Станислав Ленсу: Хроники Дорна.
Наткнулся случайно и словно глоток свежего воздуха. Размеренное, серьезное повествование, точные образы без лишних прилагательных, отличная стилизация. Ну и тема благодатная - врачебная практика - жизнь и смерть, Божье провидение и рука врача, как инструмент Бога или же как инструмент врача, взявшего на себя роль Бога, и т.д., Улицкая, вон, целый роман на этом накрутила. Особенно зацепили: "Святочная безделица" и "Рубеж". Немного разочаровала "Святочная безделица-2", зачем это здесь, практически вся глава посвящена расшифровке одноименной главы без циферки, читатель не тупой, сам должен додуматься, а так читаешь - как буд-то кухню писательскую всю тебе разложили... Зря, по-моему...
И да, стилизация эта и смешение времен очень необычную атмосферу рисуют, тем более, что в провинции грань между веками не так явна, и поверил я доктору нашему, который на санях, и вместе с ним "оказался в сугробе, зарывшись лицом в невесомый и пушистый снег".
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Андрей Белозеров
|
Хроники Дорна
Пояснение.
Некоторое время тому назад начал писать рассказы, объединив их одним героем. Доктор Дорн. Провинциальный врач. Со временем у героя появились фантазии, что он продолжает каким-то образом отношения с героями Чехова. В довершении, он слегка потерялся во времени: он и в позапрошлом веке, и в веке нынешнем.
Сочельник 2008
С некоторых пор полюбил дежурить в больнице в ночь на Новый год.
Иллюзия того, что эту невидимую финишную ленточку рвешь сам, а не в толпе и суете праздничного стола.
А может, чувствую себя нужным только в эту ночь, когда все, считая себя неуязвимыми от выпитого и от традиционного ожидания чуда, дразнят судьбу и слепо рискуют? Хотя, какое чудо может быть в нашем захолустье? Какая судьба?
А может нравится, сдав дежурство (сомнамбулически веселый сменщик, натянув халат, заваливается на диван), идти по пустым и стылым улицам, разглядывая еще тлеющие следы народного гуляния. Никого, ни музыки, ни смеха. Скрип промерзших деревьев и сухой, дробный шелест ветвей над головой. И веришь, что светлое, с тусклым, спрятавшимся за домами, солнцем утро, и есть Новый год. Чистый лист.
Знак леса
Прошлым вечером позвонил коллега, Михаил Львович. Звал помочь оперировать. Пожилой рабочий с соседней лесопильни промучался болями в животе более суток и, когда его привезли к нам в приемный покой, был уже совсем плох.
Михаил Львович, врач опытный. Наблюдать, как превосходно он оперирует, настоящее удовольствие для профессионала. Прошло лишь полчаса, как была обнажена брюшная полость, а капсула поджелудочной железы была рассечена несколькими разрезами, и налажен дренаж. Еще минута - другая, и больного сняли с операционного стола.
Но мастерство врача не всегда определяет исход лечения. Вот и в ту ночь, судьба бедняги, лежащего в центре белой ярко освещенной палаты, решалась явно не на Земле. Я внутренне молился, чтобы намерение перелить жидкость, которая вливалась в него литрами, было в согласии с представлениями Всевышнего о спасении несчастного.
Сбросив перчатки и освободившись от фартуков, мы с моим коллегой устроились неподалеку от кровати, чтобы наблюдать за состоянием оперированного.
- Судьба иногда делает любопытный поворот, - заметил Михаил Львович, - было время, я тратил много сил и душевной энергии на возрождение нашего леса.
Я был несколько озадачен: Михаил Львович, человек замкнутый, никогда до этого не ведший откровенных бесед. Леса и вправду богатейшие окружали раньше наш городок. Мой собеседник продолжал:
- Признаюсь честно, я всегда тяготился нашей профессией. Помните, в начале девяностых я даже оставил практику и занялся любимым делом?
Он подошел к пациенту. Присел, помял между пальцами пластик свисающей дренажной трубки, осмотрел оценивающе скопившуюся в стеклянной банке жидкость.
- В то время казалось, что я могу сберечь березовые и дубовые рощи, вернуть птиц и животных в леса, наполнить реки и разбудить в людях чувство благодарности матушке-природе.
Он снова устроился на круглом металлическом табурете.
- Я вложил свои скромные средства в это дело. Тогдашний лесник горячо откликнулся на мое предложение. Было прекрасно! Высадили несколько просек, очистили глухую безымянную, лесную речушку. Мы чертовски уставали! До обморока! Но именно тогда ко мне пришел душевный покой и радость.
Он улыбнулся своим воспоминаниям и продолжил:
- Потом лес стали растаскивать, вырубать гектарами. Лесник первым смекнул об опасности. Но я уговорил его остаться.
Михаил Львович замолчал. Мой товарищ был печален, и я только догадывался, коль грустны были его мысли.
- Во время операции вы посетовали, что нам мешали обширные спайки в брюшной полости. Помните?
Я кивнул, подивившись странному переходу от воспоминаний к хирургическим перипетиям, и заметил:
-Боюсь, как бы они не стали причиной осложнений.
Он тоже закивал и продолжил:
- У меня сожгли квартиру, а лесник получил заряд картечи в живот. Это было лет…десять назад. Меня с ожогами увезли в область, а он здесь едва Богу душу не отдал! Какой-то мальчишка, стажер сумел его прооперировать и тем самым спас ему жизнь. Честь и хвала! А вот сегодня довелось и мне руку приложить!
Михаил Львович прошелся по палате. В белой, застиранной хирургической паре, высокий и худой он был похож на птицу. Не припомню только на какую.
Лесник умер через два часа. Михаил Львович, постояв над ним, ушел в ординаторскую. Там он налил себе стакан коньяку и молча выпил. Потом налил еще, стекленея глазами, выпил и остался сидеть неподвижно.
Я написал эпикриз и отправил тело на ледник. Потом осмотрел женщину с затянувшимся приступом стенокардии и назначил ей морфию. В приемном покое зашил резаную рану и вернулся в ординаторскую. Я нашел Михаила Львовича в туалетной комнате: его тяжело рвало. Уложив его на диван, я дал горячего сладкого чаю и укутал одеялом.
Беседы дилетантов
Дежурство в этот раз оказалось спокойным. В больнице на праздники, как правило, тихо.
Вечером, включив телевизор, с любопытством посмотрел «Город грехов».
Любопытство было такого рода: что притягательного в таких фильмах (film noir)? Ну, со зрителем, понятно. Любопытно другое, почему Родригес, да и Тарантино, а вместе с ними весь американский народ с их «загадочной» голливудской душой регулярно обращаются к комиксам? Почему мы в отличие от французов, японцев и, говорят, германцев не следуем в своих предпочтениях за ними? Может, я ошибаюсь, и есть в нашем искусстве опыт комиксов, имеющий такой же оглушительный успех?
