Станислав Ленсу: ВЕК ЖЕЛЕЗНЫЙ (из историй, рассказанных доктором Дорном).
Кстати, о постмодернизме! Рассказы Станислава Ленсу "Век железный" и "Игра", на мой взгляд, являют собой довольно беспримесные образчики этого жанра в "моем" понимании - версификации на темы написанного ранее, обращение к культурному контексту минувших эпох, творение в вышедшей, казалось бы, из употребления литературной форме. И нельзя не признать, что получился этот "дворянский детектив" чертовски завлекательным притом совершенно "безвредным"! Если, конечно, не инкриминировать автору гибель невинного младенца и его матери... Но тогда надо и у Льва Николаевича спросить по всей строгости, зачем он бросил под поезд несчастную запутавшуюся женщину!..
Не так, стало быть, страшен постмодернизм, как его малюют.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Елена Сафронова
|
ВЕК ЖЕЛЕЗНЫЙ (из историй, рассказанных доктором Дорном)
Век железный.
Часть I.
Стояла ясная и тихая погода первых дней весны, когда воздух прозрачен и недвижим. В такие дни солнце припекает щеку, а в зажмуренных глазах сквозь красноватую пелену пульсирует вечный Ярило, и проплывают полыхающие картины летнего зноя. Хочется скинуть с себя надоевшее пальто, сдернуть шляпу и так стоять, поднявши лицо кверху, пока городовой, деликатно покашливая, не спросит «Нет ли у господина доктора какой надобности, или, может, извозчика кликнуть?»
В один из таких дней после приема в амбулатории городской Бесплатной больницы, где с утра меня поджидали несколько крестьян из соседних деревень, я зашел на почту, получить журналы из Петербурга. Там же на почте встретился мне близкий знакомый, и остаток вечера прошёл в ресторации за дружеским обедом. Покинув приятную компанию, я пешком отправился к себе в Симеоновский переулок.
Подходя к дому, где снимал квартиру у вдовы Горихвостовой, я посетовал на то, что пальто все же тонковато для весеннего вечера. Все время, пока дорога вела меня по темными улицами, холод пробирал меня насквозь. Особенно стыли руки. Войдя в парадное и поднявшись по ступенькам первого этажа, я почувствовал совсем неладное: лампа в матовом стеклянном колпаке люстры под потолком светила не желтым, мягким светом, а какими- то радужным и резким, от которого вдруг закружилась голова, и стало нечем дышать.
Я позвонил в дверь хозяйки дома и, увидав ее нечеткий силуэт в открывшемся проеме, попросил послать за доктором Зерновым «… Александром Петровичем…здесь рядом, в двух кварталах, на Проезжей…в доме Сивкова…немедля». Слова давались с трудом, потому как судорога сводила мне мышцы лица, а нижняя челюсть ходила ходуном от озноба. Поднимаясь к себе на второй этаж, я несколько раз оступался: лихорадка, что накатывала волна за волной, нестерпимо кружила голову и ослепляла глаза. Так, оскальзываясь, сжав зубы и пытаясь совладать с непослушным телом, в темноте я дошел до дверей.
То была инфлуенция.
Позже, когда я пришел в себя, доктор Зернов рассказал, что нашли меня в беспамятстве в гостиной на ковре. Хозяйка кликнула привратника и так, втроем, они уложили меня в постель. Жар наступил к середине ночи, и термометр Цельсия показывал критические значения. Три дня Александр Петрович боялся летального исхода, но вовремя начатые им инъекции камфары помогли мне дожить до кризиса.
День на второй, после того как я поднялся с постели, доктор Зернов явился ко мне с очередным осмотром и, заканчивая, сообщил весть, от которой я снова почувствовал головокружение.
- Неприятные события происходят, Евгений Сергеевич! – сокрушенно проговорил он, укладывая стетоскоп в саквояж, - мало нам было этих странных пироманов, так вот теперь новорожденный сынишка нашего почтмейстера пропал. Иван Кириллович просто сам не свой. Полиция уже дознание ведет,…а супруга Ивана Кирилловича чуть было руки на себя не наложила от горя!
Несмотря на свою физическую немощь, я стал собираться. Полиция? Господи, помилосердствуй! Нет-нет, никак такого не может быть! Наверняка, все проясниться, потому как... Впрочем, вся эта история началась много раньше...
I.
Ранним утром в начале апреля я отправился по лекарской надобности в предместье нашего города ****. Дорога была неблизкой. Пока мы ехали по скользкой городской брусчатке в рассветном тумане, мимо нас проплывали силуэты нахохлившихся темных домов. За городом они сменились такими же темными липами с замершими, словно закоченевшими, ветвями. Затем потянулось унылое поле. Покачиваясь в пролетке, я задремал...
- Ну, барин, приехали! – объявил кучер и спрыгнул с облучка. Я вынырнул из зябкой дремы и выпрямился на продавленных подушках пролетки.
Серое рассветное небо сливалось с оловянной водой царившей впереди. Туман, который невозможно было отделить ни от воды, ни от неба скрывал лес, в который должна была привести нас дорога. Там, где еще вчера было поле с некошеной рыжей травой, и змеился проселок, стояла вода. Паводок.
Извозчик, крестьянин из ближней деревеньки, сухощавый и бородатый ходил вокруг понуро стоящей лошадки, поправляя и подтягивая небогатую сбрую, и что-то неодобрительно бубнил в поднятый воротник своего армяка.
- Что ж, братец, как мы дальше поедем? – спросил я возницу.
- Известное дело, как, - продолжая хмуриться, проворчал он, - вона, Стяпан шас на лодке приплывет.
И неожиданно заголосил, словно на деревенской гулянке:
– Каму паводок, а Стяпану - заработок! – и залился сухим стариковским смехом, но быстро умолк, снова занявшись упряжью.
От этого нелепого крика среди молчаливой и угрюмой белесой тишины мне стало не по себе. Я обхватил себя руками, удерживая крохи тепла, которые еще таились у меня под пальто, и замер в ожидании событий.
Через некоторое время послышался плеск. Из небытия стелющегося тумана нарисовался темный силуэт мужика, стоящего в челне. Ветхая и серая от времени плоскодонка бесшумно ткнулась тупым носом в песчаный холм, прямо к забрызганным грязью копытам пегой лошаденки. Та безучастно скосила большой, как яблоко темный глаз на утлую посудину и шумно вздохнула.
Сменив надоевший своей тряской неустойчивостью тарантас на челн с плескавшейся на его дне водой, я отправился к цели моего путешествия.
Там, за лесом находилось имение Безлюбово. Хозяин его Иван Кириллович служил по почтовому ведомству и в силу этого должен был каждое утро отправляться в город, чтобы к вечеру возвращаться, покрывая до пяти верст лесной дороги. Затворничество не мешало ему появляться в обществе, и мы изредка виделись в домах общих приятелей на милых провинциальных наших празднествах. Но знакомство наше было, как говорят, шапочное.
Несколько лет тому назад он женился на дальней своей родственнице, значительно моложе себя и привез ее из Пензенской губернии к нам в ****. Супружество долгое время было бездетным, но прошлой осенью после паломничества четы Безлюбовых в Ниловскую пустынь, жена его Анастасия Павловна, трогательное, хрупкое создание двадцати четырех лет понесла. Беременность благополучно разрешилась два дня тому назад там же в имении.
Я направлялся в Безлюбово, чтобы осмотреть новорожденного.
Лодка скользила среди тумана по глади разлившейся реки. Взгляд мой легко проникал сквозь толщу прозрачной от низкой температуры воды, и я различал плавно колеблющиеся стебли растений, камни, лежащие на дне и занесенные придонным песком. Все было тускло и серо.
Запах реки окружал меня, пропитывая сыростью ткань моей одежды и рождая мысли о враждебности и бездушности природной стихии.
