Алексей Петров: РОЖДЕСТВО ПО-ПОЛЬСКИ.
Пушкин упрекал россиян в лености и отсутствии здорового любопытства в отношении других народов. Но Алексея Петрова и его брата, отправившихся на Рождество в Польшу, он бы не упрекнул; сам бы присоединился к ним, ибо всегда хотел увидеть другие земли, но кроме кусочка Турции так и не сподобился их лицезреть – отечественные обстоятельства встали стеною – и от этого страдал: вечная российская тоска о том, что ЗА ГРАНИЦЕЙ, что надо бы увидеть, да я, пропади оно всё пропадом, так и не увижу. Хотя, может быть, увиденное только бы прибавило разочарования чересчур много взыскующему русскому сердцу…
Поначалу хочется упрекнуть Петрова в «туристичности» или «турбуклетности» текста – ан нет! Столько наставил Петров минусов местному сервису («пива нет, автобусы не ходят, в такси не содят…») и вообще зимнему польскому рождественскому антуражу в сравнении с развесёлым польским летом, что едва ли бы получил хоть пару злотых от польских турбоссов.
В своём очерке Алексей Петров проведёт читателя по рождественским улицам Варшавы и Кракова, и если есть в чём упрекнуть автора, то только в том, что он не ездил в Ченстохов, куда ездил когда-то мальчик Паустовский со своей бабкой полькою, оставив нам затем чудные строки о прикосновении ребёнка к великой и прекрасной тайне.
P.S. О русском языке в Польше, что сопровождал Петрова на всём его пути:
Не могу не вспомнить польский анекдот советского времени: польский и русский пограничники сравнивают на досуге польский и русский языки; выясняется, что многие слова идентичны или почти идентичны. Поляк спрашивает, а как будет по-русски «dupa» (в изящном переводе – «седалище»), и тут языковое различие налицо.
– Вот ведь олухи, – сокрушается поляк, – из-за одного слова границу устроили…
Так что читайте о рождественских похождениях Петрова с братом по ту сторону никому не нужной границы!
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Александр Викторов
|
РОЖДЕСТВО ПО-ПОЛЬСКИ
–В Польшу, на Рождество? – воскликнул мой товарищ по работе, когда узнал, что я собираюсь в конце декабря в Варшаву. – Даже не сомневайся! Будет интересно. Нужно ехать.
Да я ни секунду и не сомневался в этом. Во-первых, глупо отказываться, когда вдруг появляется возможность съездить за границу. А во-вторых, последнее Рождество тысячелетия! Наверняка будет грандиозное зрелище: шествие ряженых и пение колядок, рыцарские турниры на площадях, выступления фольклорных ансамблей, уличные концерты знаменитостей, пышная служба в костёлах, фейерверк, бурное веселье, фантастические сюрпризы...
...Таможенник на границе в Бресте, хитро прищурившись, спросил у нас:
-Подарки везёте?
В первую очередь таможенники интересуются подарками. Очевидно, ищут какой-то криминал. Ведь под видом подарка кое-кто пытается провезти иконы, золото, старинную живопись, ящик водки... Нельзя.
-Никаких подарков у нас нет.
-Едете в гости и не везёте подарки? – усомнился таможенник.
-Ну, разве что водочку...
-Сколько?
-Три бутылки.
Он пожал плечами, хмуро глянул на наши чемоданы и вышел из купе. Я не сказал ему, что мы с братом везём в подарок польскому писателю Эдварду Куровскому подсвечник из камня змеевика (накануне года Змеи это очень кстати) и сувенирную серебряную монету достоинством в три рубля, которую можно купить в российских банках: а вдруг таможенник расценит это как попытку провезти через границу изделия из драгоценных металлов и камней?..
На перроне Центрального вокзала в Варшаве я ненадолго оставил брата одного, а сам пошёл искать Эдварда Куровского и его жену, профессора университета Галину Янашек-Иваничкову. Знал, что они будут встречать. Возвращаемся к брату втроём, и он говорит:
–Ко мне уже подходили...
–Кто?
–Двое полицейских. Спросили: «Что у вас в чемодане?». Я ответил: «Личные вещи». Они не стали открывать, только пощупали чемодан и отошли. Бдительные...
–Ты внушаешь им подозрение, – сказал я.
В Польше опасаются гостей из Восточной Европы: бывшие «советские» едут без денег, без гарантии на жильё и работу, везут чёрт знает что, бродяжничают, хулиганят...
Номер в гостинице «Метрополь» был забронирован и оплачен нами ещё в Москве. Но нас в «Метрополе», судя по всему, не ждали. Случилась какая-то накладка: то ли российская фирма напортачила, то ли администрация отеля сделала что-то не так... Но достаточно было предъявить квитанцию об оплате, и недоразумение тотчас же уладилось. Нам не пришлось заполнять никакие формуляры. Лишь на пару минут портье взял у нас паспорта и занёс наши данные в компьютер. Вошли мы в номер, оставили там свои вещи, потом спустились вниз, в ресторан, выпили с Эдвардом Куровским по рюмке коньяка за встречу.
«Метрополь» стоит на перекрёстке главных улиц современной Варшавы: на Иерусалимских аллеях и Маршалковской. Весьма шумное это место, что-то вроде Садового кольца в Москве: трамваи, автобусы, автомобильные пробки, свистки регулировщиков...
