Максим Алпатов: Дети Солнца.
Рассказ Максима Алпатова «Дети солнца" заметно выбивается из множества произведений современных авторов, которых мне довелось прочесть, и в то же время тесно связан с ними и некоторыми другими известными широкому кругу читателей текстами - как прямыми реминисценциями вроде ссылки на роман Херберта «Дюна», так и скрытыми заимствованиями-перекличками, возможно, не осознаваемыми самим автором (о заимствованиях речь пойдет позже).
Все это сделало бы текст вторичным и подражательным, если бы не оригинальный стиль повествования (прекрасны, к примеру, «дула зрачков», «скупые на жалость подзатыльники», «взгляды, полные засохшей жестокости»), красочные психологические зарисовки (борьба мулатки с насильником, сцена торжественных песнопений, явление ученого народу), использование звукописи и разных игр с графическим оформлением текста, яркие персонажи и прочие пряности, которые делают из обычного пирога некий секретный пирог, рецепт приготовления которого передается из поколения в поколения. Впрочем, не буду спешить с выводами и объявлять рассказ «Дети солнца» тем самым мистическим пирогом, к которому хотел бы приложиться каждый жаждущий.
«Дети солнца» - произведение, безусловно, сложное и сильное (местами), и в то же время сырое (местами). Талант автора-психолога и автора-повествователя, живописно рисующего мулатку Ламиру, детей солнца, воинов и умников, выжженную планету, торжественные заклинания солнца и прочие атрибуты новой вариации старого сюжета о выживших после мировой катастрофы людях, оказывается затушеванным манерой комкать повествование в самых неожиданных местах (воспоминания Сана, появление ученого и финальная сцена), недосказывать важное, скакать с одного на другое, что делает повествование дисгармоничным и неоконченным как с точки зрения поэтики, так и с точки зрения логики. Впрочем, за поэтичность некоторых абзацев, оригинальность и сюжетные находки Максиму Алпатову можно было бы многое простить – и провисающий в некоторых местах сюжет, и вычурность стиля, и недоговоренность в важных моментах. Однако, я придерживаюсь мнения, что с сильного автора – большой спрос, потому моя рецензия будет по большей части критической.
Перед нами рассказ о детях солнца - так называют себя подростки, выжившие после биологической катастрофы («чумы»), превратившей землю в раскаленную пустыню. В результате применения биологического оружия все взрослые (как потом оказалось, не все) погибли, а дети вынуждены принимать таблетки, чтобы сдерживать гормональные бури организма. По какой-то причине часть «детей солнца» после взросления осталась в живых (присвоившая себе статус верховной жрицы, заклинательницы солнца, Ламира, которой 22 года, явно взрослый Михей, сбежавший из тюрьмы), другие же обречены на умирание (как, например, девушка, у которой недавно начались месячные). Все эти (и многие другие) загадочные последствия катастрофы автор не считает нужным объяснять читателю. Возможно, логические несостыковки связаны с примитивно-мистической картиной мира детей, которые многое не понимают в случившемся и объясняют происходящее на свой страх и риск.
В сюжете имеются две связанные друг с другом ключевые сцены. Первая – когда Ламира заклинает солнце, и автор красочно рисует «угли-домики» и дикую мелодию песни, начинающуюся с членораздельных слов и заканчивающейся бессвязными звуками и выкриками (переход от цивилизованности к первобытному состоянию, выраженный в некоторых абсурдных пьесах 20 века). Графическое оформление текста и скрывающийся за ним смысл делает честь автору и, безусловно, является важной находкой. Этот отрывок, как и другой – предфинальная сцена с заклинанием солнца и скептически настроенным ученым, вмешавшимся в обряд (тем самым, превратив мистическое таинство в обыденное шарлатанство), оказываются наиболее важными для понимания вложенных в текст идей, двумя пульсирующими точками, гармонично перекликающимися друг с другом.
Когда автор упоминает в тексте книгу, то тем самым отсылает нас к какому-то культурному пласту, который, возможно, повлиял на создание его произведения или имеет с ним что-то общее. Так, этим самым осознанным влиянием является фантастический роман Херберта «Дюна». Действительно, солнце, выжженные пейзажи, экзотичные персонажи - вся эта поэзия пустыни (даже название «Дети дюны» - «Дети солнца») роднят эти тексты. Однако, гораздо больше сходства у рассказа (возможно, автор со мной не согласится) с романом Голдинга «Повелитель мух».
