Таисия Ирс: Несчастная Медихат.
Очерк - самая, пожалуй, искренняя, даже исповедальная форма литературной публицистики как многоликого жанра.
Первоначально - приоткрою некоторые секреты "рождения" этой публикации - наш новый автор Таисия Ирс замышляла рассказ. Но, прочитав "рассказ" и поняв в его финале, что все это - изложение правдивой истории, имевшей место в семье Таисии, я предложила ей сделать из него очерк.
Уверена, что есть темы и события, которые не нуждаются в художественном преувеличении и приукрашивании, которые неизбежны для рассказа.
Комплекс "чеченских событий" в российской истории, на мой взгляд, относится к таковым. Комплекс, начало которого лежит в средневековье, в пограничных набегах кавказских народов на земли русских переселенцев, в стычках "пришлых" казаков и местных жителей, в примерах бесследного исчезновения людей с обеих сторон, в кавказских войнах генерала Ермолова, в недобровольном вступлении республик Закавказья в СССР... История не знает мелочей. Цепочка причин и следствий в истории любого государства неразрывна. Депортация чеченского народа в Казахстан в 1944 году, без сомнения, сказалась на первой и второй чеченских кампаниях 1990-х годов... Гадать "что было бы, если бы..." сегодня бесполезно. История также не знает и сослагательного наклонения.
Помните, я призналась, что у меня нет слов, дабы предварить эссе Ивана Мельника о трагедии в Бесланской школе? Оно так и вышло месяца два назад - со шквалом эмоций вместо предисловия.
Сейчас у меня тоже нет слов, дабы предварить очерк Таисии Ирс. Тем паче, что стать этому безыскусному повествованию очерком, соблюдающим границы жанра, помогла сама я.
Эта простая работа вымотала редактора морально.
Могу сказать лишь одно: я бы очень дорого дала за то, чтобы НИКОГДА не публиковать на портале эссе Ивана Мельника и Таисии Ирс.
За то, чтобы НИКОГДА не было в нашем прошлом таких событий.
Но увы, история не знает сослагательного наклонения...
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Елена Сафронова
|
Несчастная Медихат
Моя родная тётя, Медихат, прожила в казахстанской ссылке долгих четырнадцать лет. Она повторила судьбу своей матери (и многих матерей чеченского народа). Медихат, чьей памяти я посвящаю этот правдивый рассказ, будучи депортирована в Казахстан во время войны, смогла воссоединиться с мужем и встретиться с матерью, братьями и сёстрами только в 1958 г.
* * *
Тогда, в сорок четвёртом, Медихат волею судьбы оказалась в горах, в родовой башне мужа. Там они держали отару овец, табун лошадей и несколько коров. Её четверо детей находились с ней, а муж спустился в долину, за керосином и кукурузной мукой. Двое суток ждала Медихат возвращения мужа, а затем решила пойти за ним, узнать где он задержался.
На душе было неспокойно. С утра, оставив маленьких детей и всё хозяйство на десятилетнюю дочь, она ушла в аул. Был февраль месяц, шёл колючий, мокрый снег с дождём, её тонкие чувяки все размокли, а позже, прихваченные морозом, задеревенели. Дул резкий, порывистый ветер, Медихат, кутаясь в шаль, шла навстречу ветру и аулу. Аул встретил её безмолвием.
«Сердце не зря тревожилось, что-то случилось», - решила она.
Не было слышно ни мычанья скотины, ни ржанья лошадей, только слабый вой собаки тоскливый и протяжный. Не к добру они воют, ей говорили с детства: воют собаки, быть беде. Улицы и дома хранили молчание. Медихат подбежала к дому, толкнув деревянные ворота, очутилась во дворе и увидела страшную картину. Кругом царил беспорядок. Всё было перевёрнуто. Разорванные подушки белым пуховым покрывалом расстилались по двору. Валялась домашняя утварь, сундук свекрови, где хранились ценные вещи, лежал разбитый. Кое-где лежала одежда и обувка, брошенные наспех.
- Куда же все подевались? - недоумевала Медихат.
Сил не было зайти в дом, да и не было желания. Чутьё подсказывало, что дом пуст. Спиной почувствовав взгляд, она резко обернулась. Глубокий старец, с потухшим от горя и страдания печальным взором, вдруг обратился к ней: -
- Тебе лучше, дочка, покинуть аул, и желательно побыстрее. - Здесь скоро будут русские и тогда будет поздно, -
- Ваша (по-чеченски дядя)! - обратилась она к старцу. - Что произошло? Где вся моя родня и все односельчане?
