Александр Немировский: Ориенс.
"Вдруг - ни похода ледяного,
Ни капитана Иванова,
Ну, абсолютно ничего!"
(Г.Иванов)
С Ледяным походом воз все там же: как не помнил о нем никто, так и не помнит. Капитан Иванов, спасибо моде на "новообретенную" эмигрантскую поэзию, частично вернулся в культурный обиход народонаселения. А вот с Александром Немировским вышло по-другому: вроде и есть автор, - и нет его.
Итак, что у нас, собственно, есть? Стихи, которые русские пользователи "живого журнала" радостно таскают туда-сюда, периодически осведомляясь друг у друга "жжот! а кто аффтар?" - и, услышав незнакомую фамилию, недоуменно пожимают виртуальными плечами. Я имел удовольствие собственными глазами наблюдать, как на старом форуме МГУ ибн Ломоносова представленный ниже поэтический ответ Ходасевичу без тени сомнения цитировался как текст анонимно-народного авторства. Похоже, что стих неопознанным бродил по МГУ годы спустя после того, как автор оное заведение окончил; возможно, бродит он там и до сих пор, копируемый нежными лапками грызунов гранита науки. В общем, призраки, призраки... в сияньи брюки Иванова, а самого Иванова в них нет, хоть вечность и маячит впереди.
Досюда дочитали? Отлично. Дальше можете бросать в меня камни, я собираюсь впадать в пафос.
Мем номер один: в Датском королевстве стало до того неладно, что лучшие его авторы не востребованы даже знающим, нерядовым читателем - и это при зияющем дефиците первоклассной поэзии в означенном королевстве.
Мем номер два: возможно, отчасти стоит винить проблему, о которой вредный старик Лем любил поворчать еще при жизни. Слишком много пишут - и никаких ориентиров. Не только в книжном магазине трудно отыскать десяток стоящих книг среди тысяч томов хлама; так же трудно и в Интернете отыскать гениальные стихи среди заполняющей любую ямку литературной "среды", бесконечных дилетантских пассажей про любови, моркови и прочие вечноактуальные страдания.
Мем номер три: средний наш пишущий согражданин обладает набором ценных, уникальных качеств. Он безграмотен, неначитан, имеет кругозор домохозяйки типовой резиновой и дважды в неделю отважно изобретает рифму и размер, все более уверяясь в собственном таланте. Ах да, еще он обожает издавать Свое Творчество за свой счет, после чего гордо именует себя "профессиональным поэтом", пока вокруг все живое в корчах уворачивается от даримых экземпляров.
Александр Немировский по всем указанным параметрам пролетает, как фанера над Парижем.
Профессиональный историк, специалист по древнему Ближнему Востоку и не менее древней Азии, любитель хорошей поэзии и редкой прозы, - кругозор безнадежно испорчен; что хорошего можно сказать о человеке, для которого имена Суппилулиума и Агиттессоб - что для нас с вами Вася с Петей?
Отменная техника стихосложения, сочетающая летящие киплинговские ритмы с совершенно ивановской жестко-романтической горечью, - спите спокойно, современные изобретатели пятистопного ямба, ваши лавры останутся свежи.
Своя собственная уникальная поэтика, умение из самой статичной ситуации выстроить динамичный сюжет, сложную интригу, и подать ее с таким эмоциональным напряжением, таким точным и тонким стилем, что только и скажешь "ух!", а все остальное из головы улетучивается... это вообще просто "ужос", как сказали бы в ЖЖ.
Ни одной собственно литературной публикации на сегодняшний день... - и вот тут мы с вами, уважаемый читатель, вступаем в игру, готовя "среде" коварный облом, в котором я приглашаю вас принять самое деятельное участие (см. следующий мем).
Мем номер последний: довольно моей болтовни, спасайте королевство - читайте Ориенс!
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Михаил Майгель
|
Ориенс
«Белой акации…»
(убывая на чтение курса лекций в Минск)
Сколько еще насчитают мне ходики?
Чахлый асфальт, Белорусский вокзал.
Помню, назад тому ровно семь годиков
«Паблиш ор периш» мне немец сказал.
Были знамена и вправду зачехлены,
но наступила ж иная пора:
десять статей за три года как не хрена —
пламенный кукиш тебе, немчура.
Лавры взлетели, как я и загадывал,
над полысевшей моей головой —
что ж ты, собака, меня не обрадовал,
мой заслужённый венок суповой?
Я же, товариши, функционировал,
словно борзая в зеленом лесу:
много добычи добыл, не помиловал, —
только кому я ее понесу?
Вон муравей над щепой надседается,
тащит по свету свое торжество;
степень за это ему полагается —
да муравейника нет у него.
Вот потому-то, спокойный, не горестный,
как «Парамаунт» свои кавуны,
с гордостью я представляю мой Ориенс —
водам, и рекам, и небу страны.
