Аше Гарридо: Поговорить об этом.
Рассказ очень глубок по замыслу. Что характерно для этого замечательного автора. Аше Гарридо не просто описывает события - он создаёт особый мир в каждом тексте. Причём все его миры - разные.
Мир данного рассказа я бы назвала мягкой антиутопией.
Утопия уверяет: достаточно устроить мир правильно - и все будут счастливы.
Антиутопия: как ни устраивай - будет гораздо хуже, чем теперь.
А мягкая антиутопия Аше Гарридо показывает: всё будет так же. Все самые прекрасные идеи мироустройства разобьются о человеческую природу.
Человек - существо двойственное. Он равен вселенной - и ничтожен, как крошечный элемент огромной, всё усложняющейся системы.
Это противоречие пытались разрешить по-разному. Но результат получался одинаковый.
"Все идеальные идеи обречены на такое развитие. Потому что живые люди отличаются даже от самых научных представлений о них. Вспомни историю христианства – «возлюби ближнего своего» и религиозные войны, костры для инакомыслящих и истребление язычников. Вспомни марксистов с их «от каждого по способностям – каждому по потребностям» и те же войны и костры в итоге."
В мире рассказа происходит что-то другое - человечество пытается разрешить противоречие, сочетая древние касты с тотальной психотерапией.
А люди остаются живыми...
Редактор отдела прозы,
Елена Мокрушина
|
Поговорить об этом
«Джакартская мирная конференция представителей военных правительств: война это продолжение психологических проблем в особо крупных размерах.
Решения, изменившие судьбу человечества.
«Моисеева» декларация: военные обещали передать власть гражданским политикам через 40 лет.
Новые кадры: новым политикам, а затем и всем госслужащим предписан обязательный курс психотерапии.
Сомнения ряда обществ.деятелей.
Не то удивительно, что военные решили передать власть гражданским, удивительнее, что они ее все-таки передали. Прецеденты в довоенной истории (например, Португалия, Нигерия, Мьянма).
И здесь мы подходим к самому главному: все-таки, почему касты?
Старинный этический принцип: терапевт не должен иметь сексуальных, личных, экономических отношений с клиентом или членами семьи клиента – закреплен законодательно. Каста терапевтов (простореч. Тера или Терри). Отказ от возможности вступать в сексуальные или деловые отношения с остальной частью человечества (кастой клиентов, простореч. Клай). Представители касты отныне не имели права занимать государственные посты и так далее…»
Стефан Хиггинс, «Историческая необходимость нового общественного устройства», эссе по обществознанию, черновик.
Стоянка совсем рядом с домом, буквально за углом. Так уж повезло: если жизнь не задалась, то хотя бы на излете ее рядом с домом, выплаты по которому в конце концов взяли на себя родители жены, построят муниципальную велосипедную стоянку. И для того чтобы доехать до работы или отправиться на традиционную пятничную прогулку, не надо топать пешком все полчаса.
Трев Хиггинс привычно минует элегантные платные модели, расставленные ближе к выезду, и берет даровую «растопырку», крепкую, но неказистую и тяжелую.
Мимо паба – именно потому что больше всего хотелось умоститься на высоком стуле у стойки, откинуться на деревянную, отполированную сотнями дешевых пиджаков спинку, взять двумя руками тяжелую кружку, почувствовать верхней губой щекотное прикосновение пены – и пить, пить легкую прохладную горечь, пить без остановки… Если бы это ему подходило – давно поселился бы в пабе. Не подходило. К тому же не факт, что ему там были бы рады.
– Эй, Терри!
– Я не Терри, я Трев, – бросает он, не замедляя хода, но и не ускоряясь.
– Ты – грязный мозгоклюй, вот кто ты, Терри, и всегда им останешься.
Не то чтобы бесповоротно пьяный, но заметно поднабравшийся молодчик сходит с тротуара, заступая ему путь.
– Отстань от него, ты… – грузный великан обхватывает приятеля за талию и втягивает обратно на тротуар.
– Добрый вечер, Джулай, – приветствует соседа Трев. – Ничего страшного, не стоит.