- Всех сослали в Сибирь и в Казахстан, в холода и морозы, а кто не мог идти, тех расстреляли. Я с сыном был в горах, - продолжал свой рассказ старец, - но мы видели всё на подступах к аулу. Времени давали мало, всех грузили на открытые машины и увозили в неизвестном направлении. Плач людей был слышен аж у сосновой балки.
Дальше слушать не было сил у Медихат, долго крепилась она, всё стеснялась старика, но тут дала волю слезам. Надрывный крик, холодящий душу, вырвался из её груди и разнёсся над пустующим аулом. Она тихо опустилась на февральский снег, замёрзшими руками царапала корку льда, слёзы ручьями стекали по её лицу, волосы развевало ветром.
- Вставай, доченька, пора тебе возвращаться, - сказал опять старик. - Отныне все мы бандиты и предатели и подлежим расправе без суда и следствия.
Медихат встрепенулась, и первая мысль её была о детях: несмотря на жуткий холод, жаркой волной обдало её с головы до ног, затрудняя дыхание. Она попрощалась со старцем и поспешила в горы. Когда вернулась, дети не узнавали свою мать. Так подействовало на неё горе. Но самое страшное ещё ждало их впереди. Начались скитания, бегство, мучительные переходы по горам. Скрывалась с детьми в разных местах, без конца меняя ночлег и заметая следы. Ночевала в расщелинах гор. Медихат вспомнила про несчастного абрека Гайсултана, который долгое время скитался в горах, страдая от несправедливости и жестокости большевиков. И в конце всё же был убит русскими солдатами.
«Его участь была получше, чем моя, он не был обременён ответственностью за детей», - думала Медихат.
И слёзы градом начинали литься из глаз. Дети от голода похудели так, что их качало ветром. Отара разбрелась, чувствуя, что нет рядом хозяина. Однажды Медихат всё же посчастливилось поймать барашка, но не решалась она зарезать его. Дело это чисто мужское, но что не сделает мать, чтоб не умерли с голоду дети. Она вместе с дочерью с большим трудом уложила барашка на снег, прочитав молитву, перерезала ему горло. Горячая алая кровь фонтаном забила из раны, Медихат затошнило, она отвернулась и закрыла глаза. Она с детства не могла видеть кровь и очень, бывало, жалела, когда её отец резал в доме живность. Медихат, будучи маленькой девочкой, убегала и пряталась в сарае, считая поступок отца очень жестоким. Но чтобы не замёрзнуть в горах от холода, чтоб от голода не умерли дети, она шла на всё. Разделав тушу, развели костёр. Дети, сидевшие вокруг костра с потухшим взглядом, от пьянящего запаха жаренного на костре мяса вдруг ожили. И за всё время их бегства и скитаний впервые они легли досыта наевшись.
Утром следующего дня Медихат поняла, что совершила непростительную ошибку, разведя костёр в лесу. Солдаты НКВД, превратившиеся в лютых карателей, давно преследовавшие людей в горах, теперь вышли на след. Замотав детей в тряпки, взвалив на спину младшую дочь и остатки мяса, Медихат тронулась в дорогу. Шли очень долго, стараясь запутать след. Наконец остановились в пещере, где, дрожа от холода, поедая сырое мясо, просидела мать с детьми два дня. Отныне, где бы они ни останавливались, костёр не разводили. Дети не плакали, ни о чём не спрашивали и не просили мать, потому что знали: опасность ходит рядом. Опасность витала в воздухе и жила на земле. Боялись выйти на тропу, днём выходить из укрытия, пить воду. Повсюду была опасность. Однажды, почуяв, что напали на след, решила Медихат схорониться в выемке высокой скалы. Привязав младшую дочь к спине, двух других детей взяв крепко за руки, начала карабкаться по крутому утёсу; скользя, срывалась назад, поднималась и снова падала. Доползла до уступа, затем шла на помощь старшей дочери, которая терпеливо и молча сносила все трудности, как никто другой понимая и поддерживая мать в это тяжёлое время. Солдаты, как охотники за добычей, преследовали схоронившихся в горах людей, прочёсывали лес, многие попались в их сети и были загублены. На коротких отдыхах Медихат неустанно молилась, просила и призывала Всевышнего помочь ей и детям. Дни и ночи проходили в неустанных молитвах. Силы были на исходе. Мясо закончилось, опять наступил голод; спасла Асма, старшая дочь, у которой в карманах обнаружили остатки кукурузной муки. Медихат на закоченевшие детские ручки насыпала по горсточке муки, дети языком слизывали её и вновь тянули руку за новой порцией. Мать смотрела, как её дети голодным взором поглощают остатки, и тяжёлые мысли заполнили её голову. Она не знала, что может случиться с ней и детьми завтра утром, доживут ли они до этого утра?
