Танда Луговская: Сумма за август-2007.
Пересказывать стихи Танды Луговской бессмысленно и вредно. Любой комментарий в данном случае означает потерю смысла. Можно просто сказать: если Танда не лучшая, то, как минимум, одна из лучших.
Каждый текст хорош как сам по себе, так и в сочетании с другими. Несмотря на то, что Танда вывешивает все стихи пачечками по хронологии (отметим её завидную плодовитость!), слабых мест у неё не так уж и много. Во всяком случае - в течение примерно последних двух лет.
Искренне желаю автору удачи.
Редактор отдела критики и публицистики,
Алексей Караковский
|
Сумма за август-2007
Потопесенка
- Эй, чувак! - сказали ему. - По прогнозам, тут будет мокро.
Не, в натуре, чувак, будет здесь всерьёз, по-взрослому мокро.
Как сказали бы классики, до невыносимости мокро.
Так что ладь свою лодку и дуй отседа, пока могёшь.
Посмотрел удивлённо на них и пожал плечами,
Почесал в затылке неспешно, пожал плечами,
Оглянулся вокруг и снова пожал плечами:
- Типа чё, не видал я этот грёбаный дождь?
- Не, чувак, - сказали, - да ты в натуре не понял,
Ты дожди видал, но с этим дождём ты не понял,
Ливанёт сейчас так, что с пляжа всех, кто не понял,
И тебя туда же, поэтому знаешь, давай вали.
- Ну, во-первых, начнём с того, что я не умею плавать,
Во-вторых, моё жильё никак не умеет плавать,
И земля вокруг ну вот совсем не умеет плавать,
Ну а если прольётся - то сколько там будет лить?
- Ну, как знаешь, - рукой махнули, - а мы ведь предупреждали,
Вроде типа неглупый чувак, и мы ведь предупреждали,
Скоро волны схлестнутся здесь, а мы ведь предупреждали,
И ещё по делу чего сказать, уж поверь, могли б...
Ну а он смеялся в бороду незаметно,
И смотрел им вослед, но искоса, незаметно,
И куски от хлеба отламывал незаметно,
И кормил пучеглазых и длиннохвостых рыб.
И ему танцевали рыбы, как жить водою,
Как скользить водою и вдоволь дышать водою,
Как любить, перетекая, чистой водою,
Повторяли так терпеливо, жабрами шевеля,
И когда с небес по водной глади ударили струи,
Он лишь голову запрокинул, лицо подставил под струи,
И ловил губами бессолевые тугие струи,
И под ним была гранитно-недвижная, неброшенная земля.
* * *
Серебряный рассвет встречай, обнажена, -
Он влажный, питерский, луна его огромна,
Он ранний, он для тех, кому ночей без сна
Прописано судьбой, врачихой полнокровной.
Поёт моя судьба, и кровь её густа,
На выдох горячо, на вдохе поднебесно,
И радуга встаёт над дольками моста -
Пойди близ них, прочти о том, что неизвестно.
* * *
И дышать зарифмованной маетой, и ногами перебирать
Виноград или струны, вслепую, до сладкого "да" и укола "не то",
А иначе и солнце не жжёт, и навылет себе не рад,
И уходишь диском Секки в глубины, поминая Жака-Ива Кусто
И оранжевую лодку, что так его ждала, подпрыгивающий поплавок,
Ну а как не ждать, ведь натянут трос, а внизу ещё виден свет,
Никогда так не было ещё, чтоб со дна подняться не смог,
А потом горячий чай из термоса, да, нормально, штатно, привет,
Ну а как не ждать, ведь там в темноте закипает в крови азот,
И белёсые рыбы породы "ужас Линнея" тыкаются в стекло,
Не берёт там сотовый телефон, никакая пчела не находит слишком далёких сот,
Потому что каждый подъём - это вновь станцевали со смертью, ни трещины, повезло,
И запомни крепко, что увидишь в иллюминаторе, пока не сброшен балласт,
И дыши так бережно, как будто последний вдох, и держи его подолгу во рту,
А вокруг океан, и кого приголубит нынче, кого отдаст,
И оранжевая лодка так отчаянно вглядывается в темноту.