Пока добрались до гостиницы, пока устраивались в номере – стемнело: дни в декабре короткие. Вышли на улицу, отправились гулять по Варшаве. По Иерусалимским аллеям мы добрались до улицы Новый Свет и повернули налево. Вот мы и на бывшем Королевском тракте, по которому польские короли ездили когда-то из своего замка в пригородные резиденции – в Казимировский дворец (теперь это ректорат и музей Варшавского университета), в Лазенки, Вилянув, Черск. Сегодня Королевский тракт – это череда улиц; кончается одна, начинается другая: Краковское предместье, Новый Свет, Уяздовские аллеи, Бельведерская, улица Яна III Собеского.
Конец декабря, но – удивительно! – на улицах нет ни снега, ни луж, ни слякоти. Чистые тротуары, чёткая разметка на проезжей части. И зелёная травка на газонах. Полное ощущение середины весны в России. Как будто бы уже апрель: ещё подмораживает, ещё идёт пар изо рта, но ходить уже приятно, не нужно месить ногами грязь и снежную кашу...
Идём по вечерней Варшаве. Ощущение праздника, конечно, есть, но, в общем-то, ничего особенного, ничего «эпохального». Прямо на тротуарах стоят нарядные новогодние ёлки. Гирлянды огней пересекают улицы поперёк. В магазинах и на автобусных остановках много людей. По тротуарам бродят польские Деды Морозы – Святые Николаи: суют прохожим какие-то рекламные листовки или, может быть, лотерейные билеты, не знаю. Витрины магазинов весело подмигивают огоньками. Изобретательная подсветка фасадов подчёркивает архитектурные особенности старинных особняков.
Выходим на улицу Краковское предместье, которая прямиком ведёт к Замковой площади и Королевскому замку на берегу Вислы. По этой улице гуляли Шопен и Склодовская-Кюри, Костюшко и Пилсудский, Мицкевич и Прус... Здесь стоят старинные костёлы, которым по пятьсот-шестьсот лет. Ну, думаем, уж там-то наверняка окунёмся в атмосферу праздника: такое Рождество впереди!.. И ошибаемся. Костёлы почему-то закрыты, и безлюдно у их ворот. На балконе третьего этажа знаменитой гостиницы «Бристоль» (здесь, например, когда-то праздновали присуждение Нобелевской премии Марии Кюри) замечаем странную фигуру в красном полушубке. Кто-то собирается залезть в окно? Подошли поближе, присмотрелись – нет, это всё тот же Святой Миколай. Кукла.
Через каждые пятьдесят метров встречаем светящиеся надписи «2001» и «Весолых щвёнт!» («С праздником!»). Ярко освещены дворец князей Радзивиллов (сегодня здесь работает президент Польши) и памятник князю Юзефу Понятовскому, маршалу наполеоновской армии. Голые кроны деревьев украшены тысячами маленьких лампочек, череда огоньков повторяют линии веток – неотразимое зрелище. Возле памятника князю одиноко прохаживается солдат охраны, снимать президентский дворец на видеокамеру не разрешает (опасается, что это не видеокамера, а гранатомёт?). За решёткой ограды стоят часовые, вытянувшись в струнку.
Вот мы и на Замковой площади. Весной здесь было шумно и весело. В летнем кафе завсегдатаи играли в шахматы и потягивали пиво. Извозчики терпеливо поджидали клиентов для романтической прогулки по улочкам Старого Города. Молодёжь танцевала брэйк у колонны Сигизмунда (Зыгмунта) Третьего. Пели уличные музыканты. Вертел ручку своего инструмента элегантный шарманщик: чёрная шляпа-котелок, светлая рубаш-ка, красный галстук-бабочка, бежевая жилетка, тёмные бриджи, белые гольфы, бородка-эспаньолка, зелёный попугай в большой клетке, урна с надписью «Опусти монетку на счастье»... Сегодня здесь, у окон ресторана «Возле замка», остались одни только извозчики. Они кутаются в тулупы и ёжатся от холода. Гулко звучат шаги редких прохожих. Сияет огнями новогодняя ёлка. Часы на Сигизмундовой башне королевского замка хрустальным звоном отмечают очередные полчаса последних дней двадцатого века. Свет прожекторов выхватывает фигуру короля на высокой колонне и оранжевые стены замка.
Пусто на улицах Старого Города. Уже нет здесь тех забавных «оживающих» фигур, которые были летом (кинешь монетку в короб – и «оживёт» актёр, стоявший до сей поры неподвижно двадцать минут, тридцать, а может быть и больше, задвигается, зазвенит колокольчиком, сделает несколько угловатых движений, словно плохо смазанная механическая кукла). Но нет, один всё же есть: монах в чёрной сутане. Стоит как истукан, лицо закрыто капюшоном. Бросишь ему в коробку пятьдесят грошей – поздравит он с праздником, пробасит «Весолых щвёнт!» и стукнет посохом о брусчатку мостовой.
На углу дома сидит молодая женщина с баяном и играет «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?». Играет и смотрит в одну точку. И так тревожно станет на душе у русского, который случайно забредёт сюда в этот вечерний час, так захолустно и печально... А возле кафедрального собора Святого Яна, где иногда дают концерты органной музыки, сегодня бренчит на гитаре молодой парень в расстёгнутой куртке и со странным акцентом выво-дит «Дорогой длинною да ночкой лунною...»