Жизнь в горах становилась невыносимой, любая депортация на фоне этих мытарств казалось раем. Но добровольно сдаваться русским она боялась. Боялась не за себя, а за детей, что не пощадят их, расстреляют. Морозы стояли как никогда суровые, голодные звери рыскали в поисках пищи по всему лесу. Медихат одинаково боялась и зверей, и людей. Однажды, оставив детей в пещере, она пошла на поиски еды и забрела так далеко, что чуть не сбилась с пути. Вдруг она заметила небольшую сумку, лежащую прямо на снегу; от волнения перехватило дух, когда, овладев с собой, подбежала и открыла её, то не верила своим глазам. Сумка оказалась набита всевозможной едой, но она вспомнила слова старца, предупреждавшие её, чтоб не притрагивалась к такого рода находкам. Русские обычно в таких сумках подбрасывали отравленную еду, зная, что скитающиеся, голодные люди подберут и таким образом решат свою судьбу. Медихат, замерзшая, шатаясь от голода, с пустыми руками возвращалась в пещеру. Сзади послышались шорохи и следом - громкий рык, она не успела обернуться, как была свалена огромной медведицей.
Пришла в себя Медихат глубокой ночью, полная луна светом залила горную долину. Ночь была тихая, светлая. Ни шороха, ни ветра. Над ней величаво распахнуло свой купол звёздное небо. Она долго и пристально всматривалась в этот купол: как тяжело жить на этой грешной земле, и как манит своим спокойствием ночное небо. Только там, высоко – высоко, можно схорониться и обрести долгожданный покой. Так, увлёкшись размышлениями, лежала она долго. Но ей вдруг стало страшно. Медихат вся дрожала от холода: «Как я здесь очутилась, и где мои дети?» - начала она напрягать свою память. И в памяти воскресила ужасные картины произошедшего. Она помнит широко открытую пасть медведицы, помнит её звериный оскал, больше ничего...
- Видно, я потеряла сознание, - решила она. Затем горькая усмешка скользнула по её лицу, и она подумала:
- Медведь и тот побрезговал мной, не съел, а может, пожалел.
Лёжа на снегу, пошевелила частями тела: всё на месте, надо идти. Но то ли страх, то ли холод сковал её; кругом тишина, только от порыва ветра начал осыпаться снег с огромных буков. Она пыталась встать, но какая-то сила придавила её исхудавшее, тонкое тело к холодной земле. Наверное, она так и осталась бы лежать, если бы не мысли о детях. Медихат встала и, оглядываясь по сторонам, пошла к пещере. И только тогда она заметила кровавую рану на спине, которая болью отдавала во всём теле. Она старалась этому не придавать значения и, подгоняемая страхом, прибавила шаг. От быстрой ходьбы пот заструился по всему телу. Кругом темень, холодные заиндевевшие ветки больно хлестали её по лицу. Боясь смотреть по сторонам, где повсюду ей мерещились ужасы, пугаясь звука своих шагов, она бежала в ночи. Вся её жизнь превратилась в сплошной бег. Наконец, вся исцарапанная, промокшая и еле живая, она под утро явилась в пещеру.
Дети никаких эмоций не проявили, увидев её ранним утром. Не осталось сил реагировать, они тихо угасали от голода. Медихат опустилась на холодный пол, от боли в плече сводило скулы, пустой живот прилип к спине. Не о еде она думала, нет, она обняла своих детишек, стараясь согреть их остатком своего тепла. Но детям ее тепла было недостаточно, они хотели есть.
Вспомнила она своё босоногое, беспечное, как ей сейчас казалось, детство, свою мать, отца, братьев и сестёр.
