Александр Балод: Пелевин: диалектика и критика.
Представляем Вам размышления о книге Виктора Пелевина – «Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда». Правда, она уже не "последняя", как говорит автор; с того времени появилось кое-что ещё.
Надо, однако признать, что мы не знаем, как эта статья подходит к концепции отдела публицистики на "Точке Зрения" и насколько высказанные взгляды имеют право быть. Мы надеемся, что любая заявленная концепция, в любом случае, поможет субъективному человеческому опыту.
Редактор отдела критики и публицистики,
Алексей Караковский
|
Пелевин: диалектика и критика
Последняя книга В. О. Пелевина имеет два названия - краткое («ДПП») и полное –«диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда».Заголовки книг Пелевина вызывают у критиков шквал эмоций едва ли не больший, чем сами книги. Эффект, несомненно характеризующий автора как эксперта в области «паблик рилейшн».
Название последней книги также дает повод для раздумий. Как все мы помним еще со студенческих времен (а если забыли - существует такая полезная для духовного обихода вещь, как «краткий философский словарь»), диалектика – это метод познания, рассматривающий явления окружающего мира в их изменении и развитии.
Предметы и явления окружающего мира находятся в постоянном изменении, переходя под воздействием количественных изменений в новое качество, противоположности борются и объединяются друг с другом, новое отрицает старое (знаменитое «отрицание отрицания»!). Однако объявленный переход «из ниоткуда в никуда» - достаточно странный объект для применения прославленного классиками метода.
Ниоткуда и никуда – сущности, если и не полностью идентичные, то наверняка близкие. И логичнее в анонсированном маршруте узреть не диалектику, а скорее ее противоположность – метафизику (или как там она называется?).
Обратимся к содержанию книги. «ДПП» – не единое произведение, а сборник, включающий несколько разнородных произведений - роман «Числа» (главное произведение сборника), повесть «Македонская критика французской мысли» и несколько рассказов.
Главный герой романа «Числа», как и все герои ПВО – одержимый человек. Его страсть - нумерология, числа. «Всеми его решениями управляли два числа – «34» и «43»; первое включало зеленый свет, второе - красный». У героя существует счастливое для него число, приносящее удачу - «34» и его антипод, воплощающий зло – число «34».
Как считает сам герой, всему лучшему в жизни он обязан неукоснительному следованию предмету своей страсти. И даже придумывает остроумное объяснение своих успехов:
«Магия чисел оказывалась сильнее всех построений интеллекта… Эпоха и жизнь были настолько абсурдны в своих глубинах, что любой человек, принимавший решения на основе трезвого анализа, делался похож на дурня, пытающегося кататься на коньках во время пятибалльного шторма». А подчинение, казалось бы, иррациональному правилу приводило к успеху.
Правоту философии героя подтверждают его успехи в бизнесе. И, для вящего интереса, - знаменитая прорицательница Бинга (Ванга?). Поведавшая герою откровение о том, что он – «человек солнечного числа». И имеет своего антипода - «лунного брата», человека лунного числа.
Немного о профессии героя. Степан – финансист, банкир. Зададимся вопросом, почему? Не буду отрицать, что в профессии банкира есть свои светлые стороны. Человек, имеющий дело с чужими деньгами, всегда найдет возможность приобрести (или приумножить) собственные. Банкир должен быть богат, и уже этим интересен читателю. К тому же выбор банкира в качестве главного героя может послужить основой незамысловатого, но трогательного сюжета, неоднократно использованного в мировой литературе. Злободневность которого, наконец, докатилась и до нас.
О человеке (на этот раз – новом русском человеке), который делает деньги. Сначала просто деньги, потом большие деньги. А потом их теряет.
Потерять деньги может, конечно, любой, кто их имеет. Однако разорение банкира, работника по-своему героической профессии, гораздо интереснее для читателя. Еще лучше, если банкир не просто разорен, а обманут.
Признаться, поначалу я решил, что выбор Пелевиным финансиста в качестве главного героя вызван теми же причинами, что и появление героя-рекламщика в «Generation П».
Но в этой книге все оказалось иначе. В «Числах» финансы, деньги, капитал – не смысл романа, а некий смутно маячащий на горизонте производственный фон. Выполняющий примерно ту же роль, что далекие скалистые горы в фильмах об индейцах, пальмы и верблюды – в кино о бедуинах или, например, красные знамена, силуэт Кремля и бюст Ильича – в фильмах про Советскую Россию.
К сожалению, герой-банкир в изображении Пелевина, в отличие от героя-рекламщика, демонстрирует явную профессиональную непригодность.
Маленький пример. Герой пытается применить свой числовой подход практически ко всем предметам и явлениям окружающего мира, даже к самым незначительным и случайным - к номерам домов, автомобилей и квартир, столовым приборам, птицам, сидящим на проводах, интимным позам. Но почему-то никогда не применяет его к предмету, который находится у банкира, можно сказать, под рукой. Хотя, казалось бы, деньги и числовой подход созданы друг для друга – кому, как не финансисту, понимать это?
Типичный трудовой день героя: таков «утром Степан проснулся разбитый и отменил обе назначенные на день встречи». Две встречи для делового человека – не самый напряженный режим. Да и те, как видим, отменены.
Банк, которым управляет Степан, «работает как часы». Мы готовы поверить в это. Маленькое «но» - весь персонал прекрасно работающего механизма представлен в романе в образе секретарши. Единственное трудовое достижение которой - подготовка справки о покемонах. Да и та подготовлена не вовремя – чуть бы раньше, и герой имел шансы спастись.
Конечно, книга Пелевина - не производственный роман из жизни прислужников некогда желтого, а теперь изрядно позеленевшего дьявола, а нечто другое.
Однако вспомним «Generation «П». Разумеется, никто не рискнем назвать этот роман «производственным», пусть даже с приставкой «фантастико», «мистико» или «философско». Однако факт остается фактом – именно интерес автора к миру «масс-медиа» и рекламы стал основной причиной успеха романа.
Наверное, не случайно Пелевин в «ДПП» вновь и вновь возвращается к рекламной тематике. Герой то придумывает новое название банка, то пытается сочинить рекламу – даже не банка, а чего-то совсем уж постороннего для него. Вновь появляется один из старых героев – Малюта; вспоминают и о «самом» Татарском.
Это, конечно, не упрек автору. Скорее – сожаление о том, что Пелевин не раскрыл профессию банкира с тем же талантом, что и профессию криэйтора.
Идея про деньги и капитал у Пелевина в «ДПП» все-таки есть. Однако она легла в основу не романа, а другого произведения - повести «Македонская критика французской мысли».