Малолюдно и на площади Старого Города, которая называется Рынком. Тихо журчит вода у подножья скульптурной фигуры Сирены – символа Варшавы, из лужи пьют воду голуби. Нет здесь летних кафе, где летом допоздна продавали пиво и пиццу, не бренчит на пианино старый еврей (да и пианино нет), и даже художники уже убрали свои работы и ушли восвояси. Самые упрямые из них остались стоять среди стен Барбакана, предвратного укрепления, защищавшего город с севера. Трое из них скуки ради принялись дразнить собачонку, и хозяйка бросилась к своей питомице на помощь... Сумрачно, прохладно, тихо, и только цокают звонко копыта лошадки: извозчик дождался-таки клиентов, каких-то молодых японцев, и неспешно катает их по улочкам Старого и Нового Города, мимо костёлов, сувенирных лавочек и ресторанчиков, где можно отведать бигос, поросёнка по-старопольски, форель и карпа «по-жидовски».
В ресторанах, кстати, почти нет посетителей. Мы входим в харчевню «Возле замка». Нас обслуживают два официанта, помогают нам раздеться, прячут наши куртки в старый шкаф в прихожей. Тихо звучит фольклорная музыка. На стенах висят охотничьи трофеи – голова кабана, голова оленя – и графика с изображением старинных улочек Варшавы. Официанты зажигают свечку и приносят нам ужин: свекольник, бигос (я двадцать пять лет собирался попробовать польский бигос!), форель, коктейль из креветок, мороженое, по бокалу коньяка. Позже в зал входит ещё одна компания – тоже, кажется, русские (говорят то по-русски, то по-польски). Официанты улыбчивы, вежливы, пытаются разговаривать с нами по-русски. Везде – в поезде «Полонез», в магазинах, в кафе, в гостинице – поляки (продавцы, проводники, официанты, горничные), узнав, что мы из России, стараются перейти на русский язык. Получается это у них не всегда ладно (наверно, я так же говорю по-польски), но приветливость поляков подкупает.
–А что, все здесь, в Варшаве, говорят по-русски, – спрашиваю по-польски у официанта, когда мы одеваемся, чтобы уйти.
Он опять улыбается, помогает мне натянуть куртку (всё, как в лучших домах!), жалуется, что нынче не сезон, мало туристов, а вот летом... летом было веселее. Что ж, думаем мы, сегодня, видать, ещё не время, до праздника два дня, вот тогда и начнётся!..
***
С утра пораньше едем в Краков. Нашим польским друзьям кажется, что до Кракова очень далеко, но нам, русским, триста километров – пустяк. Тем более что поезд «InterCity» довозит нас до бывшей столицы Польши всего за какие-то два с половиной часа. От главного вокзала Кракова до Старого Города идти всего минут десять, и вот мы уже бродим по узким улочкам, любуемся костёлами, ратушной башней, памятником Мицкевичу, утончённой архитектурой уникального здания Сукенниц, которое с XIV века стоит в самом центре Рынка – главной площади Старого Кракова (в некоторых городах Польши старые площади называются именно так). Когда-то в Сукенницах торговали только сукном. Да и сегодня здесь на первом этаже торговые ряды, что-то вроде московского ГУМа, многочисленные сувенирные лавки и магазины, на втором же – просторные залы для балов и приёмов, а ещё Галерея польской живописи.
В такие города, как Краков, нужно ехать основательно подготовленным, прочитав не одну книжку. Мы проходим через Флорианские ворота в Старе Място (Старый Город) и бродим по улицам Гродской, Каноничей, Братской, Флорианской, Госпитальной, Сенатской, заходим на площадь Всех Святых (при «коммуне», то есть при социализме, это место называлось площадью Весны Народов) и на пляц святой Марии Магдалины, мы задираем головы, удивляемся, восхищаемся – но мы не знаем об этом городе ничего.
Любуемся двумя башнями готического Мариацкого костёла на Рыночной площади и не знаем страшную легенду о братьях, которые строили эти башни, и один в приступе зависти, увидев, что башня брата получается лучше, зарезал другого, а потом в отчаянии бросился вниз, на брусчатку площади.
Мы не знаем, что здесь, на площади, в доме № 7, размещался первый польский почтамт, основанный в 1558 году, а в доме № 13 до сих пор можно найти аптеку, которая работает без перерыва с 1403 года! Мы не знаем, что здесь неподалёку, в музее князей Чарторыских, можно увидеть знаменитую «Даму с горностаем» Леонардо да Винчи и «Пейзаж с милосердным самаритянином» Рембрандта.
Мы не знаем, что в музее местного («Ягеллонского») Университета есть медный глобус, на котором впервые в мире был обозначен американский материк с надписью по-латыни «Америка, новооткрытая земля». И мы лишь догадываемся о том, что в этом городе жил и изучал астрономию великий Коперник, догадываемся только потому, что на одной из улиц находим отель «Коперникус».
Мы равнодушно проходим мимо «дома Длугоша» на перекрёстке улиц Подзамче и Каноничей, а ведь здесь работал первый национальный историк Польши Ян Длугош (Длинный), а ещё литератор и художник Станислав Выспяньский, автор классической польской драмы «Свадьба». И не знаем, что здесь же, совсем рядом, у стен Королевского замка, есть пещера дракона, огромный грот, где по преданию жил страшный смок-изверг, терроризировавший местное население. Дракона убили сыновья князя Кракуса, подложив чудовищу шкуры, наполненные серой. Смок проглотил шкуры и сдох. В честь хитрого князя-победителя город и был назван Краковом (впервые эта легенда описана в «Хронике поляков» в XII веке). Правда, позже, при социализме, появилась новая версия: дракона убил не князь, а бедный башмачник... С древних времён в этой пещере жили люди, а в XVII веке здесь был трактир и публичный дом, доходы шли на содержание прислуги замка.