В другом произведении Максима Алпатова «Дохлая кошка» мною были замечены некоторые параллели с «Повелителем мух». Описание мертвой кошачьей головы выполнено с мистическим натурализмом Голдинга, который придает мертвому черты живого. В рассказе «Дети солнца» Алпатов развивает тему этого романа - превращение цивилизованного ребенка в критических условиях борьбы за выживание и изолированности от общества в готового на убийство дикаря, верящего в потустороннее и создающего себе идолов по манере примитивного сознания. Помощь в лице взрослого человека приходит слишком поздно, когда человеческое жертвоприношение (убийство посягнувшего на Ламиру Клейра у Алпатова, растерзание ребенка мальчишеской толпой у Голдинга) уже осуществлено. Да и сама по себе эта помощь оказывается ненормально радостным, немного придурковатым ученым, который в конечном итоге является вломившимся в посудную лавку слоном. Забавно, как у Голдинга дети постепенно становятся увлекшимися кровавой игрой животными, у Алпатова – фанатиками, идущими с камнями на человека, который может вернуть им если не прежнюю жизнь, но что-то к ней приближенное («дорога домой»). Два мира (взрослый – детский, научный – примитивно-суеверный) меняются местами. Ученый кажется наивным ребенком, посмеявшимся над идолом («повелителем мух» - Ламирой), а дети – изборожденными морщинами стариками с зачерствевшим сердцем, которые идут убивать Спасителя. В итоге ученого спасает падший («разбойник», убийца Михей, «человек, умеющий принимать сложные решения»), а заканчивается все массовым побоищем «детей солнца». Добрыми намерениями ученого выстелена дорога в ад. Старый сюжет оказывается переигранным и освещенным по-новому, что делает честь рассказу Алпатова.
Таким образом, рассказ «Дети солнца» видится мне очень сложным (емким) как с точки зрения смыслового наполнения, так и с точки зрения языка. Однако, все эти достоинства уменьшаются от общего впечатления недоработанности текста. Между двумя ключевыми сценами повествование носит по большей части отрывочный характер, будто автор пытается представить сцены прошлого, мира до катастрофы, и осколки жизни детей, но не знает как (или не считает нужным) увязывать их с общим текстом. Подобные резкие «переводы камеры» как в кинематографе имеют свою причину – позволяют максимально быстро набросать схему происходивших событий. Однако, в рассказе, начинающемся и заканчивающемся двумя кульминационными сцены, выписанными с большей достоверностью, все, что между этими сценами кажется малым, недостаточно выписанным, скомканным, а ведь это, по идее, основная ткань повествовательного текста. Возможно, автор не согласится с моими словами, но мне хотелось бы, чтобы он обдумал причины этого ощущения «незавершенности».
Мне остается пожелать автору творческих успехов и новых рассказов.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Альгея Вин
|
Дети Солнца
Угли-домики с зажженными окнами рассыпались, высвобождая свет и жар. Тени, пляшущие на лицах детей, стали гуще и радостней, не так был заметен болезненно-морковный загар и обилие чужеродных морщин. Многие недовольно ерзали – слишком уж долго Ламира готовилась исполнить свою очередную песнь Солнцу; впрочем, тех, кто пытался возмущаться еще и вслух, ждали скупые на жалость подзатыльники Михея. Последний сидел у костра вросшим столетником – глаза выхватывали одному ему ведомых бесов из мерцающего, стелящегося воздуха.
Раскосая, тающая мимикой и движениями девушка с дрожью в улыбке уселась на татами с надписью
FUT
UR
ISM
и извлекла из пол рясы несколько пластмассовых кувшинчиков, разного размера и цвета. Уложив их полукругом у тонких, исцарапанных колен, Ламира откинула капюшон (явно скальпированный с мужской куртки), и, как и прежде, никто не решился посмотреть в дула ее слишком живых зрачков. Она обратила взор к сводам пещеры, словно и через него могла видеть Солнце, слушать его, как и смолкающие перешептывания «умников». Воины, в отличие от умников, никогда не шептались – либо говорили, кратко, громко и метко, как стреляли, либо молчали, раздавливая взглядами, полными засохшей жестокости.
Ламире было 22, трудно было поверить, что она девственница, ведь только так могла она выжить после того, как Истинные Небеса сползли с Земли, оставив Солнце и Тьму царствовать на обеих щеках изголодавшейся по людской крови планеты. Но – каждый мог подойти и убедиться, что она не плод воображения, не голограмма Ушедших, и песни ее усмиряют если не Солнце, то хотя бы боль в груди тех, кто населял эту пещеру. Ламира считалась полубогиней, жрецом и неким реостатом сумасшествия в коллективе, где не зазорно было играть в «кто-громче-рыгнет» и убивать случайно забредающих крыс.