И все-таки, в достоверность пелевинского героя-банкира читатель готов поверить. Потому что в свободное время (другого у него, впрочем, и нет) он ведет именно такую жизнь, какую должен вести банкир в представлении обывателя. А именно: посещает знаменитые международные курорты в сопровождении красавиц-моделей, навещает прорицателей и экстрасенсов, нюхает кокаин, предается сексуальным забавам и оргиям – простым и с элементами извращения.
Главный динамизм сюжету романа придает столкновение двух начал в лице двух братьев - «солнечного» (Степана) и лунного. Лунным братом оказывается не кто иной, как коллега Степана по бизнесу, финансист с примечательной фамилией Сракандаев. Человек, любимым числом которого является «43».
У рыцаря числа «34» возникает навязчивая мысль убить своего антипода.
Герои Пелевина не ищут легких путей, поэтому Степан не опускается до таких пошлостей, как использование услуг наемного киллера, а принимает решение уничтожить лунного брата собственноручно. И не как-нибудь, а с помощью стреляющего «лингама» (фаллоса). Чтобы придать предстоящей сцене совсем уж фантасмагорический характер, автор вкладывает в голову героя мысль переодеться для маскировки в православного священника.
В последующей сцене любой желающий с легкостью может усмотреть именно пресловутую диалектику. Противоположности в лице приверженцев солнечного и лунного чисел встречаются, и солнечный брат предпринимает попытку разрешить возникшее противоречие, уничтожив лунного брата. Однако и орудие устранения (лингам-фаллос), и место действия (гей-клуб) выбраны то ли неудачно, то ли слишком уж удачно. Намечавшееся столкновение антагонистов неожиданно завершается сценой их единства (в буквальном, физиологическом смысле), являющееся, по сути, кульминацией романа.
Убийство не состоялось, вместо него происходит нечто вроде служебного (или, точнее отраслевого) романа двух банкиров. Однако состояние гармонии продлится недолго - мы знаем, что единство противоположностей должно неизбежно завершиться отрицанием, поэтому героя ждет фиаско. Хотя тот самый воспетый автором в предыдущем романе зверь о пяти лапах подкрался к герою, как это чаще всего и бывает, с самой неожиданной стороны.
Как ни странно, причина его появления - простая человеческая драма.
Героя предала и обманула любимая женщина. Некая Мюс, филолог из Лондона – невесть каким ветром занесенное в Россию и прижившееся в Степином банке еще одно странное существо, дочь лесбиянки и гомосексуалиста (?!), страстная любительница игры в покемоны и поборник политкорректности.
Политкорректность, спасающая мир от варварства – страшная сила.
Наш финансовый дядя Степа, как и любой человек, оказавшийся не на своем месте, рад любой возможности переложить на кого-нибудь явно непосильную для него производственную ношу. И с легкостью наделяет взбалмошную, причудливую и экстравагантную, хотя и далеко неглупую даму правом финансовой подписи.
Что она и использует при первой подвернувшейся возможности, сделав неудавшегося нумеролога-«пикачу» банкротом.
В романе много аллегорий и символических сцен. Может быть, в этом предательстве тоже есть некая аллегория. Например, разных периодов отношений России с Западом? Сначала сладкая пропаганда преимуществ западной цивилизации, призыв к перестройке и новой жизни, обещание молочно-рыночных рек с кисельно-демократическими берегами, а в финале - обыкновенное кидалово?
Из всех романов Пелевина «Числа» – наименее философский, мистический и загадочный. Обыденность сюжета (глупый банкир и хитрая мошенница) влечет за собой и обыденность финала. Главный герой не делает себе харакири, не скрывается в дебрях мистической внутренней Монголии и не уходит по пыльной тропинке к ярко-синему горизонту, став виртуальным мужем могучей богини Иштар. Однако, как и всякая настоящая история Пелевина, история «Чисел» также заканчивается бегством и освобождением. Просто пелевинский герой на этот раз поступает так, как это часто делают обыкновенные (обыкновенно-богатые) люди и никогда не поступают его персонажи - уезжает за границу, имея на руках загранпаспорт с открытой Шенгенской визой, и даже кое-какие остатки прежнего капитала на тайных банковских счетах.
Очередной роман Пелевина снова великолепен и снова попадает в самую точку. Тем не менее, трудно отделаться от впечатления, что в литературном отношении он не очень получился (боже упаси от аналогий с романом Горького «Мать» и его оценкой Владимиром Ильичом).
В сюжетных недочетах романа можно, конечно, попытаться найти некий глубинный смысл. Книга «ДПП» кроме романа «Числа» включает повесть и несколько рассказов, сюжетно не связанных с главным произведением. Заключает книгу рассказ-стилизация в духе восточной философской прозы с истинно восточным наименованием «Запись о поиске ветра».
В котором читатели, пустившиеся в погоню за ветром, могут попытаться найти ответы на вопросы, возникающие после знакомства с очередным творением любимого писателя.
Про это упоминают критики, к этой мысли, пожалуй, подводит нас и сам автор – хотя бы тем, что расположил этот рассказ в самом конце книги (вспомним принцип Штирлица – последняя фраза запоминается лучше).
Ответ на вопрос о том, почему в книге собраны столь разные произведения, да и главное произведение явно распадается на фрагменты, в «Записи о поиске ветра» звучит так:
«Удалив все связующие звенья, мы получим повесть о самом главном, которое нельзя убрать, ибо оно и есть Путь десяти тысяч вещей. Такая повесть будет подобна собранию многих отрывков, написанных разными людьми в разные времена».
Красиво конечно, хотя чересчур уж расплывчато и неопределенно – во всяком случае, с точки зрения человека, не приобщенного к тайнам восточной философской мысли. Однако возникавшие раньше вопросы сами собой снимаются - хотя бы просто потому, что на их месте возникают новые, гораздо более глобальные.
Поговорим теперь на традиционную тему - про феномен Пелевина и его критиков.
«ДПП» вызвала заметный резонанс в прессе. Впрочем, когда знакомишься с большинством отзывов на книгу, начинает создаваться странное впечатление, возникавшее, впрочем, и раньше при знакомстве с некоторыми образцами творчества «пелевиноведов». Впечатление, что многие рецензенты то ли не знают толком, о чем писать, то ли просто пишут не о творчестве Пелевина, а о чем-то своем.
К литературной стороне творчества Пелевина у профессионалов достаточно много претензий – и надо заметить, что многие из них вполне обоснованны. Построение его романов часто не очень удачно, действие содержит много необязательных побочных линий, а то и вовсе распадается на отдельные сцены и эпизоды, сюжеты и персонажи книг вторичны, отсутствуют яркие образы, некоторые фрагменты и главы произведений - явный продукт графоманства и др.
