Андрей Ганцевич: Ежик.
Грустная история о ветеране войны, дружбе человека с животным и неблагодарных потомках. Главным недостатком данного текста представляется слишком прямое деление героев на плохих и хороших, прямолинейная позиция автора. Тем не менее, рассказ написан неплохо и достоин того, чтобы быть прочтённым.
Вот только разве ёжики спят не свернувшимися в клубок?
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Мария Чепурина
|
Ежик
Ранней осенью Ильич прикормил молодого ежа, размером примерно с котенка, да до того шустрого и проворного, что назвал его Спартаком. Всё вышло незатейливо: днем Ильич выставил на крыльцо две бутылки кислого молока (чтобы потом выбросить) и забыл как-то про них – «замотался» допоздна, работая в огороде. А заходя домой, увидел, что одна из бутылок упала и пролилась, а из лужицы лакает некий зверек. В темноте видно плохо, и сперва Ильич подумал, что это была соседская кошка, но, включив свет, увидел, что это ёж – не очень крупный, но и не маленький. «Подросток, наверное», – рассудил он тут же.
Ёж тем временем продолжал свою трапезу, не выказав ни грамма испуга. «Эх молодость!» – Ильич ухмыльнулся. – Море по колено!»
Вскоре, однако, он покончил с остатками простокваши и медленно потопал куда-то в траву, пропадая в темноте. «Наверное, живет где-то тут неподалеку», – решил Ильич.
На следующее утро он выставил на крыльцо миску с творогом, полагая, что ёж наверняка вернется, или, по крайней мере, будет поблизости, и приметит лакомство. Так и случилось. Днем Ильич ездил на рынок в город продавать картошку, а когда к вечеру воротился, ёж был тут как тут. Съев весь творог (а его было не мало), он уселся рядом с пустой миской и сидел себе – не уходил. «А куда нам торопиться? – прошептал Ильич, присев рядом. – Погода ясная, дождя нет, тепло пока. Хорошо сидим!»
Так они и просидели, пока не стемнело. Ильич смотрел на деревенские просторы, на одинокие кривые дома. Когда-то деревня не была в столь плачевном состоянии, потом понемногу пришла в упадок. А то, что он видел теперь, и деревней-то назвать нельзя было. Это «нечто» напоминало скорее ее макет – мертвый и холодный, ибо признаки жизни здесь проявлялись слабо. Старые хозяева умирали, а их детей эти места не привлекали.
Ильич здесь был одним из немногих людей уходящего поколения – эдаким одиноким странником в пустыне, отбившимся от каравана. Да, он был еще здесь, тогда как большинство его друзей и подруг были там, куда и ему, вероятно, скоро предстоит отправиться. И при этой мысли Ильич приходил в ужас. Что станется с тем, чему он отдал годы и десятилетия? Сыну Сергею всё это вряд ли нужно: у того и так дел в городе невпроворот. А больше и нет никого у Ильича кроме сына да внука Егорки. Жена Светлана давно умерла, скоро десять лет будет; братья, сестры, мать да отец – все они на том свете. Про остальных родственников и говорить нечего: родня-то она хоть и родня, но у них своих дел по горло.
Сидел он вот так на крыльце и грустно размышлял – «тоска нахлынула»…
Чуть позже Ильич заметил, что солнце полностью село, и воцарились сумерки. Он взглянул на ежа и по неторопливому сопению понял, что тот спит, точь-в-точь как человек. Было прохладно, и ёж слегка подрагивал во сне. Ильич аккуратно взял его на руки (тот даже не шелохнулся) и, занеся в дом, оставил возле печи.
С этого самого момента ёж стал жить у Ильича в доме. Правда, ночью он чаще бодрствовал, и Ильич отпускал Спартака на улицу. К утру тот всегда был на своем привычном месте ‒ спал у печи.
Ильич давно думал завести какое-нибудь животное с тех самых пор, как его пес Набат умер от старости. Это было нелегкое время для Ильича: Набат служил своему хозяину верой и правдой долгих пятнадцать лет. Потом Ильич всё же успокоился, вспомнив, как тот был плох в последнее время: он ничего не ел и всё сидел в будке.
Сильная привязанность к Набату помешала Ильичу взять другого пса. Будку он и вовсе пустил на растопку, а для охраны хозяйства купил ружье – так оно, поди, и проще. Проще-то проще, но последний год Ильич был уныло-одинок: сын гостил нечасто, схоронили Витьку Тыренко да Сашку Куприянова с соседней улицы – последние друзья ушли, и Ильичу стало «тяжковато как-то». Не было никого, с кем он бы мог поговорить по душам да «опрокинуть рюмку-другую», а потому именно в это время, как никогда, он сильно нуждался в друге, пусть и в какой-нибудь «живности»: в конце концов, что за старик без собаки?
