он все-таки работает. Но он так и не нашел того номера.
Между тем в его ведении была небольшая коморка, одна на двоих со светловолосым голубоглазым мальчуганом – Терентием. Сколь разительны бывали перемены в его внешности, когда звонил зеленый телефон на стене. Вместо русского Ивана – Терентия возвращался неизвестного рода-племени бедуин поминутно отхаркивающий и сплевывающий на пол сажу. Это была его работа. Не в смысле сморкаться гарью, а следить за процессами плавки и поэтапного ввода легирующих компонентов в горн.
- О, Петь, привет! Как дела?
Даже такой гадостный вопрос не мог поколебать его настроения.
- Хм, I’m fine! So, how are you? – изобразил английский выговор Петр.
- Ты слышал, говорят, нашу вагранку закрывать собираются? Оставят, только ваши две дуговые.
- Я думаю это просто слухи, в запасниках до хрена кокса, так что пока весь не пережгут, не закроют. И потом, завод ведь все еще покупает его. Не беспокойся.
На стене задребезжал тот самый телефон, и Терентий рванулся к нему, как будто только и ждал звонка. Но отнял трубку от уха и как-то рассеяно протянул ее Петру:
- Это тебя…
Громкая музыка и дребезжание динамика не давали ему сосредоточиться на разговоре:
- Сделай тише, - жестом показал он на приемник. – Так лучше, но еще потише. Да, хорошо. Сейчас буду.
Он стянул с гвоздя спецовку и быстро проскальзывал руками в рукава, одновременно открывая дверь.
- Терень, я в цех, если Бош зайдет, то ты ему скажи, что я на шихтовом складе. Давай.
- Пока, - все также задумчиво протянул Терентий.
Петр помнил, как первый раз зашел в цех, как был ошеломлен масштабами, перспективами, красотой. А сейчас все это приелось и не вызывали восторга даже величественные мартены, уходящие в даль за горизонт. Но тогда, в первый день, стоя по центру главного пролета, он сравнивал этот шедевр конструктивизма лишь с готическими соборами Европы, и с подземными чертогами Мории.
- Ну что? – обратился Петр к инженеру по набобу шихты.
- Как что? Цветник спиздили, - заключил инженер.
- Как? Весь?!
- Весь-весь, ни хуя не осталось!
- Это когда же успели, вчера еще был…Да…ловкачи.
- Что делать будем? – расстроился инженер.
- А везде искали, может, где завалялось? Сегодня бы как своими силами обойтись, а завтра лигатуру закажем, - размышлял Петр.
- Да я ж говорю, везде искали, нету ничего. Что делать то, а?
- Что делать, что делать… А у 9-го цеха займем, позавчера они в брак целую серию пустили. Ты только состав пересчитай. Что сегодня льем, 45-ю?
- Нет… Кажется 40ХН – ободрился инженер.
- Ну, ты пересчитывай, а я побежал c 9-ым договариваться.
4.
9 цех по «Специальным видам литья» считался более престижным. И это отнюдь не оттого, что с его шихтового двора можно было безнаказанно выносить полудрагоценные легирующие добавки, используемые в цветном литье, просто он был чище и в нем не уже давно отказались от использования фенолформальдегидных крепителей.
Пройти туда можно было двумя способами; обойдя весь комплекс 4-го цеха (примерно минут 10 неспешной ходьбы) или напрямую через отделения обрубки и пневмовыбивки стержней.
Петр постоянно смотрел под ноги, за полы его брюк то и дело цеплялись торчащие куски проволоки. Буквально рискуя жизнью, он несколько раз чуть не потерял равновесие. Вот неприметный узкий желоб, выложенный керамикой. Если не заметить, можно сломать ногу, угодив в него. Когда-то по нему струился жидкий металл, и когда мартены еще работали, здесь был настоящий ад. Много рассказов ходит, как студенты, проходящие практику, запросто лишались обуви, а то и ног, уж неизвестно из каких побуждений решив встать поближе к огненной реке.
Между тем обрубное отделение давало о себе знать характерным нарастающим звуком. В этом оркестре из порядка 10-ти пневматических молотков издающих шипящие высокие тона, примешивалась басовая партия вращающихся барабанов установок дробеструйной очистки.
Петр знал, что все рабочие, занятые на этом участке глухи, кто от рождения (что предпочтительно), а кто-то потерял слух, работая здесь. Их закопченные лица не выражали никаких эмоций, лишь испачканные сажей скулы начинали часто вибрировать, когда жало молота, упиралось в стальную поверхность.
Соседство с камерами отжига превращало микроклимат участка в субтропический. По мускулистым, местами обнаженным, мужским и изредка женским телам обильно стекал пот, смывая копоть и грязь, отчего вся картина приобретала явный гастрономический подтекст, отсылая ассоциативную память Петра к гасторбайторским гриль-установкам с вокзалов.
Не известно, может быть во всем виноват выбиваемый ритм, вызывающий непредсказуемые проявления психики, но с Петром творилось что-то странное. Эти приступы «малодушия» так он их называл, вызывали страх, желание скорее спрятаться, скорее, прекратить этот ошарашивающий грохот. Он схватился руками за уши, непроизвольно стараясь вдавить их в черепную коробку. Вполне можно сказать, что Петр не владел собой.
Он забежал в туалет. Это, пожалуй, единственное место в цеху, где не слышно стальных звонких очередей отбойных молотков. Все еще закрывая уши ладонями, он приходил в себя. Постепенно, руки наливались свинцом, ослабляя сумасшедшую хватку. И как только Петр заметил себя в треснувшем зеркале, словно бы сознание, парящее где-то рядом, отразилось в его глазах и попало в мозг. Руки повисли плетнями.
