Таисия Ирс: Запах детства.
«Где тот мертвец из мертвецов,
Чей разум глух для нежных слов:
«Вот милый край, страна родная!»,
В чьем сердце не забрезжит свет,
Кто не вздохнет мечте в ответ,
Вновь после странствий многих лет
На почву родины ступая?..»
В. Скотт. «Песнь последнего менестреля» в переводе Т. Гнедич.
Эти строки меня заставил вспомнить безыскусный рассказ Таисии Ирс «Запах детства».
Проза Таисии Ирс всегда проста до наивности. Рассказы ее «двухмерны», в них нет ни двойного смысла, ни потаенных пластов художественного замысла, ни какой-либо словесной экспериментальности. Большинство по сюжету и композиции даже не тянет на рассказ, является, скорее, зарисовками – по моему мнению, в будущем эти зарисовки станут главами мемуаров. Впрочем, никакой литературной славы Таисия со своими зарисовками снискать и не думает. Возможно, отсюда и простота, двухмерность ее произведений.
Таисия Ирс, на мой взгляд, воплощает самый что ни на есть архетипический творческий процесс – выговаривается. Если отринуть невольный «снобизм» большинства служителей слова и не поддаваться на удочку искусственной сакрализации творчества как «курения фимиама» и «жертвоприношения себя» Логосу (здесь – Слову), то первопричиной словесного творчества для человека было желание выпустить на волю впечатления от пережитого и перечувствованного, поделиться своими эмоциями. Насколько я могу судить, пером Таисии Ирс движет это же чувство. Стремление исповедаться лежит в основе ее автобиографического рассказа-очерка «Несчастная Медихат» - о депортации чеченского народа в Казахстан в 1944 году (http://lito.ru/text/66131). Нынешний рассказ «Запах детства», изобилующий «этническими» подробностями встречи мусульманами Священного месяца Рамадан, родственен «Несчастной Медихат». Но фон повествования совершенно другой. Там – сплошной офорт, скорбная черно-белая гамма. Здесь – пастельные тона, в которые всегда окрашены воспоминания человека о детстве. Независимо от того, к какой национальности и религиозной конфессии он принадлежит и в каком уголке земного шара проводил младые годы.
Существует Страна Детства, светлая, погожая, радостная и неизменно манящая из любого далека, из сурового мира взрослых. Ее население не стареет и не умирает, только множится, по мере того, как растут новые поколения детей. Ее красоты не меркнут, леса не подвергаются ни вырубке, ни сожжению, города не разрушаются, а пейзажи не стираются даже огнем напалма. И запахи, которыми насыщена Страна Детства, более стойки для каждого, чем вонь пороха и гнилья, синтетические ароматы технократического царства либо амбре гламурных духов.
Заметки о Стране Детства (или – из Страны Детства) всегда немного сентиментальны. Однако это здоровое человеческое чувство. Страна Детства так же священна для всех, как и Родина, и поэтому строки Вальтера Скотта очень подходят в эпиграф к рассказу «Запах детства». Думаю, что среди нас нет тех «мертвецов из мертвецов, чей разум глух для нежных слов…» о детстве. А если вдруг есть… то, наверное, вряд ли их негативное мнение стоит принимать в расчет.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Елена Сафронова
|
Запах детства
Запах детства.
В первый день уразы-поста, сидя за столом, я открыла баночку с темно-коричневой густой пастой - ветой*, внешне напоминающей итальянскую «нутелу», но по вкусовым качествам превосходящую все на свете «нутелы». Стоило бы итальянцу раз попробовать вету, чтобы навсегда потерять вкус к «нутеле». Я осторожно взяла баночку с этой волшебной пастой, привезенной накануне из Чечни, подняла крышку, принюхалась...
Еле уловимый запах веты унес меня в прошлое, к безвозвратно ушедшим временам - счастливым дням моего детства. Когда я, еще маленькая девочка, вставала затемно и при дрожащем пламени керосиновой лампы шла на сладковатый аромат веты...
В это время суток, перед рассветом, в доме говорят приглушенными голосами, и ты чувствуешь, что эта ночь необычна, что в ней совершается какое-то таинство. В доме тихо, только слышен шелест молитв...
- И что тебе не спится? - заливается мать легким тихим смешком, закончив намаз.
- Я тоже хочу держать уразу.
- Тебе еще рано.