Но тут ему подвернулся этот ёж (точнее, ёжик), и он мгновенно влюбился в него. Ильичу даже казалось, будто это старый добрый Набат вернулся к нему, приняв столь неожиданное обличье. Иначе, как объяснить это странное тепло, которое поселилось в сердце Ильича с появлением в его доме Спартака?
И кормить-то ежа не надо было! Спартак, полностью оправдывая свое имя, сам добывал себе пищу. И внук Егорка был от него в восторге, правда, сын предостерег Ильича: ты, мол, батя, смотри, аккуратно – а то поранится, не дай бог!
Сын Сергей с женой и Егоркой приезжали изредка летом, по осени. Ильич сыну был рад: не раз предлагал остаться недельку-другую, на рыбалку сходить, в лес.
– Не, бать, – отвечал тот, – щас жизнь такая, что немного промедлишь, «протормозишь» – тебя уж по асфальту размажут.
– А мы с тобой дом собирались оббить, вон бревна все почернели…
– Сделаем еще, бать, сделаем.
– Когда ж сделаем? Щас ведь сентябрь, потом октябрь, ноябрь – да там снег уж полетит!
И тут сын взрывался:
– Слушай, чё ты мне на мозги всё капаешь?! Почему я должен твоими проблемами заниматься?! У меня своих проблем по шею! Мне семью еще тащить! Егорка скоро в школу пойдет – ты знаешь, сколько бабок надо?! Нет! Не знаешь, потому что жил ты в другие времена. Времена меняются, всё меняется – надо приспосабливаться!
«Опять начинается, – отходил Ильич в сторону. – Никакого взаимопонимания! Что я ему чужой, что ли? Почему-то я его проблемами занимался, а он теперь, видите ли, большой стал, важный. Дела у него такие, что родному отцу день-другой уделить – задавится».
Сергей, правда, потом извинялся, говорил, найдет время как-нибудь, обещал материал завести, да только Ильич знал, что всё повторится, всё будет так же в это «как-нибудь».
Зная о малом доходе отца, Сергей оставлял тому немного денег, но делал это как-то нехотя и нервно. На, мол, тебе, от семьи отрываю, а ты столько лет прожил и не мог хоть «капитальчик какой» наработать! Ильич видел себя униженным. «Отлупить бы тебя как следует, – думал он, – да ведь не выйдет никак. Ты вон какой стал! Мордоворот!»
Неудивительно, что с отъездом Сергея Ильичу в этот раз стало намного спокойнее, словно он только и ждал этого момента (хотя он ждал абсолютно другого момента – а именно: его приезда). Как только серебристая «ауди» сына скрылась из виду, у Ильича мгновенно от сердца отлегло. Он достал «беломорину», затянулся горьким дымом, затем вдохнул свежего воздуха. Прохладный ветер ударил в лицо, и Ильич вдруг заплакал. Нет, он не разразился огромными потоками горьких слез – как это обычно делали женщины – он просто позволил одной-другой слезинке скатиться по смуглым щекам.
Да что же это такое?! Растишь этих детей, растишь – а они потом вырастают чёрт знает в кого! «Я ведь всё для него делал, а он – пожалуйста! Видите ли, думает, что я на него давлю! Да не давить надо! Раздавить! Как таракана!»
Ильич докурил папиросу и присел на крыльцо, тяжело вздыхая. Постепенно его злость угасла, и стало немного страшно – как это он дошел до таких мыслей? Нет-нет, это он так… сгоряча! Ведь это его единственный сын! Господи, разве можно так?! Сережку тоже надо понять: да, груб, да, взрывной (как папка был в свое время!), да, накричал – но потом извинился (великое дело!) и пообещал на неделе заехать!
Ильич мало-помалу ободрился. Да, действительно, есть время! Успеется! До морозов еще далеко, печь крепкая – эту зиму «перекемарим» как-нибудь! А вот на следующий год всё сделаем. Непременно сделаем! Обязательно! Чего торопится-то? Поспешишь – людей насмешишь!
Полностью настроив себя на «положительную волну», Ильич отправился проведать Спартака и застал того уплетающим пластик вареной колбасы.
– Ух ты какой! – засмеялся Ильич. – Егорка тя балует. Так даже и я не всегда ужинаю!