Резкий звук молотков глушился множеством замысловатых поворотов (Петр подумал о лабиринте Миноса, потом о великолепной акустики древнегреческих амфитеатров), пропуская только низкочастотный гул и вибрацию. Окинув взглядом, помещение клозета, он приметил ряд кабинок.
Пожалуй, описанию туалета нужно уделить место… Все как в песне Егора Летова, местами обвалившийся кафель, то, что осталось от унитазов было до такой степени грязное и мерзкое, что единственное чем жил разум было: не прислоняться, не испачкаться, скорее уйти. Запах. А что запах? – резкий, аммиачный, перебивающий собою запах сероводорода и метана. По всему потолку тянулись, переплетаясь, невообразимым образом трубы. На кафельном полу было с сантиметр воды, в какой-то кабинке не переставая, журчала вода. Физиология; Петр в раздумье уставился на кабинки, гадая какую ему выбрать. Он зашел в самую дальнюю, с открытой дверью, чтобы лишний раз ничего не касаться.
Выходя, он заметил через два отсека сидящего без штанов, но забравшегося на унитаз с ногами токаря третьего разряда Иванова, читающего в таком положении книгу. Очевидно, он был так увлечен чтением, что даже ниагарский поток, простиравшийся в нескольких сантиметрах под ним, совершенно не смущал его.
- Ты чё тут? – осведомился Петр.
- Читаю, - резонно, но с какой-то грустной констатацией в голосе ответил Иванов и опять опустил глаза в книгу.
- А чё читаешь? – оглядывая его обувь, упирающуюся о круглое ребро унитаза поинтересовался Петр.
Ответа так и не последовало, Петр подумал, что произнес слова слишком тихо, и не переспрашивая, сам нагнулся и прочел на обложке: «Вергилий. Энеида»
Отстраняясь и прикрывая за собой перекошенную дверь кабинки, Петр думал о черной мути под Ивановым, зацепленной краем глаза, когда он уже выпрямлялся. Потом, фантазируя, представлял уменьшающегося в размерах Иванова и проваливающегося на дно этой фарфоровой воронки.
5.
В Американской культуре существует предубеждение, что на металлургическом производстве заняты в основном представители сексуальных меньшинств. И эту городскую легенду так искрометно и оригинально развенчивает в одной из серии своего знаменитого мультсериала «Симпсоны» Мэтью Гроэнинг.
Насколько известно, никаких социологических исследований на территории Российской федерации посвященных этой проблеме не проводилось. Поэтому нельзя с уверенностью сказать имеет ли реально такое широкое распространение пресловутый «заводской» гомосексуализм как, например, в тюрьмах, и существует ли вероятность, (как бывало и раньше в России с европейскими утопическими философиями) поддавшись западническим настроениям, слепого заимствования и оживления чужих мифов.
- Ну что, снова твой приступ? – напугал Петра неожиданным появлением Никадим.
Петр практически врезался в него, спешно выбираясь из кафельного лабиринта. Он хотел как можно быстрее миновать этот участок цеха с ритмами Вуду, пока его слабость не вернулась.
- Пойдемте быстрее отсюда, - ответил Петр, и увлек за собой Боша. – Где вы пропадали, мне без вас было туго.
- Это ты из-за шихты нервничаешь? Знаю, знаю, все знаю. Да, вчера спёрли. Не беспокойся, сейчас вместе пойдем в 9-ый и все уладим.
- Эх, Никадим Акимович, я думал, что уж и не выберусь отсюда.
- Прости Петь, прости. Больше не брошу тебя. А ты сам то, о чем думал, когда решил здесь идти? А? Знал же что у тебя такая реакция.
Петр лишь потупил взгляд, но когда поднял взор, встретился с понимающим и прощающим взглядом Никадима.
Быстро миновав обрубное отделение, они перешли в стержневое. Представляло оно из себя тесноватое помещение с невысоким потолком. В центре размещался круговой конвейер, на котором вращались готовые стержни, проходя цикл сушки. Уровень шума здесь был в норме, и Петр перешел на шаг.
По странному стечению обстоятельств на производстве стержней задействованы были одни женщины. Что не менее странно, женщины молодые и привлекательные. Подле расставленных вдоль стен формовочных столов, стояли эти молодые девы, рискуя, быть подцепленными крюками конвейера.
Часто рабочие из других секторов цеха, даже других цехов во время перерывов наведывались сюда. Это место слыло обителью порока. Говорили, что смежный с этим участком недостроенный комплекс, с множеством маленьких помещений, давно облюбовали эти молодые гетеры. Но Бош утверждал, что это все байки, которыми хвастаются друг другу подвыпившие мужики.
Проходя мимо, Петр заворожено наблюдал, как одна девушка изготавливала очередной стержень. Его пленили эти безукоризненные плавные и одновременно молниеносные движения. И все это: от набивки деревянного ящика стержневой смесью, виртуозного овладевания миниатюрным трамбовщиком, до нежного извлечения темного уплотненного цилиндра и помещения его на вращающиеся за спиной крюки с полочками, - все было преисполнено чувства и любовного сладострастия.
Бош, заметив нездоровый интерес Бирюкова, отвесил ему подзатыльник. Петр сгорал со стыда перед старым мастером и не находил слов.
Какое то время они шли молча и остановились на границе выхода из цеха на открытый воздух. Соединяющая между собой два цеха, рельсовая полоса, миную небольшой промежуток открытого пространства сразу ныряла под черные своды.