– Один вопрос, Трев.
– Да?
– Так кто победил в Последней мировой?
Трев устало вздыхает.
– Человечество, Джулай. Человечество.
– А по мне – так мозгоклюи! – встревает пьяный приятель Джулая.
– Власть-то, как ни крути, у кого? – поддерживает его Джулай.
– Это не власть.
– Ну, ключи к ней! Как ни крути...
Трев пожимает плечами – не переспоришь, не объяснишь. Улыбается, машет рукой, нажимает на педали. Вслед несется:
– Эй, терри, не хочешь поговорить об этом?
Им не интересно, как оно на самом деле. Им интересно, кто виноват в том, что их собственная жизнь не сложилась. Им кажется, родись они в касте Тера – не знали бы проблем. В чужой руке, говорят, всегда толще.
Некогда спорить с ними. Надо домой. Он ушел – проблемы остались. И Ким осталась с ними. И мальчики: Стефан тих и подчеркнуто внимателен, Мист – нарочито независим. И малютка-уборщик, с урчанием ползающий по полу в кухне, подбирая остатки ужина. Что ж, Трев не бросает их, он вернется домой – совсем скоро, вот только посидит немного под мостом. И вернется. Может быть, этот час даст ему силы нести свою ношу еще хотя бы неделю. А там видно будет.
Трев ускоряется и выезжает на более оживленную улицу.
На перекрестке его путь пересекает красный сполох, и тут же в сгустившихся сумерках проявляется унылый мужчина в неопрятном интерьере: голографические призраки, мерцая, разыгрывают рекламный ролик в отведенные им полминуты. Неопрятный протагонист решительно отодвигает банку дешевого алкоголя, и следующая сцена представляет его – бедно одетого, аккуратно причесанного и выразительно жестикулирующего – в удобном кресле. Напротив него, на фоне белых стен и широкого окна, сидит представительный мужчина с нейтральным, но в общем доброжелательным выражением лица – и слушает, слушает… Затем образцовый герой появляется вновь: на лужайке перед симпатичным коттеджем, в обнимку с миловидной блондинкой и детишками. «Будь счастлив. Твой терапевт» – вспыхивает и мигает надпись, растворяясь в желтом сиянии. Зеленый сполох открывает путь, автомобили устремляются на перекресток. Трев, стиснув зубы, бросает велосипед вперед, нога срывается, педаль обдирает щиколотку, слева раздраженно гудит авто… Разминулись. Хвала организму: он справляется и без участия сознания, занятого бессмысленным переживанием. Для переживаний есть более безопасные места, урезонивает себя Трев и сворачивает в неосвещенный проезд. Оттуда тянет влажной прохладой и запахом речной травы.
Ужин в семье Хиггинс не задался: старший сын решил именно сегодня попробовать зубы. Трев выслушал его претензии, не шевельнув бровью, только в конце не выдержал.
– Ну что ты смеешься, старый дурак? – Мист сорвался, дал петуха. – Что ты смеешься? Что я такого сказал? Если бы ты выбрал нам другую мать, мы учились бы в Бостонском Пси и стали бы....
Трев, вытирая слезы, разогнулся.
– Маленький дурачок, я не выбирал вам мать. Я выбрал себе жену – и при любом другом моем выборе тебя бы просто не было. Я тебе больше скажу: если бы в ту ночь моя леди не дала бы мне, тебя тоже не было бы. Иди отсюда, пока я тебя не огрел чем под руку подвернется, и не порть здесь воздух – твои глупости воняют.
Мист выскочил из столовой, хлопнув дверью. Стефан торопливо доел, с вежливой улыбкой кивнул матери и улизнул следом. Ким сидела, сжав руки над тарелкой.
– Спасибо, что не вмешивалась. Я вполне способен его приструнить.
Ким отвела взгляд. Тревор молча помог ей собрать тарелки и отнести в кухню. Ким все еще молчала. Тогда он спросил:
– Дети опять были у твоих? Надо что-то с этим делать... Думаю, тезис о неподходящем родителе – их авторства. Мист просто творчески преобразовал его. Люди, как правило, ценят недоступное больше, чем то, чем обладают. Мальчики, конечно, предпочли бы родиться в касте Тера.