Тут он взглянул на часы и приметил, что время ужина как раз подоспело.
– А если бы не ты, то я б точно забыл! – пошутил Ильич, открывая холодильник. – Но я – не ты, мне вот сальца с солеными огурцами за глаза хватит. А я ведь большой! Смотри, так обжираться будешь, скоро раздует тя, как воздушный шарик!
Ильич налил себе квасу.
– А знаешь, – заметил он, – это даже и хорошо. Будешь кошек соседских гонять! Мышей ловить. Ты ведь мышей-то любишь?
Таков был очередной вечер. Ильич ужинал, попутно «общаясь» с ежом, смотрел телевизор, вспоминал свои планы на завтра. Потом, где-то к полуночи, Спартак заскреб входную дверь.
– Полуночник! – Ильич покачал головой. – К утру, смотри, не опаздывай!
Ёж как всегда был «пунктуален». Без пяти девять утра он спал на своем любимом месте. А Ильич собирался на рынок. В десять минут десятого он гнал свою шестерку по туманной горбатой дороге.
Ильич продавал на рынке некоторые продукты. Их было не так-то много, но и не мало – по крайней мере, продать всё умнее, чем позволить излишкам сгнить. Немного денег всегда кстати.
Приехав на рынок и заняв свое место за прилавком, Ильич принялся наспех «раскладываться».
– Чёт седне припозднился, да? – спросила Прокопьевна, стоящая за соседним прилавком (она продавала сало и колбасу).
– Машиной уж давно не занимался, – вздохнул Ильич. – За ней же, как за ребенком малым, нужен глаз да глаз, да и денежки нужны. А у меня в последнее время с этим делом не густо! Да и раньше тоже!..
– И не говори, – согласилась Прокопьевна. – По телевизору-то все шито-крыто, да? Вот так сказал дядька важный – значит, так оно и есть, да?
– А ты лучше не смотри этот ящик дурацкий, – ответил Ильич. – Глядишь ‒ и жить проще станет.
В этот момент Прокопьевну заняли покупатели, и разговор оборвался. Ильич бывал на рынке только по выходным, в будние дни он не торговал – у него, во-первых, не было столь много «товара», а во-вторых, по его собственным словам: «торгашеской жилки у меня в крови нету, не знаю даже, хорошо это или плохо». Ильич никогда не гнался за наживой, за крупными деньгами, никогда не мошенничал, не любил «быть сволочью». А в его представлении быть «сильным торгашом» само собой подразумевало быть и изрядной сволочью.
День пролетел быстро. Ильич заработал порядка пятисот рублей – «надбавка» к пенсии, та намечалась скоро. Солнце клонилось и пекло слабо, сентябрь месяц – не лето красное. Ильич набросил свою легкую светлую ветровку, опустил деньги во внутренний карман и хотел ехать домой. Укладывая продукты, он заметил вдруг, что за его спиной Прокопьевна перестала болтать с соседкой (продавщицей цветов Маринкой: и она сама была ярким цветком на фоне продавцов-стариков!). Она выдавила из себя притворное «здрасьте» и замолкла. Замолкли и другие продавцы. Ильич догадался о причине этой нездоровой тишины. Он напустил на себя искусственную улыбку, резко повернулся и узрел перед собой Азизбекова – директора рынка. Толстый азербайджанец был со своими молодчиками, двумя амбалами, которые разменяли мозги на мускулы.
– Здрасьте… – повторил Ильич Прокопьевну, почувствовав жесткий комок в горле. «Не дай бог плату вздумал повысить! – испугался Ильич. – Только этого не хватало! Мне ж Серега обещал, ничего не будут повышать… Я же только по выходным здесь… Эх, всё не слава богу!»
– Здрастэ?! – переспросил Азизбеков; это «здрасьте» ему, вероятно, изрядно поднадоело. – Мнэ б твао чувство юмор! Ты нэ знаэш, зачэм я пришэл? Думаэш, я соскучалсэ? Лублу, думаш, тэбэ так, дэ? На рожу на твоу молусь, думаш, дэ?
– Я думал, на меня повышение не распространяется, – тихо ответил Ильич, – я ведь только по выходным…
– И чтэ, что тэ тока по выходным? Ты жэ чэ, дуракэ нашэл, дэ? Ты, сволочь, ужэ два месаца бесплатно тут сэдэш! Ты чэ, думаэш, ты особэнный какой, дэ? Да на этэ местэ дэсятки человэк прэтэндуют! Ты хоть, еслэ получил его, дэ, дэк изволь хоть за нэго платэт! Э тэ кто? Мать Элэза?