Снаружи затрещали раскаленные камни, и песня потянулась мимо завернутых в тряпье детей, беспомощно сжимавших в руках трубки из ДСП на изоленте и жидких гвоздях, вдоль искрещенных палочками-днями стен пещеры, навстречу тому ужасу, что звалось небом, в пасть тому чудовищу, что приходит вместо ночи…
……. .
легкоецоканье удары-по-песку
легкоецоканье шуморявзахлеб
легкоецоканье удары-по-песку
легкое(БАМ!)цоканье удары-по-песку
легкоецоканье песокрадется
легкоецоканье песокрадется
легкоецоканье песокрадетело
легкое(БАМ!)цоканье шуморявзахлеб
annnu ty’a by happen’nein
kileinyo sed’enyou
vot imhr samu-rai nadeo god’denn
триждыхлопоп
annnu ty’a by happen’nein
kileinyo sed’enyou
vot imhr samu-rai nadeo god’denn
триждыхлопоп
войоуоаууу-уу
искрарканомечется
искрарканонмой
войоуоаууу-уу
войииии-иоо-уу-ууу…
uuo-uuo-uoua
uuo-uuo-uooouu
uuo-uuo-uoua
uuo-uuo-uooouu
……. .
Многие повалились спать прямо у костра, мягко осели в заранее подготовленные спальники, некоторые остались отбрасывать тени на жадном песке. Клейр, старший из «умников» (он отвечал за общий результат перед Сходом), не скрывая обожания, провожал глазами каждое движение прячущейся среди глинобитных фигур Ламиры. Капюшон вновь погрузил ее лицо в темноту, из которой лишь мелкими порциями вырывался пар – поговаривали, само Солнце оставило в ней плевок, который греет и не дает умереть в природном, настоящем холоде пещеры. Михей, если и перехватил эти взгляды, то не подал виду. Воин влез тугой могучей струной в охранную нишу, лицом ко входу, словно подпирая его своей решимостью.
Клейр ждал, копил силы. Клейр ждал, копил любовь. Клейр ждал, топил теплую мочу в песке – страх не убивал, чума отступает, а значит, она не тронет его, если…
Придерживая топорщащиеся спереди и обмоченные сзади штаны, «умник» пополз за умолкшей песней.
С полки с глухим шлепком упала еще одна книга, и на этот раз находившийся через две ниши от библиотеки Сан проснулся. В тот день, когда чума добралась до Красноярска, он лежал в кровати и раздумывал, померещился ему шорох на кухне или нет… Папа, преодолевая зеленую с черными вкраплениями пелену, пропуская свой мозг через терку, пытался доползти до аптечки. Заматывал ковер себе под колени…
С тех пор Сан просыпался от каждого, даже самого неясного звука, ноги распрямлялись прежде, чем разум успевал окликнуть: «Спи, придурок, это всего лишь крыса!» Вот и сейчас – наверняка ведь очередному «умнику» показалось, что он до чего-то там допер. А поскольку руки у большинства обитателей северных ниш растут оттуда же, откуда выходит из них все самое дурное, то половина книг небось уже на полу, кормит страницы пылью и песком.
Паренек повернулся на другой бок, вид изрисованного свода пещеры уступил черноте и вспышкам, а затем, под аккомпанемент еле слышного стона кадр подлетел вверх и с топотом замелькал потрескавшимися дверьми без ручек, пока не настиг сцепившихся на полу Ламиру и Клейра. Из-под рубахи последнего торчала тощая покрытая оспинами задница да ножки-дудочки, запутавшиеся в мокрых штанах. Мулатка отбивалась лишь мерцающим от ярости взглядом и одной рукой – второй она пыталась свалить книжный шкаф. На них обоих.
Сан, срывая еще только начавший ломаться голос, бросился на плечи свихнувшемуся умнику, но перед самой целью горе-героя сдуло в сторону и впечатало в стену. Вытерло воздухом об наждак. Следующим в стену полетел Клейр, правда, уже совсем с другой силой. Плакат-памятка отклеился одним махом и, на миг зависнув в воздухе, спланировал вниз, дождавшись привета от Михеевского ботинка. «Надо будет на гвозди посадить», - подумал Сан, глядя, как воин надвигается, заслоняя плечами свет. До последнего момента не было ясно, чьи волосы схватит могучая рука; когда у Клейра с чавкающим звуком вмялась грудь, Сан едва удержался от того, чтобы пощупать собственную. Было мерзко и стыдно, как-то даже неловко, словно сидишь в туалете, а кто-то звонит в дверь.
