Марк Котлярский: Волчьи ворота.
Мне кажется, этот рассказ не то, чтобы автобиографичен, но написаен на основе интимных переживаний автора. Во многом это произведение-для-себя, а не рассказ в прямом смысле, повествующий о чём-либо читателю. Тем не менее, автор уверенно владеет пером, и я сочла, что его сочинение достойно публикации.
Марк Котлярский описывает некий город, переживший, на его взгляд, гнусную советскую эпоху, и живущий в новой, ещё худшей: "город нечистот, стоковых вод, беспощадно поедающих почву".
Несмотря на автоский сарказм в последней части относительно того, что можно бы найти и здесь-то хорошее, я всё-таки замечу, что сплошной поток уныния пожирает сам себя. Капелька юмора или оптимизма (от чего Котлярский отказался) делает грустный рассказ по-настоящему пронзительным. А автор, умеющий достоверно прославить хорошее, сильнее и талантливей, чем автор, только критикующий плохое.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Мария Чепурина
|
Волчьи ворота
…Волки здесь водились тогда, когда города еще не существовало, и сухой, порывистый ветер, пролетев со свистом меж высокими холмами, вырывался на простор, к морю, а вслед за ним воровато вился волчий вой.
Значительно позже, когда город стал неумолимо вползать, как паук, на свободную прежде от людей территорию, волки стали медленно отступать, пока не исчезли вовсе.
Правда, как говорил окраинный люд, по ночам, иногда, можно было слышать тягучую волчью песнь, доносившуюся невесть откуда. То ли прошлое это выло по-волчьи, то ли настоящее перекликалось с будущим – кто его знает. Но город тайком, словно проклятье, носил второе прозвище -
«Волчьи ворота».
А может, еще и потому, что нравы здесь были издавна волчьи, и властители обладали недюжинной волчьей повадкой, и жрали друг друга похлеще волков, и слабых задирали, как ягнят, и перед вышестоящими дружески виляли хвостом и скалили вслед острые зубы.
За всю историю своего существования город пережил лишь раз некую пору расцвета, точнее, намека на блестящую будущность, прочную перспективу. Но, увы, длилось это недолго. Хотя и успели предприимчивые люди, допущенные к деятельности на короткий срок, построить водопровод с удивительно чистой питьевой водой, возвести удивительные архитектурные сооружения, написать прекрасную литературу, посадить красивые сады.
Перечитав написанное, он оторвался от компьютера и откинулся на спинку кресла.
- Ну, что, милый, как идет работа? – спросила она, ставя на стол стакан с горячим чаем.
- Ты знаешь, честно говоря, не очень... – признался он. - Всё кажется каким-то искусственным, надуманным, вымученным. Что-то мешает мне, но не пойму – что.
- Можно я посмотрю? – она села ему на колени, обняла его одной рукой, а другой изредка трогала мышку, ведя курсор вдоль текста.
Спустя время, он поинтересовался:
- Есть какие-то соображения?
- Я вдруг подумала, - она встала с его колен и нервно прошлась по комнате, - а почему бы тебе в этот город не напустить жирных крыс, шныряющих по подворотням и стаи мух, заполоняющих город летом? Там и в самом деле жирнющие крысы по подворотням шастают... Ну, а мухи - это наверное, по ассоциации с Тарковским - помнишь ведь, «по щеке сползает муха, отвечает мне старуха...»?
- Подожди-ка, - пробормотал он, уставясь в экран, а пальцы уже, как ловкие пройдохи, забегали по клавиатуре.
К написанному прежде прибавился еще один, небольшой кусочек:
Но все прекратилось вмиг, когда через Волчьи ворота торжествующим маршем вошли крысы.
Может быть, это были волки-мутанты, может быть, это был особый вид крыс, но с тех самых пор крысы в городе не переводились и жили они по своим, волчьим законам.
Она перечитала новые строчки и вздохнула:
- Не знаю, но, видимо, чувство омерзения по отношению к этому городу у меня слишком сильно... Я туда каждое лето, как на каторгу еду... Если бы не родные - ногой бы туда больше не ступила... Я ведь когда там бываю летом, вообще стараюсь на улицу носа не показывать...