– Тереза… – исправил Ильич автоматом, как он обычно исправлял за Сережкой, когда тот был маленький, и сейчас за Егоркой, однако потом понял, что надо было бы промолчать ‒ Азизбеков просто рассвирепел.
– Да мнэ плэвать, мат твау! Тэ мнэ эшо учэт собрлалсэ, дэ?! Пошэл вон отсудэ! Вон, я сказэл!
– Я же совсем немного… – начал было Ильич.
– Ты мнэ хватэт залэвэть ужэ! – сорвался на крик Азизбеков, и его акцент стал невероятно сильным. – Всо! С мэнэ хэвэтэть! Достаточнэ тэ кров с мэнэн попэлэ, понэл, дэ?! Убэрайсэл отсудэ! И чтоб туху тваэгэ тутэ нэ бэлэл!
– Но я же неполную неделю торгую, я же за два дня всегда платил… – пытался спорить Ильич.
– Хватэт мнэ обэрэт! Хватэт! Вон, я сказэл!
У Ильича кровь прилила к лицу, и руки тряслись. Весь рынок – продавцы и редкие уже покупатели – пялился теперь на него, как на преступника, который зарезал кого-то. «Нашли развлечение! – подумал Ильич со злобой. – В цирк лучше бы сходили!» Девушка-цветочница вздохнула – видимо ей жалко стало Ильича, но свою шкуру подставлять не хотелось, и она нырнула куда-то под прилавок. Прокопьевна и вовсе исчезла. «Как сквозь землю провалилась…» – мелькнуло у Ильича.
В конце концов он взял себя в руки и двинулся к машине, но Азизбеков его окликнул.
– А тэ этэ чэ удумэл-тэ, э? – спросил тот, вытирая пот с красной физиономии. – Ты жэ мэнэ совсэм за чэлэвэка не шэташ, дэ? Я – совсем дурэк, дэ? Вот так простэ возмэ и тэбэ отпустэ – грабитэля!
Азизбеков переглянулся с молодчиками, те противно смеялись.
– Забирайте, – сказал Ильич, доставая «пятисотку».
– Нэт, вэ на нэго пасматритэ! – Азизбеков и молодчики просто умирали со смеху. – Тэ мнэ, брат, нэ «пятисотку» должэн!
– А что? Что вы хотите? – Ильичу хотелось убежать, но это было трудно.
– А пайдом и абэсну!
Ильичу совсем не хотелось идти чёрт знает куда, тем более в такой сомнительной компании, но выбора у него не было. По крайней мере, он покинул зевак и был немного «счастлив», что «представление» для них окончилось. Для них, но не для него – и Ильич прекрасно понимал это. Его вели на окраину рынка, и Ильичу было не по себе, он снова думал бежать, но понимал, ‒ молодчики не преминут догнать. Эх, был бы он моложе... «А что, если сейчас раз – и нож в спину, – мрачно думал Ильич, – они ведь, наверное, так не раз делали. Потом закопают где-нибудь, и ищи ветра в поле… Эх! Выходит ведь, смерть всегда рядом. Прямо как на фронте! Не знаешь, доживешь ли до вечера…» Пока он предавался унылым мыслям, они оказались на какой-то безлюдной улице и нырнули во дворы.
– Так, дэд, – голос Азизбекова выдернул Ильича из прострации. – Клучи давай!
– К-какие? – дрожащим голосом спросил тот.
– Такиэ! – грубо отрезал Азизбеков. – От сваэй колэмаги давай клучи! На цвэтмэт пушу!
– Д-д-да ребят, вы что! Я же неужели столько денег должен, что…
– Гони ключи, пердун старый! – рявкнул один из молодчиков, видимо, утомленный болтовней, так как сам он, по всей вероятности, не любил много думать и тем более разговаривать; он схватил Ильича за ворот и принялся обыскивать карманы.
– Да… да как ты смеешь, молокосос! – рассвирепел Ильич и изо всех сил врезал тому по носу; послышался хруст, и из массивных ноздрей бугая хлынула кровь.
– С-сука… – прошипел молодчик.
Какая-то секунда, и на Ильича посыпался шквал ударов: по голове, по животу, в грудь, в нос, в лоб. Молодчики махали руками старательно, вероятно, совершенно не метясь – куда попадет. Ильич повалился на колени, в глазах потемнело, а голова тряслась, как погремушка. Во рту наметился солоноватый, отвратительный привкус крови. Это было последним, что он помнил – потом была темнота.
