Константин Смелый: ГОРОД У МОРЯ.
Ага, все-таки Константин Смелый открыл свое истинное лицо: он фактически признался, что играет героями, причем ходульными ( а то мы не знали!) )) Нет, на самом деле, авторство этого текста никогда бы не вызвало у меня сомнения, даже если бы я не увидела знакомую подпись "elvindill". Но все-таки что-то в этом тексте отличается от предыдущих. Композиция немного непривычная. Но приводит она к знакомой развязке в неизбежном Петербурге.
Впрочем, к чему это все? Вместо этого коммента, можно прочесть типа-предисловие-автора: "Существенными для данного Произведения являются следующие лица, предметы и свойства:
Автор, 1 шт. Молодой человек с неясным общественным статусом, скромными доходами, большими беспочвенными амбициями и –
Энным Кол-вом Свободного Времени, неисчисл.
Компьютер, 1 шт.
Лицо Женского Пола, 1-3 шт. Грустное / сладкое / кисло-сладкое томление о Лице (Лицах) Женского Пола заставляет Автора, изнывающего под бременем Энного Кол-ва Свободного Времени, садиться за Компьютер и писать Произведение.
Героиня, 1 шт. Не блондинка. Обнаруживает сходство с реальным Лицом (Лицами) Женского Пола, однако является ходульным персонажем романтического характера.
Умность, неисчисл. Способность произведения нравиться тем, кто постоянно заявляет, что не смотрит телевизор / не играет в компьютерные игры / не слушает поп-музыку / любит Ингмара Бергмана / и т. д.
Читабельность, трудноул. Способность произведения нравиться всем остальным.
Сюжет, не более 3 шт. Та составная часть произведения, которая не представляет собой –
Попытки Автора отыграться за неудачи в жизни, неизбежн.
Ирония, неогранич. Позволяет Автору добиться Умности и Читабельности, сохранив иллюзию –
Искренности, эфемерн.
Нерусский Город У Моря, 1 шт. Место действия.
Герой, 1 шт. Обладает всеми достоинствами, которых нет у Автора.
Программист Эдуард, 1 шт. Обладает всеми настоящими и мнимыми недостатками Автора, раздутыми до полной безнадёжности.
Рассказчик, 1 шт. Романтизированный и состаренный Автор.
Композиция, 1 шт.
Том Гриффин, один. Необходим для Композиции.
Санкт-Петербург, неизбежн.
Читатель, чем больш. шт, тем лучш".
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
ГОРОД У МОРЯ
Как-то я не очень люблю блондинок. Ну, кроме одной. Хотя лучше скажу, что кроме двух. На всякий случай. Просто вторую сейчас вот так сразу не вспомнить, скорее всего. Да и первая, она всегда была старше меня на семь лет. Если я когда её и любил, то совершенно бескорыстно и не считается.
В общем, я не люблю блондинок. И длинные волосы мне тоже не очень, но это уже несущественно. Для данного произведения.
Существенными для данного Произведения являются следующие лица, предметы и свойства:
Автор, 1 шт. Молодой человек с неясным общественным статусом, скромными доходами, большими беспочвенными амбициями и –
Энным Кол-вом Свободного Времени, неисчисл.
Компьютер, 1 шт.
Лицо Женского Пола, 1-3 шт. Грустное / сладкое / кисло-сладкое томление о Лице (Лицах) Женского Пола заставляет Автора, изнывающего под бременем Энного Кол-ва Свободного Времени, садиться за Компьютер и писать Произведение.
Героиня, 1 шт. Не блондинка. Обнаруживает сходство с реальным Лицом (Лицами) Женского Пола, однако является ходульным персонажем романтического характера.
Умность, неисчисл. Способность произведения нравиться тем, кто постоянно заявляет, что не смотрит телевизор / не играет в компьютерные игры / не слушает поп-музыку / любит Ингмара Бергмана / и т. д.
Читабельность, трудноул. Способность произведения нравиться всем остальным.
Сюжет, не более 3 шт. Та составная часть произведения, которая не представляет собой –
Попытки Автора отыграться за неудачи в жизни, неизбежн.
Ирония, неогранич. Позволяет Автору добиться Умности и Читабельности, сохранив иллюзию –
Искренности, эфемерн.
Нерусский Город У Моря, 1 шт. Место действия.
Герой, 1 шт. Обладает всеми достоинствами, которых нет у Автора.
Программист Эдуард, 1 шт. Обладает всеми настоящими и мнимыми недостатками Автора, раздутыми до полной безнадёжности.
Рассказчик, 1 шт. Романтизированный и состаренный Автор.
Композиция, 1 шт.
Том Гриффин, один. Необходим для Композиции.
Санкт-Петербург, неизбежн.
Читатель, чем больш. шт, тем лучш.
Итак.
Компрессорный бизнес – серьёзное и нужное дело.
Мы рады работать с русскими партнёрами.
Состояние рынка благоприятствует.
Несколько слов хочет сказать первый вице-губернатор, любезно согласившийся.
Кроме того, сегодня здесь присутствует.
Так или иначе, официальная часть заканчивается относительно быстро. Немаловажный носитель очень элегантного галстука на подиуме говорит чуть мимо микрофона. Но все понимают, что по программе теперь фуршет. Это действительно так. Фуршет немедленно начинается.
Хотя вон там, у дальнего края самого длинного стола, находится мужчина средних лет не в костюме и, кажется, вообще в джинсах. То есть, учитывая контекст, наверняка нерусский. Он начал фуршет ещё минут пятнадцать назад. Все пятнадцать минут я с симпатией наблюдаю за ним. У него рыжие волосы и вельветовый пиджак. Он съел около пяти бутербродов, запивая их аквой минерале. Теперь он взял в руки бутылку шампанского и собирается её открыть. Компания в этот раз совсем не бедная. Имеют место крупные германо-ирландские инвестиции. Шампанское не «Советское» и даже вообще не из магазина через проспект. Откровенно говоря, я не представляю, где они такое закупали. Может, это и есть то самое, совсем настоящее, которое я последний раз пил на свадьбе дочери главы администрации Фрунзенского р-на? Не Crystal, конечно, но в том направлении. Интересно, как оно открывается. Мужчине в вельветовом пиджаке тоже интересно, как оно открывается. Он нерешительно вертит бутылку, снова ставит на стол и пытается откупорить. Тщетно. То есть частично тщетно, а частично он всё-таки содрал и сломал. Пробка на месте. Нет, это не очень настоящее.
Человек, который надел вельветовый пиджак на это мероприятие и начал фуршет на 15 минут раньше остальных, не должен быть душным человеком. В связи с этим я говорю вежливую фразу соседнему представителю компании, улыбаюсь и спешу вдоль самого длинного стола. Надо обязательно помочь. И обеспечить себя недушным обществом на ближайший час. Краем глаза я вижу, как вдоль другой стороны стола спешит на помощь девушка из конторы, которая делала фуршет. Её рвение похвально, но она не должна успеть. Она не успевает. Я прихожу к финишу первым. Я вежливо выхватываю у мужчины бутылку и делаю знак девушке, всё под контролем.
Мужчина в вельветовом пиджаке говорит по-английски с густым ирландским акцентом. Его зовут Том Гриффин. Он является другом представителя ирландских инвестиций. Не имеет никакого отношения к компрессорам. Преподаёт лингвистику в Dublin City University. Пишет статьи для экзотического еженедельника с ирландским названием на букву F. По-ирландски. Том, позволь, я налью тебе ещё. Выпьем за кельтский ренессанс. Бесполезно, говорит Том, но пьёт с энтузиазмом. Глобализация вколачивает последний гвоздь в крышку кельтского гроба, продолжает он с ехидным огнём в глазах. Видимо, он начал входить в нужное состояние ещё до презентации. В дивном новом мире не будет места таким как я, говорит он. Таким как мы, присоединяюсь я. Мы пьём за дивный новый мир.
Чем занимаешься? спрашивает Том.
Узнав, что я фотограф, он кивает и в самом деле начинает смотреть на меня так, словно бросать с корабля современности нас будут в одной связке. Фотография, задумчиво декламирует он в потолок. Делает глоток. Фотография! Что может быть проще для неискушённого? Кто вспомнит о том, что умение поймать момент – величайшее из искусств? Поймать настоящий момент, о необходимости которого так писал этот французский парень… Сартр!
Том говорит ещё несколько фраз, которые я обычно выдаю друзьям во время приступов алкогольной театральности. Потом он добродушно смеётся. Меня не подряжали снимать фуршет, я свободен, и я чувствую, что готов пойти с ним в разведку или на край света. К счастью, этого не требуется, и мы всего лишь идём в Molly’s Irish Pub на Рубинштейна.
Ирландия – тоже в авангарде глобализации, говорю я, заказывая Kilkenny. If you can’t beat ‘em, join ‘em, заявляет Том с деланным американским акцентом. Он не делает замечаний по поводу аутентичности обстановки. Он заказывает пиво «Невскоуи», три порции сырных палочек и сразу говорит о главном. Только о главном.
- Послушай. Ты должен услышать вот что, - бормочет он через пятнадцать минут, глядя в приподнятый бокал. - И было лето, и мир дышал завистью. Каждый, кто не был молод… кто не был здоров и красив… кто не жил в городе на побережье… кто по ночам не пил вина и не танцевал… и не плавился от близости женщины… каждый из миллиардов обречённых никогда не попробовать счастья… каждый из них вдыхал удушливый зной… и давился завистью… or if they weren’t, they bloody well should’ve been.
Я вежливо ем жареные хлебцы с кетчупом.
Он усмехается и качает головой.
- Я не такой безумный, как ты думаешь. Я даже вовсе не безумный. Дома я совсем не такой. Просто двадцать лет назад… Двадцать лет назад я хотел написать роман. Как и все. О мимолётной красоте и вечной трагедии. О жизни, то есть. Но я написал только один абзац. Я старался... Я имею в виду, потом я старался. Я не смог его забыть, этот абзац… Как я ни старался.
Я перестаю есть хлебцы. Том продолжает говорить. Это неважно. Я мог бы договорить за него. Двадцать лет назад я тоже хотел написать повесть. Как и все. О мимолётной красоте и вечной трагедии. То есть о жизни.
Действующими лицами я хотел сделать высоких молодых людей. Немного заносчивых. Оправданно заносчивых. И не слишком высоких девушек – не то чтобы заносчивых и не то чтобы самовлюблённых. Как бы так сказать. Выросших в хороших семьях, окружённых поклонниками, получающих подарки. Но главное – не замечающих. Не замечающих, как везде и всегда и почти мгновенно красота превращается в трагедию или пустое место. Сегодня ты видишь звёзды, и что может быть незыблемей, уж эта красота точно навеки. А завтра выродок, нанятый твоим бывшим возлюбленным, плеснёт тебе кислоты в лицо, и ты больше никогда ничего не увидишь. Или, на более прозаичной ноте, в твою машину врежется автобус. Или миллион других вещей. В общем, чтобы такие никчёмные мысли не посещали головы этих девушек.
Тогда я такую книгу написать не успел. Потом мои представления о счастье стали менее экстремистскими. Я пошёл на много компромиссов. Я научился знать, что для счастья не обязательно быть молодым. Не обязательно быть красивым. Даже прямо-таки уж здоровым – не обязательно. Не обязательно жить на побережьях, гореть страстями, танцевать в заведениях. И не замечать.
- … и ты понимаешь, что можно замечать всё, - говорит Том. – What eventually happens is… What happens is you come to realise that this bloody awareness is no obstacle… Come to think of it, it can just as well be a happiness booster…
О как ты банально прав, мой хороший ирландский друг. Знание не мешает счастью. Знание раздувает его. Но книга про город у моря здесь ни причём, и мы оба это понимаем.
Я снимаю очки, протираю их носовым платком и возвращаю на место. Я смотрю на девушку, нервно скучающую за стойкой бара.
- Эту книгу, - говорю я, - эту книгу нельзя написать. Можно хотеть её написать. Можно начать её писать. И… даже закончить, и… обнаружить, что получилось про совсем другое.
- Потому что книгу нельзя написать в один присест, - мгновенно соглашается Том. – Пока длится настроение. Это невозможно. Если пишешь книгу, приходится жить в промежутках. Идти на компромисс.