- Пусть подержит столько, сколько сможет, она уже барышня. Выйдет замуж - не одну уразу придется держать, - мудрствует бабушка, подслеповатыми глазами блуждая по стенам и барабаня розовыми, как у младенца, подушечками пальцев по столу. Мать в это время уже колдует над ветой, вытирая с лица фартуком капельки горячего пота. В чугунной сковородке растапливает маслице, желтое, как кусочек переспевшей дыни, бросает туда вязкую массу веты - и кухня наполняется ароматом жареных семечек. Я принюхиваюсь, закрыв глаза. Запах жарева бьет в нос, перебивая все другие запахи - свежего творога, залитого сливками, сваренных всмятку яиц, черного перца и жареных грецких орешков. Есть ли для меня запах желаннее, чем этот? Нежный, тонкий и такой знакомый ...
На моих глазах вета растекается коричневым масленым озерцом, самое время всыпать сахар. Белый песок, горячея, исчезает, превращаясь в темные тягучие капли сиропа. Тяжелые редкие пузыри на поверхности говорят о том, что вета готова. Мать, осторожно помешав деревянной лопаточкой, переливает готовую вету в вазу из тяжелого тусклого стекла. Вета тут же застывает, покрываясь ровной гладкой пленкой, едва видимой глазу. Мне не терпится попробовать лакомство. Но пока бабушка не снимет пробу, и думать полакомиться нечего.
Бабуля долго дует на маленькую чайную ложку, затем пробует, сочно причмокивая губами.
- Хороша вета... хороша, - бормочет бабушка. И мать раскладывает вету в маленькие стеклянные чашечки с оборочкой цвета свежескошенной травы по горловине. Чашечки куплены по великому «блату» в большом магазине, своего рода сельском пассаже, у тети Аси. Мать бережет их и разрешает пользоваться только в месяц рамадан-уразы - для веты. Вета в них смотрится, как застывший шоколадный ком. Однако трогаешь пальцем - на шоколадной глади остается вмятина. Мне не терпится. Чайной ложкой беру густую, как нектар, пасту и вбираю ее губами. Остатки нежной веты из чашки слизываю языком, ощущая во рту ни с чем несравнимый сладковато-приторный привкус. Вета застрявает в зубах, липнет к нёбу, вяжет во рту. Рот наполняется ароматом жареных льняных семечек.
Я знаю, что означает "божественный вкус"!!! Это вкус веты! Разве хватит слов передать, каков он? Он настолько разнообразен, словно все сладости мира подарили ему самый смак!.. Наслаждаешься ветой - и словно замедляется ход времени, и месяц поста хочется длить до бесконечности, чтобы снова и снова ощущать во рту этот дивный вкус !
В это время мать расставляет тарелки на белоснежной льняной скатерке. Надо до утренней звезды успеть завершить праздничное пиршество. Такого изобилия давно не приходилось видеть!.. За многое я любила Священный месяц Рамадан, наравне со взрослыми, загодя к нему готовилась и трепетно ждала. Но, честно говоря, одним из самых радостных признаков Рамадана для меня в детстве была праздничная трапеза. Ее я ждала, пожалуй, нетерпеливее всего!.. Целый день ты видишь еду, но ничего не ешь и острее чувствуешь пост. Ближе к вечеру живот начинает урчать, в висках постукивают маленькие молоточки, но ты садишься на лавочку с полным карманом припасенных к вечеру «деликатесов»: свалявшиеся жестковатые ириски, огрызок яблока, жареные семечки и даже ненавистное вареное яйцо болтаются в "недрах" платья, не вызывая аппетита. Голодная, в томительном ожидании вглядываешься в небо, и ждешь, когда покажется первая звезда, чтобы бежать домой на разговение.
Финики по временам моего детства было дорогое удовольствие, однако мать покупала их на базарчике у старенькой Ванушки. Ванушка торговала ими, выложив их на пожелтевшую старую газетенку прямо на земле. Горсточку фиников, обильно сдобренную пылью от проезжащего транспорта, приходилось долго мыть. От мытья они делались еще слаще, мягче, похожи на переспевший инжир - только не брызгали соком! Нам, девчонкам, мать давала на руку по финику. Остальные в нарядной чашке подавались на стол бабушке и отцу. Порой от обиды выступали слезы на глазах. Но приходилось молчать... Не меньше веты мы любили эту медовую вязкую сласть. Я помню, как баба долго мяла финик в своих корявых пальцах, пока он не превращался в плоскую, сочащуюся медовым соком лепешку, и лишь потом отправляла в рот и долго, долго жевала, закрыв полузрячие глаза. В тот миг бабушка напоминала мне нашу рыжую корову Басю...