Она помолчала и добавила:
- Слушай, почему бы тебе не сделать гниющий город узнаваемым и превратить его в до тошноты омерзительное место?.. А ты что пишешь? «...И свой последний вечер я снова провожу с друзьями - снова мы шастаем по знакомым улицам, слоняясь, словно призраки в замшелом вакууме.
Пустынный выморочный центр города окружает нас, как замок теней, прошлое привидений. Всего лишь полночь, но - никого вокруг, ни-ко-го.
Мы поднимаемся вверх по бывшей улице Красных Комиссаров, проходим мимо здания Академии наук, минуем университет, институт народного хозяйства, оглядываемся на здание городской думы и попадаем во владения старого города - с его извилистыми улочками, которые ведут к огромной, похожей на шахматную ладью сторожевой башне. Она всегда искусно подсвечивалась прожекторами, но сегодня темнеет, устремляясь ввысь, и суровым контуром прорезает воздух.
- Странный пустой город, - говорю я
- И город не тот, и люди не те... - подхватывает Илья.
- И мы стали другими... - заключает Джамиль.»
Она замолкает.
- Тебе не нравится? - осторожно спрашивает он.
- У нас разные счеты с этим городом, - говорит она, помолчав. – Ты видишь его в розовом флере воспоминаний. Иногда позволяешь себе какое-то сожаление, усталость, печаль. А у меня – свой, эмоциональный счет, у меня свой список обвинений. Этот чертов город сломал мне жизнь, его прошлое до сих пор давит на меня, как тяжелая могильная плита. Нет у меня никаких светлых воспоминаний, сплошная тьма египетская на сердце...
х х х
Тьма египетская.
Жилистый «жигуленок» мчится, то и дело вздыхая на колдобинах, по длинному неосвещенному шоссе. В свете фар, вскрывающих темень, как консервную банку, иногда можно видеть, как дорогу перебегают юркие крысы, дружески помахивая хвостиками.
- Вот расплодились-то, - вздыхает водитель, - уж мы душили их, душили, ничего не помогает!
Он улыбается про себя, отмечая, что человек, сидящей за баранкой, неожиданно заговорил булгаковскими словами.
Впрочем, и сама тьма, накрывшая этот город, куда волей случая занесла его на несколько дней судьба, являла собой смутную булгаковскую иллюстрацию. Казалось, что пестрый мир «Мастера» перекочевал на улицы и стоит только всмотреться в стертые лица спешащих прохожих, как вправятся в матовые овалы, словно фотографии в рамочку, физиономии известных всем персонажей.
А «жигуленок» продолжает свой бег, минуя многочисленные поселки, притороченные к шоссе; имена их кажутся совершенно абсурдными, непонятными, необъяснимыми. Но это клейма, которые поставила власть, чтобы, видимо, утвердиться в собственном абсурде правления.
Наконец, перескочив знаменитый мост, соединяющий окраину с центром, автомобиль буквально вылетает на площадь перед Домом правительства - образец архитектуры конца пятидесятых годов.
Он вспоминает, как мальчишками они радостно гордились тем, что эта площадь по своим размерам занимает чуть ли не первое место в Европе, опережая Красную площадь и Марсово поле.
На этой площади, как правило, проводились традиционные ервомайские демонстрации и ноябрьские парады.
На этой площади в колоннах школьников он вышагивал, взволнованный и радостный, проходя мимо трибун, с которых вяло помахивал ручкой еще не впавший в маразм очередной оскалившийся царек.
Он вспоминает, что последний раз ему довелось побывать на этой площади двадцать лет назад, когда густошевелюрный бравый шоумен репетировал торжественную встречу того же главцекомовского царька, к тому времени уже практически потерявшего человеческое обличье. Как этого несчастного полуживого старика, едва сводившего челюсти, удалось вытащить в город - до сих пор остается загадкой.
Но дорога из аэропорта до гостевого дома, куда прежде всего направлялся вождь, была выкрашена в цветочный ковер. А известный придворный журналист, который вел репортаж о прибытии высокого гостя, сообщал:
- Повсюду, где проезжает наш дорогой вождь, стихийно возникают митинги!