* * *
В параллельном измеренье наши лучшие стремленья
устремляются в пространство, воплощаясь что есть сил;
там и вправду двинул Платов бить на Ганге супостатов
и, что самое приятное, побил.
А Петрович, стал быть, Павел, дела мира не оставил —
табакерку в перехват, и нет у Зубова зубов;
а сработался с Ампиром, так на родине Шекспира
обыкались, вспоминая эту самую любовь.
Это кто такой веселый рядом с нашенским Миколой
на картине Глазунова «Миру мир, союзу — да!»?
Да-с, Орел, а не Орленок, цукал дедушку с пеленок,
про Рейхсштадт не слышал никогда.
И совсем уже не диво, что Нахимов брал Мальдивы —
годовщину сотый год подряд
похмеляют побратимы: департамент Бас-Медина —
и губерния Герат!
Так среди трудов и славы мир добрался до халявы
по своей крутой и трудной исторической тропе —
наслаждаются природой даже малые народы:
немцы, ненцы, нганасаны, англичане и т.п.
В параллельном очень мило, ну а тут — не тут-то было;
кто же нас сподобил сдуру на такое, брат, житье?
Увидал бы, что ли, Шура, Вашу царскую натуру —
так и плюнул бы в нее!
Сторожевые Сиона
Привольно часовым Сиона:
час отстоял — и на покой.
В казарме весело и шумно,
и нет Сиона ни шиша.
А в этом смысл и честь Сиона —
что он туда не заходил,
и всем, кто отслужил по сроку,
дарует отпуск от себя!
А часовым Баала круто:
им ни прилечь, ни отдохнуть.
Им без восторгов о Баале
и пайки выхлебать нельзя.
И все-то, бедные, ярятся —
а ты попробуй не ярись,
когда всечасно зырит в душу
с небес внимательный Баал.
А вот лежит английский книжник,
который это сочинил,
и часто вдумчивый читатель
дивится выбору имен.
А впрочем, что за толк в названьях,
и нет нам доли в ярлыках!
Мы тута все номиналисты,
нам важен в авторе расклад
На выборы 1999-2000 гг.
Тедди Рузвельт однажды заметил
(а он мужик был другим не чета):
все мы бедные сукины дети —
нас нельзя не жалеть ни черта.
Я пойду дальше этого Тедди
и скажу вам за совесть и страх:
все мы бедные сукины дети —
но с удареньем на разных словах.
И различать привыкаем с пеленок,
словно датчик в печенках звенит,
кто тут бедный, а кто тут ребенок,
а кто тут сукин, уж пусть извинит.
Вон по центру ругаются матом
и выходит мужик на бросок:
это бедные рвутся к богатым,
чтоб отдать им последний кусок.
С-под копыт разлетается ветер,
пар идет из ушей и ноздрей;
а это прутся все сукины дети
голосовать за своих матерей.
Будет день, и спрошу я у Бога:
ну почему у костра Твоего
бедных много, детей тоже много,
а вот сукиных — больше всего?
* * *
Вползая в семидесятые, растворяясь в траве,
истлевшим тряпьем укутывая рану на голове,
выходя на добычу ночью, отлеживаясь днем…
Император капитулировал. Не будем о нем.
Островитяне, считая, что он — неизвестный дух,
оставляют ему бататы. Он ест, обсуждая вслух
мысль, заслуживающую внимания: вот это и есть она —
Сфера Совместного Процветания, за которую шла война.
С самого сорок пятого, весь свой пожизненный срок,
он воплощает истории параллельный поток,
закуклившийся универсум, нe тот и нe этот свет,
где есть Такэда и Мэйдзи, а линкора "Миссури" нет.
Ниппон, со ста миллионами людей его языка —
меньше песчинки, приставшей к траве у его виска.
Так, вариа или дубиа, сон, неудачный клон…
Хотите узнать, где истинный? Он. Это он — Ниппон.
На смерть Марка Аврелия
Ах, чума целует горячо, не дает подняться.
Не докончишь начатый урок, не добьешь войны…
А ведь он бы мог прожить еще десять или двадцать,
позабыв за этот долгий срок морячков жены.
Жжет, не согревая, зимний мор, стынет Виндобона.
За Рекою — черные леса, римские навек.
(Впрочем, весь тот век пойдет в костер вечной обороны,
чуть закроет дымные глаза этот человек.)
Встал Харон с лодчонкой на прикол, мирно ждет отбоя,
на Дунай тихонько пригребя от иных ручьев…
«Брат, зачем так рано ты ушел? Весело с тобою.
Что еще напишет про тебя это дурачье!
Словно рассыпающийся лед, трескается кожа.
Под рукой моей стоят полки, ходят корабли…
Мертвые не могут ничего? И живые — тоже,
но должны сражаться, мой Коммод, будто бы могли».
…Кто противостанет злой судьбе? Кто за нас ответит?
Травы повинуются косе, люди — одному.
«Бедные, — ты знаешь это, — все сукины мы дети», —
Тедди скажет ласково тебе, нисходя во тьму.