– Знаешь, мои тоже правы, – заговорила наконец Ким. Трев опустил голову, хмурясь.
– Моих можно понять! – громче сказала Ким. – Если бы у их внуков был другой отец, мальчики бы не забивали себе голову глупыми мечтами, росли бы как нормальные Клаи...
– Это были бы другие внуки.
– Да, другие. Моим это все равно.
– А тебе, Ким? Тебе? Мисту и Стефану ты скажешь, что тебе все равно, есть они на свете или нет? Все равно, они или другие?
– Не дави на меня! – Ким держала блюдо с недоеденным рисом, будто примериваясь грохнуть им об пол.
– Я не давлю. Я спрашиваю. Жалеешь ли ты, женщина, что взяла меня в мужья?
– Да. Жалею. Жалею. Уйди с глаз, а? Пристал! Всегда надо докопаться до самого-самого? Уходи! – едва сдерживая рыдания, она взмахнула блюдом – рис взлетел и рассыпался по кухне.
Так посыпали рисом молодоженов Тревора Хиггинса и Ким Чатурведи – и он вел свою принцессу в сверкающем сари и видел только ее скромно опущенные глаза и счастливую улыбку. Какие они были тогда… Он, впрочем, всегда был так себе, веснушчатый симпатяга, не более того. А Ким была и осталась красавицей, но ведь не за это же он выбрал ее?
Трев вздохнул, поднялся с табурета и вышел из кухни, а потом и из дома.
В сущности, ему некуда было идти. Во всем мире и в этой части города он никогда не станет своим, даже на кладбище останется чужаком. Его дети – дети чужака, несмотря на то, что Ким родилась здесь. Здесь она выросла, расцвела, встретила первую любовь и еще несколько, менее значительных... Сюда возвращалась на каникулы, здесь гуляла с подружками, присматривала будущего мужа, жила обычной жизнью дочери состоятельных Клаев. Когда ей пришло время начать курс личной терапии, необходимый для успешной карьеры, она выбрала молодого, но уже известного психотерапевта по фамилии Хиггинс. С этого началась их общая катастрофа.
Он знал почти всё про нее практически с первого взгляда.
Он знал многое – и главное для семейной жизни – о ее родителях примерно с той же минуты.
Он знал, во что превратится их жизнь... По крайней мере, мог предположить с большой вероятностью.
Это ничему не помешало и никого не спасло.
Выйти из своей касты – значит потерять возможность общаться со старыми друзьями, разорвать семейные связи... Трев полагал, что он достаточно устойчив, чтобы остаться без привычного кокона отношений. Годы учебы, собственной терапии и супервизии наверняка сделали свое дело – он точно выстоит... Ким осталась в своей семье, сохранила отношения с родителями. Подруги некоторое время интересовались, как это – быть женой Тера, стоило ли ради этого бросить карьеру юриста, сменить кресло судьи на тесный офис мелкооптовой фирмы. Но одна за другой они тоже выходили замуж, а мужья не слишком-то привечали чужака, так что дружить домами не получилось.
Поэтому – мимо пабов, мимо скверов, магазинов, мимо церкви – к реке, где в медленной воде качаются вереницы огней, где тихо шуршит волна в прибрежной траве, где в тени опор недостроенного моста никто не увидит, никто не услышит. От воды тянет зябким холодком, тонко звенят комары. Тревор опускается на влажный песок, прислоняется к бетонной опоре, долго, с усилием, дышит, прежде чем заговорить. Здесь никого нет, и все равно – шепотом:
– Здравствуй, Перлз…
Начинал он со своих учителей, со своих терапевтов – но после увлекся. В конце концов, если он все равно общается с «воображаемым другом», то почему бы не взять несколько сессий у Ялома или Франкла, Ролло Мэя, Фромма или Юнга или – ни в чем себе не отказывай – у самого Фрейда? Фрейд показался ему слишком холодным и категоричным, а вот бунтарь и грубиян Фриц Перлз почему-то понравился. Трев частенько к нему захаживал – поговорить об этом: о его жизни, о Ким, о детях, о том, почему все так, а не иначе, почему это вообще случилось с ним и как ему быть дальше. Год за годом, каждую пятницу после ужина. В основном он говорил о Ким. О том, во что она превратила его жизнь. О том, во что он превратил ее жизнь.