Словом, произведения Пелевина имеют очевидные недостатки, которых нет в книгах других, почему-то мало кому до сих пор известных авторов. Однако есть нечто другое – невообразимый, ошеломляющий и фантастический успех.
Поэтому большинство критиков не столько занимаются самим творчеством Пелевина, сколько пытаются понять природу его успеха и выразить свою позицию к нему.
Конечно, наиболее простое, очевидное и логичное объяснение успеха книг Пелевина – талант их автора. Однако такое объяснение, как будто, устраивает далеко не всех. Поэтому и похвалы, и ругань далеко не всегда объективны и беспристрастны.
Подчеркивание социальной значимости произведений Пелевина – самый распространенный комплимент в адрес автора.
Вот, например, что пишет один уважаемый комментатор:
«Пелевин — летописец эпохи, толкователь ее и предсказатель будущего. Именно Пелевин объяснил, что происходило НА САМОМ ДЕЛЕ в конце восьмидесятых, в начале и в конце девяностых — в «ОМОНЕ РА», «Чапаеве» и “Generation“.
В новом романе Пелевин должен был объяснить, что произошло в послеельцинской России и, конечно, who is Mr. Putin» - именно так, не больше и не меньше».
Еще один критик не сомневается, что Пелевин - «писатель-аналитик, дедуктивно выстраивающий абсолютно точную картину на основании мелких деталей»; он правильно понимает нашу жизнь, делает верные выводы.
И совсем уж просто - о «ДПП»: «Очень нужная и своевременная книжка» (это опять-таки не Владимир Ильич).
Мне кажется, что попытка превратить произведения Пелевина в очередное зеркало русской жизни, приписать ему роль летописца или социолога эпохи перемен – еще один миф, создаваемый вокруг его творчества.
Как бы ни был талантлив, умен и проницателен Пелевин объяснения и предсказания - вид деятельности, которая проходит не по литературному, а совсем по другому ведомству (я не имею в виду ведомство капитана Лебядкина, о котором еще пойдет речь).
Летопись когда-то создавали ученые монахи-летописцы, а в наше время – историки и журналисты. Анализирует, объясняет, рекомендует и делает прогнозы другой многочисленный отряд экспертов, включающих экономистов, социологов, политологов, футурологов, аналитиков.
Приведу пример. На заре нашей демократической эпохи были очень популярны публичные слушания различных социально-политических проблем. Известные писатели, равно как и другие представители творческой интеллигенции, были частыми гостями таких форумов. Следует признать, - в тех случаях, когда творческие люди, не довольствуясь почетной представительской ролью, пытались участвовать в дискуссии наравне со знатоками, выглядело это достаточно грустно.
Поэт, вообще литератор в России больше, чем поэт - это известно всем. Поэтому к словам авторитетного литератора всегда прислушивались с повышенным вниманием, ожидая услышать от него если и не истину в последней инстанции, то нечто особенное. Однако чаще всего публику ждало разочарование.
Особенно зримое и очевидное (во всяком случае, для понимающих людей) в ситуации, когда литераторы сталкиваются лицом к лицу с профессиональными экспертами. Им нечего противопоставить силе оружия, которым если не мастерски, то на вполне добротном уровне владеет большинство экспертов – знаниям, логике, аналитике.
Конечно, писатель лучше других ощущает несовершенство окружающей жизни. От понимания несовершенства мира очень легко перейти к попыткам объяснить причины этого и дать советы, как построить новый, более правильный и совершенный мир. Что и пытаются сделать некоторые писатели.
Однако почти любая попытка творческого человека дать рекомендации по лучшему обустройству жизни почти неизбежно обречена на провал. И вовсе не потому, что окружающие настолько тупы и упрямы, что не желают понять и применить эти благие советы (Вспомним одного нашего известного писателя, клеймившего коммунизм как воплощение зла для России и сыгравшего не последнюю роль в его идейном крушении. Коммунизм пал, а зло не исчезло. Иногда даже казалось, что его стало больше. Писатель с ничуть не ослабевшим энтузиазмом начал клеймить новое зло, уже толком не понимая его причин и не задумываясь о том, что и он причастен к нему – хотя бы просто потому, что слишком односторонне трактовал прежнее зло и призывал к его уничтожению, не слишком задумываясь о будущем).
Все обстоит гораздо сложнее. Практические дела лучше предоставить практическим людям – так гласит старый добрый принцип).
В виртуально-литературном мире иная ситуация. Россия если и не самая читающая, то все равно много читающая страна. Честно признаем - читают люди в основном для развлечения. Даже образованных людей мало интересуют знания о вещах, лежащих за пределами их профессиональных или иных практических потребностей, - особенно если они скучны или требуют хоть каких-то умственных усилий. И писатели, и эксперты-ученые часто рассуждают и пишут об одном и том же. Однако самые правильные и умные объяснения знатоков имеют один существенный недостаток - они безнадежно скучны. И чем больше аргументов и фактов в подтверждение своих взглядов приводит специалист, тем большую тоску он нагоняет на читателей.Та картина мира, которую создают писатели в своих книгах, намного интереснее рассуждений ученых мужей. Сила оказывается на стороне литераторов, если они хорошо владеют своим ремеслом .
Законы логики перестают действовать, потому что вступают в силу законы человеческой психологии.
Вспомним, например, идею Пелевина о виртуальности политического руководства России в «Поколении» (которую, как ни странно, часть публики восприняла едва ли не буквально). Как будто, она не вызвала серьезного раздражения у политически озабоченной публики и не подверглась активной критике ни со стороны правых, ни со стороны левых политических сил.
Коммунисты всегда утверждали, что при капитализме правительство – комитет по управлению делами буржуазии, ею же назначенный и управляемый, а от такого взгляда до провозглашения виртуальности этого комитета – один шаг. Демократы тоже не особенно возражали – раз правительство как бы и отсутствует, то тем самым власть становится еще ближе к народу именно самим фактом своего отсутствия и виртуальности.
Как правило, действительно серьезные политические и общественные идеи всегда находят массу противников. Меньшинство выступает против них просто потому, что не они сами эти идеи придумали, большинство же – потому, что эти идеи противоречат их интересам.
Увы, но приходится констатировать – благодушное восприятие обществом новых социально-политических теорий равносильно признанию их полной оторванности от жизни и практической бесполезности (опять виртуальность?). Слишком абстрактные или чересчур фантастичные взгляды задевают и раздражают очень немногих – преимущественно политических параноиков. Которых, впрочем, в нашем динамичном и неспокойном обществе тоже хватает.
Тем не менее, многим людям книги Пелевина действительно помогают лучше понять эпоху и общество.