Безмолвный мой Харон, изредка опускал шест в воду и, нащупав неглубокое дно, толкал плоскодонку вперед. Я слышал тихое шуршание притопленной высокой травы о днище лодки, и мне казалось, будто стебли, цепляясь и опутывая челн, кружат нас на одном месте, делая наше путешествие нескончаемым и обреченным.
Неожиданно плотный влажный воздух дрогнул, скользнул вдоль низких бортов, сомкнулся за моей спиной и вытолкнул лодку к близкому пологому берегу.
Меня поджидал экипаж, которым правил сам Иван Кириллович, мужчина лет сорока, с седеющими густыми и аккуратно остриженными усами. Статная фигура его была облачена по прохладе утра в утепленный полу френч с меховым воротником, а голову покрывал картуз военного образца.
Ехали не спеша. Беседа не ладилась: я отвечал односложно, Иван Кириллович, думая о чем-то своем, спрашивал невпопад. Серое промозглое утро, бесформенная масса воды и низкого неба маячили в ветках ивняка.
Неожиданно Иван Кириллович рассмеялся и на мой удивленный немой вопрос пояснил:
- Ну, не удивительно ли, Евгений Сергеевич, что вот лежит сейчас такой карапуз в теплых пеленках, сопит во сне своим носищем и даже не задумывается, что всего каких то три дня тому назад его, его как существа, Божьего подобия! не было! Не было на этой чудесной земле! Поразительно! Поразительные чувства меня посещают, дорогой доктор! Все изнутри меня веселье какое-то наружу просится! Нет, нет! Вы непременно должны вглядеться. Заметьте, доктор! Заметьте, дорогой Евгений Сергеевич, как романтична река среди этих ив! Какая радостная мощь в этом паводке! Словно небо вместе с Его благодатью сошло к нам!
Я не мог не откликнуться на его радостное возбуждение и приветливо закивал в ответ, подумав про себя о причудах человеческого восприятия. Минуту назад меня сковывала беспричинная тревога от вида тумана и воды. Теперь, взглянув на блеклую природу глазами Ивана Кирилловича, я повеселел. Да и сердце мое освободилось от страха.
Коляска скользила среди голого кустарника, мягко покачиваясь на крепких рессорах, и уносила меня от промозглого и зябкого серого света разлившейся реки. Мы ехали среди безлистых деревьев, вздернувших свои узловатые ветви в бесцветное небо.
«Деревья замерли, дышать боясь,
Еще свежо прикосновение стужи.
Но день длинней, и непролазней грязь,
И брошен снег, как будь-то хлам ненужный»
Проплыли в моей голове не весть, откуда взявшиеся строки забытого поэта.
По левой стороне обнаженные стволы высоких осин внезапно расступились, и моему взору открылась уходящая в сторону аллея, занесенная прошлогодней листвой. Прежде, чем мы проехали дальше и свернули в противоположную сторону, я успел разглядеть в глубине ее белый господский дом под темной крышей, широкое крыльцо с каменными вазами и нечто такое, что заставило меня в растерянности отвернуться и откинуться на подушки сидения.
- Вы, Евгений Сергеевич, напрасно ехали прежней дорогой – слегка отпуская вожжи, и поощряя рысака бежать быстрей, проговорил Иван Кириллович, - сами видели, как река разлилась. Назад уж поезжайте кружным путем. Ничего что длинней, зато верней и суше.
Он махнул коротким кнутовищем себе за спину:
- Сразу за усадьбой Крутицких возьмете вправо и версты через две выедете на большак.
- Крутицких? – живо откликнулся я.
- Да, усадьба покойного Никанора Петровича.
- Покойного? Вот как? Значит, Варвара Николаевна – вдова? – я с трудом скрыл изумление.
Иван Кириллович молча перекрестился и с душевной печалью в голосе подтвердил:
- Вдова…– потом, замедлив скорый бег коня и переведя его на шаг, спросил, - вы знакомы с Варварой Николаевной?
Я кивнул, потрясенный. Дело в том, что накануне, будучи в нашем уездном повивальном доме, я осмотрел тамошнюю пациентку Варвару Николаевну Крутицкую. Молодая женщина находилась в тяжелом душевном состоянии, поскольку разрешилась от бремени мертворожденным плодом. Проведя в беседе с ней некоторое время и убедившись в ее способности владеть собой, я распрощался, договорившись, что непременно нанесу ей визит на следующей неделе. Теперь же мне открылось еще одно ужасное обстоятельство, о котором я не подозревал. Выходит, моя вчерашняя пациентка стала вдовой еще до разрешения от бремени! И можно лишь представить, какие муки посетили ее при известии о гибели ребенка! Господи милосердный! Укрепи наши сердца и не дай впасть в отчаяние!
Иван Кириллович продолжал:
- Вы, Евгений Сергеевич, должно быть, слышали о поджогах нынешней зимой? Жгли в основном флигеля да амбары в усадьбах. Чуть ли не каждую ночь зарево стояло. Поверите ли, страшно было! К февралю вроде бы прекратилось все, но на Сретенье снова заполыхало. Никанор Петрович, благородного сердца был человек, в этом огне и сгорел.
Он снова перекрестился и сурово замолчал.
II.
Осмотр младенца не занял у меня много времени, а состояние его здоровья не вызывало опасения. Анастасия Павловна мне показалась также вполне здоровой. Материнство ей было явно на пользу: здоровый цвет лица, матовый блеск расчесанных на пробор каштановых волос, живой взгляд прекрасных голубых глаз и уверенные движения, - все это говорило о полном жизненных сил организме.
Меня обеспокоила некоторая возбужденность молодой женщины, но я отнес ее на счет душевного волнения из-за невозможности кормить новорожденного: лактация так и не наступила. Кроме того, мне внушала опасение неизбежная в таких случаях лихорадка, которая могла наступить в ближайшие два – три дня.
Меж тем Анастасия Павловна с некоторой дрожью в голосе продолжала говорить:
- …вот эта складочка на ножке, доктор, она и вправду не воспалена? Нет?.. Евгений Сергеевич, обратите внимание на грудку, вы видите, как Ванечка часто дышит? И вот еще... вы слышите? В животике у него словно мышка в подполе скребется?
- Анастасия Павловна, - я терпеливо повторил то, что уже сказал до этого, - мальчуган выглядит совершенно здоровым. Это правда, он слегка не добрал веса, но я отношу это к преждевременным родам, и не вижу в том ничего худого. Все образуется, голубушка!
В ответ из глаз женщины полились крупные слезы, она несколько раз судорожно вдохнула, сдерживая рыдания, и прижала ко рту кулачок с зажатым кружевным платком.
Я покачал головой и достал из сумки флакон с успокоительными каплями.
Перед обедом, прогуливаясь с Иваном Кирилловичем по еще влажным дорожкам сада, я поделился с ним своим лекарским наблюдением, добавив при этом:
- Напрасно супруга ваша, Иван Кириллович, так переживает. Мальчуган здоров. Ну, а что до обстоятельств Анастасии Павловны я бы присоветовал пригласить кормилицу. Да хоть из соседней деревни. Помнится, неделю назад Пелагея Лукина родила девочку! Вот вам и решение задачки!
Хозяин имения покивал головой, поблагодарил за совет и, взявши меня под руку, заговорил:
- Видите ли, дорогой доктор, мы с Настей очень долго ждали ребенка. Настенька много слез пролила и во всем винила только себя - тут он перешел почти на шепот, - открою вам небольшую семейную тайну: Анастасия Павловна – бесприданница. Понимаете? Я взял ее в жены и в глазах ее предстал благодетелем. Будучи женщиной, воспитанной в почитании доброты, она всем своим сердцем, можно сказать, истово мечтала доставить мне счастье,…а тут – год проходит, другой, пять лет! - а детей нет. И вот теперь, когда, благодарение Богу, у нас появился сыночек, она места себе не находит! Не дай Бог, что с ним может случиться! Вот, верите ли, велела решетки на окна детской поставить!
От неожиданности я остановился. Собеседник мой, заговорщицки оглянулся и энергично закивал головой, подтверждая мной услышанное.
