Жанна Райгородская: Пятеро.
Можно ли написать рассказ о Любви, если писать о чем угодно - о проблеме "отцов и детей", о трудном детстве, о взаимном непонимании мужчин и женщин, о мире одиноких, о молодых саженцах, лелеемых работниками ботанического сада, об "афганском синдроме", о бытовом пьянстве, о бытовой же неестественной смерти, - кроме Любви?
Жанне Райгородской в рассказе "Пятеро" это удалось.
Рассказ, с точки зрения высокой литературы, не безупречен. В нем есть некоторые стилистические погрешности (скажем, разные персонажи столь настойчиво говорят схожим языком, что понятно - это язык самого автора, а тут уж недалеко и до осознания, что вся история - синтез личного авторского опыта и личных воззрений; не почетно для крупного мастера, но и не запрещено, и не постыдно), да и смысловые нестыковочки. Могут показаться спорными и взгляды главной - покойной - героини, высказанные устами непонятно откуда взявшегося в повествовании экстрасенса. Экстрасенс - лицо постороннее, притянутое к сюжету за волосы буквально, однако... Могу сослаться лишь на обсуждение с Жанной Райгородской ее рассказа еще до публикации: автор, на вопрос "Кто его слушает? Персонаж рассказа? Неизвестный герой?" - ответила: "Пусть экстрасенса слушает читатель!"
Вот этой доверительной интонацией, вот этим воззванием к читателю и самоценен рассказ "Пятеро". И потому, вернусь к началу краткой рецензии: Жанна Райгородская написала очень трогательный рассказ о Любви. Это чувство - отнюдь не "горизонталь", в которую периодически попадают - по горячему взаимному желанию! - герои "Пятерых". Хотя проблемы личных отношений мучают героев, на первый взгляд, сильнее, чем все прочие. Но чувство, которое ими движет - это поиск всепобеждающей Любови человека к человеку, которую проповедуют все религии. Страдания их - от того, что Любовь им найти не удается. На земле. Кое-кому - и выше... Почему? Не потому ли, что наши современники привыкли подменять любовь ее суррогатом (неважно, в постели, в семейной жизни, в паре "мать-дочь" ли) и забывать о ценности каждого конкретного человека?..
Если бы на Любви, как завещали пророки всех религий, стоял мир, было бы легче каждому из нас... И Янка, центральный персонаж "Пятерых", осталась бы жива.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Елена Сафронова
|
Пятеро
На допросе
Работница ботанического сада
Да. Это я нашла труп. Она лежала на песчаном бережку – вся мокрая и уже не живая.
Яна Васильевна, воспитатель моего Петьки. У меня ведь пятеро, а Петька-то младший. Зрение у него подкачало, пришлось отдать в интернат. На выходные забираю. А у Яны Васильевны никого не было, только мать старушка. Одна она у матери.
Я всегда как считала? Природа хочет ребёнка – пусть будет. А то повадились рожать по одному, без мужиков да с единственной целью – иметь прислугу на старости лет. Природа женщине дала запас любви на пятерых, шестерых… А тут один! Да мать его задавит своей любовью. Вот агроном наш, ботсадовский, Юра, тоже один у матери. Столичную сельхозакадемию кончил. И мать-то грамотная, учитель литературы… Нет, не там, где работала Яна Васильевна, а на другом конце города. Я-то Юру с Яной Васильевной сосватать пыталась, да без толку. Боится он баб. Зашугала матушка. Туда не ступи да сюда не плюнь. Давай, говорю, познакомлю. А Юра – что, мол, я буду с ней делать? Тридцать лет парню, пора бы уж догадаться!.. А матушка Юрина, как пронюхала, расшумелась – тварь, проститутка, женит по залёту… А что плохого? Да только не вышло. Год попусту хороводились. И вдруг – на тебе!.. Нелепая смерть… В двадцать-то лет, незрелая совсем девка… Стишок знаете? Сидит птичка на кусту, молится Христу, клюёт ягодки спеленьки, зреленьки, недозреленьки…
Что? Были ли у неё враги? Какое! Шпанята-первоклашки да Юрина мамашка. Она, мамашка-то Юрина, крутого характеру женщина. Но – убивать?! Да что вы!.. Я вообще не понимаю, как это возможно.
Есть у нас в ботсаду научный сотрудник, Тимур. Одно название, что ботаник. Летом рубаху скинет – мускулы играют, залюбуешься. Как-то Восьмого марта хлебнула я лишку, так он меня на седьмой этаж пёр, потому как лифт не работал. В журналы всё пишет на военные темы. Великую фразу однажды выдал: и как живому стрелять в живое, не наглотавшись идей, как опия…
Хотя… Стойте… Он же в Афгане воевал. И ещё… Ну, это уже из области сплетен… Поехал он в Афган и пропал. Сообщил матери, куда едет и два года ни слуху ни духу. Мать извелась, бедная. То ли в плену сынок, то ли вообще на свете нету. В рюмку заглядывать начала, да спьяну под машину и залетела. Тимур в пустую квартиру вернулся, хозяином полным стал.
