Кирилл Рожков: * * * (Эхо падения ...).
Где-то я уже писала, что давно уже являюсь поклонницей жанра "песни акына, или что вижу, то и пою". Очень уж любо мне, когда автор не мудрствует, не читает нотаций потенциальному потребителю печатного слова, а просто рассказывает о неких жизненных ситуациях. Не делает выводов, а полностью доверяет читателю. У него, читателя, раз уж он "углубился" в текст дальше первых двух предложений, и собственных мозгов вполне хватит для логического завершения. Рожков - именно из таких авторов. В коротких рассказах, в миниатюрах, он просто описывает некие случаи - где-то знакомые до боли, где-то абсурдные, но от этого вовсе не непонятные...
Ну, а выводы каждый сделает сам.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Татьяна Гринкевич
|
* * * (Эхо падения ...)
Эхо падения
проза : Рассказ
________________________________________
И ела женщина плод, и он пришелся по вкусу, и угостила мужа своего.
Но это оказался змиев обман. Адам и жена его получили не запредельное знание, а потеряли первородный рай, сделались смертными и подверженными болезням и старости.
Не послушавшись воли Господа, они пали, съев пресловутое яблоко. Это было падение. Моральное и – физическое тоже: потому что теперь человек вынужден был обрабатывать землю в поте лица своего, а женщина – рождать детей в муках.
Но имя дали ей – Ева, то есть – мать всех живущих.
Однажды поздно вечером я ехал на эскалаторе в переходе метро. Эскалатор был маленький – так, перешеек на большом подземном катакомбном пути, в каменной наклонной обширной трубе, побеленной мелом.
Сзади кто-то сопел и остро тянуло запахом перегорающего яблочного сидра.
Я невольно обернулся. Через полторы ступеньки сверху стоял дородный отекший муж. С ним что-то творилось не то – это я ощутил сразу.
Он булькнул, покачнулся, и слава Богу, что меня не подвела интуиция – я успел отпрыгнуть в сторону за секунду до того, как он рухнул срубленной колодой. Не сработай она – мы стопудово кувыркнулись бы оба вместе, а учитывая то, что внизу простиралась пустая крутая горка ступенек, мужчина был сам по себе далеко не худощав, плюс – его явно бессознательное состояние, в котором все одушевленные предметы, как известно, тяжелеют еще «в квадрате», да плюс неизбежное ускорение по закону физики на наклонной плоскости… В общем, даже думать не хочется.
Я отскочил, а падший муж просвистел мимо и затем мягковато прогремел по пластиковым ступенькам.
Редкие люди далеко внизу и вверху стремительно обернулись, на миг застыв. Но у подножия горы эскалатора дежурил ответственный и быстро принимающий решения дедушка. Едва осознав, что случилось, он тотчас нажал на кнопку отключения.
Всё остановилось.
Мы смотрели туда, где вверх ногами, ничком мешком лежал упавший, пахнущий плодами, вернее, крепким продуктом перегонки оных.
К нему подбежали двое или трое. Подняли и все-таки перевели в вертикальное положение. Кажется, он, слава Богу, не особо пострадал – возможно, пошли на пользу вкупе его рыхлость, в роли «подушечного» амортизатора, и – бессознательное состояние; как вроде в математике, когда два минуса дают один плюс. Впрочем, может, он и был контужен, уж не знаю – в таком-то положении, как пить дать, мог не сознавать еще даже сам степень сего.
Его, слегка заплетающегося ногами и гукающего, отвели от «лестницы-чудесницы» в сторону. Я к тому времени тоже сошел вниз. Дедушка, оперативно отключивший эскалатор, стал цветком. Ну – то бишь был уже не за будкой, а – перед ней, временно покинутой. Он стоял, внимательно глядя вслед, чуть пригнувшись и опустив руки на колени.
Да, кажется, всё более-менее обошлось.
Я не очень успел уловить момент, когда человек на лавке напротив и далеко левее ухватился за сердце, а также – когда стало окончательно ясно, что ему надо помочь.
Я ехал себе в вагоне и думал о своем, и особо ни на кого не смотрел. А когда покосился туда – вперед и влево – то вдруг понял всё. Мужчина держал на сердце руку, не отнимая, словно прилипшую, сведенную. Он сам странно застыл, и лицо смотрелось странным: среднее между задремавшим и – перекошенным от боли.
На него смотрели многие. И – с каждой минутой всё больше. Ибо не могли уже отвести глаз, один раз глянув на позу человека и – его лицо, расплывающееся мутным пятном.
Поезд мчал под землей, по длинному перегону, и никак не останавливался.
Весь вагон глядел с двух сторон на этого пассажира, сведенного дугой, инстинктивно не отрывающего руку от сердца.