На «An Mariechen» Ходасевича
Ах Владя, Владя, бедный Владя,
ты, что «К Марусе» сочинил —
скажи, какого бога ради
ты это дело учинил?
Ты символист и знаешь: Трою
берет поэт, а не солдат;
слово становится судьбою —
и возвращается назад.
Так называемый хороший
(и вправду честный) человек,
засыпан белою порошей,
окончит свой недолгий век.
Под меланхоликом сутулым
он, не теряя головы,
возьмет Орел, увидит Тулу,
не доберется до Москвы!
И только спросит звезды злые,
вмерзая в снег (а также в лед),
как там живет его Мария?
А та уже и не живет!
Посредством бомбы слишком точной
освоив разом смерть и стыд,
она, разорванная в клочья,
над зимним городом парит.
Жизнь соблюла не все детали,
но шла навстречу, в чем могла:
когда б сосок ее сыскали,
под ним бы, верно, кровь была.
* * *
Не плачь по убитым — их сон
не тот, что прервется на плач.
Я слышал, не кончится он,
пока не протрубит Трубач.
Считай свои легкие дни,
не верь своей легкой судьбе.
Не плачь по убитым — они
не плакали бы по тебе.
* * *
Ты, при жизни награждающий
нас, не тронутых во зле;
волей неба управляющий
под землей и на земле,
повелитель воздаяния,
разучившийся карать, —
дай мне дар на расстоянии
силой злобы убивать.
Дай мне время, дай оружие,
дай лимит до облаков
(нет? — на тридцать, нет? — на дюжину,
нет? — хоть на десять голов).
А за то бери по случаю,
не добыть таких в раю —
душу старую, могучую,
неподменную мою.
Исцеление — недужному,
милость — бабам и рабам.
Мне — оружие. Оружие!
А кого — я знаю сам.
* * *
Я всю жизнь считал времянкой эти сроки и уроки —
тем, что вспомнится едва, — мол, тогда, во время оно, —
а всерьез, до конца, я готовился в пророки,
в лейтенанты лейб-гвардии блудницы Вавилона.
Нынче это все мертво, улыбается природа;
ничего не осталось считать в уме.
Я хотел быть солдатом большого похода
под началом Иванова или Мериме.
Под началом Сяо-вэня или Кайсара
(под началом Лёни — вернее всего)
я подверг бы, — прикидывай, — мечам и пожарам
мировое, — цитирую, — божество.
Ну, конечно, не само — живя вне сферы явлений,
мне оно и не чинило никакого вреда —
а его деловые, напористые тени,
на погибель отброшенные сюда.
А в мое-то время дел было ровно на копейку
(на хрен веру отменяй, а все прочее как есть),
тихий ангел продудел в либеральную жалейку,
и пошли к матерям разом жизнь моя и честь.
Я бы дело свое делал весело и чисто —
одногодкам в пример, неприятелю на страх, —
но поход отменен. Я и сдохну резервистом,
не учтенным в мифических подпольных штабах.
Я-то ждал, вот-вот начнется, — а уж близко до финала.
Я-то думал, мол, пролог — а это корпус основной.
Что ж, скидай свои манатки, расстилай одеяло
у порога дверей, оказавшихся стеной.
* * *
«Жизнь, алчущая хлеба, мгновенна и убога».
Да, я читал, спасибо… а все-таки красиво
стремительное Небо, не знающее Бога,
китайского пошиба, монгольского разлива.
Не бездна, а преграда, доспех, одежда… стены,
сработанные дивно из духов капитальных, —
летит горизонталью, закручиваясь сферой,
укутывая землю от бед трансцендентальных!
Всего-то край передний, всего-то слой защитный,
раскрашенный искусно в надежный темно-синий;
а там — звенят последним созвездий сталактиты
в своей четырехмерной разлаженной пустыне.
* * *
Гром барабанов в Юйгуань, металла слышен звон…
На третий ночи город стих — ни наших, ни машин,
и можно снова выходить, приняв его за мой,
пока серебряной тесьмой на черный крепдешин
прилег серебряный неон над улицей немой.
На километры вверх и вниз от местных чист пейзаж,
и если Бог захочет, так продлится до утра.
А свод небес дождем провис и просится в витраж
из паутины, темноты, слюды и серебра.
В заслуги города причти его ночную стать,
а та распавшаяся плоть — да кто ее считал!
Клянусь, и в свой последний день я буду вспоминать,
как хороши здесь снег и лед, и камни, и металл!
Летейским черным рукавом река на свой манер
бежит и рвется от себя — не выйдет, перестань…
И ты задумался на миг, откуда взял размер:
«Гром барабанов в Юйгуань»? Ну точно, в Юйгуань.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Александр Немировский: Ориенс. Цикл стихотворений.
Блестящее стихосложение, уникальный стиль, сложная сюжетная канва, тончайшая ритмическая вышивка. Это невозможно? Это Ориенс.
09.11.07 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|