Николай Васильев: Мост.
В этом рассказе Николай Васильев осваивает довольно непростой жанр - монолог вещи. Да, формально так оно и есть: повествование ведётся от лица железнодорожного моста, нависающего над трамвайными рельсами. Безусловно, весь текст пронизан символами: жизнь под тяжестью и грохотом проходящих поездов, 5-метровая пропасть, красный флажок вдалеке. Наконец, две подруги, которые каждый вечер приходят на этот самый мост и перекидываются несколькими словами о сегодняшнем дне. Хочется сказать: всё это очень по-питерски, и я, как питерец, почти дословно понимаю настроение автора и его героев. Экзистенциализм, выраженный в паре страниц компьютерного текста...
Пожалуй, больше всего радует то, что эксперимент, затеянный автором, движется в правильном направлении. Иными словами, для того, чтобы сказать: "Вот человек, и в данный момент его волнует вот это", выбраны подходящие форма, объём, средства. Правда, не обошлось без лишних, на мой взгляд, высокопарностей - "я искромсал себя настолько, что Бог, наверно, уже и не знал, куда меня ещё деть, во что меня ещё поместить", "убийственный грохот освобождения", - но это, ввиду молодости автора, можно простить.
Редактор отдела поэзии,
Родион Вереск
|
Мост
Сними обувь – я прошу тебя, пожалуйста, сними обувь. Не знаю, слышишь ты меня, не слышишь, и можно ли вообще меня услышать – но должен ведь быть способ до тебя достучаться. Я всю жизнь полагаюсь на то, что должен ведь быть какой-то способ – и никогда, слышишь, никогда я не уверен в том, что он и на этот раз есть.
Каждый вечер, когда по рельсам гремит последний поезд, а внизу, по другим рельсам – последний трамвай, мне остаётся несколько часов сна – и надежда дождаться тебя, перед тем как уснуть. Я не знаю, по какому графику ты здесь бываешь. Одно время ты приходила часто – пять вечеров подряд. Я решил, что такова теперь моя любовь – видеть тебя каждый день – что ты теперь моя жизнь, мои будни, а не праздничное исключение из них. После того, как я имел смелость так подумать, ты пропала на месяц.
Понимаешь, это ведь по мне ездят все эти поезда – все эти вагоны с углём, газом и древесиной, влекомые маленькими маневровыми тепловозами. Наверно, я плохой мост – я никак не могу привыкнуть к их тяжести. Представь себе хирурга, у которого всегда, как в первый раз, дрожат руки Представь себе солдата, для которого каждый бой начинается с животной паники и отчаянных попыток обуздать страх. Очередной поезд наваливается на меня, и мне приходится повторять: я мост, я должен выдержать. Пловец набирает воздуха в лёгкие и доверяется воде; он знает, что главное – расслабиться и начать тонуть, но не выпускать воздуха из лёгких. « Поддайся тяжести – говорю я себе – соверши маленькое самоубийство, не потеряв при этом духа». Потом, когда тяжесть полагается на меня, приходится напрячься и пребывать в напряге; они очень долгие, эти поезда. Некоторые вагоны пустые, но общая масса неизменна; это значит, что мне никогда и ни от чего не становится легче.
Волосы у тебя тёмные и коротко стрижены; кеды, джинсы, коричневая футболка с белой полосой на груди, небольшая чёрная сумка на плече – кажется, такие сумки называются торбами. Иногда на торбе написано: канабис – иногда: Диана Арбенина. Знаешь, когда я ещё мог заводить отношения, с кем-то встречаться – я вряд ли стал бы встречаться с тобой. Теперь я сам стал тем местом, на котором девушки вроде тебя встречаются с другими девушками и изредка – с парнями. Не знаю, как это со мной произошло. Заснул в одном состоянии, проснулся в другом; тебе бы понравилась такая лёгкость перехода. Тебе бы понравился сюжет: девушка и мост. Психологическая драма о том, каково быть мостом, тебе бы тоже понравилась. Реальность – это игра, стоящая свеч, в которую кто-то лихо доигрался. В перерывах между поездами я пытаюсь думать твои мысли, и нежный сарказм переполняет меня.
