Полина Федорова: От золота к золоту.
Собственно, перед нами – поэма. Причем, выдержанная в классических тонах, с положенными в таких случаях сюжетом, завязкой-развитием-кульминацией и развязкой. Конструкционные шероховатости, думаю, со временем обкатаются и придадут повествовательной глади тот лоск и блеск, который – полагаю свойственен Авторской манере изложения.
Есть в произведении менее-более удачные места, есть просто -- потрясающие по энергетической силе и красоте поэтического мышления (как, например, кульминационное вторжение по Гарсиа Лорке). А, в общем, – перед нами достаточно оригинальное драматическое построение. Суть его необычности заключается в том, что основное любовное действо (действа) СКРЫТЫ от наблюдения, а собственно ему (наблюдению) предложен внутренний МОНОЛОГ Лирической героини. Эти, так называемые Автором, «интермедии» представляют собой вынесенные на текстовую поверхность «рамочные повествования» и песенные жанровые включения. То есть, само действо или действа происходят как бы «за кулисами» этого «театра одного актера», а «зрителю» (суть читателю) достается лишь некоторая часть сюжетного «айсберга».
Не могу сказать, что меня устроила композиционная градация. Как-то суховато в общем ключе звучат эти «вступления» и «заключения»… Хочется чего-то более романтичного, не так ли?.. Однако мест для «запоминания» -- предостаточно:
«Чтоб я смогла не разлить по капле
Вина, пока оно не готово,
Любви, пока она не созрела…»
«Не проси у меня вина --
нет в моем доме чаши, достойной тебя»
«…от меня до тебя --
полслова, полжеста, ползнака,
и все не о том…»
Слегка портят общее впечатление имеющиеся неправомерные переносы ударений: «чья (И) роса и печаль не напОят меня...». Но это – дорабатываемо со временем.
Сама же поэмка – уверена – доставит читателям немало приятных минут.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Инна Молчанова
|
От золота к золоту
Вступление
Мне осень эту не с кем разделить.
Одной глядеть, как ласково и немо
Из выщербин асфальта смотрит небо,
Что в сентябре нисходит до земли.
***
медленно по ветру
в потоках холодного солнца
плывет тополиным листком
осеннее сердце мое...
К портрету
Плащ и прядь – луч золота по синему,
Чтоб узнать, достаточно примет:
Ледяной и солнечный по-зимнему –
В заполярной тьме.
Не черты лица – одно мерцание,
Пятна радуг на сетчатке глаз,
Но черты возлюбленные самые
Созданы до нас.
Но сквозь плоть, суглинную и косную,
До души проникнуть только мог
Камня, льда и стали смертоноснее
Взгляд, лазурь, клинок.
И легко стучаться сердцу сирому,
Нежному среди иных камней,
Что лучами золота по синему
Бог ответил мне.
***
Острый взгляд в душу --
сквозь студенисто-слезную влагу
и мутный опал роговицы –
отблеск солнца и неба
на лезвии скальпеля…
***
...в хрустале огонь, но огня не видно
только блики мелко дробятся в гранях
и глазам от этого не светлее
в хрустале огонь, но хрусталь холодный
и его касаться не больно пальцам
(а хотела я, чтоб хоть больно было)
так не жаром сердца не жаром плоти
зримый облик твой или даже мнимый --
ляжет ярким бликом в узор иллюзий...
Интермедия – 1 (фольк.)
1.
я лепила лицо и тело
из того, чего не бывает
вещей невозможнейших
неоспоримейших:
слюны поцелуев твоих
на плечах моих
звука шагов твоих
на полу моей спальни
пота твоего
на моих простынях
(я лепила себя)
Лилит и Пандору
(лепила себя)
муку чресел твоих
(лепила себя)
отраду очей твоих
(себя!)
...ты не желал ее.
2.
Милый мальчик, ты-то – зачем сюда?
У тебя-то, ясный, что за беда?
Ведь всего – семнадцатая весна…
Видел страшный сон – да не помнишь сна?
Мое дело малое – вспомнить сон,
А кому – земля над твоим лицом,
А кому лампаду твою задуть –
Той, кому на пир твой заказан путь.
На пиру на том – то-то будет чад!
Там испить тебе да из трех из чаш,
И на всех на трех – как ни выбирай,
Обручальный знак – золоченый край.
Чашу первую выливай в окно:
Стародавний блуд, кислое вино!
А вторую лёгонько пригуби –
Небродивший мед молодой любви.
А над третьею – станут льдом уста:
Ты возьмешь ее – а она пуста!
Кто же та, что чашу тебе дала?
Кто к тебе незваная да на пир пришла?
