Сергей Ручко: М. А. БУЛГАКОВ: СПРАВЕДЛИВОЕ НИЧТО.
Перед нами довольно таки интересный, не тривиальный взгляд на творчество М.Булгакова. А именно- попытка его рассмотреть через призму экзистенциальной философии. Рассуждая о Булгакова, автор попутно поднимает проблему соотношения Бытия и Ничто:
"Итак, самое истинное, в чем возможно мыслить свиту Воланда у Булгакова – это мыслить её, как персонифицированное ничто или в чистом виде, как ничто. Это ничто находится между объектами, за объектами, в объектах, сверху вещей, под вещами, до вещей и после вещей: оно, стало быть, суть «чистая вода жизни» и «призрачный кристалл»"
Но не думал ли автор, что если мы сильно желаем увидеть что-либо, то обязательно увидим это? Возникает вопрос, насколько обоснована данная интерпретация. Конечно такая точка зрения имеет право на существование, автор статьи может рассматривать произведение Булгакова как угодно. Но видел ли его таким сам Михаил Афанасьевич?
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анастасия Яковлева-Помогаева
|
М. А. БУЛГАКОВ: СПРАВЕДЛИВОЕ НИЧТО
СЕРГЕЙ РУЧКО
М. А. БУЛГАКОВ: СПРАВЕДЛИВОЕ НИЧТО
"Мы увидим чистую реку воды жизни... Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл..." (Из рукописи Иешуа Га-Ноцри).
Я вновь возвращаюсь к этому эпиграфу, который был взят мною для первой своей статьи, посвященной творчеству М. А. Булгакова: «М. А. Булгаков «Мастер и Маргарита»: философское осмысление зла» http://www.lito.ru/all.php?sergio#50372 Ниже, рассмотрю только две эти строчки из вышеназванного произведения, ибо они очень и очень о многом говорят такого, чего я не заметил ранее. Сразу же, здесь назрела необходимость привести цитату из последней главы «Откровения» Иоанна, которая будет нам кстати:
«И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца. Среди улицы его, и по ту и по другую сторону реки, древо жизни, двенадцать раз приносящие плоды, дающее на каждый месяц плод свой; и листья дерева – для исцеления народов. И ничего уже не будет проклятого; но престол Бога и Агнца будет в нем, и рабы Его будут служить Ему. И узрят лице Его, и имя Его будет на челах их. И ночи не будет там, и не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их; и будут царствовать во веки веков /…/ Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освещает еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтоб воздать каждому по делам его. Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний» (Откр.; 22, 1 – 5, 11 – 12).
Отсюда воспроизводится, всё тот же, вопрос: Какою будет капля чистейшей и истинной росы на грязном белье? С одной стороны, такою же грязной как и бельё, с другой стороны, понимая, что на фоне кристально чистого, только что извлеченного из стиральной машины, белья она хотя и будет такою же прозрачной и кристальной, но, сливаясь, однообразностью с ним и вовсе будет незаметна, даже предполагать о её наличии на этом свежевыстиранном белье совершенно невозможно. Таким образом, нам нужен контраст, чтоб вообще как бы то ни было различить истину. «Что было бы твоё добро, - спрашивает Воланд Левия, - если б не было зла?».
Итак, самое истинное, в чем возможно мыслить свиту Воланда у Булгакова – это мыслить её, как персонифицированное ничто или в чистом виде, как ничто. Это ничто находится между объектами, за объектами, в объектах, сверху вещей, под вещами, до вещей и после вещей: оно, стало быть, суть «чистая вода жизни» и «призрачный кристалл». Все наши восприятия преломляются в нем. Всё, чтобы мы ни помыслили, о чем бы не призадумались, к чему бы не стремились, всё это уже отмечено преломляющим влиянием ничто, которое действует именно таким образом. Булгаковское ничто – суть нечто нереальное, но действительное. Нереальное потому, что его нельзя пощупать, увидеть, осознать, распознать и прочее. Но то, что оно как вода протекает во все щели, заливает собою всё, что вообще распознается нами как сущности, возрождая их к существованию, это достоверный и вполне уже обоснованный факт.
