Наташа Северная: Одержимые.
Трудолюбие и талант, перфекционизм и стремление к успеху - всё это неотъемлемые атрибуты творческого человека. В рассказе Наташи Северной "Одержимые" молодой художник Тутмос проходит путь от поиска вдохновения, даруемого Амоном-Ра до кропотливой работы над собой, в конце возвращаясь обратно, к вдохновению, но рожденному уже не богами, а любимой девушкой и подкрепленному наработанным за долгие годы мастерством. Рассказ поднимает множество вопросов: что такое талант, художественная честность, заключенное в работах бессмертие... Ответы на эти вопросы предстоит дать читателю, автор же просто показывает жизненный путь Тутмоса - яркого, увлеченного, талантливого человека.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Дэн Шорин
|
Одержимые
Крепко зажмурив глаза, Тутмос скороговоркой зашептал свою просьбу:
– О, великий Ра, сделай меня художником. Пожалуйста, сделай меня художником!
Жалобно всхлипнув, мальчик приоткрыл один глаз. Все оставалось по-прежнему: статуя Амона-Ра не оживала и, голос с небес не провозглашал его художником.
Тяжело вздохнув, Тутмос опять крепко зажмурился. Перед глазами замелькали красные и желтые круги, сердце учащенно забилось в ожидании чего-то особенного, невероятного. Вот-вот…еще чуть-чуть… и самое заветное желание сбудется.
– Я обещаю, что буду добрым и справедливым. Я больше никогда не буду обзывать соседей, ты только сделай меня художником, пожалуйста.
Немного постояв, Тутмос окончательно понял, что сегодня Амон-Ра, художником его не сделает. Что ж, еще одна потерянная надежда.
Выходя из храма он даже не чувствовал злости на богов, так опостылела вся эта безысходность. В который раз, дав себе слово никогда сюда больше не приходить, и вообще как можно меньше оказывать почтение богам, Тутмос отправился на берег Нила. Большая река умиротворяла его беспокойное сердце, на какое-то время он забывался, отдаваясь рисованию. Он забывал о своей нищете, о том, что хочет есть, и даже о том, что его желание вряд ли когда-нибудь будет исполнено каменным Амоном-Ра, слишком скудны были его подношения.
Вечером, подавленный и раздраженный, он сбежал спать на крышу. В тот день хныканье голодного брата стало последней каплей его терпимости к миру. Смотря на звезды, он завидовал их свободе: они ни от кого не зависели, им ни у кого не надо было ничего просить. И в то же время он переживал острый приступ ненависти ко всем людям, особенно к тем, кто был богат. Тутмос уснул со сжатыми кулаками. А утром следующего дня, жрецы храма Амона-Ра опять встречали его.
Закрыв глаза, Тутмос шептал свою просьбу. Чем больше он прислушивался к своим словам, тем печальнее становилось на сердце. Ну ничего он не мог поделать со своим желанием. Он рисовал много и хорошо и давно бы стал учеником какого-нибудь известного художника, будь его родители немного богаче.
Тутмос вздохнул, открыл глаза и испуганно замер. Рядом с ним стоял горбатый старик, лицо и одежда которого были измазаны красками. В его глубоких черных глазах Тутмос прочел и насмешку, и любопытство, и иронию, и было в них что-то еще, что через много лет он разгадает, как желание помочь.
– Прости, что я стал невольным свидетелем твоей просьбы. Вообще-то я шел к жрецам, чтобы умыться, сегодня мне пришлось работать даже ночью. – Старик устало пожал плечами. – Молодой царь отчего-то торопится. Ты ведь знаешь, что в Фивах скоро откроется новый храм Атону?