- Представьте себе, да! Мне, говорит, Иван Кириллович, за Ванечку страшно! А вдруг украдут! Я говорю, помилуй бог, Настя, что за фантазии? К нам даже цыгане не забредают! Кто посмеет, да и кто сможет? А она замолчала, потом и говорит: «Злые люди, Иван Кириллович». И повторила: «Злые люди». Я прямо опешил, не зная, что и сказать, как утешить. Она так задумчиво смотрит на колыбельку и тихо говорит: «Нам такое счастье в жизни случилось, такое счастье! Всегда есть злые люди, чтобы придти и растоптать чье-нибудь счастье». И заплакала! Тут я уж и сам готов был заплакать, не зная куда бежать, что делать! В общем, - он махнул рукой, - поставил решетки!
В волнении Иван Кириллович раскраснелся лицом, бравые усы уныло обвисли. Я стоял рядом и молчал, чувствуя некоторую неловкость от приобщения к семейным тайнам Безлюбовых. Но такова уж лекарская судьба – разделять чужие скорби и чужие тайны.
- Теперь вы понимаете, Евгений Сергеевич, чем взволнована Анастасия Павловна? - он горестно помотал головой, - уж выручайте, сделайте милость. Может отвару какого-нибудь или капель пропишите, а, Евгений Сергеевич?
Я молчал, раздумывая. Мы снова двинулись по дорожке меж кустов, огибая небольшой пруд. Темная вода рябила под тихим ветром, и осколками в ней плавало отражение дома.
- Позволю себе совет, - прервал я молчание, - лекарствами тут много не поможешь. Анастасия Павловна, - я замешкался, - как бы лучше выразиться, увлечена своими переживаниями. Вероятно, в предшествующей жизни, возможно, в родительском доме были несчастья. Несчастья, которые, как ей кажется, преследуют ее.
На этот раз остановился Иван Кириллович, глядя на меня с каким-то удивлением и недоверием. Мне пришлось тоже остановиться и оборотиться к нему.
- Откуда вам это известно, Евгений Сергеевич? Действительно, в их благополучной жизни несколько лет тому назад произошли события…впрочем, продолжайте, продолжайте!
Я продолжил:
- Надобно, чтобы Анастасия Павловна отвлеклась от гнетущих ее мыслей, нужно разорвать замкнутость ее переживаний. Вы понимаете меня, Иван Кириллович?
Бедный супруг морщил лоб, вытирал платком лицо. Поглядывая на меня исподлобья, виновато улыбался и непонимающе кивал головой. В конце концов, я пояснил, что в этой ситуации было бы полезно отвлечь ее различными разговорами, интересами.
Возможно, у нее есть подруги, располагающие достаточным временем, чтобы приезжать сюда или пожить рядом с ней. Иван Кириллович хмурил брови, припоминая имена. От сосредоточенности он забывался и начинал пошмыгивать крупным носом. Результатом этих мучительных «припоминаний» была полная растерянность, и бедный Иван Кириллович беспомощно развел руками.
- Нет, - в отчаянии произнес он, - представьте себе, нет! Настенька, ведь, чужая в наших краях, а я, старый осел, не удосужился вывести ее в свет! Нет, она так и не обзавелась близкими знакомствами! И потом, нам всегда так хорошо здесь в уединении, вдвоем! Право слово, ума не приложу, как поступить!
III.
Обед подали в домашнюю столовую на втором этаже. Просторная угловая комната низкими арочными окнами выходила в сад, и поверх голых веток яблонь и груш можно было любоваться полем, едва освободившимся от снега, с пятнами робкой зелени. Дальние рощи неровной грядой очерчивали горизонт, пропадая временами в дымке то ли тумана, то ли крестьянских костров, жгущих по весне прошлогоднюю траву.
Хозяева были со мной добросердечно предупредительны, беседа велась непринужденно, и кушанья за столом были долгожданны и вкусны. Разговор вновь зашел о поджогах случившихся прошедшей зимой. Анастасия Павловна, округлив глаза и оставив прибор, рассказывала:
-…злодеев, конечно, изловили и - в кутузку. Да вот странность, какая приключилась: часу не прошло, как заперли их в камере, а в усадьбе Крутицких на заднем дворе занялся домик прислуги. А в доме – детишки поварихи, малолетки. Ужас! Никанор Петрович кинулся со всеми заливать огонь, да видит, - не унимается! Как он вскочит в пылающую лачужку, а там – огонь, огонь! Он – назад, велит облить себя водой, и тут же - снова в пламень!
Тут она от волнения умолкла, беспомощно заморгала глазами и виновато улыбнулась.
- Ты уж очень эмоциональна, Настя! Нельзя так! – вступил Иван Кириллович и, оборотясь ко мне, закончил рассказ жены, - не успел Никанор Петрович даже сени пройти, говорят, видели его фигуру среди огня, как крыша и обрушилась! Вот так-то! – он в сердцах бросил салфетку на стол рядом со своей тарелкой, и с пылом произнес - геройство! Верное слово – геройство!
Он умолк. Какое-то время не было произнесено ни слова. Хозяйка дома смотрела в окно, временами смахивая набегавшую слезу, супруг ее хмурился и чертил что-то на скатерти рукоятью столового ножа. Принесли самовар и расставили чайные чашки.
Я поинтересовался:
- Кто же был поджигателем и, главное, зачем?
- Ах, Евгений Сергеевич, - поворотила ко мне мокрое от слез лицо хозяйка дома, - злодеи! Не важно, что у них за имена, крещенные или богохульники! Злодеи, которым обязательно чье-то благополучие порушить надо! Просто так, из злобной зависти!
Иван Кириллович переждал, пока та успокоится, и мрачно добавил:
- Клим Семенович, пристав, рассказывал, как на допросе выяснилось, что люди эти никчемные, чина мелкого и безо всякого состояния. При этом поведения предерзкого, и несли всякий вздор о рабстве и угнетении. Возмутительно! Это спустя полвека после высочайшего манифеста!
- Но зачем было жечь? – снова задал я вопрос, искренно недоумевая и строя уже какие-то врачебные предположения о причинах, вызвавших такое поведение.
Иван Кириллович пожал плечами и промолчал.
Откуда-то снизу, издалека вдруг раздался детский плач. Анастасия Павловна побледнела, вскочила из-за стола и, не простившись, выбежала из столовой.
IV.
Я выехал из усадьбы Безлюбовых засветло. Коляска-двуколка мягко прошелестела по толченому кирпичу подъездной дорожки и выкатилась в лес.
Мне понадобился неполный час, чтобы доехать до аллеи, ведущей к дому Крутицких. С некоторой тревогой всматривался я в сумрак, скрывавший дом, силясь разглядеть то, что поразило меня поутру.
Тогда в белесом свете пасмурного дня на широком открытом крыльце я увидел одинокую неподвижную фигуру женщины, оборотившуюся лицом к дороге. Она смотрела вдаль поверх нашей коляски, не замечая ни нас, ни окружавшие ее липы, ни разгорающийся свет весеннего дня. Словно перед ее взором открывалась неведомая другим картина.
Дом за ее спиной выглядел безлюдным и покинутым: ни дворовых, ни движения в окнах особняка, ни хлопанья дверей, ни голосов. Сознаюсь, что-то тревожное и мистическое почудилось мне тогда в бестелесном этом видении.
Теперь же все выглядело по-другому: несколько окон светились на первом этаже, тянуло печным дымом, шедший от дома крестьянин, поравнявшись со мной, остановился, снял шапку и поклонился в пояс.
Я направил коляску к крыльцу.
Следом за старухой в повязанном крест на крест пуховом платке и в обрезанных под голенище валенках я прошел несколько серых и унылых от вползающего вечера комнат и очутился в освещенном лампами покое. Здесь стоял рояль, укрытый чехлом, несколько шкафов с книгами за стеклянными дверцами, а вдоль стен –мягкие стулья на изогнутых, словно в книксене, ножках. На левой от меня стене висело зеркало, затянутое черным крепом.