Только наивный человек мог поверить в искренность этого сообщения.
На самом деле, весь город был загнан на обочины дорог, встречая дорогого и любимого вождя; весь путь следования был поделен на квадраты, огороженные крепкими веревками, по периметру которых расположились бравые гэбэшники, чтобы не дай Бог не произошло непредвиденного.
Гэбэшников согнали, наверное, отовсюду, со всей страны: «люди в штатском», одинаково серые, как крысы, заполнили дворы, дома, подъезды, они шныряли везде и всюду, вынюхивая малейшую крамолу.
Самое интересное, что встреча на площади так и не состоялась; весь этот спектакль, на который угрохали колоссальные деньги, шел в отсутствие партийного «небожителя».
Когда старик прибыл на площадь, кто-то из вельмож надел на него усыпанный бриллиантами знак и вручил ключи от города. Но бедолага практически уже не стоял на ногах. Он равнодушно махнул охране, сел в машину и был таков.
А люди остались. И полтора часа кривлялись на площади, изображая бурную радость и неподдельный патриотизм.
Когда-то площадь перед Домом правительства сияла яркими огнями, а за ней весело шелестел знаменитый бульвар.
Горожане говаривали, что их бульвар намного красивее одесского, не говоря уже о том, что - уж точно - намного
длиннее.
И бульвар сиял и переливался огнями, потягиваясь на ветру и распрямляясь, как кошка от ласки и неги. Он казался
бесконечным, на всей своей протяженности, - от площади с фуникулером до здания Морского вокзала.
По вечерам, в любую погоду, бульвар заполняли толпы фланирующей публики.
Влюбленные парочки уединялись в тенистых аллеях; подобно птицам, они разлетались по многочисленным скамеечкам, облюбовывая их, как насест; и часами ворковали друг с другом на понятном только им языке любви.
А рядом шумела веселая южная жизнь, исполненная скромных «совковых» соблазнов.
В многочисленных чайханах крепкие, меднорожие чайханщики, смеясь, разносили подносы с пузатыми чайниками, блюдечками с мелко наколотым кусковым сахаром и выгнутыми, как станы персидских красавиц, хрустальных стаканчиков.
Вертелись по всему бульвару колеса обозрения, шумели в бильярдных азартные люди, теннисисты тренировались на небольших кортах. А любители просто поесть и провести время на воздухе «заседали» за столиками «Венеции» - так назывались небольшие каналы с мостками и островками, которые когда-то соорудили на бульваре с целью создания чуть ли не подобия венецианских каналов. Как это
часто бывало, проект до конца не довели, и остался лишь этот небольшой участок, ставший гастрономической усладой многих горожан.
На маленьких островках вовсю работали кафе, кормя шашлыками, кябабами и кутабами.
Бульвар был целым миром, вместилищем чувств и развлечений.
Потом, спустя много лет, море вдруг заартачилось, уровень воды стал неожиданно расти и грязные, промасленные воды затопили нижний уровень бульвара.
К счастью, он этого уже не видел.
Потом, правда, говорят, воду откачали, бульвар очистили, берега укрепили. Казалось бы, просторы аллей вновь должны были наполниться репещущими звуками голосов, звонкими нотами смеха, шаловливым шарканьем ног...
…«Жигуленок» выруливает на площадь; установленный в честь создателя величайшей химеры монстрообразный памятник дланью простертой по-прежнему указывает на бульвар, но...
- Где люди, - спрашивает он у водителя, говорящего булгаковскими фразами - почему на бульваре никого нет?
- У нас плохо с освещением, - отвечает тот. - Людей испортило отсутствие электричества.
7 часов вечера.
Бульвар пуст, словно все прошлое выметено с его аллей железной метлой истории. В стороне от него, ближе к одной из центральных станций метро, он замечает кривые каркасы недостроенных зданий. Оставшиеся в живых фонари роняют на тротуары бледный чахоточный свет. Стада машин образовывают хаотическое движение, неистово скрипя тормозами и не обращая никакого внимания на испуганно мигающие светофоры.