Тутмос поспешно кивнул головой, желая лишь одного, как можно скорее удрать отсюда. Эти горькие минуты стыда были одним из самых тяжелых испытаний. Он тут же представил себе, как этот незнакомец станет со смехом рассказывать о нем всем своим друзьям. Тогда поползут слухи, начнутся сплетни, на него будут показывать пальцем, дразнить… Вообщем жизнь закончилась, так и не начавшись. Тутмос настолько ярко представил себе все это, что уже ни о чем не заботясь решил бежать. Но сильная рука старика крепко схватила его за плечо.
– Постой! Я ведь не закончил еще с тобой беседу. Ты просишь у Ра сделать тебя художником, а что сам ты сделал для этого?
Тутмос постепенно начал приходить в себя, наконец-то до него дошло, что незнакомец не желает ему никакого зла, а просто хочет поговорить. Набравшись смелости, он выпалил первое, что пришло в голову.
– Я очень хорошо рисую.
– Ну и что? – казалось, удивлению старика не будет предела – Я тоже хорошо рисую, но не Ра сделал меня художником, а лишь старание и терпение. А почему родители не отдадут тебя в ученики?
– Я не знаю.
Старик мягко улыбнулся.
– А ты гордец. Что ж, ты начинаешь мне уже немного нравиться.
И наклонившись к самому лицу Тутмоса, он проникновенно сказал.
– Я буду ждать тебя завтра, после полудня, со всеми твоими рисунками.
Тутмос ошарашенно смотрел ему вслед, затем перевел взгляд на каменную статую Ра. Но Бог молчал.
На следующий день Тутмос пришел намного раньше, чем было условленно. От нетерпения и долгого ожидания у него заныло сердце. Наконец-то появился и незнакомец. Поманив Тутмоса рукой, он вывел его из храма и провел в сад, к знаменитому фонтану «Услада». Такое имя придумал ему сам Аменхотеп III. Удобно устроившись в тени оливковых деревьев, старик представился.
– Мое имя Айя. А твое?
От удивления глаза Тутмоса широко распахнулись и после немой паузы, он издал победоносный вопль, запрыгав от восторга на месте. Когда страсти немного улеглись, он ошарашенно спросил:
– Неужели ты и есть тот великий Айя?
– Что значит «тот». Я и есть Айя!
От радостного изнеможения Тутмос опустился возле ног художника, восхищенно пожирая его взглядом. В одно мгновение некрасивый горбун превратился в самого милого на свете человека.
– Ну а теперь, показывай свои рисунки.
Прищурив левый глаз, Айя придирчиво их изучал и, как показалось Тутмосу, уж слишком предвзято. И то ему было не так и это. Наконец он вынес свой приговор.
– Не важно.
Тутмос до боли сжал кулаки, пытаясь победить желание разреветься. Все рухнуло. Мечты о карьере царского художника и роскошной жизни, как-то сами собой поблекли и рассыпались. Ему представилась пропасть, на краю которой он сейчас стоял. Впереди темная опасная бездна, а позади, Тутмос даже боялся обернуться, так сильна была боль об утраченной надежде.
– Вот посмотри, – продолжал Айя, делая вид, что совсем не замечает слез в глазах Тутмоса, – этот рисунок вообще какой-то корявый и не удачный. Я никогда не видел такого Нила, неужели он так некрасив и несовершенен?
– Да – Тутмос устало кивнул головой – Я рисовал то, что видел
– А что ты видел?
– Некрасивый, несовершенный, грязный Нил
– А еще что?
Тутмос наморщил лоб, пытаясь вспомнить тот день, когда он рисовал этот проклятый рисунок. Грязная вода, на поверхности которой плавали мусор и нечистоты, изредка на берегу попадались дохлые рыбы, гнилая рваная одежда… И ответ пришел сам собой, простой и корявый.
– Я видел правду.
– И ты решился ее нарисовать?
– Я ничего не решал, у меня так само получается.
– Ты претендуешь на роль Бога?
Тут уж Тутмос вообще что-либо перестал понимать. Причем тут Ра и какая-то роль?
– Я ни на что не претендую.
