Елизавета Яровая: Грустная песнь о неразвитой инфраструктуре.
Цикл длинный и неровный, но такой цельный, что у меня рука не поднялась урезать его. Особенно хороши, на мой взгляд, стихотворения первой половины и, практически роман в стихах, «Господи, вот бы мне в эпики…».
Эхом аукается из чащи памяти Мандельштам: «Я скажу тебе с последней / Прямотой…», и, хочется замереть, вслушиваясь в тишину, в слабый шелест звездочек между стихотворениями.
Просит тишины у богов в молитве
Тот, кого в пути захватила буря,
Тучей скрыв над ним и луну, и звезды.
В море Эгейском.
Просит тишины среди войн фракиец,
Просят тишины молодцы-мидийцы,
Но покоя, Гросф, не купить за пурпур,
Геммы иль злато.
(Гораций, Книга II Ода 16, перевод А. П. Семенова-Тян-Шанского).
[b]Каждое следующее стихотворение, приходит волной, накрывает, скрывая предшественницу. И только потом, отойдя в сторонку, покурив, понимаешь, что некоторые стихотворения крепко запомнились, а другие улетели бесследно. Думаю, у многих читателей найдется «свое» стихотворение из этого цикла, а может, и нет. Но тишину, колеблемую ритмами бывших и будущих стихов, вы точно услышите, если захотите.[/b]
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Владимир Жбанков
|
Грустная песнь о неразвитой инфраструктуре
Закончится осень и снова начнётся осень.
Хлеба обратятся снопами ржаных колосьев.
Пылинки, паучьи лапки, собачьи блохи.
Бежать бы к чертям, но, покуда дороги плохи, --
Сиди-ка, девица, в светёлке, своей деревне,
Играй с деревенским быдлом в любовь и ревность.
Рекой тебе будет канава, столицей -- Тула,
И страсть неземная -- соседский мужик сутулый.
Что бездна -- в бочонке, что космос -- в стакане чая.
.. И жить бесконечно, друг в друге души не чая.
***
Другие девочки
Говорили – плачь, как другие девочки, пой как другие девочки – тоненьким голосочком, русалочкой на дубу. Дружи, как другие девочки, дрожи,как другие девочки – и умрёшь, как другие девочки – прикусив губу. Будь, говорили, слабенькой, будь, говорили,сладенькой, будь, говорили, нежною – хитростью всё бери. Будь, говорили, лёгонькой, будь, говорили, мяконькой, будь, говорили шёлковой, бархатной изнутри.
Где ж они, эти девочки, эти демоны в рюшечках, боги в розовых бантиках, шёлковых лепестках? Прячутся, что ли, девочки, плюшевые игрушечки, ящерками в пустынях сахарного песка?
Да вот же они, эти девочки – якшаются, с кем ни попадя – с любым, кто сколь-нибудь опытен, (но первыми не звонят!) Язвительны эти девочкии -- ранят острыми шпильками, но любят – мечтать, сюсюкаться, котёночков и свинят.
***
Им смешны лады, которые мы берём,
и усердие, с которым мы ноты тянем.
Они пахнут мандарином и имбирём,
эти девочки с ухоженными ногтями.
Эти девочки лягаются и орут,
эти девочки наращивают свой панцирь,
и со временем сквозь липовую кору –
не пробиться к ним и не проколупаться.
Зло и мастерски они причиняют боль,
нападая на таких же борзых, кусачих –
эти девочки с изломанною судьбой,
эти воины за право носить Версаче.
Их трофеи прибегают, как псы, лакать,
как лекарство, как панацею от лютой скверны –
наши души, полные мёда и молока,
бескорыстные, присягающие на верность.
Эти девочки в один из похожих дней –
Оглянутся вдруг и поймут, что – гнезда не свили.
Эти девочки всё красивее и бедней.
Право, пусть бы лучше уродливей, но счастливей.
***
Господи, вот бы мне в эпики – в руки меч, в башню меня, под замок, под матрас – горошин. Вряд ли, наверное, игры бы стоили свеч, не будь благоверный супруг мой таким хорошим. Признайся мне, ты ведь, Боже, его творил пообразнее, поподобнее многих прочих; мне кажется, он унаследовал руки твои, и волосы унаследовал. Даже очень.
А мне бы изящества, плавности бы (и праща, наверное, тоже бы вовсе не помешала…) Хотя, научи меня, Господи, лучше – прощать (Да, это когда – не казнить за любую шалость).
Пряма ли дорога из вечной незыблемой тьмы к Тебе, или – длинная лестница в рай витая? Я здесь, я молюсь Тебе через глаза и умы всех тех, кто хотя бы однажды меня читает – таких же заблудших Твоих поросят, как и я; и дай мне, Боже, всегда созерцать в них лик Твой, а не адские полчища чёрного воронья.
Прости меня, я не учу наизусть молитвы.
Да что там! – с моим благоверным, с моим царём мы даже не венчаны – мирно живём во блуде; священник пугает, что, ежели вдруг помрём, то Царствия нам Небесного, мол, не будет. Но мы ведь едины! – попробуй-ка там разыщи в едином котле, кто венчан, а кто – не венчан, и я никогда не желаю сторонних мужчин, как он, говорит, не желает сторонних женщин.