- Хватит! – взвизгнула Ламира, и, возможно, именно тембр ее голоса остановил перемалывание хрипящего существа, что еще вчера отчитывалось по ремонту ультрафиолетовых ламп.
Мулатка наклонилась, коснулась разбитых губ и с отвратительной нежностью спросила:
- Как давно ты перестал принимать таблетки, Клейр?
То, к чему были обращены эти слова, превратилось в ломаную кривую, изверглось струей, лилово-зеленой то ли от освещения, то ли силой воображения Сана. Словом, ждать ответа было бесполезно.
Ламира даже не поморщилась:
- Ты хотел уйти с музыкой? С шиком? Хотел взять меня в дорожку?
Говорящая-с-Солнцем выпрямилась, тени решительности на ее лице намекнули Сану, что самое время отрубиться, но подростковое любопытство желало досмотреть сцену до конца.
На поверхности красные змейки-трещины насытились до такой яркости, что их орнамент выглядел адским северным сиянием, инверсией цветов и сознания. В этом месте мир действительно вставал с ног на голову.
Ламира развязала пояс и скинула рясу.
Под которой не было ничего, кроме ее тела и смерти.
Таблетку Сан принял только утром, и ему ничего не оставалось, кроме как смотреть на Клейра. С другой стороны – вряд ли можно возбудиться при виде девушки, которой боишься до дрожи в ребрах, даже если она голая. И прекрасна, как эбонитовый кинжал.
Глядеть на умирающего было еще сложнее: как только его вены почернели и вздулись покатыми бороздами на шее, перепуганный насмерть подросток зажмурился, даже не успев понять, что хочет этого.
Похрустывания, такие разные и далекие, носились вокруг головы Сана. Словно он стоял между двумя гигантами, перебрасывающимися яйцами. Нельзя точно сказать, вырубалось ли сознание, и если да – то сколько раз, но вошедший Михей и его слова были первым, что паренек мог бы назвать реальным:
- Он разбил все лампы. Саженцы погибнут.
«Обалдеть, я даже не помню, как он выходил», - подумал Сан, а вслух пропищал:
- Он их не починил, да?!
Ламира (она уже, слава Солнцу, оделась), казалось, только сейчас заметила кого-то еще, кроме трупа и воина.
- Сан, как хорошо, что ты здесь. Расскажешь остальным, что чума по-прежнему сильна.
Подросток кивнул, но ее это не удовлетворило:
- Я говорю с Солнцем, и оно слушает меня. С каждым днем ночь становится все длиннее и длиннее. Сделай завтра замеры, и я клянусь – они удивят тебя. Заодно – от этого избавишься, - Ламира бросила пустой взгляд на тело, которое, словно в ответ, шевельнулось.
Если поезд, поднимающийся в гору, отцепляет вагон на ходу, тот еще какое-то время по инерции катится ему вслед. А потом рессора щелкает и…
У Сана в голове щелкнуло так, что свет моргнул; он открыл рот и понесся с горы:
- Ламира, а чего ты раскомандовалась? Я разве «воин»?
У Поющей-Солнцу где-то с полсекунды было такое выражение лица, будто в нее плеснули скисшим молоком. Больших трудов стоило ей скрыть шелестящую злобу, и тем более елейным показался Сану ее тон:
- Да нет, что ты, я могу лишь попросить. Через полгода надобность в замерах отпадет, ведь жить мы будем на поверхности. А Клейра похоронить может и Михей, только тогда тебе придется охранять пещеру, но ты неплохо стреляешь, я помню, - фасад выдал улыбку под названием «Мам-я-хочу-новое-платьице!»
Стрелял Сан хуже всех. И легко было себе представить, какой гогот поднимется, когда станет известно, кого отрядили отпугивать ночных ящериц. «Эй, чувак, выдави на нее пару своих прыщей, я бы на ее месте от такого точно сдох!»
Клейр шевельнулся еще несколько раз, пока Михей перетаскивал бедолагу к входу. Движения воина были небрежны и скупы – его б воля – швырнул бы жариться на Солнышко, достаточно далеко, чтобы не воняло. Достаточно близко, чтобы каждый мог подойти, посмотреть.
И задуматься.
Сан задумался.
Задумался о том, как перекидывался с Клейром подтухающими консервами, кричал: «Хед-шооооот!», давая себя обнаружить, и получал порцию тунца за шиворот.
- Иди в нишу. Я сам.
Перекресток пахнет жареной пылью, по остекленевшему воздуху можно постучать пальцем. Когда Серегина тень зависает под светофором, тот показывает зеленый пешеходам, впрочем, нет никакой возможности определить – как давно. Рядом с парнем останавливаются две девушки и перечного цвета старушенция – можно поиграть в «Му-уу», чем Сергей немедленно и занимается.