Все персонажи «Мастера…», не осознавая этого влияния на них некой духовной среды, повально помешанные на практичном реализме жизни, все до-единого, оказываются в результате у разбитого корыта. Деньги превращаются в бумажки, дармовые платья исчезают, люди оказываются в других местах, за тысячи километров от того места, где они были, так осуществляются их мечтания, они поют, не желая этого, и не помнят того, что уже соделали, страх, вдруг, достигает человека, смерть, опять же, возникает внезапно, прекращая собою всю вереницу суетной жизни. Вот оно действие ничто, из которого все происходит и, в которое все и возвращается. Булгаков показывает нам его, как уже было сказано, в персонифицированном виде. Он пытается, вольно или невольно, донести эту истину до читателя. Сама суть её, до гениальности проста, ничто – это нечто духовное, которое гораздо важнее, чем материальное и реальное. Понимает ли это большинство? Вряд ли. И, собственно, этого и ненужно вовсе. Ибо персонифицированное ничто более раскрывает суть индивидуализма: большинство же – коллективно. Постижение того, что между объектами существует ничто, это уже мышление более высокого формата, которое называют экзистенциальным мышлением. Невежде существование ничто и в голову никогда не придет, а если и приходит, то только лишь в реальном смысле слова – сосед по лестничной клетке – бес или леший.
В таком виде, булгаковская свита есть некая трансцендентная субстанция, раскрывающая наличие трансцендентального мира, лучше сказать, интеллигибельного мира, в том смысле слова, который вкладывал в него Кант. Интеллигибельный мир – это царство интеллигибельного, совокупность мыслимых предметов, идей, идеалов, которые составляют духовную действительность. Критика практического разума уже допускает создание интеллигибельного (морального) мира, и этот интеллигибельный мир – как все идеальное – составляет основу воли всякого морального действия( ). Само же понятие интеллигибельный (лат. Intelligibilis – постигаемый, мыслимый) – это доступный пониманию лишь с помощью интеллекта, или интеллектуального созерцания, принадлежащий интеллигибельному миру; по Канту, то, что дано разуму, рассудку, но совсем не дано чувству: трансцендентные идеи имеют чисто интеллигибельный предмет, думать о котором, что он может быть определен через свои различные внутренние предикаты, у нас нет ни оснований, ни оправдания и который всего лишь мыслимая вещь( ).
Но у Булгакова, ничто – суть мыслимая вещь. В каком виде она мыслима, рассмотрим ниже. Здесь же я сошлюсь на философские интерпретации мыслимого ничто: в экзистенциализме ничто исключительно мыслимая и трансцендентальная субстанция, в философии Шопенгауэра – воля символично олицетворяет как свою трансцендентно-имманентную природу, так и в её естественном виде ничто, в философии Юнга – и индивидуальность, и самость трансцендентны, выраженные в архетипах бессознательного, в психоанализе Фрейда ничто представлено в образе либидо, «огненной реки желаний»( ). Собственно, вообще если мы возьмём любую философему мы найдем в ней, хоть и не конкретные ссылки на ничто, но нечто символичное, которое просто подменяет само это слово, какими-то другими понятиями. Собственно, Булгаков делает то же самое.
В любом случае, ничто, имеющее трансцендентный вид, показывает нам существование и междумирья Эпикура. В этом смысле, позволительно и несколько перефразировать известное картезианское cogito ergo sum, приблизительно так: cogito nihill ergo intersum… – я мыслю ничто, следовательно, я существую между…и в этом «между» протекает река истинной экзистенции жизни, по краям коей мы в чистой видимости воспринимаем только лишь сущностные формы. Этот момент исключительно важен для понимания Булгаковского ничто, которое существует у него как между Иисусом Христом и Иешуа Га-Ноцри, так и между мастером и обществом потребителей, так между самими потребителями. Дело в том, что в обывательском смысле слова, такое ничто всегда существует в виде мрака и темной ночи, о чем повествует Хайдеггер. Исходя же из экзистенциализма, субъект должен встать перед лицом этой черной ночи ничто, которая в основе своей является страхом смерти, для того чтобы вглядываться в этот мрак, попытаться заглянуть «за» смерть, внутрь духа, несущего угрозу. Таким образом, то естественное и всеобъемлющее бытие человечества представляет собою убегание от этого угрожающего ничто, или убегание от самого себя, в котором ничто дано имманентно, частью от всеобщей трансценденции. Как бы то ни было, в определенные периоды времени, каждый встречается с ним, независимо от того, желает он этого или нет.