Вначале он пытался убедить ее возобновить терапию: на нее не распространялась обструкция, которой подвергся ее супруг, выйдя из касты. Она предпочла остаться верной ему. Он не сумел настоять на своем. Возможно, он был не слишком настойчив в этом. Тогда она еще пыталась обойтись без финансовой помощи родителей. Самим оплачивать ее психотерапию им было не по карману, а без этого о серьезной карьере не могло быть и речи. И Ким отчаянно не хотела, чтобы ее ученый муж нанимался на неквалифицированную работу. А он не настоял.
– Знаешь, может быть, дело в ревности, – говорил Трев, обращаясь к Перлзу. – Может быть, я боялся, что другой терапевт влюбится в нее так же, как я – и отнимет ее у меня.
– Какая очаровательная проекция! – в ответ ворчал он за Перлза и сам же кивал, соглашаясь: очаровательная.
Он мог только предполагать, то обвиняя себя, то оправдывая. Ему не с кем было поговорить об этом. Сто пятьдесят тысяч проклятых лет ему было не с кем поговорить... Так, как умеют говорить только представители его касты. Его бывшей касты.
Только в пятницу вечером, под недостроенным мостом – с лучшими терапевтами человечества, давным-давно покойными.
Когда он вернулся домой, было уже совсем темно. На лужайке перед коттеджем уютно светились фонарики, подсвечивая траву оранжевым и голубым. На террасе, склонившись над школьным планшетом, сидел младший.
– Стефан?
Очевидно, ждал отца. Но сразу не ответил, как будто увлечен задачей. Трев присел рядом на ступеньках, постучал пальцем по его коленке .
– Да, пап.
– Завтра выходной. Ты уверен, что сейчас самое время делать уроки?
– Эссе по обществознанию. К среде. Тема – «Историческая необходимость нового общественного устройства».
– Угу, – кивнул Трев. – Слишком жжется, чтобы откладывать.
Стефан хмыкнул.
– Хочешь посмотреть мои тезисы?
– Интересно, давай. Хм… В общем и целом – да, хотя и небесспорно. Но я бы еще поработал над языком и, конечно, раскрыл бы некоторые тезисы поподробнее.
– Это хорошо, что небесспорно. Получится дискуссия, это интересно.
– Ты не боишься, что в этой дискуссии может… достаться тебе?
– Ты имеешь в виду, мне припомнят, что я сын Терри-изгоя?
Трев поморщился. Стефан удовлетворенно кивнул.
– Да, пап, припомнят. Только об этом все равно никто никогда не забывает. Пусть лучше говорят открыто – меньше шпынять будут.
Трев вздохнул, чувствуя себя уже полностью несостоятельным родителем.
– Помнишь, в прошлом году мы смотрели «Ромео и Джульетту»?
– Да, пап.
– Я видел, как ты плакал...
– Да, пап.
– Представь себе, что они поженились, выжили – но их семьи продолжали бы враждовать.
– Мист придурок, пап. Не обижайся на него. Он еще поумнеет.
– Это не всегда зависит от возраста, – Трев потрепал младшего по волосам. – Но будем надеяться. Это в его интересах.
– Да ладно, пройдет, – подбодрил его сын. – Все подростки недовольны своими предками.
– Я запретил тебе посещать эти сайты…
– Да ладно! Это не с сайтов, это любой дурак знает. Нам в классе говорили. Так что готовься, мне это тоже предстоит.
