Максим Ургин: День заканчивается.
Новый для портала Точка.Зрения автор Максим Ургин весьма неплохо владеет языком. Пишет легко, уверенно, осязательно. Вот только не всегда этого бывает достаточно для того, чтобы «зацепить» читателя. Перед вами – история Аркадия, официанта литературного кафе. Возраст средний, интересы мутные, среда обитания – глубоко приземлённый быт. Словом, распространённый довольно-таки мотив: творческий человек ищет себя и не может найти. Всё ищет, ищет, при этом стареет, матереет, сам с собой философствует. Слышали-слышали: и у Чехова, и у Довлатова, и у Толстой… Может, автор хочет сказать что-то своё? И читатель ждёт этого «своего», авторского, не без удовольствия поглощая объёмный «пролог». Обстановка, в которой существует Аркадий, описана мастерски, не поспоришь. И думаешь: ну, вот сейчас что-то произойдёт, ну, вот сейчас герой вывихнет ногу, ударится головой – и что-то поймёт, что-то «щёлкнет» в нём, а заодно и в читателе. Но всё остаётся на своих местах, и это, на мой взгляд, - главная проблема рассказа. Утренние размышления «ни о чём», разговоры на работе «ни о чём», такие же размышления на обратном пути. Получается почти «Один день Ивана Денисыча», только Солженицын в своё время рассказал о запретном, а Ургин явно не ставил перед собой таких целей. Не совсем ясен и финал с автобусным ангелом. Намёк на то, что герой умер к концу рабочего дня? С чего бы? От скуки? Словом, определённое удовольствие от рассказа читатель получит, но после прочитанного так и хочется задать вопрос: а дельше?
Редактор отдела поэзии,
Родион Вереск
|
День заканчивается
Опереться лбом об антресоль и посмотреть на утиный нос выключателя. Положить локти на буфет. Перевести взгляд с выключателя на одноглазое радио с квадратным сетчатым ухом динамика. Вертануть выпуклый глаз, чтобы заставить ухо говорить. Откашляться с соловьиным посвистыванием. Пробурить левым мизинцем левую же ноздрю в поисках здравого смысла. Обнаружить обильное месторождение зеленоватой жидкости, ничуть не похожей на упомянутый смысл. Поскрести сальную волосяную папаху. Отправиться досыпать в изжёванную хилым телом постель.
Обычное Аркашино утро. Утро деятельного человека. Никаких контрастных душей. Никаких физкультурных ритуалов. Максимум спокойствия. Минимум расходных материалов. Всё суетное припасено на вторую половину дня. Сейчас только сон не глубже дорожной канавы. Такой неглубокий сон рождает философские сновидения. Там Аркаша ведёт душеспасительные беседы с Кафкой, с Вольтером, с Олегом Поповым и другими клоунами. Они всё норовят научить его мыслить. Вольтер ехидно хлопает длинными проволочками, торчащими из век (какой-нибудь простак назвал бы их ресницами), Кафка уплетает то ли лангуста, то ли мангуста, запивая деликатес «Ессентуками». «Ессентуки» льются из винтажной французской бутылки, и только наклейка выдаёт сущность содержимого. Олег Попов молча жонглирует красными бильярдными шарами. Шары сливаются с носом пьянеющего Кафки, нос трезвого Вольтера превращается в бильярдный шар и закатывается в ессентуковскую лузу. Попов производит несколько ловких пассов — и на мудром лице Вольтера вырастает упитый нос Кафки.
Очевидно, Попов понял, что Аркаша мыслить не хочет, тем более во сне. Иначе откуда весь этот дурацкий балаган? Выходит, Попов — самый умный. Аркаша вручает ему невесть откуда взявшуюся шоколадную медаль, отхлёбывает из кафкинского пузыря, выдёргивает у Вольтера ресницу на счастье и вприпрыжку бежит домой. Застаёт себя заспанным, неумытым, рефлексирующим на безликое отражение в мутной заводи унитаза. Причина рефлексии кроется под пяткой. Это мизгирь, безжалостно раздавленный спросонок. Но безжалостно раздавлен он не потому, что Аркаша чёрствый дурак, а потому, что жалость приходит с запозданием. В момент нечаянной гибели мизгиря жалости быть не могло: Аркаша тогда ещё дремал. Теперь жалость укоризненно пялится глубинным отражением его собственной потрёпанной физиономии. Не в состоянии долго терпеть пронзительный взгляд из вместилища нечистот, Аркаша неглубоко, без лишней патетики вздыхает, задумчиво дёргает блестящий рычажок, венчающий бачок, и смывает жалость со всеми сопутствующими ей душевными поползновениями. Плохо только то, что поползновения эти в отличие от безропотных фекалий всегда возвращаются.