- Где же вы, мои родные? Неужели мы больше не увидимся? Как мне вас не хватает, - закричала она, спугнув своим криком летучих мышей, что висели, облепив всю пещеру.
Затем припала к исхудавшим детским тельцам и горько заплакала. Вконец уставшая и измождённая, она вздремнула. И снится ей сон, где видит она своего отца, расстрелянного большевиками в 1937 г. Он стоит, как всегда в брюках-галифе, до блеска начищенных сапогах, в рубашке с нагрудными карманами, подпоясанной тонким поясом с серебряными украшениями, и говорит ей:
- Дочка, ты должна ради детей спуститься с гор и пойти к властям, а затем соединиться со своёй семьёй. Пусть там чужбина, зато все вместе, тебе будет легче справиться с горем. Может случиться и так, что красные не помилуют вас. Но в горах вас ждёт участь не лучше. Наши отцы и мы страдали от русских, и вам теперь досталось. У этих людей нет Бога, и нет ничего святого. Они начали с разрушения храмов и религии. А люди без веры, они страшны. Мы все созданы Всевышним, и все должны умереть рано или поздно. Но до последнего нашего вздоха мы должны стремиться жить. Жить ради детей, ради них возвращайся в аул, - сказал он и растворился, как облако.
Утром Медихат, мучаясь от боли в плече, встала, перед ней, словно живой, стоял образ отца, и в ушах был слышен его назидающий голос. Она вышла, набрала пригоршню снега, поставила оттаивать, позже талой водой начала делать омовение. Затем помолилась, всё отдала в руки Всевышнего и, собрав детей, начала свой спуск в долину.
Утро выдалось морозное, солнечное. Под утренними беззаботными лучами солнца всеми цветами радуги переливался выпавший за ночь снег. Синева гор уходила высоко, сливаясь в заоблачной дали с небом. Тропинку припорошило снежком, осторожно ступая, чтобы не упасть, гуськом, друг за дружкой, начали они свой спуск на равнину. Медихат в последний раз окинула печальным взором молчаливые и гордые вершины гор, столь ею любимых, но доставивших ей немало страданий за последнее время, и шагнула навстречу новой, полной неизвестности жизни. Воздух был свеж и чист. Пройдя извилистую горную часть, прежде чем спуститься на равнину, решили остановиться на выступе, чтобы передохнуть и набраться сил. Медихат всегда любила здесь стоять и любоваться красотой долины... Далеко внизу, в равнине, как на ладони, просматривался весь аул с его нехитрыми строениями и голыми верхушками деревьев. Домики смотрелись как игрушечные, маленькие, с черными, в проталинах, крышами. Справа от села виднелась тонкая лента реки, покрытая голубой коркой льда, а у подножия гор вилась дорога в аул. Её и предстояло одолеть Медихат с детьми, да еще и засветло оказаться в селе. С неимоверными усилиями пройдя этот путь, шатаясь (дети цеплялись за мать), обессилевшие, они к вечеру перешагнули порог своего холодного, пустующего дома. Медихат, недолго думая, затопила печь, поставила на плиту кастрюлю с сушеным мясом и принялась делать галушки из кукурузной муки. Она знала, что недолго им придётся наслаждаться теплом и сытой жизнью, но, пока была возможность, они ею пользовались. В любой момент могли прийти солдаты и под дулом оружия погнать их в ссылку. Это в лучшем случае, а в худшем - расстрелять на месте.
Дети, разогревшись от тепла, досыта наевшись, теперь выглядели иначе. На их лицах заиграл слабый румянец, и появилась еле заметная улыбка. Мать, увидев это, подумала: ради этого одного дня, одной сытой и тёплой ночи стоило покинуть горы. Вдруг ей пришла в голову сумасшедшая мысль, и она, быстро натаскав снега, растопив его на печи, начала купать детей. Никто не противился и не капризничал, как бывало раньше - малыши покорно подставляли свои исхудавшие и измученные тела под горячую и желанную струйку воды, что лилась из материнских рук. Какое это было блаженство для исстрадавшегося в мытарствах тела!.. Надо было столько пережить и выстрадать, чтобы понять цену обычной тёплой воде и приятной процедуре купания. Всех детей уложив спать и подкинув побольше дров в раскалённую печь, Медихат занялась очень важным делом: набивать карманы детской одежды кукурузной мукой. Это спасёт их от голода в последующей, долгой дороге в ссылку. Затем насыпала несколько котомок муки для себя.