Два Рэйли (полуночная фантасмагория)
Облака всё плыли, серые. На часах застыло пять без пяти.
Чайник всё молчал на огне, хоть до закипания времени - разотри да плюнь.
На скамье сидели блестящий сэр Уолтер (почему-то "Вальтер" хотелось произнести),
И высоколобый хмурый некто по фамилии Розенблюм.
- Для проформы, - начал хмурый. - Я использовал имя твоё - без обид?
Уолтер только развёл руками:
- Ну а мне вот твоё как-то не довелось,
Да куда бы я его дел - вот разве что на корабль, и вражеский строй дробить...
Собеседник чуть усмехнулся:
- Ну, у нас бы примененье нашлось.
Ивы всё ещё отражались в зарастающей ряской воде пруда.
И до закипания чайника оставалось совсем чуть-чуть.
Розенблюм понизил голос:
- Слушай, а это действительно навсегда?
Уолтер зримо поморщился:
- Не могу гарантировать. Да вообще-то и не хочу.
- Может, вместе выберемся? Я в такие влипал передряги... хм, кому говорю!
Но абсурд ведь, что думать можно, а действовать - вовсе нет!
Уолтер промолвил медленно:
- Мы сейчас по времени плаваем, как мухи по янтарю.
"Умереть" - читай "увязнуть". Так четырнадцать строк не способны покинуть сонет.
- А охота обратно? (Уолтер кивнул) Пусть не будем в жизнь эту вплетены,
Но согреться под лучами солнечными и услышать, как чайки кричат...
Думай, Уолтер, твоей голове в Англии завсегда не бывало цены!
- Зигмунд, не смеши. Цена ей - оплата услуг палача,
Может, стоимость ещё топора. Ах, да, работа гробовщика...
Розенблюм молчал и всё вглядывался в прудовую водомерочью темноту,
А потом сказал:
- А меня обманом выманила и расстреляла... (проглотил пару слов) ЧК.
- Ну и что? - ответил Уолтер. - Кого ты удивишь этим - тут?!
Воспоминание
Если сон тот же самый ты видишь дважды, то он - уже наяву:
Облака возвращаются оплакать скошенную траву,
Комары в ознобе ставят на красное - чёрные изогнутые тела,
Это август, костры печёной картошки, невесёлые кладбищенские дела.
Кто уходит, потом трепещет крыльями бражника у виска -
Помяни Гумилёва, соседа в подъезде, всплывшего кверху брюхом малька.
Уходить с земли, истекающей мёдом, ещё обидней, чем из кино,
Наступая на порванные билеты с надписями "не дано" или "суждено".
Сенокосец бежит по стене - мятежный треножник Арахны, апгрейд, edition №2,
Это время пенки снимать с варенья, подвернувши вышитые рукава,
Вспоминать хороших, молчать при встрече, про себя считая до десяти,
Обгорать до костей в волнах заката и держать слетевшие звёзды в горсти.
Стрелка на нуле
Есть некая мера усталости, перейдя которую, ты понимаешь - всё.
Важно или нет, срочно или подождёт, твоё, чьё-то,
Речь о спасении человечества или о налить стакан молока,
Прорастает трава, рушится небоскрёб, приходит с проверкой налоговая,
Материки пожимают плечами и гоняют цунами, как мячик на корте,
На твою шею надевается петля или медаль,
Птицы поют "жив-жив" или "чего-чего",
Кто-то угнетает кого-то или наоборот,
В твоё тело входит член, скальпель или заточка,
Цвета спектра сходят с ума и начинают играть в чехарду,
Редкий батискаф доплывает до середины Марианской впадины,
Слова уходят из словаря и протягиваются меж зубов, как смородиновая веточка,
Лица плавятся, словно куски пломбира на июльском асфальте,
Ограда сквера шевелится щупальцами осьминога, разламывая створки тридакн,
Бабушка на скамейке вяжет шаль из гитарных струн,
Кожа отходит геологическими пластами,
Из-под ног выпархивают птеродактили и другие стихотворные размеры.