Подходим к неброскому, приземистому костёлу Святого Войцеха на углу Рыночной площади и не знаем, что этот храм старше самого Кракова: когда-то он стоял на старом тракте, который вёл из Венгрии в Мазовию (там сейчас Варшава) и служил бастионом, охранявшим с севера «королевский шлях» к Вавельскому холму.
На Вавельском холме стоит Королевский замок, и мы не знаем, что люди жили здесь, на холме, в вымытых водой пещерах ещё в эпоху палеолита, а в IX веке тут, на берегу Вислы, был укреплённый город, центр племенного государства вислян.
Мы бродим по королевским апартаментам Вавельского замка и скучно рассматриваем блёклые гобелены на стенах, не зная, что гобелены эти, так называемые «аррасы», имеют такую бурную и занятную историю, что впору написать о них детективный роман. Аррасы эти были сделаны по заказу короля Зигмунта Старого и его сына, и изготовлено их было 365 штук, по числу дней в году, и каждый гобелен предназначался для конкретной стены, и все они сделаны в одном центре ткачества в Брюсселе под присмотром королевских поверенных за коротких промежуток, десять лет. Этим гобеленам почти 500 лет. Во время войн и прочих исторических катаклизмов эти гобелены попадали то в горы Спиша, то в один из монастырей Варшавы, то в Зимний Дворец Петербурга (после войны с «белополяками» большевики вернули аррасы в Польшу). Однажды гобелены были заложены в Гданьске (король пожелал пополнить королевскую казну), но сейм выкупил их и с тех пор давал коронованным особам во временное пользование лишь в особо торжественных случаях. Многие аррасы потеряны, некоторые из них сгорели в пожарах, а в начале Второй Мировой войны они были вывезены подальше от нацистов, сначала в Румынию, а потом в Канаду и вернулись в Вавель только в 1961 году! Но мы не знаем этого. Нам скучно рассматривать эти выцветшие гигантские тряпицы, мы торопимся дальше.
Мы почти случайно попадаем в Кафедральных собор Вавельского замка, поднимаемся на Звонницу короля Зигмунта и можем наблюдать весь Старый Краков с высоты птичьего полёта. Потом мы опускаемся под землю, в подвальные помещения храма (крипты) и вдруг находим там саркофаги с останками великих поэтов Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого, героев польского народа Т. Костюшко, Ю. Пилсудского, Ю. Понятовского, королей Стефана Батория, Яна III, Зигмунта Старого... Мы отказываемся от услуг гида, нам нужно торопиться, чтобы успеть на поезд в Варшаву...
Разумеется, мы обратили внимание на великолепный костёл святых Апостолов Петра и Павла – первую постройку в стиле барокко в Кракове. Невозможно было пройти мимо статуй двенадцати апостолов у кованой решётки костёла. Но мы, конечно, даже не догадались о том, сколько труда затрачено польскими учёными, чтобы отреставрировать эти статуи, уберечь от кислотных дождей. И мы почти не заметили старинный костёл Святого Анджея, который стоит рядом, а ведь этому зданию почти 900 лет! Мы даже не подозреваем о том, что в 1241 году орда хана Батыя сожгла весь город, но остался стоять этот костёл (kastel – «крепость»), каменная твердыня, где укрылась горстка горожан. По преданию, корона польского короля Владислава Локотка (XIII век) была отлита из золота, найденно-го в тайнике этого костёла...
Наши взгляды лишь скользнули по не очень-то живописным стенам храма Святого Франциска на площади Всех Святых, и только потом мы узнали, что именно здесь в 1289 году прятался от врагов Владислав Локоток, переодевшись монахом, а через сто лет крестился литовский князь Ягайло, который чуть позже обвенчался с внучкой Казимира Великого Ядвигой и стал польским королём Владиславом Ягелло.
И мы даже не догадываемся о том, что на карте города старая часть Кракова по форме напоминает перевёрнутую лютню, окантованную зелёным ожерельем городских садов (Плантов)...
Мы узнали обо всём это чуть позже, когда в изнеможении опустились на сидения в купе поезда и открыли книги и путеводители, купленные в лавочке Вавеля и в ксенгарне на Рыночной площади.
Кассирша на краковском вокзале, прежде чем дать нам билеты в Варшаву, спросила у нас:
–Палёнце, непалёнце? (Курящие, некурящие?)
Я же услышал «Поляцы, неполяцы?» («Поляки, неполяки?») и, легкомысленно махнув рукой, ответил зачем-то:
–Поляцы.
Вот она и продала нам билеты в купе для курящих – на 10 злотых дороже каждый (а это около 70 рублей). А что, и правильно, с курящими ведь надо как-то бороться... Мы сидели в «стеклянном» купе у чуть приоткрытого окна, покуривали и читали книги о Кракове.
...Старый Краков – это город из сказки, тихая пристань для утомлённой задумчивой души... Вот в инвалидной коляске сидит старик и неловко выводит на скрипке «Кукарачу», держа инструмент не так, как все, а наоборот: зажав щекой не деку, а настроечные колки. А чуть дальше флегматично тискает аккордеон ещё один старик, прижавшись спиной к кирпичной стене дома. «Ночь тысячелетия» – значится на транспаранте, натянутом над узкой мостовой от одного дома к другому...
У высоких мрачноватых стен королевского замка нас встречает весёлый рыжебородый рыцарь в латах и просит опустить монетку в кисет, болтающийся у него на поясе.