Но в один присест можно написать рассказ. По крайней мере, можно попробовать. Завтра, с самого утра. Я буду писать, отрываясь только в туалет и за бутербродом. Я напишу рассказ про Город У Моря.
Море, У которого стоит Город, никогда не замерзает. Это большое, тёплое море. Берега пестрят от государств, в каждом третьем порту говорят на новом языке. На дне валяются несчитанные корабли и обрастают илом развалины атлантид. Туда-сюда плавают туристические лайнеры и паромы. В неожиданных местах дрейфуют авианосцы. Два острова где-то посередине Моря борются за независимость. На третьем происходят столкновения на религиозной почве. Тысячи километров пляжей усыпаны довольными телами.
Город сбегает к Морю с пяти больших холмов. Улицы извиваются и медленно катятся вниз, упираясь в набережные и отели. Некоторые из отелей – многоэтажные и многоцветные; всё остальное – невысокое и бело-жёлто-серое; улицы вымощены известняковыми плитами; кое-где наляпан асфальт. Растут деревья, стоят церкви, крошатся ступеньки, ведущие во внутренние дворы. Если не раннее утро, то жара или ночь. Нередко идёт дождь. Почти нет пыли.
В Городе много туристов, особенно в нижней части, они говорят на престижных языках и частично держат на плаву городской бюджет. Жители Города совсем не похожи на туристов. Они говорят на языке, который перестал быть престижным две тысячи лет назад. Их язык превратился в экзотическое местное наречие, и мало кто узнаёт его на слух (какой-нибудь армянский или голландский? нет?). Однако две с лишним тысячи лет назад на этом языке уже сказали то, что по-английски не говорилось до Шекспира, а кое на каких узнаваемых языках не сказано до сих пор, и местные жители чувствуют это. Они с радостью горят страстями и говорят о страстях.
Страсти возгораются по разным поводам, часто из-за неописуемой ерунды, но также из-за денег и любви. Денег относительно много, но не у всех. Больше всего их на счетах транснациональных корпораций и за пятым холмом, где начинаются и тянутся вдоль моря на север-восток виллы. Меньше всего их у Младшего Брата Героини. По крайней мере, так думает он сам, когда смотрит с пятого холма. Вереница вилл тает в знойном воздухе. Профессия Младшего Брата Героини – безработный. Он получает пособие. Его хобби – антиглобализм, игра на бас-гитаре и мелкие вымогательства. Насмотревшись на утопающий в деньгах северо-восток, он ругается на растерявшем престиж языке, достаёт из кармана здоровенный металлический шарик и запускает его в витрину Pizza Hut на другой стороне улицы. Поворачиваясь и удирая в боковую улочку, он слышит звон стекла и женский визг.
День уже прожит не зря, и хочется есть. Кафе и рестораны благоухают в каждом третьем доме, а ближе к морю – в каждом первом, но только в одном ресторане кормят бесплатно. Он принадлежит отцу Героини. Отец уже полгода как выставил Младшего Брата Героини из дома и сказал возвращаться только на коленях и размахивая свидетельством о трудоустройстве. Персоналу ресторана под угрозой немедленного увольнения приказано вышвыривать Младшего Брата за дверь. Так что его, по всей вероятности, не кормили бы и там, если бы не Героиня.
Героине только что исполнилось 24. У неё очень чёрные волосы средней длины, классический профиль, острый подбородок, эталонный бюст, жгучая красота и нежная любовь к Младшему Брату.
Каждый день, ровно в три часа пополудни, Героиня обедает за отдельным столиком на террасе у фонтана. Официант ставит на её столик букет цветов, мурлычет замечания о море и солнце и, после кивка Героини, приносит в три раза больше еды, чем она физически способна съесть. Жареные баклажаны, крольчатина в горшочке, соус бешамель, треугольные пирожки, йогурт с мёдом, пиво. В пятнадцать минут четвёртого у фонтана появляется Младший Брат. Он небрежно здоровается, жадно поглощает свои две трети и выпивает пиво. Героиня ласково подтрунивает над ним.
Персонал наблюдает за ними с некоторой тревогой. Но Младший Брат всегда сидит на краю фонтана, а не на стуле. Его кормит сестра, а не ресторан. Вытянутый столик только наполовину находится под крышей террасы. С формальной точки зрения, Младшего Брата можно не вышвыривать.
Героиня нежно любит брата и уважительно любит отца, но всем остальным мужчинам от неё до сих пор доставались только равнодушие и снисхождение. Она любит секс, но рациональною любовью, которая чужда жгучим мужчинам Города. Героиня заставляет их всегда надевать презерватив и никогда не звонить ей по собственной инициативе. Мужчины Города страдают, если влюбляются в Героиню. Хуже того, они совершают размашистые глупости, один даже сбросился с крыши местного «Интерконтиненталя», насмерть, а другой избил Младшего Брата, чтобы хоть как-нибудь сделать ей больно. После чего Героиня решила завязать с местными мужчинами.
С тех пор она эксплуатирует мужчин, которые приезжают издалека и через две-три недели туда же уезжают, хотя каждый второй порывается бросить свою престижную родину, остаться и разделить жизнь с Героиней. Но разделение жизни с мужчинами не входит в интересы Героини. Её интересы находятся в области изучения и охраны древнего культурного наследия, которым под завязку набит Город, окрестности и Страна в целом. Героиня пишет статьи и научные работы, является активным членом организаций, ездит в Столицу, разыскивает спонсоров для реставраций и раскопок. Её жизнь настолько полна активности и благородной миссии, что мужчины прозябают в эпизодах, и их сердца бьются вдребезги.
Ей почти всё равно.
- Спасибо, - говорит Младший Брат, вытирая губы тыльной стороной ладони. – Мне пора.
Он встаёт.
- Завтра день рождения у Маноса.
- У Маноса? – улыбается Героиня.
- Ты его знаешь. Он…
- Да, конечно, я его знаю. В прошлом году, на открытии второго здания музея.
- Да, Манос… Он приглашает всех к Стиву, во Fluffy Duck. Мы будем играть. Ты тоже приглашена. Ты придёшь?
Героиня неуверенно теребит вилкой виноградный лист.
- Мы начинаем в девять, - уточняет Младший Брат. – Приходи к девяти.
- Посмотрим, - говорит Героиня.
Она приходит ровно к девяти.
The Fluffy Duck Bar – место, где молодёжь Города тоскует по образу Англии, который сформирован в её воображении массовой культурой. Стив и его подруга Вики холят и лелеют этот образ. Благодаря наценке за мечту, «Гиннес», «Джон Смитс» и «Фостерс» у Стива и Вики стоят в два с половиной раза дороже, чем в Ливерпуле. И в четыре раза дороже всего местного.
Группа, в которой играет на басу Младший Брат, громоздится на маленькой угловой сцене, не совсем трезво настраивая гитары и местный инструмент с характерным звучанием. Героиня находит Маноса и поздравляет его. Манос плотоядно улыбается. Он, конечно, пригласил бы Героиню сесть рядом с ним, но у него сегодня уже есть женщина. Более того, Героиня не согласилась бы сесть рядом с ним.
Героиня садится за высокий круглый столик слева от сцены. Группа Младшего Брата наконец достигает абсолютной гармонии, солист произносит несколько слов о Маносе, зал шумит, и начинается первая песня.
Текст песни, хотя и на древнем языке, глуп и бессодержателен. Море, туманные намёки на секс, отвлечённые символы. Однако текст всё равно трудно разобрать сквозь искренний рёв солиста. Это хорошо. Потому что главное в песнях Группы – это музыка. Несмотря на местный инструмент, в этой музыке нет никаких следов местных танцев, только жизнерадостный панк, евробаллады с ближневосточными подвываниями и тяжёлое истошное танго. Под танго даже можно танцевать. Более того, под него хочется танцевать.
На этом месте своевременно появляется Герой.
Он появляется через дверь, находит Маноса, поздравляет его сквозь истошное танго и оглядывается в поисках свободного места. Манос толкает Героя под локоть и показывает на свободный стул рядом с Героиней.
- Там свободно во всех отношениях, - поясняет он. Добавляет ещё несколько слов.
Герой смеётся, хлопает Маноса по плечу и подходит к столику Героини.
- Здесь свободно?
Героиня отрывается от созерцания искренне ревущего солиста и смотрит на Героя.
Она не сразу замечает одежду и сначала видит просто один метр восемьдесят восемь сантиметров загорелого мужского тела, увенчанного чёрными глазами, черными волосами и белыми зубами. Она поспешно трясёт головой, и наваждение проходит, да и не было никакого наваждения, было только мгновенное и окончательное решение, которое всегда принимает женщина. Или так: молниеносный и безапелляционный вывод, который всегда делает женщина.
- Да, здесь свободно.
Герой садится. Героиня поворачивает голову в сторону сцены и пытается снова смотреть на исполнение музыки. Но музыка замирает, переходит в крики и хаотичные аплодисменты, и, пока солист говорит новые слова о Маносе, слева раздаётся голос Героя.
- Манос сказал мне, что ты сестра Ваггелиса.
Несколько мгновений Героиня панически соображает, кто такой Ваггелис, потом решает, что если она его сестра, то он – её младший брат. Младшего Брата действительно зовут Ваггелис.
- Манос тебя не обманул, - пытается взять себя под контроль Героиня.
- Ещё он сказал, что тебя зовут Мариетта.
- Больше он ничего не сказал?
- Он сказал, что ты… Не совсем такими словами, правда… Он сказал, что ты красивая – невероятно.
Героиня поворачивается всем телом и смотрит прямо в чёрные глаза под смуглым открытым лбом.
- И что же?
- Он меня не обманул, - пожимает плечами Герой.
Стив лично приносит ему пенящуюся красную пинту. Они обмениваются парой английских фраз. Героиня напряжённо и напрасно сверлит глазами гриф бас-гитары Младшего Брата. Группа исполняет торопливую балладу про модную любовь.
После баллады все остальные столики прекращают слушать Группу и принимаются беседовать, и взаимное молчание Героя и Героини ещё более густеет. Ещё через две песни оно начинает заглушать музыку, оно несёт огромное количество информации, оно заставляет Героиню скованно опираться на край сжимающегося столика. В её теле происходят волшебные химические процессы, обращающие рациональность в дырявую тряпку, сквозь которую сверкает и слепит глаза банальный и одинокий смысл жизни. Не имеющий ничего общего с благородными миссиями и другими эрзацами.
- Наша последняя сегодня песня… - пытается отдышаться измученный искренностью солист, - наша последняя песня для тех… для тех, кто молод и влюблён.
Кольцо замыкается. Их последняя песня – не менее истошное, но облегчённое танго. Младший Брат опускается на колени. Солист обеими руками стимулирует стойку микрофона.
- Пойдём потанцуем? – говорит Герой.
Героиня соскальзывает со стула.
В это время программиста Эдуарда второй раз просят покинуть самолёт в связи с техническими неполадками. Он послушно выходит – в самом хвосте находящихся в ярости пассажиров, по наклонной плоскости, обратно в аэропорт «Домодедово». Он получает штамп на последней странице загранпаспорта, четвёртый за день.
В аэропорте «Домодедово» скоро полночь, и программист Эдуард близок к отчаянию. Ему двадцать девять лет. Он очень хочет к морю. К большому, тёплому морю, и чтобы ни с какой стороны не Россия, чтобы ни из какого заведения не Филипп Киркоров, чтобы разменивать праздничные жёлтые и зелёные бумажки на более мелкие бумажки и на монеты, которых хватает не только на газету «Аргументы и факты», но даже на поесть, и чтобы есть не холодный борщ и блины, идентичные натуральным, а что-то такое, что-то неведомое, на которое жалко тратить рубли в московских ресторанах, но совсем не жалко тратить праздничные бумажки и монеты в маленькой таверне с видом на скользящие вдали яхты. Когда он покидал самолёт в первый раз, эта задержка казалась неожиданным бонус-приключением на пути к мечте, отличной темой для будущих офисных разговоров. Он даже купил коньяк в дьюти-фри и блаженно хохотал над скабрезными шутками какого-то случайного Влада, и познакомился ближе с двумя обесцвеченными и кривоногими сотрудницами турагентства, которые без конца обсуждали чудесные злачные места в Городе У Моря.