Никадим многозначительно повернулся лицом к Петру, который все еще был алым:
- Петр, я старший мастер, - так начал он, - И я знаю о людях очень много. Все эти черные инстинкты, которые оправдывает эта буржуазная философия, - он сплюнул, - как её,…Фрейдизм. Так вот, мы же с тобой люди советской закалки, знаем, где грех. И не дуйся за рукоприкладство…
Петр тут же запротестовал, пытаясь как можно выразительнее передать, насколько он не протестует, но Бош остановил его:
- Понимаю Петь, понимаю. И поэтому прощаю. И ничего не говори. Прощаю, но чтобы это в последний раз!
6.
- Чертовщина какая-то, который раз прихожу к этому Золотухину, а его на месте нет! – ругал, начальника девятого цеха по спец видам литья Никадим Бош.
Петр молча шагал рядом. Он думал, где достать недостающие компоненты для сплава.
Они возвращались по залитой, почти что летним солнцем, асфальтированной заводской, почти что улице? к своему родному цеху номер четыре дробь девять.
Бош рассказывал, что когда-то девятый цех находился в подчинении у четвертого, об этом напоминает и сама нумерация «4/9». Но сейчас, когда девятый отделился, его начальник не хочет знаться с «чернушниками», как он называет всех из 9-го цеха.
- Нет, с этой сволочью, надо разобраться, - продолжал работать в холостую Никадим. – Это что ж это такое, ему куска металла жалко? И это на металлургическом заводе? Нет, с этим нужно что-то определенно делать.
Между тем они подошли к зеленому осыпающемуся зданию.
- Петр, - меняясь в голосе, обратился Бош, - а ведь мы с тобой уже, сколько работаем, а? Помнишь святое право, отвоеванное нам английскими пролетариями?
- Не припоминаю.
- Тиа брэйк!
И действительно, как только Никадим это сказал, у Пети заурчало в животе.
Они поднялись на третий этаж в импровизированную столовую. Тут не было поваров и буфетчиц, что является главным критерием общепита. Это была бывшая комната досуга, где, сидя за столами для пинг-понга, инженеры поедали принесенную с собой из дома еду.
Помещение представляло собой нечто овальное, круглое, лишенное углов. На стенах висели старые и новые, но все же дрянные плакаты, несколько репродукции картин, одна из которых изображала собак, играющих в покер. На полу была огромных размеров лужа, с клубящимся над ней паром.
В обществе таких же проголодавшихся они молча слушали, как закипает импортный электрический чайник «Витёк». Наконец раздался знакомый щелчок, и чьи-то руки потянулись к белой, слегка горячей пластмассовой ручке.
Кто-то обильно заливал китайские быстрорастворимые макароны кипятком, кто-то наполнял термос, чтобы, придя домой вылить уже неактуальную остывшую воду, в общем, все откровенно жадничали и специально старались угрохать ее как можно больше, чтобы другим осталось меньше.
- Ты чё сколько льешь? – кричала одна худущая пожилая дама в больших очках другой, совершенно противоположной наружности.
- А сама то, сколько в прошлый раз истратила, да еще пролила… - зная, что лучшая защита это нападение, не сдавалась другая.
В общем, во время этой перепалки чайник очутился в руках у Бирюкова, который услужливо стакан Боша наполнил первым. На его собственную кружку воды набралось только на треть. Кто-то ехидно съязвил из-за спины: «Скажи спасибо, что вообще что-то оставили». Петр не стал оборачиваться и менять устоявшийся миропорядок.
- Ничё, Петь, ты не торопишься, я не тороплюсь, подождем, еще вскипятим.
- Хрена-с два! - выскочила, доселе лишь сверлившая взглядом Петра, владелица чайника. – Ишь, чё удумал! Они уже и не спрашивают даже. А ну отдай! – рванула она чайник из рук.
Петр подумал, что, не имеет смысла просить поделиться чайным пакетиком и, развернувшись, вышел из комнаты в коридор.
Через несколько минут вышел Никадим с легкой улыбкой, поигрывая, как рыбак мормышкой на зимней рыбалке, пакетиком в уже темном стакане.
- Держи, - протянул он пакетик Петру, когда подошел ближе.
- Спасибо, но я уже свой кипяток выпил, - как бы извиняясь, сказал Бирюков.
- Ты на них не обижайся Петр, работа у них такая, - неожиданно проговорил Бош. – Сам ведь понимаешь.
- Понимаю, Никадим Акимович.
- Ну вот и хорошо. Я тут разговорился с нашим главным металлургом, он сказал, где еще можно посмотреть лигатуру.
7.
Целый подземный завод под заводом. На железном щите, прикрепленном над въездом, через крупный трафарет было выведено: «ДИТ».
«ДИТ, ДИТ, может это – Дополнительный Институт Технологий или Дизельно-Индукционный Теплодвигатель? Нет, не то», - размышлял Петр.
Он стоял перед плавно уходящим под землю тоннелем. В нем сновали маленькие, работающие еще с советских времен электрокары. Естественно все на предприятии знали про целый город под заводом. И что туда, наверное, ходить не следует, но Бош так смело вошел и уже почти скрылся за поворотом…
Никто на самом деле не знал, насколько этажей вниз простирается этот оплот науки и техники, эта яма прогресса, и когда рабочие собирались в пивнушке, часто спорили об их истинном числе. Это была самая ходовая шутка на заводе; кто-то называл цифру четыре, кто-то возражал и говорил что этажей 9, некоторые утверждали, что этажей бесчисленное множество, и они простираются вплоть до центра земли, что якобы весь металл на заводе именно из раскаленного никелево-железного земного ядра. Но такие суждения были редки, из-за высокого ценового барьера на тяжелые наркотики.