Среди хаоса и тьмы, оскалившихся небоскребов и покрывшихся плесенью дворов каким-то инородным телом смотрелся расположенный напротив сморщенного торгового центра угрюмый дворец. Его охраняли, стоя у парадных дверей, украшенных витееватой резьбой, два солдата, вооруженные винтовками. А сбоку, рядом со служебным входом, копошились пять-шесть человек, одетые в одинаковые кожаные куртки.
Позже, бродя по городу своего детства, он повсюду замечал этих «чернокожанников» - будто стая
спокойных морщинистых мух перелетает с места на место, неотступно следуя за ним.
Впрочем, через некоторое время ему уже стало казаться, что весь город одет в черную кожу. Правда, друзья - состарившийся раньше времени Илья и уставший от жизни Джамиль - успокоили его объяснив, что он вовсе не сошел с ума: на город и в самом деле напало поветрие на «кожу» - вот и заполонили улицы и проспекты кожаные куртки и кожаные пальто.
х х х
Между прочим, у города был и свой пригород, расположенный в минутах тридцати езды.
Странное дело: слово «пригород», такое милое и привычное, вызывает у многих в памяти спешащую куда-то электричку, раскинувшиеся по обе стороны железнодорожного полотна смутные леса, шум дождя, шорох волн, накатывающихся на пустынный берег, дачные домики, объятые пламенем сирени...
Но этот пригород, увы, пропитался
химическими запахами, постоянно витавшими в воздуухе; дополняли картину безжизненная, выеденная кислотами почва, ядовитые сточные воды, устремлявшиеся в море.
А люди?
Они жили здесь, существовали, закрывали на все глаза, покоряясь судьбе.
И снова утюжил километры все тот же «жигуленок», он стремительно скатывался со спуска, выводящего на пригородное шоссе, набирал скорость, а по левой стороне потянулась
вереница каменных одноэтажных бараков с редкими вкраплениями двухэтажных домиков.
- Здесь живут беженцы, - сказал водитель, - в ужасных условиях, ютятся по десять человек в маленьких комнатках. Надеяться на что-либо лучшее им просто не приходится.
А дорога все бежала и бежала вперед, и с каждым километром становилась пустынней и пустынней.
Мелькнуло водохранилище, огороженное ржавой, прорвавшейся во многих местах сеткой и, наконец, машина, взвизгнув шинами, резко взяла вправо и вкатилась на главную трассу, ведущую в пригород.
- Мертвый город, - сказал, не оборачиваясь водитель, - кроме суперфосфатного завода,
сегодня ничего здесь не работает.
- Даже трубопрокатный? - спросил он.
- И трубопрокатный тоже... - ответил водитель.
Когда-то, во времена оно, с трубопрокатным случился занятный казус в сфере наглядной агитации.
Вывесили там плакат, изобравший огромного плечистого работягу, показывающего рукой куда-то
в светлое будущее. За его спиной башенный кран переносил новеньку. трубу, и крупно набранный текст радостно гласил: «Труба стране - труба народу!»
Провисел этот плакат аж несколько месяцев, пока кто-то из «сообразительных» не сообщил куда следует.
Плакат сняли вместе с ответственным за наглядную агитацию.
«Сегодня я бы вывесил этот плакат заново.. – подумал он, оглядываясь по сторона. – Сегодня это кажется особенно актуальным.»
Марсианские пейзажи могли показаться райскими уголками по сравнению с картиной, представшей его взору.
Чернеющие повсюду скелеты заводов-уродов, слепые глаза домов, непроглядная темень, ударяющая по темени так, что явственным и физически ощутимым становилось понятие «слепящая тьма».
Редкие прохожие скромно жались к стенам домов, растворяясь в сумраке вечера, как привидения.
Рядом с автобусной станцией, словно разинутая пасть дракона, зияла пустота некогда парадного бассейна с
фонтаном «Пятнадцать республик». Вместо воды туда теперь, похоже, сбрасывали какие-то нечистоты...
х х х
- «Город нечистот!» Я бы так назвала эту новеллу. Я чувствую себя виноватой перед теми, кто остался жить в этом дерьме! Ты же был там недавно, ты все видел своими глазами!