Встала Медихат очень рано, сердце подсказывало, что именно сегодня придут солдаты. Они давно учуяли, наверное, запах дыма, что валил из печной трубы. Она, несмотря на рань, подняла детей, накормила их горячим кукурузным чуреком, одела на них всё, что попадалось под руку, и повела с ними неторопливую беседу о дальнейшей судьбе. Дети с полуслова её понимали и безропотно соглашались выполнять всё, о чём ни попросит мать. Недолго пришлось ждать. Во дворе раздались крики и грязный русский мат, который лился из солдатских уст. Ворвавшись в дом вместе с клубом холодного воздуха, солдаты направили своё грозное оружие на беззащитную женщину и детей. Вытолкнули на улицу, и повели по заснеженной дороге в сторону бывшего сельсовета. Там поджидала машина "студебеккер", американского производства, всех погрузили в него, и повезли, как потом оказалось, в Грозный. В городе давали кипяток в грязных алюминиевых кружках. Вдоль всего перрона стояли военные и гражданские люди, которые смотрели на Медихат и на её детей, как на предателей и бандитов.
Погода стояла холодная. Падал мелкий, колкий снег. Сырой, холодный ветер пронизывал до костей. С крыш привокзальных домов, из-под разбитой черепицы торчали стволы всевозможного оружия. Медихат в последний раз окинула прощальным взором родимый край и шагнула в товарный поезд, который увезёт её вместе с детьми в неизвестность. Ехали около месяца. Без воды и еды, спасались тем, что прихватили с собой. В дороге, много болели сыпным тифом, все заражались этой болезнью от вшей. Вши размножались с поразительной быстротой, кусая исхудавшие и измождённые тела обречённых. Наконец товарняк с Медихат и такими же, как она, спецпереселенцами подъехал к городу Кокчетаву, что находился в Северном Казахстане. Дул холодный ветер, пронизывая щели старого вагона. Медихат, вся онемевшая от холода, старалась своим последним теплом обогреть бесчувственные тела детей. В середине вагона стояла печь, на ней пекли чуреки из остатков муки. Тепло от печи тут же уходило через щели вагона, никого не согрев своим мимолётным касанием. Медихат и все переселенцы в вагоне, привыкшие к жаркому кавказскому климату и тёплым лучам солнца, тяжело переносили суровые казахстанские морозы.
Наконец, колёса вагона заскрежетали по рельсам, поезд затормозил и остановился. Всех выгрузили прямо в снег – он взрослому доходил до груди. Позже пересадили всех на сани и повезли к месту постоянного проживания. Медихат немного говорила по-русски.
- Где семья моего мужа? Есть ли надежда соединиться с родителями? - спросила она военного.
Вопрос остался без ответа. Затем, выдержав паузу, военный из спецкомендатуры, сопровождавший её, злобно сверкнув бесцветными, как и все в его облике, глазами, процедил сквозь зубы:
- Вы должны искупить свою вину перед государством и перед товарищем Сталиным.
Медихат, вся съёжившаяся и вросшая в холодные сани, пыталась отыскать за собой вину:
- Где же я провинилась и за что я должна искать оправдание? В чём виноват мой муж, брат и родители - перед партией, правительством и Сталиным?
Очень многие чеченцы, в том числе её деверь, полегли в боях с фашистами, многие вернулись калеками, некоторые до сих пор были на фронте, на передовой, и там, сидя в окопах, узнали страшную трагедию постигшую, их народ. За что отдавали чеченцы свои жизни? Взамен они получили ссылку, голод, лишения и бесконечные унижения. И все, с кем переселенцы сталкивались, одобряли чудовищный план Сталина и его окружения, считая необходимым наказать своевольный, строптивый народ. Слишком любят и дорожат Свободой, умеют постоять за себя – значит, опасны!
Ехали на санях три часа, и куда ни кинь взгляд, была одна белая степь. Какая разница с Кавказом! Неужели бывают столь необозримые степи?
Наконец, доехали до места назначения. Это был маленький посёлок под номером 03. Здесь и поселили Медихат с детьми. Женщину поразило то, что посёлок безымянный - словно мало в мире имён и названий, что нарекли его цифрами!.. Еще ее поразил глубокий снег, которым был в прямом смысле завален посёлок. Общались люди с помощью расчищенных узких троп от дома к дому, а всё остальное пространство лежало под толстым белым снежным покрывалом. Но самое страшное, что здесь не было никого из её родственников ни по мужу, ни по отцу.