Ой, да что это я… Человек погиб, а я сплетни про пьющих баб пересказываю. Хотя что делать. Жизнь такая пошла. Кто пьёт, кто бесится, и неизвестно, что лучше. К чему это я? Ах да.
Я как-то в городе Тимура Акутина видела. Идёт наш гуманист, на поводке боксёра ведёт тигрового. Вдруг ни с того ни с сего подскочил да как пнёт собаку под рёбра! Боксёр, нет бы цапнуть хозяина, пятится, ёжится да обрубки ушей прижимает. А ещё бойцовый пёс!..
Впрочем, не суди, да не судим будешь. Библиотекарю, к примеру, ярость природная не нужна, учителю или, скажем, хирургу не помешает, а военному и вовсе необходима. Ну да не всё Тимуру воевать, отдохнуть опять же надо, пользу стране принести, не автоматом, так лопатой. Дом не построил, сына не вырастил, пусть хоть деревьев больше посадит…
Кажется, Яна Васильевна последние дни на него поглядывала. Может, конечно, я лезу не в своё дело, однако проверьте Акутина.
Устами экстрасенса
Янка
Итак, я поехала в ботсад объясняться с Юрием. В тот день я так и не увидела его. Зато нашла Акутина.
Акутин сидел на поваленной сосне – голый до пояса, в чёрных, подвёрнутых, прошитых золотых строчкой джинсах и высоких шнурованных ботинках. Золотые волосы до плеч и короткая светлая бородка делали его похожим на былинного витязя, правда, слегка мультяшного, поскольку ни рослым, ни плечистым Акутин не был. Ну да говорят, в средневековье все были невысокие. Рядом, прислонённая к дубу, лежала испачканная в земле лопата.
И дуб, и мускулистый блондин, просиявший мне навстречу улыбкой в тридцать два зуба – всё казалось пришлым, не сибирским, почти нереальным.
Я дождалась своего Грея.
Чего захочет воин, вновь пришедший на землю в образе женщины? Правильно. Родить от воина. В студенчестве я слышала шутку «Педагог и офицер – лучший брак в СССР». На дискотеки к нам приходили курсанты. Но я хоронилась за спины подружек.
Матушка наставляла – сперва диплом, потом семья, да и танцевала я неважно. Мне нужен был воин, не связанный присягой, орёл, вихрь...
На допросе
Мать агронома Юрия
Эту прости Господи утонули? Есть Бог!..
Знала ли я её лично? А зачем? Гулящих я, что ли, не видела? Да в нашей школе, в девятой параллели, этих свистух на дюжину двенадцать.
Наше-то поколение иначе воспитано. Образ Татьяны, Наташа Ростова, фильм «Летят журавли»… И Юру я так же наставляла. Да если бы не эта развратница…
Что? Работала воспитателем? Да как такую вообще подпустили к детям!.. Они с Юрой знакомы-то были неделю, а он уже оставался у неё ночевать. Я вообще не понимаю, как можно до свадьбы!.. Мы с мужем в разводе, а какое это имеет значение? Вы не имеете права лезть в мою личную жизнь!..
Да и какое знакомство… я ж ни адреса, ни телефона её не знала. Юрка вертелся, как уж под вилами – ты, дескать, можешь её обидеть. Конечно, правда глаза колет. Помните Толстого, «Анну Каренину»? Оскорбить можно честного человека и честную женщину. Сказать же вору, что он вор, есть констатация факта.
Им, значит, можно меня доводить, а я и рта не раскрой?..
Я, к примеру, весь вечер дёргаюсь, где же мой путник-распутник. В полночь звонок, мол, не приду ночевать. «Ты где?» «На земном шаре!» И вешает трубку. Или эта телефон обрывает. «Здрасьте, – сюсюкает, – А Юрия Николаича можно?» Отчеканю: «Здесь такой не живёт!» – и дам отбой.
Обирала она его, как липку. Испокон веков во всех странах мира деньги хранила хозяйка дома. И Юра всю жизнь до копейки отдавал мне зарплату. А спутался с кем попало… Продукты начал таскать. Янке, говорил, зарплату задерживают, дома есть нечего. В еврейской-то семье?!.. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!.. Из ботсада к ней на дачу пару кустов – жасмин и орех-лещину – уволок исподтишка, как из-под мешка. Увольнения, что ли, добивался?.. Мою вазочку чешского хрусталя на день рождения этой своей унёс. А под конец и вовсе интригу закрутил.