На удачу в тот вечер оказался у меня в собеседниках обиталец шестой палаты (разумеется, я не могу назвать его имени), некто Н.Н. Он живо откликнулся на предложение обсудить эту тему.
- Только не вспоминайте про лубок! – горячо заговорил Н.Н., предвосхищая мою простодушную догадку, - нет сегодня ни лубка, ни комиксов, ничего такого, что можно было бы назвать частью современной культуры! Так, кто-то, где-то пытается вольно или невольно следовать этой эстетике.
- Позвольте, какой эстетике? Существует эстетика комикса? – недоумевал я.
- Конечно! Тут я могу сослаться на мнение людей достойных и знающих, - с улыбкой превосходства и извинения моей неосведомленности, отвечал Н.Н., - для начала: никаких образов, но только типажи! Причем, изображаются они упрощенно и даже карикатурно. Зачем, спросите вы? Для быстрого их узнавания зрителем. Не личность, но типаж! Для примера вернемся все же к лубку. Кто в них является персонажами? Молодец-удалец, краса-девица, купчина, стражник, басурманин. Сюжеты тоже узнаваемые, простые, без рефлексии. Добро всегда побеждает зло. При этом побеждает героически или с помощью хитрости. Заметьте, не ума, но хитрости!
- Позвольте, - прервал я моего собеседника, - но ведь это – сказка! Иван-царевич, Василиса-Краса, Кащей Бессмертный, опять же – Иван-дурак…и то, что сказка не рисована, не означает разницы.
- У американцев нет сказок, как мы это понимаем, но есть комиксы, как полновесная часть американской культуры. Следовательно, - неожиданно заключил Н.Н., поднимая указательный палец - комикс и сказка суть вещи разные.
Мне оставалось молча удивиться странному силлогизму и довериться ученому мнению пациента из шестой палаты. В последующие полчаса я услышал много аргументированных и весьма интересных рассуждений. С удивлением узнал, что небезызвестные романы господина Б. Акунина скроены по лекалам комикса, что таким же образом нужно оценивать и последнее творение недавнего венецианского триумфатора, что весь пролеткульт и даже наглядные пособия о профилактике коклюша в поликлинике, все это - рудименты лубка.
- Есть здесь какое-то противоречие, - заметил я несмело, - почему же в таком случае книжные магазины не ломятся от разнообразных книжек-комиксов для детей и взрослых?
Н.Н. при этом вопросе странно возбудился и с жаром стал рассуждать о русском сознании, об архетипах и традициях русской литературы, и русского же читателя; о мастерах, растворяющих приемы комикса в сплаве своих изобразительных средств; о недоучках, не понимающих чистоты жанра, о закостенелой в своей интеллигентской рефлексии «кучки барчуков»…
Здесь я почел за лучшее прервать беседу и отправил Н.Н. в палату, впрыснув перед этим ему успокоительного, хотя у меня и вертелся на языке вопрос о телевизионных сериалах.
День незаметно угас, и наступила сумеречная пора. Пора сказок и полусна. Коридор больницы опустел и потемнел. Лишь дежурная сестра перешептывалась о чем-то с нянечкой, да лампа на ее столе светила, прикрывшись низким абажуром.
Вернувшись, я уселся за стол, вытащил из стопки книг первую попавшуюся и раскрыл ее наугад. Каково же было мое удивление, когда я прочел заголовок статьи - «Духовный смысл сказок».
«…сказки всегда юны и наивны, как дитя; и всегда древни и мудры, как прабабушка; - как спрашивающее дитя и как отвечающая старушка; оба – созерцающие младенцы.»
Закрыв книгу, я подумал: « Если у американцев нет сказок, значит ли это, что у них нет прабабушек?»
Я решительно встал из-за стола и вышел из кабинета. Мне непременно нужно было выпить валериановых капель!
Святочная безделица
В один из святочных дней я был приглашен на обед в дом к ***, известному терапевту, умнице и отличному товарищу. Все происходило очень традиционно: праздничный стол, незамысловатые розыгрыши, хмельные беседы. В начале застолья живо обсуждались случаи из практики, к середине и ближе к завершению обеда под сердитые взгляды экономки – темы общего свойства, почти философические.
- Вот вы думаете, - обратился ко мне Иван Романович, - если у господина студента было бы достаточно средств к существованию, если бы его матушка не написала ему жалостливого и одновременно провоцирующего письма, господин студент не убил бы старуху- процентщицу? - и он сощурил глаз, не столько от ехидства, сколько от выпитой водки.
– Неужели вы полагаете, что он изменился бы и стал благонамеренным буржуа? Смею вас уверить, друг мой, что ничего, ровным счетом ничего бы не изменилось! Потому что господином студентом двигали не обстоятельства, а его внутренний императив! Если угодно, врожденный мотив - властвовать! Преломившись чудовищным образом в его мозгу, мотив этот превратился в невероятное созерцание божьего света и человеков! Другими словами, каким он видел мир, так сообразно этому и вершил поступки свои! Даже «добрый Наполеон» - это власть! Власть делать добро и власть убивать, - все одного свойства! Уж коли, определено мотивом этим стяжать власть, то хорошего не жди! Так и будет индивидуум действовать от рождения и до конца дней! И раскаяние его – лишь продолжение этого стяжательства!…
- Позвольте, позвольте, … - вскричал я в возбуждении, пытаясь возразить, - что ж, если вас на прошлом дежурстве обнаружили в шкафу, так теперь ваш императив будет вас в шкаф все время заталкивать или, что хуже, в шифоньер? А воля личности, ее осознанный выбор?
В это время распахнулась дверь, и вошла женщина, несомненно, красивая. Красивая своей статной фигурой, поворотом головы и необычайной выразительности глазами. Волосы, убранные наверх, открывали восхитительную шею и мягкий овал лица. На ней была легкая шубка и наброшенный на плечи цветастый народный платок.
-Дружочек, - поднялся ей навстречу хозяин дома, - позволь рекомендовать тебе Евгения Сергеевича, мой друг и коллега, - и, повернувшись ко мне, - моя жена, Елена Андреевна.
Мы раскланялись. Елена Андреевна доброжелательно и с улыбкой, я же, смутившись ее обаяния, несколько принужденно. Тут же не мешкая, Иван Романович просил меня сопровождать Елену Андреевну на прогулке, поскольку сам, чувствуя недомогание, «чертов ревматизм!», оставался дома.
Мы шли по Проезжей улице. Мимо проносились хохочущие и разряженные парни и девицы, сияло солнце в синеве неба, чуть подтаявший снег пах арбузом, и я ощущал неожиданное волнение от близости красивой женщины, державшей меня за руку.