– Я не верю тебе. Ты находишь в себе смелость рисовать правдиво, значит, этим ты хочешь, что-то утвердить?
– Я просто хочу быть честным. Я хочу рисовать то, что есть на самом деле. А не так, как тебе приказывают.
– Ты бунтуешь?
– Да нет! Вот, допустим купец Альхар…
– Я не знаю такого
– Но ведь ты же не можешь все знать!
– Старик улыбнулся, Тутмос попытался дать сдачу.
– Он был толстым, некрасивым и одноруким, но художники всегда рисовали его красивым и с обеими руками.
– И что ты думаешь, зачем он отдавал такие приказы?
– Он боялся правды. Он боялся быть самим собой.
– Айя внимательно смотрел на разгоряченного Тутмоса.
– Да нет, он не боялся правды. Твой купец использовал предоставленную ему возможность – быть красивым и здоровым.
– Да ну…– Тутмос обречено махнул рукой и отвернулся. – Надоело мне все. Я пойду домой.
– Подожди, – положив руку на плечо Тутмоса, Айя повернул его к себе – дело в том, что ты именно тот, кого ищет Эхнатон. Художник желающий рисовать правдиво. Сейчас твои рисунки дурны, но в них есть сила и я вижу в тебе талант, поэтому и буду учить тебя. Что ты на это скажешь?
– Тутмос закрыл лицо руками, теперь он ревел, уже ничего не стесняясь. Айя обнял его, крепко прижав к себе, осторожно гладил по голове.
– Ты выдержал самое суровое испытание, ты смог отстоять самого себя.
– Через несколько дней Тутмос переехал жить в мастерскую Айя. Без сожаления покидал он стены родного дома. Он жаждал славы и сытой жизни – предел его детских мечтаний. Обнимая родных, Тутмос обещал, что будет часто навещать их, но в глубине сердца сильно в этом сомневался.
– Началась новая жизнь, с новыми обязанностями, общением с разными людьми, впечатлениями. Его сильная натура сумела противостоять роскоши, которые он встретил в царских дворцах и домах знати, смог не поддаться лени и капризам. Тутмос и в этом остался верен себе. Ему нравилось работать вместе с Айя. Порою, они не выходили из храма несколько дней. Когда работы были завершены, Айя подарил своему ученику праздничные одежды, пришло время предстать перед Эхнатоном. Дворцовая церемония прошла для него, как во сне. Огромные своды тронного зала подавляли своим величием, а его убранство и красота – роскошью. Каждая деталь в царских одеждах и настенных росписях должна была подчеркивать, выделять, божественную суть и предназначение царской четы. Тутмос отметил про себя, что у молодого фараона некрасивое угловатое тело с длинными руками и ногами, а у Нефертити лицо похотливой властной самки.
– На следующий день Тутмос вновь погрузился в работу. Он забывался в своей жажде творить. Вскоре к нему начали приходить первые заказы и, тогда Айя ввел его в круг высшей знати, представив как самого выдающегося своего ученика. Красивый и гордый Тутмос сразу же был замечен скучающими придворными дамами, но молодой художник был так увлечен своими идеями, что почти не обращал на них внимания и еще меньше проводил с ними время.
– Я мечтаю о вечных красках, – как-то признался он своему учителю.
– О вечных? Зачем тебе вечность?
– Тутмос удивился наивному вопросу Айя, ему казалось, что каждый художник мечтает об этом.
– Пройдут тысячи лет, а люди буду помнить меня и восхищаться моими работами. Что в этом плохого?
– Старик задумчиво покачал головой.
– Жизнь тем и ценна, что не может длиться вечно. Люди меняются, а твои фрески останутся такими же, как и сейчас. Поймут ли их наши потомки? Хотя… – Айя поднял руки к верху, – это твой путь. И стремление твое похвально. Ты только не растеряй в погоне за вечным самого себя. Успей насладиться сегодняшним.