И вот настает долгожданный вечер, мы с сестрой влетаем на кухню, где на костре дымятся кастрюли, где деревянные полки ломятся от еды и всяких вкусностей. От зрелища изобилия наши глаза наполняются восторгом, зрачки увеличивалиются, словно капнули в них альбуцид, и мы жаждем только одного - быстрее сесть к столу. Но и тут нас ждет разочарование. Прежде предстоит обслужить старших. На ходу проглотив финик и запив его водой, мы с сестрой принимаемся за дела. Первыми за ужин, как всегда, садятся отец с бабушкой.
С прилипшими от голода к спине животами, вдыхая на ходу ароматы жареного и сушеного мяса, мы с сестрой помогаем матери накрывать на стол. Только мы наконец-то садимся...
- Мёд к чаю, мед! - слышится грозный голос отца. Толком не поев, я вскакиваю и бегу к столу. Из трехлитрового стеклянного балона в хрустальную вазу наливаю тягучий янтарный мед. Шестиугольные соты, как раскрывшийся бутон желтого лотоса, обрамляют пчелиный нектар. Из маленького белого фарфорового чайника с ситечком на носике, закутанного кухонным полотенцем, лью густую, красную, как кровь заварку. Из большого сверкающего никелем чайника наливаю кипяток, и хрустальный стакан с жидкостью цвета спелого граната ставлю на стол перед отцом. Он берет чай, проверяет его качество на свет. Опускает в стакан чайную ложку, медленно перемешивает, наполняя комнату тонким звоном. Отец с бабушкой сидят отдельно, на почетном месте, как король с королевой. А мы с сестрой теснимся на старом продавленном диване. Старикам уважение и почет! Это мы знаем с младых лет, и покорно жмемся друг к дружке на топчане, мечтая когда-нибудь состариться и стать столь же уважаемыми, как наша баба.
Отец с бабушкой не спешат, словно и не было долгого дня уразы. Оба молятся, неспешно садятся, читают мольбу и только потом принимаются за еду. Бабушка костистой рукой, сплошь усеянной старческой "гречкой", отщипывает маленький кусочек кукурузного хлеба, кидает его в калмыцкий чай, затянутый тонкой пленкой масла и зернами черного перца. И ждет, пока набухнут кусочки кукурузного хлеба. Затем мягкими губами, точно как наш лопоухий теленок, втягивает в себя с деревянной ложки раскисший белый шар и от удовольствия моргает седыми ресничками. Маленькая, сухонькая, как у птички, голова бабушки на длинной тонкой шее мелко подрагивает. Возможно, она некрасива... Но глаза отца с любовью провожают каждое движение бабушки. Он одновременно маленьким ножом разделывает румяные кусочки сушеного мяса и тонкими полосками подкладывает в тарелку бабе:
- Ешь, Нана , ешь. Всё, что не ты съела, то пропало.
Бабушка улыбается, кривя сизые, сморщенные от старости губы, длинным тонким пальцем вытирает подбородок, держа в другой руке стакан. Оба они наслаждаются пищей, как настоящие гурманы, вдыхая аромат сытного ужина.
Наевшись до отвала, мы с сестрой перекатываемся по топчану, крошим подушечками пальцев остатки хлеба и скатываем в шарики. Все наши дневные припасы оставляем нетронутыми. Разве столько влезет в детский желудок?.. Мы с удовольствием грызем жареные тыквенные семечки, и весело хохочем.
- Тс-с! Вы чего озоруете? И как вам только не стыдно? Вы же через пару лет - невесты на выданье! - возмущается мать. Мы с сестрой замолкаем. Нам становится обидно до слез. Сквозь слезную пелену смотрим друг на дружку. Образ милой старшей сестры расплывается перед моими глазами. Тонкие ноги-спички с острыми коленками, худые руки, толком не понянчившие кукол... Какие же мы невесты? Мы и девчонками не успели побыть.
- Вставайте, вставайте, - подгоняет нас мать. Мы молча встаем, прибираем дом, остатками с праздничного стола кормим кошку, расчесываем на ночь бабушке волосы, заплетаем их две тонкие косички, надеваем на нее ситцевую ночную сорочку, втайне усмехаясь над ее худобой, помогаем взобраться на пуховую перину и только тогда, пожелав ей спокойной ночи, еле тащимся в спальню. Кое-как стащив себя вещи, мы с сестрой забираемся на кровать с жестким матрацем и завидуем бабе.
- Не бабушка, а мотылек, зачем ей мягкая перина? А мы лежим, упираясь в этот камень ребрами, - бормочу я сквозь сон.