Мастер, когда в сумасшедшем доме ведает Бездомному, что тот встретился в парке на Патриарших с дьяволом, говорит и о том, что как бы Бездомному повезло, мол-де, он бы сам не прочь встретится с ним. Понимайте это, как указание на необходимость встать лицом к лицу с ничто, со страхом. Ибо в первичных интуициях, как было сказано, ничто выступает в символе смерти. Очевидно, что человек носит мертвенность в себе самом, поэтому он, собственно, и смертен вообще: «внезапно смертен» - как говорит Булгаков. Страшна именно эта внезапность смерти, спонтанная диверсусность её (diversus), в которой смерть раскрывается оборотной стороной жизни.
Ничто, то есть, в имманентном образе необходимо распознавать, по аналогии с интеллигибельностью, как интеллигибельный характер человека. В этом смысле, такой характер по Канту и Шопенгауэру суть метафизические основы человеческого характера, «поскольку они, будучи свободны от всех естественных оков, составляют конечную основу моральных действий». Character indelebilis у Шопенгауэра еще обозначает познающий характер как неразрушимый характер, потому что он представляет неизменное участие человека в мировой воле. Отсюда вытекает следующее. Если Кант критикует практический разум субъекта, то Булгаков критикует практический разум в социуме, в жизни, если можно так выразиться, в эссенции: то есть, первый подходит к вопросу субъективно, второй – объективно. Булгаков, даже не критикует, а высмеивает его, издевается над ним, пытается дать объективную оценку той практичности, которая во все времена стоит во главу угла социальной жизнедеятельности людей, вследствие чего такая социальность принимает дурной вид, форму дурной социальности. И эта критика приводит его к индивидуализму, к самому себе.
Вспомним здесь Юнга, в философии которого, самость и индивидуальность трансцендентны. Из этого следует, что, разложи мы свиту Воланда на метафизические основы характера человека вообще, то перед нами предстанет идеал некой личности, некой индивидуальности, которая, как логично проистекает из идеализма, находится в трансценденции, в интеллигибельном мире и, которую теперь вполне можно постигнуть ментально. Это еще одно противоречие с Кантом. У последнего, трансцендентальный объект не может быть определен через внутренние предикаты, у Булгакова – может. По Булгакову совокупная идеальная личность, имеющая, скажем, метапсихологические особенности, должна включать в себя психические качества Бегемота, Коровьева, Азазело, Гелы и Воланда. Можно также сказать, что Воланд – это совокупность предшествующих четырех характеров. И в этом смысле, Булгаков полагает в интеллигибельный мир моральный идеал вышеозначенного типа, который обладает одной самой основной чертой, которая отличает его от Иисуса, справедливым воздаянием за грехи. То есть, этот метафизический тип сверхчеловека, имеет моральность не в том, чтоб подставлять одну щеку, когда его ударят по другой, а напротив, он имеет в себе силы карать за грехи, или, грубо говоря, «око за око». И этот булгаковский идеал сверхчеловека (метафизический диверсус – как бы я его назвал), именно представляет собою такую, карающую за зло, силу.