Глядя вверх, я вижу вечерние облака, твои ноги в этих тесноватых для тебя чёрно-белых кедах, твоё лицо: глаза, подбородок, сигарету в губах. Ты кладёшь руку на мой парапет и смотришь туда, где красный флажок бензоколонки трепещет в небе, как небесный огонь. Я думаю, тебе нужен ветер, чтобы гореть; в жаркий бездвижный полдень твоя душа похожа на красную тряпку, которая не в силах никого дразнить. Наверно, тебе стыдно это ощущать – наверно, ты не любишь лето, когда оно в разгаре. Иногда красота предполагает изъян, вдвойне досадный на фоне этой красоты, и чего уж тут теперь поделаешь. Впрочем, я не особенно досадую; я рад тому, что у тебя вообще есть душа – тому, насколько она в тебе очевидна. Говорить про тело я пока не вижу смысла – у тебя оно женское, а у меня физическое. Впрочем, я не то чтобы смирился; есть у меня один нехороший замысел.
А шнурки ты, видимо, завязываешь бантиком; я завязывал так же. « Это детсадовскй способ» - говорили мне, и я отвечал: ну как научили, так и делаю. Просто это достаточно хрупкий узел; можно, наверно, сосчитать перекрёстки на которых ты останавливаешься, чтобы разобраться со шнурками.
В твоём правом кармане оттопыривается бумажник; как-то раз ты была на мне с подругой и сказала, что достанешь ей денег на комнату, если она не может сама. « А почему ты говоришь в таком тоне?» - спросила твоя подруга. « Прости, а в каком таком тоне?» - переспросила ты, и я подумал: да вот как раз в таком. « Как будто я тебе чего-то должна» - сказала твоя подруга. Ты посмотрела на неё, отвернулась и произнесла:
- Я не понимаю, что тебя сейчас может не устраивать.
- А я могу объяснить
- А не надо ничего объяснять, потому что нечего. Когда человеку нужны деньги, он находит работу. Если ты не в силах этого сделать, я сделаю это для тебя.
Я смотрел, как вы ругаетесь, и мысленно оценивал ситуацию. Ты производила впечатление более сильного человека – но если бы вы тупо подрались, она бы тебя, как говорят, захвостала. Некоторые сильные люди элементарно не умеют драться – и отступают до последней черты, с которой их действительно непросто столкнуть.
- Ты стала такая…приземлённая.
- Я зарабатываю на жизнь – себе и, кстати говоря, тебе.
- Ну спасибо, конечно – сказала твоя подруга – А что делает твою жизнь интересной? И даже не что, а кто? Кто расширяет твой кругозор? Кто покупает тебе книги?
- На мои же деньги.
- Конечно, потому что они у тебя есть, и ты не можешь дойти до книжного – и я делаю это для тебя. Кто вытаскивает тебя на концерты? Кто знакомит тебя с людьми? Кто возит тебя к друзьям в Питер? Ты бы так и сидела на своём романе Боулза и рассказах Чехова. Что одно, что второе – полный мрачняк.
« Чехов-то ладно – подумал я – а вот кто такой Боулз? Почитай мне его вслух»
- Мне нравится мрачняк, ты же знаешь.
- Ты в нём законсервировалась…Ты давно разучилась летать.
- Может быть – сказала ты и закрыла глаза. Глупая, подумал я, неужели эти слова что-то для тебя значат?
- …Может быть – повторила ты, открыв глаза и посмотрев на подругу – Кто-то разучился летать, а кто-то разучился ходить. И уже не взлетит без хорошего пинка. Но эта услуга будет платной.
Ты развернулась и ушла, а твоя подруга осталась стоять с открытым ртом. Я видел что-то похожее в одном фильме про бокс: парня загнали в угол и как-то очень глупо побили – а потом он оттолкнулся от канатов, ударил и сломал противнику челюсть. Я почти уверен, что это не входило в его намерения.