Старуха, приветливо заглядывая мне в глаза и растягивая рот на морщинистом своем лице, сообщила, что «барыня просят обождать» и «может барину рябиновой с груздочком будет охота?». Я отказался и, подойдя к шкафам, стал разглядывать корешки книг. Здесь стояли разной высоты и объема тома: Гаршин, Жемчужников, Порфирий Байский, Мельников...несколько томов "Отечественных записок".
В комнату вошла Варвара Николаевна.
- Здравствуйте, доктор! – произнесла она ровным, почти отчужденным голосом. Округлое ее лицо со слегка широкими скулами было спокойно и бледно. Она смотрела в сторону и лишь на мгновение, буквально скользнув темными с рыжинкой глазами, взглянула на меня и тут же безучастно отвела их в сторону. От природы тонкий рот ее был окрашен едва заметной улыбкой.
Рысьи какие-то глаза, подумалось мне.
Как-то зимой я бродил с Мосинской одностволкой по окрестным нашим лесам. Зайдя неожиданно далеко в чащу, я увяз по колено в глубоком снегу. Оглядываясь по сторонам в поисках прочного наста, я вдруг ощутил беспричинную тревогу. Поднявши глаза, впреди и прямо над своей головой я увидел рысь. Тело ее было буквально распластано на косо завалившемся стволе березы. Огромная кошка, встретившись со мной взглядами, отвела глазам и лениво стала вылизывать лапу. Признаюсь, сердце мое остановилось, обдав грудь изнутри холодом. Уж не знаю как, но мгновение спустя, я уже легко бежал, не выбирая дороги и наста, прочь от того места.
Потом, вспоминая эту встречу, мне подумалось: взгляд этот предупреждал, что, вступая на территорию зверя, я, независимо от моих намерений, становился его врагом.
- Рада вас видеть. Однако мне помнится, мы сговаривались о встрече через неделю, или я запамятовала? Впрочем, неважно, я рада, рада!
Она порывисто протянула мне навстречу обе руки.
- Видите, я – дома, и вам не о чем беспокоится, - продолжила она после нашего рукопожатия, и, резко поворотившись, направилась к низкому дивану и там села.
Плавный, почти монотонный и негромкий голос, немигающий взгляд ее никак не соответствовали произносимым радушным словам.
- Вы любите этих современных литераторов? Вы так внимательно изучали книги, когда я вошла!
- Да, Варвара Николаевна, я, знаете ли, люблю почитать – поддержал я разговор, одновременно всматриваясь в лицо женщины, - прелюбопытные встречаются сюжеты - небылицы! И как интересно бывает читать! Иной раз чаю некогда выпить, так захватывает!
- Чаю? – она вскинула брови, - не угодно ли чаю?
Я бурно запротестовал, путано объясняя, что никак не имел свою реплику за намек.
Потом мы замолчали. Я чувствовал себя неловко.
Варвара Николаевна сидела, выпрямив спину, и указательным и большим пальцем правой руки она то поглаживала и крутила обручальное кольцо на левом безымянном пальце, то пыталась снять его.
- Скверно, все скверно, - словно сама себе произнесла моя собеседница, и тут же отнеслась ко мне, - вы, верно, знаете, что нас жгли?
Я забеспокоился, ожидая слез, и молча кивнул. Однако она тем же спокойным манером спросила:
- Вот вы – интересующийся человек, с университетским образованием, с жизненным опытом…ответьте мне, что такое нужно было прочесть, чтобы жечь дома?
Я несколько растерялся и потому не слишком убедительно ответил:
- Странно вы спрашиваете, Варвара Николаевна! Возможно, эти люди вообще ничего не читали!
- Нет, нет, пристав говорил, что и гимназию закончили, и курсы какие-то прослушали! – оживилась Варвара Николаевна. И тут же продолжила, - что за разумение нужно воспитать у людей, чтобы они вышли жечь усадьбы?
- Полноте, матушка, - я совсем сконфузился, - при чем тут чтение книг?
- Скверно, все скверно, - вновь повторила она, словно теряя интерес к разговору, и заметила - поверьте, Евгений Сергеевич, все оттого, что настало время практической жизни, жизни от разума, а не от сердечности - и, вдохнув глубоко, неожиданно громко и с нескрываемой горечью произнесла:
"Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть и общая мечта!.."(с)
Сознаюсь, в тот момент профессиональная осторожность изменила мне, уступив место полемичности:
- Никак не могу согласиться с вами, Варвара Николаевна! Вот вы изволили выразиться, «век железный». Однако ж, взгляните, как он меняет все вокруг! Шутка ли за 18 часов доехать до Москвы! Это ведь, сколько драгоценного времени мы можем с пользой прожить, при этом, не тратясь на бессмысленную тряску в кибитках! А крестьяне? Крестьяне, что после реформы во множестве не могли прокормиться на земле, двинулись в города, на фабрики, на заводы! А телеграф, а синематограф?! Электричество, наконец! Это, уважаемая Варвара Николаевна, - новая эпоха, новая жизнь! Надобно бы оборотиться к этой новой жизни!
- Ах, нет, дорогой доктор, - не споря, но извиняя меня, ответила хозяйка дома, - это лишь новые предрассудки, новое платье, и новые привычки. Вот увидите, новая жизнь, городская эта жизнь убьет душу. Придут новые люди и скажут, вам с вашей душой - не жить, потому как вы – старая жизнь. И не будет ни веры, ни поэзии, ни памяти. Одна корысть будет, да пожары…
- Это вы, сударыня, господина Достоевского начитались! Отсюда и хандра ваша! – вспылил я, обидевшись за прогресс.
Она не ответила.
Некоторое время мы молчали. Наконец, я спросил:
- Как я понимаю, Варвара Николаевна, в город вы переезжать не собираетесь?
Она устало кивнула головой и печально посмотрела на меня. Короткая наша полемика сняла отчужденность и напряжение беседы. Одновременно стало заметно, как она истощена физически.
- Однако и сидеть в четырех стенах я бы не советовал – и неожиданно для самого себя предложил:
- Отчего бы вам не сдружиться с соседями вашими, с Анастасией Павловной? Сейчас отдохните, отоспитесь, день-другой и поезжайте к ним! Там, знаете ли, живые души, прогулки возле пруда…Иван Кириллович – совершенно замечательный человек! Сердечный и без церемоний!
Она молчала, о чем-то думая. Потом спросила:
- Говорят, супруга Ивана Кирилловича родила?
Я подтвердил. Молчание вконец становилось неловким, и я засобирался. Хозяйка дома проводила меня до дверей. Мы попрощались: «примите совет, съездите в Безлюбово», «право, не знаю», «однако ж, обещайте», «наверно не скажу», «прощайте», «прощайте»...
Проходя к коляске, я заметил в глубине двора под самым лесом обугленный сруб без крыши с черными прорехами пустых окон - все, что осталось от домика прислуги после пожара.
- Отчего, братец, не разобрали дом-то? – спросил я сопровождавшего меня дворового мальчонку.
- Барыня велели сжечь его на сороковины по барину. Скорей бы уж! – паренек поднял на меня голубые с белесыми ресницами глаза и громким шепотом сообщил - душа барина-то стонет по ночам среди головешек, мается...и нам боязно-о-о… - и тут же глубокомысленно добавил, - как бы хлев со скотиной не занялся.
Часть II.
I.
Следующая неделя прошла в бесконечных визитах к больным. Весна начиналась с лихорадок, пневмоний и даже смертей. В довершении ко всеобщей озабоченности столичные газеты сообщали о получившей некоторое распространение в городах центральной России нового вида инфлуенции. Начало ее по обыкновению бывало бурным, с ознобами. Лихорадка и дыхательная недостаточность могли ввести в заблуждение мыслью об острой форме туберкулеза. Однако ж, если больной переживал горячку в течение трех-четырех дней, то затем наступал кризис с обильным потом и чудовищной слабостью. При этом оказываемое врачебное пособие мало влияло на течение заболевания. Более всего тревогу внушала высокая смертность от новой напасти.