- Ах, оставьте, Евгений Сергеевич, - прервала Елена Андреевна мою неуклюжую попытку сказать комплимент, - вы умный, порядочный, искренний человек. Мы замечательно гуляем! Что ж вам еще нужно? Неужели мелкий пошленький флирт? – она дружески положила свою ладонь, одетую в вязанную зеленую рукавичку с белыми игольчатыми оленями, на мой рукав.
- Не обижайтесь, - она с удовольствием вдохнула морозный воздух, - я давно так не гуляла. После смерти моего первого мужа, да, не удивляйтесь, я уже была замужем, я редко так отдыхаю душой.
Она помолчала.
- Я вышла замуж, едва закончив консерваторию. Муж мой был много старше, известный литератор, профессор. Быть рядом с ним, служить ему и великому делу русской словесности я почитала за высшее счастье для себя. Я оставила музыку, перестала концертировать... Вы не поверите, Евгений Сергеевич, но я была счастлива!
Она задумалась,вспоминая.
– Александр Владимирович был болен и последние несколько лет практически не покидал постели. Я была ему всем: и сиделкой, и товарищем, и слушателем, и критиком. Последние его статьи я фактически дописывала сама.
Мы шли не спеша. Я сочувственно молчал. Историю ее второго замужества я знал от Ивана Романовича. Известный терапевт, уже немолодой, но энергичный он познакомился с ней в столице на концерте филармонического оркестра. Очаровательная, жизнерадостная «она покорила мое одинокое сердце!» растроганно рассказывал мне Иван Романович.
- Я уехала из столицы, было тяжело. – Елена Андреевна вздохнула, - но, видно, у меня судьба такая – быть рядом с людьми замечательными, неординарными. Иван Романович так нуждается в моей поддержке, советах. Его болезнь…это испытание для нас обоих, но мы его преодолеем! – она лучисто улыбнулась.
Неожиданно в толпе мелькнуло знакомое лицо - «Михаил Львович!». Он подошел. «Вы не знакомы?» - «Нет, но безмерно рад возможности…» Странная улыбка Елены Андреевны, когда он представился. Прогулка, уже втроем, продолжилась, но я заметил, как мой товарищ изредка бросает на мою спутницу восхищенные взгляды. К своему удивлению, я вынужден был признать, что мне это было досадно.
Мы воротились в дом. Ивана Романовича нигде не было. «Вероятно, отдыхает», - проговорила негромко Елена Андреевна, сбрасывая шубку мне на руки, и приложила палец к губам. Она пригласила нас с Михаилом Львовичем пройти в гостиную, сама же ушла переодеться к ужину, рассеянно, как мне показалось, взглянув на моего товарища. От этого взгляда тот вдруг заулыбался и энергичным шагом прошел в гостиную. Задержавшись в прихожей, я осторожно отвернул полу пальто и достал маленький букет оранжерейных цветов, незаметно купленных во время прогулки. Я притворил дверь гостиной. Кровь застучала у меня в голове - ведь нехорошо! Жена моего старшего товарища! Но это лишь безобидный знак восхищения, - уговаривал я себя, - никто не узнает о том, почему бешено колотится мое сердце! Я перевел дыхание и направился к двери, за которой скрылась Елена, сжав хрупкий букетик в руке.
И в это время странное чувство заставило меня остановиться. Внезапно мне показалось, что такое уже случалось. Со мной или с кем-то другим, но определенно я видел или читал об этом. Мужчина входит с букетом. Боже мой, я ли это? Я представил себя, как вхожу в эту дверь и застаю Михаила Львовича, держащего в объятьях Елену…
Я провел ладонью по лицу. Потом отошел от двери и поискал глазами, куда положить букет. Бросив его на подоконник, я развернулся и толкнул дверь гостиной.
Елена и Михаил Львович отпрянули друг от друга, разжав объятия. Я в замешательстве остановился в дверях. Странный шум раздался со стороны громоздкого шкафа, возвышавшегося в углу гостиной. Звук внезапно оборвался, одна из створок шкафа распахнулась, и оттуда буквально вывалился почтенный Иван Романович. Пригладив всклокоченные волосы и одернув домашнюю бархатную куртку, он обратился ко мне и Михаилу Львовичу:
- Господа, не откажитесь отужинать с нами!
Этим же вечером, забравшись в глубокое, «английское» кресло с "крыльями", и вытянув ноги поближе к изразцам жаркой печи, я листал книгу некоего доктора Генри Мюррея “Explorations in Personality”, написанную лет через пятьдесят. Листал и задавался вопросом, какой же механизм скрывается за навязчивостью поступков Ивана Романовича, самоотверженным упорством красавицы Елены? Ответ мне не давался и, в конце концов, я прибег к древнейшему в нашей профессии способу поиска ответа. И остался этим способом вполне доволен. В тот вечер это был арманьяк.
Святочная безделица -II
Горела лампа под зеленым абажуром, стыл чай, маятник настенных часов мерно отмахивал время субботнего вечера. На столе лежала книга. «Внутренний мотив… обратимся к доктору McLellend. «Мотив – бессознательное желание, потребность добиться какой-то цели…и не столько цели, сколько СОСТОЯНИЯ достижения цели». Выделим здесь «бессознательное» и «состояние». Поищем примеры, которые помогут нам понять мысль доктора.
Пример первый. Человеку мало быть
с кем-то знакомым, быть в постоянном общении с людьми и окружать себя взаимоотношениями. Ему важно состояние комфортности этих отношений. Случись недомолвка, разлад с кем-то из них, и человек ночами не спит, мается, мучается до тех пор, пока не восстановит прежних отношений. Пока не восстановит внутренний комфорт, прежнее СОСТОЯНИЕ.
Пример второй. Некто, имярек тратит время, усилия , деньги на подготовку восхождения на Эльбрус, рискуя, преодолевая опасности, и достигает вершины. В момент, когда он, стоя выше облаков, обозревает горы, дальние долины и, ему кажется, планету всю, для него важно это состояние. Оно притягательнее всех материальных благ мира!
Пример третий. Пренебрегая дарами цивилизации, человек проводит свою жизнь среди трущоб, болезней, нищеты с одним лишь стремлением, помогать страждущим, неся им просвещение, исцеляя их от болезней тела и духа, борясь с социальными язвами и взывая к милосердию Создателя!
Каждый из этих трех влеком к цели мощным внутренним импульсом. Этот внутренний императив определяет их мысли, их оценку окружающего и происходящих событий и, наконец, определяет их поведение!»