Получил Юрка в четверг зарплату. Засундучила я её в тёмное место, от сына подальше. В пятницу утром – гляжу, котёнок возле серванта мяучит, дверцу когтит. А не сообразила, что чего и что куда…
Возвращаюсь под вечер… Сейчас, думаю, до магазина сбегаю, роскошный пятничный ужин сготовлю. Бежать недалеко, супермаркет через дорогу… Шиш да кукиш!.. Улетучились денежки вслед за вазочкой.
Назавтра объявляется блудный сын. Ты как их нанюхал, спрашиваю. А я их, отвечает, валерьянкой намазал. И рот до ушей.
Спасибо, хоть ребёнка ей не сделал. А то сценарий известный. Женит по залёту и в квартиру пролезет, как лисичка из сказочки. А меня куда? В богадельню? Дудки-с! Мой дом – моя крепость!..
Проклятые масоны!.. Государство разрушили, сына отняли, а теперь ещё и квартиру!..
Впрочем, на проезжем шляхе и трава не растёт. Как ей понести-то было, если гулящая…
Откуда такие слова беру? Классиков местных надо читать!.. А вы, молодые люди, кого читаете? Чейза, Пейза и Хейза? Оно и видно! Тот ещё навоз, хоть и дальний завоз…
Вот недавно опубликовали белогвардейца кавказской национальности. Ужас! Мальчик с отцом гуляет, у отца ружьё, а в небе орёл парит. Отец решил проверить, попадёт или нет. Попал, недоумок. И сынуля в папашу. Поймал тарантула, посадил на муравейник и наблюдает. Тарантулу кирдык, десятку муравьёв секир-башка…
Называется произведение «Вечер у Клэр». Открыла, думаю, там про Клэр, а там вместо Клэр тарантул на муравейнике.
Ну зачем, зачем, зачем убивать живое?!.. У орла, у муравья, у тарантула – у всех в мире своя задача.
Нет, правильно пишут наши писатели. Тому, кто работает на земле, в голову не придёт убивать зазря.
Чего? Кто мог убить Янку? Да кто угодно. Клиент, сутенёр… Ну не Юрка же!..
Устами экстрасенса
Янка
Впрочем... Я сама не очень хотела семьи. Я в дурке лечилась. Мать из меня все вечную женственность делала. При этом постоянно причитала, что я больная. Началось, пожалуй, ещё во младенчестве. У меня отсутствовали коленные рефлексы. Врачи решили – уж припугнуть мамочку, так припугнуть. Мол, если не будете делать массаж и гимнастику, ребёнок не будет ходить. Требуй идеала, получишь норму. А маменька, которой в своё время не позволили стать врачом, радостно кинулась этот идеал выполнять и перевыполнять. Я пошла и побежала, однако гиены в белых халатах не спешили оставить меня в покое. Бесплатные лабораторные крысы не так уж часто попадаются. Нормальные матери держат детей подальше от эскулапов.
Со временем появилось и другая причина для ссор. Отец мой был офицером. Подростком я начала грезить о воинах. И мать впала в тихую панику. Больной ребёнок мечтает отдаться в руки убийцы!.. Её идеал мужчины был другим. Богатенький Буратино или хозяйственный подкаблучник, желательно то и другое в одном флаконе.
Мать стала тактично намекать, чтобы я, больной ребёнок, выбросила воинов из головы.
Я автоматически переводила деликатные намёки на язык улицы. Не для тебя, урод, воины. Расплачивайся в койке с хозяином. Или с прислугой. Грубо, а что поделать. Такой уж я выросла.
Да и какая, к чёрту, женственность, когда вместо старшего брата-защитника затурканная мать-одиночка.
Постарайся понять, чем ты раздражаешь мальчиков, поучает мамаша. Наверное, хорошо учишься и этим кичишься? Тут я – губки бантиком, бровки домиком. Мам, а можно я математику с физикой запущу? Можно, кивает. Ты, главное, английский учи. Ну, я и запустила. Всё инглиш зубрила. И дозубрилась. Сначала по десять раз проверяла, закрыты ли двери, потушен ли свет. Потом начала забывать имена знакомых. Затем – прочту параграф учебника и ничего не помню. С утра – приступ веселья, иной раз прямо на уроке, вечером – приступы тоски, прямо убила бы себя. Даже матушка стала замечать, что со мною неладно. Пыталась поговорить со мной по-доброму – без толку. Столковалась с мужиком из научного мира, забрала меня с урока, сказала, что едем в зоопарк, а сама привезла в женское подростковое отделение.
Я три дня с ней не разговаривала. А мать… Засунула в кучу малолетних проституток и никакой проблемы в этом не видела. Зато с врачом, Виктором Петровичем – нормальный, кстати, мужик – у ней не заладилось. Только и разглядела, что варёные джинсы под белым халатом носит. А вот что энтузиаст, открыл в отделении восьмой, девятый, десятый класс, зазвал учителей, выбил деньги, а чтобы заманить девиц на уроки, пригласил парней из соседнего отделения – этого не заметила.