– Тутмос улыбнулся, широко, по-детски.
– Ах, Айя, ты столько дал мне и столько вложил в меня, что в этом мире, вряд ли найдется такая дорога, на которой я мог бы все это оставить.
– Ты просто еще очень молод, а потому не знаешь, не талант служит тебе, а ты таланту. То, что тебе дано, может также легко у тебя отняться. Я иногда начинаю переживать за тебя Тутмос.
– Почему?
– Я вижу, как ты горишь. Ты обрекаешь себя на очень короткую жизнь.
– Нет, Айя, я вечен, я пишу правду, а это всегда будет вызывать интерес.
– Новая религия Эхнатона захватила и его. То ли старые детские обиды на Ра возымели свое действие, то ли гимн свободы и жизни Атона смог так увлечь его, что, как и многие другие, он очень быстро позабыл древних египетских богов Изиду и Нут, Амона и Сета. А когда пришел приказ ему и еще нескольким самым лучшим художникам выехать на строительство нового города Ахетатона, Тутмос понял, вот и пришло его время.
– Попрощавшись с родными, как потом оказалось навсегда, Тутмос вместе с братом Секмехом, которого взял к себе в помощники, отправился в совершенно новый, неизведанный мир, создаваемый всего лишь одним единственным человеком. Вскоре и сам Эхнатон вместе с семьей переехал в новую столицу, в которой действительно все было новым. И невысокие простые дворцы, и открытые просторные храмы, где были запрещены жертвоприношения, и даже царская семья, которая любила показываться на публике и вообще свою жизнь сделала очень доступной для чужого глаза. Статуи Эхнатона поразили всех, ведь на них был изображен не грозный и властный царь, а щуплый высокий уродец, провозгласивший, что в этом мире есть только один Бог – Атон, суть которого жизнь и добро.
– В день назначения Тутмоса царским художником, пришла весть о смерти великого Айя. Тутмос пил всю ночь, пытаясь заглушить боль утраты и пустоту. На рассвете, выходя из таверны, он вспомнил, как ему казалось давно забытые слова учителя: «Не Ра сделал меня художником, а старание и терпение». Только теперь, Тутмос смог оценить всю мудрость этих слов, в которых был жизненный опыт горбатого некрасивого человека, обреченного на жалкое существование, но сумевшего преодолеть все трудности и человеческую глупость. Хвала тебе Айя!
– Тутмос долго не мог прийти в себя. Уход учителя в вечность, – стал для него жизненной потерей. Какое-то время он даже боялся прикасаться к краскам и камню. Брат Секмех растерянно разводил руками, на вопросы любопытствующих, когда же, наконец, Тутмос вновь возьмется за работу?
– Тутмос, ну нельзя же все время сидеть в мастерской и ничего не делать! Так у нас и деньги закончатся! – отчитывал он брата.
– Ах, Секмех, что ты понимаешь? – устало отвечал Тутмос. – Айя был для меня всем, – смыслом, путеводной нитью, а теперь…я даже не знаю, как и что рисовать.
– Ты все знаешь! – уверенно отвечал Секмех. – Пришло время встать на обе ноги. Пришло время жить и творить самостоятельно!
– С таким доводом трудно было не согласиться. И Тутмос, еще немного погоревав, весь отдался работе.
– Так прошло несколько лет, в горьких размышлениях и упорном труде. И оглядываясь назад, он не переставал удивляться случаю и стечению обстоятельств, которые его вознесли. Тутмос достиг предела желаний голодного и нищего мальчика из Фив. Он получил звание царского художника, у него был свой дом, слуги, в конце концов, слава. Сказка воплотилась в жизнь.
– В честь десятого года правления Эхнатона, Тутмос, во славу владыки мира и повелителя Верхнего и Нижнего Египта, выставил свои фрески и часть скульптур в главном храме Атона на всеобщее обозрение.