Душа нараспашку, над шапкой – щербатый нимб, – такой он, мой дивный, мой светлый, – за мной, гриппозной, придёт; или я, не дождавшись, скользну за ним: мне, право, без разницы – лишь бы не слишком поздно. Вдвоём, вне подлунных условностей и широт, мы вылупимся птенцами и станем – где-то в раю, как Адам и Ева наоборот – глядеть друг на друга, не зная, что мы – одеты.
***
Оберег
Если вдруг случится, что злая смерть
Украдёт, что куколку на тесьме, --
Побреду за ней по сырой тропе,
Взяв на память лишь в волосах репей.
Не кручинься, светлый мой, не грусти:
Я шепну тебе, как меня найти.
Ненадолго станется волком выть --
Я следы оставлю среди травы.
За неделю смерть исказит мой глас,
Поволокой скроет прозрачность глаз,
Растворит печаль, раскрошит скелет,
Обратит былинкой на сотни лет.
На девятый день по следам ступай:
На чужой тропе будет боль тупа,
А на нужной -- острая, как слюда.
Как почуешь -- значит, тебе туда.
У большого каменного моста
Подбери меня, да себе оставь --
Оберегом, камушком на груди,
Незабудкой в гуще твоих седин.
И живи -- с живыми. Пускай они
Робко спросят: "Что это ты хранишь?" --
Ты ответь, небрежно меня держа:
"Безделушка. Любящая душа".
***
Immortele Augustine
Там, где я беру перо,
ты становишься бессмертным,
и под тяжестью конверта
прогибается bureau.
Кто бы мог подумать, что
он окажется тяжёлым --
лист, исчирканный, изжёванный,
подёрнутый мечтой.
Расползаясь на листе,
стайки литер васильковых,
будто крылья насекомых,
начинают шелестеть:
Здравствуй, милый Августин!
Нынче ты меня моложе.
Нам с тобой грустить негоже,
непростительно -- грустить.
В тайном зале взаперти
я храню твои портреты
за стеклянными глазами.
Часто видится, что это
я -- смотрю с твоих портретов,
а напротив молча замер
immortele Augustine.
***
Буриданова ослица
Восстать намного проще мне и
сбежать за Анды-Пиренеи,
чем примириться с расстояньем
твоей протянутой руки.
Я не хочу остаться дрянью,
еврейкой с чёрными кудрями.
но пряди, локоны, темнеют
и завиваются в круги.
Вот видишь, мне уже не двадцать:
воспринимай меня как данность.
Как, право, дёшево – продаться
за пропитание и кров,
и в доме собственном скитаться,
века в разлуке жить с любимым
и черноплодною рябиной
сгущать разбавленную кровь.
Воспринимай меня как данность.
Как буриданова ослица,
могу спастись, лишь сделав выбор:
прощай, безумный предок Ной!
Я обернусь холодной рыбой
в бездонных водах Иордана
и сгину, дабы возродиться
Великорусскою княжной.
***
Как только Цербер стиснет зубы,
Харон, вздохнув, вернёт медяк,
глядишь -- зима пойдёт на убыль,
моё сиротство бередя,
и ты взойдёшь на снег лежалый
с холодной горсточкой олив,
сказав, что просто уезжала
проведать Баренцев залив,
и очень рада мне присниться,
из мрака выйти по следам.
Растаял иней на ресницах,
как хрупкий вереск, как слюда,
но тяжек камень на могиле,
пленивший вешнюю траву...
Жаль, я пишу не как Вергилий,
по крайней мере, наяву.
Проснусь – и выветрится опий
с названьем "молодость слепа".
Отправлюсь стричь седые хлопья,
да над лесами рассыпать.
***
Покинуть Назарет
Под тяжестью ресниц смиренно-длинных,
Марии снилось, будто б на осле
не убежать из Иерусалима.
Под сердцем расцветал кровавый след
пурпурной пряжей храмовой завесы.
Когда ребёнок отнят от груди,
всё присное преобратилось пресным.
Она молилась: «Господи, приди!»
Не свыше (но откуда же, откуда?)
видения текли сплошным дождём.
«Младенец под названием Иуда
опасен, пусть ещё и не рождён».
Порою вид Голгофы, осаждённой
войсками, снился погружённым в шквал.
И просыпалась – день ещё подёнок
на волю выпускать не успевал.
А время шло вперёд, и на заре
Господь велел покинуть Назарет.
В рассветном сине-сером небосводе
архангелы вставали на посты,
несли дежурство с райской высоты.
Следили: где помазанник Господень?
В момент, когда встречались их глаза,
она хотела повернуть назад,
остаться до скончанья в Галилее,--
"Прости меня, Всевидящий,"--сказать,
шершавый плат старухи повязать
и сына нераспятого лелеять.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Елизавета Яровая: Грустная песнь о неразвитой инфраструктуре. Цикл стихотворений.
23.04.07 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|