Посёлок под номером оказался секретным объектом по добыче урана. Посёлок славился не только добычей урана, но и лагерями для политзаключённых, куда поселяли в основном приговорённых к смерти: после нескольких месяцев работы на рудниках заключённые умирали. Их хоронили в безымянных могилах, и никто не знал, кто засыпан мёрзлым грунтом в этих ямах. К ссыльным всех национальностей в 1944 г. прибавились спецпереселенцы - чеченцы и ингуши. Половина из которых погибла в первые годы поселения, самые трудные и голодные годы. Самые невероятные слухи ходили по посёлку об урановых рудниках. Медихат слышала не раз, что там на самых тяжёлых работах в шахтах работают чеченцы.
Однажды, оставив детей в нетопленой и холодной землянке, Медихат пошла к своему соседу, ссыльному немцу с Поволжья – она была наслышана о его добром отношении к ссыльным.. Звали его Герхард, а работал он охранником на рудниках. Медихат постучалась в дверь, почти вросшую в заиндевелый снег. После долгого молчания за дверью послышался голос. «Кто там?» - сурово спросили ее. «Откройте, пожалуйста, я ваша новая соседка», - ответила Медихат. Она вошла, вместе с ней в землянку ворвались клубы морозного пара, пришлось сначала присмотреться, и лишь потом начать нелегкий разговор.
«Я прошу вас помочь мне!» - обратилась она к Герхарду. «Что вас интересует?» - спросил он. «Я хочу знать, есть ли среди каторжников, работающих на рудниках, чеченцы? Может быть, там трудятся мои родственники?»
Разговор происходил в доме немца, но, услышав о просьбе Медихат, он испуганно посмотрел, озираясь по сторонам, приложил свой палец к губам, подавая знак, что надо молчать. Затем шёпотом сказал:
- Стены тоже имеют свойство слышать.
Сам же от страха весь побелел. Но в просьбе ей не отказал. На листке корявым почерком написал:
- Напиши фамилии тех, кто тебя интересует.
Медихат химическим карандашом печатными буквами вывела фамилию братьев и мужа. К её большой радости, люди с такими фамилиями никогда на рудниках 03 не работали. Она почувствовала душевное облегчение и утешилась этим известием. Хотя, может быть, их участь была не лучше…
Медихат не суждено было знать, что её брат не миновал рудники, только в другом месте, и оставил там свое здоровье.
Медихат, пережившая чудовищные первые годы, старалась хоть где-то устроиться на работу, чтобы дети не умерли от голода. И она вновь обратилась к Герхарду, чтоб он помог ей с работой; он порекомендовал обратиться к Зинаиде, которая работала в столовой.
С такой просьбой чеченка подошла к заведующей поселковой столовой, толстой розовощёкой Зинаиде. На что та ответила:
- Я из жалости к твоим детям взяла бы тебя, но не могу из-за этого лишиться сама работы. Чеченцев, как неблагонадёжных и опасных элементов, не разрешается брать в систему общепит.
- Но чем же мы опасны? И в чём наша вина? - спросила Медихат. И продолжала:
- Вся наша жизнь - борьба за существование. Всё, что про нас говорят, это сущий вымысел. И я очень надеюсь, что когда-нибудь восторжествует справедливость, и люди поймут, что нет за чеченцами никакой вины.
- Я тебя понимаю. Я знаю, что ты не опасна, но так не считают те, кто сослал вас сюда.
- А что считают те, кто сослал нас? - снова обратилась Медихат к Зинаиде.
- Говорят, что вы можете отраву подбросить в еду, или ещё чего похуже. Узнав, что в столовой работает чеченка, люди откажутся от нашей пищи, - сказала завстоловой и принялась разливать еду.
Медихат с жадностью смотрела на аппетитно пахнувшую похлёбку, вспомнила о детях, и жёсткий ком застрял в её горле. Зинаида поймала её взгляд, осмотревшись по сторонам, шепотом сказала:
- Я вечером в бак для отходов брошу тебе немного хлеба, заберешь детям.
Возвращалась Медихат, вся убитая горем, без надежды найти работу.