Аркаша кое-как вываливается из туалета в тусклую прихожую. С истерзанных кошачьими когтями пыльных обоев траурным монолитом свисает электросчётчик. Прибор с бесстрастностью пророчащей кукушки отматывает киловатт/часы простой Аркашиной жизни. Аркаша сегодня слишком долго рефлексировал, поэтому времени на завтрак-обед не остаётся.
Натянуть некогда модные джинсы. Заёрзать утюгом некогда бежевую рубашку. Ворваться в зауженный мир поглаженной рубашки, постаравшись не порвать рукавов, представляющих собой квинтэссенцию зауженного мира. Повесить под воротник галстук, желательно чистый. Сполоснуть грязную голову, хорошенько её взъерепенить. Забрызгать рубашку водой в процессе головомойки. Выскоблить лысой зубной щёткой рот. Заварить в миске «быструю» вермишель, смешать с консервами и обслужить кота. Убраться из квартиры, набросив на ходу куртку, шапку, шарф и тёплое настроение. Послеутро деятельного человека минус лирическое обрамление.
Многообещающая наледь на ступеньках, ведущих к подъезду, лукаво хрустит, предупреждая развязные кроссовки о развязанных шнурках. Промёрзшая дорога прямо перед автобусной остановкой выделывает эксцентричный фортель, и поскользнувшийся Аркаша теряет бдительность, а с ней и шапку. Меховая кучка ныряет под ноги очередному красноносому удальцу. Во сне ему была бы уготована роль Кафки, но сон уже забыт. Головной убор хватается за Аркашину руку, взмывает из-под ног опешившего выпивохи, тот хочет выкрикнуть что-то неприличное, наверное, выкрикивает, но шапке всё это безразлично: она в заиндевевшем зелёном автобусе едет на работу.
Пухлый детёныш неопределённого возраста с высоты родительского плеча грозно хлюпает Аркаше на ухо. Трущиеся боковинами человеческие оболочки виснут на поручнях, обвивают конечностями сиденья, заинтересованно зевая, глядят в окна, холодные, будто витражи католических соборов. Да и сам автобус напоминает храм, в котором просто стесняются отправлять службу и потому молчат. Священник, сменявший облачение на одежду, окропляет зажатых прихожан металлическими кругляшами и дцатирублёвыми индульгенциями. Наглый карапуз развеивает высокое блудомыслие Аркаши бесцеремонным рецидивом хлюпанья. «Да, ты прав. Католические соборы я видел только на открытках. Может, это фотоплёнка отдавала холодом? Или фотограф был чем-то расстроен? Эй, ты где?» Постаревший ребёнок скрюченным испитым лицом скребёт Аркашину шею.
***
— А мозговая деятельность? – кричит лысая голова из-под пунктирной линии усиков. Пивная пена брызжет на водолазку, которая по степени промокания уже превосходит водолазный костюм. Волосатая голова раскалывается надвое, из краснеющего провала трещат короткие весёлые выстрелы, показывается пламенный язык, и шипящий костерок выдыхает:
— Приехали. Всё дым, иллюзии – ага. К Мефистофелю не ходи – всё так. Да никто в этих землях головой лет двадцать как не думает.
— Саша, ты себя давно ушами слушал?
Грязно-синий стол дёргается, подцепленный козырьком солнечной бейсболки. Голова в бейсболке, осиянная плафоном, по пути наверх отвлекает внимание говорящих неожиданным замечанием:
— Выскользнула, стерва!
Лысая голова бессильно падает на жёсткую спинку кресла, всхлипывая:
— Кто выскользнула?
— Запонка, Владяша. Под стол навернулась.
— А с ней и мысль моя навернулась, с запонкой твоей.
— Ты что-то про уши талдычил, — извиняющимся, но убедительным голосом говорит голова в бейсболке.
— Короче так. Вспоминать не хочу, поэтому перефразирую. Звуки воспринимать надо вот этими, — указательные пальцы устремляются к парным отверстиям в лысине. Пощёлкав бровями, голова назидательно массирует саму себя:
— А варить вот этой.
— Варят – суп-харчо. Здесь варят суп-харчо? – обращается солнечная голова без приличествующего обстановке интереса к гуляющему между столов Аркаше. Аркаша смахивает с костлявого плеча вопрос и безнадёжно мотает лохмами.
Снять верхнюю одежду, разоблачив тёплое настроение. Повесить одежду на раскисшую вешалку. Влезть в форменную жилетку, попутно сдвинув набекрень галстук. Вернуть галстук из положения «слеш» в позицию «восклицательный знак». Вытащить из зеркала взгляд, наполненный приветливой скукой, зафиксировать. Откашлявшись, выйти в зал. Увернуться от демонического взора прыщаво-напыщенного администратора.