К счастью наш уезд то ли в силу удаленности от центральных областей, то ли по причине паводка и нарушенных сообщений, избег пока что участи других городов.
В один из дней я снова наведался в Безлюбово и нашел супругу Ивана Кирилловича в лихорадке. Обеспокоенный, я просидел у постели больной почти сутки, сторожа ее дыхание и держа наготове шприц с камфорой. Однако отвары и малиновое варенье сделали свое дело, и наутро Анастасия Павловна уже сидела вместе с Иваном Кирилловичем за завтраком, счастливо улыбалась и даже смеялась неуклюжим от радостного волнения шуткам супруга. Принесли Ванечку, которого, опасаясь его восприимчивости к лихорадке, я распорядился отселить на время во флигель вместе с кормилицей. Нужно ли говорить о материнской радости при виде любимого дитя?!
Вошли сообщить о приезде Варвары Николаевны. Это было неожиданностью для меня, но, как оказалось, не для хозяев. Безлюбовы радостно мне пояснили, что уже некоторое время их соседка, «милейшая госпожа Крутицкая», «ах, что ты Ваня, - просто Варенька!», ежедневно бывает у них, проводя время за разговорами с Анастасией Павловной, «вы же знаете, доктор, как много тем, непонятных мужчинам, могут найти интересными женские умы!». Соседка очень добра к Ванечке, нянчится с ним и милуется, не хуже самой матери: «право слово, Евгений Сергеевич, такой доброй души мне не доводилось встречать!», «Настенька даже слегка ревнует ее к сынишке», «ну, как ты можешь, Ваня?! Просто Варе самой иногда нужен отдых».
Вошла Варвара Николаевна. Вошла и остановилась в дверях. Улыбка, я бы ее назвал робкой, исчезла, как только она увидела, что хозяева не одни. В глазах ее промелькнула досада и горечь, но тотчас они стали непроницаемы. Она шагнула к столу и, приблизившись, расцеловалась с Безлюбовой. Живо вскочивший при ее появлении Иван Кириллович, приложился к обеим ее рукам, которые она по обыкновению своему протянула навстречу. Затем он с дружеским теплом пожал их и усадил гостью подле себя.
Мы же - раскланялись.
Снова подошла кормилица с младенцем. Варвара Николаевна коротко взглянув на Анастасию, словно испрашивая согласия, взяла ребенка на руки. Неожиданный румянец залил ее щеки, она счастливо улыбнулась мальчику и, поворотившись к кормилице, что-то сказала. В этот короткий миг в ее увлажнившихся глазах я успел разглядеть сердечность и неожиданную беззащитность.
Началась обычная суета с сюсюканьем, детским «агу-агу», вскриками молодых женщин и прочими сентиментальными звуками.
Я стараюсь избегать подобного рода сцен, и потому встал из-за стола, намереваясь в скором времени проститься. Ко мне подошел хозяин дома и, ухватив под руку, увлек за собой ближе к окну.
- Доктор, дорогой доктор, - начал он горячо, - как вы были правы, тысячу раз правы! Как все счастливо переменилось с Настенькой, как только Варвара Николаевна стала бывать у нас! Просто – преображение! Полное преображенье!
Я кивал, мычал что – то протестующее о скромной своей роли, но Иван Кириллович продолжал:
- Вы, верно, уже слыхали, что мы устраиваем в нашем городе телеграфную связь. Я вынужден просто целыми днями присутствовать при этом. Анастасия Павловна тут одна... и, если б не Варвара Николаевна!.. Вы знакомы с Петром Петровичем Ломакиным? Он инженер, из Самары, натуральный Кулибин!.. Образования европейского...
Было видно, что Безлюбову не терпелось рассказать о блестящем инженере –«только вот сейчас из самого Берлина», «непременно приглашу его на Настенькины именины и вы, Евгений Сергеевич – милости просим!».
Подошла улыбающаяся Анастасия Павловна:
- Друг мой, как хорошо ты вспомнил про именины. Брат Дмитрий с женой и детьми приедут проведать нас.
- Превосходно! – воодушевляясь и приходя в еще более замечатльное расположение духа, вскричал Иван Кириллович.
- А потом - неожиданно робея, и покраснев, тихо попросила она, - я просила бы отправить нас к маменьке, показать Ванечку, ненадолго – месяца на два.
В ту же минуту мальчик, которого держала на руках Варвара Николаевна, вдруг громко, и захлебываясь, заплакал.
Хозяйка с тревожным восклицанием резко обернулась и, стремительно пересекши комнату, приняла из рук растерянной гостьи ребенка. Должен заметить, что в том момент мне показалось, что лицо Анастасии Павловны сделалось злым, а Варвара Николаевна в ответ вскинула голову, словно от обиды, и в глазах ее появилась какая-то решимость и боль. Стало неловко. Это оказалось очевидно для всех остальных, и даже кормилица потупила глаза, приговаривая «матушко, дайте мне Ванечку, он, видно, устал, так много людей вокруг, дайте, матушко...»
Я, чтобы отвлечь, стал отговаривать Безлюбовых от поездки, да и от гостей издалека тоже, беспокоясь главным образом о ребенке, но, как оказалось, тем самым только усугубил драматичность ситуации.
Анастасия Павловна прервала меня дрожащим от слез голосом, что, дескать « неужели только Безлюбовым вольно привечать новорожденного внучка», и, отнесясь уже ко мне, всхлипывая, стала тихо говорить, что « в дом их приходят разные люди и соседи тут дни просиживают и, слава Богу, ни крыша, ни стены не обрушились... а что до брата Дмитрия, то он в высшей степени человек благородный...»
Варвара Николаевны вспыхнула и, не прощаясь, вышла. Бедный Иван Кириллович было бросился следом, но с пол пути вернулся к жене, неумело попытался обнять ее и сына и, целуя попеременно то одного, то другую, стал приговаривать :
- Не плачьте дети мои, не плачьте. Будь по-твоему, Настенька, будь по-твоему, душа моя...
II.
Стояла ясная и тихая погода первых дней весны, когда воздух прозрачен и недвижим.
В один из таких дней после приема в амбулатории городской Бесплатной больницы, где с утра меня поджидали несколько крестьян из соседних деревень, я зашел на почту, получить журналы из Петербурга. Уже отходя от конторки, я услышал чье-то радостное восклицание, и через мгновение Иван Кириллович тряс мою руку. Он был в сопровождении высокого молодого человека в тесноватом сюртуке и с виноватым выражением водянистых глаз. То был Дмитрий, шурин Ивана Кирилловича. «Дмитрий Павлович, преподаю-с…в женской гимназии…очень приятно-с...»
Был конец дня, и почтмейстер зазвал меня вместе со своим гостем в ресторацию отобедать. Заказали щей с пирогами да белорыбицу. За едой вился разговор о дорогах, о паводке и распутице и, связанных с этим, неудобствах для почтового сообщения. Родственник из Пензы несколько раз несмело начинал рассказ о тамошнем бездорожье и об асфальтовом покрытии в родном городе, но каждый раз его слова тонули в восклицаниях и безапелляционных суждениях зятя. Мне все же удалось прервать словесный поток Безлюбова и, обращаясь к приезжему, спросить о его путешествии по нашим дорогам. Памятуя сказанное Анастасией Павловной о его приезде, я спросил, как дети перенесли путешествие. Но и тут громогласный Иван Кириллович не дал родственнику открыть рта:
- Ведь не привез, негодяй! – шутливо нахмурив брови и погрозив тому пальцем сказал он, - не дал дяде с теткой побаловать племянников!
- Прихворнули детки, - виновато улыбаясь, пояснил «негодяй» - весенняя лихоманка! Так мы с Авдотьей Никитичной, супругой моей, убивались. Верите ли, ночами не спали! Но как молебен отслужили, беда и отступила, – и быстро добавил, - вот я один и приехал. По железной дороге до Сызрани, а оттуда до вас – недалеко, на почтовых.
