Игорь Краснов: Верой жив человек.
Скажу честно: название меня поначалу сильно смутило. Есть в нём что-то нравоучительное, я бы даже сказал, что-то, не терпящее возражений. Но, прочитав, понял, что по-другому, наверное, и не назовёшь, ведь это и есть главная мысль рассказа - "Верой жив человек". Для автора Игоря Краснова это дебют на Точке.Зрения. Он пишет о глубоком прошлом, хотя действие вроде бы происходит в настоящем. Русские старики и старухи - дед Макар, Прасковья, Настасья - окружены привычными ассоциациями: война, похоронка, колхоз, дом престарелых... Казалось бы, обо всём этом уже написаны тома, но язык автора настолько доверителен, что веришь: ему необходимо высказаться, а читателям - послушать.
Редактор отдела поэзии,
Родион Вереск
|
Верой жив человек
Игорь Краснов
ВЕРОЙ ЖИВ ЧЕЛОВЕК
Б.Я. Барвиш и Л.И. Волеговой
В полутёмном и пустынном коридоре дома-интерната, опёршись на тросточку, у стенки стояла худенькая старушка. Дед Макар, ещё не шибко освоившийся в казённых коридорах да переходах, вначале и не приметил её: до того она была незаметна, почти бестелесна и тиха. В большой серо-жёлтой пижаме, какие обычно носят в больницах пациенты, он едва не прошаркал мимо, да чуть не запнулся о свой же шлёпанец, соскользнувший с ноги и прокатившийся вперёд по гладкому линолеуму.
— Чево тута стоишь-то? — полюбопытствовал он, отыскивая ногой шлёпанец.
— Почтальёна надобно, — тихо ответила старушка, пристально глядя куда-то мимо старика.
— Ково? — переспросил дед Макар.
— Почтальёна. Письмо вот от сына жду, — уже более уверенно сказала она.
— Дак поздно уж: шестой час. Завтра с утра и жди, — посоветовал дед Макар.
— А я с утра и жду, — не вникнув добром в слова старика, откликнулась та.
— А-а, — прохрипел дед Макар и заковылял дальше.
У курилки он остановился, открыл скрипучую дверь. Вошёл. Кряхтя и охая, кое-как дотянулся до форточки и резко распахнул её. Закурил. Курил жадно, до конца вытянул дешёвую сигаретку.
В интернате дед Макар жил всего третий день, а пенсию его должны были перевести, как сказала ему библиотекарша, лишь месяца через четыре-пять, поэтому он и старался каждую пачку курева расходовать аккуратно.
Старушка была всё там же, когда Макар выходил из курилки.
— Стоишь всё? — удивился он.
— Стою, мил человек...
— Дак сколь же надо стоять-то? — раздражённо спросил он.
— Письмо от сына жду, — всё так же тихо, спокойно сказала старушка и болезненно закашляла.
— Жди у моря погоды, — съехидничал старик.
Она промолчала.
— Ежели сдал сын сюды, в тако место, мать родную, дак и не жди от него ни привета, ни помощи какой... Он-то чё, один у тебя? Где он?
— На войну летом забрали, — вымолвила старушка. — Забрать-то забрали, а не пущают. Вота и жду весточку...
— Тьфу ты, ненормальная! — отходя прочь, в сердцах ругнулся старик. — Ой, и каких токо здеся людей нету, всяких хватает...
Из-под двери бытовой комнаты просачивался свет. Дед Макар прислушался. Бренчали крышки, кто-то хлопотал. «Вроде бы не время...» — подумал он. И заглянул.
В бытовке хозяйничала дородная бабка с красным круглым лицом.
— Кипяточку-то бы испить… — начал было говорить он.
— Заходи. Не жалко его, кипятку-то. Пей, сколь душе угодно, — раздался в ответ мягкий голос.
Бабка ополоснула в умывальнике кружку, налила в неё из кастрюли воды и поставила на стол.
— Да ты не стой у порога, к столу проходи, а то ведь не удержишь, вода-то шибко горячая, вот-вот вскипятила...
Старик послушно проковылял к столу и сел на шаткий стул.
— Аль недавно у нас? Чё-то я тебя не знаю!
— Третий день...
— Зовут-то как?
— Макаром.
— А меня — Прасковья.
— А по батюшке?
— Зови просто Прасковьей, не обижусь.