–А если я брошу туда рубль? – спрашиваю.
–Можно и рубль, – отвечает он.
–А что вы будете делать с нашими деньгами здесь, в Польше?
–А ничего не делать, – смеётся он. И желает мне весолых щвёнт и по-военному отдаёт честь.
Мы возвращаемся к Сукенницам на Рыночной площади, а там гремит ярмарка, торговцы продают мёд, пряники, сладости, сувениры, рождественские подарки, и бродит девчонка в костюме ангела (белый балахон до пят, белая шапочка, серебряные крылышки на спине), звонит в колокольчик и из корзинки раздаёт прохожим скромные сувениры. Из репродукторов льётся пение детского хора – что-то рождественское, праздничное, задорное. Стоят несколько огромных бочек, на которых написано «Гжанец галицийский» – здесь продают что-то вроде грога, глинтвейна, пунша. Стакан такого горячего вина на лёгком морозце – и вот уже ваш язык заплетается, и вы еле передвигаете ноги, и вам без видимой причины становится весело. Вы нежно смотрите на каких-то индейцев у стен Сукенниц (то ли это чилийцы, то ли перуанцы), которые на своих латиноамериканских дудках и гитарах очень точно и старательно выводят битловскую «Let it be»... «Пусть будет так», пусть стоит этот город вечно, не зная войн и политических потрясений, весолых щвёнт тебе, милый Краков, мы будем скучать по тебе, мы полюбили тебя с первого взгляда...
***
24 декабря Эдвард Куровский и его жена пригласили нас на сочельник, на вигилийну коляцью, рождественский ужин. Вообще-то такой ужин – событие интимное, сугубо семейное, но мы – гости, нам сегодня некуда податься...
–Ждём вас к пяти часам вечера, – сказал пан Эдвард.
До вечера ещё уйма времени, нужно непременно сходить куда-нибудь. Мы спросили в гостинице у нашей горничной: куда стоит пойти в этот предпраздничный день? Наверняка можно найти что-то интересное где-нибудь на Краковском предместье или, например, в Старом Городе...
–Старе Място? – воскликнула пожилая горничная, которая какое-то время принимала нас с братом за чехов – потому, наверно, что я пытался разговаривать с ней по-польски. – Там можно получить по голове, и больше ничего...
Пожилые поляки почему-то опасаются гулять по вечерам. И рассказывают ужасы о польской молодёжи. Впрочем, и молодой поляк, наш попутчик, рассказал нам в поезде о том, что «в Варшаве могут убить просто так, из любопытства». Мы не поверили. Очевидно, они всё же сгущают краски. Должно быть, всё это – следствие влияния телевидения и газет.
Решили мы провести время в парке Лазенки. Помнится, в мае там было весело, жарко, солнечно. По аллеям и веткам деревьев бегали белки. В пруду плавали огромные карпы. Буйно цвели каштаны и сирень. Варшавяне и приезжие нежились на лавочках, верещала детвора...
На сей раз Лазенки встретили нас настороженной тишиной. Кусты роз были прикрыты еловыми ветками, а в бассейне у памятника Шопену не оказалось воды, да и сам композитор выглядел осиротевшим, брошенным, потому что рядом никого не было, кроме нас. А летом здесь звучала прекрасная музыка, выступали пианисты, исполняли шопеновские шедевры прямо у подножья памятника... Теперь же скрипуче каркали вороны, отчего ещё прозрачнее казалась тишина. Крякали утки, собравшись в стайку на незамёрзшем участке водоёма. Над водой кружились чайки и изредка опускались на перила мостиков. И даже белые лебеди, летом грациозные и величественные, казались теперь жалкими и голодными. Впрочем, это только так казалось. Скоро мы поняли, что за птицами кто-то присматривает.
В парке почти не было посетителей. Старики кормили синиц и уток. Дети угощали с ладони павлинов, которые, совсем как проголодавшиеся куры, жались к людям и вопросительно заглядывали им в глаза. Кое-где на дальних аллеях дежурили полицейские в будках. Чуть оживлённее было на террасе у замка «На воде». Когда-то давно здесь, у королевской купальни и на ближних аллеях, гуляли король и придворные, а в пруду плавали лодочки. Сегодня же здесь мы встретили молчаливых женщин с детьми и всё тех же старичков и старушек, аккуратных, строгих и внимательных. Но стоило отойти чуть дальше – к Мисливицкому дворцу князя Понятовского, к трёхсотлетнему театру «На острове», к ярко освещённому прожекторами Святилищу Дианы, и делалось печально и сонно, потому что ни души вокруг и тихо так, что приходится говорить шёпотом, только вода журчит под мостиком, там, где ещё не успело замёрзнуть, да утки бьют крыльями, и остаётся только радоваться тому, что дышится легко и приятно, да ещё этой тишине, потревоженной лишь птичьим гамом и негромким скрипом голых веток... В этот вечер почти все варшавяне сидели дома, ждали первую звезду и готовились к празднику.
А потом был ужин у Куровского. Нагулявшись по парку, мы торопились в гости к нашим польским друзьям и уже предвкушали сочное нежное мясо индейки, жареную зайчатину или похрустывающего аппетитной корочкой гуся прямо из духовки. Мы кое-что знаем о том, как празднуют Рождество в Америке и в Англии (видели по телевизору, начитались детективов), но мы совершенно ничего не знаем о Польше...
Оказывается, в этот день в Польше не принято есть мясо. Рыбу – пожалуйста, а мясо нельзя.