– Я и не надеялся, что пронесет. Давай, пока не началось! – Трев наклонился, и Стефан, вскочив на скамейку, залез отцу на плечи. Обхватив его исцарапанные, пыльные ноги в новеньких кроссовках, Трев побежал вокруг лужайки. Кроссовки наверняка подарили родители Ким – вместе с идеями по улучшению судьбы внуков, впрочем, неосуществимыми…
И тут Ким высунулась из окна.
– Трев, отец звонит. Тебя.
Конечно, ее отец. Отец Тревора не стал бы звонить сюда, он вообще не разговаривал с сыном с тех пор, как узнал о его женитьбе на девушке-Клай. Даже не ответил на письмо – сообщить ему об этом лично или хотя бы по телефону у Трева не хватило духу.
Спустив Стефана на землю, Трев на мгновение прижал его к себе.
– Давай отдыхать, молодой человек, успеешь завтра дописать – спать пора.
– Ладно, пап. Доброй ночи.
Лицо тестя на экране. Он как будто держал на вытянутых руках нечто отвратительное, и этим отвратительным была необходимость разговаривать с Тревом.
– Мист хочет стать правительственным чиновником. Мы с Сон готовы оплатить учебу, но ты знаешь, что для получения должности в этой сфере ему необходим полный курс психотерапии.
Тесть со значением взглянул на Трева. Его послание было вполне прозрачным: ты не смог заработать на учебу собственным детям, проникнись же сознанием своей ущербности и великодушия родителей жены. А также сознанием необходимости сделать хоть что-нибудь.
– Для нас это довольно ощутимые расходы, тем более что Стефану тоже…
– Мы очень благодарны вам и Сон, – сказал Трев. Поправился: – Я очень благодарен.
Тесть удовлетворенно кивнул.
– Я думаю, ты можешь внести свой вклад. Денег у тебя, конечно, нет. Но у тебя наверняка остались связи…
– Вы знаете, что…
– Конечно. Но я уверен, что ты можешь с кем-нибудь договориться. Коллеги, однокашники, старые приятели, друзья детства…
– Кодекс запрещает назначать цену ниже минимальной установленной стоимости. Нарушение Кодекса уголовно наказуемо.
Старый мерзавец. Прекрасно знает, что Тревор не поддерживает отношения ни с кем из старых друзей, что сам вынужден обходиться без терапии. Ни один из его бывших собратьев не подаст ему руки – в том числе и руки помощи. Столько лет, о великий Зигмунд, о проницательный Фриц! О мудрейшая Мелани, сколько бесконечных лет… Как он вообще выжил во всем этом без терапии?
Кое-как объяснив тестю, что получить скидки возможно только в рамках поощрительной программы для отличников, а Мист таковым не является и вряд ли когда-нибудь станет, Тревор все же пообещал подумать, позвонить кому-нибудь… Хотя был уверен, что не станет делать ничего такого. Бессмысленно. На этом разговор закончился – и Трев вздохнул с облегчением, в очередной раз подумав, что тесть, сам женившийся вопреки воле родителей, мог бы с большим пониманием отнестись к выбору Ким. Ее мать, очаровательная кореянка, была абсолютно неподходящей невестой для мужчины из касты брахманов. Может быть, дело в том, что смелый шаг будущего отца Ким не лишил его поддержки психотерапевта и возможности продолжать карьеру. Он всего лишь лишился родственных связей. Трев своим поступком лишил себя будущего. Не только себя, но и Ким, и детей.
Старые касты превратились в исторический факт, не более того. Новые касты определяли облик мира, поделенного на психотерапевтов и их клиентов. Возможно, человечество в целом не стало счастливее, но в том, что у отдельных представителей рода человеческого способность к счастью возросла, Тревор Хиггинс имел возможность убедиться сам. Стоило бы сказать – имел счастье убедиться сам, но третье счастье в одном предложении – это было бы уже слишком, не правда ли? Имел счастье убедиться, имел честь приложить к этому свою руку. Сколько успел.
Встречаться с человеком там, где ему больнее всего – и оставаться с ним, и помогать ему жить в этом месте, растворять слезами ледяную коросту мнимого забвения, наполнять жизнью казавшиеся омертвелыми части души. Видеть, как разжимаются тиски на горле, как свободнее поднимается грудь – как человек отваживается дышать глубоко и сильно, как возвращаются чувства... Трев честно не знал, какая работа в этом мире может быть лучше. Может быть, у акушеров? Трев готов был с ними равняться – но не завидовать им. Незачем!