– Эхнатон долго рассматривал свои изображения, довольно покачивая головой.
– Вот это хорошо! Очень хорошо! Атон…
– Он осторожно прикоснулся к изображению солнца с множеством лучей-рук, а его длинные нервные пальцы слегка подрагивали.
– Это ранняя работа, Вечноживой, а потому несовершенна.
– Ну что ты, Тутмос! Она искренна, правдива. Она живая! И мне она очень нравится. Почему ты раньше мне ее не показывал?
– Я считаю ее несовершенной. Этой фреске не хватает глубины, ощущения счастья, которое дарит нам Атон, – настаивал Тутмос.
– Полно тебе! Нами уже давно замечена твоя странность. Ты всегда недоволен своими работами, всегда к ним строг и несправедлив. Жизнь, уже сама по себе несовершенна, также как и ты, и я. Но для тебя, как художника, скрывать это несовершенство было бы преступлением. Тем ты мне и нравишься, Тутмос. В твоих работах чувствуется живое дыхание. Очень прошу тебя, сохрани в себе это умение.
– Тутмос склонился в почтительном поклоне.
– Ваше Величество, примите от меня в дар эту фреску, и любую другую, вам понравившуюся.
– Эхнатон улыбнулся и направился в конец галереи, к более поздним работам художника. Вся придворная свита последовала за ним.
– Ваше Величество, – восторженно воскликнула жена номарха Нефербенаха, – как вы здесь прекрасны!
– Эхнатон с любопытством рассматривал себя сидящего в ладье, медленно плывущего вдоль берегов Нила, густо заросших папирусом. Над его головой Атон простирал множество лучей-рук.
– О да, она восхитительна! Умиротворенная, светлая…
– Тутмос заметил, как погрустнел взгляд фараона, видимо ему вспомнился тот день, когда он плыл в полном одиночестве по водам Нила и наслаждался восходом солнца. А он, Тутмос, в этот момент прятался в высоком тростнике, и делал набросок, пытаясь схватить и понять настроение Эхнатона. Счастлив ли тот в одиночестве, или нет? Он предположил, что счастлив. И сейчас вглядываясь в лицо Эхнатона, понял, что угадал.
– Что и говорить, его работы имели огромный успех. После того, как фараон удалился, придворные с готовностью расставались со своими драгоценностями, чтобы приобрести фрески с изображением Эхнатона.
– Однажды Нефертити предложила ему слепить с нее скульптуру во весь рост. Тутмос с удовольствием принялся за работу. Но когда его творение предстало перед взором царицы, он увидел то, что видят только один раз в жизни. Всегда невозмутимая, хладнокровная, вежливая Нефертити, начала браниться и топать ногами. Она кричала, что прикажет отрубить Тутмосу руки, сжечь его мастерскую, в конце концов, утопить. Тутмосу оставалось лишь покорно склонить голову и молчать, молчать.… Только молчание и могло спасти. На его взгляд он не сделал ничего предосудительного, но разве можно было объяснить это разъяренной женщине, которая в скульптуре увидела свое отражение, увидела себя такой, какой была на самом деле. Властное, гордое, но похотливое и чуть полноватое лицо, немного горбатый нос, в каждой черте жесткость и непримиримость. После рождения пятерых детей – обвисшие полные груди и обвисший живот, вследствие этого отсутствие талии, да к тому же толстые короткие ноги. Этот ужас не смогла бы вынести ни одна женщина, страстно желающая быть красивой и притягательной, даже в двадцать пять лет. Схватив первое, что попалось под руку, Нефертити начала разбивать голову скульптуры. Не долго думая, осторожно пятясь назад, Тутмос пустился наутек. В какой-то мере это его и спасло от расправы, но вот приглашения на удивительное празднество, которое устраивал Эхнатон, он был лишен. Впрочем, Тутмоса это не расстроило, он вспомнил, что уже давно нравится жене визиря Секмеха. Что ж, видимо, пришло время осчастливить влюбленную женщину. Удовлетворенная Нефер очень быстро согласилась провести Тутмоса на представление через потайные комнаты. Он и сам не понимал, почему так рвется туда.