Примитивная череда приготовлений к непыльной работе официанта в насквозь пропылённом литературном кафе. Пятьдесят минут ничегонеделанья – и наконец вопрос солнцеголового посетителя. Единственного из трёх присутствующих, с которым Аркаша не был знаком. Сладкую парочку – лысого прожигателя мыслей Владяшу и патлатого прозаика Сашу он знает давно, ещё со времён учёбы на филологическом факультете. Аркаша, отчисленный за неуспеваемость (он просто не успевал на лекции), ежедневно наблюдает здесь за перепалками двух бывших сокурсников, а ныне постоянных клиентов. Да что там – единственных клиентов. Встречаются, конечно, случайные, попавшие в стены кафе не по доброй воле, но перепутав адрес с пропиской популярного ночного заведения, процветающего напротив. Или считающие себя личностями одухотворёнными, которые со смешным благоговением переступают порог, заказывают дрянной кофе с безвкусным названием, пробуют, морщат щёки и уходят, бессовестно хлопая еле живой дверью. Наверное, литераторов не стало меньше, они просто избегают плесени. Кафе же продолжает смущать прохожих запустением по прихоти одного городского сумасшедшего, познакомившегося здесь когда-то с женой и не желающего расставаться с приятными воспоминаниями. А ремонт местный идиот, боясь разрушить ауру того эпохального вечера, принципиально делать отказывается. «Чудак, — хрюкает про себя Аркаша. – Не идиот. Обычный чудак».
— Это вы мне? – козырёк бейсболки изумлённо приподнимается.
— Ой, я вслух, что ли? Простите, я о своём.
— Да нет. Я не обидчивый. И вправду склонен к чудачествам.
— Тогда о вас. В том числе.
Владяша напряжённо потирает лиловую от пива лысину:
— А, вы же незнакомы. Это Николаша. Николаша у нас артист. Ты ведь артист, Николаша? Или ты пустослов, Николаша? Или это одно и то же?
— Сегодня, пожалуй, разницы нет, как не будет её и завтра. Ты тоже вполне сойдёшь за скомороха, — подаёт голос прозаик. Он высокомерно копошится в богатой шевелюре и растягивает губы в пластичной ухмылке.
Аркаша уверенно вызёвывает своё имя, протягивает Николаше бежевый рукав. Тот озорно подмигивает новому знакомому. Беседа плывёт по залу вяленой таранью:
— Скажите, Аркадий, что вы о нас, чудаках, думаете?
— Ничего особенного. Просто созерцаю.
— А потом анализируете?
— Зачем? Просто созерцаю и ставлю диагнозы.
— Ярлыки присобачиваете?
— Бывает. Как все.
— Давай на «ты», что ли?
— Давай.
— Вот тебе, скоморох, опытный образец современного об…ывателя, — зеленея от удовольствия, выкаблучивается Саша.
— Постой, человек-энклитик, не форсируй. Аркаша, что же тобой движет-то? По жизни ведёт, так сказать? Цели, задачи? Опошляешь ли ты неким смыслом бытие своё?
— Мне и без смысла есть чем его опошлить.
— Золотые слова, Аркадий, — удовлетворённо раскачивается пересевший на подлокотник артист.
— И чем же?
— Да вот хоть галстуком.
— Ну хорошо, а внутренние порывы у тебя возникают?
— Периодически. Когда разрываю бытовые категории думками о пресловутых духовных ценностях.
— То есть, башка всё-таки чегой-то кумекает? – глазные яблоки Владяши точит червь хмельной надежды.
— Не стоит выдавать софистику за действительное размышление.
— От мерзавец, — то ли в шутку, то ли всерьёз бросает в пыльную пустоту разочарованный прожигатель, а потом, скользнув косеющим взглядом по жилетке, добавляет:
— Форменный. Половой он и есть половой.
— Слава половым, которых минула чаша высшего образования! – провозглашает торжествующий волосатый литератор.
Солнцеголовый артист задумчиво берёт со стола солонку-помидор, взвешивает на узкой ладони:
— Жить становится проще, но легче жить не становится.
Спорщики, прочувствовав значительность высказывания, обращают внимание на бейсболку.
Встряхнуться. Выскользнуть из осточертевшего галстука. Убавить скуку с приветливой до житейской. Сосредоточенно одеться. Почесать небритый подбородок. Вооружиться подостывшим настроением. Отправиться домой.
***
Собор за номером двадцать шесть пусто брехает дверями. Святой отец спит, отягощённый греховными помыслами тишайших. Ангел в бейсболке подмигивает Аркаше:
— Пора мне, Аркадий. Живу я вот тут, за углом.
— Я знаю.
Аркаша счищает с глаз сонную пыль:
— Постой, артист. Ты кто?
Солнце тонет в потусторонней тьме автобусной остановки. Смутное недовольство собой оседает молчанием на Аркашиных губах. День заканчивается.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Максим Ургин: День заканчивается. Рассказ.
Один день официанта литературного кафе. Читается легко. Сочувствуется... это уж кому как
06.07.11 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|