И тогда поймешь ты, что сбылся сон:
Станет белым плат над ее лицом!
Разгляди венец на атласе лба --
Вот твоя княгиня, твоя судьба!
Позабудь, узрев эту мглу и лед,
И вино греха, и невестин мед!
Догорит лампада, померкнет твердь,
А из жен последнею станет – смерть!
***
меж двоими – как мысль --
незваной – неназванной – неназываемой
лезвием лунного света
пронзая солнечный жар
на мгновение –
слабостью рук в объятии
спазмом гортани
онемелостью губ
аквамариновой бледностью
ознобной волной по телу -
............
на мгновенье, не более...
Мечта
Не плотью и кровью – как дерево в землю корнями --
врасти мне в тело твое,
не каплей воды проскользнуть обжигающе
в иссохшую от желанья гортань
не виолончелью в руках изогнуться, чьи струны дрожат,
в бархатный стон изливаясь под жалящим тонким смычком, --
но – неснимаемо! – перстнем сапфировым на руку лечь,
мертвоблестящим и жгучим – как пламя, как снег –
чтоб печатью последнею стать
на райских вратах адамантовых и на сердце твоем...
***
ветка черемухи
между базальтовых глыб
росная благоуханная
в каменных черных тисках
что это
ответь мне мой князь
я тебе загадала загадку
только одну
последнюю
а потом
замолчу навсегда
до боли вжимая лицо
в поверхность подушки
а более
ничего не будет
только безблагодатная белизна простыни
пропахшая валокордином
ветка черемухи
между базальтовых глыб
и спросят ее
тепло ль тебе веточка
да покойно ли
ответит она
человеческим голосом
тепло мне князюшка
покойно батюшка
неужели не понял
мой князь
это душа моя
в объятьях твоей души
Интермедия – 2
Молитва святой Цецилии
Когда Цецилию вели в дом ее суженого в день их свадьбы под звуки музыкальных инструментов в сердце своем обращалась она лишь к Богу, моля его сохранить ее душу и тело незапятнанными
Во чреве глиняного кувшина
Тоскуют глухо и бродят соки,
Но тщетно – горло залито воском.
Так я замкнула уста печатью:
Вину любви моей – не излиться,
Пока не сделалось слаще меда
И крови агнчей Твоей алее.
Вино томится под коркой глины,
Слова таятся в плену гортани,
Доколе звонче поющей бронзы
Не прозвучит мне свирель пастушья,
Чей звук вольется в трезвон кимвальный
И в море меди их не потонет.
Других – зовет, для меня – немая
Свирель пастушья, печаль овечья,
Лишь тонкий холод небесной арфы
Когда замолкнут на миг кимвалы
Поет мне в уши, стучится в сердце:
«Не время песни! Не время жертвы!»
Храни меня, как кувшин старинный,
На вид невзрачный с вином бесценным:
Чтоб я смогла не разлить по капле
Вина, пока оно не готово,
Любви, пока она не созрела,
И песен ангельских, не кимвальных,
Пока не слышишь их Ты, о Боже!
***
Не проси у меня вина --
нет в моем доме чаши, достойной тебя,
вина мои горчат.
И не в чем мне выйти навстречу тебе,
нечем почтить тебя.
Не проси у меня воды –
недостойны мои ладони, чтоб их протянуть тебе,
вода ускользнет из них:
право, легче ее наносить решетом,
чем донести до губ...
Не проси меня лампу зажечь –
слишком тускло светит она,
слишком мало масла осталось в ней,
слишком мало света вокруг.
И на что надеяться я смогу --
на что надеяться сможешь ты --
когда она догорит?
***
Зря я взгляда твоего боялась –
он не жарок, как полуденное солнце,
и не льдист, как горные пики,
и не зыбок, как песок пустыни.
Нет! Такое утешение сердцу –
эта ласка и бесстрастная кротость,
как вода, что стекает меж пальцев,
когда зачерпнешь ладонью
из-под тинистых, темных коряжин,
где листва прошлогодняя и корни
баюкают осеннюю прохладу.
Как вода струится меж пальцев –
так и ты струишься сквозь сердце.
А что удержать тебя нельзя мне --
Так того нисколько не жалко.
***
писала тебе послания
распадающимися строчками
оборванными
затянутыми
иероглифами становились
слова обыденной речи
когда рассыпался смысл.
писала тебе послания,
зачеркивая крест-накрест
чужие страницы и строки
на глади не твоей френд-ленты
писала тебе послания,
криком, расплескавшимся по бумаге,
застывшим на мониторе –
в цвете, не предусмотренном
ни RGB, ни CMYK'ом.