И все понимали: нужно что-то делать, – но еще не осознавали, с чего начать и – главное – кому начать первому?
И тогда я встретился почти случайно глазами с сидящей неподалеку бабушкой, которая тоже уже давно смотрела туда же, куда и все. И в ответ на мой пронзающий взгляд она сказала – как бы мне, но по сути и всем:
– Ему плохо с сердцем! Очень плохо!
– Свяжусь с машинистом? – предложил я.
Бабушка кивнула. Я тотчас кинулся к кнопке. Вагон оживился – мы подали пример, а только и требовалось хоть какого-нибудь «кристаллика» в уже явно «перенасыщенный раствор»…
– Подождите, у меня есть валидол! – крикнул кто-то.
Моя попытка «позвонить» машинисту сорвалась, валидол тут, пожалуй, и впрямь был важнее и нужнее.
Я подбежал к достающему огромную таблетку, взял ее и направился к застывшему.
Труднее была задача – вывести его из уже почти обморочного состояния.
На меня взирали, словно болеющие зрители на игру и боль ушибов… Кто-то суфлировал мне, что, мол, просто кладите ему в рот.
Ах, сорвалось – губы мужчины ничего толком не могли удержать, маленький белый мячик валидола прыгнул на пол вагона.
Я не знал, что делать дальше, но мне уже кричали с двух сторон сзади: типа поднимайте и – снова, тут уж неважно, главное – откачать!
Я подобрал, слегка обтер таблетку и все-таки вложил ее в мужчину, возможно, находящегося уже на краю кромешной бездны падения в кому.
Поезд мчал. Все смотрели на нас, и взгляды я чувствовал спиной. Кто-то встал еще рядом – большой, нависший, черноволосый. Мы теперь двое глядели на невольного «пациента».
Последнему становилось лучше, мы всё сделали правильно. Валидол подействовал. Стоящий рядом со мной наклонился и попытался привести сердечного в чувство разговором.
От него удалось добиться, что следующая станция – по-любому его, и у всего вагона тоже стало отлегать от сердца. Человек явно был спасен.
Он уже даже мог говорить. Затекшая рука медленно, но верно наконец отвелась от груди и мягко упала на воздух.
Мы вдвоем, я и тот черноволосый верзила, напоминающий цыгана, подняли его под мягкие руки и подвели к открывающейся двери.
Мы шли по вестибюлю станции. Я спросил, не нужно ли вызвать скорую через мобильник. Но нет, нет, наш ведомый приходил в себя. Он уже порозовел, хотя ноги оставались тяжелыми, ступали осторожно, словно вдумчиво.
Мы терпеливо двигались рядом. Затем свернули по переходу на улицу. Все трое, так уж получилось, не были мелкими, и таким образом невольно перекрыли практически весь проход. Народ сопел сзади, однако невольно всё понимал и не роптал, по крайней мере вслух.
Мужчина ступал между нами, опираясь на нас. А тот, похожий на габаритного цыгана, с лохматыми черными волосами и суровым, но не злым лицом, деловито беседовал. Возможно, он был врач. Или фельдшер. Многое в манере и словах давно уже намекало на это.
– Понимаешь, сынок, – доверительно и простодушно поведал ему наш ведомый, – я давно понимал, что сердце надо лечить, жена с дочкой о том же талдычили. Но вот был у меня день рождения вчера, – и шеф мне стакан водки поднес. Как откажешься?
– Плохой у тебя шеф, – отрезал врач, похожий на цыгана. Манера речи его была такой же, как и весь облик: суровой, корявоватой, твердо и уверенно забивающей слова, без малейшего крика, но – зычно. – Он тебе подарок должен был вручить, а не наливать спиртного!
– Да, сынок, наверное… – кивнул ведомый нами. – Но вот ведь оно как получилось.
– Надо лечиться! Непременно! – наказал таким же голосом темноволосый. – Идти дальше-то сможешь? Говори честно!
Ведомый заверил нас, что теперь точно сможет, приступ в самом деле позади и мы имеем право с чистой совестью его оставить, дальше он дойдет.
На улице дул прохладный предвечерний ветерок, свистя на пожарной каланче и летя в направлении зеленого парка.
И ехал я майским днем по эскалатору.
Передо мною стояла девушка. Девушка как девушка, в маечке и джинсах. И все казалось нормальным и ничего особенного не предвещало. Впрочем, может быть, я так подумал потому, что видел ее только со спины? Может, посмотри бы я ей в лицо, меня бы что-то насторожило? Не знаю…
Эскалатор был длинный. Мы катили себе и стояли друг перед другом.