Ты осознаёшь, что не в силах волноваться или оправдываться,
Прояснять неверно понятное или заботиться о тех-кого-приручил,
Выключить лампу, конфорку, собственное сознание.
"Всё", - хрипишь ты. А может, и нет.
Остатки сил уходят на то, чтобы закрыть глаза.
Если, конечно, ещё сумеешь.
Два мира
Здесь, где штормы и разрывы,
Жизнь вцепляется в загривок -
Поединок:
Может, вальс, а может, спарринг,
Но в азарте и в запале
Мы едины.
Здесь и прошлое - не тенью,
А любовь - соотнесенье
Мира с миром,
Свет нестынущий межзвёздный:
Вместе пьём холодный воздух,
Смерти мимо.
За вагонною стеною
Брызжет шалою весною,
Сон распорот
Наотмашь рассветной сталью,
И - по нервам - прорастает
Новый город.
Говоришь - а то не знаю -
Для карьеры не сценарий,
Мир непрочен,
Путь - не линией прямою,
И финансовой каймой не
Оторочен;
Я всегда в плену иллюзий;
Основательные люди
По неделям
Строят жизнь свою реально,
И любовь материальна -
Кофе сделай!..
Но когда дойдёшь до края
(Ибо всяк рождённый - ранен),
Пусть не скоро -
Что ты вспомнишь, умирая?
Лишь фигурки на экране
Монитора.
Чёрная волна
...Потому что сон любой - он по сути своей вода:
Силы тяжести нет, и как следствие, нету стыда.
Потому брат Морфий целует веки, на глазах печати теплы,
А посмотришь - и в целом свете не продохнуть от золы.
...Потому что распахивается шёлк и грудная клетка равно,
Потому что решения нет, или верное только одно,
А его не найти, не выдохнуть, каменная кайма,
Разве губы сжать, не взять гранатового зерна и не сойти с ума.
...Потому что нелюбящие бесстрашны, добродетельны и тверды,
Потому что путь любой вдоль воды, застывшей чёрной воды,
Не тянись же к окну тюремному, испуганная княжна,
Это сон подступает к твоим ногам, и не будет ни дня, ни дна.
* * *
Не отрава, не отрада, да не выпустишь из рук,
Будет мир тебе награда, раскалённый ноутбук,
Прикоснись - клавиатура отзовётся, как струна,
Не вино тебе - микстура, пей, Гертруда, пей до дна.
Вот и выстрел одиночный, звёздных женщин молоко,
Если встретимся - то ночью, если больно - то виском
И об угол, грань, поребрик, на разрыв и на излом...
Век сквозь волосы серебрян. Прикоснись. Забудь тепло.
* * *
Если ночью идёшь по улице, то в чужие окна смотри -
Свет апельсиновый, газ голубой, богатства эти несметны.
В пятнадцать лет окна были огромны, не меньше они в тридцать три,
И на предплечье всё так же феньки - доктор, я буду бессмертна?
Суицид - химическое соединенье: калий-натрия суицид,
С берега брось на широком замахе и отбегай - сгоришь,
Зыбкая плёнка, жаркое лето, пламени леденцы,
Не города - три укола в сердце: Венеция, Питер, Париж.
Каждый поил своею водою - иссолнечно-ледяной,
Каждый баюкал в своих ладонях, стены сдвигал, неслышен,
Каждый звучал - проведи по горлу - солёно-жгучей струной,
Ярко впечатаны в мостовые капли - россыпью вишен,
И куда серьёзней, чем любящий, отдаётся актёр
Анатомического театра - перчатка навыворот, искристей, искренней нет,
Так ли себя распахнуть навылет - камера, взрыв, мотор,
Тот ли сюжет, повтори, принц датский, что за сюжет во сне:
Ленты обрывок, график пунктиром, осколок да битый файл,
Что загадаю под Персеиды - ты знаешь, другим не надо,
Это всего лишь печаль ночная, выплеснутая строфа,
Вверх погляди - небосвод исчёркан, сонатина моя, соната.