Когда Ильич очнулся, уже темнело. Он едва поднял голову: та всё тряслась, как бы сама по себе, и тут он был бессилен. «Контузия 43-го, – вспомнил Ильич. – Словно я снова на фронт попал…»
Он поднес руку к носу и тут же отдернул – боль была невыносимой. Ломило всё тело, но кости вроде были целы. «Спасибо хоть на этом… – вздохнул Ильич. – Косточки целенькими оставили… Эх, не хотел бы я на рожу свою сейчас смотреть – зеркало треснет».
Он сунул руку в карман ‒ ни денег, ни ключей от машины. «Ну, этого-то следовало ожидать», – подумалось ему. Ильич взялся за соседний, молясь только, чтобы ключи от дома не были тронуты – они были на месте, и он перевел дух. «Еще одно спасибо…» – грустно подумал Ильич. За машину, разумеется, было обидно до боли в сердце – но главное, что ключи от дома не тронуты. Главное, его дом – всё еще его, и эта мысль немного ободрила Ильича и вдохнула в него некоторые силы, которых, однако, было мало, чтобы подняться. Он не мог справиться с этим один.
– Девушка! – обратился он к миловидной брюнетке в мини-юбке, которая увлеченно болтала по сотовому. – Девушка, помогите!
Та с ловкостью циркача отпрянула в сторону, метнула презрительный взгляд, как острое лезвие, и выдала своему собеседнику: «А? Да алкаш какой-то пристал, прикинь?»
Ильича это больно кольнуло в сердце: он редко позволял себе алкоголь. «Это что же это получается… – глаза Ильича наполнила влага. – Что же это за ужас такой…»
Тем временем на горизонте показался парень спортивного телосложения.
– Молодой человек! – крикнул Ильич, тщетно пытаясь подняться самостоятельно.
– Нету лишних, – буркнул тот, пролетев мимо со скоростью ракеты.
А сумерки всё сгущались. Ильич использовал последние силы, чтобы подползти к холодной каменной стене дома и опереться на нее спиной, расслабляя шейные мышцы. Всё тело пробивал озноб, а голова тряслась особенно сильно, просто танцевала какой-то дикий танец на несчастной шее. «Скверно, если я умру такой паршивой смертью, – крутилось в голове Ильича. – В высшей степени скверно. Сквернее не придумаешь. Прошел войну, ордена есть – а умер как последний алкаш… Лучше бы на войне тогда погиб – героическая смерть, вечная память и вечная молодость, а так… позорная смерть в доме престарелых! И хозяйство твое по миру, по миру!» И когда Ильич потерял всякую надежду на спасение, когда от усталости сомкнул глаза и приготовился чуть ли не умирать, рядом появился, невесть откуда взявшийся, мальчуган лет 10-ти, одетый в черную куртку.
– Дедушка, вам помочь? – скороговоркой выдал тот.
Ильич даже слов не смог вымолвить: всё, что он сделал, так это всхлипнул несколько раз и кивнул. Мгновение после он ужаснулся своему, как он подумал, ничтожеству. «Ох, и вправду – лучше бы на войне погиб!»
– Да вы не переживайте, дедушка, – ободрял его парень. – Вот так… Осторожно… Вы упали? Ударились? Ой! Вас били?
– Сам упал, ударился… – выдавил из себя Ильич.
Парень вряд ли ему поверил, но вдаваться в подробности не стал.
– Опирайтесь на меня, – сказал он.
Ильич сделал усилие, парень поднял его, и они медленно (было видно, что обоим совсем нелегко – одному поддерживать, другому идти) двинулись вперед, добрались до середины двора, и парень усадил Ильича на лавку. Тот прикрыл глаза: голова всё тряслась, как у эпилептика – и ему было очень скверно, донельзя скверно. «Лучше бы сразу убили, – в голову снова лезли мрачные мысли, – чем это мучение адское».
Парень присел рядом.
– Может, дедушка, «скорую» вызвать?
Ильич горько усмехнулся и покачал головой.
– Спасибо, – сказал он, – «скорой» не надо. Мне бы позвонить…
Мальчуган достал сотовый. «Технический прогресс, однако… – подумалось Ильичу. – И мне бы надо…»
– Я быстро.
Он набирал Сережкин номер.
– Ну, батя, я просто не могу поверить! – сокрушался Сергей, нервно управляясь с рулем – Как же тебя так угораздило?!