Но повторение технических неполадок посеяло в душе программиста Эдуарда тоскливое предчувствие, что всё как всегда. Упавший духом и квёлый от коньяка, он садится в поданный автобус и едет в гостиницу, предоставленную авиакомпанией. Это авиакомпания Страны У Моря, она приносит извинения, клянётся, что утром прибудет новый борт, и что в девять тридцать Эдуард всё-таки полетит, а пока мы предлагаем немосковским пассажирам комфортабельные номера в гостинице «Ренессанс» с полным, хотя и, к сожалению, поздним ужином, сбор в холле отеля в шесть утра. От аэропорта до дома московского программиста Эдуарда – сорок минут на маршрутке, но как можно так бездарно вернуться домой, если у тебя четыре года не было нормального отпуска, и если тебя бросила девушка, причём уже пять лет назад, а новой ты так и не нашёл, и особенно если дома тебя ждут мама и собака.
Поэтому сегодня вечером Эдуард – немосковский программист.
В номере Эдуард принимает душ, включает телевизор и ложится на кровать поверх одеяла. На столике рядом с кроватью лежит Библия и Книга Мормона с цветными иллюстрациями, на которых древние евреи штурмуют города майя в Центральной Америке. Просмотрев картинки, Эдуард откладывает Книгу Мормона и около получаса думает о том, как всё плохо.
Утром в аэропорте он снова в окружении знакомых лиц. Лишь несколько пассажиров сдали билеты. Третья регистрация, пятый штамп в паспорте, коридор, скамьи, наклонная плоскость, место у окна, нервная неулыбчивая девушка слева, маленькая пенсионерка слева от девушки. Высокий капитан с модельной чёрной бородой по-английски приветствует пассажиров. Эдуард смотрит на него и вновь обретает уверенность.
Во время полёта он неуклюже и тщетно пытается разговорить неулыбчивую девушку.
Через пять часов он в Городе У Моря.
Во время трансфера в отель одна из обесцвеченных сотрудниц напоминает об экскурсиях, на которые не пойдёт программист Эдуард. Что может быть глупее, чем прилететь в Город У Моря и слушать насыщенные любопытными фактами россказни о людях, которые по полторы-две тысячи лет лежат в забытых могилах? Что может быть ужасней, чем прилететь в Город У Моря и ежедневно видеть родное лицо похмельного Влада? Что может быть обидней, чем прилететь в Город У Моря и ни на секунду не забыть о том, кто ты и откуда?
Ничего, думает Эдуард.
Все российские туристы выгружаются у одной гостиницы; программист Эдуард и маленькая пенсионерка – у другой.
- Будем с вами, молодой человек, соседствовать, - дружелюбно говорит пенсионерка.
- Да, - дружелюбно кивает Эдуард.
Они расходятся по разным концам отеля.
В номере стоит приветственная бутылка дешёвого испанского вина с фруктами и пожеланием счастливого пребывания. Эдуард зашвыривает кроссовки в противоположные углы, выбирается из серых брюк, сдирает бумагу с горлышка бутылки, не находит штопор, находит ключ от своей квартиры и привычно продавливает пробку внутрь, оставляя красные кляксы на светло-голубом ковре. Он выходит на балкон, в клетчатых китайских трусах, с полным бокалом в руке, четвёртый этаж, широкая, усеянная людьми набережная внизу, влажный ветер, высокое-высокое солнце и ослепительное Море – прямо под солнцем.
Впереди две недели.
В двух кварталах от гостиницы с балконом и Эдуардом Героиня садится за свой обычный столик и не понимает с первого раза ни одного слова официанта. Сначала она переспрашивает, потом решает просто кивать и улыбаться, и два раза говорит «спасибо» – после установки цветов в вазочку и после прибытия последнего десерта. Младший Брат приходит на пятнадцать минут позднее обычного, придерживая рукой разбитый нос и часто моргая подбитым глазом. На какое-то короткое время Героиня обретает своё прежнее я, она тащит Младшего Брата в туалет и приводит его в божеский вид, пытаясь выяснить подробности, но Младший Брат не намерен вдаваться в подробности. Они возвращаются за столик, Младший Брат принимается за еду, и мгновения спустя прежнее я Героини снова низложено.
- Ты знаешь… человека, с которым я вчера… танцевала? – не выдерживает она.
Младший Брат ухмыляется и утвердительно мычит.
- Ты знаешь его имя?
- Никос.
- Он живёт в Городе?
Младший Брат мотает головой.
- Он из Столицы. Это же сразу слышно. Вы вообще говорили о чём-нибудь до того как?..
- ... Из Столицы… Значит, из Столицы. Чем он занимается?
- Танцует.
- Я о работе говорю.
- Так я и говорю – танцует. Он танцор. Профессиональный. Этого ты тоже не заметила?
Героиня смотрит на тающие в солнечном воздухе брызги фонтана и пытается вспомнить. Сначала они танцевали под песню для молодых и влюблённых, потом была песня на бис, точнее, был танец на бис, Группа превратилась в аккомпанирующий ансамбль, кто-то поспешно сдвинул столики вглубь зала, чтобы было больше места для танца, люди аплодировали им, Стив аплодировал как безумный, Группа исполнила El Choclo, Hernando’s Hideaway и Twist And Shout с выпирающим во все стороны басом Младшего Брата. Очевидно, подо всё это они и танцевали. Потом она долго не могла отдышаться и пила холодное вино, разбавленное водой.
- Я, кстати, не знал, что ты так можешь.
- Что?
- Танго. Танцевать, - поясняет Младший Брат.
- … Откуда ты знаешь его?.. Никоса?
- Он устраивал нам концерты весной, в двух столичных клубах. Манос его попросил. Они это, старые друзья. Учились вместе, типа того.
- Манос где-то учился?
- Ну, значит не учились. Не знаю, короче. Друзья и всё.
- … И надолго он здесь?
- Откуда я знаю? Чего ж сама у него не спросила?
Героиня машинально пожимает плечами.
Она пила холодное вино, разбавленное водой, потом, в туалете, она долго держала руки под краном и прикладывала холодные влажные ладони к вискам и шее, потом было короткое общее застолье, и Герой сидел с другой стороны, рядом с Маносом. Очевидно, они не говорили во время застолья.
В конце концов празднование закономерно распалось на группы и пары, и какое-то время она была в группе, точнее даже в Группе, с Младшим Братом, солистом, гитаристом и игроком на местном инструменте, и с какими-то девушками, одна из которых пила больше всех и без конца целовала Младшего Брата в ухо, хихикая. Когда же Героиня наконец оказалась в паре, то этой парой сначала почему-то был солист, маленький, большеглазый и безнадёжно охрипший от искренности, но он даже не пытался к ней притронуться, он глядел на неё и благоговейно бредил, пока не появился Герой.
- Ну, я пойду, - говорит Младший Брат. – Спасибо за фураж, сестрица.
- Что? Не за что… А ты его потом не видел? Вчера? После «Утки»?..
- Никоса? Ты же с ним ушла.
- Да, да, я знаю… Он довёз меня до дома.
Младший Брат делает большие глаза.
- И что, и всё? И высадил, сказал «спокойной ночи»?
- Это уже не твоё дело.
- Хи хи хи. Вот чего тебя так разбирает. Этот с «Интерконтиненталя» не прыгнет, сразу тебе говорю. Он, наверное, восхищается тобой эстетически. Я не удивлюсь. Как произведением искусства, - Младший Брат успешно изображает столичный выговор. – Пластическим материалом для танца.
- … Где это ты такого нахватался? – помимо своей воли улыбается Героиня.
- От него же. Весной. Говорить он тоже умеет. Да и вообще, я тут никого не хочу обидеть, но он педик, вполне возможно… Сложилось впечатление… Ладно, пока. Съешь только хоть что-нибудь. Для приличия.
Он ополаскивает руки в фонтане и уходит.
Героиня возвращается в свой офис в новом здании Музея, выпивает стакан воды, садится за компьютер и заставляет себя написать три абзаца. Она всегда слушает музыку за работой, но сегодня ей кажется, что музыка – это слишком. Она работает под шуршание кондиционера. Под мучительный конец третьего абзаца за окном начинает темнеть. В дверь заглядывает пожилая смотрительница Музея. Она вежливо поражается работоспособности Героини и оставляет ей электронный ключ от верхней галереи, в конце которой находится офис.
- Вы только кота не заприте, пожалуйста, - мягко напоминает смотрительница. – Он тут в прошлый раз начудил.
Героиня кивает.
Когда день кончается, она долго сидит в темноте, глядя на уходящий вниз город за окном. В её теле не прекращаются волшебные химические процессы, она чувствует сладкое нежелание вставать, идти, ужинать, принимать душ, совершать непрерывные обязательные поступки, жить прежней жизнью. Теперь она помнит, что во время танца ужасно хотела его, но это было вчера, сегодняшняя волшебная химия зашла глубже и дальше, затронула новые области коры больших полушарий, наполнила тело вялотекущей эйфорией, не нуждающейся ни в каких рациональных доводах.
- Я люблю… его, - недоверчиво произносит Героиня, чтобы попробовать эти слова на вкус.
Внезапно ей кажется: её родной язык – самый прекрасный и совершенный язык на свете.
Она произносит эти слова ещё два раза.
Когда мобильный телефон Героини разражается «Пещерой горного короля», обозначающей незнакомые номера, программист Эдуард стоит на большом плоском камне у самой полосы прибоя. Он чувствует периодические брызги на своём лице. Ветер шевелит его редкие волосы. Он одет в пёструю рубашку и шорты, и его бледные московские ноги белеют в сумерках. Он пьян и счастлив, и даже когда Младший Брат и двое его товарищей подходят к нему слева и говорят, Give us your money, you American pig, он охотно выворачивает карманы и расстаётся с непропитым остатком своего бюджета на день. Good boy, говорит Младший Брат и для порядка даёт Эдуарду пинок под зад.
А наши – убили бы, радостно идеализирует иностранную преступность Эдуард. Он возвращается в отель по широкой набережной. Он польщён тем, что его приняли за американца.
В номере он бессильно падает на кровать. В течение вечера он видел огромное количество красивых, а скорее даже прекрасных загорелых женщин, но у него нет сил заниматься мастурбацией, а кроме того, думает Эдуард, что может быть прискорбней, чем прилететь в Город У Моря и т. д.? Засыпая, он думает о продажной любви, на которую в его бумажнике отложено несколько праздничных жёлтых и зелёных банкнот. Параллельно в его сознании проносится фантазия о какой-нибудь честной и непритязательной местной девушке, любящей русских.
Утром, спустившись к завтраку, он сталкивается с маленькой пенсионеркой.
- Доброе утро, молодой человек. Не возражаете, если я к вам сегодня подсяду? Даю вам честное пионерское, впредь больше не буду вам докучать. Я, понимаете, я не знаю ни по-местному, ни по-английски. Не понимаю тут кое-что, а девочек наших не хочется по пустякам беспокоить, они работают…
- Ну что вы, конечно, - почти искренне говорит Эдуард, только что выбравший самый большой грейпфрут в корзине. – Я вот там у окошка сел.
- Спасибо.
Пенсионерка осторожно разворачивается, прижимая к животу край подноса с булочками и мармеладом, и медленно идёт к указанному месту.
- Вам взять кофе? Или сока? – вдогонку спрашивает Эдуард.
- Да, кофе, пожалуйста. Со сливками, - громко отвечает она, не оборачиваясь.
За столиком пенсионерка желает Эдуарду приятного аппетита и представляется Марией Дмитриевной. Эдуард, поколебавшись, представляется Эдуардом. У него слабое зрение. К тому же, он уже года два не менял очки. Теперь они, несмотря на увесистость, отстают от его зрения на две или три диоптрии, но если что-то действительно нужно видеть, например, Город У Моря, Эдуард носит контактные линзы. Очищая грейпфрут, он смотрит на пенсионерку и подробно видит её. У неё загорелое сухое лицо и короткие белые волосы, справа заправленные за ухо и прихваченные невидимкой. Маленькие дешёвые серёжки. Белое платье в светло-зелёную полоску, с длинным рукавом – почти по локоть. Фиолетовые, в меру выпуклые вены. Золотое кольцо на левой руке.