Таким образом, Булгаков более склоняется здесь к язычеству: он, как и Пушкин, и Гоголь, и Гёте суть верующие язычники или верующие атеисты. Собственно, в основных своих точках булгаковский мастер перекликается с Фаустом Гёте. Булгаковское ничто – это идол духовного образца, образца более возвышенного для постижения, образца интеллектуального достижения и саморазвития. Без мучительных и долгих экзистенциальных тренировок к нему не подступишься вовсе. Собственно, и без пространных разъяснений понятно, что никогда и ни при каких условиях на земле не может воспроизвестись христианская эра согласия многих. Европейцы не сделаются православными, а православные не перекрестятся в католиков или протестантов. И даже, если такое произойдет, религия, которая проповедует необходимость греха, дабы была возможность придти впоследствии, посредствам раскаяния в соделанном грехе, к богу, уже, самим этим фактом, предустанавливают наличие греха и зла в мире. Этот грех, как известное бревно в глазу у религии. Таким образом, моральные идеалы так и остаются в рамках христианства, неразрешимы при самых различных условиях – это первое. Второе – христианство апеллирует всецело к коллективности, к социальности, к всеобщей благодати и к всеобщему счастью, к вечной и принадлежащей всем любви. Но и это не отрицает наличие греха. Если мы разместим во времени всех рождающихся людей, в периодах через 15 минут, и скажем, что все они должны стать христианами, прошедшими через грехи и их искупление, то через каждые пятнадцать минут мы должны полагать смену зла добром и добра злом. Это, выражаясь словами Достоевского, «чертовое добро и зло» никогда не может быть преодолено. И, собственно, глупо звучат многие мнения по поводу того, что после пришествия Христа исчезла метафизика язычества, и воспроизвелось нечто новое. Равносильно это тому, как сказать, что до рождества Христова рождались люди, а после рождества – христиане.
Булгаков полагает, таким образом, моральный идеал в трансценденции индивидуального. То есть, человек должен спасти себя сам, посредствам развития как интеллектуального, так и духовного: он должен дойти мыслью до трансценденции и притронуться к ней, к своей собственной самости, находящейся как в нем самом, так и вне него. Ибо, только в этом случае он может вообще стать индивидуалистом. И этот идеальный тип человека не бежит от жизни, не отрекается от неё, а наоборот устремляется вперед, он деятелен, справедливо деятелен. Он берет на себя ответственность за все свои поступки, претерпевает мученичество духовное, но все его помыслы направлены на встречу с ничто, пока еще темным и мрачным ничто. Этот тип асоциален и одинок; в своем одиночестве он прозревает пограничную ситуацию, в которой сама жизнь или то, что во всеобщности своей дано в условии задачи, как известное, обратно отражаясь в призрачном кристалле трансцендентального ничто, реализуется со знаком минус и в прямо-противоположной стороне: становится чем-то неизвестным. Короче говоря, Булгаков полагает необходимость в защите добра; из всей канвы его творчества и из его собственных слов вытекает одно – добру требуется защитник, который будет бороться со злом, и такая борьба, по самому своему определению, справедлива, ибо она происходит в ответ на зло. В самом деле, сколько бы просуществовало государство Россия, если бы она каждому своему оккупанту и захватчику только и делало, что подставляло то одну щеку для ударов, то другую? Нисколько. Не было бы уже у нас ни государства, ни народа, ни культуры, ни традиций, ни даже православия.
Естественным образом становится понятным и другое: справедливое ничто в том виде, в котором её представляет Булгаков, совершенно то же самое, что и справедливость у Платона, где она добродетель правильного отношения к другим людям и сумма всех добродетелей вообще. Булгаков, вполне конкретно говорит, что морально-нравственный человек – это человек справедливый. Справедливость, если её этимологически разбирать, образуется из двух частей: «с» и «праведность» (правда), то есть человек, существующий с-праведностью, суть человек справедливый, правдивый. Справедливый – это также поступающий по совести, как в отношении к людям, к животным, к традициям и устоям, который может быть и судьёй, и депутатом, и чиновником, и родителем, и просто человеком без определенного вида деятельности, но если он справедлив во всех этих ипостасях – это и есть достаточное основание воли морального действия. Понятно, что справедливость не заложена в природу человека от рождения, ибо от рождения своего человек существует исключительно «для-себя». Таким образом, в процессе саморазвития, если такое происходит в процессе человеческого существования, как мыслил Булгаков, человек должен придти к царству справедливости, но единолично, несмотря, на ту пошлость, которая находится перед его глазами.