Я захлопнул книжечку, на титульном листе которой было напечатано «Комментарии к теории Дэвида МакЛеланда о трех социальных мотивах под редакцией приват-доцента Б. Х. Виаристова», и задумался. Выходит, нечто бессознательное и определяет наши поступки. Поступки, как следствие нашего мотива? Любопытно…Вот если, к примеру, Елена Андреевна в той прошлой истории, в загородном доме дяди Вани, была замужем за Серебряковым, а потом влюбилась в Астрова, то, что же ею двигало? Любовь, влюбленность, внезапный импульс или некий коварный императив, сидящий в ней, как и в каждом из нас? Насколько нелепо ее поведение в святочный день, и отчего она по смерти мужа вышла замуж не за Астрова, а вновь за старика? Любопытно! Надо бы разобраться. Я продолжил чтение.
«И дал Господь первому мотиву имя “Affiliation” (Всевышний творил в тот день язык британцев, подбирая пропорции германского и французского, смешивая с кельтским). Взглянул на него и порадовался имени его и велел племенам людей, что на севере, быть от сего дня …»
Смутившись прочитанным, я, немало удивившись, взглянул на книжку, что держал в руках. Обложка была оклеена плотной бумагой с муаровым, коричневым рисунком. Однако ж, названия книги я не увидел, и лишь приглядевшись, сумел прочесть на потрепанном матерчатом корешке издания осыпавшееся и потускневшее золотое тиснение - «Заветные ветхи. Сборник ненайденных апокрифов в переложении для детей младшего школьного возраста». Я продолжил чтение.
« Взглянул на него и порадовался имени его и велел одним племенам людей, что на севере, расселятся по всей земле и от сего дня возжелать и стремления свои и поступки свои подчинять единственно дружеским и сердцу теплым отношениям с другими. И не засыпать и не просыпаться без побуждения к радости жизни среди людей, к стремлению принадлежать к кругу избранных соплеменников или касте странствующих паломников или какой ещё отмеченной помыслом божьим и почитаемой соплеменниками…»
В этом месте бумага, желтая от времени, была покрыта словно старческим “nevus” коричневым пятном. Чуть ниже буквы вновь появлялись, но уже с середины абзаца:«…и увидел ОН, что это хорошо. И дал Он имя третьему мотиву “Power” и сказал племенам, что жили на западе…»
Я поднялся и в волнении стал ходить по кабинету. Елена Андреевна, Елена Андреевна. Неспроста она дважды выходит замуж за стариков, неспроста! Но что общего между ними кроме возраста? «…я увлеклась им как учеными и известным человеком. Любовь…мне казалось тогда, что она настоящая.» - это она о Серебрякове. «…у меня судьба такая – быть рядом с людьми замечательными, неординарными.», - рассказывала она о замужестве с Иваном Романовичем. И тот и другой - люди известные, имеющие заметное положение в обществе, а в профессиональной среде и определенную популярность, почти славу. Так-так…Стремление к «известности», славе мужа и есть внутренний императив Елены Андреевны? Но зачем? Затем, чтоб стать причастной к этой известности и славе. Быть ПРИЧАСТНОЙ!..О себе-то она говорит как о фигуре «эпизодической», и понятно ее стремление компенсировать свою заурядность …Да-да! История с Астровым свидетельствует то же! В разговоре с Соней она выделяет в Астрове, как привлекательные, исключительно черты таланта: «Милая моя, пойми, это талант!...Такие люди редки, их нужно любить…». Её отношения с Астровым могут быть чем угодно, но только не изменой своему внутреннему императиву, быть ПРИЧАСТНОЙ! Причастной к незаурядности, таланту, известности!
Я улыбнулся и подмигнул своему отражению в окне. Быть причастной… этот американец непременно узрел бы в Елене Андреевне мотив “Affiliation”. Любопытно.
Горела лампа под зеленым абажуром, стыл чай, чуть торопясь, протенькали часы в полумраке. На столе в круге света лежала раскрытая книга. Я не удивился, увидев, что с книгой произошла очередная метаморфоза. На это раз это оказался неизвестный мне роман «Бессмертие» в мягкой цветной обложке. В полной уверенности, что книга вновь несет что-то удивительное, я наугад открыл страницу. С первой же строки увлекшись, я не заметил, что читаю стоя. Вернувшись в кресло, я дочитал любопытную и, в какой-то мере поучительную, историю отношений Гёте и Беттины Брентано. Потом, сняв очки, в задумчивости пощелкал выключателем лампы. Да, снова книга вела меня по пути понимания скрытого для привычного взгляда. Рассказанная история странным образом подтверждала слова МакЛеланда и догадку об Елене Андреевне. «То была не любовь…то было бессмертие».
А что, если «примерить этот же кафтан» на запальчивую реплику Ивана Романовича? Что он там говорил про Родиона Раскольникова?
Рубеж
Странно устроена наша мыслительная деятельность. В особенности то, что принято называть внутренним монологом: сразу несколько тем, параллельных или прерывающихся увлекают нас и будоражат воображение. Мысленные образы и логические заключения переплетаются, но не смешиваются, бегут, обгоняя друг друга, и существуют сами по себе и благополучно уживаются в одно и тоже время, в один и тот же миг в одной голове. В такой вот, как курчавая голова моего возницы,степенного, немолодого, уже за тридцать, мужичка. Он разговаривал большей частью прибаутками, вроде «аптека не прибавит века» или «расходы подытожить - душу растревожить» и при этом покрикивал на пегую свою кобылку, чтобы та бежала ровнее и не вывернула бы ненароком наши санки из заледенелой колеи и не обрушила в снежные наметы поверх устоявшихся твердых сугробов. Успевал он при этом напевать тихим приятным баритоном незатейливый извозчичий плач.
От станции до местной больницы путь оказался короток, и вот я, уже переодевшись, помыв и обработав руки, вхожу в операционную залу.
В центре, в ворохе простыней лежит кто-то. Ни лица, ни тела не видно. Я лишь знаю, что женщине 26 лет, поденщица из городка, имеющая четырех детей. И вот, пятый может свести ее в могилу, родившись так, что пришлось местным эскулапу и акушерке перелить уже не один литр крови, поскольку кровь хоть и «не водица», а все ж вытекала из несчастной и вытекала.
Участие в тянувшейся уже не первый час операции не сулило мне ничего хорошего. Нарушенная топография брюшной полости, нарушенный внутренний баланс жизненных сил, удерживающих бесконечной сложности элементы и жидкости в едином целом.
В тазу среди грязных тампонов лежала бесформенным комом увядшая мышца, пристанище эмбрионов, а на ее месте в брюшной полости - множество сочащихся красной влагой точек. И где-то там затаился прохудившийся сосуд.
Все же, каким уязвимым сделал Господь человека! Врачуя плоть, спасая телесную оболочку, касаемся ли мы воли Создателя?