Может быть, если бы жизнь сложилась иначе, лет через десять Трев с отвращением думал бы о повторяющихся, словно списанных одна с другой, историях клиентов. Может быть, он с неохотой приходил бы по утрам в кабинет, без радости прислушивался бы к шагам в приемной. Как любой брак, как и его брак с Ким, его отношения с профессией со временем утратили бы романтический ореол... Но он был все еще влюблен в свою работу, когда ему пришлось выбирать между ней и Ким. Каждый человек был уникален – и Тревор Хиггинс убеждался в этом каждый божий день, с каждой новой встречей. И он был влюблен в свою работу, к которой был предназначен по факту рождения в касте Тера. Это было как обручение в колыбели, увенчавшееся любовью с первого взгляда. Можно было надеяться, что и глубокое супружеское чувство не минует эту пару, но однажды в кабинет Трева – удивительное смешение почти домашнего уюта с аскетичностью – вошла Ким, и через двадцать минут вышла, донельзя смущенная его предложением перенаправить ее к более квалифицированному коллеге. А через месяц они поженились.
Следующий день он провел в клинике. Кому выходной, а у кого – смена. Синий комбинезон, оранжевые перчатки, дезраствор, вечный инвентарь: ведро и швабра. Лучшей работы ему найти не удалось. У изгоя выбор невелик. А может быть, Трев просто слишком рано сдался. По крайней мере, все терапевты, с которыми он разговаривал по пятницам, так или иначе намекали ему на то, что он во многом сам творец ограничений, в которые загнал свою жизнь. Он только усмехался, сначала зло, потом устало. Если честно, ему было все равно, где работать, если не так, как он хотел. Терапевты под мостом и на это обращали внимание, но он быстро переводил разговор на другое – и тут они были бессильны, дорогие воображаемые друзья. А если бы не так, если бы человек мог выдерживать всё это в одиночку, то и терапевты никогда никому не понадобились бы. Выдерживать всё это и самого себя в придачу! Как хорошо, когда есть другой, тот, кто рядом – и кого не ранят твои слезы и твоя ругань, кто сочувствует, но не умирает вместе с тобой, и ты тоже можешь оставаться в живых – рядом с ним, в тепле и стойкости его присутствия. Как плохо, когда у тебя есть только ты сам – и те, кто будет болеть твоей болью едва ли не сильнее. Трев сглотнул подступившие слезы и яростно заработал шваброй. Оглянулся, почувствовав, что кто-то за ним наблюдает. Молоденькая коллега с милым именем Дженни Ли – и такими же милыми золотистыми локонами, выбивающимися из-под синей косынки, – отвела напряженный взгляд, деланно улыбнулась и заторопилась мимо, ее тележка с инвентарем, деловито посвистывая, устремилась за ней. И так всегда. Все вокруг. Только и ждут, чтобы увидеть тебя размазанным – тебя, сверзившегося с небес привилегированной касты на грешную землю и не нашедшего себе места на этой земле.
На террасе, глядя в темноту... Думая обо всем, что случилось за эти двадцать с небольшим часов. А что, собственно, случилось? Ничего особенного, просто жизнь. Ссора с одним сыном, мир с другим, ссора с женой. Так бывает у всех. Может быть, уже пора помириться с Ким? Но она сама вышла к нему, села рядом на ступеньку, посмотрела требовательно, почти враждебно.
–Трев, мне надо поговорить с тобой.
–Я уже боюсь, – попытался отшутиться Трев.
Не приняла шутки, нахмурилась. Как всегда, не выдержала напряжения предварительных маневров, пошла в атаку:
–Я догадываюсь, куда ты ходишь. Не смей этого делать.
Трев опешил. Ни наркотиков, ни азартных игр, ни секса на стороне. На его изумленный взгляд она ответила еще более жестким тоном.