Но как только уже показался самый спуск, стоящая впереди… мягко, без единого слова, эдак деловито принялась оседать. Изогнувшись и заваливаясь. Как раз в тот момент, когда следовало бы сойти…
Я подхватил ее тотчас же, не раздумывая, и, опять же не раздумывая, мгновенно спрыгнул с эскалатора, стремительно оттаскивая ее в охапку за собой. Невольно задержанный за мной ярусами в секундном оцепененном «стрёме» многолюдный вздох облегченно вырвался наружу.
Я стоял поодаль от спуска с эскалатора и держал качающуюся и обмякшую девицу. Она смотрела невидящими глазами и продолжала оседать.
Вот подошла дама, ехавшая как раз позади меня и потому всё успевшая увидеть и понять.
– Да положите ее, все равно же сейчас упадет! – сказала мне женщина. – Осторожнее, давайте мы вам поможем!
Девушку мягко приняли еще несколько пар подоспевших рук.
– Кладите прямо сюда, чего уж!
Мы аккуратно уложили ее на прохладный мрамор.
Вокруг стояла уже небольшая толпа. А дама деловито нагнулась:
– Вот так вот надо сделать, – показала она наглядно, как-то мягко и хитро двумя пальцами прижав носик девушки.
Та лежала навзничь, вытянувшись, безмятежно. Бледненькая и тихо дышащая. Как все равно спала.
Подбежал дежурный по эскалатору. Он нес прямо свой собственный, вытащенный из стеклянной кабины стул.
В мире определенно было немало добрых, хороших людей!
– Ой, ну посадите, конечно, – сетовала та женщина, – да только, боюсь, она и со стула съехать может. Что поделаешь – весна сейчас…
И снова мягкие осторожные руки со всех сторон протянулись к девице и приподняли ее, переводя в другое, полусидячее положение.
В положении у девушки был маленький, но уже животик. Живот, который обозначал по-славянски слово «жизнь».
Внутри нее теплилась новая, ожидаемая жизнь. И ради нее почти ничего, наверное, не было страшно.
Дед Мороз, или Разговор о погоде
проза : Прозаические миниатюры
________________________________________
Мы шли по улице города. Вокруг была слякоть, снег таял, хлюпала грязь, а большой термометр на входе высотной инженерной лаборатории слева показывал около нуля.
И вдруг мы увидели, что навстречу идет Дед Мороз.
Да-да! В красной расклешенной шубе, с бородой, которая развевалась по слякотному ветру и тоже уже слегка посерела от ледяного полудождя. Он шагал быстро, ни на кого, казалось, вокруг не обращая внимания, слегка сутулясь под тяжестью мешка с подарками. Как почти все дедушки (не только морозы), он покряхтывал и время от времени вытирал пот под сползающей чуть на ухо шапкой с опушкой. Вероятно, он спешил разносить дары, и это было неудивительно: детей ведь вокруг много, а он один!.. Шел, короче, совсем как деловитый, занятой пешеход в большом мегаполисе. И только яркий тулуп, мешок да посох выдавали сразу.
Все же мы остановили его. И задали довольно неожиданный вопрос. Впрочем, может, насчет неожиданности – вам так вовсе не покажется? Судите сами…
Короче, мы сказали, даже с неким, каемся, невольным укором:
– Дедушка! Новый год завтра, а погода – сами видите! Разве это нормальная зима? Ну неужели вы, повелитель северных ветров, да ничего сделать не можете, чтобы качество ее улучшить? А?
Дед особо не удивился разговору. Даже не очень внимательно посмотрел на нас. Только шумно перевел дыхание, снова поправил потную великоватую меховую шапку и, досадливо махнув серебристой рукавицей, сказал с ответным укором:
– Господа хорошие! Да уж что зима-то! Мне вон, – указал он на свою заплечную поклажу, – с подарками бы разобраться! Счета за них, сметы, баланс годовой, сечете? А я, господа, не могу и не желаю потом сознавать, что где-то раздаются детские проклятия в мой адрес, сквозь обиженные детские слезы!! Никто без игрушки остаться не должен, ясно!
Мы понимающе покивали. Дед продолжил:
– А цены совершенно непредвиденно сбились, и после Нового года аккурат еще скачок инфляции обещают! На пушнину да на нефть для дегтя тарифы поднялись за баррель, так что не может и на мне не отразиться, что поделаешь! – развел он свободной рукой. – Радио слушаете? Ну вот, значит, знаете, что кризис по всему миру прогнозят! Поэтому и с меня много не просите! Мне бы перед сыновьями и дочерьми вашими долг выполнить, а уж со снегом давайте как-нибудь пока перебьемся!
И он пошел дальше, так же сосредоточенно сутулясь, торопясь по своим делам первой важности.
Мы ничего не ответили, ибо осознали. Нам уже стало немножко неудобно, что мы попеняли Деду Морозу – и заслужили тем самым такой его достойный ответ.