У Боша по этому поводу было свое мнение. «Сколько этажей спрашиваешь? Это, смотря, откуда начинать отсчет» - говорил он. Он говорил что этажи, несмотря на мало-мальски очевидное разграничение, внутри себя дробятся еще. И чем дальше от поверхности, тем они дробятся чаще.
- А что такое «ДИТ»? - спросил, догнав, его Петр.
- Если честно, этого уже никто не помнит. Эти названия придумали давно, а те, кто придумал, уже умерли. А мы так по привычке и называем «ДИТ» не зная истинной расшифровки этой аббревиатуры. Но если интересно, у меня есть своя версия. Она конечно весьма сомнительная, но…в общем я считаю, что это никакая ни аббревиатура, а искаженное сокращение от старославянского «Детинец», то есть кремль, город…
Совсем скоро, тоннель получил неожиданное расширение, здесь располагался КПП. Это была небольшая будка с поднимающимся шлагбаумом. Этот условный барьер, до того был эфемерен, что его выступающую часть решили и вовсе убрать, дабы не смущать рабочих, каждый день проходивших здесь на работу. А оставшийся подъемный механизм шлагбаума напоминал безрукого калеку, способного лишь часто семенить культяпками.
Подходя к этому ярче освещенному месту тоннеля, Петр наполнялся обычной для него нервозностью, возникавшей обыкновенно в момент осознания скорой необходимости предъявлять документы. Откуда она бралась и куда иногда уходила, Петр не знал.
Нокадим услышал, а может, и почувствовал, как Петр выуживает из заднего кармана пропуск:
- Ты чё, Петь, сдурел? Ты не русский что ли? И кому ты этот свой пропуск показывать собрался? Тем более что это пропуск не позволяет пройти на засекреченный объект. Убери, говорю.
Петр, в очередной раз ошеломленный прозорливостью своего наставника молча послушался.
Поравнявшись с постом, Бош через окошко разглядел склоненную в сладкой дреме голову пожилого мужчины, его грузное тело равномерно и мягко вздымалось.
Пройдя еще десяток метров, Никадим неожиданно остановился и прильнул к влажной бетонной стене. Долго шарил руками и, наконец, замер. Что-то щелкнуло, и он оттянул за небольшой приваренный винт, служивший дверной ручкой, тонкий лист стали. За ним оказался хорошо освещенный коридор служебного помещения с единственной дверью в конце.
«зам. начальника цеха Я.Ишкин», обещала табличка из оргстекла. Никадим без стука, но почтительно и осторожно приоткрыл дверь, следом в этот небольшой, но просторный кабинет, лишенный естественного освещения зашел Петр.
За единственным столом, у стены, располагался внушительных размеров полный мужчина, не обративший на их появление никакого внимания. Позади стола на стене размещался позапрошлогодний календарь, его затянувшееся существование оправдывалось изображенной на нем репродукцией с иконы. Петр долго пытался вспомнить, что за классическая евангельская сцена изображена на ней, но узнал только абстрактного серафима (по числу крыл). Сразу под календарем располагалась оплавившаяся электрическая розетка, увитая клубами переплетающихся проводов присосавшихся к ней через переходник. Но тот край плаката, изображение на котором он поначалу принял за черную пропасть, простирающуюся сразу за райскими кущами, оказался просто закопченным пластмассовой гарью. И при ближайшем рассмотрении скрывал за собой такую же симметрично расположенную фигуру серафима; Петр непроизвольно улыбнулся.
В этот момент Я.Ишкин оторвался от своего кроссворда:
- Да, уже не первый раз загорается, проводка старая.
- Замыкает? – автоматически учтиво отозвался Петр.
- Наверное. Да и мы сеть перегружаем, а что делать? Одна розетка на все. Не финансируют нас.
Последнюю фразу вконец обнаглевший и проворовавшийся Я.Ишкин даже и не стал выделять интонацией для правдоподобности. Весь завод знал, что большую часть амортизационных отчислений, приходящихся на цеховые помещения, он конвертировал в недвижимость в виде недостроенного коттеджа из красного кирпича недалеко за городом.
- Ну, так за чем пришли? – дружелюбно улыбаясь, спросил Я.Ишкин.
8.
Плавно уходящий вниз по спирали тоннель, казалось, не имел конца. Но, вот, Петр услышал многообещающий звук работающих генераторов. Значит рядом индукционные печи и обслуживающий персонал.
Так и случилось, резко поворачивая, тоннель открывался в огромный подземный бункер цилиндрической формы. Прикинув на глаз, Петр положил на расстояние от пола до потолка 8-9 метров. В центре этой бетонированной по периметру шахты действительно располагалось несколько генераторов, только печей видно не было. Зато здесь было нечто, предназначение чего Петр не знал.
- Никадим Акимович, а для чего здесь эти бассейны с кипящей в них зеленой жижей?
- Это не жижа Петь, а соляная кислота для поверхностного легирования что ли, или еще для чего. Сам уж и не помню. Правда, таких ванн я уже давно на заводе не встречал.
Продвигаясь вдоль внешней стены, стараясь пройти как можно дальше от этих опасных купелей, стараясь не попадать в клубы зеленоватых испарений, они продвигались к открывающемуся тоннелю на противоположной стороне.
Между тем рабочие, копошащиеся в центре, не обращали на них никакого внимания. С отсутствующими взглядами слонялись они от ванны к ванне, проделывая какие-то бессмысленные манипуляции. Без каких либо средств защиты, они, то перемешивали длинным стальным шестом содержимое емкостей, то опускали в них скрепленные между собой различные металлические изделия на специальных подъемниках.