Приведем одну характерную цитату, в которой явная ирония перемешана с чуть менее явным восхищением талантом писателя:
”ПВО опять удалось отразить бомбардировку реальности и вывести формулу. Объясняющую все. И кто такой мистер Путин, и куда делось советское наследство, и почему мы вдруг полюбили власть, и что такое глобализация, и откуда берется олигархический капитал».
Взрослые – и читатели, и критики – те же дети. Потому что обожают выпуклые, сочные, красочные образы и простые, но вместе с тем увлекательные, неожиданные и сказочно-фантастические объяснения. И ПВО (Пелевин) дает взрослым детям – каковыми мы все, в сущности, и являемся, то, чего они ждут. Ждут не обязательно от него – от любого, кто способен на это. Но способнее всех снова и снова оказывается Пелевин. Именно ему удается создавать неповторимые образы-символы эпохи и гениальные по своей простоте, парадоксальности и фантастичности объяснения всего, что происходит с нами.
Именно поэтому "для многих Пелевин был и остается гуру, великим учителем, который проник в суть вещей, а затем ее в относительно доходчивой форме объяснил».
Насколько истинно это объяснение – читателя не очень интересует. Он просто верит- или почти верит в то, во что хочет верить.
Каждому приходилось слышать весьма популярное среди простого народа мнение о том, что наше правительство и ведущие политики – простые марионетки в чьих-то умелых и натруженных руках (чьих – это уже предмет дискуссии; то ли олигархов, то ли могучих иностранных держав, то ли вообще неких таинственных сил). Наш ответ внутреннему Чемберлену - даже и не марионетки (марионетки - это все-таки нечто материальное). А наше правительство к бытию и материи не имеет никакого отношения, потому что это не более чем фикция, виртуальный образ.
Усиление в жизни общества роли государства и силовых структур, о котором так много говорят в последнее время? Изображаемое западной прессой и солидарными с ней пламенными демократами как грядущий возврат к тоталитаризму?
Извольте, вот вам новая фигура и новый символ нашей в очередной раз меняющей свои очертания эпохи.
Просим любить и жаловать – «новый джедай», капитан Лебядкин собственной персоной, «крыша» героя и одновременно представитель новой власти.
Образ капитана явно запомнился. Один из критиков даже сравнил самого Пелевина с Лебядкиным – гротескным персонажем из романа Достоевского «Бесы» (И. Зотов «Пелевин как капитан Лебядкин»).
Впрочем, ПВО не привыкать. Стоит только ему придумать новый запоминающийся ход, образ, или прием, как его моментально используют в поленике с ним. Вспомним, что на выход романа «Чапаев и Пустота» критики тут же отреагировали статьей «Пелевин и пустота».
То, с каким пионерским задором не только сторонники, но и оппоненты Пелевина усваивают его выдумки, говорит о многом.
Почему пелевинский джедай получил имя капитана Лебядкина? По очень простой причине. Той же, по которой герои романа «Чапаев и пустота» носят имена (или, точнее маски) Чапаева, Петьки, Котовского и барона Унгерна. А японский шпион в романе Акунина – не кто иной, как штабс-капитан Рыбников, герой известного рассказа Куприна.
Как сказал бы критик-чукча, римейк, однако. Или, однако, постмодернизм. Потому что «наполнение старого текста (и, очевидно, старых образов?) новым смыслом является художественным методом постмодернизма» (А. Минкевич «Поколение Пелевина»).
И этот метод великолепно удается Пелевину. И не стоит искать в этом какой-то особенной глубины или тайны. Тайна в книгах ПВО только одна – тайна таланта их создателя.
Засилье голубых на голубом экране, всеобщая молва о «голубой мафии», голубом лобби и агентах «голубых» во власти - что же, Пелевин и тут впереди всех. В романе описана совершенно потрясающая «голубая сцена» в исполнении двух представителей финансового капитала, поставленная в духе языческого обряда, костюмированная и оснащенная приличествующими ситуации реквизитами в виде, например, того же «лингама». И, в действительном или мнимом духе эпохи, проходящая с ведома, под присмотром (в буквальном смысле) и едва ли не под аплодисменты властей.
Про советское наследство («золото партии»?) и растущую в народе любовь к власти в «ДПП» тоже есть – но об этом чуть позже.
Писатель, в силу своей профессии, понимает людей и общество лучше других, однако, по той же самой причине, плохо знает жизнь. Чтобы действительно разбираться в современной жизни, недостаточно просто размышлять о ней или наблюдать со стороны. Необходимо активно в ней участвовать, а литератор для этого слишком занят своим ремеслом.
Возможно, когда-нибудь Пелевина действительно объявят летописцем, выразителем, или даже зеркалом нашей странной эпохи. Хотя он всего лишь делает то, что и должен делать истинный литератор – реализует себя, создавая собственную реальность и собственные художественно-виртуальные или, в терминологии фантастов, параллельные миры.
Наверное, точнее будет сказать, что параллельная миры, созданные талантливыми и любимыми народом писателями не столько отображают и объясняют реальность, сколько способствуют ее изменению.
Наподобие тому, как это произошло с одним из пророчеств Нострадамуса, исполнившимся в точном соответствии с предсказанием великого француза. Его далекие потомки эпохи Великой французской революции знали о предсказании и верили в него. И предсказание сбылось – потому, что было воспринято потомками как прямое указание к действию.
Конечно, в наше время слова и идеи уже не обладают над людьми той же властью, что в прошедшие эпохи. Но еще раз повторим - сюжеты и образы, создаваемые талантливыми творцами, оказываются намного более интересными, чем тупая тоска, мельтешение и ложь реального мира. И подобно тому, как маленькие дети верят сказочникам, взрослые люди начинают видеть окружающее глазами талантливых беллетристов.
Так что Пелевин не отражает и не объясняет эпоху – он ее творит в умах читателей. Как мог бы ее творить любой, у кого есть талант и способность дать читателям то, что они от него ждут.
Еще одна часто обсуждаемая тема – философская основа книг Пелевина, особенно его увлечение восточной философией. Многие считают Пелевина писателем философского направления, и даже писателем-буддистом.
Тот же И. Зотов высказывает смелое мнение, что «никакого интереса, кроме разве что поверхностной пропаганды основ буддизма, не представляли и не представляют пелевинские тексты».
Буддизм в книгах Пелевина есть, спорить с этим глупо. Пелевину интересны буддистские идеи, а то что его интересует, он использует в своих произведениях. Однако талант Пелевина очевидно не сводится к просветительству на ниве буддизма.
Почему-то никто не упрекает русских классиков, того же Достоевского или Лескова, за пропаганду христианских идей в своих книгах. Христианство – традиционная религия для русских людей, а буддизм – далекая экзотика, однако сути это не меняет.