- Вот нам бы молебнами все дороги править!- хохотнул Безлюбов, и, посчитав тему шурина исчерпанной, обратился ко мне, - прошу вас, Евгений Сергеевич, завтра к нам на именины Анастасии Павловны пожаловать. Очень будем рады!
Я ответил, что никак не смогу, ввиду занятости больными и, к слову, сегодня уже проведал «сынишку вашего, Иван Кириллович, потому и с Анастасией Павловной имел случай повидаться».
На том мы распрощались, я дружески улыбнулся обоим, и мы расстались.
В тот вечер я слег с тяжелой лихорадкой, в которой пробыл целую неделю.
День на второй, после того как я встал с постели, доктор Зернов явился ко мне сделать осмотр и сообщил новость об исчезновении новорожденного сына почтмейстера.
Я оделся и, несмотря на протесты своего коллеги, поспешил в усадьбу почтмейстера.
III.
У крыльца дома Безлюбовых стояли дрожки, на которых, позевывая и лениво крестясь, сидел стражник уездной полиции. Я отпустил извозчика и поспешил в дом. В передних комнатах было пусто и прохладно, и лишь в переходе в гостинную мне повстречалась дворовая баба с зареванным лицом, да мальчонка юркнул за тяжелое полотно раскрытой двери, блеснув оттуда испуганным взглядом.
Перед тем, как войти, я остановился, чтобы совладать с дыханием.
Обширная гостиная была пронизана холодным светом высоких окон. С краю, за огромным обеденным столом сидел Клим Семенович Белобородько, становой пристав и что-то записывал в тетрадку. Ссутулившаяся его фигура, непокрытый стол, слепящий блик отраженного неба и размеренный металлический звук напольных часов в дальнем конце залы, - тоской отозвались в моем сердце.
Справа, в углу, возле окна - незнакомец в черном длиннополом сюртуке, склонился над кем-то, лежащим на диване. Рядом, спиной ко мне высилась фигура Ивана Кирилловича.
Я поздоровался. Иван Кириллович вздрогнул и обернулся. Незнакомец выпрямился, в нем я признал судебного врача Егора Осиповича Мина, и коротко мне кивнул.
Белобородько поднял голову и откликнулся:
- А-а…Евгений Сергеевич…здравствуйте, - и снова погрузился в записи.
Иван Кириллович пересек гостиную, поминутно оглядываясь, и подошел ко мне. Вид у него был совершенно потерянный. Он с удивлением смотрел по сторонам, словно не узнавал, где находится:
- Вы что-нибудь понимаете, Евгений Сергеевич? – он улыбнулся, словно искал у меня защиты, просительно и жалко, - я в совершенном…dessaroi…- и, понизив голос, заговорил, словно оправдываясь:
- Возвращаюсь я из Сызрани, ездил туда по служебной надобности, всего день там пробыл.…Приезжаю, и, изволите видеть, Ванечки…- он смотрел на меня детскими непонимающими глазами, - нет… нет, такого просто не может быть!
- Кто это, Ваня? – раздался низкий женский голос, - кто это?
- Ах, Настенька, не волнуйся, это - Дорн, Евгений Сергеевич, - обернувшись, поспешил отозваться Безлюбов.
- Ах, Евгений Сергеевич…- громко и с надрывом стала укорять Анастасия Павловна из угла, - ах, доктор, кого вы привели к нам в дом?! Вы не могли не знать, что она зла! Значит и вы - злой человек! Господь покарает вас за это…Господи, но нас-то за что?!! Ваня, прости меня! Зачем, господь, оставил меня жить?!..
Иван Кириллович бросился к ней:
- Настя, грех это! Опомнись!..Успокойся, ласточка моя, успокойся, воробышек...
Анастасия Павловна полулежала на темно-синем бархате подущек, закусив губу, и беззвучно рыдала. Глаза, наполненные слезами, невидяще глядели в потолок. Рукава темного домашнего платья были завернуты, а предплечья туго перевязаны марлевыми бинтами.
Доктор Мин снова склонился над ней, звякнуло стекло, и сладко запахло валерианой.
Покончив с микстурой, он убрал пузырьки, остатки марли, закрыл саквояж, подошел ко мне и негромко сообщил:
- Очевидный суицид, Евгений Сергеевич. Без сомнения! Я дал ей брому с валерианой. Думаю, этого довольно. Непременно необходимо наблюдение. Сами понимаете, одной попыткой это не ограничится…. слава Богу, нашли ее быстро, и крови она потеряла немного. Теперь кровотечение не откроется, хотя порезы глубокие.
Подошел Иван Кириллович. Молча посмотрел на нас. Потом его лицо задергалось, он дрогнул плечами и отвернулся. Я, было, дотронулся до его плеча, но он просительно поднял руку, махнул ею и вышел.
- Евгений Сергеевич, - окликнул меня от стола пристав, - хочу и вам задать вопросец.
Я подошел.
- Скажите, вы навещали госпожу Крутицкую восьмого апреля?
-Да. Кажется, это было восьмого.
-Как вы нашли ее состояние, я имею в виду ее психическое здоровье?
- Могу сказать, что Варвара Николаевна в тот день была подавлена. Однако ж это естественно в ее положении.
- Вы разумеете потерю ребенка?
Я кивнул. Белобородько что-то быстро записал в тетрадь. Потом поднялся и, взяв меня под руку, отвел в другой конец гостиной.
-Евгений Сергеевич, когда вы виделись с госпожой Крутицкой в последний раз?
-Здесь же, у Безлюбовых, недели полторы тому назад, Клим Семенович.
-Вот как? – ничуть не удивившись, заметил пристав и спросил, - а что-то необычное в ее поведении вам не показалось?
- Нет! Я нашел ее в хорошем расположении духа. На мой взгляд, Варвара Николаевна обрела в этом доме настоящее отдохновение! А сколько радости доставлял ей малыш! Поверьте, Клим Семенович, это оказалось много лучше всяких микстур и успокоительных ванн! Я искренно радовался ее преображению!
-Да-да-да…- тот задумчиво, не глядя на меня, покивал головой, - тут вот какая картина получается, Евгений Сергеевич. Анастасия Павловна впрямую обвиняет госпожу Крутицкую в похищении ребенка, – он поднял голову и утвердительно закивал в ответ на мой невысказанный протест, - да - да-да!
- Посудите сами: Крутицкая после трагедии с мужем теряет в родах ребенка, возможно, единственной надежды на душевную умиротворенность. Я глубоко сочувствую ее трагедии, но…взгляните на это не предвзято. Она возвращается в пустой дом, где нет ни единой родной души. Возвращается, как вы только что сказали, в подавленном состоянии. Жизнь потеряла смысл! Вы понимаете, доктор? Случайно она узнает, что у соседей в то же самое время, как должно было у нее, рождается ребенок. У Крутицкой возникает замысел. Возможно, не сразу…возможно.
Она сдружилась с соседями, стала часто бывать в доме, играть с малюткой. Ребенок привыкает к ней: узнает, радуется ее появлению. Дети в таком возрасте не сразу отличают родного человека от не родного.
Слабость подкатила к сердцу, и я присел на стул у стены. Вытер со лба выступивший пот.
- Нет, нет, это невозможно...
- Отчего же? – изумился Белобородько
- Просто - не возможно. Вы скажете, это - не логично, - я перевел дыхание, - но дело не в логике. Не знаю, Клим Семенович, … человек не может так поступать...
Пристав помолчал, как будто ждал, что я скажу еще. Потом вздохнул, то ли укоряя, то ли осуждая:
-Ах, Евгений Сергеевич, Евгений Сергеевич...
- Позвольте спросить, - прервал я его, - это все вы рассказываете со слов Анастасии Павловны?