писала тебе послания -
ты не читал их
***
от меня до тебя --
полслова, полжеста, ползнака,
и все не о том.
нагота верлибровых строк
сбросивших покрывала созвучий, –
(и они не о том!)
грубая роскошь вис --
раскатистый рог,
злато на латаной ткани,
(и она не о том)
мертвый мрамор сонета --
как у ложноклассических статуй,
чьи глаза никуда не глядят.
...и мои не глядят...
от тебя до меня
полшага вечернего света
закатное солнце в ладонях --
и тишина.
***
твои слезы – вода, мое сердце – песок,
жаркий, серый, тяжелый и жадный песок.
капли, капли – и в сердце стекает печаль,
через сердце – и вглубь, в корни гор и озер,
в корни древ или трав – через серый песок,
через жаркий песок – через сердце мое...
твои слезы травой прорастают на свет,
стынут снегом на пиках полуденных гор,
растворяются солью в озерной воде,
ими плачут тяжелые ветви олив,
поседевших от лет на Господней земле,
чья роса и печаль не напоят меня...
мое сердце – песок, твои слезы – вода...
Интермедия – 3 (Иерма)
(по мотивам Федерико Гарсиа Лорки)
Покой в суете. Но приходит ночами
В невлажном, полночном, бесслезном молчаньи,
Кляня свою верность, глуха, терпелива
Печаль моя – Йерма, сухая олива.
В мерцанье бессонном, тускнеющим зреньем,
Нежаждущим лоном, некротким смиреньем,
До боли, до рези – о Божьем ответе,
Неспящая – грезит, и снятся ей – дети.
Родиться и стать им – по правде, по чину:
Младенцу – дитятей, подростку – мужчиной.
«Последним и первым – всем ветер, всем путь им!
И только у Йермы – не будет, не будет.
Им – крины и вайи, им – петли да плахи!
Но их не бывает у ведьм и монахинь,
И в том справедливость решенья Господня,
Что святость – бесплотна и злоба – бесплодна,
А я-то – земная, не свет и не скверна!
Душа плотяная, бесплодная Йерма!» -
И слово не камень, и песня не птица –
Ни к небу подняться, ни к аду спуститься.
***
Страшно, бабоньки, сестрицы мои, страшно,
когда плоть не рассыпается прахом,
а душа не раскрывается духом --
Страшно, бабоньки, жуть как страшно,
какая я буду после смерти:
вдруг останутся нетленными мои руки,
разомкнутые линии ладоней --
белоглиняные расколотые чаши,
да сухие можжевеловые пальцы,
да витые тряпичные вены,
а в них – лиловая кровь, как студень.
Страшно, сестры мои, ох и страшно,
какая будет душа моя без тела?
Стыдно будет в смертный час увидеть,
что от духа лишь глаза остались –
подгнившая цветочная сердцевинка,
да слезы, что хрустящими лепестками --
осыпались на грудь, как семя в землю,
а ни ростка, ни завязи не дали.
***
Пока не придет последняя Ночь,
что можно знать о Дне?
Умеют видеть мои глаза,
только вечерний свет...
Что мне осталось? Смотреть на закат
да смену красок следить:
как полусвет превратится в кровь,
которая станет тьмой.
Пока не пришла беззвездная Ночь,
не смею молиться Дню.
От горькой воды не горит нутро –
сладости ли желать?
Как верной быть, не сказав на все:
«Да будет воля Твоя»?
Я не готова к приходу Дня
и Ночи тоже боюсь.
Вода моя лишь слегка горчит,
не обжигая рот,
и долог вечер, и ночи нет,
и не кровав закат.
И тишина, только шепчет пыль –
смутно – не разобрать,
земную ложь иль правду с небес:
«Да будет воля твоя...»
***
Я скоро не буду отбрасывать тени: во сне, наяву, через тени и стены, давно наваждения да заблужденья от яви дневной отличить не могу: гляжу в зеркала – лица, лица чужие, рожденных, крещенных, умерших, как жили, но род их, но кровь их! По жилам, сквозь жилы, и говор, и гул все яснее в мозгу.
Невесты на ложе и жертвы на тризне воскресшая кровь сквозь перо мое брызнет – горят и царят чужедальние жизни, своя – отраженье их в тусклом стекле. А что я хотела? Нужны ли вселенной бумажные розы и томик Верлена? А эта тоска – что хоть бритвой по венам – для неба смешна и грешна на земле.
***
Какое страшное небо –
Голубое и круглое, как чаша,
Твердое, как ледяные стены
Непроницаемое, высоко над землею --
Холодно глядеть на это небо.