Ильич не ответил. Озноб отступил, голова приходила в норму, но ломота в теле сохранялась, голова слегка кружилась.
– К ментам нам не сунуться, – Сергей закурил. – Рискованно больно. У Азизбекова там свои крысы.
Ильич всё молчал.
– Ужас какой! – продолжал Сергей, говоря скорее сам с собой. – Этот азербайджанец хоть авторитет и мелкий, но может порядочно вставить при желании…
И опять Ильич молчал. Не потому, что не находил слов. Напротив, он мог сказать немало. Молчал он потому, что всё ждал, к какому выводу придет его сын. Следуя из слов Сергея, логичным выводом было: «надо заткнуться и не высовываться». Собственно, Ильич догадывался о таком выводе. «Отцу голову оторвут – а он решит “не высовываться”», – подумал он злобно.
– С Азизбековым опасно разборки устраивать… – выдал Сергей. – Бать… придется проглотить обиду, если жить еще хочется!
Да, интуиция Ильича не подвела! Столько долгих лет непростой жизни! На старости лет захотел покоя! Но хрен ты его получишь, голубчик, хрен! Нет здесь, к чертям, никакого покоя! Покой на том свете, наверное… Если есть этот… тот свет! Покой… Куда там!
Но вскоре они приехали. Ильичу было тяжеловато идти – всё ломило, и Сергей взял его под руку, довел до крыльца, усадил.
– Ну, бать, ты как? – спросил он, даже как-то заботливо.
– Ну а ты сам-то как думаешь? Ну, только что еще в ящик не сыграл. Только что!
Сергей похлопал его по плечу.
– Всё будет путём, бать. Ну, я тебе максимум через год новую машину куплю! Ну, обещаю! Честно! Давай, береги себя, не суйся ты больше к этим барыгам – и всё будет хорошо. Я приеду еще в среду, в четверг, может.
Сергей улыбнулся. У Ильича в это время в голове только одно сидело: «Ведь добрый же он у меня внутри. Добрый! Ну зачем же он к бандитам этим подался… Ой, зачем, зачем!»
Сын обнял отца.
– Давай, лодку проверяй, удочки готовь, – улыбался Сергей, – на следующие выходные с Егоркой на речку пойдем, все вместе. Щас само то: не жарко, не очень холодно ‒ всё путём пройдет.
– Эх, Серега… – промолвил Ильич тихо. – На что тебе бандиты-то эти, на что…
– Ну, хорош, бать! – резко, но не грубо заметил Сергей. – Ребята у Володарского не такие уж и бандиты: не отморозки, не рецидивисты, людей не режут, не расчленяют! То, что кое-что не совсем законно, так мы оба с тобой знаем, что государство наше, прости за выражение, хрен тебе даст честно на хлеб заработать… Вернее, на хлеб-то, может, и даст, а вот на масло? На сыр? Да просто на жизнь достойную… Мне лично золотых унитазов не надо, и, кроме того…
– Ну, Сереж… – оборвал его Ильич, – я ведь всю жизнь-то и отдал этому самому… государству…
– А всё одно, бать, – усмехнулся Сергей. – Те же коммунисты, те же демократы…
Ильич скривил горькую улыбку. Сергей опять похлопал его по плечу, вернулся к машине, махнул рукой и уехал. А тем временем стемнело, и Ильич, вздохнув, прошел в сени, затворяя входную дверь. Сергей его ободрил: боль уходила. А ведь не зря-таки говорят, что слово лечит! Лечит. Да как!
Спартак у печи не думал просыпаться. «Никак всю ночь решил проспать», – подумал Ильич.
Вечер прошел спокойно. Ильич каким-то удивительным образом умудрился настроиться на «положительную волну», опрокинул две стопки водки, поужинал, смотрел телевизор ‒ невероятно! Он поднялся наверх, долго наблюдал из окна звезды, ободрился, налил еще две стопки, твердо назвав их «последними», закусил маринованными грибочками, собрался было спать, как вдруг выяснилось, что в доме холодные стены. «Вот дела! Выходит, топить уже надобно!»