Петр в полумраке скудного электрического освещения, с трудом пробивающегося сквозь зеленоватую паровую завесу, среди этих исхудалых фигур, походящих более на тени, прижимался к уверенно ступающему Бошу. Он не заметил высоко под потолком, напоминающие церковные фрески, портреты всех великих вождей, но хоть сколько-нибудь достоверно идентифицировать можно было только троих, да и то только по кепке, трубке и контурной карте на лбу.
Пока они пробирались к входу в тоннель, Бош рассказал Петру, что с этими ваннами связаны неприятные случаи травматизма на производстве. А когда стали применять новые технологии, то от них и вовсе отказались. Но тут они почему-то остались.
- Эх, Петь, знал бы ты, на сколько это все вредно…
Но, не дослушав Боша, Петр повернулся привлеченный странным оживлением в центре. От нелицеприятности происходящего его чуть не вырвало; один рабочий мочился на лицо другому, корчащемуся в муках на полу. Со всех концов цеха сбегались на помощь остальные. Петр не мог этого вынести, и, отвернувшись, уткнулся в пропитанную соляркой коричневую спецовку Никадима Акимовича.
- Я ж тебе говорил Петь, про опасность этих ванн. А раньше и на верху такое было обычным явлением. Свалится какая-нибудь неосторожная крыса или голубь или еще что в эту емкость, так потом все в радиусе десяти метров с химическими ожогами.
9.
Бывает так, что нет легкости пера. За этим термином скрывается что-то абстрактное и малопонятное для меня. Тем не менее, я его использую. Думаю, что пресловутая «легкость пера» это комфортабельность прихода фраз в сознание. Когда она есть, они бегут ровным, приятным потоком, точно ручей журчат. И от этой комфортности и не напряженности внимания тебя охватывает самодовольство. Закрадываются мысли, что большинство занятых писательской деятельностью пишут исключительно ради этого чувства. В этот момент они мнят себя талантливейшими писателями и все из этого вытекающее. И именно тогда худо-бедно снимается вопрос о целесообразности существования, тогда ты возвышаешься над безликой толпой и сладко думаешь: «Ха, что после них останется, память в фотоальбомах? Ничтожные! Я же буду жить вечно в своих произведениях!» Тут же начинаются скромные фантазии, как когда-нибудь, лет через сто, какой-нибудь высокоинтеллектуальный представитель способного осмыслить сей труд, нового общества случайно найдет твою писанину. И о, чудо! У него открываются глаза, он меняет свои взгляды, интересы, да всю жизнь меняет! И ему такая жизнь нравиться. И тебя он почитает за спасителя.
10.
Петр оторвался от куртки и разлепил мокрые глаза. Они снова находились в постепенно заворачивающем и убегающем вниз и тоннеле. Воздух по мере продвижения становился более тяжелым.
- Ничего Петь, скоро дойдем, Я.Ишкин сказал внизу полно лигатуры.
Петр молчал. Он смотрел на проплывающие мимо слабоосвещенные покрытые испариной стены, с расползающимися и вновь сплетающимися кабелями. Они так и манили прижаться к ним хотя бы щекой и получить ту, так недостающую прохладу.
Впереди забрезжил свет, и донеслось несколько на перебой что-то выкрикивающих голосов. Из-за неестественных пауз в репликах, можно было догадаться, что кричащие кого-то били.
Действительно, выйдя из тени, Никадим и Петр увидели, что в центре цеха рабочие образовали круг, и из его центра как раз и доносились голоса: несколько грозных и один и всхлипывающий.
- Кого бьют, - обратился Никадим к молодому невысокому усатому слесарю.
- А я то откуда знаю? – нервно ответил тот, и сделал еще одну безрезультатную попытку пробиться сквозь толпу ближе к происходящему.
По интонации, можно было судить, что высокий всхлипывающий голос о чем-то жалостливо просил, а трое или четверо, бессмысленно матерясь, производили по очереди глухие удары. Но тут, откуда-то сверху раздался протяжный гудок сирены. Рабочие, недовольно ворча, но, не торопясь, начали расходиться, бросая на пол ошметки Беломора. «- Вот ведь, и не заметил, как пересменок кончился, даже пожрать не успел. – И не говори, все из-за этого козла! пропустили»
Никадим и Петр стояли на месте, глядя, как рассасывается толпа. Позже всех, раздавая последние оплеухи и зуботычины, разошлись сами экзекуторы, оставив на цеховом плацу, сидящее на корточках и сотрясающееся всем телом существо.
Место казни, было сплошь усеяно художественными орудиями труда: вокруг валялись переломанные кисточки, раздавленные и размазанные по полу тюбики с краской, стертые в порошок склянки. Бош носком ботинка аккуратно перевернул треснувшую деревянную палитру, на другой ее стороне, было выцарапано: «Федор Сигизмундов».
Услышав приближающиеся шаги, сидящий инстинктивно дернулся и прикрыл голову руками:
- Нет, нет, не надо! – запричитал он. Бош и Бирюков остановились.
Щуря глаза, он снял руки с головы. Огляделся и начал что-то бессвязно говорить. Было очевидно, что он не в себе. Его речь то неслась, то становилась угловатой и скованной: « …Они ничего не понимают… Ну, конечно, от куда им знать…Они…О-ни... я их не виню. Конечно, сам виноват, просто недопонимание…», - и он затряс рукой, указывая на стену. Петр посмотрел в ту сторону и увидел выполненное маслом, еще не высохшее, туловище козла со стертой головой.
Расспрашивать сидящего было бесполезно, да и незачем. Никадим повел Петра дальше.