В доме у Куровского нас уже ждали. Был накрыт стол. Когда мы вошли, хозяева зажгли свечу. Началась церемония обмена священными облатками, которые поляки берут в костёлах. Пан Эдвард поднёс жене небольшую, размером с блокнот, тонкую пластинку, сделанную то ли из крахмала, то ли из рисовой или кукурузной муки, и пожелал супруге здоровья и счастья. Пани Галина отломила от облатки маленький кусочек и положила в рот. Они трижды расцеловались. Потом и она пожелала мужу творческих успехов, новых книг и крепкого здоровья, подала ему облатку, и он тоже отломил маленький кусок. Та же процедура повторилась и по отношению ко мне, а затем и к моему брату. Облатка оказалась абсолютно безвкусной, почти как бумага. На её поверхности чуть проступал рельеф – изображение Девы Марии, Бога-отца, младенца Христа, надписи «Весолых щвёнт!» и «Хрыстус нам ще народзил». Мы тоже пожелали хозяевам всего самого доброго.
Пани Галина вынула из прозрачного мешочка сухую солому (которую, оказывается, прислала своим подписчикам «Газета выборча») и подложила под скатерть с четырёх сторон. Ну, понятно: Христос ведь родился в хлеву, на соломе – ровно две тыщи лет назад... Гостеприимные хозяева вручили нам подарки в ярких бумажных мешочках. Мы тоже не остались в долгу. Наконец и по рюмочке пропустили. Мы с паном Эдвардом предпочитали водку, пани Галина – вино. А там дошла очередь и до заливного карпа. Нежное вкусное рыбье филе оказалось великолепной закуской к спиртному.
Но вигилийная вечеря – это традиционная смена блюд, и соблюдать порядок нужно в точности. После заливного карпа мы попробовали свекольник с «ушками» из теста, потом поджаренную кислую капусту с грибами. Откровенно говоря, этого было вполне достаточно, чтобы утолить голод. Но пани Галина сказала нам:
–Вы – русские и должны всё выдержать.
А нам, русским, было в диковинку, что на столе нет традиционных у нас в любой праздник салата «оливье», винегрета и селёдки под шубой... Тут нам подали что-то вроде холодной домашней лапши с маком и мёдом. Блюдо вкусное и интересное, но для нас непривычное. Мы поняли, что это уже десерт. Нам налили компот из чернослива, потом чай. На столе появились фрукты, орехи, пирожные.
Когда на часах было около девяти вечера, по телевизору выступил примас Польши Юзеф Глемп (глава польской церкви): чёрная сутана, большой крест на груди, красная шапочка, красный пояс, оттопыренные уши, умный внимательный взгляд из под очков, неспешная, слегка усыпляющая манера речи... Кардинал говорил вполне обычные для священника вещи: «Наши поступки выглядят излишне суетливыми... Мы должны идти своим путём, поверить в энергию, которая есть в нас... Мы должны поверить в наш разум, который убережёт нас от выбора неверной дороги... Новый год – это всегда начало, но и продолжение того пути, на который благословил нас Бог добрый и всемогущий...». Не преминул он напомнить и о том, «как трудно далась полякам свобода, кровью добытая в 1920 году». Кардинал имел в виду войну с Советской Россией. Я слушал примаса и удив-лялся: сколько воды утекло с тех пор – Вторая мировая война, пакт Молотова-Риббентропа, расстрел сталинскими палачами польских военнопленных в Катыни, союз Войска Польского с Советской Армией в борьбе с гитлеровцами, Варшавское восстание 1944 года, освобождение Польши от нацистов, восстановление страны, годы в «социалистическом лагере», забастовки, «Солидарность», Валенса, Ярузельский, противостояние «левицы» и «правицы», демократические преобразования, новые проблемы современной Польши, уже никак не связанные с Россией, – а кардинал всё толкует о борьбе с большевиками в 20-х годах... Больше вспомнить нечего? Или, может быть, без этого нельзя?.. Ещё раз нарочно сказать об этом, чтобы, упаси Бог, не забыли?.. А почему бы не вспомнить осаду Пскова королём Стефаном Баторием в 1579 году или поход Сигизмунда Третьего на Смоленск и сожжение Москвы в 1611-м?..
Но тут звонит телефон, пан Эдвард зовёт меня к трубке, и я слышу, как кто-то, мне незнакомый, какой-то родственник Куровского, по-русски поздравляет меня с Рождеством. А потом звонит ещё кто-то, кажется, из Швейцарии, и поздравляет по-английски – уже не меня, конечно, а хозяев. А на экране телевизора теперь нет кардинала, там звучит светлая и простая мелодия, и диктор обращается с поздравлениями к польскому народу, а потом в выпуске теленовостей показывают праздничный стол в чьём-то доме, и там в точности те же блюда, что и у нас – борщ с «ушками», заливной карп, какие-то пирожки, – и – «найсэрдэчнейши жиченя» здоровья и счастья, весолых щвёнт... Мы сидим за праздничным столом, щёлкаем орешки, изредка прикладываемся к рюмкам, беседуем о том о сём, я снимаю на видео Эдварда Куровского и его жену...