– Если ты нарушаешь Кодекс... Если ты принимаешь клиентов, тебя посадят. От десяти лет, Тревор Хиггинс.
–Невелика потеря, – буркнул Трев. И отшатнулся, на лету перехватив руку своей леди.
– Ты что?
Она ответила: шепотом, чтобы не слышали сыновья в доме, но вполне внятно. Он редко слышал от нее такие слова – а в свой адрес не слышал никогда. Отдышавшись, она продолжила ледяным тоном:
– Мне стыдно за тебя, Тревор Хиггинс. Я выбрала тебя не за твои деньги и не за то, что ты чертов Терри. Ты унижаешь меня такими словами. Я с тобой, потому что люблю. И потерять тебя – это потеря. Для меня – потеря.
И Тревор вспомнил, почему он выбрал ее навсегда. Прижал маленькую смуглую ладонь к губам.
– Прости. Это низость, я больше никогда не повторю ее. И… Это не то, что ты думаешь. Клянусь.
– Прости меня. Прости меня.
– Просто скажи правду.
Ким прикрыла глаза, вдохнула глубоко, сильно, прижалась к нему.
– Вот правда: я – не жалею.
– И я не жалею. А что будет трудно, мы знали.
– Но не так...
– Да, не так. Не попробуешь – не узнаешь, мы только фантазировали об этом. Но ничего. Мы справляемся, мы живем. Я люблю тебя.
Они сидели обнявшись, дышали вместе, вдыхали тепло друг друга.
– Трев, ты правда... никогда не делал этого?
– Правда.
– Никогда-никогда?
– Никогда-никогда-никогда.
– А по пятницам?
– Это другое. Я просто сижу на берегу и смотрю на воду. Один.
– Не врешь?
– Леди, я приношу тебе все до цента, неужели ты думаешь, я утаил бы от тебя деньги? Ты бы знала.
– Ну – вдруг.
– Фу.
– Правда-правда?
– Ты узнала бы первая. Клянусь.
Мист вышел почти сразу после того, как она ушла в дом. Подслушивал?
– Пап, я хотел спросить про эссе... которое пишет Стефан.
– Да?
– Я не понимаю, почему так.
– Что – так?
– Вот это всё.
Подслушивал и тогда? Это вряд ли, решил Тревор. Просто слушал. Просто был рядом – настолько близко, насколько мог себе позволить.
– Что всё, Мист? Давай уж спрашивай, раз собрался.
– Вроде ведь была хорошая идея. Вроде все должно было получиться как лучше. Счастье. Понимание между людьми. Добро. Почему вышла такая... ерунда? Злая ерунда.
Трев вздохнул. Невесело усмехнулся, вспомнив, что и в ответ младшему сыну мог только вздыхать. Отец-неудачник – что может быть хуже для подрастающих сыновей? Так не будь неудачником, вспомни, что это был твой выбор – и у тебя все получилось: брак с любимой женщиной и дети в этом браке, и дом, и вся жизнь. Не такая, о какой ты мечтал в юности – но такая, какую ты выбрал сам.
– Все идеальные идеи обречены на такое развитие. Потому что живые люди отличаются даже от самых научных представлений о них. Вспомни историю христианства – «возлюби ближнего своего» и религиозные войны, костры для инакомыслящих и истребление язычников. Вспомни марксистов с их «от каждого по способностям – каждому по потребностям» и те же войны и костры в итоге. Джакарта была прекрасной идеей. Но из живых людей плохо получается воплощение прекрасных идей.
– Обидно, – проворчал Мист.
– Обидно... – протянул Тревор. – Обидно – это когда ждал чего-то, а оно не сбылось. Нереальных вещей от реальности лучше не ждать. Мне, скорее, грустно. Очень грустно, что все устроено именно так.
Мист наклонился, прижав подбородок к коленям. Тревор наблюдал за ним, молчащим, собирающим силы для важного. Наблюдал, ждал, боялся. Дышал потихоньку, чтобы быть как можно незаметнее сейчас, когда все решалось там, у Миста внутри.