Впрочем, Пелевину интересен не только буддизм. Высказывается и мнение о влиянии философии экзистенциализма на его творчество (повесть «Желтая стрела») - о чем судить не берусь, поскольку совершенно не знаком с этой теорией.
Противореча сам себе, И. Зотов пишет про « ДПП» – опять-таки с иронией :
«Привыкшие к прежнему Пелевину, поклонники с разочарованием обнаружили, что в романе отсутствует очевидное буддийское послание. Пелевин написал текст без философской начинки. В чем же его message?»
Философской начинки нет, - ни буддистской, ни экзистенциалистской, ни какой-либо иной. И тем не менее, перед нами очередной превосходный роман.
Схемы и теории сами по себе никогда не создадут художественного произведения. Добротный с литературной точки зрения роман, построенный на простеньких идеях, вроде «кровь-любовь», «бьют-беги» или «дают-бери» может быть гораздо более интересен для читателя, чем серенькая книжка, построенная на основе новейших философских концепций и наполненная глубочайшими идеями.
Поэтому трудно согласиться с мыслью критика о том, что для Пелевина буддизм – всего лишь мотивировка, в которой «… философия призвана мотивировать дурной слог, оправдать стилистические ошибки».
Можно отчасти согласиться с тем, что многие идеи в произведениях Пелевина если и не заурядны, то в чем-то вторичны. Та же идея виртуального правительства не так уж и нова. Вспомним хотя бы фильм знаменитого А. Куросавы «Тень воина».
Сюжет фильма состоит в том, что окружение видного японского политика и полководца эпохи средневековья Такеды Сингэна, погибшего в одной из феодальных усобиц, по каким-то политическим соображениям в течение нескольких лет скрывало факт его гибели, выдавая за правителя его двойника – простого бродягу. Так что перед нами тоже своего рода виртуальный правитель - правда, в средние века еще не было телевидения и компьютеров, поэтому для создания виртуального образа приходилось использовать живого дублера.
Однако писатель – не философ и не идеолог; его талант писателя состоит не в создании новых философских, религиозных, социально-политических или иных идей и концепций, а в их воплощении, умении использовать как основы для построения сюжетов и образов своих книг.
Все помнят фразы-афоризмы из пьес Шекспира: «Слова, слова, слова», «Быть или не быть?», «Вся жизнь театр, и люди в нем актеры». В истории человечества произносилось немало столь же мудрых, образных и звучащих фраз, однако больше всего запомнились те, что были написаны Шекспиром (а точнее, человеком, который скрывался под этим псевдонимом). Потому что дело не в самих фразах, а в литературном таланте их автора. Именно драмы Шекспира позволили этим словам зазвучать так, как они звучат сейчас для любого образованного человека. И благодаря таланту Шекспиру простенькое гамлетовское «To be or not to be?» становится символом человеческой мысли.
Исторически в русском человеке эмоции доминируют над рассудком. Именно поэтому в России много великолепных писателей и мало хороших философов. Однако если россияне и не преуспели в создании глобальных теорий, то они преуспели, воплощая их в жизнь.
Идеи овладевшая массами, как писал классик, превращаются в материальную силу. Идеи, овладевшие незаурядными единицами, часто превращается в талантливые творения духа. Поэтому, когда русский литератор (и Пелевин – ярчайший пример) обращается в своих произведениях к философской или религиозной проблематике, он создает великолепнейшие и неповторимые произведения – при условии, конечно, что увлеченность не перерастает в одержимость.
Впрочем, в книгах Пелевина находится место и для странной теоретической зауми.
В «Поколении» это были пространные рассуждения об «орально-анальных вау-факторах», в «ДПП» – обсуждение доклада «Новорусский дискурс как симулякр социального конструкта».
Скажу честно – смысл появления в книгах Пелевина этих глав мне не очень понятен. Рассуждения Пелевина о «дискурсах» и, в особенности «вау-факторах» часто цитируют. Некоторые авторы даже пытались на совершенном серьезе теоретизировать по этим предметам, однако быстро утомлялись или просто заходили в тупик. Обсуждать там особо и нечего - если отбросить своеобразную форму выражения, смысл идей достаточно прост.
Иногда говорят о сатире, о том что Пелевин создал своеобразный памфлет на кого-то или на что-то. Может быть, и так. Однако адресат этого памфлета большинству читателей не очень ясен. И даже когда нам пытаются объяснить, кто и что именно является объектом Пелевинской сатиры, как это сделал Михил Золотоносов ("Из пустоты в никуда"):
«направление сатиры — ирония над гуманитарной пост-интеллигенцией, образ которой ассоциируется с РГГУ и «вумными» книгоиздательствами…заставляет вспомнить гротескно-сатирическую монографию Нэнси Рис «Russian Talk» и другие исследования по социальной и культурной антропологии», это не становится более интересным.
На мой взгляд, перед нами классический пример того, что в старые добрые времена называлось странно звучащим словом «мелкотемье».
Тот же М. Золотоносов в конечном итоге приходит к выводу, что «весь этот страшный стёб над гуманитариями не вполне равен себе». Однако не в силах остановиться на этом вполне разумном объяснении, тут же придумывает новое:
«В таких случаях всегда есть метауровень, на котором высмеивается уже не самое явление или социальная группа, но и известный стереотип её восприятия…. С Пелевиным мы смеёмся не только над «словом дискурс» и над теми, кто повторяет его, но также и над теми, для кого любое «умное слово» всегда звучит дико».
Сатира приобретает еще больший размах – смеются уже не только над теми, кто говорит и слушает, но и над теми, кто не понимает и не способен понять в принципе. Можно было бы добавить еще масштабности, сделав объектом сатиры и тех, кто это пишет, и тех кто рассуждает о написанном, а также тех, кто ничего об этом не слышал. Боюсь только, что круг смеющихся по-прежнему окажется очень и очень узок.
На мой взгляд, эти главы можно рассматривать просто в качестве особенностей построения пелевинских романов. Кто-то из писателей включает в свои книги стилизованные газетные заметки, документы, даже характеристики (вспомним – характер, приближающийся к нордическому), стилизуют романы под письма. Стилизация фрагментов произведений под теоретические трактаты – такая же особенность творческого почерка Пелевина.
Многие критики говорят о странность мира, изображенного в произведениях Пелевина.
«Невероятные положения и перипетии в мире Пелевина так же буднично ожидаемы, как телепередача, обещанная в программе на неделю. Случиться-то может что угодно и когда угодно, но это уже не удивляет»; «в романе Пелевина торжествует не логика жизни, а парадоксальная логика анекдота».
Сам по себе упрек свидетельствует о том, что критики относят Пелевина к числу писателей-реалистов. Для фантаста «невероятность положений и перипетий» - очевидный комплимент, что явно не входило в замысел критика.