- Не смей, слышишь, не смей так говорить. В месяц Рамадан нельзя сквернословить, ругаться, сплетничать, и уши, и глаза, и язык должны держать уразу. Надо делать благие дела, - мудро судачит старшая сестра. Я замолкаю. За окном от луны тускло светятся деревья. Комнату освещает свет керосиновой лампы. Мы боимся заснуть, боимся, что нас взрослые не разбудят и мы останемся непричастны к очередному таинству, которого с волнением в сердце дожидались на протяжении всего месяца Рамадан.
Таинство должно свершиться в одну из ночей последней декады уразы. Это ночь самая значимая из всех ночей в году, и выпадает она только в месяц Рамадан. Называется эта ночь Ляйлат уль-Къадр - Ночь могущества!
- Ночь предопределения дальнейшей судьбы каждого человека! - слышится полусонный голос бабушки, а мы сидим, округлив глаза, боясь вздохнуть, боясь отвести глаз от рассказчицы, потеряв счет времени. - Эта благословенная ночь, которая лучше, чем тысяча месяцев! В эту ночь был ниспослан на Землю КОРАН. В эту ночь Ангел Джабраил с другими Ангелами спускается на землю. В эту ночь Землю будет освещать необычайно яркий свет, он ярче света солнца и луны, в эту ночь деревья будут преклоняться до земли, слышать голоса ангелов и даже видеть их. Все, что вы попросите в эту ночь, все сбудется, - шепчет бабушка. Шепот переходит в рыдания. Баба поднимает руки к небу и молится, и плачет. И делает мольбу: «Аллохума иннака афуввун каримун! Тухиб-буль афва Фафуанни» (О Аллах! Ты – Прощающий. Щедрый. Ты любишь прощать! Так прости меня!)
Мы с сестрой пытаемся повторять за бабушкой. Но у нас ничего не получается. Нам также хочется плакать вместе с бабушкой, хочется слиться со Вселенной, хочется увидеть настоящих Ангелов, чистых и красивых!
- Это мир ложный, настоящий мир Там, - шепчет бабушка и показывает в небо пальцем. Далекий манящий бархат неба весь искрится звездами. Умереть и оказаться Там нам с сестрой вовсе не хочется, но, подпавшие под колдовские чары рассказчицы-бабушки, мы слушаем ее, затаив дыхание.
- Это юдоль слез и страданий, и только Там, в Вечном Мире, мы приобретем блаженный покой. Кто жил честной чистой жизнью, тот попадет в Рай, Там реки молочные, трава зеленая, как изумруд, на деревьях райские плоды, и птицы Там невиданной красоты и заливаются неслыханными трелями...
Наконец уставшая бабушка замолкает, вытаскивает из кармана длинного старушечьего платья носовой платок, долго протирает замутненные катарактой глаза. Но мы хотим услышать еще о тайнах Лайлат уль –Къадр.
- Расскажи, бабушка!.. - просим мы ее. И она вновь начинает говорить, а мы сидим, охваченные трепетом, ловим каждое слово бабушки.
- Когда я была маленькой девочкой, все было иначе. Мир был другим. Реки были чистые, горы синие-синие, дожди теплые, кукурузные поля ломились от урожая, а как красиво цвели кизиловые рощи! Заливные луга утопали в полевых цветах и над ними роем кружились огромные шмели. Нигде больше в мире не светило солнце так ярко! Помню, как я с матерью ходила в лес за дикой алычой. Как набирали полные подолы платьев лесной груши, сочной, медовой. Как сквозь колючки пробиралсь я в терновые кусты, чтобы сорвать терпкие темные ягодки. - Бабушка замолкает, улыбаясь краешками губ, ей, видно, как живой, привиделся образ матери. Неужели у нашей древней бабушки были и мать, и отец? - в мыслях гадаем мы с сестрой, перебрасываясь удивленными взглядами. - И вот в пору моего далекого детства мне посчастливилось увидеть могущество ночи Лайль аль-Къадр. Было это давно, в Год сильных Морозов, мы не спали и все последние десять дней уразы, не смыкая глаз, караулили эту ночь. За окном завывал ветер, по земле стелилась снежная поземка. В печи, догорая, потрескивали дрова. Всем хотелось спать - одна из примет Ночи Могущества - тяжелый, манящий сон. И чтобы отогнать этот сон, мой отец решил испить воды. Я встала, подошла к ведру, черпнула кружкой, но вместо воды была толстая, белая корка льда. Мне захотелось закричать от огорчения, но в это время землю озарил неземной яркий свет, я оглянулась на окно, а когда я опять посмотрела на ведро, льда словно не было!.. - Бабушка глубоко вздыхает. - Я не успела сделать мольбу, чтобы Аллах услышал и исполнил мою просьбу, да и взрослые не поверили мне тогда... - сокрушенно качает головой бабушка. Мы с сестрой тоже немножко сомневаемся в том, что наша баба видела одно из чудес Ночи Могущества. Но ей ничего сказать не смеем. Строгая она, бабушка.