»Как я посмотрю в голодные глаза детей?» - думала она. Придя, домой, постаралась детей занять и отвлечь от мыслей о еде. Привыкшие к постоянной нужде, они ничего не просили. Незаметно подкрались сумерки, Медихат собралась, надела фуфайку, повязала старый тёплый платок, взяла ведерко и, выйдя на улицу, словно растворилась в клубах морозного воздуха. То ли от радости, то ли от волнения сердце учащенно билось. Она до конца не верила, что в баке обнаружит хлеб. Медихат ещё издали увидела зелёный бак для отходов, прибавила шаг. Озираясь по сторонам, подбежала, подняла крышку и сверху увидела краюху хлеба, который они не ели уже целую вечность. Быстро схватила хлеб, словно у неё кто собирался его отнять, и сунула за пазуху, затем зачерпнула рукой, и мягкая, ещё не успевшая схватиться от мороза склизкая жижа, стекая по руке, очутилась в ведре. Она не могла поверить, что всё это безраздельно принадлежит ей, и без конца черпала отходы рукой в ведро. Наконец, доверху заполнив его, она побежала, спотыкаясь, падая, и при этом разлив драгоценное содержимое ведра на снег, собрала и побежала снова, подгоняемая холодным ветром. Запыхавшаяся, вся сияющая от радости, она забежала в дом, вытащила из-за пазухи согретый своим теплом хлеб, разделила всем детям поровну и принялась разводить огонь в печи, чтоб разогреть отходы. Дети, давно забывшие вкус хлеба и еды, уплетали за обе щёки. До высылки, если бы кто-то ей сказал, что придётся доедать за другими, она тому рассмеялась бы в лицо, но в тот миг Медихат была благодарна судьбе, пославшей им эти объедки.
Каждый день уходил на поиск пищи, мать ела ровно столько, чтоб не упасть и принести детям еды. Но неустанно, между делами и бесконечным поиском хоть какой-нибудь работы, она искала своих родственников. Однажды по «чеченской почте» (через посредников) она получила сообщение от мужа, которого, оказалось, выслали в Среднюю Азию. Три долгих года искал он её и детей, но приехать и соединиться с семьёй было невозможно. Передвижение разрешалось только по определённому маршруту, нарушители сурово карались – 20 лет каторги. Потеряв всякую надежду воссоединиться с мужем, Медихат начала поиск матери, братьев (моей бабушки и моего отца). Но и здесь её ждала неудача…
Уставшая от бесплодных поисков, она продолжала искать работу.
Пока не голодали, питаясь отбросами, дети воспрянули духом и немного пришли в себя. Только на младшую дочь больно было смотреть: тонкие, как плети, ручки и ножки, непомерно раздутый живот ясно свидетельствовали, что она больна рахитом. Укутав ее в множество тряпок, напоив кипятком, мать вновь засобиралась за едой. В этот раз ждала её страшная неудача. Жестокий и беспощадный военный из комендатуры – тот, с выцветшими, будто стеклянными, глазами, которого так всегда боялась Медихат, вдруг возник перед ней, когда она наполняла ведро. С силой вырвал он из её рук почти полное ведро, вылил всё обратно, а Медихат толкнул так, что она отлетела и провалилась в глубокий снег по самую шею.
- Это по твоей вине свиньи не доедают, если ещё раз замечу тебя, бандитское отродье, сгною на каторге!!! - кричал он, обезумев.
Медихат знала: ему ничего не стоит привести свою угрозу в исполнение. Зарёванная, с пустым ведром вернулась она к голодным детям. И больше не посмела пойти к баку для отходов. Опять наступил голод.
Беда пришла не одна: жестокая болезнь скрутила Медихат, в жару, в беспамятстве, на глазах детей угасала она. Младшая дочь назойливо лезла к матери, греясь её пышущим от жара телом. А Медихат нуждалась в покое как никогда. Семь долгих дней пролежала она в бреду, на восьмой день пробуждение было ужасным! Её попытка присесть в подобии кровати не увенчалась успехом: что-то мешало и тянуло назад. От холода сводило скулы, голова раскалывалась. Она до боли в висках напрягала память, стараясь осознать, что с ней произошло. Материнский инстинкт пробудился вместе с памятью. Вспомнив о детях, она слабым голосом позвала старшую дочь, но в ответ была тишина.
Мороз, пробираясь по телу, закрался ей в душу. Медихат, приложив последнее усилие, кое-как села, и только тогда она увидела рядом с собой мёртвое тело младшей дочери.