Лет под семьдесят, думает Эдуард. Нестандартная какая-то. И на какие шиши она здесь?
Пенсионерка чувствует, куда идут его мысли. Она улыбается, показывая хорошие вставные зубы. Она тщательно намазывает мармеладом крошечные булочки, ест их, пьёт кофе со сливками и рассказывает о себе. Она вышла на пенсию два года назад, как только умер муж. До пенсии она сорок лет преподавала всё, что связано с русским языком и литературой в неизвестном Эдуарду нижегородском вузе. Сейчас ей шестьдесят восемь, и, конечно, давно пора немножко пожить в своё удовольствие. Вы, Эдуард, разумеется, спросите, как можно на российскую пенсию пожить в своё удовольствие, и я не буду врать. Скажу – никак. Надеяться можно только на…
Она неожиданно замолкает и смотрит в огромное панорамное окно. За окном – набережная и море.
Эдуард очень медленно пьёт свой кофе и вежливо ждёт продолжения.
- Надеяться можно только на себя. Когда муж умер, я осталась одна в трёхкомнатной квартире. Зачем мне такая, я подумала. Столько лишней площади, на старости лет и без того тошно. Вот я её и продала. У нас, ясное дело, цены на жилплощадь не московские, но место очень хорошее, очень хорошее место… Довольно выгодно продала…
Эдуард утрачивает интерес к Марии Дмитриевне. Несколько минут он внимательно ест грейпфрут, кивая и хмыкая в произвольных местах. Под конец он действительно слышит несколько вопросов о том, как сказать по-английски это и это. Вэриз зе поуст офис, пишет он на листке бумаги. Кэн ай хэв тэн энвелоупс. Айд лайк э тэйбл фо ван, аутсайд, плиз.
- Ну, плиз-то я уже давно выучила, – пенсионерка смеётся лёгким детским смехом.
Ещё несколько фраз, и она благодарит Эдуарда за неоценимую помощь. Её лицо стянуто в спокойную улыбку.
Довольный своим великодушием и знанием английского, Эдуард поднимается в номер, отбирает нужное количество праздничных бумажек, надевает тёмные очки, снова спускается и выходит в Город.
Местное время – девять часов тридцать восемь минут.
Героиня идёт к зданию Музея, заставляя себя не оборачиваться, но через десять шагов она оборачивается, всего на мгновение, и остро жалеет об этом, потому что Герой уже сел в кресло и захлопывает дверь машины. Героиня ускоряет шаг, замечает это, почти останавливается, снова начинает торопиться. Её правая рука сжимает угол сумки. Левая пытается куда-то пристроить себя, беспомощно болтается и то и дело касается бедра.
В верхней галерее прохладно и сумрачно. Группа японских туристов слушает экскурсовода. Другая группа, европеоидная и расползшаяся вдоль галереи, не слушает экскурсовода и оживлённо крутит головами. Когда Героиня проходит мимо них, европеоидные мужчины замирают. Один из них присвистывает и протяжно говорит что-то на своём языке – шероховатом и, по словам Томаса Манна, как будто лишённом костей.
В офисе Героиня вспоминает, что у неё есть хорошая подруга. На самом деле, у неё есть даже три хорошие подруги, но прямо сейчас надо выбрать одну, самую лучшую. Надо немедленно позвонить ей. Нет, сначала включить компьютер, проверить почту, подтвердить встречу с главой муниципального комитета по культуре, сходить и извиниться перед пожилой смотрительницей за повторно запертую кошку, вернуться, сесть в кресло – и позвонить.
- Мари, Мари, Мари! – взрывается Самая Лучшая Подруга. – Мари!.. Я сегодня как раз собиралась… Занята? Это когда же я была слишком занята, чтобы… Да, да, я слушаю, я внимательно слушаю, я, конечно… Нет, ну скажи уж как-нибудь… Словами, словами, не мычи… Уже понятней. Что Манос? Что он сделал, этот при… Ваггелис, опять, только не говори, что… Его опять?.. Конечно, я не понимаю. Говори, чтобы я понимала. Так… Из Столицы?.. Известный? Участвовать в твоей очередной?.. Не согласился? Так… Подожди, я всё равно не понимаю. В чём… Оооооооооооооо, вот оно что и как и почему. Можешь не договаривать. Не может быть. Не верю своим ушам. Просто не верю своим ушам. Не может быть. Я знаю. Ты снова таскалась на раскопки и перегрелась. Ты… Я не понимаю? Это я-то не понимаю?!? Ха ха ха. Я всё понимаю. Нет, ну я даже одобряю, ты молодец, ты нашла в кого…
Героиня невольно морщится. Она немного отодвигает трубку от уха. На мгновение мир кажется невыносимо гадким. Нелепо гадким. Гадко нелепым.
- Извини, ко мне здесь пришли, я тебе ещё перезвоню, – наскоро врёт она.
Она нажимает кнопку и кладёт трубку на стол. Экран постепенно гаснет.
Вместе с экраном гаснет удивление, постороннее и отрезвляющее. Героиня встаёт, подходит к окну, символически встряхивает головой. Удивление продолжает таять. Волшебная химия медленно и неотвратимо мешается с первыми скользкими опасениями. С каждым днём, после каждой ночи, после каждого приступа удивления её настроение будет терять полутона, её настроение будет шарахаться по чёрно-белым суткам, отключаясь на время сна и активной работы, её настроение сделает из неё поджавшее губы, неврастеничное животное.
Героиня снова встряхивает головой – теперь на самом деле.
- По крайней мере, он не голубой, - злорадно говорит она.
Около трёх минут она хочет ненавидеть и злорадствовать, кого угодно и над кем угодно, только бы не себя и не над собой, только бы не его и не над ним, но больше некого. Абсолютно некого. Во всём мире есть только два человека из плоти и крови. Двое среди нескольких миллиардов бестелесных передвижных декораций. Героиня снова берёт телефон. Ей хочется быть глупой, однозначной и прямолинейной. У неё нет другого выбора.
- Мариетта? – говорит Герой.
- Я хотела сказать… Я каждый день обедаю в «Лимани», в три. Это ресторан отца. Подходи, если хочешь. Ваггелис в это время тоже обычно бывает. Можно… Я думаю, можно посидеть, поесть, поболтать. Ты что будешь делать в это время?
- Спать, скорее всего, – нейтрально отвечает Герой. – Как-то я не совсем выспался, хм.
Вечером он приехал к музею и позвонил ей. Он предложил поехать танцевать, в другое место, в дом своего друга за пятым холмом, там была вечеринка. Героиня не хотела танцевать, сначала. Она вышла, села к нему в машину и предложила выехать из города. Прокатиться по трассе вдоль побережья. За городом она спросила, зачем он сюда приехал, неожиданно резким тоном, он даже засмеялся и ответил как бы не совсем всерьёз, я приехал поздравить Маноса с днём рождения. Мы вместе служили в армии, на Острове. Он был сержантом и орал на меня. По выходным мы ходили в деревню и пили местный самогон. Очень сдружились.
Что же ты не уезжаешь, спросила Героиня ещё резче, глядя в боковое окно. День рождения уже кончился.
Мне у вас нравится, сказал он.
Они отъехали довольно далеко от Города, километров на семьдесят. Они ехали бы и дальше, но Героиня сказала ему остановиться на парковке над каменным пляжем. Там были ещё две машины и будка смотрителя, в которой не горел свет. Я хочу выпить, сказала она. У меня ничего нет, сказал Герой. Там чуть дальше, за поворотом, заправка, махнула рукой Героиня. В ней что, есть спиртное? Нет, сказала Героиня. Там только кока-кола. Но можно спросить у продавца. Это тебе не Столица. Всегда можно спросить у продавца. Я подожду здесь.
Через пятнадцать минут он привёз бутылку метаксы и две бутылки воды. Уже откупорено, сказал он. Она взяла бутылку и пошла к краю парковки, за низенькое ограждение. За ограждением начинался откос, сбегавший к пляжу. Герой сел рядом с ней. Сейчас я выпью, и мы будем танцевать, сказала она. Какие у тебя диски в машине? Смотритель проснётся, усмехнулся Герой. Будет вопить. Она вынула пробку, сделала несколько глотков, поморщилась, выпила воды. Какие у тебя есть диски? повторила она.
Мирэй Матье, в свою очередь поморщился Герой. Любимая певица моей мамы. Я провожал маму в аэропорт – неделю назад. Она улетала в Лион.
Я была там. Зачем-то. Мирэй Матье? Я выпью ещё. Ещё. Возьми меня за руку. Пойдём. Сожми мне руку. Сильнее. Включай. Что там есть? Petit Papa Noel? Нет, под это мы не будем танцевать.
На диске нашлось только одно танго – парижское, мажорное и на немецком языке. Они поставили его на повтор. Будка смотрителя, судя по всему, не содержала в себе смотрителя.
Около двух часов ночи они вернулись в город.
- Если я проснусь, обязательно подъеду, - говорит Герой.
- Хорошо.
В офис заглядывает директор музея. Героиня поспешно встаёт и идёт за ним. Впереди три часа активной работы. Три часа без настроения.
Такие часы проходят быстро.
Слишком жаркий день. Она сидит за столиком у фонтана на сорок минут дольше, чем обычно. Младший Брат справился с едой за рекордные семь минут, радикально умылся в фонтане и убежал, по-собачьи встряхивая головой. Героиня пьёт третий эспрессо со льдом и панически боится, что он всё-таки придёт и поймёт, что она всё это время пила бессмысленный кофе и ждала его. Она говорит себе, пройдёт ещё минута, я встану и уйду, но требуется звонок Маркеллы, сотрудницы музея, чтобы это действительно произошло.
Программисту Эдуарду совсем не требуется присутствие Влада, но Влад присутствует повсеместно и неизбежен. Он в чёрной футболке и компании косматой девушки из Санкт-Петербурга. На футболке написано You Sucked Off A Dead Horse! На лице девушки написаны непреходящее похмелье, несчастье и пресыщенность жизнью. Они ходят по набережным Города, они стоят в магазинах Города, они сидят в ресторанах Города, они третий раз за день набредают на Эдуарда.
- Эдик! Эдик, ты повсюду! Как жизнь молодая?
- Привет.
- Присаживайся, присаживайся к нам. Снежанка, ты ведь не возражаешь? Эдик, она не возражает. Садись, садись. Эй, эй, вэйтер, мо меню, ван мо меню плиз.
Эдуард садится за их столик.
- Слушай, Эдик, ты это, ты буквы их эти разбираешь? А то интересно, как ресторан называется. Там написано над дверью, только хрен прочитаешь… А вот, в меню, тут же по-английски. Лимани. Ничего так. Что-то в этом есть одесское, а? Ты, сердце моё, что будешь?.. А не много тебе столько-то, а? Губа-то не треснет? Ладно, ладно, без оскорблений, выбирай что хочешь… Как, Эдик, знакомишься с Городом?
Эдуард неопределённо поджимает губу и пожимает плечом.
- Помаленьку, - говорит он.
- Чего ж это ты от народа отделился? Зря ты это, определённо зряаа. У нас такие одинокие девчонки в группе, вон посмотри на Снежанку. Только она-то как раз у нас теперь не одинокая, да, Снежанка?
Снежана хмыкает, не отрываясь от меню.
- Гостиница-то хоть ничего там у тебя?
- Вполне, - говорит Эдуард.
Он делает заказ первым. Влад – третьим.
- … Энд водка на всех!.. Что? Ноу водка?
- Ты чё, очумел – в жару водку, днём? – подаёт голос Снежана. – Водку в Москве будешь пить. Вайн, рэд вайн, йес, йес, ботл.
Официант уходит.
- А ты что, тоже из Москвы? – Снежана внезапно замечает Эдуарда.
- Да, - признаётся Эдуард.
- Сейчас она тебе выскажет, - смеётся Влад.