Интригой спектакля была танцующая с огнями – Неферкари.
Живя в закрытом жреческом храме, она осваивала искусство сложного танца с огнями. От танцовщицы требовалась удивительная гибкость и выносливость. Этот танец предназначался только Амону-Ра, но так как уже давно из Кемета были изгнаны старые боги, а нового бога мало кто боялся, так как рассмотреть его на дневном небосклоне не представлялось никакой возможности; Неферкари позволила себе акт личной смелости, то, что было предназначено только Богу, она решила вынести на суд зрителей.
Представление устраивалось в одном из не больших дворцов Эхнатона. Дабы не попасться на глаза Нефертити, художник устроился на втором этаже за большой колонной. Когда наконец-то все расселись по своим местам и были погашены центральные факелы, спектакль начался.
Зал ахнул одновременно, ибо вышедшая на сцену Неферкари, была очень похожа на Нефертити. Стройная, гибкая, не высокая ростом, но лицо… Гордое и властное как у царицы. Величественная красота предстала перед зрителями, черные тонкие брови, тонкий нос, красивый рот, черты лица были более утонченными и аристократическими, нежели у Нефертити. По тому, как улыбались эти две женщины, Тутмос понял, что они уже давно знакомы друг с другом и довольны произведенным эффектом.
На Неферкари был расшитый драгоценностями воротник и юбочка, по всему телу горели маленькие огоньки.
Танец начался, вначале медленный и плавный, затем его ритм все более и более нарастал. Тутмос зачаровано следил за плавными движениями тела, удивляясь его грации и красоте. Каждый взмах руки, каждый удар бедра, что-то будил в нем. В который раз ему подумалось, что он здесь не просто так. Он потрясенно следил за сложными движениями Неферкари, которые требовали от нее акробатического мастерства и физической выносливости. Не уставая, не останавливаясь ни на миг, ни чем не выдавая своего волнения, она одаривала зрителей редчайшим мастерством. Вдруг по ее телу заскользили огоньки. Они разбегались по кистям рук, бедрам, ногам, становились ярче и мощнее, вспыхивали и пропадали. Это чудо вызвало громкие возгласы одобрения и рукоплескания. Тутмос ошарашено смотрел на сцену. Как? Кто? Когда это придумано? Неужели тысячелетиями этот танец с огнем демонстрировался только одному зрителю – каменному Ра?
Когда представление закончилось, Неферкари быстро удалилась со сцены, даже не дав зрителям возможности осыпать ее цветами. Вначале Тутмосу хотелось последовать за ней, но затем он передумал. Он боялся потерять в сутолоке и суматохе ощущение радостного покоя, и еще его не покидало чувство, что на его глазах свершилось нечто великое.
Возвращаясь домой Тутмос думал о себе, об Эхнатоне, Неферкари, о многих других, кому посчастливилось родиться в эпоху, когда за свободу и правду превозносили и хвалили. Они, друзья Эхнатона, нарушали тысячелетние традиции, во имя чего? Что за страсть живет в его сердце, рисовать открыто и честно, изображая правдивые рисунки быта, и… Тутмос резко остановился, он вдруг понял, что откроет для себя сейчас, что-то очень важное. Но излишнее волнение уже спугнуло некую тайну, которая, как ему казалось, была присуща смыслу его жизни.
Во сне ему мерещилась танцующая Неферкари и язычки огня, пробегая по ее телу, приятно ласкали его.
С тех пор танцовщица огня мерещилась ему везде. Он думал о ней всегда. И даже ни сколько из-за влюбленности, сколько из-за непонятного ощущения, что ему надо, что-то разгадать, открыть для самого себя нечто важное и ценное.