Нарочито боязливый шажок вперед и взгляд на светофор через прищур – бабулька отступает еще дальше от бордюра, а девушки крутятся, суетятся, поправляя солнечные очки. Ха, овцы. Свет сменяется на красный, Серега с неподдельной уверенностью переступает бордюр – коллеги по «Му-уу» едва не вываливаются на проезжую часть. Паренек не скрывает своей беззлобной радости, смеется, пока одна из девушек цедит сквозь зубы: «И-ди-от…»
Вновь зеленый, и Сергей, не прекращая хохотать, переходит дорогу, где-то вдалеке улавливая визг тормозов. 25-летний сын главы Росрыбнадзора, доверху залитый коньяком, злостью на девушку и сугубо материальными мечтами, вот уже третий перекресток подряд пролетает на желтый, что позволило ему неплохо разогнаться. Правда, перед улицей Гастелло пришлось резко затормозить, задние колеса приподнялись и зависли в воздухе, а весь content водителя ринулся на волю. Зеленоватое марево не дало ему увидеть, как ломаются кости, прибивая к радиатору веселую молодежную майку. Зато все оставшиеся 0.8 секунды он будет слышать, как они трещат.
Как камни, раскаленные безжалостным Солнцем.
К тому времени, как началась чума, Серега уже 2 месяца лежал в больнице. Каждому из детей в лагере было о чем не рассказать, так вот Сергей не рассказывал о том, как валились один за другим санитары и врачи, хватаясь за кадыки, ножки стульев, карябая кафель, а с потолка сыпалась штукатурка в такт разрозненным конвульсиям…
Сережка был вторым и последним русским в этой пещере (Михей не в счет), и Сан не стал долго думать, у кого же попросить помощи с похоронами Клейра.
Санек (Саном он стал, все же, только на словах) смотрел, как чьи-то пальцы складывают инструменты в рюкзак: термометр, кирку, секундомер… Отвращение от событий прошлого дня нарастало, ширилось, как дырка на носке. Возможно, оно не отпустит его никогда.
Его соотечественник тем временем пытался набросить магнитное кольцо на черенок лопаты, и лишь после того, как взгляды единственных членов похоронной процессии встретились взглядами, у Сережи хватило ума положить прибор на место.
Ламира была неизменно права, чем и раздражала тех немногих жителей пещеры, что не прониклись ее «божественностью». Не погрешила она против истины и в этот раз: без темпоральных замеров ясно – ночь стала длиннее. И сильнее. Сан посмотрел на термометр – 28 градусов, неудивительно, что камень можно даже взять в перчатку.
Яма была выложена уже наполовину – ребята быстро отказались от старого метода и просто перетаскивали камни руками. Еще пару дней назад их пришлось бы дробить киркой и выгребать лопатой. Возможно, Солнце и вправду решило смилостивиться над своими детьми; но Сан считал, что оно лишь отдыхает, прежде чем обрушиться всей мощью и изжарить их дотла.
Серега оглядел яму – сойдет – и взял завернутого в тряпки Клейра за ноги. С визгом отпрянул, судорожно переступая с пригорка на пригорок.
Запнулся.
Растянулся на камнях содранным плакатом.
Сан подошел к трупу и слегка приподнял за кисти, мол, я готов, давай покончим с этим. Но Серега не заразился его решительностью:
- Иди в жопу! Ты слышал, как он крякнул?! А если он – опять? И дернется? Нет, все неееет, я здесь посижу…
На горизонте замерцали алые вспышки, ветер уже почти не тревожил расщелины в выжженной земле. Огни приближались; они словно торопились подстеречь паренька, что в одиночку волочил грязно-серый сверток к прямоугольному рту Земли. То ли Серега заметил их приближение, то ли у него проснулась совесть, но камни ребята укладывали уже вдвоем.
И когда на место улегся последний, друг Сана отогнал смутные
(дергаютсякричат)
воспоминания о больнице и изрек неожиданно низким голосом:
- Земля-мать, любит жрать.
Перекрестил Клейра по диагоналям – от плеч к коленям, как и следовало. Перечеркнул очередную страницу в дневнике, который не будет исписан и наполовину.
В общем, все прошло хорошо. Как нельзя лучше.
Сан думал о потосборниках, скорее всего, уже забитых напрочь, о том, что не произнес за эту ночь и слова. Он много о чем думал, прежде чем их с Серегой окликнули.