- А что, и выскажу, - глаза Снежаны впиваются в Эдуарда; потом гневно отворачиваются к потолку. – Что я, молчать должна? Вы все думаете, что вы все там самые крутые. Я в Питере москвича за километр узнаю. Идёт, блин, вечно, смотрит, ну чего вы тут мне покажете? чего вы тут возитесь? кто вы тут все вообще такие?.. А в «Грибоедове» тут ко мне подваливает один, вылизанный. Журнальный мальчик. Спрашивает, блин, ты не знаааешь, мы из Москвы, мы хотим в «Метро» пойти, но нам тут сказали, там фэйс-контроль – звери, ты не знаааешь, нас таких пропустят? Показывает свою компанию, все как по телеку пришли выступать. И улыбается, типа я ему щас скажу, да, конечно, вы клёво прикинуты, ребята, да вас щас по Лиговскому будут бегать-ловить и бесплатно в «Метро» затаскивать, для престижа заведения, блин… Вся ваша Москва – одна большая деревня, и хачики вами управляют…
- Кааавказэц Лужков! – вставляет Влад.
- … Архитектуры никакой, один Кремль и Мавзолей с трупом. Даже кофейни в вашей Москве полный отстой, манерные, с официантками…
- Это ты в «Кофе Хаус» в Питере ходила? – всё больше веселится Влад.
- … Что это вообще за столица? В России вообще был только один умный правитель. Пётр Первый. Он сразу понял, что никакой столицы в Москве не может быть. Столица должна быть на море. Вообще, любой великий город должен быть на море…
- Да, - неожиданно соглашается Эдуард. – На море.
Он не слушал Снежану, он просто думал про море и услышал это слово.
- … Вот я и говорю, - распаляется Снежана. – Без моря…
- Москва – порт пяти морей! – Влад отдаёт пионерский салют. – Эдик, ты видишь, какая женщина? Какой запал? Ты бы смог так отстаивать честь родного города? Я сразу сдался. Ну, Москва и Москва… Снежанка, ты огненная женщина. Я тебе палец в рот не положу, даже не проси. Нееет, такие девушки только у нас есть, больше нигде… – Влад окидывает взглядом ресторан. – Хотя… Эдик, ты видишь там, на террасе? Я её сегодня утром в музее видел. Она там, наверно, работает. Выпал в осадок. Нет, Снежанка, с тобой, конечно, никто не сравнится, но, Эдик, ты видишь её, да? Вооон, прямо, у фонтана. Уууу…
Программист Эдуард смотрит в сторону фонтана. Тщательно подобранные контактные линзы позволяют ему видеть, как очень красивая молодая женщина в белой блузке смотрит прямо перед собой. На её столике стоит что-то в стеклянной чашке.
- Ну как, скажи, а? – настаивает Влад.
Эдуард несколько раз кивает.
Они проводят в ресторане около получаса. Очень красивой девушке за столиком у фонтана два раза меняют стеклянную чашку. Значительную часть времени девушка просто смотрит перед собой. Раз в две-три минуты она нагибается к соломинке и длинными глотками пьёт содержимое чашки. Эдуард ест, пьёт и смотрит. До сих пор звание самой красивой женщины, которую он когда-либо видел, делили Ленка Ерголина из параллельного класса и Лив Тайлер из параллельного мира, и обе были одинаково недоступны. Астрономически недоступны. Но это не очень угнетало, потому что Лив Тайлер – американская эфемерность, эльфийская принцесса, взгляд с экрана, а Ленка Ерголина была давно – и простой русской девочкой, с представимой судьбой в виде неудачного брака и запущенной фигуры.
Но девушка за столиком у фонтана прекрасней их обеих. Что ещё хуже, она не находится в параллельном мире, а её иностранная судьба совершенно непредсказуема. Это невыносимо. Эдуард невольно ёрзает на стуле. Он снова и снова смотрит на девушку, и каждый раз ему кажется, что в то же время он смотрит в зеркало и видит себя – асексуальное двуногое с дряблым животом и подбородком. Жалкого, подслеповатого, бесформенного крота, выбравшегося из норы на яркий свет.
- Чего ты всё смотришь-то, Эдик? – Влад хлопает его по предплечью. – Действовать надо. Она ж совсем одна. Вперёд на мины!
Эдуард беспомощно отшучивается. Снежана нехотя поворачивается в сторону девушки и несколько секунд изучает её.
- Страшная какая, - бросает она в пространство.
После короткого разговора по телефону девушка встаёт и уходит, не расплатившись.
- Какие бёдра, Эдик. Какая осанка!.. Снежанка, ты как хочешь, а мы должны отучить тебя сутулиться.
- Да пошёл ты, – вяло реагирует Снежана.
Влад смеётся.
В девятом часу вечера Эдуард останавливает такси и просит водителя отвезти его туда, где проститутки.
В начале двенадцатого он возвращается в отель. Он долго принимает душ, потом включает телевизор и, к своему удивлению, обнаруживает канал «Наше кино». Показывают что-то старое, чёрно-белое, про людей в лаборатории, с благородными лицами. Звука нет, только сухое шипение.
- Эдуард, вы не знаете, как настроить звук у нашего канала? – спрашивает за завтраком пенсионерка. – Или это просто тут так ловится? Ничего не поделаешь?
- Наверно, – Эдуард пожимает плечами. – Если хотите, я спрошу на ресепшене, могут ли они сделать что-нибудь. Может, они пришлют кого-нибудь. Чтобы настроить.
- Спасибо, вот было бы хорошо. По вечерам хочется что-нибудь посмотреть, понятное.
Под самый конец завтрака пенсионерка спрашивает Эдуарда, в каком он номере.
- На крайний случай, – поясняет она извиняющимся тоном.
- Ну, конечно, что вы. Триста четырнадцать. Звоните обязательно, если что.
После того, как она уходит, Эдуард долго сидит за столиком один, глядя на море и вертя в пальцах зубочистку.
Он чувствует: настало время сходить в музей.
Лучше ещё раз увидеть, чем больше никогда не увидеть.
На столиках в холле лежат бесплатные карты Города с достопримечательностями. Эдуард берёт одну из них. В Городе три крупных музея. Несколько мелких. Галерея современного искусства. Эдуард потерянно смотрит на названия, продублированные латиницей. Почему он не спросил у Влада, что это был за музей? Впрочем, неужели не ясно, почему.
Эдуард складывает карту вчетверо и кладёт в карман.
Жара набирает обороты и, похоже, будет такой же, как вчера. К счастью, два из трёх крупных музеев находятся в центре Города, недалеко друг от друга. Ближе всего к отелю Галерея современного искусства, в устах Влада она вполне могла оказаться музеем, хотя вряд ли их туда водили, а если б и повели, то Влад наверняка бы не пошёл, а впрочем, возможно, как раз после этого ему и расхотелось ходить на какие бы то ни было экскурсии, всё может быть, всё равно эта галерея на соседней улице, почему бы не начать с неё.
Галерея занимает два этажа в бежевом четырёхэтажном здании новой постройки. В галерее восемь залов и чуть больше утренних посетителей. В первом зале их только двое – немолодая семья ценителей искусства, вполголоса обсуждающая каждую работу на французском языке. Во втором зале нет никого, кроме смотрительницы, в третьем девочка-подросток смотрит в затемнённое окно, в четвёртом трое приглушённых молодых американцев ходят вокруг статуи гориллы без головы и передних конечностей, в пятом снова одна смотрительница, Эдуард поднимается по лестнице в шестой зал и останавливается на пороге.
Courtesy of the Russian Consulate and the Government of St. Petersburg – Dedicated to the 300th Anniversary of the Art Capital of Russia – Three Centuries of Daring Beauty – Contemporary St. Petersburg Artists, сообщает дублирующий английский текст.
Нет, сюда их не водили точно, убеждается Эдуард. Иначе в речи Снежаны было бы что-нибудь о культурном ничтожестве Москвы и художественной гегемонии Города Трёх Революций, вот мы сегодня в первом же музее что видели? А?
Эдуард выходит в центр зала и первый раз обращает внимание на экспонаты. Несколько смазанных пейзажей, что-то с крестами и куполами, что-то малопонятное, карикатурные люди в валенках и тельняшках, деревянная скульптура, напоминающая скворечник. Эдуард никогда не понимал прелестей изобразительного искусства. Он собирается идти дальше, но его внимание привлекает полотно, висящее слева от выхода. Он ещё не видел ничего подобного. На ядовито-зелёной траве под угрожающим синим небом стоят пухлые уродливые коротышки цвета сырого мяса. На них нет одежды; один из них разбегается; другой уже подпрыгнул; третий уже лежит ничком в траве. Ещё двое разевают рты от страха и смотрят на того, который уже подпрыгнул. Эдуард подходит ближе. Судя по английской надписи, картина называется «Люди».
Первый из музеев наполнен древностями и фотографиями раскопок. И то, и другое есть и во втором, но в совершенно новом здании, вперемешку с тематическими интерактивными инсталляциями, с галдящими, рассыпающимися по углам детьми младшего школьного возраста. Почти на два часа Эдуарду даже удаётся забыть, зачем он вообще пошёл по музеям. Профессиональное любопытство гоняет его от экрана к экрану, от мышки к мышке, от Римской Империи к османскому владычеству. Стерилизованная, сочная си-джи история поднимает и рационализирует его настроение. Когда он всё-таки вспоминает о первоначальной цели своего визита, он чувствует лёгкий стыд и недоумение. Какая фигня. В мире столько всего интересного.
Без пятнадцати три рационально настроенный Эдуард выходит из музея и решает пойти пообедать. Через две улицы ему делается невыносимо жарко, и сначала он замечает только фонтан, от которого веет прохладой. Он ополаскивает руки и лицо, выпрямляется и видит террасу ресторана «Лимани», столик сразу за фонтаном и молодую женщину за этим столиком.
С единственного свободного места на террасе, которое он находит, её видно не так хорошо, как вчера, особенно когда она просто смотрит перед собой. Но она довольно часто поворачивается и смотрит в сторону, как будто ожидая кого-то, и тогда можно видеть её лицо так подробно, что аппетит пропадает окончательно. Эдуард заказывает случайный салат и бутылку минеральной воды.
Вода очень вкусная.
Столик девушки заставлен едой, но она тоже пьёт воду. Воду со льдом, через соломинку. За еду принимается высокий парень с подбитым глазом и счастливым лицом, который два дня назад назвал Эдуарда американской свиньёй и дал ему пинок под зад. Он что-то говорит девушке, что-то насмешливое, и уплетает за обе щеки. Его плечи без конца подпрыгивают. Он и девушка очень похожи, словно мужской и женский вариант одного и того же проекта, хотя мужской вариант кажется менее законченным и более человечным, он смягчает красоту напротив, и Эдуарду удаётся съесть почти половину салата – удаётся до того момента, когда из глубин ресторана выходит ещё один высокий мужчина и садится рядом с девушкой.
- Ваггелис, ты тоже здесь? – Герой мягко хлопает Младшего Брата по прыгающему плечу. – Привет, Мари.
Он наклоняется и целует Героиню в подставленную щёку.
Она сумела не подставить ему губы, не схватить его за воротник, не притянуть к себе, не прижаться к нему грудью. Она медленно выдыхает. Её переполняет облегчение.
Которое быстро проходит.
- Хотел подойти вчера, - он проводит рукой по её запястью. – Да куда там. Проспал до семи, мёртвым сном.
А потом? хочет спросить Героиня. Что ты делал потом? Что ты делал вечером? Что ты делал ночью?
- Ты хочешь есть? – спрашивает она.
- Твой отец угощает?.. – улыбается Герой. – Нет, спасибо, я обедал час назад. Ты свободна сегодня вечером?
Младший Брат громко отхлёбывает пиво. Сегодня он опять торопится. Тарелки быстро пустеют.
- … Ты можешь предложить что-то интересное? – она презирает себя за свой ощетинившийся голос.
- Да, я думаю. Мне нужна твоя помощь, - он снова проводит пальцами по её запястью.
Младший Брат на мгновение поднимает голову, чтобы посмотреть на лицо Героя, перевести взгляд на сестру и вскинуть брови в наигранном изумлении.
- Помощь?.. – Героиня не смотрит на Младшего Брата. – Чем я могу тебе помочь?
- Я объясню.
Подошедший официант неторопливо собирает опустошённые тарелки.