Кажется, я была единственной, кто ходил на уроки учиться. Видно, дошло, что пора выбираться из ямы. Прочие бегали в школу похихикать с парнями, обменяться записочками... Начали у меня выходить положительные оценки за восьмой класс. По английскому, правда, трояк. Но если бы не Виктор Петрович с его школой – не миновать бы второго года.
Он всё моё мировоззрение перевернул. Начиталась я перестроечных подростковых журналов и полагала, что человека, молодого и не очень, подстерегают четыре враждебных силы – предки, училки, менты и коновалы.
Врачей да маменьку я и сама не любила. Как раньше моленных детей дарили монастырям, так матушка прочно завещала меня белохалатникам.
В ней, сутуловатом подростке военной поры, придавили не только дар медика, но и талант художника. Вот она и решила вырастить красавицу, произведение искусства, блин. Вытащить из страны, выдать за миллионера... Пусть меня содержит супруг, а для души можно и медициной позаниматься. Но я не та женщина, которую будут содержать. В постели я делаю то, чего хочу сама, а за это ни копейки не платят.
Виктор и те учителя, которых он пригласил, без пустых разговоров, одним своим человеческим отношением разубедили меня. Достойные люди. Охота им было с нами возиться… Кто знает, может и на милицию, и на родителей больше наговаривают? Кто, как не эта полунищая четвёрка, худо-бедно тянет страну из дерьма?..
Виктор невольно дал мне понять, что взрослый может понять подростка, что мужчина способен быть целомудренным и что варёные джинсы это не грех. Но медицина меня не влекла, больше педагогика. Для медика человек это тело, которое должно в срок родиться, в срок обзавестись потомством и в срок помереть. А для меня человек это личность, душа… Может, потому, что во мне эту личность не очень-то видели.
Осенью мать уехала в колхоз со студентами. А на меня информатичка наехала - зачем ты, троечница тупая, вообще перешла в девятый, когда по тебе кулинарный техникум плачет. Я психанула, забрала документы и унесла в педучилище. Экзамены на четверки сдала.
Ну почему же в пед, стонет мать. Зачем тебе чужие дети?
У меня детства не было, цежу сквозь зубы.
Это у меня не было, взрывается мама. Война была. Ни одной куклы в глаза не видела.
Во-во, вторю я. Ты родила живую куклу и давай играть в больничку. Хватит. Пусть хоть у чужих детство будет.
А как же английский, вздыхает мать.
Да пошёл он в баню, отвечаю. Не всем же бабам ублажать иностранцев. Надо кому-то и русских детей учить.
За бутылкой после допроса
Агроном Юрий
Странно всё-таки – вроде бы, родители учат нас бескорыстно помогать людям, а когда мы начинаем это делать, у них истерика. Боятся, что ли, без опоры остаться?
Вот старики на молодёжь наезжают – как это неоперившиеся юнцы рыдают над сломанной веткой и равнодушны к смерти матери. Да потому, в натуре, что ветка никого не трогала! А я от своей матушки только и слышал – вытри нос, опять тройку приволок, когда начнёшь зарабатывать…
Может, я и Янку-то не смог тронуть из-за того, что мать с детства на уши приседала – образ Татьяны, Наташа Ростова, любовь – это высокое светлое чувство… Лежим, бывало, с Янкой в постели, она ласкает меня из последних сил, а я ей говорю: «А где же полёт души? Я не могу без любви!» Хотя… Лукавил, конечно. И по любви бы не смог. Матушкино воспитание, потом Семипалатинск меня добил.
Янка-то, честно говоря, всё другого во мне искала. Изнасилуй меня, говорит. Как на улице, что ли, спрашиваю? Нет, как в кино, отвечает. Покажи воина. Ты, блин, толстая, думаю про себя. Ты мне не нравишься физически. Порою и вслух прорывалось… А не фиг было невыполнимые задачи ставить! Я по доброму-то согласию не мог, какое там изнасилование…
Хотя разок в Москве видел я в троллейбусе девицу Янкиной комплекции. И так прижгло… Схватить бы, короче, думаю, утащить в парк Тимирязевской академии… Не схватил, не утащил. Даже не познакомился.
Да и зачем такому киселю, как я, вообще размножаться? Не смогу я защитить ни жену, ни детей ни от начальства, ни от шпаны… Может, происходи я из торгового народа, я бы проще смотрел… Но я происхожу из воинского. Такой уж я получился.
А с Тимирязевской академией худо вышло. Вырос у меня веер хвостов, да загремел я в армию, под тот самый Семипалатинск. Отслужил, восстановился в академии, а как мужчина кончился. Так и не попробовал ни разу.