-Отчасти, Евгений Сергеевич, отчасти, - иронично улыбнулся Клим Семенович и наклонил голову, - в части отдельных фактов …
- Ах, господа! – снова раздался странно изменившийся голос Анастасии Павловны, - что же вы медлите?! Что вы все секретничаете? – и, сев на диване, она стала звать мужа, - Иван! Иван Кириллович! Вели Глаше одевать Ванечку, я сейчас пойду с ним на прогулку. Мальчику нужен воздух!
Она снова зарыдала, повторяя с укоризной:
- Ах, господа!.. господа!..
Я поспешил к ней, успокаивая ее, как только возможно в таких обстоятельствах.
Вбежал Иван Кириллович, вытирая покрасневшие глаза, сел рядом с женой и обнял ее.
В это время в гостиную вошел полицейский урядник и, стараясь не греметь сапогами, подошел к приставу и вполголоса сообщил:
- Госпожа Крутицкая утром уехала из имения, но без вещей. Сказала дворовым, что к вечеру вернется.
- Что, что там? – заволновалась Анастасия Павловна.
-Ну-с, - приосанился пристав. Стоявший рядом полицейский выпрямился, страшно шевельнув усами над воротником темно-зеленого сукна.
- Едемте! – приказал Белобородько уряднику, застегивая верхнюю пуговицу на мундире, - сей же час к Крутицким!
IV.
Как мы ни уговаривали остаться, но Безлюбова и слышать ничего не хотела, а только повторяла «Ванечка там! Непременно там! Поедемте, Ванечка там! Непременно там...»
Пока закладывали господский экипаж, мы ждали и стояли на крыльце. Молчали. Наконец, чтобы хоть что-то сказать, я спросил, а где же Дмитрий Павлович? Осунувшийся и постаревший Иван Кириллович, буркнул, де, пока он был в Сызрани, шурин скоро собрался и уехал. Потом неожиданно зло добавил:
- В каторгу ее! До конца дней! И чтобы в цепях!..
Тут я не выдержал:
- Господа, неужели вы верите в то, что Варвара Николаевна могла совершить преступление?! Да как вам это могло в голову прийти?!
Иван Кириллович вскинулся и, задрожав лицом, закричал:
- Оставьте! Оставьте, Евгений Сергеевич! – он сжал кулаки, - вы слепец, слепец! Такое вот прекраснодушие и губит страну, устои! Ах, у нас мало свобод! Давайте дадим больше! И что?! Отовсюду всякое отребье полезло, кухаркины дети! И всё лезут, лезут! Ни черта не имеют за душой: ни чести, ни благородства, ни знания! Лезут, делами хотят управлять! Да все плохо, все топорно! Потому как не о государстве радеют, а о своем величии! Потому как, одно мелкое тщеславие и гордыня! И все рушится – мораль, нравственность!.. Человек! «Человек звучит гордо!» Писаки, либералы! Где он – человек?! Нет больше людей – людишки одни! Все заполонили кругом! – он перевел дыхание и уже более спокойно сказал, - а такие как вы, доктор, со свои прекраснодушием потакаете всей этой вакханалии! А надобно к порядку всех, к порядку! А ежели ты против порядка – изволь, на каторгу, от приличных людей подальше! А что до Варвары Николаевны, уважаемый доктор, то украсть больше не кому. Ни цыган, ни нищих в уезде нет! А нет, значит, - она!
- Как вы неправы, Иван Кириллович, как вы чудовищно неправы! Задумайтесь, что вы такое говорите! – попытался я вразумить Безлюбова.
- Перестаньте!- неожиданно взвизгнула Анастасия Павловна, - перестаньте! Что вы все рассуждаете?! Все рассуждают, рассуждают! Нужно же что-то делать!
Доктор Мин молчал и деликатно покашливал в кулак. Белобородько вообще отошел, спустившись на три ступеньки вниз.
Наконец, подали лошадей. Расселись в две коляски. В передней Белобородько и я, во второй – Безлюбовы с доктором Мином. Урядник со стражником ехали за нами следом на дрожках.
- ...возможно, она колебалась, - становой пристав, несмотря на тряскую езду, продолжал развивать передо мной «версию следствия», - душевная близость с ребенком наполняла ее душу счастьем. Но вот Анастасия Николаевна сообщает о своем желании увезти ребенка на несколько месяцев из имения. Катастрофа! Крутицкая в смятении, в аффектации! Она принимает решение – похитить ребенка и скрыться, уехать, начать новую жизнь с уже своим ребенком!
Я угрюмо отмалчивался. В рассуждениях полицейского, казалось, все было безукоризненно, но я не принимал этой безукоризненности. Не оттого, что знал какую-то деталь, способную разрушить эту логическую конструкцию. Нет, не было у меня такой «детали». Мой аргумент был один: человек не может так поступать. Беда была в том, что аргумент мой был совершенно другого свойства, другой «химии», нежели умопостроения Белобородько.
- …вы спросите меня, как ей это удалось? Мое предположение таково: Крутицкая вступила в преступный сговор с дворовой крестьянкой Глафирой Семечкиной, то есть с кормилицей, и то ли пригрозила, то ли подкупила Семечкину. Та во время прогулки, пользуясь тем, что хозяйка, отлучилась на проводы брата, Дмитрия Юшкова, похитила ребенка и передала его Крутицкой. Как показала госпожа Безлюбова, ребенок исчез в тот же день, что и его кормилица, что определенно доказывает…
Звук его голоса как будто ввинчивался в мою голову, пытаясь взломать и раскрошить во мне что-то важное для меня. В ответ это «что-то» поднималось мутной волной, от которой я, кажется, стал задыхаться. И, чтобы покончить разом с волной этой и нестерпимо звенящим звуком голоса, я чуть было не ударил Белобородько.
Пристав, вероятно, увидел какую-то перемену в моем лице и на полуслове замолчал, всматриваясь в меня с удивлением.
Подъезжая, мы увидели дым, поднимавшийся над усадьбой Крутицких. В тот же момент коляска Безлюбовых вдруг прибавила ходу, опасно наклонилась, обгоняя нас, и понеслась к господскому дому. Было видно, как Иван Кириллович нахлестывает лошадей.
Мы поспешили следом. Едва подъехав, все соскочили с колясок и бросились к дому.
Дом, казалось, был пуст. Но, обогнув его с северной стороны и выйдя на задний двор, мы увидели дворовых людей, сгрудившихся на краю небольшой площадки. В толпе я заметил давешнего белобрысого парнишку. Все они стояли спиной к нам и смотрели в сторону леса. Там, у края ельника дымили остатки жилища прислуги и место гибели Никанора Петровича.
- Госпожа Крутицкая, - раздался у меня за спиной голос пристава. Я обернулся. Варвара Николаевна стояла на ступенях заднего крыльца в черном траурном платье и наброшенном на плечи рединготе. Голова была покрыта черным кружевным платком. Глаза ее были устремлены туда, где занималось пламя.
- Госпожа Крутицая, потрудитесь дать объяснение, - Белобородько приблизился к ней и встал на нижнюю ступеньку крыльца, задрав голову, - что вам известно о нахождении младенца Ивана Безлюбова?
Рядом со мной Анастасия Павловна задохнулась в в судорожном рыдании.
Варвара Николаевна перевела свой взгляд на пристава. Было заметно, что ей понадобилось некоторое усилие, чтобы узнать пристава и понять заданный им вопрос.
- Ванечка? – она медленно, а потом встревожено повторила, - Ванечка? Что с ним? Он, кажется, был болен?
В это время порыв ветра пронесся над нами, и сквозь разом повалившие клубы дыма блеснуло пламя.
Внезапно Безлюбова закричала «Ванечка, Ванечка! Боже мой, он там! Ванечка!» и с неожиданным проворством побежала к пылающему срубу. Растерявшись в первое мгновение, мы бросились за ней следом. Вынужден признать, я отстал. Я подбежал, едва справляясь со своим дыханием, когда Иван Кириллович и доктор Мин уже выносили из охваченного пламенем жилища потерявшую сознание Анастасию Павловну. Женщина была жива, но одежда тлела на ней, а под пятнами сажи на лице и на руках могли скрываться ожоги.