Ребята вряд ли до конца понимали, что чувствовали, услышав бодрое «Hey-you-guys!» со стороны огней. Что можно испытать, когда вместе с ногами из-под одеяла вылезает кончик хвоста? Пожалуй, это трудно объяснить.
- Дай сюда-аа!
Веснушчатая девочка помотала головой, не отрывая взгляда от брикета. Вчера у нее были первые месячные, жить ей осталось недолго. А значит, и терять особо нечего.
- Конечно вы все спрятали потом сами да а вот хрен! – вышвыривая одну скороговорку за другой, Сара кипятила мысли в надежде получить из тысяч бесцветных хоть одну полезную. Часовые теснили ее к стене.
- Посмотри дату, дура, оно уже восемь лет как стухло!
- Ну и что? Нуичто-нуичто-нуичтоооо?!
Топот они услышали не сразу.
Звук поднялся из глубины невероятно быстро. Но не было в нем и никакой чужеродности. Даже угрозы.
Он просто подлетел к входу и вбросил туда визжащего, как сбитая собака, Серегу. Его крики перемежевались бульканьем, которое вскоре победило, и брикет мороженного выпал из рук Сары.
В вишневой луже осколки пластмассы казались льдинками.
Часовые (похожие, как братья, с высокими лбами и низким интеллектом) одновременно бросились к полке с пистолетами и, конечно же, свалили ее. Пока они разбирались, где чьи патроны, в пещеру походкой сломанного робота вошел Сан.
Едва не упал, врезавшись плечом в стойку для одежды.
Пошел прямо на Сару, не глядя под ноги.
Его губы двигались, будто он что-то дожевывал, в уголках блестели капельки слюны.
Когда люди замирают, они так глупо выглядят! Тот, кто вошел следом за детьми, не мог этого не заметить. Ему пришлось, правда, сильно нагнуться, чтобы не посшибать сталактиты скафандром.
Фигура в сером комбинезоне, топорщившемся в подмышках, наклеилась на воздух пещеры. Силуэт словно обвели черной ручкой; даже голос, зазвучавший из-под матового забрала, казался неуместно громким:
- Девушка, незачем стоять около лужицы, а то в ботинок может затечь. Он у вас эээ… не то чтобы очень герметичный…
Трубки с шипением отошли от скафандра – небритое, искрещенное морщинами лицо походило на песчаный берег, к которому волнами прибивало улыбку.
- Блять, - выдавил Сан. – Пиздец блять.
Никто не нашел, что возразить.
Мужчина в комбинезоне заулыбался еще шире. Будто только что научился это делать и никак не мог наиграться:
- Да, мне часто говорят, что я неплохо выгляжу в свои 50!
Сан упал в обморок, и вошедший минутой позже Михей едва об него не споткнулся.
Меня зовут Григорий Константинович, нет не стоит целиться в меня из пистолета, объясните этой девочке пожа вот спасибо вам огромное. Чума уже не так сильна, она превратилась в крошку из монолита, я расскажу вам об этом попозже – а в пещере очень укромно! Оружия при себе не имею, если не считать таковым знания, шутить на эту тему мне давно уже не советуют. Логика хороша когда она прямая я не переодетый подросток и мне не
давайте по порядку давайте по порядку
перестаньте ковыряться вы прям как мой внук
Хорошо учил английский в школе.
Мне известно лишь об одной базе.
Смещение климатических зон, конечно по телевизору не сказали
Некому было.
И незачем.
Станцияисследованияионосферы, никто естественно не поверил
На Аляске.
Да, ваши.
Чума была биологическим оружием.
Я обожаю Гриффинов!
Ой, отвлекся…
Стало быть принимаете таблетки не покажете мне пузырек я все-таки и врач тоже, многие у вас умерли да да у нас поначалу тоже да да нет это неизбежно гормональный фон все равно меняется прелестный рисунок рядом с памяткой мне нравится
И что? Были случаи?
Ужасно.
Конечно, могу.
Ну, раз я еще жив, значит, не так уж и сильна.
Хорошо я поговорю с ней буду ждать сколько нужно на экваторе образовалась широкая полоса все потихоньку налаживается а вы как думали
Кому молитесь? Интересно.
Мой старший любил говорить ветер выбивает слезы к счастью он не дожил до того ветра
что иссушает легкие
Конечно, бери, только не сломай!
Каждого человека можно достаточным образом описать, поведав определенный случай из его жизни. Сколько бы ему ни было лет. Это поразительное явление Саша открыл для себя, когда рассказывал Григорию Константиновичу про обитателей лагеря. Тот многозначительно хмыкал, с согревающим интересом разглядывая паренька – их явно объединяло нечто большее, нежели место рождения.