Я вот что думаю. Если баба для мужика – предмет, он сможет её поиметь. А если человек – фигвам. Делать зло ближнему…
Как то есть – какое зло?! Это ведь либо ребёнок, либо аборт. Даже если всё обойдётся – кому она будет нужна, такая?..
Что ты несёшь? Как это женщина может хотеть того, что поломает ей жизнь, испортит, в натуре, здоровье?! Нет, я вижу, ты не очень умён и опытен… И то, что Янка с меня перекинулась на Акутина – это всё от её наивности.
Она же меня к сексопатологу затащить хотела. Я покивал для вида, знаю, что с бабами иначе нельзя, а утром, блин, пока Янка не проснулась, ноги в руки и деру. Янка за мной в ботсад и налетела на Акутина.
И всё же не могу избавиться от мысли, что именно я поломал ей жизнь. Не тронув – сломал. И образ Татьяны, и Наташа Ростова не помогли…
Устами экстрасенса
Янка
В группе у меня проблем не было, ученичество пролетело незаметно. И тут к порогу подступило распределение.
С утра велели подходить семейным. Я честно всё утро сидела дома, а когда явилась, все городские точки разобрали. Спасибо, подруга сосватала в интернат для слепых и слабовидящих – на первый класс воспитателем.
Не выходи на работу, говорит мать. Поступай в иняз или хоть в пед, на худой конец. Кому ты будешь нужна со средним образованием?
Интернату, скалюсь я. Хочу зарабатывать, надоело на мороженое клянчить.
И начались трудовые будни. На подъеме детки казённые полсотни скоммуниздили. Я подпёрла дверь спиной и заявила, что пока не объявятся деньги, никого из спальни не выпущу. Куда деваться... Сделали вид, что нашли. На другой день я повела детей осматривать интернатский двор. Группы в интернате небольшие – человечков по десять, однако зрение у всех по минус двенадцать. Но хоть и первоклашки, а всё равно форсят, очки надевать не желают, да ещё один тотально слепой и самый при том шебутной....
Увидела честная компания снаряды для старшаков – наклонные семиметровые лестницы, сваренные друг с другом.
«Яна Васильевна, можно мы немножко полазим?»
«Только не высоко!»
Ага...Не успела я глазом моргнуть, как покорили детки вершину, а незрячий Стас выше всех забрался. Мать, по её словам, умерла бы от разрыва сердца, а я ничего. Посидели, спускайтесь, пойдём дальше двор смотреть. Тише, осторожненько... Молодцы!
Ты понимаешь, кричит мать, что могло произойти? Это же верная тюрьма! Судьба такой, ухмыляюсь. В дурке я побывала, ещё бы тюрьму посмотреть....Мать беспокоило, что я тяжести на работе таскаю. Мужчин в коллективе мало, у детей сетчатка может отслоиться, вот педагоги и надрывались.
Скажи, что тебе нельзя, говорит маман. У тебя мышечная слабость. Ты нерожавшая. Пусть коллеги таскают, а ты не подходи. Они – здоровые лошади, ты – больной ребенок, они сели на тебя и поехали! Уймись, мамаша, отвечаю я. Без тебя разберемся.
Встретит мать, бывало, кого на улице и начинает изливать многострадальную душу. Одни знакомые не понимали её. Дочь не пьет, не колется, работает - чего ещё?
Другие вздыхали сочувственно. Почему, Кирочка, ты, её в Израиль не увезёшь? Там такие парни! А что ждёт её здесь?
А я упёрлась как мул - не поеду и всё! Надо было меня в детстве увозить, да трудно было, сейчас легко, да я выросла. Не хочу я бежать из страны, привыкла я к ней, да и детям помочь охота.
За бутылкой после допроса
Тимур Акутин
Ну вот! Поимел и уже по допросам таскают! Кто может перепихнуться, тот может и убить, и украсть, и изменить государю и отечеству... Вздор, куриная логика!
Нет, рано мы покончили с делением на касты. Истинный воин, кшатрий, не украл бы и кувшина пива... Что? Перечить мне будешь?! Если кто воровал, так межкастовые гибриды. Согрешил, к примеру, воин с маркитанткой... Чего ты опять не понял? Маркитантка это торговка при войске, не то что ежу, самой тупой ежихе понятно...
Что? За что я ненавижу баб, включая ежих? Ладно уж, расскажу.
Матушка моя, грубо выражаясь, мягко говоря, попивала. Приходишь из школы, она лежит, вся… Эх... Не хочу даже говорить, какая.
Конечно, понять можно всех. Расставшись с батяней, мать всю жизнь искала другого воина, а налетала на кухонных боксёров. Пила, чтобы им поменьше досталось. За обиды на мне отыгрывалась. Чуть что за ремень хваталась. Почему, дескать, брюки запачкал. Как-то наша кошка окотилась. Возвращаюсь из школы. Мать последнего котёнка топить несёт, котёнок пищит, а мать ему: «Веди себя прилично!». Ох и разобрало меня. Выхватил я котёнка, завернул в шарф, и – на другой конец города, к другу Самсону. У того кормящая кошка имелась. Да только не взяла чужого котёнка. Тоже ведь баба...