Несколько мужиков поспешили к нам, и так, неся на руках, мы перенесли Безлюбову в просторные сени заднего крыльца.
С доктором Мином мы быстро провели осмотр пострадавшей. Вероятно, потеря сознания произошла от травмы головы каким-нибудь упавшим предметом. На лице и руках ожогов не было. Но вот под платьем, на плечах и спине обнаружились участки глубокого повреждения кожи и мягких тканей.
Мы провели все необходимые и безотлагательные действия: доктор Мин, Егор Осипович впрыснул под кожу раствор опия, я же наложил на участки обожженной кожи повязки с раствором коллоидного серебра. Все необходимые средства нашлись в саквояже доктора Мина.
После краткого консилиума мы решили, что пострадавшую следует безотлогательно везти в уездную больницу. Сопровождать ее вызвался доктор Мин.
В конце разговора Егор Осипович, понизил голос и как можно тише сказал:
- Евгений Сергеевич, я просто уверен, что это…
- Суицид…- я то ли спросил, то ли согласился.
Тот молча кивнул.
Потрясенный Иван Кириллович не решался задать страшный для себя вопрос, и Егор Осипович, подойдя к нему, коротко описал состояние его супруги и необходимость срочной перевозки той в больницу.
Безлюбов засуетился: то выбегал на крыльцо, зовя кучера, то вбегал назад и, вставая на колени перед лежащей женой, с нежностью заглядывал ей в лицо, то вновь срывался с места. Пересекая в очередной раз сени, он столкнулся с Крутицкой. Иван Кириллович отшатнулся, словно от удара, но не остановился а, обогнув Варвару Николаевну полукружьем, выбежал на крыльцо.
Надобно заметить, что Варвара Николаевна сохраняла полное присутствие духа во время самого несчастия. Ее распоряжения прислуге, краткие и дельные, очень помогли нам с доктором Мином быстро оказать помощь несчастной.
Пока переносили находящуюся в беспамятстве Безлюбову, пока укладывали ее в пролетку, я подошел к Крутицкой, чтобы задать ей один вопрос:
- Что вы такое говорили, Варвара Николаевна, что ребенок был болен?
Мы стояли на широкой площадке крыльца, наблюдая за суетой возле коляски. Наконец, все было устроено, и Иван Кириллович взмахнул кнутом. Пара рысаков с места резво покатила, все больше и больше набирая ход, и коляска вскоре скрылась за рябью молодой листвы. Колокольчик еще какое-то время звенел невидимый, но скоро умолк.
Зеленеющий лес был пуст и пронизан солнцем.
Варвара Николаевна повернулась ко мне и ответила:
- Я возвращалась из Сызрани и на станции встретила Дмитрия Павловича, который и обмолвился о болезни племянника. Был он в крайнем смущении и торопился. Потому я и не входила в расспросы.
- А вы что же, знакомы с братом Анастасии Павловны? – спросил подошедший Белобородько.
Крутицкая нахмурилась, едва сдерживая возмущение.
- Недели полторы назад Иван Кириллович заезжал ко мне, чтобы уладить досадное недоразумение. С ним был и его шурин, - гордо подняв голову, ответила она приставу.
- Полагаю, Клим Семенович, - продолжила хозяйка, - для проведения допроса у вас есть официальное предписание?
Пристав улыбнулся и промолчал. Крутицкая повернулась и быстро ушла в дом.
- Клим Семенович, - обратился я к приставу. Возбуждение от произошедшего проходило, и свинцовая усталость вновь накатывала на меня, горбила плечи и выступала испариной на лбу, - прикажите своим людям осмотреть усадьбу Безлюбово. Возможно, они найдут свежую могилку, – и пояснил, - детскую могилку.
- Что-с? – Белобородько оторопело взглянул на меня.
V.
Полицейские, получив указание, укатили. Белобородько попытался, было подступиться ко мне с расспросами, но я отмолчался. Тогда он отправился на поиски Варвары Николаевны.
Ноги отказывали меня держать, и я устроился на скамье у стены фасада, освещенного солнцем. Я прислонился к теплой кладке, прикрыл глаза, отдаваясь приятной истоме, знакомой всякому, кто поправлялся после тяжелой болезни. Разные мысли роились в моей голове, то, запутывая меня, то, давая понимание произошедшего.
"История медицины полна примеров, когда людские несчастия или трагедии, открывают следующим поколениям путь к спасению.
Каким образом возбудитель инфлуенции, ее новой смертельной разновидности, был занесен в наши края?
Вероятно, так же как некоторые животные являются переносчиками смертельных для людей болезней, так и люди могут переносить на огромные расстояния, сами не болея, возбудителей инфекций.
Неведомые Ванечке Безлюбову двоюродные братья переболели инфлуенцией, а их отец Дмитрий Павлович, стал переносчиком возбудителя…
Мальчик, родившийся до срока, был слаб и не готов к борьбе со страшной болезнью...
Болезнь передалась от дяди к племяннику, а я – заболел после осмотра Ванечки.
Что до Анастасии Павловны, то она,… одному Богу известно, что она сказала брату, чтобы тот помог ей сохранить тайну…и в довершении она, скорее всего, не выдержала, …ее психика надломилась …и понятным становится ее упорное стремление покончить с собой…
А что происходит с нами? Откуда в нас злоба к человеку? Отчего мы прячем глаза при встрече с незнакомцем? Из страха? Страха, рожденного скудостью нашего сердца?
Принимаешь на руки младенца при родах и удивляешься этому чуду: только что, мгновение назад, мир был беден на одну душу. А вот теперь, с первым его криком, - стал богаче!..
… со смертью Ванечки все мы обеднели. Отчего же, в общем нашем горе мы ненавидим друг друга?"
Вот такие мысли бродили в моей голове, путались, сменялись образами, заплаканными лицами, всплывали обрывками фраз, улыбок и смеха…
Вскоре вернулись полицейские. Урядник, не дожидаясь, пока дрожки остановятся, спрыгнул, взбежал по ступеням крыльца и пропал в темном проеме дверей.
Через короткое время вышел Белобородько в сопровождении своего подчиненного. Он задержался на ступенях, натягивая замшевые перчатки. Потом, взглянув на меня и прищурив один глаз, предложил:
- Доктор, поедемте, довезу вас до города.
* * * *
- Как же так, - спросил меня становой, когда мы отъехали с полверсты от усадьбы Крутицких, - как же так, доктор? Отчего мы так загодя виноватим человека, тогда, как он кругом чист?! Что скажете, Евгений Сергеевич?
Я пожал плечами и промолчал
Чиновник продолжал рассуждать вслух:
- Может, у нас какая-то анатомическая аномалия в голове? Или наоборот – субстанции, какой не хватает? - он помолчал, размышляя. Потом, вздохнув, заметил, - энигма! Вот и вы, доктор, молчите... не знаете
Коляску раскачивало на неровной колее, и от этого, а больше от усталости, меня клонило в сон. Сквозь полудрему до меня доносился голос пристава:
- Отец Владимир все говорит: «Люби ближнего, как самое себя!» И ведь, верно! Иногда такой трепет душевный охватывает, что крестишься истово, со слезой крестишься!.. А теперь извольте видеть – поджигатели, социалисты! Какая любовь?.. Спите, доктор? Ну, ладно... спите...
Сквозь полуприкрытые веки я видел проплывающие стволы деревьев, позеленевших под неярким солнцем, голый лиловый кустарник.
Усталость выздоравливающего тела расслабляла, смывала наносы воспоминаний, их горечь и открывала душу. Было жаль умершего Ванечку, другого младенца, умершего так и не родившись... ах, как жаль! И вправду хотелось любить, хотелось до слез!
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Станислав Ленсу: ВЕК ЖЕЛЕЗНЫЙ (из историй, рассказанных доктором Дорном). Рассказ.
Увлекательный детектив из "дворянского гнезда".
20.03.11 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|