Однако вспомним - нагромождение невероятных положений, необычных и экстремальных ситуаций, странных и необычных людей, неожиданных поворотов сюжета – один из главных принципов создания беллетристических произведений. Литература – не отражение жизни, а нечто иное.
Действительно, зачастую персонажи Пелевина - странные герои, живущие странной жизнь в странных мирах. Настолько странные, что иногда это даже и не люди, а, например, насекомые («Жизнь насекомых»), цыплята-бройлеры или волки-оборотни.
Но главным и самым удивительным является то, что независимо от того, кто или что становится героем его книг, у читателя сохраняется ощущение правдоподобия и даже достоверности происходящего.
Вспомним, например сцену в литературном кабаре «Музыкальная табакерка» в романе «Чапае и Пустота». Группа матросов во главе с бывшим поэтом-декадентом и будущим соратником Чапаева Петькой, по нелепой случайности выступающим в роли комиссара ЧК приезжает туда провести политику партии. При всей нелепости, странности и безумия этого эпизода его описание у Пелевина выглядит до удивления правдоподобным!
К вопросу о достоверности прозы Пелевина. Как ни странно, в рассуждениях некоторых литературоведов встречаются попытки интерпретировать роман «Чапаев и Пустота» как образец модного ныне альтернативного-исторического (или криптоисторического жанра). Можно было бы назвать это взгляд не точкой зрения, а диагнозом, свидетельствующим о полнейшем отсутствие чувства юмора у авторов подобных версий, если бы не представившаяся возможность интерпретировать его несколько иначе – как еще один показатель реалистичности романов Пелевина, которые произвели настолько благоприятное впечатление не на кого-нибудь, а на поклонников истории (пусть даже и ее альтернативной ветви), что они готовы зачислить его в свои ряды.
Еще один нередкий упрек в адрес писателя – стиль произведений Пелевина, изобилие в его книгах литературных штампов. Критики с легкостью употребляют такие эпитеты, как: «стиль школьного сочинения», «скудость словарного запаса», «нагромождение словесных штампов» и даже «стертость языка», приводя в подтверждение многочисленные примеры фирменного пелевинского стиля.
Но обратим, что несмотря на это, большинство статей исследователей творчества ПВО буквально напичканы цитатами из его книг. Именно цитатами, а не пересказом их содержания. Причина проста – то, что написал Пелевин, не так-то просто превзойти или улучшить.
Впрочем, даже недоброжелатели признают, что ««коллекции фирменных пелевинских «приколов» первым делом были собраны и прокомментированы газетной критикой и расползлись по миру — по Сети».
Конечно, коллекция приколов – предмет, которым может гордиться скорее сатирик или куплетист, чем серьезный писатель. Но и они важны. Приколы – дверь в творчество Пелевина, всегда распахнутая для широких народных масс.
В произведениях Пелевина действительно много языковых штампов. Вспомним очевидную вещь – накопленное к нашему времени культурное богатство столь велико и обширно, что в творчестве любого автора можно найти черты и признаки вторичности. Самое важно не то, что Пелевин использует штампы, а то, как он их использует.
А использует он их примерно так, как поступает ребенок с новыми игрушками пытаясь понять их смысл и назначение - пробует на ощупь и на вкус, взвешивает, измеряет, кидает и роняет, ломает, разбирает и вновь собирает (Ничего удивительного в этом нет, все взрослые в каком-то отношении – большие дети, и писатели – не исключение. Просто их игрушки – это слова. А новая игрушка Пелевина – языковые штампы).
И в полном соответствии с уже приведенным принципом постмодернизма Пелевин наполняет их новым содержанием. Языковые штампы перестают быть штампами и становятся чем-то иным.
Редко кому из литераторов удавалось установить такую связь языка и жизни. Человечество создало язык для отражения материального мира. Пелевин задумал осуществить обратный процесс – создать материальный мир из слова.
Вспомним «Generation «П». Всем, в том числе глубоко интеллигентным людям прекрасно знакомо ненормативное слово, или если хотите - выражение «Пиздец». Да и в ситуациях, смысл которых вполне адекватно отражает это выражение, приходилось бывать каждому.
Пелевин не просто повторяет это слово, радуясь собственной смелости и наслаждаясь долгожданной свободой самовыражения, наступление которой позволило, наконец, пишущим людям использовать слова и образы, достойные отражающие все богатство их духовного мира, как поступил бы иной, менее странный автор.
Пелевин преобразовывает и материализует это слово в образ. «П….» по Пелевину – древний языческий бог, принявший вид хромого пса с пятью лапами. Этот пес, согласно преданию, спит где-то в российских снегах (такое впечатление, что все мы о чем-то подобном подозревали), и пока он спит, жизнь идет более-менее нормально. Однако в любой момент он может проснуться с непредсказуемыми, или точнее, однозначно предсказуемыми последствиями, которые заключены в смысле самого слова. Попросту говоря, «когда он просыпается, он наступает».
Впрочем, человечество пока может быть спокойно, пока на страже стоит очередной ночной дозор - тайное общество слуг великой богини Иштар, в ряды которого торжественно принимают героя Пелевина.
Задача дозора богини Иштар, в сущности, та же, что и у любого другого - следить, чтобы «П…..» не проснулся и не наступил. С той оговоркой, что в данном случае это следует понимать в самом что ни на есть буквальном смысле слова.
Еще более интересен пример материализации языкового штампа в «ДПП» (повесть «Македонская критика французской мысли»).
Герой повести, нефтяной магнат Насых (он же Кика) Нафиков некогда услышал потрясшую его, хотя и наверняка, с точки зрения критиков, штампованную фразу о том, что после смерти советский человек живет в плодах своих дел. Фраза эта часто и с особым значением повторялась в те времена. Может быть, ею даже полуосознанно пытались заменить вытесненные из жизни общества теологические теории, заменив их неким первобытным фетишизмом, выдаваемым за ростки новой морали. Вспомним знаменитое - «Товарищу Нетте, пароходу и человеку».
Пелевин, с его незамутненным взглядом большого ребенка, великолепно уловил и выразил это в образе своего героя. Воплощение товарища Нетте в пароход так поразило Кику именно потому, что он понял это никак не иносказательно, а в самом что ни на есть буквальном смысле слова. И он начал строить на этом свою теорию, развив первоначальную идею в профильном для него финансовом направлении.
Жизненная сила погибших после смерти воплощается не в делах - заводах, газетах, пароходах, которые гниют, ржавеют, изнашиваются и закрываются. А в предмете, менее изнашиваемом, к тому же возобновляемом и вездесущем – в деньгах. Именно в этом и состоит тайна денег, источник их могущества.