Сговорились мы, что я свою привезу, да пока ездил, котенок закоченел.
А Самсону я до сей поры благодарен. Мы с ним нашли друг друга, только я воин нападения, а он воин обороны. На самбо вместе ходили. Как-то, лет в пятнадцать, влипли в историю. Гуляли по набережной, напоролись на десяток гопников. Спина к спине встали и отмахались.
Но в военное училище ни я, ни он не пошли. Слишком оба любили свободу. Поступили на биофак. А там, в малиннике, Самсон развернулся. Одну добьётся, пятую, десятую...Говорят, кошка сверххищник. Садят её в подвал с мышами, там она всех передушить норовит. То же и Самсон. Видный был из себя парень – два метра ростом, мускулистый, русый, зеленоглазый...Почему «был»? Да нет, ничего трагического... Женился, полинял... Слушай дальше.
Начали преподы Самсона трясти. Ты что, остановиться не можешь? Найди в себе силы... Ну, Самсон и нашёл – веру православную, веру предков. Покрестился.
Деканат и вовсе на уши встал. Или снимай крест, или вон из института. А я как-то на комсомольском собрании высказался, мол, сами виноваты. За что боролись, на то и напоролись.
Вышибли обоих и отправились мы с лучшим другом в Афган. Про то, как воевали, в другой раз скажу, но вера Самсонова под пулями укрепилась. В такие зарубы попадали, что только на Бога и уповали.
Ну, что... Вернулись, восстановились на биофаке. Увидели, как жизнь изменилась, как страна в пропасть катится… Сам знаешь. Так порою и тянет тряхнуть стариной, припомнить боевой опыт, послужить родине… Может, наш час и настанет. Плесни ещё…
О чём бишь я?.. Самсон мой в церкви встретил девицу. Она, так же как и мы, желала возрождения России, но на свой бабий лад. Одного воина она уже преподнесла родине (был у неё парнишка лет пяти, а муженёк по пьяни замёрз в тайге), но хотела дарить ещё и ещё.
Купили они дом в частном секторе и зажили... ну, хоть не припеваючи, но терпимо. Собак разводили, щенками торговали. Одно худо – забыл Самсон забавы наши, без которых мужчина – и не мужчина вовсе.
Мы с друзьями срубили струг и решили обойти на нём вкруг Байкала. Услышала Вера, так аж затрясло её. Понять можно. Первый муж замёрз, второй, того гляди, утонет!.. И началось «Не сяду за стол с некрещёным!» Я терпел-терпел, дождался, что наследник в свою комнату ушёл, и выдал, что, дескать, Самсон взял тебя с ребёнком, так будь ты, зараза, поблагодарнее! Вера к Самсону. Расчирикалась. Неужели ты, Самсончик, допустишь... Гляжу, подымается из-за стола двухметровый Самсончик. Пойдём, выйдем. Пошли, вышли. Знаешь, говорит Самсон, ты Вере не нравишься. Давай ты пока приходить не будешь, а я на жену повлияю, будь спок. Я повернулся и пошёл. Ни да, ни нет не сказал.
Недельки через две иду мимо. Хозяев, судя по всему, дома не было. Зашёл во двор, а там Брунгильда, немецкая овчарка, ощенилась. Лает-заливается, но, слава Богу, на цепи сидит, и выводок весь при ней. Зато Отто, супруг, по двору прогуливается. Подошёл ко мне, лапы на плечи поставил и вежливо, шаг за шагом, выставил за ворота.
Формально меня выгнал кобель. Но надо же смотреть в корень!.. Шерше ля фам…
Возможно, я пристрастен. Но если человека чем-то обожгло, не жди от него объективности. Ладно бы тётки знали своё место, рожали воинов. Я вот Елену Петровну с работы на седьмой этаж транспортировал. Четырёх солдат государству подарила и одну ППЖ. Но Елена Петровна, слава Богу, не моя и указывать мне не пытается. А прочим спуску давать нельзя. Это как с врагом. Расслабишься – через пять минут самого на аркане потащат. Хватит, покомандовала родительница.
Остался я один на свете. Матушка умерла, когда я в Афгане был. Написал я ещё из Союза, куда меня направляют, и затих. Некогда было писать, уставал как пёс. Матушка спьяну под машину и угодила. И зачем только бабы пьют? Они ведь, как индейцы – не прошли отбор на устойчивость к алкоголю... А ночные клубы как взбесились – девушкам вход бесплатный, на входе рюмка текилы... Твари!... Поневоле помянешь добрым словом Самсонову Верку...