Дед Макар отпил несколько маленьких глотков обжигающе горячего кипятка. А Прасковья долила в бачок холодной воды, закрыла крышкой и нажала кнопку. Бачок загудел сначала чуть слышно, затем всё громче и громче. Дело сделано. Можно и дух перевести. Бабка отряхнула цветастый фартук от невидимых соринок, поправила на голове зелёную в чёрный горошек косынку, после чего присела на самый краешек стула, как издавна в больших семьях садятся русские бабы, готовые в любой момент вскочить, чтобы принести на стол ещё что-то забытое.
— А у вас здеся чё, и ненормальные живут?
— Пошто спрашиваешь? Небось, случилось ли чё?
— Да вона бабка, погляжу, целый день у стенки стоит, всё почтальёна ждёт...
— Это ты, знать-то, про Настасью Карповну говоришь. Тута много эдаких-то. Да только Настасьюшка вовсе в здравом рассудке. История у неё, видишь ли, приключилась така — не знашь, дак не поверишь...
— Это кака така?
— Дак мы с ей из одной деревни будем. Избы рядом стояли. Ну, понятно, суседским делом без конца друг к дружке бегали. Вместе войну встретили, будь она неладна, вместе и сынов на фронт проводили. Мой-то, как ушёл, писал всё, а у ей...
Прасковья пригорюнилась. Помолчала. Потом заговорила каким-то другим, севшим голосом:
— А Настасья моя на свово сыночка за войну две похоронки получила...
— И то верно, не повезло, — согласился дед Макар.
— Ты давай слухай, не перебивай. Опосля первой, где-то через год, когда уж отревела больши-то слёзы, сынок ейный возьми и объявись: письмецо пришло, что ранен, мол, был, да выжил и опять воюет, бьёт проклятого фашиста. Ты, говорит, мать, не переживай за меня... Ох, и радёшенька она была! По тому случаю раздобыли мы с ей маленько сала, картошки достали, самогонки плеснули на донышко... И посидели. Попели. Повспоминали. Поревели, понятно. Как без того! Только не успела Настасья нарадоваться, как друга похоронка пришла. Опять горе. Опять слёзы. А сын-то вдолги опять объявился, уже сам пришёл. После госпиталя на недельку отпустили. Ну, пожил, порадовал мать, а там опять проводы.
Прасковья снова замолчала. Молчал и дед Макар, опустив голову и положив на колени руки с вздутыми венами. Перед его глазами одно за другим проходили лица баб из его деревни — страшные лица женщин, только получивших похоронки... Тихо было в бытовке. Только в углу оконной рамы нудно жужжала большая мохнатая муха да гудел закипающий бачок. Потом Прасковья достала из кармана фартука носовой платочек, провела по выцветшим глазам, вытерла толстый нос. Ещё через минуту она продолжала:
— Третью-то гумагу с печатью она уж опосля войны получила. Написано там было, что сын, мол, пропал без вести где-то на германской земле... Ну, на этот раз она боле уж не поверила. Сколь можно?! Да и без вести пропавший — это ведь не обязательно погибший! Сколь таких случаев бывало, пропавшие находились опосля войны — и мужья, и сыновья. Да чё далёко ходить-то: вот у Настасьюшки-то сыночка дважды хоронили, а он живёхонек оказывался.. Вот с тех пор она ево всё и ждёт. Верит, что живой. Этой верой токо и живёт...
— Н-да-а, — дед Макар покачал головой. — Сколь ишшо таких-то!
— И не говори! Токо в нашей деревне я пятерых знавала. Две-то уж померли, две по таким домам мыкаются, а одна и теперя у себя в избёнке поживает. Ей уж за девяносто, а она всё надеется, что сын-то ейный найдётся, — Прасковья вздохнула и убрала платочек обратно в карман фартука.
— Правду сказываешь...
— Сам-то отколь будешь?
Дед Макар отпил глоток из остывшей кружки, назвал деревню.
— Да ну! Дак мы с тобой ведь тоже чуть не суседями были! Колхоз-то «Нова заря» знавал?
— Как не знать!
— Помню, где-то в пятидесятом ишшо председателя вашего сняли да чуть из партии не турнули, а наш-то за ево заступился...
— Дак то я и был! За меня он тогда…
— Ты-ы?— Прасковья от удивления только руками развела. — Вот уж верно говорят, тесен мир-то! Сколь воды утекло!..