Выходя из стены, опоясывая весь цех, и исчезая в противоположном конце, тянулся конвейер, по которому сплошным потоком ехали однообразные детали. В некоторых контрольных точках, заменяя изломанные, так и не отремонтированные автоматы, стояли рабочие, в чью компетенцию входило, например, постукивать молоточком по каждой детали, на слух, определяя наличие изъянов, или попросту перекладывать несущиеся отливки с одной ленты конвейера на другую. Заметив одного, слоняющегося без дела, Никадим поинтересовался:
- Слышь, любезный, а кого это там колотили?
- Федьку колотили, нашего цехового художника, будь ему худо!
- Дорогой мой, а за что вы его так?
- Знамо за что, он Витька Швыряльщикова портрет писал на стену для почета.
- Ну.
- А потом взял и дорисовал ему козлиное тело. Сказал, что это…Мина… Мыло…
- Минотавр, - поправил его Петр.
- Да, точно. И кому скажете, приятно иметь козлиное тело?
- Да уж, наверное, неприятно, - подтвердил Бош.
- А Людку, Людку то с конвейера, он ваще изобразил…как он там говорил, какой-то Феей, Фаей…
- Пасифаей, - поправил Бош.
- Ну, так она на нем весь день вцепившись, висела. У нее когтищи та, вот какие, - неопределенно развел руками рабочий.
Никадим и Петр, снова повернули в сторону тоннеля. За ними увязался их собеседник:
- А вы ребят, куда путь держите?
- В тоннель, - отрезал Бош.
- А... Ну я с вами до него пройдусь.
Но вот, бросая всякую работу, мимо них пробегали рабочие: « - Сигизмундов голову в токарный станок зажал… - Говорит, что просверлит, ежели кто еще к нему сзади подойдет…», - доносились обрывки разговоров. Их попутчик, кинулся вслед за убегающими, на ходу объясняя жестами, что ему тоже интересно. А Петр и Никадим уже ступали в странно-теплую прохладу очередного тоннеля.
11.
Но вот новая рабочая площадка, сзади остается чернота прохода.
Так с ходу нельзя было сказать, чем на этом этаже занимаются рабочие. Даже Никадим как-то смущенно цокнул языком. Бок о бок, они обходили это овальное помещение. Оно было немного меньше предыдущего, но с множеством дверей по периметру. Некоторые были открыты: кто-то неустанно бил по клавишам печатной машинки, кто-то корпел над чертежами. Были и такие, кто, развалившись на деревянном стуле с высокой спинкой, гипнотизировал взглядом канцелярские принадлежности (если конечно возможно развалиться на таком, стимулирующим к работе своим неудобством предметом офисной мебели).
В центре, раздробленном на огороженные фанерными листами участки, находилась основная масса рабочих. На одной из таких стен Петр заметил плакат. Он вспомнил, что видел его в коридоре поликлиники недели две тому назад, куда пришел за подписью на больничный лист. Там, на небольшом пяточке ютились бомжи, работяги, алкаши, запустившие себя бабки, но именно в их глазах горел больший пламень злобы. Тогда, протирая штаны на изрезанной со свисающими клочками дерматина кушетке, он за два часа успел по нескольку раз прочесть плакаты на стенах. В основном это были рекламы новых чудо-лекарст, которые так часто предлагают купить по радио и телевидению, но были и агит-плакаты прошлых лет. Был и этот: На нем концентрическими кругами расходилась паутина мишени, в яблочке которой помещалось педантично срисованное из анатомического атласа сердце. А чуть ниже, в перспективе, четыре альпийских стрелка в национальных костюмах с ружьями наперевес. Чуть выше шляп над каждым была подпись: «Алкоголизм, курение…»
Очередь подходила так медленно, что Петр, изнемогая от бездействия, изучил этот плакат вдоль и поперек, сосчитал количество патронов в поясах охотников, число полосок на их гетрах и окружностей в мишени, кстати, их оказалось восемь, а не 10, что логически вытекало из представленной здесь же идиомы: «…попадают в десятку!»
Тогда, совсем уморившись, Петром овладели жестокие фантазии. То он вцеплялся в кого-то, слишком долго пробывшего в приемной, то сам врывался, и жестоко пресекал затянувшееся у медработников чаепитие. Потом он начал представлять, что у него в сумке есть грана, пусть даже и учебная. Вот он поднимается, чуть улыбаясь, протягивает ее на вытянутой руке, рвет кольцо и отпускает. Та падает сидящим под ноги, или закатывается им под лавку. Слышится металлический звон отлетающей чеки. Что тут начинается, а он стоит недвижим! Кто тогда вспомнит про очередь?
Что-то случилось, и он потерял равновесие, и через секунду уже растянулся на полу. Кто-то, проходя рядом, сказал: «О-оп! Осторожно». Он сидел в масляной луже, вытекшей из редуктора привода цепного транспортера.
Никадим помог ему подняться, но масленое пятно уже разошлось по всей спецовке. Петр скинул ее прямо в лужу:
- Все равно здесь жарко.
- Давай выбираться отсюда, видишь, тут ничего нет, - недовольно рассматривая такое же пятно на его штанах, сказал Бош.
Они обошли кругом рабочие отделения и уже вплотную приблизились к входу в тоннель, как им преградили дорогу несколько в одинаковых темно-красных спецовках:
- Куда собираетесь? – спросил один из них с самой противной физиономией.
- Вперед и вниз, - в том же тоне ответил Бош, добавляя, - предписание Я.Ишкина, выдать 10 килограмм хромосодержащей лигатуры.
- Я.Ишкина? – повторил, как бы переспрашивая, самый противный.