Впрочем, мне и одному неплохо. Квартира, машина, бабы осаждают, диссертацию пишу, опять же рассказики... А что ботаником работаю... Есть одна фишка. Австралийские аборигены считают, что после смерти человек превращается в дерево. Казалось бы, они мне никто. И веру-то, небось, жрецы придумали, чтоб поменьше деревья рубили. А вот легло на сердце. Убивал ведь я... Людей своего типа, воинов убивал...
И как посажу деревце, мнится мне, что воскресил я убитого, неважно, врага или друга...
А с Янкой-то совсем просто вышло. Познакомились в ботсаду, недельку друг другу поулыбались, потом я возьми да пригласи её в гости. Всё было, и кровь была. Ну, думаю, девочек мне только не хватало. Кое-как сбагрил домой. Провожать не пошёл. У меня железное правило – не провожать никого. Сказался больным.
Гляжу, назавтра опять в ботсаду дежурит. Глаза на мокром месте. Несёт несусветную чушь из серии «я к вам пришёл навеки поселиться». Опять я её пригласил, и опять всё было. А потом без церемоний домой отправил. Надо же, думаю, девчонке взрослеть. Выскочила, как обожжённая. Обиделась, блин. Нет, правильно писал Михаил Юрьевич. «Признаться, не люблю я женщин с характером. Их ли это дело?» Но одно несомненное достоинство у волевых тёток есть. Не топятся они по любому поводу. А у Янки, может, и не хватало на чердаке мебели, эрудиции там, интеллекта, общей культуры, но рохлей она не казалась. Есть в этом случае сюжетный поворот, которого я не знаю.
Понимаешь, я путник. Иду, вижу одно дерево. Иду дальше, вижу другое. Куда я приду, не знаю. Может быть, и в овраг. Но привязать себя к одному из деревьев для меня хуже смерти. На своей территории дольше двух-трёх часов я не потерплю никого.
Быстро мне тётки надоедают. Всегда ставил мужскую дружбу выше любви – и что получил?!.. Плесни янтарного…
Да по сравнению с тем, что я творил в Афгане, Янка это семечки.
Да брось ты!.. Никого я силой не брал, больно надо. Я человек скорее холодный, мне важна не столько койка, сколько победа. Не то… Губил, без помощи бросал. Здесь мнения расходятся. В «Ясе» Чингисхана написано – оставление без помощи хуже убийства. А кто-то посовременнее, имя забылось, изрёк – если солдат во время атаки кинулся перевязывать раненого товарища, это предатель. Вот мы и балансируем…
Мог ли я знать! Знал бы – головы бы не повернул. Может, и напали на неё… А кто велел по темноте шастать?!.. Кто велел засиживаться в гостях?!.. Каждый из нас – хозяин своей судьбы. Могла бы, в конце концов, расслабиться и наслаждаться. Не померла бы. Книжная была душа, ребёнок комнатный, хоть и любила побравировать крепким словцом… Но ведь читала же она про Печорина!.. Помнишь? «Я, как матрос, рождённый и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце… Трижды жизнь свою, даже честь поставлю на карту, но свободы своей не отдам…»
Что я должен был сделать? Собственную жизнь ей под ноги кинуть? Моя жизнь принадлежит ноосфере!..
Налей ещё, брат...
Устами экстрасенса
Янка
И вот Юрка сбежал без предупреждения. Я поехала за ним и нарвалась на Акутина.
Узнав, что я педагог, Акутин принялся громить систему образования. Раньше в школах били, так с благородной целью – выковать настоящих мужчин. А современные училки куста боятся. Залез парень на дерево – конец света. Не имеют права пороть, вот и стараются плюнуть пометче в душу. Стоит ли потом удивляться обилию маньяков.
Я не задавалась вопросом, что уцепилось за мой корабль – мостик дружбы или абордажный багор. Впервые я видела перед собой умного молодого мужчину. Говорят, у высоких интеллектуалов чудовищные заблуждения. Похоже, учителя обожгли его так же, как меня – белохалатники. Что ж, Тимур, я вытащу тебя из твоей пещеры, даже если придется прикинуться рабыней, стать на колени.... Знать бы, что стоя на коленях, никого ниоткуда не вытащишь.
Говорят, падать – так с доброго коня. Но если рухнешь с худого, а через девять дней полетишь с хорошего, поневоле решишь, что дело в тебе. Маменька мне с детства толмачила, что я сама виновата во всёх своих бедах. И при этом наставляла – делай добро. Но ведь очень для многих добрый человек – шестёрка, и обращение с ним будет соответственное. Подростки поддакивают гопникам, потому что боятся их. Взрослые лучше умеют притворяться, но холуйские черты у них остаются. Акутин, при всей его самовлюблённой жестокости, был не труслив.