А потом мы замечаем, что хозяева уже устали, и понимаем, что нам пора идти (неизвестно ещё, дождёмся ли автобус). Мы прощаемся, выходим на улицу. Нам сегодня везёт: сразу же появляется наш 116-й, – и мы едем в Центр. Мы ещё не верим, что на улицах пусто и безлюдно, не может этого быть, ведь такой праздник! Где-нибудь в старой части города наверняка гуляет народ, звучит музыка, колобродят ряженые... Добираемся до Краковского предместья, доходим до Замковой площади и Старого Города и понимаем, что ошиблись. Всюду тихо, и только бродят стайки каких-то молодых людей да в нише Барбакана музыкант играет на аккордеоне нечто мажорное, умиротворяющее. Закрыты все ресторанчики и магазины. Сдержанный смех редких прохожих звучит неестественно громко, словно в подземелье. Наши шаги гулко отзываются эхом у стен кафедрального собора...
Всю ночь по телевизору передают из Ватикана репортаж о рождественской службе. Поёт хор мальчиков. Читает молитву папа римский Иоанн Павел II (поляк, бывший краковский архиепископ Кароль Войтыла). Верующие стоят под зонтиками, а на мальчишках из хора – клеёнчатые накидки: в Ватикане идёт дождь...
***
В Рождественскую ночь выпал, наконец, снег. Он аккуратно опустился на Землю и лёг на тротуары и шоссе – совсем не по-нашему, не по-русски: скромно, чистенько, словно чья-то заботливая рука уложила его равномерным слоем, чтобы, не дай Бог, никаких сугробов, никаких помех пешеходам и машинам. А потом снег и вовсе стал таять стыдливо, стекать с крыш именно там, где и положено ему это делать – по жестяным желобам, по водосточным трубам... И только в тех местах, где не было тротуара и асфальта – на клумбах, в сквериках, на живой земле, – снега было больше и он, сырой, липкий, лежал дольше.
Днём мы поехали в Вилянув, в бывшую летнюю резиденцию короля Яна III Собеского. Там, на окраине Варшавы, было по-уездному тихо и уютно: припорошённые снежком тротуары, низкие домики с двускатными крышами, скромные сугробы у обочин шоссе, влажные лавочки в сквере, чистенькие и, кажется, окончательно уснувшие автомобили на автостоянке... И откуда-то доносилась музыка, простая и спокойная, как колыбельная, и – пение, совсем непрофессиональное, домашнее, наивное. Мы подошли поближе и поняли, что в костёле Святой Анны, совсем недалеко от входа в парк королевской резиденции, идёт рождественская служба, и пение ксёндза и хора транслируют на улицу. У ворот костёла стояли прихожане. Слушали музыку, отрешённо поглядывали на стены и кресты храма. Многие, конечно, заходили внутрь, перекрестившись и склонив голову. Прямо на снегу, подвернув одну ногу под себя, сидел убогий старик и раскачивался в такт мелодии.
Остановились у храма и мы. Постояли немного, послушали, потом пошли дальше, к гробнице-мавзолею одного из хозяев Вилянува, мецената, коллекционера, путешественника Станислава Костки Потоцкого и его жены Александры. Каменные львы, вставшие на задние лапы у подножья усыпальницы, были чуть присыпаны снегом. Зябко ёжились под снежной накидкой кусты идеальной шаровидной формы.
Занесло снегом и королевскую усадьбу. Лужайка перед дворцом, которая в мае изумляла яркой зеленью, теперь же ослепила девственной белизной и казалась мёртвой и холодной. Там, где весной журчал в центре газона небольшой фонтанчик, мы увидели новогоднюю ёлку, украшенную игрушками и фонариками. Мы обошли королевский дворец слева и попали в парк. Пирамидальные кусты туи казались поседевшими, поникшими, а фигуры античных богинь – излишне раздетыми. На клумбах ещё угадывались под слоем снега затейливые узоры насаждений, но, конечно, уже не было тех красок и цветов, которыми могли любоваться посетители Вилянува весной и летом. Там, где летом бродили павлины, сегодня гуляли редкие гости усадьбы – в основном, вероятно, варшавяне, живущие неподалёку. Многие были с детьми. Дети тащили за собой санки и перебрасывались снежками...
Сначала показалось, что всё это выглядит слишком грустно: уснувший парк и потускневшие стены королевского дворца, жизнь в «Маленьком Версале» остановилась, всё замерло, поникло, съёжилось... Но потом подумалось: не так уж тут и плохо. Чистый прозрачный воздух, сонный уют старого королевского парка, весёлая ребятня, которая возится в снегу и вовсе не благоговеет перед священными тенями прошлого... Пройдёт всего три месяца, и вновь забурлят здесь весенние соки, зазеленеют газоны, зажурчат фонтаны, распустятся цветы. На то ведь она и летняя резиденция: сюда ходят, когда тепло...
...А Варшава продолжала спать после Рождественской ночи. Были закрыты рестораны, магазины, кафе, музеи. Автобусы ходили по «упрощённому» графику. На улицах – никаких «народных гуляний» со звёздами на палках, никаких костюмированных представлений и фейерверков. Многолюдно было только у ворот здания, где работает премьер-министр. Там медицинские сёстры выставили пикеты и протестовали против унизительно низкой заработной платы (около 140 долларов в месяц, тогда как средний заработок в Польше – примерно 400 долларов). «Последних весёлых праздников вам, пан премьер!» – значилось на плакате, который был прикреплён к решётке ограждения. Здесь же суетились теле- и фотожурналисты.
На Замковой площади у колонны Сигизмунда III стоял трубач в колпаке Святого Николая и исполнял «Ave Maria» Шуберта. В костёлах шло рождественское богослужение.