Эдуарду снова кажется, что он смотрит в зеркало, но на этот раз это не обыкновенное зеркало, это зеркало из комнаты смеха. В этом зеркале его черты приобретают гротескную уродливость, его бесцветное студенистое туловище покоится на коротеньких кривых ножках, его уши стоят под прямым углом к вискам, его кривозубая улыбка занимает половину лица. Мужчина за столиком у фонтана гладит руку девушки и что-то говорит. Он сделан по другому проекту, он не похож на неё. Он даже не похож на персонажей рекламы геля для бритья, живущих в Стране Настоящих Мужчин. Он живой и настоящий. Он похож на мужчину, которого может любить девушка за столиком у фонтана.
Эдуард смотрит и пьёт воду. Когда вода кончается, он ещё несколько раз подносит к губам пустой стакан и каждый раз резким движением ставит его обратно.
На следующий день он приходит в «Лимани» без пятнадцати два. После плотного и максимально растянутого обеда он начинает пить вино, по десять минут на бокал. Девушка появляется без трёх минут три. Она кажется уставшей; вместо официальных блузки и юбки на ней жёлтая футболка и длинные шорты. Официант подплывает к её столу с подносом, ломящимся от блюд; она делает незнакомое движение головой, неопределённо поводит рукой, и он уносит его обратно. Через пятнадцать минут она уходит, съев салат и полтора бледных пирожка.
В субботу Эдуард тщетно ждёт до половины пятого. Девушка не приходит. Выходной, решает Эдуард. Выпив больше вина, чем следовало бы, он неуверенно встаёт из-за стола и усмехается. Он усмехается снова и снова, много десятков раз, словно желая доказать себе, что как-то контролирует какую-то ситуацию. Жара ослабла, и ему хочется посидеть на солнце, на одной из скамеек, расставленных вдоль набережной. Эдуард спускается к набережной и через насколько минут находит безлюдную скамейку с разомлевшей кошкой. Он плюхается рядом с кошкой и уверенно сидит, глядя сквозь тёмные очки на качающееся из стороны в сторону пост-алкогольное Море
- Эдуард, добрый день, - раздаётся сбоку.
- А?.. Кто?.. – Эдуард вздрагивает и упирается рукой в мягкое, пушистое и визжащее.
Пенсионерка смеётся и пробует приманить взъерошенную кошку, чтобы погладить и успокоить её. Кошка как бы нехотя подходит к ней, постепенно опуская встревоженный хвост.
- Присаживайтесь, - великодушно говорит пьяный Эдуард.
- Спасибо, - пенсионерка опускается на другой край скамейки.
Кошка трётся о её ноги.
- Как отдыхаете? – не унимается великодушие Эдуарда.
- Спасибо, ничего. Вот разве что руки вчера сожгла, – она улыбается и виновато глядит на длинные рукава своей неуместной кофточки. – Теперь хожу, парюсь, как самая настоящая старушка. Знаете, как наши старушки ходят в самую жару в пальто и фланелевых рейтузах? Ээх… А вы как отдыхаете?
- О, я отлично, просто отлично, - чтобы придать дополнительный вес своим словам, Эдуард потягивается, широко раскидывая руки.
- Да, чудесный город. Чудесная погода… Вы всё один, – неожиданно добавляет она.
Эдуард поворачивает голову в её сторону. Тёмные стёкла очков не пропускают внезапную неприязнь дальше его глаз, но пенсионерка прекрасно понимает его реакцию.
- Вы не обижайтесь, - она чуть наклоняется в его сторону, и в её голосе наконец слышны доброжелательные учительские нотки. – Я ничего не имею в виду. Это просто в глаза бросается, чего уж тут. Молодые люди обычно ведь ездят куда-нибудь с девушками, или с жёнами, или тоже вот с друзьями, правда же? Чтобы познакомиться с кем-нибудь, в таком случае. У меня вот дочка с мужем познакомилась в самолёте, в Турцию оба летели. Оказалось, что живут на соседних улицах… В поездке это всё как-то проще, вы не находите? Смена обстановки…
- И что, живут до сих пор? – перебивает Эдуард.
- … Кто, простите?
- Ваша дочь с мужем? Которые в самолёте летели? В Турцию?
- Да. Насколько мне известно, – пенсионерка немного сникает. – Они нынче у вас там где-то, в Москве. Не получается часто видеться.
Эдуард чувствует, как на его лицо наползает злорадная улыбка.
- А вы что же одна? Путешествуете?
Пенсионерка наклоняется вперёд и гладит кошку.
- Ну, в мои-то годы в самый раз. Было бы мне с кем путешествовать, я бы дома сидела... А так, чем чёрт не шутит, может, захомутаю одинокого немецкого дедушку, – она весело встряхивает белоснежными волосами. – Вы не видите, это там что над морем, тучи у горизонта?
- Да.
- Испортится погода.
Ещё полчаса они сидят в молчании. С моря поднимается ощутимый холодный ветер. Сквозь шум города прорезаются крики обеспокоенных чаек. Группа школьников на набережной радостно показывает друг другу на живописные тучи, затянувшие четверть неба.
- Утром было штормовое предупреждение, – осведомлённым тоном врёт Эдуард. Он не слышал никакого предупреждения.
- Ай-ай-ай, – качает головой пенсионерка. – Что ж, я пойду, пожалуй.
Она уходит. Эдуард решает досидеть до первых капель, но вскоре понимает, что невыносимо хочет в туалет, и уходит значительно раньше.
Шторм продолжается до поздней ночи.
Понимая, что воскресенье также является выходным днём, Эдуард пропускает его и снова оказывается в «Лимани» только в понедельник. Девушка приходит вместе со вторым мужчиной. После еды они заказывают бутылку шампанского в ведёрке и что-то празднуют, много смеясь и обмениваясь скользящими поцелуями. Эдуард больше не видит себя в зеркале. Его внутренности сжимаются от незнакомой счастливой горечи. Он думал, что давно разучился плакать, но теперь способность плакать возвращается к нему, и он чувствует необходимость использовать эту способность, как только представится случай, как можно скорей, сегодня же вечером. Дёргающий плечами парень, ограбивший его, не появляется. Девушка и мужчина уходят через тридцать шесть минут. Официант не приносит им счёт, но получает от мужчины праздничную жёлтую бумажку на чай.
Во вторник и среду девушка не появляется.
В четверг она забегает всего лишь на несколько минут. Она явно пытается заставить себя есть суп, но после четырёх попыток сдаётся, выпивает что-то дымящееся в маленькой чашке и вдруг, потерянно скользя глазами по веранде, первый раз смотрит прямо на Эдуарда. Он мгновенно опускает взгляд в тарелку с фаршированной рыбой и до самого ухода девушки больше не решается смотреть в её сторону.
В пятницу Эдуард садится в самый тёмный и дальний от фонтана угол террасы. Официант улыбчиво приветствует его и, открыв меню, рассказывает на уверенном ломаном английском о блюдах, которых Эдуард ещё не заказывал. Его приятно слушать. В конце концов Эдуард просит его выбрать что-нибудь на свой вкус. Про себя он решает сегодня оставить в два раза больше чаевых, чем обычно.
Девушка приходит без двадцати двух минут четыре.
Героиня нерешительно встаёт у своего обычного столика, берётся за спинку стула, но тут же отрывает руку, ретируется и садится за другой столик, в глубине террасы.
- Здравствуй, Мариетта.
- Привет, Михалис. Коктейль, любой. Пожалуйста покрепче. Больше ничего. Я на пять минут.
Официант понимающе опускает голову и через минуту приносит маленький бокал с тёмно-зелёной жидкостью. Даже в его глазах нет ни малейшего намёка на улыбку.
- Спасибо, Михалис.
Тёмно-зелёная жидкость слегка вяжет рот. Героине нравится это ощущение. Она быстро выпивает всю порцию и просит официанта принести ещё. После третьёй порции утратившая волшебство химия ставит её перед выбором. Можно выбрать боль и немедленно позволить слезам вырваться наружу, и торопливо встать из-за столика, и выбежать из ресторана под сочувствующие взгляды персонала и заинтересованные взгляды посетителей. Героиня оглядывается. Семейная пара лет сорока, трое пожилых туристов, мать с маленьким сыном, невзрачный молодой мужчина с маской свежего загара на одутлом лице. Он уже был здесь вчера. И ещё раньше. Он приходил сюда, ещё когда это не произошло. Героиня не хочет плакать на глазах у этой публики и выбирает ненависть. Она отчётливо видит, как её руки слегка бледнеют и сжимаются, но первая волна, волна слепой, животной ненависти к тем, кто убил её брата, быстро проходит. Другая ненависть, более свежая и рациональная, позволяет Героине немного прийти в себя. Чувство полной беспомощности и отупляющее желание ничего не делать сменяются желанием сделать хоть что-нибудь. Бессмысленно, нелепо, жестоко и немедленно что-нибудь сделать.
Героиня встаёт и садится за столик невзрачного мужчины.
- Привет, - улыбается она. – Ты иностранец?
Мужчина испуганно смотрит на неё, приоткрыв рот и судорожно разводя руками.
‘You’re not from here, are you?’
‘No.’
‘I’m Marietta.’ Она протягивает ему руку.
‘…Edward.’
‘Are you German?’
‘No. I’m from Russia.’
‘Russia? Cool country. Lots of great writers and revolutions. My brother used to want to go there. When he was alive.’
‘He is dead?.. I’m sorry.’
‘Never you mind. Forget it. Let’s have a drink, shall we? You’re a really cute guy, do you know that?’
Мужчина смущённо смеётся, показывая неровные зубы.
Они выпивают по бокалу вина. Героиня многозначительно улыбается, встаёт и говорит, что должна идти, но они обязательно встретятся вечером, не правда ли? Мужчина кивает, поспешно и слишком часто. Героиня подробно объясняет, где он должен ждать её. Место называется The Fluffy Duck Bar, это справа от Площади, самая узкая улица, в сторону моря, вход через двор. В десять часов.
Она знает, что не сможет работать, и не возвращается в музей. Выйдя из ресторана, она ловит такси и называет адрес Лучшей Подруги. Сейчас, после смерти Младшего Брата, подруга не будет хихикать и вставлять пошлые комментарии; ей придётся слушать и молча наклонять голову, и тихо переспрашивать, когда голос Героини будет сбиваться на шёпот. Нет, разумеется, она не будет говорить о брате, она уже говорила об этом со многими людьми, родными, знакомыми и малознакомыми. Смерть Младшего Брата уже три дня стирает улыбки с лиц её собеседников и заставляет их путаться в соболезнованиях и неуклюже разыгрывать скорбь. Это легитимный повод испытывать боль и ненависть. Но есть другая причина, о которой нельзя говорить, которая не даёт право на сочувствие, особенно сейчас, на фоне первой.
Героиня забирается с ногами в серое кресло посреди гостиной и, прижимая к груди стакан с тоником, смотрит на деревья за распахнутой дверью балкона.
Подруга заканчивает праздный телефонный разговор, ещё раз извиняется и садится напротив. Она даже начинает что-то говорить, но через несколько фраз Героиня перебивает её.
Она сочла его слова шуткой, но ему действительно была нужна её помощь.
- У меня есть дядя, – сказал он, когда она села к нему в машину, в четверг вечером, неделю назад. – Вернее, начать надо не с этого. У меня есть театр. Ещё вернее, у меня почти есть театр. Современного танца, скажем так. В Столице. Есть труппа, есть репертуар, есть потенциальная публика, есть огромное желание работать. Чего, кстати, я меньше всего от себя ожидал, – Герой скромно улыбнулся. – Но. Разумеется, есть но. Не хватает одной детали.
- Самого театра, – уверенно усмехнулась Героиня.
- Точно. У нас нет здания. То есть, мы арендуем несколько помещений у муниципалитета. В здании прямо за Национальным Музеем. Знаешь это место?
- Да. Там какой-то архив, разве нет?