– Пап, я хочу этого – и мне все равно, буду ли я учиться в Бостонском Пси, или просто... Я хочу сказать... Научи меня, пап.
Тревор сглотнул. И старший тоже... Жизнь, которую он выбрал. Сыновья, которые выбирают его работу. Ремесло, которое он не сможет передать им по наследству.
– Ты все равно не сможешь работать.
– Там, в большом городе – не смогу. Пап... Здесь тоже люди живут. Им тоже надо.
– Ты же хочешь на госслужбу.
– Дед тебе сказал? Это он хочет. А я не знаю. Терапия нужна для карьеры – и стоит дорого. Не по карману простым трудягам. А они тоже люди.
– Да, им тоже нужно, они тоже люди и нуждаются в помощи. И достойны помощи. Но, Мист, за это... ты знаешь – от десяти лет, а тебе и того больше – у тебя не будет диплома. Я не хотел бы, чтобы ты попал в тюрьму. Помогать людям можно разными способами. Можно стать врачом. Полицейским. Спасателем. Пожарным. Можно...
– Папа, я хочу, как ты.
– Я – санитар.
– Ты трус.
Раненый собственными словами, сын вскочил, в два прыжка пересек лужайку и скрылся за живой изгородью.
– Мист!
Его торопливые шаги простучали по тротуару и стихли.
Тревор остался сидеть на крыльце, обхватив себя руками за плечи.
Некоторое время спустя он встал, оглянулся на окна дома, на силуэт Ким в окне кухни. И тихо вышел на улицу. Мимо пабов, мимо скверов, мимо магазинов. Мимо чужих домов, мимо чужой уютной жизни.
Под мостом было тихо. От воды пахло речной травой и рыбой, сырой песок холодил седалище сквозь джинсы. Трев рассеянно отмахивался от комаров.
– Знаешь, Фриц, мои дети… Мои сыновья хотят быть похожими на меня. Не удивительно ли? Как им это удалось? У них на глазах прошла вся моя жизнь неудачника и труса… Фриц?
Легкий шорох, осторожные шаги – крадучись по песку, но пришельца выдает напряженное дыхание. Женщина, молодая. Трев замер, прислушиваясь. Женщина остановилась по другую сторону опоры, опустилась на песок – слышно шуршание одежды, вздох, другой…
– Мистер Хиггинс? Я знаю, что вы здесь. Пожалуйста… У меня есть немного денег. Или я могу отработать за вас смену. Или две.
Она еще крепится, но Трев слышит ее голос, и его собственное горло стиснуто и дыхание прерывается, с усилием он осознает самого себя сидящим по другую сторону бетонной опоры – но он уже знает, сколько слез и какую боль принесла сюда, к нему, эта женщина. И он узнает этот голос: это милая Дженни Ли.
– Мистер Хиггинс… Пожалуйста. Мне очень нужно. Никто не услышит. Никто не знает, что я здесь. Ну хорошо, вы молчите… Молчите. Я все равно расскажу. Мы встречаемся с… Вы его не знаете. Пожениться мы не можем, и я забеременела… Ну, вот и пришлось. Я думала, что так будет лучше. И все говорили, что так будет лучше. И мать говорила. И Том говорил. Я думала, они лучше знают. И я… Но теперь я просто не могу спать и… Понимаете, мне очень… плохо.
Трев разжал зубы. Не открывая глаз, прикоснулся к прокушенной ладони. Глубоко вздохнул, уперся затылком в бетон опоры. Мельком подумал, что Фрейду бы понравилось: клиент не видит его, он не видит клиента. А вот Перлз бы не одобрил. Впрочем, учитывая обстоятельства… Он оглядел себя, провел руками по лицу, по бедрам, сцепил и расцепил пальцы. Вот он здесь, осознает себя и готов присутствовать. Вздохнул еще раз, почти неслышно откашлялся.
– Вы хотите поговорить об этом?
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Аше Гарридо: Поговорить об этом. Рассказ.
В этом замечательном рассказе есть редкое сочетание оригинальных идей с живой тканью жизни
25.01.12 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|