Я погрузил правую руку в рану. Стальные зеркала, как ни старались уставшие мои коллеги помочь, не могли мне открыть необходимый обзор, и я действовал «вслепую». По еле уловимой мягкой пульсации определил крупный сосуд…
Прошлым месяцем навестил я старинный храм, что стоит верстах в тридцати от города среди заснеженной равнины вдали от наших лесов. На восстановлении купольной росписи трудился мой давнишний товарищ, реставратор А. Мне, человеку верующему, но не религиозному, доставляло удовольствие, приезжая в храм, наблюдать, как из-под строительных наслоений, открывалась лазурь устремленного ввысь небосвода. Роспись удивительным образом раздвигала и преодолевала материальную оболочку купола.
- Друг мой, - обращался ко мне А., - вы знаете, что общего в нашем с вами труде? Вот взгляните, – демонстрировал он мне мною же подаренный скальпель, которым А. сантиметр за сантиметром снимал с фресок позднейшие наслоения, - у нас с вами схожий инструмент. Но главное, - он проворно спустился с «лесов», - у нас с вами схожая задача. Преодолеть хаос и распад и выявить меркнущий образ!
Он наблюдал за мной, щуря хитрые голубые глаза и пряча улыбку в седеющей бороде.
Я помню, подивился такому сравнению, но теперь мысль эта поразила меня верностью и ясностью понимания сути вещей. «Преодолеть хаос и выявить меркнущий образ!»
Хаос, хаос…действительно хаос, который невозможно охватить ни глазами, ни воображением. Фрагменты информации, струящейся через кончики моих пальцев, складываю в нечто еще не целое, лишь приобретающее очертание целого. Аорта, подвздошные ветви, мыс крестца и обрывающаяся книзу яма малого таза…Разрозненные элементы, однажды созданные в скрытой для нас взаимосвязи и гармонии. И мы пытаемся, нет, не воссоздать, но приблизиться к великому замыслу. Но как мы рискуем! Одно неуклюжее движение, неверный взгляд, и хаос поглотит тело, и «меркнущий образ», душа, «дыхание Бога», покинет ненадежный кров. И - нет человека. «Распад и хаос, хаос и распад»…
Мой товарищ продолжил свои рассуждения:
- Когда-то живописец, трудившийся над росписью купола, сделал последний удар кистью, и в этот момент образ, живший до этого только в его воображении, воплотился из небытия и зажил своей жизнью.
Приятель мой помолчал, перебирая на столе инструменты.
- Что нам мешает жить от рождения тем светлым, чем одарил нас Создатель? Посмотрите, мой друг, - он показал наверх, там, где центральная часть купола была темна, и тени от неровностей искажали перспективу, делая свод плоским.
- Там, под несколькими слоями краски и штукатурки образ стал хрупким и уязвимым…местами утрачен…навсегда…
Неожиданно мимо пальцев и набухшей марли выстрелила алая струя, с легким шлепающим звуком ударила меня в грудь и расплылась на халате неровным пятном. Пальцы, опережая мысль, мгновенно прижали верткую змею сосуда. Другою рукою я проник к месту, где аорта распадается надвое и, скользнув по правой ветви, дошел до следующей развилки. Задача состояла в том, чтобы, пережав сосуд, остановить кровотечение. Однако был риск: приходилось делать это «вслепую», на ощупь, и надеяться, что в нарушенной топографии органов я не надорву уязвимые, тонкие стенки кровеносных сосудов…
«Зачем вы, девушки, красивых любите?» - циники и весельчаки студиозусы-медики переделали мелодраматическую песенку на свой лад.
«Вас ждут впоследствии одни страдания,
Вовек не выплакать девичьих слез!
У вас плаценты будет предлежание,
Отит, мастит, нефрит и токсикоз»
Мы распевали ее за хмельным застольем самонадеянные и наглые, еще не ведая ни о будущих потерях, ни о ждущих нас сомнениях и разочарованиях.
«Зачем вы, девушки, красивых любите?» Затем…чтобы в операционных лежать и истекать кровью. Почему в песню не вставили еще и ДВС синдром? Наверное, потому что не рифмуется, потому что «диссеминированное внутрисосудистое свертывание» не рифмуется со словом «страдания». Кровь просто не останавливается, а вытекает по каплям, литрами,…а ее всего-то, литра четыре в этом маленьком тельце
Я отошел от стола и присел на табурет. Сосуд перевязан, живот зашит. Сбоку, из надреза на животе выведена и спускается вниз под стол трубка-дренаж. Красная влага, словно конденсат, незаметно собирается на прозрачных стенках пластика, набухает каплей на конце трубки и срывается вниз. Сколько их? Двадцать капель в минуту…или девятнадцать? От количества зависит, как быстро умрет на столе лежащая женщина. Только от меня уже ничего не зависит. «Человеку не дано знать день своей смерти, и это еще одно доказательство существования Бога»…Двадцать семь капель,…что там сейчас происходит, кто знает об исходе? Кто определяет исход?.. двадцать шесть капель…или двадцать семь? «Зачем вы, девушки?..» Кровь уже нельзя переливать, только плазму и только по чуть-чуть...если «по чуть-чуть», то может и вовсе не нужно? Двадцать шесть…
В такие минуты, минуты бессилия и безысходности меня посещала мысль о существовании рубежей человеческой жизни, граней, изломов его существа, когда обнажается присутствие «человека-бога и человека-зверя», духовного и телесного. Рубежей, перед которыми бессильны любые ухищрения человеческой мысли, где тайной скрыт механизм выздоровления или смерти.
Двадцать пять капель,…нет, показалось,…акушерка радостно блеснула глазами… двадцать капель, двадцать!…за окном уже ночь и фонарь, как яичный желток, на черной сковороде неба…пятнадцать капель…ну, все! Пойду переодеваться…десять…
На обратном пути подвыпивший возница вывернул санки из наезженной колеи, и я мгновенно оказался в сугробе, зарывшись лицом в невесомый и пушистый снег.
Весна, как сезонное обострение
«За ельником, что темнел на краю поля, хлопнули два выстрела. Звук был глухой, словно по тазу, заполненному до середины булькающей кашей варенья, дважды ударили деревянной палкой.
От стылой земли раскинувшегося поля тянуло острым запахом перегнившей травы. Кое-где среди пашни серыми лепешками ещё лежал снег.
Вместе с порывом ветра откуда-то из-за холма налетел тонкий с горечью запах горящих ольховых поленьев и сизыми, едва различимыми нитями пронесся над скошенным полем.
Короткие, выбеленные за зиму останки стеблей, обрубленных осенней жатвой, дрогнули, и фантомная волна минувшего лета с колышущимися тяжелыми колосьями под грозовым небом прокатилась по полю.