Через несколько дней Тутмос вновь был приглашен во дворец. Найдя фараона и его семью в саду, художник почтительно склонился, стараясь не смотреть в сторону Нефертити. Она же, в свою очередь, демонстративно перед ним прошлась, и в ее холодном, высокомерном взгляде, Тутмос прочел приговор: как только больной Эхнатон умрет, ты тут же последуешь за ним. Как будто отвечая мыслям царицы, у Эхнатона начался приступ кашля. Тутмос поддерживал его за плечи.
– Спасибо друг.
Откинув назад голову, Эхнатон тяжело дышал. Лучи солнца просвечивали его мертвенно-бледную кожу. Царь пытался согреть вечно мерзнущее тело под лучами своего Бога.
– Меркана, любимая, где ты?
Из-за оливковых деревьев вышла любимица царя, его младшая восьмилетняя дочь. Усадив ее к себе на колени, Эхнатон сказал:
– Я хочу, чтобы ты нарисовал нас. Меня, мою любимую жену Нефертити, и мою вторую любимую жену, Меркану.
Тутмос ничем не выдал своего удивления. Он просто отметил про себя, что тайная женитьба отца на дочери, о которой так много говорили и в которую никто не верил, состоялась. Вытащив из своей перекидной сумки папирус, Тутмос быстро сделал набросок, еще раз почтительно склонился и удалился в свою мастерскую.
Художник работал до рассвета. Он прекрасно понимал, что Эхнатон долго не протянет и может быть это его последняя работа для него. Прорисовывая лицо Нефертити, Тутмос думал о своей возлюбленной Неферкари. Закончив фреску, он даже не удивился, когда вместо лица царицы на него смотрела танцовщица.
– Ты прекрасней ее, о Неферкари. Какая же ты на самом деле?
Тутмос уже посылал несколько раз своего слугу Милета к храму, где она жила, с безумной надеждой, хоть что-то о ней узнать. Но все было тщетно.
Смотря на ее лицо, он безотчетно улыбался, вспоминая, как по ее телу скользили огоньки. Ах, если бы это были его руки!
– Господин.
От неожиданности Тутмос вздрогнул и повернулся к вошедшему слуге.
– Люди говорят, что через несколько дней будет большая буря. Может нам ненадолго уехать из города?
-Не тревожься Милет, ничего страшного не произойдет, – взяв кисть в руки, Тутмос начал прорисовывать лицо Мерканы.
– А как же быть со знамением?
– Не обращай на него внимания. Если хочешь, можешь на несколько дней уехать.
Милет еще немного помолчал, а затем решился.
– Я так и сделаю. Только вы не обижайтесь на меня господин.
– Да полно тебе, лучше подойти, посмотри, как я нарисовал Меркану.
Милет сплюнул на землю.
– Я на эту пакость даже смотреть не хочу. Я вам здесь оставляю еду и воду, так что не забудьте поесть. А уеду я завтра.
– Договорились.
В молчании и тишине, Тутмос сидел напротив фрески и рассматривал худощавого уродца и его жен. Ему было радостно видеть лицо Неферкари. Заметит ли царица подлог? О, да, но даже и вида не подаст. Заметят ли его остальные? О, да, но тактично промолчат. Узнает ли об этом Неферкари? Никто не смог бы ответить ему на этот вопрос.
А утром следующего дня Тутмос был потрясен вестью, которую принес ему Милет.
– Эхнатон умер.
Тутмос и сам не знал, зачем идет во дворец, спасать ли свою жизнь или узнать правду про смерть фараона. Вход в покои царя ему преградил только что вернувшийся с военного похода Хоремхеб.
– Нет, Тутмос, тебе уже сюда нельзя.
– Как это нельзя?
– Если не хочешь попасть в темницу сейчас, то уходи.
Долго Тутмос бродил по царскому саду, пытаясь хоть как-то попасть во дворец, но все попытки были тщетны.