И мы шли дальше по декабрьской улице навстречу закату. И все же, как ни верти, было не очень приятно, что вокруг напропалую снова дует усиливающийся промозглый Аквилон. И сыро, и нету, увы, нормального морозца да пушистого снега в этом уже завершающемся году…
Возможно, вы, дорогие читатели, сейчас тоже махнете рукой, как встреченный нами дедушка Мороз, да бросите, что, мол, вы, господа хорошие, за маленьких нас, что ли, держите? Да никакой, скажете, не Дед Мороз это был, а такой же человек, как мы с вами. Просто в прикиде Деда Мороза и, как положено, играющий его роль для наших дщерей да сынов на всяких утренниках и домашних вечерах!
И знаете, мы ничуть не обижаемся на эти ваши слова.
Более того – полагаем, что вы, судя по всему, даже правы.
Однако тем не менее не станем отрицать, что рассказанная нами история действительно произошла!
Давай попробуем жить
проза : Прозаические миниатюры
________________________________________
Такой врач встретился мне впервые.
Как сейчас помню.
Амбулаторный коридор, гладь кафеля, блеск автоклавов, мягкость ваты, запах карболки и легкого страха.
И я, проведенный через длинное подземелье. И теперь – сижу, отекший, в тихом закутке застеленного ковром кабинета.
Она, та докторша, моет руки. Она уже осмотрела меня. Прочитала данные моего ЭХО и ЭЭГ, поглядела в мои мутноватые глаза, взяв меня за плечи одновременно нежными и спокойно-сильными руками.
За это время можно было бы раскурить трубку, вряд ли нечто большее. Но по ней видно: она уже в полном и четком понимании.
И я спрашиваю словно не своим голосом, почему-то так несколько нелепо, наверное, выразившись:
– Так… какое состояние?
А она отвечает мне, дополаскивая ладони, от умывальника, слегка повернув голову, небрежно в полной уверенности, с легким вздохом, с четкой, как забивающей гвоздь деловитостью:
– Какое-какое. Запойное.
Я пытаюсь переспросить, но не успеваю: она, снова покосившись на меня и как бы считав немой переспрос, отвечает еще более резко, четко и однозначно, но – при этом ни капельки злобности:
– Да, запойное состояние, что еще могу сказать.
Затем неправдоподобно долго вытирает руки, как будто забыв обо мне. Садится за свой стол и, сидя как-то бочком, просматривает снова мою карту.
А потом вдруг, словно вспомнив обо мне, отекшем и теплом, поворачивается.
И снова ошарашивающе долго смотрит на многогрешного аза. Прямо в глаза. И молчит. Внимательно-внимательно.
Ни злости. Ни ужаса. Ни презрения.
И у меня в ответ не возникает никаких таких чувств. Она словно изучает меня взглядом, мы будто говорим молча. Встретившись глазами, в течение полуминуты.
И странно улыбается уголком ее рот. Едва заметно. Как будто даже вообще только показалось.
И я понимаю, что… чисто человечески очень люблю эту женщину в белой шапочке и халате. Да, без всяких ёрничеств и ложного пафоса, господа. Хотя общаюсь с ней впервые в жизни, и еще пока только в течение десяти минут…
И тут она разлепляет губы и говорит мне. Четким полушепотом, между нами. Именно мне. Будто поняв нечто за эти полминуты, пока мы смотрели друг на друга.
– Давай попробуем жить!
Да, именно эти три слова. Произнесенные предельно спокойно и безмятежно. С улыбкой самым уголком рта.
Да, вот именно так говорит она мне, исполненная любви и кротости. В порядке почти деловитого предложения. В эдаком доверительном разговоре.
Это вопрос ко мне. Как лично я, значит, смотрю на ее предложение. Всё дело в этом. И весь вид ее говорит: да, я сама не Господь Бог и не могу гарантировать конечный успех предложения, но тем не менее – считаю, что непременно следует предпринять хотя бы попытку. А?
В зависимости от моего ответа уже пойдет дальнейший разговор.
Она кротко ждет ответа. Такая же тихая и почти безмятежная, исподволь снова лишь чуть-чуть заглядывая своими ясными глазами в мои.
– Давай попробуем жить?
– Давайте! – отвечаю я, разлепив губы.
Тихо и четко.
Да, у меня действительно была встреча с этой докторшей. И я просто не мог не поведать вот сейчас о ней, не посвятить ей и ее словам рассказ. Это уже нельзя забыть. Особенно – ее потрясающий вопрос в три слова, из которых невозможно выкинуть ни одно, и нечего было бы добавлять.
Всё произошло именно так, как вы только что прочитали, – от и до.
И думаю, мне даже не так уж обязательно отвечать вам на вопрос, наяву было это или во сне.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Кирилл Рожков: * * * (Эхо падения ...). Прозаические миниатюры.
давайте попробуем жить
08.11.11 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|