И тогда только будет возможно то, о чем говорит Иоанн: «И ночи не будет там, и не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их; и будут царствовать во веки веков». Тогда черный мрак ничто, в которое вошел человек, перестает быть черным и мрачным, и приобретает вид чистой, прозрачной и кристальной добродетели, справедливости. Очевидно, что коллективный человек не может быть человеком справедливым, также не может быть справедливым человек, который устремляется в мир с одним и тем же желанием, как и у всех, удовлетворять их все посредствам обладания материальных благ. Во всех этих случаях нужна особенно развитая способность лицемерить, лебезить перед всеми, кем нужно и.т.д. Ясно, что правдивость в этих сферах социальной жизни крайне вредное качество для человека. Правда, которую высказывал Булгаков в своих произведениях, и следствия этих высказываний, возвратившиеся к нему, нам об этом прекрасно повествуют.
Справедливое ничто, в этом смысле, в человеке имманентно пребывает в виде Духа Согласия, о котором я писал в предыдущей статье о Булгакове, и которое этимологически обозначается предлогом или глагольной приставкой «с (со)». Здесь, правда, я делаю уточнение, что Дух Согласия в человеке есть его согласие с любым его же поступком: всё, чтобы не сделал человек, с этим он, безусловно, согласен. Он может сожалеть о сделанном, раскаиваться, принимать или отвергать, но он не может одного – вовсе избавиться от памяти своих поступков. Справедливость указывает здесь на то, что метафизическим основам характера человека абсолютно все равно, какой социальный вес человек имеет, кто он внешне и что он вообще такое, во что одет и в каком автомобиле ездит на работу. И это справедливое ничто вспоминает в человеке не по его собственному желанию, а по своему собственному спонтанному произволу. Оттого-то грешники мучаются угрызениями совести, ибо мало-мальски злой поступок остается в памяти гораздо отчетливее и яснее, чем добрый. Понятно, что удар дубиной помнится всегда, а мимолетные романтические или страстные поцелуи, только мгновение.
Беда лишь состоит в том, что все более отчетливее вспоминаются события, от которых человек отстоит на некоем расстоянии. И чем длиннее во времени, тем воспоминания ярче. Так старики вспоминают свое детство гораздо полнее, чем юноши или люди среднего возраста. В любом случае, грехи возвращаются к человеку или человек возвращается то ли к своим грехам, то ли к благодатному прошлому. Можно припомнить здесь и теорию «вечного возвращения» Ницше или «Возрождение» начала у Хайдеггера в «Истории бытия». Очевидно, что невозможно возвратится к тому, от чего не удалялся. Чтобы возвратиться, то есть нужно отойти от него на некоторое расстояние. Мне рассказывали, как один убийца своих родных, сидя в одиночной камере, видел их улыбающимися, сидевшими рядом с ним, практически каждую ночь, и чем дольше он сидел, тем чаще они его посещали. Буйство его было обычным делом, которое походило на то буйство, который описал Достоевский в «Бесах» на примере Николая Ставрогина. В этом также необходимо полагать деятельность ничто и его справедливость вообще.
И последнее; Булгаков не совсем уж и безнадежен, как это может показаться многим. В «Мастере…» у него отчетливо показана вилка, где видно как в ничто преломляются явления жизни, кардинально изменяются, лучше так сказать. В малых случаях преломление происходит в положительную сторону: Бездомный, ставший учеником мастера и, который прозрел, что его стихи ерунда, мастер и Маргарита, достигшие вечной любви и вечной благодати небесной. Противостоит этому многое и социальное, которое преломляется в действительную фазу всепоглощающего ничтожения. Булгаков, собственно, в свое ничто еще и полагал бессмертность и вечность: как понятно, эти формы всегда являются формами духовными, постигнуть которые и может только личность, ставшая личностью индивидуальной, в которой, согласно этому, снимаются как вопросы отношений объекта с субъектом, так и проблема существования, окруженного ими.
А в конечном итоге, индивидуальное ничто именно вечно в таком вот смысле: «Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтоб воздать каждому по делам его. Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний».
9 марта 2007 г.
г. Новочеркасск.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Сергей Ручко: М. А. БУЛГАКОВ: СПРАВЕДЛИВОЕ НИЧТО. Эссе.
29.04.07 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|