А земля – на то одно годится,
Чтобы, слабую, обнять ветвями,
Греть и ласкать ее, больную.
Баю-бай, прорастай мой кустик,
Райский саженец – корнями из неба,
Мой Тэльперион – к земле ветвями,
Что от тяжести плодов пригнутся к небу,
и осыплются на небесное лоно...
Баю-бай, вырастай, мой кустик,
Цепляйся корнями за небо.
Какое оно гладкое, пустое,
Как стекло без единой щербинки.
А земля слишком теплая и сырая --
Милостью своей хищное лоно --
Что в ветвях ее не удержишь:
Ветви-руки превратятся в корни,
А корни станут землею –
Все небесное возвращается в землю.
А земля не приближается к небу.
***
А тогда казалось – осколком неба
роговицу глаз мне пронзал твой взгляд;
а еще казалось – стрелами солнца
в темный слух мой звенели слова твои.
Льдом и сталью, острыми брызгами света
пронзена, легчала суглинная плоть:
словно воск, оплывала,
курилась ладанным дымом,
сквозь который теплей и яснее мерцал
свечной огонек души.
Интермедия – 4 (Нибелунги)
1.
В сумерках ослеп на оба глаза Один --
Рунные расклады вернее карт.
Зажмурившись, сквозь веки
могучий стрелял на полдень –
А попадал в закат.
Шкурой на загривке ощетинясь волчьи -
Травы сухи и колки, а в ноздрях от дыма резь:
По запаху, на ощупь
могучий стрелял на полночь,
А стрелы тонули в заре.
2.
Нибелунг, ничего у тебя не выйдет...
Веня Дркин
Не забыть, не запить, не зажить:
в каждый миг из месива слов
неожиданно где, неизвестно как –
имя, приметы и руны –
пеплом лун и перхотью звезд...
Чтобы его прочесть – столько верст.
Нибелунг, ничего у тебя не выйдет...
За сто семь бессмертий – не то увидишь,
Сменишь девять шкур, из десятой выйдешь
И луну, как дыню, до капли выпьешь
И глаза закрыв, на изнанке лба --
Выцветших и серых сто сорок лун
Как песок под веками сорок лун,
Злато Рейна – воск и дым, Нибелунг...
Нибелунг! Ничего у тебя не выйдет,
ни росы с ветвей, ни слюны не выпить,
не слизать с песка, что на землю вылил --
не промедлишь, но не успеешь – как
ивой прорастает разлитый яд,
ивой прорастает из нави в плоть
ивой прорастает из плоти в явь
кровь, с рожденья отравленная.
продержаться день, ночку простоять --
сорок дней прожить,
сто кровей испить
тридцать девять ночей не спать
и тогда появится горизонт --
темной-серый, ломаный горизонт,
за которым – мир, за которым – миг,
за которым – ни блика тьмы.
Нибелунг! Тебе это не впервые --
Только ничего у тебя не выйдет,
Нибелунг! сильнее твоя стихия
чем томленье дев и моленье вдов.
ясенем из вод прорастает клад,
ясенем – из чрева земного меч,
ясенем, не знавшим ста лет тепла
синекрылой бабочкой выше пепла:
крылышки – Кримгильдины рукава
плещутся опять,
машут да не в лад --
синь и алое, и рука бела.
И когда на землю падет она --
соколом на стремя слетит она
как вода, в могилу стечет она --
ты увидишь мир, ты увидишь миг,
стену, за которой ни блика тьмы...
И в глазах взорвутся сто тысяч лун,
веки прожигая – сто тысяч лун,
стены лба проплавив – сто тысяч лун:
вышло, Нибелунг!
***
Наутро будет холодный чай
И вяжущие слова:
Прохладная нежность, скупая грусть
Неплотских – бесплотных! – ласк.
Наутро – снег и наутро – свет,
И ночь, что уже прошла,
И бред бессонный, где слов и слез
Хватило б на сто ночей.
Наутро – легкая голова,
Похмелье, и чай, и снег.
И осень умрет, и сгниет листва,
Что билась в окно всю ночь,
И будет пасмурных облаков
Холодный и мягкий свет,
Как серых глаз задумчивый блик,
Как отблески на стекле.
Но сладок и тяжек предутренний сон –
Четвертая стража спит.
Там нет тебя – только образ твой,
Весь в шрамах от слов моих.
Но сколько лет протянется ночь?
Но сколько дождю шуметь?
Листва и ветер стучат в окно.
...Четвертая стража спит.
***
А утром кончилось лето. Глазам светло.
Осеннее небо – ветер и синь в окно.