- Послушай, но нельзя все мазать черной краской. Должно быть что-то хорошее в этом городе, наконец!
- Хорошее? Подожди, я тебе сейчас покажу это хорошее. Вот, читай, - и она, войдя в Интернет, открыла информационный сайт, выведя в режим печатания заметку под названием «Капитан, никогда ты не будешь майором». Через минуту из разверстого чрева принтера пополз лист. Она взяла его, пробежала глазами и отдала ему.
- «Капитан, никогда ты не будешь майором» - прочитал он еще раз заголовок. – Ну и?
- Ты читай, читай дальше, - сказала она. - И вслух, пожалуйста.
- О кей, - пожал он плечами. - Изволь.
И продолжил, утрируя, подражая диктору, читающему новости с листа:
- ...бря 2005 года. Капитан милиции – сотрудник уголовного розыска - получил оперативную информацию о краже из квартиры жителя города 150000 долларов и 100 единиц золотых изделий. Он принимает решение «навестить» одного из подозреваемых. После продолжительной беседы с хозяином дома и его матерью капитан вышел во двор. Во дворе они подходят к дереву; подозреваемый раскапывает тайник и достает оттуда деньги и драгоценности. Все это передает капитану. Изъятие происходит без понятых, без соблюдений необходимых формальностей. Далее все трое отправляются в следственный отдел.
5 ноября капитан вызывает подозреваемого и его мать на допрос. Суть вопросов сводилась к тому, что они не до конца признались и не сдали оставшиеся драгоценности. Подозреваемые стоят на своём и твердят, что все вернули. Капитан приходит в ярость. Он и его подручные набрасываются на допрашиваемых и начинают их жестоко избивать. Избиения прекратились после того, как капитан и полицейские, наконец, устали.
Но на этом мучения несчастных не закончились. Их раздели догола. Затем капитан берет резиновую дубинку и вгоняют ее в мать обвиняемого, тем самым совершая сексуальное преступление в особо извращенной форме. Все это происходит на глазах еле живого сына.
После того, как женщина теряет сознание, палачи принимаются за ее сына. Той же дубинкой они совершают сексуальное преступление и с сыном. Стоны и крики заглушаются кляпом из окровавленной одежды жертв. Тем временем, потерявшая сознание женщина, находится на грани смерти.
Далее полицейские отправляют мать в городскую больницу, а ее сына - в лазарет следственного изолятора. Но внутреннее кровотечение, в виду множественных разрывов внутренних органов, не останавливается. Врачам приказывают ни в коем случае не допускать смерти жертв...
В настоящий момент ведется расследование, капитан взят под арест...
По мере того, как он читал заметку, голос его терял шутливую интонационную окраску, пока вообще не сбился на громкий шепот.
- И что же здесь хорошего? - ошарашенно прошептал он.
- Наверное, то, что эти несчастные остались живы, не умерли. – сказала она. - Ладно, я пойду, а ты дописывай. Мне еще надо помыть посуду и съездить по делам.
...Поделом ли этому городу, увидевшему собственное забвение? – пальцы торопливо плясали на клавиатуре, и текст стелился ровной ковровой дорожкой, - или стоит пожалеть его? Впрочем, нет, найдутся и без меня поборники стерильных воспоминаний. Они напишут про него сами, они удовлетворятся патокой чувств, они обольют его горючими, приторными слезами, восславят диктаторов и умилятся милицейскому жезлу.
Ностальгия – опасная штука, она смывает грязь с мостовых, протирает пыльные окна, накладывает грим на злобный оскал прошлого.
Прощай, город моего детства, прощай город, медленно, на моих глазах погружающийся в пучину прошлого, как Атлантида, уходящая под воду.
Прощай, город нечистот, стоковых вод, беспощадно поедающих почву; прощай город, носящий, как проклятие, имя «Волчьи ворота». Никто не знает, вели ли когда-то эти ворота в рай, но: ныне они воистину распахнуты в ад.
Марк Котлярский
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Марк Котлярский: Волчьи ворота. Рассказ.
16.12.06 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|