Пожалуй, мы знаем человека, который вдохновил Пелевина на создание этой теории. Это не товарищ Нетте, пароход и человек, это не кто иной, как товарищ Карл Маркс. Именно он утверждал (в 19 веке), что деньги – это овеществленный человеческий труд. Человек 21-го века понял – не просто труд, а человеческие души.
Умный нефтяник не ограничивается чистой теорией, а делает некие выводы. Проблема, которая прежде всего интересует Кику, как и всякого богатого маргинала, сделавшего деньги в России, но живущего в Европе - отношения Востока и Запада.
Кика приходит ко вполне логичному в рамках его теории заключению о том, что особенности земного существования душ, превращающихся после смерти в деньги, отбрасывают тень на жизнь общества, пользующегося этими деньгами. Поэтому пресловутый «вывоз капитала»- не что иное, как слив инфернальных энергий бывшего Советского союза прямо в мировые резервуары, где хранится жизненная сила рыночных демократий».
«Смешение жизненной энергии двух бывших антиподов мироздания –безответственная и безумная акция, которая изменит лицо мира».
Благополучный и сытый Запад ждут непростые времена – собственно говоря, они уже наступили.
«Когда миллионы советских человеко-дней конвертируются в доллары и евро, это равносильно неощутимому и потому особо страшному вторжению армии голодных духов в кровеносную систему международной экономики». И любой человек, «наделенный способностью к духовному зрению, увидит гулаговских зэков в рваных ватниках, которые катят свои тачки по деловым кварталам мировых столиц».
Это про Запад. А что же с Россией?
В России на поверхности, казалось бы, происходит обратный процесс, – экономическая катастрофа и обнищание. Однако, этот процесс, как ни странно, сопровождается не демонстрациями и баррикадными боями, как ожидали социологи, а все большей эйфорией и влюбленностью населения в руководство.
Причина, в свете изложенной выше теории, проста. Русские ввозят чужие деньги и вывозят свои. И, стало быть, человеческое страдание, воплощенное в русских рублях, зэки в рваных ватниках тоже покидают свою историческую родину. Долларизация страны снижает общую инфернальность русской жизни.
Как вам идея, родившаяся, казалось бы, из простой фразы-штампа? Фразы, которую мы слышали десятки и сотни раз, никогда всерьез не задумываясь о ее смысле. Пелевин задумался – этим он, наверное, и отличается от всех нас. И с неописуемой легкостью вложил в нее новое содержание, создав потрясающую, безумную и парадоксальную теорию. И вполне возможно, что у этой теории найдутся свои сторонники, которые объявят ее лучшим объяснением всех проблем человечества.
Остается только пожалеть, что эта идея послужила основой не полновесного романа, а всего лишь повести. Получился некий парадокс, иллюстрирующий наши предыдущие рассуждения о литературе и философии. Простенькая нумерологическая идея послужила основой отличного романа, а великолепнейшая идея о зомбированных денежных знаках так и осталась всего лишь теоретической конструкцией, не получившей полновесного художественного воплощения. Наверное, просто потому, что придумав ее, автор тут же потерял к ней интерес. Все-таки творческие люди – непредсказуемый народ.
Упреки в стертости и штампованности распространяются не только на язык произведений Пелевина, но и на образы его героев. Кто-то из критиков даже сострил, что в книгах Пелевина выведены не герои, а действующие лица.
Признаем, что умение создать психологический портрет героя - не самая сильная сторона творчества Пелевина. Большинство его героев - не полновесные личности, а скорее типажи» или маски. Однако это не недостаток, а особенность творчества автора.
Пелевин и не ставит задачей создать достоверный портрет бандита, силовика, банкира, художника или гуманитарного интеллигента. Он просто берет их оболочку и вкладывает свое содержание (снова вспомним – постмодернизм). Некоторые из его героев вообще не люди, так что разговор об их психологическом портрете не очень и уместен.
Тем не менее, читатель понимает его героев и верит в них. Большинство (но не все) из его персонажей имеет две общие черты. Первая – герои чувствуют себя чужими в окружающем их реальном мире. Вторая черта - вечная одержимость его героев поиском истины и смысла жизни. Что очень и очень роднит их с героями Достоевского (снова капитан Лебядкин?). Сходство персонажей романов двух писателей не слишком бросается в глаза.
Но вспомним, что и сама жизнь за прошедшие полторы сотни лет достаточно сильно изменилась (диалектика!). Изменения коснулись не только материальных основ, но и самой жизни общества. Увеличилось разнообразие человеческих типажей и характеров, изменились психология и кругозор людей. Герои Достоевского искали истину в христианской религии (причем исключительно в православии) или в отказе от бога. Для князя Мышкина переход близкого человека в католичество (другая ветвь христианской религии!) был потрясением.
В современном мире религия уже не имеет того значения, что раньше. Когда–то отказ от бога, атеизм был вызовом обществу. Были и времена, когда вызовом стала приверженность религии.
Современное общество стало терпимее и политкорректнее (опять это слово!). Да и глобализация мира привела к знакомству людей с разными религиозными системами. Релиигиозность или атеизм, переход из православия в католицизм или из христианства в буддизм, язычество или шаманство (пожалуй что и сатанизм) не вызывает каких-то чрезмерных эмоций.
Поиски истины героев Пелевина не так глубоки, как у Достоевского, но гораздо более разнообразны. Герои Пелевина ищут истину везде и во всем. И при этом не чураются никаких крайностей, пожалуй даже, тянутся к ним. Разнообразные виды и способы приема наркотиков, сексуальные извращения (впрочем, в этом направлении герои особенно не усердствуют), путешествия во времени и пространстве, экзотические верования и совсем уж непонятные и странные культы и суеверия, самими же героями и создаваемые. И все-таки, заметьте разницу – не предаются извращениям и суевериям, а именно ищут в них истину.
Почему герои не ищут истину в более привычных для русского человека идеях и ценностях, в общем-то понятно. В этом случае мы имели бы другого Пелевина, создавшего другие книги. Наверное, гораздо больше похожие на те произведения, которые мы когда-то читали в школе.
Обычно Пелевин выводит на сцену героев двух типов - учителя (по-восточному –гуру) и ученика. Ученики заняты тем, что им и положено делать – ищут истинное знание. Их задача проста – задавать вопросы и искать на них ответы. Учителя же должны знать истину, если всю, то какую-то ее часть – во всяком случае, так им положено. Впрочем, неприкасаемых у Пелевина нет. В романе «Числа» по меткому замечанию одного из критиков, «гуру оказывается гибридом стукача и шарлатана». Да и та же знаменитая баба Бинга (Ванга) изображена не без доли иронии.