* * *
После жары ошалевшие голуби бегают под дождём,
Перья пушат: "Наконец-то ливень, а то мы его ждём да ждём,
А он же, вишь ты, гуляет где-то, будто бы неродной,
Так-то вот лучше: добрый, жемчужный, пузыристо-ледяной...".
Я и сама дождалась, допелась, ладони нынче мокры -
Розовый свет всё стоит над домом, вход в небеса открыт.
Мир этот звонче для одиночек, тени у них длинней,
На облаках штрих-код прочитаю - платить пока что не мне.
Лёгкий запах арбузной корки, память, дождь и закат -
То, что неслышно волос коснётся, сорвётся ли с языка?
Только и свету - окна да звёзды, каждому - и сполна,
И с горизонта - сладкие капли пролитого вина.
Земшар
Хочется чего-то греческого: стоять
Меж колонн ионических, повторять
Грамматические исключения, есть
Чуть сырой, тяжёлый, с трудом пропечённый хлеб,
Возвратиться к несбывшемуся, где сама не своя,
Говорить "таласса", словно туда нырять,
"Наследило волнами судно" - подумает Еврипид,
После Бродский переведёт - и впрямь останется след.
Хочется чего-то японского - две костяшки в кровь,
И надлом деревянной стены, и виден насквозь туман,
Что окрашивает вишнёвые лепестки
И сгущается молочно-зыбкой медузой в отлив,
Здесь хранит - не тепло, а жизнь - ненадёжный кров,
Хризантемы шуршат жестяно - впереди зима,
Не видны и дно, и судьба сквозь воды мутной реки,
Потому всегда стоят на рейде американские корабли.
Хочется чего-то французского - ароматных блинов
В крепери, перестука каштанов - всё в такт шагам,
Кто там щёлкает пальцами за спиной,
Обернусь - химера хмуро молчит,
Над бутылочной Сеной заведено
Пить сухое вино, любить наугад,
Лёгкий плющ над кладбищенскою стеной,
Под ногами - неизвестных дверей ключи.
Хочется - острова Пасхи, приглушённых ночных огней,
И ближайшей земли - на небе, и взгляда всегда в прибой,
И тугого ветра, что с моря дует всегда,
Измерения времени по волнам,
Травяных, солёных, прозрачных дней,
Где от зеркала случайный луч выжигает боль,
Застывают мышцы лица, и даль
Милосердно скрывает предрассветная пелена.
Глобалист - не в теории, а иначе сойду с ума,
Параллелями-меридианами вышита в крестик, значит, делюсь на ноль,
Математик чешет в затылке, после машет рукой,
Я сижу, прижавшись к набитому рюкзаку
Или книжному шкафу, где ребристые потрёпанные тома
Чуть заметно, но внятно пульсируют за спиной,
Я закрыла глаза - не шелохнуться, коль
Серая ночная бабочка торопливо бежит по виску.
* * *
Так заживает раненая колючей веткой рука:
Солёная кровь, сукровица, горячий взбухший бугор,
Выдавить все занозы, промыть водою из родника,
Залить пузырящейся перекисью - и о чём разговор,
Пусть подсыхает неспешно, особо руку не нагружай,
Дней через несколько стянется, останется только след,
Да мало ли что примарится, если ночью думать-лежать,
Ну да, и столбняк бывает - всего хватает в земле,
Заражение крови - навряд ли, вовремя ведь прижгли,
Что вычитал? Гемофилия? Ты б раньше умер, поверь!..