Честно говоря, меня запихнули в очень старый и не очень надёжный железнодорожный мост. Пожалуй, только моё сознание держит его на весу – над пятью метрами падения и трамвайными рельсами – не позволяя рухнуть под первым же поездом. Я чувствую в нём какую-то давнюю, опасную трещину, идеально заполненную моей душой – искрошенной, обколотой по краям. Эта трещина – точный символ моей ущербности, или выщербленности, как тебе больше нравится; единственное, с чем я совпадаю до миллиметра. Живя той жизнью, которой я жил – забираясь то в жар, то в холод, налетая впотьмах на острые углы – я искромсал себя настолько, что Бог, наверно, уже и не знал, куда меня ещё деть, во что меня ещё поместить. Теперь я, стало быть, на своём месте; я – мост, на котором девушки вроде тебя встречаются с другими девушками. И большее, что я могу сделать – потянуть за шнурок, коснувшийся бетона, и развязать этот хрупкий бантик на твоих кедах. Ты докуриваешь сигарету, гасишь её о мой парапет и собираешься уходить, но вдруг замечаешь, что узел распущен. « Ну разумеется» - сердито бормочешь ты и наклоняешься, чтобы завязать. Неужели ты не чувствуешь, как устали за день твои ноги в этой тесной, стоптанной обуви, развивающей плоскостопие? Неужели ты не чувствуешь, как на каждом мельчайшем спуске и подъёме земля выбивает из твоих пяток искры? Скажи, кому ещё мне отдать тепло раскалённого бетона – кому доверить последний выдох рабочего дня, как не тебе? И ради чего я вообще всё терплю – неподъёмную тяжесть вагонов, несносную тяжесть маленьких маневровых тепловозов, измученных этими вагонами, пекло дней, переходящих в одинокие и прохладные ко мне ночи ( а от таких переходов понемногу крошится бетон) – растущую с каждым часом трещину, в края которой я должен вжиматься, отчего она понемногу растёт и в ширину – ради чего? Что будет мне смыслом и утешением? И даже не что, как говорила твоя подруга, а кто. Коротко стриженая девушка, разучившаяся летать, но научившаяся ходить – девушка, душа которой ещё способна гореть, как красный флажок бензоколонки, был бы только ветер и простор, в котором он дует. Я хочу быть тем, на чём ты стоишь голыми ногами – над пятью метрами падения и трамвайным рельсами.
На секунду задумавшись о чём-то, ты неожиданно перестаёшь возиться со шнурками и закатываешь джинсы. Я вижу шрам на твоей правой щиколотке; он тянется вверх и уходит под джинсы, оставляя свою длину в тайне. Ты снимаешь обувь, снимаешь носки, кладёшь их под язычок кедов и устало выпрямляешься. Я смотрю на тебя снизу вверх, пытаясь подниматься взглядом по шраму – настигнутый свой главной, быть может, победой. Там, где твои ступни касаются меня, трудно провести границу – между пыльным бетоном и ногами, его попирающими, на него опирающимися. Когда ты заберёшь моё тепло и двинешь домой ( в то самое, первое мгновенье ночи) – я успею стать пылью на твоих ногах. Мне радостно и страшно, потому что завтра я могу очнуться в другом месте, рядом с тобой. Мне радостно и страшно, потому что завтра мост, подточивший себя, рухнет. Мне радостно и страшно, потому что я отпускаю судьбу на её собственный произвол, самовольно решив, что время пришло. Так оно и приходит, время: узел развязывается, мост рушится. Мост рушится, а бывший пленник уходит вслед за возможным счастьем – и тяжёлый, убийственный грохот освобождения подталкивает его в спину.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Николай Васильев: Мост. Рассказ.
Экзистенциализм, выраженный через монолог вещи, а именно - через монолог железнодорожного моста. Очень по-питерски (в хорошем смысле)
15.06.11 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|