Ветер влетел в прозрачную березовую рощу, заметался среди стволов и через минуту-другую иссяк, рябью скользнув напоследок по стоячей луже. Сугробы вокруг уже осели и округлились старыми грибами. Под затвердевшей коркой нечистого льда снег слоился и таял, таял с упорством самоубийцы. Освобождающаяся земля показала край колеи и вылезший наружу скользкий округлый корень. Дорога, едва угадываемая под снегом, скользила и пересекала рощу наискосок, распадаясь временами на тропинки.
Летом тропинки эти холодили босые ступни и то стелились и торопились вперед, то вдруг мешкали, огибая приземистый пенек, то вовсе пропадали в песке дороги или в высокой траве обочины.
Неожиданно среди деревьев мелькнула девичья фигура, и вот рядом - круглое смеющееся лицо с васильковыми глазами, с легким вьющимся пушком у края волос на хрупкой шее и с обнаженными до плеч загорелыми руками.
- Поля! Полина! – кричу я, и дыхание перехватывает, и ладони предательски увлажняются. Полина, соседская девчонка-подросток, силуэт, мелькнувший в вечернем окне дома за высоким забором, размытая белая тень девичьего тела в сумраке комнаты, быстрые и жадные взгляды при мгновенных встречах, и как выстрелы, два коротких дыхания навстречу «ах-ах!», и - только удаляющаяся фигурка в выцветшем сарафане.
- Полина! – снова кричу, но ее тень раздробилась в колеблющейся ряби солнца и теней, и - лишь тропинка позади и впереди меня.
Я поворачиваюсь к Тебе, и мы какое-то время идем молча. Я чувствую запах твоих волос, твоей кожи, - запах молока, запах младенчества. Истома после нашей близости наполняет меня легкостью и пустотой. Я скольжу взглядом по тебе, замечая изгиб шеи, поворот головы, россыпь веснушек на твоей груди, и снова, как сегодня утром, желание заливает меня жаркой волной.
На краю рощи появляется женщина, идущая нам навстречу. Я не вижу ее лица, лишь силуэт в льющемся сверху потоке света. Острые плечи, стремительный шаг, копна тяжелых волос цвета старого золота и белизна зубов улыбающегося рта. И снова, как выстрелы, два коротких дыхания навстречу друг другу : «ах-ах!»
- Мама…- шепчу я, - мама! – кричу вослед исчезающему силуэту. Женщина, выходя из рощи, оборачивается, и свет, падающий сверху гигантским веером, вплетаясь, растворяет ее черты, оставляя только свет.
Я снова поворачиваюсь к Тебе, и мы идем молча. Ты держишь мою детскую ладонь, я еле поспеваю за твоим шагом, быстро перебирая босыми ногами и перепрыгивая через вылезшие поперек тропинки корни деревьев. Мы спешим. Налетевший ветер колыхнул уходящее за горизонт море колосьев, и оно зашевелилось, тяжело ворочая темно-зеленый вал, выворачивая под нависшее грозовое небо белесую изнанку...»
«Вздор! Все вздор!» Я с досадой прихлопнул страницы статьи, не дочитав ее до конца. Потом снова со сдерживаемым неудовольствием взглянул на заголовок: « Нарушения восприятия при межполовом влечении в период сезонного обострения шизофрении».
Вздор! Недопустимое описание клинического случая! Литературщина какая - то! Ох уж эти мне провинциальные эскулапы!
Я встал, разминая ноги. Земля и потемневшая, слипшаяся прошлогодняя листва пружинили под ногами. Сунув статью в карман куртки, я вышел из редкого дубового вперемежку с ясенем леска на опушку. Здесь еще лежал снег, разрытый каким-то зверем, и тянуло холодом. По краю опушки лес редел и выходил к заснеженному простору под низким и пасмурным небом. За ельником, что темнел на краю поля, хлопнули два выстрела. Звук был глухой, словно…
- Доктор, не боитесь простудиться? – раздалось за моей спиной. Я обернулся. В шагах десяти от меня стоял улыбающийся, розовощекий Курлытин Тимофей Аскольдович, местный землевладелец. Мы поздоровались. Он радостно и с силой тряхнул мою руку, так что моя широкополая шляпа съехала мне на глаза. После нескольких малозначащих фраз Курлытин пригласил к себе отобедать и «по скуке пасмурного дня» развлечься разговорами за рюмочкой хереса. Мы погрузились в дрожки, стоявшие тут же в балке, и отправились. По дороге Тимофей Аскольдович, поминутно поддергивая кожаные вожжи, поведал мне, что в гостях у него вот уж неделю проживает дальняя родственница, которая по окончании университета и, обуреваемая высокими идеалами, решила всю себя посвятить служению в сельской местности. Я в душе посочувствовал ему, поскольку по себе знаю, как невыносимо унылы и скучны, бывают восторженные барышни.
Большой, сложенный из массивных бревен дом с множеством комнат, переходов, антресолей, лестниц и лесенок изнутри был похож на внутрикрепостное поселение времен феодальной Руси с коридорами-улицами, закоулками комнат и чуланов и крепостными рвами темных лестниц в подклети.
Пройдя сени, мы вышли в большую натопленную залу, где нас встретила экономка, молодая и улыбчивая ингерманландка, и с поклоном поднесла на круглом подносе две рюмки холодной водки.
Барышню эту я лечил прошлым летом и довольно успешно, чем навлек на себя ее неизбывный и благодарный интерес, граничащий с обожанием. Я ответил принужденной улыбкой, выпил второпях свою рюмку и прошел поскорее в залу.
Стол был уже накрыт на три персоны. Вокруг него хлопотали и сновали домочадцы и, как я заметил, все исключительно женского полу. За их беготней я не заметил, как появилась молодая женщина в темном, закрытом под горло платье. Нас познакомили.
-Полина – широко шагнув мне навстречу и решительно протягивая руку, сказала женщина. Она так же, как и ее родственник, с силой тряхнула мою руку. По счастью шляпу я успел снять еще в сенях.
На вид ей было лет 25, лицо ничем не примечательное, если бы не глаза. Она смотрела прямо, и в них читалась доброта, внимание и нечто такое, что я, чуть было, не принял за симпатию и не отнес её на свой счет. Но, нет! Просто – добрая и отзывчивая девушка. Возможно, я поторопился, окрестив ее «восторженной и скучной». Наверняка ошибался! «Все-таки я бываю непозволительно скор на оценки!» - отругал я себя.
В этот момент хозяин позвал к столу.
После первой перемены я поинтересовался, чем Полина («простите, не знаю отчества» «Ах, это неважно! Мы ведь коллеги!») намерена заниматься в нашей глуши?
- Хочу открыть прием в дальних уездах! – промолвила она решительно, ловко поддев ножом половину форели, - еще, - она продолжила, стремительно отделяя мелкие кости от рыбной мякоти, - изучать психологические типы селян.