Осенние фразы – легкие, как вино,
Осенние мысли – терпкие, как печаль:
О чем не мечталось летом – к чему теперь?
А сердце мое легко, как летящий лист,
А руки мои – как сердце твое – пусты,
А небо мое атлантам не давит плеч,
А купол его – хрустален и невесом,
А слезы мои – в сухую листву росой,
А радость твоя – как иней на стеблях трав...
Осенние дни мои! Акварельный сон,
Не солнце, а бледных раковин перламутр,
И сердце – моллюск, и жемчуг его – печаль.
Прохладное море недвижно у берегов,
Прохладное небо баюкает облака,
Что грезят о снеге, и тихо плывут во сне.
Нестрашно звенят обрывки былых цепей:
О чем не мечталось летом – к чему теперь?
***
Говорите со мной об осени и стихах.
Говорите о вере – ко мне милосерд Господь.
Осень – это лестница в небо, а не канат
Что привязан к ногам и не дает взлететь.
А стихи – легки как дыхание, как узор на стекле –
Зимним кружевом ставший мутный горячий пар,
Тонкий холод предзимья, покров для души нагой,
Бледноватый иней на листьях, бескровная кровь.
Говорите о вере – ко мне милосерд Господь,
Говорите, как холодно уповать не любя,
Говорите о том, как снежен предвечный свет,
Но ни теплого слова пусть губы не греет мне.
Мне досталось даром право не быть с тобой,
Ни дыханья не пить, ни греться в лучах твоих,
Мне платить не пришлось за счастье не быть никем,
За свободу, за долг любить лишь стихи да синь:
Потому что не тот огонь мы зовем «любовь».
Говорите со мной об осени и стихах.
Интермедия – 5
В эту осеннюю муть так приятно сходить с ума:
Через почти сто лет и три тысячи верст – возвращаться домой,
В домик с резными ставнями на октябрьском ветру,
Где за разбухшей калиткой мокрые тополя,
А на дорожках – листья ветхим ковром
К каблукам прилипают, мешая взойти на крыльцо.
В эту осеннюю муть так тепло возвращаться в жизнь:
Где бальзамин, и свет, где ванилью пахнет тетрадь,
Где нет иного счастья, чем новый номер «Весов»
И нет иной беды, чем кошка, что размотала клубок.
(Бабушка очень сердилась, а Мурка пуще шалит...
Она была очень смешная, трехцветная... ее уже год, как нет.)
В эту осеннюю муть мне не нужны даже Вы –
Сотканная из винных паров, гротескная петербургская тень,
В эту осеннюю муть я не верю Вашим стихам –
Облачно-ровное небо не знает тропических звезд,
А бледно-бескровное золото кленов и тополей
Правдивей и ярче грубой зелени пальм и лиан.
В эту осеннюю муть я, должно быть, сошла с ума –
Нет бальзамина и кошки, и бабушка умерла еще до войны,
Пепел моей тетради согрел кого-то в двадцатом году,
В двадцать первом и вы ушли – как сами хотели давно,
В восьмидесятом снесли развалюху – мой старый дом,
А я, о Боже, скажи, что до сих пор делаю здесь?
В эту осеннюю муть я сошла с ума...
***
Ничего, что не певучий голос твой --
В ясном сентябре поэт любой.
Светлым хрусталем и пыльным золотом
Холодна осенняя любовь.
И не помни опасений давешних,
Обморочных фраз – они тихи,
Если ты, ахматовская барышня,
Любишь только осень да стихи.
Смейся, лги, шути – не заиграешься!
Осень по страницам прошуршит,
И пройдет, и минется по краешку
Барышниной путаной души.
Ветром, бликом, шорохом под кронами
Все уйдет под снег – зима чиста.
И душа рассыплется – бескровнее
Пыльного осеннего листа.
Заключение
Минуты, и монеты, и слова --
Ничтожные, когда по одному --
Строкой единой – за главой глава --
Ложатся – к оправданью моему.
Пусть графоманский тягостный роман
Уснет и сгинет в глубине стола,
Но было – лето и была зима
И без него – безвидна и светла.
И год прошел. А значит – vive le temps!
Хвалите время, что оно идет:
На сером фото красоту чертам
Лишь пыль десятилетий придает.
Остался недописанным роман --
В банальностях утоп, но от души.
А «смоль кудрей» и «кровь сердечных ран»
Столетний пыльный снег запорошит.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Полина Федорова: От золота к золоту. Цикл стихотворений.
Собственно, перед нами – поэма. Причем, выдержанная в классических тонах, с положенными в таких случаях сюжетом, завязкой-развитием-кульминацией и развязкой.
18.04.07 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|