Того потянули за руки остальные, организуя что-то вроде, совещательного кружка. По изредка пробивавшимся крикам, и активной жестикуляции совещающихся, становилось понятно, что принять общее решение им не удается. Наконец, спор утих, на встречу к Петру и Никадиму выдвинулся делегат, осторожно придерживаемый и направляемый остальными:
- Нам Я.Ишкин ничего не говорил, а начальник участка Владимир Иоаннович, сказал, чтобы мы ни одну сволочь без его ведома не пускали.
- Это Вовка-то Диавлин? – улыбнулся Бош, - так не беспокойтесь. Скажите, Бош приходил за лигатурой.
- Вот он скоро вернется, так вы сами ему и скажите, а пока подождите в восьмом кабинете.
Бош повернулся:
- Делать нечего, Петр. Подождем.
В кабинете уже сидело несколько человек, заняв все свободные стулья. Кто-то отрешенно качал ногой, кто-то так же безразлично смотрел на эти колебания, кто-то сидел за столом и от нечего делать, натягивал себе на голову канцелярские резинки, и пытался, используя только мышцы головы, стащить их, странно улыбаясь, видимо, получая от этого процесса удовольствие.
А у письменных столов шатались ножки, это Петр выяснил спустя пол часа ожидания. Когда пошел второй час, один из сидящих слишком громко, чтобы это было не специально, сказал:
- Эх, сколько нам тут еще ждать…
Ответа не последовало. Тогда он встал и подошел к Петру, чуть пригибаясь и заговорщицки играя бровями:
- Я, говорю, долго тут нам еще сидеть…
- Не знаю, пока начальник не придет… - нехотя ответил Петр.
- И вам не надоело? Мне то конечно все равно, но вы тут уже больше двух часов ждете, вам времени своего не жалко? – мужчина видимо попался разговорчивый.
- И что вы предлагаете? – чувствуя неизвестно откуда, зарождающуюся внутри волну возмущения.
- Я? Ничего, - как-то испуганно посмотрел собеседник, и немного выждав, шипя и понижая голос, сказал, - Но, можно обойти этих охранников или на худой конец договориться с ними…
Наконец Петр не выдержал и подошел к Бошу:
- Никадим Акимович, может действительно, взять да проскочить? – взволновано, посматривая на этого мужика, закончил он.
- Эх, Петр, сколько раз я тебе говорил… - начал Бош, и направил хмурый взгляд на советчика, от чего тот сразу ретировался на место, - …сядь рядом, Петь и прочитай 66 раз «О, жемчужина в цветке лотоса».
Петр молча повиновался и тихонько забубнил себе под нос. И только он закончил в дверях показался Диавлин. Все его тут же облепили, но он, заметив Боша, пошел сразу к нему.
12.
Будучи уже в тоннеле, Петр оглянулся и увидел темные силуэту охранников, отсюда, своей периодичностью построения, они напоминали ему забор, или зубцы крепостных стен, а может и сами башни замка. Но неожиданно тоннель кончился, и они с Бошем уперлись в ржавое ограждение. Оно тянулось по всему периметру парапета, и было непонятно, как сами, мельтешащие внизу рабочие, спускаются туда.
- Зато отсюда все видно, - неунывающим тоном заключил Петр.
И действительно, с этой высоты, цех был виден как на ладони: в центре огромных размеров печь с пристроенной трансформаторной будкой; тянущиеся ото всюду толстущие кабеля; копошащиеся, похожие на воробьев, рабочие – все это выглядело столь монументально, что у стороннего наблюдателя захватило бы дух. Но Петра это великолепие уже не трогало, приелось, и величественные перспективы мыслились безжизненными недосягаемыми декорациями, а расцвеченные в инфернальные цвета клубы вырывающихся серных туч, мнились обычным туманом.
- Смотри, Петь, - указывал пальцем на диаметрально расположенный край парапета Никадим.
Сначала Петр ничего особенного не заметил, лишь поднимающийся лимонного цвета пар, но, приглядевшись, он различил тонкий абрис простой железной лестницы, от сюда походящей на две, рядом стоящие спички.
13.
Вопреки ожиданиям пар оказался прохладным, отчего вещи, пропитавшиеся при спуске влагой, стали какими-то неуютными, зябкими.
- Никадим Акимович, который час? – поинтересовался Петр, оттирая о брюки, испачканные ржавчиной ладони.
- Не знаю Петь, часов никогда не ношу, но третья смена давно закончилась.
- Тогда что здесь все они делают?
- Я слышал от кого-то, что на заводе есть такие цеха, где работают круглые сутки, а то и недели. Но я думал это просто слухи, а тут сам видишь.
- Эй, любезный, - попытался остановить проходящего мимо работягу с закопченным лицом, Петр, но тот, выпучив глаза, шарахнулся и поспешил прочь. – Какой нервный.
- А ты чего хотел, простоял бы сутки двое у станка, посмотрел бы я тогда на тебя.
Из-за паров, вырывающихся, будто из земли, было сложно что-либо разглядеть. Никадим и Петр пробирались, частично по памяти, запечатлевшей план цеха сверху, частично интуитивно, не различая особенностей стандартных интерьеров, но все больше на ощупь. Изможденные фигуры рабочих появлялись прямо из тумана, и исчезали быстрее, чем Петр или Никадим, успевали произнести хотя бы слово.
Так, сосвсем заблудившись, они решили двигаться к центру. Это сделать было легче всего, так как под ногами постоянно вились питающие печь кабели. Двигаясь вдоль них, они очень скоро наткнулись на кирпичную кладку трансформаторного отделения. Помня, что печь должна быть рядом, они несколько раз обошли все близлежащее пространство и обнаружили ведущую наверх железную лестницу.