- Вот как? – с невольной усмешкой спросил я, - вы почитательница господина Фройда?
- Душа моя, - обратился ко мне, молчавший до этого, хозяин дома, - Поленька прослушала курс профессора Бехтерева и весьма, так сказать, самостоятельна в суждениях. Она прекрасно знает цену этим венским спекуляциям. Кстати, ты не получал для своего журнала статью? Как, то бишь, она называлась? – поворотился он к родственнице.
- «Нарушение восприятия у больных шизофренией при сезонном обострении», - отвечала Полина, смутившись и продолжая препарировать рыбу. Хребет с обнаженным корсетом из тончайших костей лежал сдвинутый к краю тарелки отдельно, горка из ломтиков мякоти - отдельно.
- Вот как? Вы пишите статьи? – заливаясь краской, пролепетал я, - вот как?.. вы…да, кажется, я получал почту, - я стал совершенно пунцовый и, дернув кадыком, солгал, - но еще не просматривал.
В этот момент сперва снаружи, потом в сенях послышался шум, возбужденные голоса, следом за этим дверь распахнулась, и в столовую буквально ввалился Куролесов, местная достопримечательность – повеса и насмешник, - высокий мужчина около сорока, с романтическими черными волосами до плеч и совершеннейший бездельник. Вместе с ним приехал Ирисов, томный молодой человек, наводящий скуку своим резонерством и две случайные барышни из соседнего поселка. Одна рыжая в зеленом платье, другая – блондинка – в терракотовом.
В начавшейся веселой суматохе с рассаживанием за столом, требованием водки и хихиканьем барышень, я подсел поближе к Полине и, чувствуя себя виноватым, с демонстрируемым интересом стал выспрашивать ее о статье.
- Видите ли, - Полина уже справилась с волнением, которое происходило, я догадывался, из-за разговора с многоопытным коллегой, то есть со мной, - основываясь на своих наблюдениях, я прихожу к выводу, - она подняла на меня глаза, и я заметил их чистый бирюзовый цвет, их трогательную беззащитность. И снова мне почудилось в их добром сиянии некий сигнал, относящийся ко мне.
-…весеннее обострение приводит к искажению восприятия противоположного пола, и зрительно-осязательные и слуховые галлюцинации формируют иллюзорную притягательность объекта, - она запнулась и с некоторым беспокойством спросила - как вы думаете, это не очень революционный вывод?
Я невольно отвел глаза и в задумчивости склонил голову. Гибкость и нежность ее шеи не мог скрыть высокий воротник платья. Легкая угловатость плеч лишь подчеркивала женственность фигуры, а плавные и лаконичные движения рук и стана наводили на мысль о природной грациозности Полины. Чуть взволнованное дыхание колебало ткань платья, то, натягивая его, то, собирая складки во впадинах над ключицами…темные волосы, забранные наверх, матовая кожа щеки, маленькое ухо со слезой сережки в розовой мочке…
- Во всяком случае, это довольно смело! – я отважился взглянуть в глаза Полины, - но, - тут же поспешил добавить, - полемичность статьи – залог читательского успеха!
В это время Ирисов вскочил со стула и, манерно изогнув кисть, поднял стакан с янтарной жидкостью.
- Господа, - он обвел всех пустым взглядом из-под припухших век, - я пью за тестестерон! За тестестерон, который делает из мужчин охотников и вкладывает им ружья в руки! За тестестерон, который делает из мужчин воинов и ведет их на штурм Трои! За тестестерон, который бросает мужчин в схватку за первенство, в схватку за женщину!
Шумная компания закричала «Ура-а-а!» и дружно сдвинула стаканы.
- Тимофей Аскольдыч, - громко обратился к хозяину Куролесов, опрокинув в себя стакан хересу - а что у тебя ружье-то на стене висит? Уж боле не охотник?
Он указал на висевшую на дальней стене двустволку и, подмигнув собутыльникам, захохотал. Добрейший Курлыкин, отец пятерых детей и благодетель еще двух-трех ребятишек в соседней деревне, усмехнулся в бороду и, переждав пока стихнет смех, отвечал:
- Ну да, на стене. Но бил я в свое время без промаху, да и без осечек.
Куролесов замолчал. Потом подошел к хозяину и обнял, припав головой к его плечу. Гости приумолкли. В уезде всем было известно, что Куролесов живет в бездетном браке с красавицей женой уж второй десяток. Оторвавшись от хозяина, Куролесов, тряхнул черноволосой своей головой и крикнул:
- Танцуем! Ирисов, заводи музыку!
Грянула музыка. То был какой-то ритмичный и одновременно томный мотив, непривычный славянскому уху. Подскочил Ирисов и, дернув головой в поклоне, пригласил Поленьку к танцу. Она зарделась и растерянно и совершенно беспомощно поглядела на меня. Я вскочил, бросив Ирисову «Мне первому обещан тур!», и увлек девушку на середину комнаты.
Нужно признать, танцор я плохой. Мелодия и ритм были абсолютно не знакомы, и как это все танцевать, я не имел ни малейшего представления. Что меня толкнула на столь опрометчивый шаг? Не скажу.
Полина положила мне на плечо левую руку, правую же, взяв мою кисть, отвела в сторону. Девушка выпрямилась, слегка отстранившись от меня плечами и изогнув стан. Моя правая рука непонятным для меня образом очутилась у нее на талии, и я крепко обхватил Полину, почти прижав к себе. Мы замерли, затаив дыхание. Мы стали одно целое.
Внезапно, словно впрыгивая в несущийся и кипящий от водоворотов поток, Полина сделала стремительный шаг назад, потом другой, увлекая меня за собой. Повинуясь, я повторил ее движение, не разрывая нашего единства, не замечая, как движутся мои ноги, как неподвижны мои руки и плечи, как бешено колотится мое сердце.
Так мы двигались, то плавно и стремительно скользя, то замирая на пике музыкального звука, словно на вершине горы, с тем чтобы через мгновение сорваться вниз и вновь заскользить, делая головокружительные развороты и вновь внезапно замирая. В какой-то момент Полина мягко оттолкнула меня, и, освободившись, но удерживая мою руку, сделала несколько стремительных вращений в полушаге от меня, продолжая двигаться параллельно со мной. Замедляясь, я остановился, и оттого моя рука, державшая кисть Полины, выпрямилась до напряжения в суставах и, словно поводок, сжалась рывком, закружив ее вспять и мгновенно возвращая ее в мои объятья и соединяя нас вновь. За всеми этими стремительными перемещениями я успевал ощущать, словно мимолетные порывы ветра, прикосновения ее ладони, касание бедра, груди, живота. Я почти не видел ее лица, но всей кожей ощущал близость горящих щек, повороты головы, то гордо поднятой, то грозно наклоненной, то, словно в отчаянной покорности, поникшей к плечу.