...Так и с былой любовью: рану очисть от земли,
Выдави все занозы... хорошо, хоть бы те, что недалеко ушли,
Промой холодной водою, не забудь жгучим йодом залить.
Поверь, ты умер бы раньше. И закрой наконец же дверь.
Памяти
К сентябрю мы все соберёмся
(Кроме тех, кто уже не вернётся),
Мы расскажем друг другу о лете,
Мы расскажем друг другу о море,
Мы расскажем друг другу о зное,
О рассветной тиши предгорной,
О дворцах, отражённых в каналах,
О кипящем таёжном чае,
О дожде на неловной трассе,
О зверье, на зов выходящем,
О скользящей глине раскопок,
О готических гулких соборах,
Об озёрах серебряных, зыбких,
И о людях, встреченных людях,
И о небе, конечно, о небе -
Золотисто-алом и чёрном,
Голубом, опрокинуто-белом.
Что баюкало нас и прожигало,
Целовало, ломало кости,
Что пьянило на каждом вдохе,
И бросало в лицо водою,
Что искрилось, гудело, пело,
Выцветало под жарким солнцем, -
Многокрасочно мы расскажем:
Передать другим эту радость,
Чтобы к вечным камням прикоснулись,
Чтоб дышали запахом хвои,
Чтобы плыли в волнах океанских,
Чтобы там были вправду с нами.
Как расскажем, о, как мы расскажем!
Кроме тех, кто уже не вернётся.
Кроме тех, кто уже не вернётся.
* * *
Читаешь: где-то жара, жара,
А тут - хрустальные вечера,
И так не хочется уезжать,
Как будто не возвратиться,
Сухих цветов коснётся рука,
Закат рифмуется, облака
На миг застыли грозой, пока
Их не прошили птицы.
Баюкай, город, а завтра в путь.
И, златоуст ли, сорокопут,
Я буду так же смотреть в окно,
Как лампочка с полки верхней.
И будет поезд скользить по мгле,
И проводница навеселе
Помянет чьё-то имя не в лад,
И сон её будет ветхий.
Простая песенка
Порог перешёл - позабудь же про дом,
Ведь путнику внятно любое:
Озёра, до дна покорённые льдом,
И море, сквозь соль голубое,
Поток, что срывается, скалы дробя,
Кувшинка в недвижном затоне...
Дорога, храни тех, кто встал на тебя:
Мы - птицы на жаркой ладони.
Созвучны для путника охристый шлях,
Боры-темнолесья лихие,
И цвет-василёк, что синеет в полях,
И камни замшело-глухие,
И старая мельница: тронь-ка бревно -
И пальцы твои почернели...
Дорога, дорога, с тобой мы одно,
Иначе уже б не сумели.
Мы искры любого ночного огня,
Подёнки, чей день будет долог...
Дорога, дорога, храни же меня,
Храни же всех тех, кто мне дорог!
Того ж, кто застыл, неподвижный, немой,
Запомни, запомни, запомни,
И тихо оплачь, и дождями омой,
И горькую чашу наполни.
Сны. Окно десятое
... А ко мне приходят страшные сны. Я пою их чаем,
И они сидят, вежливы, чёрны и молчаливы,
И они глядят сквозь донные отложенья глаза,
Сквозь кору земную, а то костяную, и глубже, глубже,
Где в давленьи пылающем рождаются кристаллы и беды...
... В этом сне я была посреди реки, да нет, скорее речушки -
Глубина по пояс максимум, а то чуть выше колена.
Там вода была тёплой от крови. Покачиваясь, плыли трупы -
Застывавшие жертвы погрома, из города по теченью выше.
Там мужчины плыли и женщины, подростки и пожилые
(Вовсе не было стариков и детей, что несколько удивляло).
Надо было их вынимать из потока и класть на чуть приподнятый берег:
Так в воде оставались ноги, но это уже неважно -
Потому что племянница (во сне она была старше, чем вправду - ей лет двенадцать)
Их брала потом за плечи и отволакивала подальше.