Сидя в мастерской он перебирал черновые наброски с изображением Эхнатона и вспоминал, вспоминал… Вот он молодой, сильный и здоровый мчится на колеснице, а вот удит рыбу на берегу Нила. Простой, доступный, Тутмос тяжело вздохнул, не будет больше таких царей. Он понимал, что со смертью Эхнатона закончилась и его жизнь. У Эхнатона было много друзей и еще больше врагов, но никто не мог назвать себя его преемником. Всех, кого царь обласкал и вознес, после его смерти бесследно исчезнут. Тутмос достал свой самый любимый папирус: Эхнатон, Нефертити и дети, а над ними Атон, протягивающий лучи-руки, согревающий и успокаивающий. Добрый улыбающийся царь, радостный и откровенный в своем счастье. Тутмос почувствовал, как заныло сердце и, расплакался.
На следующий день к нему пришли и сказали – настало время покинуть город.
Стоя посреди мастерской художник принял не простое для себя решение – сжечь ее. Как же неисповедим его путь. Когда-то он считал, что случай свел его с Айя и помог вознестись. Нет, лишь старание и усердие, личная воля и страстное желание творить вознесли его. Тутмос взял в руки глину, долго катал, разминал ее. Он не мог вот так просто уйти, уничтожить весь свой многолетний труд, он умрет вместе со своими фресками. На надломе судьбы он заново переосмысливал весь свой путь, утверждаясь в мысли, что творцом своей жизни был он сам, а не Амон-Ра, возле ног которого он познакомился с учителем и не Атон, ставший посредником между ним, Эхнатоном и потомками.
Вечером к нему опять пришли, передав тайное послание от Нефертити. Она приказывала ему вылепить из глины ее голову. Тутмос усмехнулся. Она знала, что он не откажется, не из трусости, а от сознания того, что он лучший. Ему предоставлялась последняя возможность сотворить шедевр. Было ясно, что Нефертити идет к трону, а потому народу нужны скульптуры нового царя.
Открыв настежь двери, ибо приближалась буря, Тутмос принялся за работу. Перед его взором предстало лицо Неферкари и, создавая ее образ, он понял чего не хватало его работам – веры в человеческое. Он никогда не рисовал царя и царицу, а только лишь мужчину и женщину, не замечая, но чувствуя, что божественного в них мало не случайно, что Атон это не просто Бог, а безудержная и смелая вера Эхнатона в человека и во все человеческое. И танцующая с огнями тоже это поняла, а потому провозгласила своим танцем красоту человеческого тела и духа.
Гладя ее скулы и губы, Тутмос сожалел, что так никогда их и не поцелует, и в тоже время радовался и благодарил ее, что наконец-то прозрел.
Он сразу же лепил две головы: для себя и для царицы, когда одна высыхала, он разрисовывал и инкрустировал другую.
Поднялся сильный ветер, резко стало холодно. Ливень хлынул неожиданно и шел всю ночь.
Он решил на обеих головах вырезать имя Нефертити, но успел лишь на одной. Тутмос знал, что не успеет завершить вторую голову, а потому так и бросил ее, с не вставленным глазом и не до конца прорисованным лицом.
Чтобы лучше рассмотреть голову своей возлюбленной, он поднес факел. Величественная гордая посадка головы, открытый смелый взгляд, тонкие аристократичные черты лица, красивый изгиб губ, аккуратные уши. Эта смелая женщина была мало кому известна, Тутмос знал, что обессмертил ее. Завернув голову в тряпки, художник вышел в дождь, бросив мастерскую открытой с незавершенной глиняной головой.
Выйдя из города, он шел через пустыню к храму, где жила Неферкари до тех пор, пока не упал.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Наташа Северная: Одержимые. Рассказ.
Настоящий художник – он и в Африке настоящий художник. И его жизненный путь узнаваем, даже если его модели - Эхнатон и Нефертити.
16.03.10 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|