Мы бродили по Варшаве до поздней ночи, зашли даже в знаменитый Саксонский парк, где когда-то гуляли самые известные поляки, гордость польского народа – Мицкевич, Склодовские, Шопен, Жеромский, Реймонт, Сенкевич... Всюду было безлюдно, пусто, тихо. Мы ходили по Варшаве и не верили, что закрыты все рестораны и продуктовые магазины. Да что там рестораны – даже «Макдональдс» закрыт! Какие доходы теряют!..
Оказалось, что варшавяне и в самом деле в рождественские дни предпочитают оставаться дома. А гастрономы им в это время без надобности: запасы сделаны заранее, в холодильниках полно снеди. По телевизору показывают нехитрые телевикторины и музыкальные передачи, дома тепло и уютно, чего ж ещё желать? Мы объехали весь город и поняли, что поужинать можно только в пабе собственной гостиницы, где, между прочим, тоже совсем не было посетителей. Казалось, на Варшаву упала нейтронная бомба, и весь город вымер. Лишь ветер носил по тротуарам упаковку от рождественских подарков да у ярко освещённых витрин уныло мела позёмка.
Ощущение полного запустения не покинуло нас и на следующее утро, 26 декабря. В этот день мы уезжали домой. Поднялись пораньше, пошли искать гастроном, чтобы купить продукты в дорогу. Какое там! Всё закрыто! Абсолютно всё! Даже те продуктовые магазины, которые обычно открываются в шесть утра. На улицах было так пусто, что казалось, будто в Варшаве свирепствует эпидемия.
В 11 часов утра пришёл провожать нас Эдвард Куровский. Посидели минут тридцать, поговорили, выпили по рюмке водки, потом сдали ключи от номера дежурному портье. Мы оставили пана Эдварда в холле гостиницы, а сами побежали на вокзал поискать чего-нибудь съестного. Ветчину, консервы, минеральную воду и хлеб нашли в вокзальном буфете, а вот пива не было нигде.
–Сегодня пиво вы у нас не купите, – сказала мне пожилая продавщица газетного киоска.
–Почему? – удивился я. – Щвёнтэчный джень? (Праздник?)
Она улыбнулась.
–На вокзале пиво продают только в специальных магазинах, но они сегодня закрыты.
Мы вернулись в гостиницу, забрали свои вещи и вместе с Куровским не спеша пошли на вокзал. Узнав, что мы так и не нашли в Варшаве пиво, пан Эдвард заволновался.
–Этого не может быть! – воскликнул он. – На вокзале должно быть пиво!
–Нету! – развели мы руками. – Похоже, что на Рождество жизнь в городе останавливается.
–Жизнь-то останавливается, но пиво купить надо обязательно! – настаивал пан Эдвард.
Мы спорили с ним, уверяли, что не очень-то это нам нужно, купим пиво в поезде, но пан Эдвард упрямо водил нас по лабиринтам Центрального вокзала и искал магазинчик, где можно было бы купить бутылку «Живеца» или «Ломжи».
–Ну, полно вам, – успокаивали мы его. – До отхода поезда осталось полчаса, пора идти в вагон.
–Успеется...
И он нашёл-таки маленький пивбар, и там было открыто! И вошли мы туда. И пан Эдвард заказал всем по кружечке. И купил нам в дорогу несколько банок «ЕВ». А потом мы сидели за столиком, потягивали пиво, а я нервно поглядывал на часы.
–Десять минут до отправления!..
–Скоро пойдём на перрон, – вяло отмахивался Куровский.
–А не успеем на этот поезд, поедем на другом, – шутил брат. (Билет стоит 60 долларов.)
И всё-таки мы допили пиво и пошли к вагону. Стояли на перроне, разговаривали, шутили. А потом пан Эдвард встрепенулся и сказал:
–А ведь через минуту ваш поезд отправляется!
–Как через минуту?
Мы глянули на часы и поняли, что он прав. Если бы не он, нам, нагрузившимся пивом и водкой, пришлось бы, наверно, прыгать в международный вагон на ходу поезда... Мы обнялись с паном Эдвардом и поспешили в своё купе. И едва вошли туда, поезд тронулся. Куровский стоял на перроне, широко расставив ноги и чуть покачиваясь – невысокий, упрямый, печальный, трогательный, – улыбался и махал нам на прощание рукой. И все отъезжающие кричали в окошко друзьям и родственникам: «До видзеня! Дзенькуемы бардзо!»
...«Полонез» мчался по заснеженной Польше, брат разговаривал по своему мобильнику с домом – он уже был там, в суматошной предновогодней Москве, где суета, шум и праздничная иллюминация поражали воображение наивных провинциалов, а снегоуборочные машины не успевали сгребать в серые кучи потемневший, закопчённый автомобильными выхлопами снег, и где народ ел и бражничал прямо на улицах, не обращая внимания на крепкий мороз, а в ресторанах и пивных нужно было очень изловчиться, чтобы найти свободный столик, и подвыпившие люди, совсем тебе незнакомые, поздравляли тебя с наступающими праздниками и чуть ли не лезли обниматься... брат уже был в Москве, весь в делах и заботах, – а мне вспомнилась вдруг старая песенка из репертуара «Червоных гитар» и Марыли Родович:
Сесть бы в поезд, всё равно какой,
Не заботясь о багаже и билете,
И, сжимая в руке зелёный камешек,
Смотреть, как всё остаётся позади...
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Алексей Петров: РОЖДЕСТВО ПО-ПОЛЬСКИ. О путешествиях.
16.12.04 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|