Реакция ученого на эти рассказы – вообще отдельный разговор. Иногда он заливался почти детским смехом (хрип немного портил впечатление) в моменты, совсем уж не казавшиеся Сану забавными. Или же вовсе бросал реплики, состоявшие из абсолютно незнакомых слов, и пояснял их десятком таких же…
Глядя на потосборники, например, он присвистнул:
- Черт, как у Херберта в «Дюне»!
Рассказ о подвиге Рудольфо, напротив – поверг его в невероятное уныние. Посланник взрослых (существ, после чумы прочно перешедших в разряд мистических) протирал кристально чистые линзы очков, снова и снова, судорожно сглатывал, пока Санек рассказывал о Великом Рудольфо, старшем «умнике», что перестал пить таблетки, защищавшие от гормональной чумы – они мешали ему сосредоточиться. В итоге, легендарный паренек пожертвовал своей жизнью ради того, чтобы лагерь мог пользоваться холодильником и чинить его. Он же составил текст памятки и разработал график охраны пещеры. Но Григорий Константинович отреагировал на высокопарный рассказ весьма удивительно:
- Жаль. Еще бы пара-тройка месяцев…
А что было бы после указанного срока – не сказал.
Дальше – круче. Разговор плавно перешел на Клейра (он был младшим братом Рудольфо). Сан, едва сдерживая слезы, комкал события, лица, фразы… а ученый вдруг расхохотался:
- Вы что, и правда назначили его только потому, что он был братом Рудольфо?
- Ну да…
- Мда. Генетику, видимо, пора начинать преподавать в младших классах. Ладно, не обижайся, ты не можешь отрицать, что Клейр сам обрек себя на смерть, да еще и не самым похвальным поступком.
И Сан действительно не мог этого отрицать. Сердце его могло, а он – не мог.
Разделение на воинов и умников разбудило в Григории такой знакомый, такой родной взрослый скептицизм:
- Дети не смогли бы придумать ничего хорошего. Мы, конечно, придумали бы что-нибудь гораздо худшее. Мне вот более интересен вон тот гераклоподобный персонаж…
- Михей? Это человек, умеющий принимать тяжелые решения.
- Батюшки, мой юный друг, вы чудесно формулируете! Хочу подробностей.
А какие тут подробности? Михей сидел в ИТК за разбой и непредумышленное убийство, когда все охранники вдруг упали на пропахший хлоркой бетонный пол и начали раздирать себе шеи, пытаясь выпустить наружу разбухающую боль. Один из них привалился к решетке Михеевской камеры, и тому не составило труда вытащить ключи. Заключенные затрясли кулаками, кто-то даже от радости затянул Крестовского, но будущий старший «воин» рассудил по-своему. Он свернул шею своему сокамернику (тот сипел что-то о зеленых руках, до самой последней секунды), а выживших оставил гнить в камерах. Сейчас их кости, наверняка, вовсю полирует убийственный жар.
Да, это человек, умеющий принимать трудные решения. Не зря Ламира держала его при себе (одному Солнцу известно – как).
А вот когда Сан завел разговор о ней, о Поющей, Григорий остановил его старомодным, немного даже комичным жестом – замахал указательным пальцем у самой дужки очков:
- С ней и так все ясно. Я в свое время навидался таких Говорящих-с-Богом. И потом – у меня с ней совсем скоро назначена встреча. Я говорил тебе о том, что могу вытащить вас отсюда?
- И не один раз…
Их перебили. Уже два часа, как началось утро, а значит – время для традиционной песни Солнцу. Сан шел на нее рука об руку с ученым и вдруг понял, что впервые за последние несколько лет – не испытывает даже мимолетного трепета перед этим ритуалом. Дорога домой начинается здесь, подумал он.
Я иду домой.
Тени детей теснились с торца всполохов огня. Ламира замирала, словно меряя собой мир. Падала падалью к импровизированным барабанам, выла, волочила свой голос вдоль вывернутых наизнанку умов.
А зря. По-крайней мере, Сан воспринимал все это абсолютно отрешенно. Михея вообще не было видно. А Григорий Константинович лишь привычно (господи, уже привычно) хмыкал. Хотя основную массу слушателей мулатка, конечно, не могла потерять. И по-прежнему находились те, кто не мог сдержать слез, слушая ее голос. И что самое страшное – такое проявление чувств не выглядело фальшивым.
Возможно, потому, что не было таковым.