Но это в сущности мелочи. Читателя больше интересует не разоблачение очередного лжепророка, а поиск пророка истинного. Изобразить знание истины – самая сложная задача для писателя. Принципы создания литературного произведения в данном случае обратны по отношению к приемам кинематографа. В кино самая сложная задача – показать силу и ловкость героя. Сложная потому, что силу нужно изобразить так, чтобы зритель в нее поверил. Поэтому и Шварценеггер, и Джеки Чан – любимые герои большого экрана. С мудростью проще – вполне достаточно благообразной внешности героя, убеленного сединами или украшенного нелепыми очками в дорогой оправе. Из действия предпочтительнее всего многозначительное молчание или нескольких ничего не значащих, но не менее многозначительных реплик.
В литературе иная ситуация. Описать физическую силу в лице, например, того же Конана, достаточно просто. Если автор пишет, что безоружный герой с легкостью раскидал дюжину вооруженных до зубов врагов, не получив ни единой царапины, у нас нет оснований ему не верить. Ну раскидал. Сейчас дюжину, потом две. Или три – сколько понадобится. Ведь нас же предупредили, что герой необыкновенно силен, ловок и могуч.
С мудростью в книге гораздо сложнее. Тут уже многозначительным молчанием не отделаешься – нужны слова и действия. Недостаточно просто сообщить читателю, что герой своей мудростью способен превзойти дюжину (две, три дюжины) врагов. Кем бы остался в нашей памяти знаменитый сыщик Шерлок Холмс, если бы м-р Конан Дойл поведал нам, что его герой как никто умен и проницателен, однако в своих рассказах заставил бы его просто бегать за преступниками и побеждать их в рукопашных боях? Наверное, никем, или, может быть, Ником Картером.
Словом, мудрость и знание писателю необходимо убедительно показать, что сделать далеко непросто. В каких-то конкретных областях эта задача решается проще. Если автор пишет детектив, он может ознакомиться со специальной литературой, проконсультироваться с экспертами, да и собственный жизненный опыт пригодится. Герой книги – бизнесмен, финансист? Почитать деловые журналы, взять интервью у пары-тройки финансистов, потусоваться с представителями делового сообщества (впрочем, тут уже могут возникнуть проблемы – и возникают, как мы видим на примере «Чисел»).
Как же быть, если речь идем не о практической или отраслевой, а о глобальной мудрости?
Читателя серьезного романа не устроят ни банальные житейские мудрости, ни туманные рассуждения о непознаваемости мира.
Можно, конечно, попробовать преподнести ему как откровение те идеи и знания, что содержатся в религиозных и философских учениях. Наверное, для некоторых читателей и они могут стать открытием, пусть даже и запоздалым с позиций развития передовой культуры.
Однако большинство читателей – люди культурные и эрудированные. И ждут от писателя чего-то большего (поэт в России…), чем простого пересказа чужих идей.
Хотя при этом, прекрасно знают, что истины герой не найдет. Просто потому, что истину не знает никто. Во всяком случае, нам неизвестны те, кто ее знает. Чего же тогда мы ждет от писателя?
Наверное, не столь уж и многого. Какого-то нового, иного, самобытного, может быть даже при этом наивного и детского взгляда на окружающий мир. И веры в то, что человек, пишущий книги, знает о мире не просто больше нас. Он знает о нем нечто неведомое, скрытое от других, но необыкновенно важное для всех. И непременно расскажет нам об этом – если не сейчас, то в следующей главе или в следующем романе.
Пелевину удается передать читателям эту веру. Может быть, и правда, он что-то знает и еще расскажет?
Зададимся вопросом – зачем вообще читателю нужно все это? Ведь мы как будто, уже говорили, что читатель ищет в книгах развлечения. Но кто сказал, что поиск вечных истин не может быть интересен?
Вполне справедливо, хотя и чересчур эмоционально высказывание С. Кузнецова, который считает, что «именно Пелевин вернул героя русской литературы к его духовной сути». Только если Достоевский и Толстой писали о духовном бунте, то автор «ДПП (NN)» старательно и аккуратно препарирует духовную нищету и пустоту».
Русские люди всегда остро переживали духовную пустоту. Раньше причиной пустоты был идейный гнет власти, теперь – гнет жизненных обстоятельств, борьбы за выживание.
Однако спрос на ищущего и думающего героя в России сохранился. В душе русского человека всегда была некая задумчивость. Может быть, ее было даже слишком много, потому что энергия, необходимая для действий, уходила в раздумья. Причины для раздумий тоже были всегда, потому что жизнь в России никогда не была устроена правильно.
Поэтому читатели понимают героев Пелевина и сочувствуют им. Герою Пелевина бегут от действительности? А кто из нас хоть раз не хотел от нее сбежать – хоть в Шенгенскую зону, хоть во внутреннюю Монголию, хоть еще куда?
Заняты не тем, чем заняты обычные люди, а поисками истины или вообще неведомо чего? Да кто же из русских людей не задумывался об этом – и за рюмкой водки, и просто так, – и как вообще можно не задумываться при всей нелепости, убогости и идиотизме нашей жизни? А литературный герой – он на то и литературный герой, чтобы не повторять нашу жизнь, а пытаться осуществить то, о чем мы всегда мечтали или, может быть, боялись.
Так что можно быть уверенным - спрос на хорошую философскую литературу в России сохранится всегда.
К каким героям относится сам Пелевин – к ученикам, тем, кто ищет или к учителям – тем, кто уже нашел?
Наверное, к учителям. И не просто потому, что именно он пишет книги, которые мы читаем, а потому что свой смысл своей жизни, наверное, нашел. В духе знаменитого высказывания Вольтера о том, что главное в жизни каждого человека – это «возделывать свой сад». Этот сад для ПВО - литература, слово.
Однако это его личный сад, и его личная истина, поэтому поделиться ей он не может. Однако упорно желает помочь найти такую истину для всех. И становясь учеником, вместе со своими читателями снова и снова пускается на ее поиск.
Прочтем строки из последнего рассказа книги Пелевина - «Запись о поиске ветра»:
«Истины изначально нет – таков установленный небесами закон. Другой закон небес в том, что истину выразить невозможно даже тогда, когда она появляется». Но небеса позволяют нарушать свои же уложения. Мы протискиваемся сквозь лес невозможностей неведомо как, и тогда истина, которой нет и которую, даже появись она, все равно нельзя было бы выразить, внезапно возникает перед нами… Когда происходит такое, появляются слова, тайна которых неведома. Возможно, таких слов может быть бесконечно много».
Кажется, мне удалось передать вам что-то важное в этом отрывке. Или, быть может, мне это только кажется?
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Александр Балод: Пелевин: диалектика и критика. Критические статьи.
06.12.04 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|