Он спустился, едва не оступившись на лестнице (выпитая водка дала о себе знать), и принялся закидывать в топку уголь и дрова. Растопив печь, Ильич вернулся к столу, налил себе «самую последнюю» рюмку, еще немного грибочков отхватил, снова в окно посмотрел, походил немного по комнате и, с твердым намерением идти наконец-то спать, снова вернулся к лестнице. В тот самый момент, когда он уже ставил ногу на ступеньку, Ильич невольно обернулся к печи ‒ и замер. Спартак всё спал кверху пузом рядом с топкой, а крышка топки, из которой то и дело вылетали мелкие угли, была лихо распахнута. «Черт меня дери!» – врезалось в сознание Ильича. Он ринулся было к печке, но споткнулся, повалился на пол – и едва он успел поднять голову, как раскаленный докрасна уголек, размером с мелкую вишню, приземлился прямиком на живот Спартака, а тот, вместо того, чтобы вскочить и сбросить его, мгновенно свернулся в клубок, раза три или четыре дернулся – и замер.
Ильич встал не медля: весь хмель в мгновение ока покинул его. Самым страшным было то, что он не знал, как действовать. Да и что он мог сделать? Судьба ежа решилась в одно короткое мгновение. Ильич был волен сделать действительно немного теперь – бросить трупик в проклятую топку или пойти закопать в огороде. Он понимал весь ужас и того, и другого варианта, а потому пребывал в ступоре и глядел на серый комочек, который несколько минут назад так мирно и спокойно спал, никому не мешал, был жив, здоров и наверняка имел немало планов на завтра. Голова Ильича опять затряслась, ломота вернулась в тело, и огромное чувство вины завладело им. Как он мог?! Как мог он так?! Он загубил, всё равно что своими собственными руками, вот это маленькое, невинное создание, запятнал руки кровью! Ильичу показалось, что он сходит с ума: ему мерещились какие-то дети, которые тыкали в него пальцами и кричали: «Убил! Убил! Убил!» Ему привиделся Егорка, плачущий над мертвым ежом, в его голове всплыл и Сергей, который приговаривал: «Эх, батя, батя, батя. Что же это ты наделал?» Многое всплыло в сознании Ильича, он в панике открыл еще одну бутылку водки, но наливать в рюмку не стал, а хватил сразу из горла, да так лихо, что умудрился принять полбутылки разом. Затем он повалился на пол и заплакал. Ломота в конечностях усилилась. Ильич попытался унять ее водкой, но, осушив вторую бутылку, понял, что это бесполезно. Он отбросил пустую бутылку и заполз под стол. Ему вдруг привиделись немецкие солдаты, снующие туда-сюда по комнате. «Что они здесь делают… – испуганно подумал Ильич. – Какого черта им тут надо?! Как они узнали, что я здесь?! Ах, брось, брось, брось! Ты просто нажрался – тебе уже мерещится!» Он с силой закрыл глаза, скорчил гримасу, затем снова открыл их – но ситуация почти не изменилась. Следом за немцами Ильич увидал евреев, молившихся в синагоге. «Что за бесовщина творится?..» – потерянно и испуганно пульсировало в его голове. Причем вместе с этой мыслью евреи перестали молиться, основная их масса куда-то удалилась, а остался только один, прямо посредине комнаты, спиной к Ильичу. «Почему он не уходит?!» – была исполненная необоснованного ужаса мысль. И не успела она покинуть его, как еврей обернулся, и Ильича всего передернуло. Еврей носил почему-то гитлеровскую физиономию, на левой его руке красовалась свастика, а под мышкой, в коричневой кобуре, болтался пистолет. «Матерь божья! – мелькнуло в голове Ильича. – Что происходит?!» Одновременно с этой его мыслью Гитлер расстегнул кобуру, ловким движением достал пистолет и принялся прицеливаться в Ильича. Тот с диким криком дернул из-под стола наверх, где спрятался под родную кровать. Там он провел с час, внимательно прислушиваясь, однако было тихо. «Ах, эта проклятая печь… – злобно думал он. – Всё эта проклятая печь…»