Когда представление закончилось, ученый театрально и невыносимо громко захлопал – удары ладоней громыхали под сводами, прогоняя всю ту атмосферу таинственности и божественности, что с таким трудом выстраивала Ламира.
- Прекрасно. Просто прекрасно. Жаль, что песня не ваша.
Окаймленный чернеющими в темноте губами рот, только что исторгавший «истину для младенцев», открывался и закрывался, как у рыбы, выброшенной на берег. Такой Поющую-Солнцу еще не видел никто – она обрушилась с высоты своего величия, и удар от падения оглушил ее. А пока к ней возвращался разум, Григорий Константинович копошился в недрах своего костюма, чтобы извлечь предмет, знакомый каждому из них и неизвестный никому одновременно.
Он подсоединил динамики, нажал пару кнопок, и вязкую муть безразличия окончательно вышибло током из Санькиных глаз.
- Fanu. Semena worck. С альбома Daylights. Очень даже рекомендую.
Когда песня (на этот раз – настоящая) закончилась, ученый не выдержал и расхохотался – уж до того глупой и беззащитной выглядела та, что еще полдня назад жонглировала жизнью, смертью и детской наивностью.
Лучше бы он этого не делал.
Его смех грохотом отразился от сводов пещеры и выбил слезы из детей, сидевших у костра (как ветер на свежем морозе, сказал бы сын ученого, если бы не загнулся в исследовательском центре, выдирая себе глаза). Ламира тут же сориентировалась, прижала к груди того, кто сидел ближе всех к «барабанам».
- Прекратите! Вы пугаете их, вы что – не видите?!
Раздались сочувствующие возгласы. «Они его убьют», - будничная мысль скользнула в голове Саши и исчезла. Просто проходила мимо.
Меж тем – посланник взрослых терял над собой контроль. Он будто бы не видел той свистящей пустоты, что носилась в глазах слышащих его детей. Слышащих, но не слушающих.
- Я могу вытащить вас отсюда, понимаете? Не надо возвращаться к первобытному строю, не надо думать о том, что мы друг друга перебили, изуродовали человеческую природу и родную планету! Все можно начать заново. Может быть, кто-то из ваших родителей остался в живых и сейчас сидит у нас на базе, смотрит вашу фотографию, снова и снова…
- Вы лжете! – Ламира умела подобрать интонацию. Многие дети уже набирали в руки камешки. Сан даже не искал глазами укрытия – зачем? Когда придет Михей с вооруженными часовыми – жизнь просочится в песок, как пролитый чай.
- Девочка, по тебе ВГИК плачет, и не надо меня спрашивать, что я имею в виду, когда
ученого перебил сухой перелом выстрела
детей, собиравших камни, обдало рубиновыми каплями
что не помешало им ринуться вперед с полными заточенной ярости криками
Григорий увернулся от первого выстрела, …… Ученый дернулся от удара в плечо, его
скафандр зазвенел, отражая смерть в того, ……. развернуло так, что ответный выстрел
кто набегал первым, сжимая злость в кулаке …. пришелся в замешкавшегося у костра
и веру в сердце, пока Ламира вставляла в …….. Сана, он забулькал горлом, упал, не давая
в обойму патроны, но руки перехватили и …… едва не шлепнувшейся на него Ламире
вывернули ее кисти, Михей и вправду знал, … зарядить пистолет, Михей наступил ей
когда нужно принять тяжелое решение, его …... на руку, оттолкнулся, пытаясь в прыжке
пальцы ухватились за курок, непроизвольно …. дотянуться до часового с оружием, но
дернули, и ученый свалился от страшного ……. тот успел задрать дуло вверх, и грохот
удара в плечо, успев лишь послать в своды грохот табельного оружия, и искусственное
небо затрещало, как кости сбитого машиной паренька, посыпалось крошкой
зеленого цвета, господи, мне это, наверное, мерещится
я могу вытащить вас отсюда нет не
Коллеги не стали его ни о чем спрашивать – ему и так предстоит крайне непростой разговор с руководителем отдела. Если не с начальником базы. Поэтому, когда измазанный багровыми разводами и присыпанный пылью ученый швырнул свое тело в кабинет, никто даже не пожал плечами. Кстати, надо пересмотреть график распределения пищи – работающие в ночную смену исследователи явно обделены.
Первое, что сделал Григорий Константинович, когда остался один – швырнул в стену музыкальный плеер.
Второе – закричал в сжатые до прожилок ладони.
Пока изо рта не посыпались шестеренки надсадного хрипа.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Максим Алпатов: Дети Солнца. Рассказ.
Новая вариация старого сюжета о выживших после мировой катастрофы людях.
28.08.09 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|