Часть погибших я знала. До жара, до судороги хотелось
Отыскать среди трупов ну хоть кого-то живого -
Я б почувствовала сердцебиенье, дыханье, трепетание жилки!..
Бесполезно.
Племянница всматривалась в их лица,
А потом сказала: «Красивые». Я лишь головой покачала:
«Только то, что живо, - красиво», и продолжила тела поднимать на берег.
Вся одежда была в крови. А недвижные плыли, плыли.
И спина уже болела, и руки. Я думала, как нам вдвоём с девчонкой копать могилу.
Не люблю я братских могил – только что поделать.
Потому что, во-первых, надо реку спасти и всё по теченью ниже:
Только то, что живо, - красиво, а так протоки забьются смертью,
Слишком много её – эпидемия вспыхнет, и вновь в волнах будут трупы.
Во-вторых же, надо людей запомнить: записать, кого опознаю,
Ну а если нет – хотя бы сфотографировать на мобильник,
Вдруг потом получится избегнуть забвенья?
А навстречу всё плыли и плыли, холодея, бывшие люди.
Я взглянула на город – дома да башенки, стандартно и бесприметно.
Там сейчас тротуары багровы, коричневы, колки, скользки.
Там из трещины трава пробьётся, в подвалах не выветрится, застоится запах.
Там на много дней в глаза друг другу оставшиеся посмотреть не смогут.
Только то, что живо, - красиво. К городу сползаются белёсые черви
И убийцы не в состоянии день отличить от ночи.
Мы копаем могилу. Как же отчаянно болят и спина, и руки.
А под лезвием лопаты плачет красная глина.
...И не страшно в этих снах, вот ведь - нет, не страшно...
* * *
От бродячей собаки пахнет лежалым воротником –
Так и ищешь крупинки, шарики нафталина,
А она виляет хвостом, пламенеет подсыхающим языком
И ныряет в горячий воздух медовой блинной.
Не за ней ли тебе? Ведь выгонят же, как пить
Не дадут. Ибо нету сдачи, не та валюта,
И дорога скатертью, накрахмалена, аж скрипит,
И важна ли разница в букву – любой ли, любый –
Так осколочна буква «л», солёна и ледяна.
Уходи. Удержись от проклятья слабым, сиречь трусливым.
И дождём аккуратно промой глаза – авось уйдёт пелена.
И не растворяйся пеной морской в изумрудной воде прилива.
* * *
Тридцать первое августа. Набухла рябина, каштаны лопнут, того гляди, -
Так природа неторопливо пишет себя на плодовом коде.
Завтра будут белые банты, опасливо-гордое ожиданье – что впереди?
Мне считать разве выкидыши – да в школу они не ходят.
Прикасаюсь ручкой к бумаге – кардиограмма мира, зубец, провал, -
Это чуткость прибора, точность врождённая самописца,
Ибо кто бы меня ни любил, куда б за собой ни звал,
Всё одно не хватит жизни осенним кленовым вином напиться.
* * *
Задай три вопроса Вселенной. Ответы распечатай и спрячь.
Сравни на вкус фабричный кирпич и средиземноморскую терракоту.
Войди в трамвай, раскалённый август, спроси: среди присутствующих есть ли врач?
Уведи за собой медсестричку-брюнетку. Расскажи, как жить неохота.
Пригласи её на променад. Кстати вспомни словечко античное «Парменид».
Выпей чаю. Засни лицом меж бёдер её на шелковистой ткани.
А потом в предрассветной тьме услышишь: кровь по вискам звенит
И, ничейный, не рвётся ни звук, ни голубь прочь из гортани.23307223722237722382
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Танда Луговская: Сумма за август-2007. Сборник стихов.
Пересказывать стихи Танды Луговской бессмысленно и вредно. Любой комментарий в данном случае означает потерю смысла. Можно просто сказать: если Танда не лучшая, то, как минимум, одна из лучших.
30.09.07 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|