- Да, архив. Ещё какой-то центр социологических исследований, комитет по охране зелёных насаждений, посольство Эфиопии и ещё чёрт знает что. И мы. Вход со двора, десять лестниц, здесь пригнитесь, здесь не обращайте внимания на мусор, нет, это не мужской туалет, это вход в гримёрку. Можешь себе это представить. Абсолютно временный и вынужденный вариант, это с самого начала было ясно. И вот уже три года мы пытаемся переехать. Были, в принципе, и спонсоры, неоднократно… - Герой задумчиво постучал пальцами по рулю. – Предлагали необходимые средства. Но подходящей площадки просто не было, ни за какие деньги. Если только строить. А строительство, ты же знаешь, может длиться до бесконечности. И потом ещё непременно заглохнет в последний момент, потому что деньги кончатся. Вот. А два месяца назад мне сказали по большому секрету, что «Вардис» закрывается…
- «Вардис»? Серьёзно? Почему? Это же…
- Я тоже сначала не поверил. Но это чистая правда, как выяснилось. Сейчас они доигрывают последний сезон. Потом будет официальное заявление «о временной приостановке» в связи с неизвестно чем, а к октябрю они съедут, это уже абсолютно достоверно. По-моему, дело в массовой эпидемии звёздной болезни и нераскрытого потенциала. У половины труппы вдруг замаячили контракты в Лондоне, другая половина уезжает в Америку, кто-то даже в Стокгольме следующей весной выйдет, кажется. С Моливиатисом я сам разговаривал, его вообще Москва купила. «Ники, я уезжаю в единственное место в мире, где ещё дорожат традициями настоящего танца», – пискляво изобразил Герой. – Он ещё не видел «Ромео и Джульетту», которую они в этом году везут в Лондон. Мне тут… Впрочем, скатертью им всем. Главное, освобождается великолепная площадка, и муниципалитет готов отдать её в аренду сразу на двадцать пять лет, с огромной скидкой на предоплату. С просто невероятной скидкой. Но денег всё равно надо много, как ты можешь догадаться. Триста тысяч у меня уже есть…
- Ты, надеюсь, не думаешь, что я могу одалживать сотнями тысяч?
- Нееет. Хотя жаль, конечно – Герой провёл рукой по её колену. – Помимо почти театра и трёхсот тысяч у меня есть дядя. Как я уже сказал. Отставной генерал. При Старом Режиме он был на коне. Злоупотребил и попользовался всем, чем мог. Потом как-то плавно и дальновидно вышел в отставку, за две недели до первых выборов, если я не ошибаюсь. Не знаю, чем он занимался до последнего времени. Но последние три недели он лежит в постели, – Герой махнул в сторону северо-востока. – Стонет, орёт на врачей и без конца пересматривает завещание. А теперь самое интересное, – он ухмыльнулся и выдержал драматическую паузу. – У него была молодая жена, но она как-то решила увлечься дайвингом и утонула, буквально несколько месяцев назад. Ещё у него есть сын от первого брака. Журналист и обличитель Старого Режима. Он недавно книгу выпустил, и папе там отведена целая глава. Всё в том духе, что «вчерашние палачи и узурпаторы сегодня наслаждаются комфортабельной старостью в роскошных виллах». Это, кстати, святая истина. Вилла у дяди ничего себе. Про палачей и узурпаторов тоже, разумеется, правда, но дядя такую правду оценить не способен, я боюсь. Короче говоря, сыну он ничего не оставляет. Естественно, какие-то старые однополчане и прислуга получают по сколько-то. И виллу он завещает родному Городу. Её, наверно, на торги выставят. Как потенциальную гостиницу. Что-то такое я слышал в городской администрации. Но есть основная сумма денег, около шестисот тысяч. Которая будет разделена на две очень неравные части. И большая часть, в принципе, должна отойти мне.
- В принципе?
- Ну да. Понимаешь, дядя… – несколько секунд Герой искал подходящее слово, – человек старой закалки. Когда я сюда приехал, я долго не мог понять, из-за чего его сомнения гложут. Прихожу к нему каждый день, и каждый день одна и та же песня. Никос, мальчик мой, я не уверен в твоей надёжности. А вчера… Вчера я наконец догадался дать денег служанке. И дело, выясняется, в том, что до него дошли слухи, что я голубой.
- А ты голубой? – Героиня попыталась задать этот вопрос саркастически-наивным тоном.
Герой посмотрел на неё с весёлым любопытством.
- А что, у тебя сложилось впечатление? – усмехнулся он. – Нет. И никогда не был. Я не знаю, кто это придумал. Классическая логика, наверное. С классической посылкой. Все танцоры – педерасты. Никос – танцор. Следовательно… Так или иначе, это вздор. Можешь мне поверить. И себе тоже можешь поверить, – он наклонился и поцеловал её в шею. – Надеюсь, хотя бы тебя я уже смог убедить.
Героиня неопределённо поправила волосы, стараясь не обращать внимание на тёплое напряжение в самом низу.
- Но дядю убедить немного сложней, хм, – сказал Герой. – Так что как знаешь, а мне действительно нужна твоя помощь.
- Будешь выдавать меня за без пяти минут невесту?
- Если ты не против.
- … Мы поедем к нему прямо сейчас?
- Ты можешь?
- Хорошо… Подожди, ты сказал… Ты сказал, деньги поделят на две части. Кому вторая часть?
- Вторая часть? – нехотя повторил Герой. – По-моему, тоже Городу. На нужды охраны исторического наследия.
- Постой, мне кажется, я его знаю, твоего дядю… То есть, я о нём знаю. Павлопулос? Его фамилия Павлопулос?
- Да, - Герой включил зажигание.
- Я встречалась на днях с чиновником из нашего комитета по культуре. Он сказал мне, что некий Павлопулос собирается оставить Музею полмиллиона. Это твой дядя, значит.
Герой выжидающе посмотрел на неё, не решаясь трогаться с места. Героиня смотрела в окно, на витрину большого мебельного магазина на другой стороне улицы. Её пальцы выводили невидимые круги на ткани юбки.
- Ладно, поехали к дяде.
Она повернулась к Герою и поцеловала его.
Они провели у дяди не меньше двух часов. Старик с жёлтой кожей и обвисшими щеками долго и подозрительно смотрел на Героиню, потом улыбнулся, высунул руку из-под одеяла и попросил разрешения поцеловать её руку. Чувствуя прикосновение сухих губ к своим пальцам, Героиня вспомнила, как видела этого человека по телевизору, когда-то очень давно, в глубоком детстве. Тогда у него были пышные чёрные усы, грудь в медалях и самоуверенный взгляд сильного человека. Теперь его голова то и дело беспомощно падала на подушку; голос скрипел и булькал; вздувшиеся фиолетовые вены обвивали высохшие руки. Он уже давно плохо слышал, но не хотел этого показывать, и Героиня терпеливо повторяла свои слова по три-четыре раза, не повышая голоса, глядя старику прямо в лицо, чтобы он мог прочитать их по губам.
Дядя умер в ночь на понедельник. Завещание было оглашено утром, в присутствии Героя, двух старых друзей, прислуги и представителей городской администрации. Герой получал пятьсот восемьдесят тысяч. Музей получал тридцать. Любимый пёс, к облегчению всех присутствовавших, не получал ничего и направлялся на усыпление.
Днём Герой приехал в Музей. Они отправились в «Лимани» вместе и отпраздновали случившееся бутылкой шампанского, и Героиня давилась смехом в кулак, когда посреди распития шампанского Герою позвонил её отец и принёс свои глубокие соболезнования, назвав покойного дядю «выдающимся патриотом».
В тот же вечер мусорщики нашли тело Младшего Брата, сложенное вдвое между мусорным баком и стеной старого дома на западной окраине Города. Он был убит выстрелом в затылок из приставленного прямо к голове пистолета приблизительно за сутки до этого. К вечеру жаркого дня он начал сильно пахнуть.
Где-то внутри Героиня давно была готова. Это немного помогло справиться с отрезком времени, наступившим сразу после того, как ей дали маску, провели внутрь покойницкой и предложили опознать тело. Однако после этого отрезка времени были ещё два дня, когда полиция задавала дикие вопросы и сообщала дикие вещи.
Героиня всегда знала, что Младший Брат швыряет предметы в витрины макдоналдсов, и догадывалась, что время от времени он вымогает деньги у американских туристов. Однако она не могла догадаться, что Младший Брат связался с группой ближневосточных людей, которых арестовали в Столице в тот же вторник. Люди заявляли ему, что являются штабом организации уличных протестов, приуроченных к визиту Джорджа Буша в Столицу в июле этого года. Ещё они исповедовали ислам и зачем-то привозили откуда-то огнестрельное оружие и взрывчатые вещества, которые, в частности, помещали в стенной шкаф в квартире Младшего Брата, обладавшего безупречными документами и местной национальностью.
Младший Брат, с нетерпением ждавший июльских протестов и возможности побить витрины в Столице, довольно долго удовлетворялся объяснениями, которые ему предлагали. Но это были довольно безалаберные ближневосточные люди. В субботу один из них говорил по телефону и неосторожно обронил в присутствии Младшего Брата что-то про как глубоко в толпу должен въехать грузовик до взрыва, чтобы как можно больше. Внезапно всё прояснилось и встало на свои места. Наверно это как-то отразилось на лице Младшего Брата. Тем не менее, его убили не сразу, а только через день, когда он передумал много мыслей, много раз открывал и закрывал стенной шкаф, и под вечер всё-таки решил пойти в полицию.
В четверг Герой не приехал в «Лимани». Он пришёл на похороны. Пришедших вообще было на удивление много. Пришёл Манос, пришли две бывшие девушки Младшего Брата, пришли Стив и Вики, в полном составе явилась Группа. Пришли несколько человек, которых Героиня видела первый раз в жизни. Не пришёл только отец.
Вторая причина для ненависти появилась после похорон, вечером, когда солнце уже зашло. Герой довёз Героиню до дома, вышел из машины вместе с ней и сказал, что уезжает.
- Пора уж, – мрачно усмехнулась Героиня. – Я буду в Столице через неделю. На конференции.
Она вопросительно посмотрела на него. Он непонятно моргал в сторону и молчал.
- Встретимся? – почти заискивающе спросила она.
Герой поцеловал её в щёку, недолго подержал за локоть и потёр пальцем висок.
- Лучше не будем, – сказал он. – Не обижайся. Пока.
Он сел в машину и хотел захлопнуть дверь, но Героиня взялась за ручку и нагнулась к нему.
- Скажи честно, ты всё-таки голубой? – на последнем слове её голос сорвался во что-то хриплое и визгливое.
- Нет. Я не голубой. Просто встречаться нам больше ни к чему. Отпусти дверь, Мари.
Она молча смотрела на него и не могла найти слов.
- Отпусти дверь. Мне надо ехать.
- Хорошо. Пока.
Она отпустила дверь и отошла от машины.
Когда он уехал, Героиня обхватила себя руками и подняла голову. За деревьями и домами торчала светящаяся крыша «Интерконтиненталя». Героиня прикусила губу. Ей было противно ощущать под ногами твёрдую мостовую. Хотелось зажмуриться, подпрыгнуть и зависнуть в воздухе, свернувшись в маленький бесчувственный клубочек, который может плыть по ветру, неизвестно куда и вечно.
- Уже десятый час, – говорит Лучшая Подруга после долгой паузы. – Ты просила напомнить, когда будет.
Она несколько раз порывалась нарушить тишину словами «Мари, ну он же просто сволочь, обыкновенная столичная сволочь», но так и не решилась.
- Спасибо. Спасибо, что выслушала, – Героиня убирает от груди стакан из-под тоника и встаёт.
- Да ты что, само собой, само собой… Ты куда сейчас?
- В «Утку».
- Хочешь, я… с тобой пойду?
- Нет, спасибо. У меня там будет компания.
Когда она заходит в бар, компания уже ждёт её за столом, чуть менее невзрачная и чуть более смешная, чем при дневном свете. Он надел белую футболку, подчёркивающую его разросшийся живот, и попытался зачесать назад редкую рыжеватую растительность на своей голове. Он поднимается ей навстречу и говорит хай, и спрашивает, как прошёл её вечер. Героиня уверяет его, что весь вечер смотрела на часы и ждала десяти. Он бессознательно расправляет плечи и спрашивает, что она будет пить. Она позволяет ему выбрать.