Поднявшись над происходящим, они различили страшный черный остов огромной индукционной печи, обтянутый металлической оплеткой. Выше, там, где пар был менее насыщен, проявлялся большой усеченный конус, походящий на сужающуюся книзу воронку, такой формы Петр еще не встречал. По спирали её опоясывали четыре витка медной полой трубки с циркулирующей внутри охлаждающей жидкостью. К самому верху вертикально тянулась еще одна лестница. Петр поставил ногу на первую перекладину и вопрошающе посмотрел на Боша, тот молча кивнул.
Поднявшись, Петр осмотрелся кругом: внизу, сквозь пар и дым смутно прорисовывался силуэт Никадима Акимовича, вверху, в метре над печью, возвышался отведенный свод. С его внутренней поверхности свисали сопли застывшего металла.
Петр перегнулся через борт печи и увидел на самом дне ровную зеркальную стальную поверхность не окисленного металла. Рассматривая свое далекое отражение, он подумал, что она больше походит на ледяную гладь катка или озера…
- Петр! Петр! – послышался голос Никадима. Петр думал, что он еще внизу, у начала лестницы, но голос доносился издалека и откуда-то слева.
- Никадим Акимович, вы где?
- Я тут главного механика встретил, так он говорит, что у них хромовых лигатур отродясь не бывало. Они вообще чугуны только льют.
- Это все Я.Ишкин напутал?
- Какой нахуй, напутал?! – разразился Бош, - эта сволочь все специально наврала, по старой дружбе! Вот …
Дальше Петр не слушал, он начал спускаться и скрип его ботинок о перекладины, скрип расхлябанных клепок в железных сочленениях лестницы, заглушал ругань Боша.
14.
- Никадим Акимович, жутко спать хочется, - зевая, сказал Петр. Он уселся прямо на пол кабины, кабины чего-то похожего на транспортеры в угольных шахтах. Мимо неимоверно медленно проплывали аварийные огни, а за сеткой Рабица, монотонным серым потоком ползла стена. В противоположном углу кабины, прямо под моргающей ртутной лампой глядя вникуда, стоял Бош. В ненадежном эпилептическом свете, казалось, будто бы образ Никадима Акимовича проецируют на фоне кабины, будто бы он всего лишь кино-герой со старой и никому не интересной картины, транслируемой в полуразрушенном кинотеатре для одного единственного замерзшего зрителя. И черты Боша также пронзительно менялись, хотя он и не думал гримасничать. И в этот промежуток между двумя озарениями, нельзя было предугадать какая эмоция, владеет им сейчас.
Петра уснул, и ему приснился сон, как несколько человек с опаской подходили к магнитной мине, выброшенной на морской берег. Она была сплошь усеяна ракушками, облеплена кораллами и повисшими лентами зеленых и бурых водорослей. Только все происходящее напоминало немое кино, возможно из-за неестественно ускоренных движений или из-за проскакивающих черных полос на пленке.
Осмелев, один мужчина в полосатом обтягивающем пляжном костюме решился забраться на мину и тут же спрыгнул и унесся прочь из кадра, увлекая за собой других. Но практически сразу они возвращаются. Вот уже вся компания без опаски трогает выступающие ржавые шипы и гладит круглые бока огромной мины. Тут же история повторяется, все разбегаются в ужасе, но чтобы вернуться снова. У Петра закрадывалась догадка, что это накатывающиеся на галечный берег волны управляют этими людскими приливами и отливами, но он тут же забывал об этом и смотрел раз за разом этот, как бы неразвивающийся, зацикленный фильм.
Кабину мягко тряхнуло, и сетчатая дверь, отсчитывая звенья цепей, отъехала вверх. Никадим сразу вышел, а Петр тщетно пытался отделаться от овладевшего им сна.
15.
Наконец, распахнув двери, Петр вышел на улицу. В морозном воздухе читалось все, как на ладони. У подъезда его ждал куривший Бош.
Петр, окинул взглядом небольшое двухэтажное строение, из дверей которого только что вышел. Транспортер поднял их на поверхность в противоположном конце завода.
Было раннее утро, и на территории не было ни души.
- Проходная только через час заработает, - Бош выпустил в небо клуб синего дыма.
Вот они шли знакомой, но преображенной морозным ранним часом еловой аллее. Вдалеке появлялись млечно-желтые огни дежурного освещения проходной. А Петр и забыл, как выглядят служебные помещения ранним утром.
Они проходили мимо вмерзших в лед кровавых луж, оставленных что-то не поделившими рабочими, и Петр думал, что на этом месте мог быть и он. Вспоминал свой позавчерашний разговор с Олей и ее слова: «Ты некрасив. Извини». А он, в суматохе последних дней даже и забыл о нем, и только сейчас вспомнил о своих безответных чувствах. Постепенно его голый торс под накинутым зеленоватым френчем начинал пробирать холод, Петр поежился.
- Потерпи Петь, еще немного осталось, - приободрил его Бош.
Петр медлил с предъявлением пропуска, отчего пожилая дама в погонах, улучив момент, разразилась на него обидной бранью.
А за стеклянными дверьми проходной уже проявлялся внешний мир; с грохотом проезжали проснувшиеся трамваи, настоящий ветер бил лицо.
Петр спускался по свежевыкрашенным в национальную цветовую гамму ступенькам перед проходной и думал о том, какой же Никадим Акимович старый, и что раньше этого он не замечал. Но вот уже и красная краска, другой консистенции и на тон темнее, щедро растекалась по всему триколору, спускалась на обледенелую площадь и впитывалась полами френча.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Антон Помелов: Металлургическая трагедия. Повесть.
30.11.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|