Мимо нас проносились, мелькая лицами и разноцветными пятнами одежды, пары: Ирисов с рыжей барышней, Куролесов с блондинкой, потом наоборот, потом Тимофей Аскольдович с рыженькой, а за ними Куролесов с Ирисовым.
Музыка оборвалась. Мы с Полиной остановились, радостно глядя друг на друга и стараясь умерить учащенное дыхание.
- Полина…- я улыбался.
- Что? – заглядывая мне в глаза, простодушно спрашивала она.
- Поленька, - повторял я снова.
- Что? – переспрашивала она, с удивлением улыбаясь в ответ.
Вновь зазвучала музыка. Далекая женщина, слегка грассируя, пела на французском о ветрах средиземноморья, закатном солнце в горах Прованса, о расставании и ожидании.
Я привлек к себе Полину, она положила ладони мне на плечи, и мы медленно двинулись в новом танце. Радостное возбуждение сменилось теплым и почти нежным чувством к Полине. Не сказав и пары фраз, мне казалось, мы сблизились, и я узнал многое о ней. В ее движениях ощущалась доверчивость и деликатность, отзывчивость на страсть и одновременно мягкая неуступчивость. Она ярка в своих переживаниях, но разделяет их лишь с близкими ей натурами. Она беззащитна и легко ранима, но, пережив обиду или утрату, она вновь открыта в ожидании счастья. На этом месте моих размышлений горло мне перехватило от нежности и желание защитить ее, оберечь, взять на руки и прижать к себе. Это желание настолько овладело мной, что я непроизвольно сжал ей руку и, склонившись, поцеловал её плечо. Полина удивленно вскинула на меня глаза, улыбнулась и потом, высвободив руку, коснулась ладонью моей щеки.
Вокруг нас продолжали носиться, прыгая и смеясь, Куролесов, барышни и Тимофей Аскольдович. Ирисов спал, повалившись на кушетку.
Умолкла музыка, уехали незваные гости, хозяин дома уговорил меня остаться ночевать, в доме начинало все стихать.
Мы стояли с Полиной в темном коридоре, освещаемом лишь керосиновой лампой, не решаясь расстаться, и не решаясь разжать сплетенные руки. Голоса наши были приглушены, мы разговаривали почти шепотом, безостановочно, словно плетя соединяющую нас нить:
- Поленька, вы удивительны…
- Вам пора…постойте!
- Вы так молоды, я стар для вас!
- Молчите, нас услышат…
Я склонился к ее руке и коснулся губами ее ладони. Она провела рукой по моим волосам, и я был готов упасть перед ней на колени. Выпрямившись, я посмотрел на неё с нежностью. Но в моих глазах, вероятно, она разглядела нечто другое, потому что поспешно проговорила, отодвигаясь и отступая на шаг:
- Ах, нет! Евгений, нет! Мы с вами интеллигентные люди…
- Что? Поленька, что вы говорите, почему нет? - недоумевал я.
Она попыталась высвободить руку, но я удержал. Она с укором положила ладонь другой руки поверх моей, и я разжал пальцы. Полина высвободилась, но другая ее рука так и осталась лежать на моей. Я притянул девушку к себе.
- Милая, родная, почему нет? Вы отвергаете меня?
- О, нет! Я не отвергаю, но…- она уперлась руками мне в грудь и отстранилась.
- Не нужно этого…сейчас не нужно…потом, может быть…не сейчас. Ведь было так замечательно! Вам тоже было хорошо?
Я радостно кивнул в ответ несколько раз, словно китайский болванчик.
Полина прыснула от смеха и поспешно зажала рот ладонью.
- Поленька, вы удивительны…
- Вам пора…постойте!
- Вы так молоды, я стар для вас!
- Молчите, нас услышат…
Она ушла, растворившись в красноватом сумраке длинного коридора. Скрипнула в отдалении лестница, глухо стукнула закрывающаяся дверь. Все стихло.
Голова моя горела, сердце стучало, и радостное возбуждение покалывало меня иглами изнутри.
Я отправился на поиски своей комнаты. Оказалось, это не так просто: переходы по длинным коридорам с множеством поворотов, подъемы и спуски по бесконечным лестницам, густая темнота и угловатые, то удлиняющиеся, то отпрыгивающие в стороны тени в свете лампы, что я нес в руке.
Вскоре я услышал легкий шорох, потом мелькнула одна тень, за ней другая, и вот на моем пути стали попадаться то навстречу то, обгоняя, домочадцы: девушки и женщины разных возрастов. По ночному времени были они простоволосы, с распущенными или слегка прихваченными косами. На них были длиннополые свободные рубахи. Пробегая мимо, они смотрели на меня с усмешкою, некоторые из них - бесстыже глядя и сверкая в сумраке белками глаз. Короткие рукава рубах не скрывали оголенных полных рук с ямочками на локтях. В полукруглых вырезах перекатывалась, маня, налитая с легким пушком грудь, а из-под подолов мелькали крепкие ноги. Я окончательно запутался, казалось, в бесконечных коридорах, в мелькании женских лиц, полуобнаженных женских тел, видимых и невидимых рук, ног, ягодиц и животов, в тенях и бликах от керосиновой лампы. Наконец, я остановил какую-то старуху, единственную, которая не смотрела в мою сторону глумливо, и попросил проводить меня до моей комнаты. «Конечно, батюшка, конечно, касатик!» запричитала она и минуту спустя подвела меня к двери моей комнаты. Пробегавшие мимо девчонки-подростки хихикнули и скрылись в темноте. Следом за ними пропала и старушка.
Я толкнул дверь. Посреди комнаты возвышалась кровать. В ее изголовье, мигая, тускло горел ночник. Постель была разобрана. Вздохнув с облегчением, я переступил порог. В этот момент из величественного нагромождения подушек и одеял возникла полуобнаженная ингерманландка, которая пролепетала томным тоненьким голоском «Прилетел мой соколик!» и сбросила бретельку ночной рубашки, обнажив полное плечо.
Я вылетел «соколиком» из комнаты, ссыпался, соскальзывая каблуками, по лестнице и громыхнув на весь необъятный дом железными засовами, выскочил вон.
Шел снег, мелкий, едва видимый в свете фонарей, расставленных вдоль аллеи. Вчерашние островки снега в лесу вновь разрослись и наползали с двух сторон белыми языками на узкую дорожку меж высоких сосен.
Из ближней деревни донесся лай собаки. Я нащупал в кармане сложенные вдвое листы недочитанной статьи. Пожал плечами - Весна!
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Станислав Ленсу: Хроники Дорна. Рассказ.
Отношусь к врачам с опаской, но этому, если что, тьфу-тьфу, конечно, доверил бы свои кишки.
27.11.08 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|