- Макка, моя маленькая Ма-кка-а-а! - истошно закричала Медихат, глядя на холодное тельце, застывшее у материнской груди. Видно, от голода, в безрассудстве, по старой привычке, как к последнему источнику жизни, приложилась она к материнской груди… Оторвав дочь от себя, мать вскочила и начала бить исхудавшими кулаками впалую грудную клетку.
- Не уберегла свою кровинушку!.. - кричала хрипло Медихат, билась о дверь и, обессилев, упала в обморок. Снаружи никто не отзывался, да и некому было. Несколько чеченских семей проживали на другом краю посёлка, и добраться до них в том состоянии, в каком пребывала Медихат, было нереально. Через некоторое время Медихат пришла в себя и глазами поискала остальных детей. Наконец её взгляд остановился в углу землянки, где, обнявшись и обложившись тряпьём, лежали её трое детей. В них слабо теплилась жизнь.
Медихат запричитала и поползла в их сторону, протягивая к ним руки. Оба мальчика лежали с открытыми глазами – в их взглядах медленно угасала жизнь. Щёки впали, носы заострились, парнишки ни на что не реагировали, и, если бы не слабое, стонущее дыхание, их можно было принять за мертвецов. Старшая дочь не сильно отличалась от братьев. Медихат решила взять себя в руки, собрала последние остатки сил, надела на себя всё тряпьё, что было в доме, и вышла. В огромном снежном сугробе недалеко от землянки она выцарапала яму. Затем, шатаясь, вернулась, завернула мёртвое тельце в старую мешковину и опять исчезла за дверью. Похоронила дочку прямо в снегу и с мыслью об оставшихся детях поспешила назад. Осторожно перетащила лёгких, как пушинки, детей, на свою старую скрипучую кровать, накинула на них всё, что имелось в доме, и опять убежала.
Первым делом она поспешила к дому немца - чтобы помог ей хоть краюхой хлеба для детишек. Но дом соседа встретил ее безмолвием. Окна землянки были забиты. Много позже чеченка узнала, что Герхарда и его жену расстреляли - за сочувствие предателям и изменникам Родины. Той же ночью у Медихат осталась одна надежда, и она побежала – хотя бегом ее движения назвать было нельзя - на конюшню, которая находилась недалеко от её дома: там должен быть навоз. Ноги не слушались, перед глазами плыли желтые круги… Ползком, но добралась она до конюшни.
Наконец показались откормленные и сытые лошади, которые начали ржать, почуяв незнакомку. Собрав навоз и прихватив большой тюк соломы, Медихат покинула конюшню. Молитва не сходила с её уст: «Только бы остаться незамеченной!»
Никогда ни о чем она так не просила Всевышнего! За навоз, может быть, и «пронесло» бы, но за тюк соломы точно грозила каторга – худшая, чем эта. Полное ведро навоза давало надежду на спасение детей. Мысль об этом пришла в голову Медихат вместе с полубредовыми воспоминаниями о Кавказе. Там, в Чечне, почти все полы глинобитные, и каждый раз, обновляя их навозной жижей, Медихат не переваренное в желудке лошадей зерно вылавливала и выбрасывала. Теперь она хотела, наоборот, собрать зерна – только так был слабый шанс не умереть с голоду.
Из целого ведра навоза отыскалась четверть ведра зёрен. Жарко горела натопленная соломой печь, в котелке булькала драгоценная еда, в землянке стоял непривычный и стойкий запах варева. Сняв котелок с огня, Медихат всех разом накормила. На вторые сутки дети уже пытались самостоятельно сидеть.
Дети выжили. Наверное, только готовность матери пожертвовать собой ради их спасения помогла им выдержать нечеловеческие испытания, голод, холод и унижения.
Наступила весна, а с ней и радость для всего чеченского народа. В марте 1953 года умер Сталин, а следом был расстрелян и его помощник Берия. Наметилось незначительное послабление в законах. Чуть легче стало жить, но все ссыльные жили с надеждой на возвращение домой.
Ждать им оставалось «каких-то» пять лет…
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Таисия Ирс: Несчастная Медихат. Очерки о судьбах людей.
Рассказ о депортации чеченского народа в глубь материковой России 1944 года - с неожиданной точки зрения, изнутри проблемы, от первого лица, от лица изгнанника.
09.04.08 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|