Помнится, в эти девять дней дети мне стишок рассказали.
Как-то раз карась от скуки
Сочинял стихи о щуке.
Услыхала щука пенье…
Вот и всё стихотворенье.
Возможно, это было предупреждение свыше. Но я не прислушалась…
Разговорчики продолжались неделю, затем Акутин пригласил меня домой. Хорошо помню аквариумы с пираньями по стенкам и зимний сад на балконе. Разговор зашёл о Льве Толстом, потом об отце Сергие, затем о «Тёмных аллеях» Бунина... Дальше мы оказались в постели. Так тебе и надо, Юрчик, решила я.
В ответ на предложение проводить Акутин сказался больным. Ладно, думаю, хоть простыни постирает.
Возвращаюсь домой в одиннадцать.
- Ты где была?
- Женщиной становилась.
- Кто?
- Ботаник один, в Афгане воевал.
- А Юра?!
- Надоел он мне, заячья кровь.
- Ладно, иди спать. Утро вечера мудренее.
Утром матушка заводит старую песню. Вдруг ты, Яночка, забеременела? Даже если пока нет, надо всерьёз заняться своим здоровьичком, проверить почки, сердечко, хорошо бы в больничку лечь на обследование. Я сейчас звоню кому надо , они все устроят…
Ага, перевожу на язык улицы. Дочь, больная недотыкомка, посмела стать женщиной, да не с тем, кого маменька выбрала, а с опасным, повоевавшим типом. Вот маменька и решила показать уродке-доченьке её место. У таких людей ведь не поймёшь, где кончается доброта и начинается хитрость.
Пытаюсь сопротивляться, да где там. Тогда я хвать сумку и на улицу. В ботсад, к Акутину. Отработали смену, дошли до него, он трахнул меня и выгнал. И неизвестно, от чего больше удовольствия получил. Вышла я от него, глотая слёзы, и думаю – куда теперь. Вспомнила, недавно, девятого мая, мы, педагоги, рябину на коньяке дегустировали. Купила бутылку, двадцать пять градусов.
Жахнула полбутылки зараз, гляжу – уже темнеет и ноги почему-то подкашиваются. Пойду-ка, думаю, в интернат. Там и покушать найдётся, и с ребятишками пообщаюсь, отойду. В случае чего с сиротами в лагерь на всё лето поеду. До школы, правда, через мост идти придётся километра два, ну да ничего. Отсижусь в интернате, а там и мать одумается, и рыцарь мозгами пошевелит. Хлебнула из бутылки и вперёд. Чувствую – качаюсь.
Остановилась я, облокотилась о перила, смотрю вниз, в бездну. А по мосту компания, шатаясь, бредёт, подростки, три человека. Я ещё подумала – воины, не боятся по темноте шарашиться. Ага, воины… Шпана обыкновенная в поисках лёгкой добычи. Окружили, прижали к перилам, ножи достали, начали до меня доматываться, типа, давай. И таких накидали реплик… «Бульдожья рожа, жирная туша… Да ладно, брателло, была бы у ней эта самая человечья, а харя хоть овечья…»
А я ж с подростками давно не общалась, отвыкла. В умывалке интернатской порою возникали конфликты со старшаками, но воспитатель есть воспитатель, да и подростки там были хлебнувшие по самое не могу, пережившие не одну глазную операцию, знающие, что почём…
Возможно, стоило закрыть глаза и перетерпеть. А потом – опять в дурку? Семь лет назад мне просто хамили, и то психбольницей кончилось. А теперь?.. В подростковое уже не попаду, Виктора не увижу…
Достаточно я наунижалась за двадцать один год. Школа, бесконечные больницы, включая жёлтый дом, попытка вытащить Юру, потуги удержать Тимура… Лимит исчерпался.
Ладно! Выплыву!.. Здесь, кажется, мелко… Не выплыву – судьба такой. Кому я нужна, уродина. Мать обойдётся без куклы, врачи – без крысы лабораторной. Ни Тимуру, ни Юре я не нужна.
Говорят, когда агрессивной особи запрещают злиться на других, она ненавидит себя. Про таких, как я, сказано – им чужая головушка – полушка, да и своя шейка – копейка. Наливочка прибавила лихости. Не для того я полжизни читала Семёнову и Короткевича, чтобы прогибаться под шпану. Переоценила я свои силы. В любимых мною приключенческих книгах и фильмах герои сигали в воду с мостов и круч и выплывали благополучно. Но мне не удалось. Река не особо глубокая, но – удар о воду, течение, омут…
Досадно – тела нет, а тоска осталась. Хочу на землю, в новое тело. Когда же? КОГДА?
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Жанна Райгородская: Пятеро. Рассказ.
"Досадно - тела нет, а тоска осталась. Хочу на землю, в новое тело. Когда же? КОГДА?"
13.12.07 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|