А впереди нас ждет большой праздник. Весь год, казалось, только и проживается, чтобы завершиться таким сказочным пиршеством - Праздником Разговения. Сколько еды готовят в каждом доме!.. Столы будут трещать под тяжестью угощения. Вазы с фруктами, сладости и конфеты, мед и варенье, грушевый лимонад и компот, всех вкусностей просто не перечесть... Печи набирают такой жар, что долго еще будут отдавать теплом. Кастрюли с вареными голубцами в белоснежных листах капусты, обильно приправленными черным и красным перцем, все еще дымятся на плите. Жарится в больших казанках, пульсируя румяными боками, вермишелевая халва, прима-блюдо этого дня. Скоро вся эта роскошь перекочует на стол. Но самый главный сюрприз нас ждет на рассвете, когда мы искупаемся в честь Священного праздника. После купания, благоухающие душистым земляничным мылом, мы заходим к себе в спальню. Красивые, сшитые руками матери платья из тонкого маркизета, с кружевными воротничками, на тесемках которых болтаются две желтые ромашки, лежат на кровати. Мы, подпрыгивая от радости, облааемся в них, брызгаем на себя духами из маленького флакона, похожего на кусочек льда с узорной изморзью. Бежим первым делом к бабушке, затем к отцу, потом к матери с традиционным приветствием: «Марха къобалдойла. Хьегна къанна мел язбойла (С праздником Рамадан Вас)" - говорим мы, заливаясь краской.
Вначале мы смущаемся, потом входим в раж и будем смело поздравлять всех, кто встретится на пути. Но до этого еще не дошло. Сейчас предстоит выполнить самый главный ритуал. Нас зовут... Мы подходим к старшим. Отец сидит на полу на маленьком стульчике, рядом бабушка, между ними тазик с золотистой пщеницей. Отец пригоршнями наполняет чашку из латуни, чтобы вес в ней соответствовал двумя с половиной килограммам. Процедуру начинают, как всегда, с бабушки. Потом на очереди мать. И последними спрашивают нас. Мы ждем, затаив дыхание. Мы знаем каждое следующее движение отца, но следим за ним, как за волшебником, точно нам в новинку его священнодейство. Он старательно наполняет чашку пщеницей. Затем он из-под каракулевой папахи бросает на нас строгий взгляд и спрашивает каждую по отдельности:
- Ты даешь свое согласие на то, чтобы эту милостыню за тебя я отдал сиротам?
Нам кажется странным, что наш отец, привыкший всегда повелевать, уважаемый нами, как святой, спрашивает у каждого согласие. Мы, то ли от страха, то ли от близости отца, на малое время теряем дар речи. Но он вскоре возвращается к нам...
«Согласна… согласна», - помедлив, шепчем мы с сестрой. И две чашки пшеницы пересыпают в мешок. Затем наступает рассвет. И вереницы людей начинают ходить от дома к дому, благословляя друг друга с праздником Рамадан.
«Да пусть будет благославен Ваш Рамадан, да ниспошлет Аллах милость Свою и вам, и нам!»
Мы с сестрой, в новых платьях, с маленькими сумками-балетками в руках, бежим в первую очредь к близким и дальним родственникам, затем к соседям и по пути поздравляем каждого встречного мусульманина. Ведь это наш общий Священный Праздник Рамадан!
Давно ушло детство, нет в живых бабушки, в мир иной ушли родители, так и не дождавшись конца проклятой войны, где-то там позади осталась Родина, милая сердцу Чечня, но всякий раз, проснувшись за полночь и собирая завтрак на стол, я с дрожащим сердцем вглядываюсь в далекие мерцающие огни. Мне они напоминают огни вечернего Грозного, ныне такого далекого и чужого...
Я медленно опускаюсь на стул, открываю баночку с коричневой пастой и принюхиваюсь... Еле уловимый запах веты, уносит меня в прошлое, к безвозвратно ушедшим временам, к счастливым дням моего детства. Горечь подступает к горлу... Я дрожащими губами вбираю с ложки сладковатую вету и закрываю глаза.
*вета - тёмно-коричневая паста из перетертых льняных семян.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Таисия Ирс: Запах детства. Рассказ.
Воспоминания о детстве как о единственном месте на земле, где было солнечно, даже если шел дождь или снег...
08.01.09 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|