После двух коктейлей Героиня хватает его за руку и вытаскивает к сцене, на которой клубная группа из Столицы разражается рок-н-ролльным стандартом, и пытается танцевать с ним. Он абсолютно не чувствует ритма и не умеет двигаться, он неуклюже скачет вокруг неё и в конце концов заплетается в собственных ногах и падает, и ей смешно – и больно от того, что десять дней назад на этой сцене играл Младший Брат, а она танцевала с мужчиной, который заставил её хотеть свернуться в клубочек и плыть по ветру.
Эдуард поднимается с полированного деревянного пола, смотрит на девушку и виноватой походкой возвращается к столику. Он, конечно, предупредил её, что не умеет танцевать, но она не стала его слушать, и всё кончилось тем, чем должно было кончиться.
Смеясь, как безумная, непостижимая девушка снова садится напротив него. Что ещё непостижимей, она перегибается через столик и долго целует его в губы, и отрывается от него с громким чмокающим звуком. Подошедший бармен смотрит на неё с тревожным недоумением. Steve, кричит она, you don’t fucking know how lucky I am. Она даёт Эдуарду знак расплатиться. Минуту спустя она вытаскивает его из бара и, поймав такси, называет его отель.
Эдуард не может поверить в происходящее.
Оказавшись в его номере, девушка сбрасывает с себя одежду и остаётся в одних трусиках. Она садится на край его кровати, снимает трубку с телефона на ночном столике и что-то говорит на своём языке. Эдуард видит гладкие бёдра, не доступную пониманию талию, не поддающуюся описанию грудь. Он садится рядом и отважно кладёт руку на колено девушки. Она опускает трубку и, смеясь, целует его.
‘The wine will be here in a minute.’
В ожидании вина она позволяет Эдуарду гладить её. Она не перестаёт говорить, без конца говорить что-то на своём языке, глядя на него и мягко направляя его руки, жадно шарящие по её телу. После стука в дверь она помогает ему оторваться от неё, и он встаёт и приносит поднос с вином, оставленный на полу в коридоре. Её голос не смолкает ни на мгновение. Эдуард напряжённо вслушивается и ему кажется, что в сплошном непроницаемом потоке иногда мелькают знакомые корни; он слышит несколько повторяющихся слов, похожих на имена, и даже собственное имя, которое никогда ещё не произносилось таким голосом, таким тоном и, самое главное, так близко к его ушам. Он разливает вино по бокалам, но дело не доходит до употребления вина. Дело заходит в другую сторону.
- Эдвард, мой герой, будь решительней, – Героиня помогает ему выкарабкаться из футболки и представляет, что она играет роль в подростковой американской комедии про потерю невинности. После всего выпитого эта мысль ужасно смешит её. Она хохочет во весь голос, откатившись от мужчины и стуча ладонями по ковру, и, конечно же, вся его несчастная эрекция безнадёжно сдувается, и на её восстановление уходит пятнадцать минут уморительно смешных усилий. Потом он ищет презерватив, в панической спешке начинает надевать его наизнанку, выбрасывает, находит другой, и кажется, это никогда не кончится, но каким-то образом он всё-таки оказывается в ней. Героиня зажмуривается и даже успевает почувствовать нечто вроде приятно и громко прошептать, Edward, baby, come on, justify my love, но его предсказуемо не хватает на какое бы то ни было долго.
Фарс резко обрывается. Мужчина отваливается на бок, тяжело дыша и улыбаясь нелепой улыбкой. Героиня встаёт на колени и несколько секунд оглядывается в поисках своих трусиков. Ей хочется немедленно стать одетой, немедленно оказаться вне этой комнаты, на улице, под небом, на берегу моря. Она быстро одевается и только никак не может найти свои часы. Мужчина находит их на ковре рядом с собой. Он встаёт и протягивает часы Героине, всё ещё голый, запыхавшийся и жалкий.
‘Thank you.’ Героиня выхватывает часы из его руки.
Она поворачивается, чтобы уйти, но вдруг снова начинает смеяться, ещё истеричней и громче. Смех так трясёт её, что она задыхается и присаживается на стул, пытаясь прийти в себя. Мужчина надевает шорты и нерешительно подходит к ней.
‘Can I…’
‘Oh fuck off, fatty.’ Героиня сбрасывает с себя его руку. ‘Just fuck off.’
Через пять секунд она уходит.
Эдуард просыпается позже, чем обычно, и постепенно понимает, что ничего не забыл.
Он сползает с кровати, на четвереньках подходит к мини-бару и выпивает банку тоника.
Задёрнутые голубые шторы горят от полуденного солнца.
Пустая винная бутылка валяется на ковре, рядом с новым красным пятном.
В дверь стучат, и ему приходится встать и одеться. Поколебавшись, он также подбирает бутылку и ставит на столик у кровати.
За дверью стоят полицейский, заплаканная горничная и менеджер отеля.
‘I am very sorry to disturb you, sir,’ говорит менеджер, нервно потирая руки. ‘Are you Russian?’
‘Да. I mean, yes.’
‘We need your help.’
Эдуард озадаченно надевает сандалии, на всякий случай берёт бумажник и выходит из номера. Заплаканная горничная и полицейский уже ушли. Менеджер ещё раз извиняется и просит Эдуарда следовать за ним. Они спускаются в лобби, пересекают его, поднимаются на четвёртый этаж в другом крыле отеля. Выйдя из лифта, Эдуард видит, что коридор заполнен людьми. Несколько горничных, двое полицейских, носильщик, два врача, выходящие из номера в глубине коридора.
Менеджер что-то спрашивает у врачей. Один из них отвечает, качая головой. Эдуард подходит к распахнутой двери номера в глубине коридора и заглядывает внутрь.
Пенсионерка Мария Дмитриевна лежит в одежде и туфлях поверх застеленной кровати. Её руки плотно прижаты к груди. Её глаза закрыты. На лице застыло выражение лёгкого дискомфорта.
Эдуард открывает рот и заходит в комнату. Менеджер заходит вслед за ним. Он берёт один из конвертов, лежащих на ночном столике, и протягивает Эдуарду.
‘We believe she left this letter for you.’
«For russian man Eduard, 314 room», читает Эдуард крупные фломастерные буквы.
Он распечатывает конверт и вынимает письмо. Вслед за письмом из конверта выскальзывают пять стодолларовых купюр и, кружась, опускаются на пол. Менеджер наклоняется, чтобы поднять их.
«Эдуард, здравствуйте. Я знаю, извинениями делу не поможешь, но всё же прошу у Вас прощения и надеюсь, что не очень сильно испорчу Вам отпуск. У меня к Вам есть три небольшие просьбы. Сразу хочу сказать, что, если они Вас слишком затрудняют, то и Бог с ними, мне теперь уже всё равно. Если же Вы всё-таки согласны мне помочь, то вот они, мои просьбы:
Во-первых, скажите, пожалуйста, полиции и всем остальным, кто будет спрашивать, что я отравилась, сама, без посторонней помощи. Если будут спрашивать почему, скажите, что я была одинокая, всеми покинутая, без родных и близких и проч. Дескать, решила от отчаяния напоследок увидеть мир и помереть в красивом месте. Можете даже добавить, что вот и в Испании она была, и в Англии, и в Италии, и в Скандинавии, но у них самая красивая страна, пусть им будет приятно. И передайте им, пожалуйста, триста долларов из тех денег, что в этом же конверте. Я не знаю, во сколько у них похороны обходятся, но меня-то по первому классу не нужно хоронить, пусть просто закопают где-нибудь.
Во-вторых, не могли бы Вы, когда вернётесь в Россию, отправить несколько писем, они на столике лежат. Я их сама собиралась отправить, отсюда, но всё думала, как адрес писать, да вдруг перепутаю что-нибудь, да вдруг не дойдёт. Это не очень срочно, но хорошо бы до конца года, если Вам не трудно.
И последнее. В моей сумке, которая на стуле у окна, лежит пакет, совсем небольшой. На нём написан адрес и телефон моей дочери в Москве. Если сможете, передайте ей этот пакет, пожалуйста.
И насчёт остающихся двухсот долларов. Даже если у Вас не будет времени выполнить мои просьбы, возьмите их себе, за беспокойство.
Извините ещё раз и заранее очень Вас благодарю,
Мария Дмитриевна.»
Эдуард складывает письмо и находит глазами потёртую чёрную сумочку на стуле у окна. Потом он смотрит дальше, в окно. Менеджер отеля внимательно ждёт рядом, сжимая в пальцах пятьсот долларов. Пенсионерка Мария Дмитриевна выбрала номер с видом на море, и Эдуард в очередной раз видит Море, ослепительное, бесконечное, ограниченное справа линией бухты.
Он понимает, что завтра ночью улетает домой.
А я сажусь за компьютер, съедаю бутерброд и понимаю, что обманывал себя. Я не смогу написать этот рассказ. У меня больше нет никаких шансов написать рассказ о Городе У Моря.
Я мог сделать это двадцать лет назад. Тогда я ещё не научился стареть и идти на компромиссы. Я был очень молод, и меня преследовал страх. Я боялся, что не всё ещё потеряно, что мой собственный Город У Моря ещё есть где-то и я смогу найти дорогу в него, если только сумею доказать себе, что никогда не научусь стареть и никогда не пойду на компромиссы. В какое-нибудь утро двадцать лет назад этот страх мог принудить меня взять ручку, взять старую общую тетрадь для конспектов по ТМЖТ с тремя исписанными страницами и исписать оставшиеся девяносто три – про город на побережье, про терпкое вино, про танцующих влюблённых, про мимолётную красоту, про вечную трагедию и про миллиарды людей, обречённых никогда не попробовать счастья.
Но только не теперь. То, что произойдёт теперь, – это из совсем другой оперы.
Теперь я пойду к себе в кладовку, то есть в лабораторию, и проявлю вчерашний материал. Макс вернётся из школы примерно без пятнадцати час. Люда покормит его и меня обедом. Потом Макс побежит на теннис. Люда отправится с подругой в какой-то манерный клуб чайных церемоний, на которые её подсадила моя сестра. Я вернусь в лабораторию, включу машину, распечатаю несколько образцов и сяду смотреть телевизор. Кроме того, сегодня суббота. Значит, вечер ознаменуется культурной программой. Мы с Людой пойдём в Театр Комедии или Комиссаржевку, эта на её выбор, я бы предпочёл взять DVD напрокат, а Макс пойдёт с друзьями кричать нецензурные речёвки и размахивать зенитовским флагом на Петровском.
Сегодня немного пасмурно, но завтра обещают хороший июньский день, и Люда скажет, что она не намерена сидеть дома и что раз уж до сентября никакой Турции, то тогда Репино лучше, чем ничего. И мы поедем в Репино. Без Макса, который пойдёт с другими друзьями кататься на скейте и пить пиво на Крестовском.
В Репино, несмотря на солнце, будет гулять зябкий балтийский ветер. Мы полтора часа просидим на расстеленном одеяле, не решаясь купаться, жуя виноград и разговаривая о даче. А также о Людкиной новой работе и ни о чём. Компания подростков прямо перед нами будет играть в пляжный волейбол, и я иногда буду ловить мяч, летящий в нашу сторону, а Люда будет смеясь и визжа закрываться рукой.
Потом, глядя на несчитанные тела в воде, я решу, что момент настал, и пойду купаться. Вода окажется неожиданно тёплой, теплее воздуха. Я обернусь, сделаю Люде знак присоединяться и уверенно зашагаю по илистому дну, периодически натыкаясь на камни, палки и чёрт знает что. В двадцати метрах от берега, когда вода уже будет мне по колено, две девочки лет тринадцати в ярких купальных костюмах протянут мне свою мыльницу и попросят сфотографировать их на фоне залива. Вот здесь, пожалуйста, на кнопочку нажмите, скажет одна. Я улыбнусь, отойду на пару шагов, посмотрю в смотровое окно мыльницы, слегка забрызганное водой, и, вдобавок к девочкам, увижу много серовато-голубой воды, много неба и далёкие очертания Сестрорецка, через который я скоро снова буду проезжать, возвращаясь в город. То есть домой. То есть в Санкт-Петербург.
В мой Город У Моря.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Константин Смелый: ГОРОД У МОРЯ. Рассказ.
09.10.04 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|