— Точно.
— Ба-атюшки-и. У нас тогда сказывали, что ты для народу старался, да кому-то нелюбо стало твоё старание-то...
— Ладно, тогда нелюбо было... А ведь и теперя есть, которы никак не верят, шо в деревнях опосля войны не слаще, чем в саму войну, было. Я уж тута у вас с одним в шляпе беседу вёл... Х-хе! Дак он говорит, дескать, опосля войны не жизнь, а сахар была, в магазинах полки ломились...
— Ой, знаю я, про ково ты... А ты ево не слухай! В городе-то оно, могет, и было этак. Вот токо какой ценой-то всё давалось... Он нашего деревенского лиха в глаза не видывал, слыхом не слыхивал. А поглядел бы, как одне вдовы с малолетками-робятёшками цельными днями в полях хрип гнули! Без выходных, без зарплаты. А на трудодни чё и дадут, этак обратно налогами выберут...
— Во-во. Молоко сдай, мясо сдай, шкуру сдай, телёнка сдай, яйца сдай... А бабы-то и этак уж последни жилы из себя вытянули, штоб, стало быть, тово, робят с голоду не заморить... Я тогда пять годов председательску лямку тянул, старался, штоб у людей хоть чё-то за душою осталося. Баб-то вот не обидел, а государству, стало быть, недодал и свой пуп надорвал. Вот меня и турнули с председателей: он-де обчественны интересы худо блюдёт. Народ-то, ясно дело, против был, не хотел меня снимать, да сверху понаехали, свово человека привезли и всё сами без людей решили. Ишшо ладно, тогда ваш-то за меня заступился, а то бы... Ну да чё об том горевать, которо давно минуло!
— Однако ж, ничё не забывается...
— У тебя-то самой сынок живой остался?
— Живой, — Прасковья снова вздохнула.
— А как же ты сюды угодила?
— Да он, как вернулся опосля войны, ровно другой человек стал. Поседел, озлился. Всё хотел упущенны годы наверстать, пожить послаще. А в деревне-то в те годы кака сласть? Ну, пожил с полгода, а затем собрался и укатил в город. Сказал, как устроится, к себе заберёт. Я одна и жила десять годочков. А он тамо в городе-то обженился, детишки пошли. Давай, говорит, мать, продавай избу, с нами живи, с внуками водись. Продала всё. Деньги они на книжку положили. А как внуки-то выросли, я мешаться стала. Ну, меня в тако место и определили. И сберкнижку не отдали...
— Но хоть весточку-то даёт о себе?
— Не-е, не пишет и не приезжает.
— И шо, небось, тоже всё ждёшь?
— Да ведь как не ждать-то? Ведь сын, поди-ка, внуки! Родна кровинушка... Вдруг да вспомнят! Сын-то сам ведь стареется. Могет, дрогнет сердце-то... Как же без веры прожить! Ой, заговорил ты меня тута!
Прасковья вскочила со стула и бросилась к бачку:
— Гляди-кось, бурлит вона как, пар вовсю хлещет...
Она выключила бачок. Дед Макар поднялся из-за стола:
— Ну, я пойду. Благодарствую за кипяточек... — и направился к двери.
— Не за что. Завтра я дежурю, так заходи.
Макар вышел и прикрыл дверь. Посмотрел в конец коридора. Старушка была на том же месте. Он постоял немного, задумавшись. Потом подошёл к Настасье Карповне и легонько тронул за плечо.
— Всё ждёшь, мать?
— Жду. Ведь обещал сыночек, — залепетала она, повернув к старику сухое, будто временем исстёганное, перепаханное морщинами лицо.
— Прости, мать... — тут он осёкся, в груди вдруг больно кольнуло. — Ты вот чё, мать... Поди-ка, отдохни. А завтра я сам приведу к тебе этого самово почтальёна. Никуды он от нас не денется! Поди...
Настасья Карповна замешкалась.
— Поди, поди! Я обещаю тебе!
Старушка глянула на него обнадёженными, благодарными глазами и засеменила к себе в комнату, тихонько постукивая тросточкой. Проводив её долгим взглядом, дед Макар чуть слышно сказал:
— А ты верь, мать! Верь! Верой жив человек...
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Игорь Краснов: Верой жив человек. Рассказ.
И в доме престарелых тоже есть жизнь. И ещё какая...
14.11.11 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|