Выбираясь из-под кровати, Ильич снова прислушался – всё тихо. Он было собирался спуститься вниз, как вдруг явственно услышал, что кто-то позвал его. Ильич быстро повернулся – но никого не было. «Эх, да кто тут может быть-то, кроме тебя да Спартака… Спартак… – Ильич опустился на колени, закрыл глаза и тяжело вздохнул. – Чёрт тебя дернул водку пить… Ведь никогда не пил столько... Для гостей, для гостей… – он передразнивал самого себя, повторяя старое оправдание, когда Сергей спрашивал о назначении ящика водки в доме. И он действительно пил изредка и мало. Но сегодня у него был колоссальный «стресс», плюс физические увечья. Чем «снимать стресс» в деревне одинокому старику? Чаем, что ли? – Для го…» И тут вдруг в очередной раз его позвали. И ему не было страшно. Не было страшно потому, что он узнал этот голос. «Светлана?» – прошептал Ильич. «Коля!» – ответил голос. На мгновение и ломота отступила. Ильич медленно повернулся – и отпрянул в сторону: перед ним снова стоял Гитлер, нахально ухмыляясь. «Нет, мы тебя победили! Ты мёртв давно! Ты зачем ко мне пришел?! Сгинь! Уйди прочь!» Ильич рванул обратно в спальню, поразительно быстро открыл замок на шкафчике рядом с кроватью, достал ружье, быстро зарядил и вернулся в гостиную. Пусто. Ильич, тем не менее, был настороже. Он простоял минут пять в невероятном напряжении, готовый выстрелить в любую секунду, пот струился по его лицу, но было тихо: ни звука. И вдруг снова голос. «Света?» – протянул Ильич. «Коля!» ‒ послышалось где-то невероятно близко. Ильич обернулся и увидел Светлану. Ту самую Светлану, с которой в его жизни было связано так много светлых моментов, так много счастья. И она была молода, точь-в-точь такая, какой он ее встретил, двадцатилетней медсестрой, на фронте, – не та Светлана, которая последние свои пять лет не выходила из дома, сильно болея, не та Светлана, с впавшими глазницами и дряблой кожей, усталыми влажными глазами и судорогой в руках. Нет! Это была настоящая Светлана, полная света и радости, несмотря на разгар войны. Это была та Светлана, в которой костер жизни еще не сменился погребальным.
– Света? – промолвил Ильич, опуская ружье. – Света… Это ты?
– Коля? – спросила она, разбирая того, кто стоял перед ней в темноте. – Коля? Где Коля?!
Она снова присмотрелась, затем ее глаза выразили ужас. Она вскрикнула и ринулась в дальний угол.
– Свет… Ты меня не узнаешь, Свет? Что такое… Что случилось?! – дрожащим голосом спросил Ильич, стараясь приблизиться к ней. Но с каждым его шагом, она отступала на два. – Да что же эт…
Он не успел договорить, потому что взгляд его упал на зеркало, и он не поверил своим глазам. Он видел свое отражение, но отражение было не его. Это был тот самый Гитлер, тот самый, который преследовал его всё это время, тот самый, которого Ильич никогда не видел вживую, но десятки раз наблюдал на кинохронике. И этого человека он ненавидел так искренне и чисто! Он ненавидел его не потому, что тот был диктатором и убийцей – хотя, конечно, это значительно усиливало его ненависть – он ненавидел его просто потому, что тот ему не нравился: не нравилось, как тот двигается, как произносит свои речи, как он резко выкидывает вперед свою руку, точно бандитский нож, ему не нравились его усы, его глаза, его голос, его манера поведения, все его движения – он напоминал ему мерзкую букашку, какую-то дерганую куклу-марионетку. Он ненавидел его от всей души, от всего сердца, ненавидел так, как только возможно ненавидеть. И даже если бы тот был не фашистом, а каким-нибудь обыкновенным работягой, первоначальная ненависть бы не угасла.
Ильич в ужасе двинулся назад, навел ружье и процедил: «Так вот где ты всё это время прятался! Как же я раньше не догадался?!»
Звук оружейного выстрела пронзил ночь. Во многих домах деревни зажегся свет. Надежда Никифоровна, жившая напротив Ильича, беспокойно поднялась с постели и принялась опасливо смотреть в окно.
– Ну что опять? – сонным голосом пробасил ее муж Андрей.
– Стрелял вроде кто-то… – взволнованно ответила Никифоровна. – Никак Колька.
– Да брось ты, показалось, – Андрей перевернулся на другой бок.
– Ну не знаю… – ответила Никифоровна. – Ладно… Днем схожу, узнаю… Щас-то уж боязно как-то.
Утром Никифоровна долго не могла достучаться. После этого окрестные мужики, почуяв неладное, решили выбить дверь. Попав внутрь, многие из них торопились выйти обратно. Остались кто покрепче. Кузнец Слава вздохнул, перекрестился и заметил: «Отмучился Колька… Ну, царство ему небесное».
Ильич был в дальнем углу гостиной, в левой части его груди зияла рана, ружье валялось на полу, в нескольких метрах от него. Там же неподалеку было и две пустых бутылки из-под водки. В прихожей, рядом с печью, нашли свернутого в комок ежа – и хозяин, и его питомец были мертвы.
2006 г.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Андрей Ганцевич: Ежик. Рассказ.
Рассказ о трудной жизни современного пенсионера
18.01.09 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|