Джон Маверик: Можно я вырасту деревом?.
"А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: "Я знаю, как надо!""
А.Галич
Эпитет «поэтичный» по отношению к небольшому сказочному рассказу Джона Маверика «А можно я вырасту деревом» - отнюдь не метафора. По образности, эмоциональности, удивительному богатству разнообразных смысловых оттенков и контекстов, этот прозаический текст даст фору любому стихотворению. На мой, к примеру, взгляд, рассказ звучит своеобразным гимном толлерантности к инакости; кому-то другому главной покажется мысль о ценности и хрупкости человеческих отношений. Впрочем, и читатель утверждающий, что рассказ – иллюстрация к высказыванию Экзюпери «Мы в ответе за тех, кого приручаем» будет абсолютно прав. Но ни об одной из этих мудрых истин не сказано прямо; моральная начинка произведения практически не чувствуется во время чтения; о ней не думаешь, как не думаешь об уроках, которые преподносит сама жизнь. Просто живешь день за днем, просто слово за словом слушаешь искреннюю исповедь фрау Хофман, сочувствуя, переживая, или невольно ставя себя на ее место, нисколько не сомневаясь в реальности происходящего.
Как любое сказочное действо, рассказ замешан на чуде – на существовании сказочного существа – ребенка, принимающего те формы, которые сумеет привить ему воспитатель. И как в лучших сказках, чудо – не главное, не основное: речь в повествовании совсем не о нем. Сама фрау Хофман это чудо, преобразившее ее жизнь, чудом вовсе не считает: для нее приюты для детей, подобных ее Полли, – обыденность, как приюты для бездомных собак или кошек; да и сам ребенок – не исполнение заветной мечты о собственном малыше, а вынужденная попытка подмены этой мечты – нечто среднее между человеческим приемышем и домашним животным. И ей нужен огромный духовный труд, чтобы к этому чуду адаптироваться, чтобы с ним смириться.
Читатель же воспринимает фантастические свойства свойства ребенка, как метафору удивительной изменчивости детской психики. Кто из наших чинных, воспитанных барышень откажется поутру побегать наперегонки с кроликами? И кто из них не «носится на четвереньках по дому, скользит, как солнечный луч, по стенам, по перилам, по лестнице вверх и вниз»? Из-под кроличьих ушек торчат упругие девичьи косички; конфликт между приемными родителями к чуду, как таковому, имеет отношение самое косвенное: воспитание обычного человеческого дитяти вызвало бы неменьшие страсти. И опять же, как в жизни, невозможно в этом конфликте найти правых и виноватых; каждый из героев по-своему симпатичен, искренен и прав; у каждого своя боль и свои представление о том, как "надо"; и самое страшное, когда во имя этих представлений об идеальном "надо" забывают о терпимости, об обычной доброте друг к другу.
Внимательного и заинтересованного чтения, уважаемый читатель!
Редактор отдела поэзии,
Марина Генчикмахер
|
Можно я вырасту деревом?
Перед визитом к советнику я полночи проплакала, а под утро мне приснился наш маленький, золотобровый и хрупкий, словно фарфоровый пастушок. Он смешно топал в голубых пинетках вокруг стола и звал меня мамой. Мне было жутко и радостно, и даже уши закладывало, как при подъеме в гору, а проснулась – в горле ком. Хотела рассказать Джефу, но передумала. Все равно не поймет.
Зато советнику все живописала в красках: и мое фиаско в центре репродукции, и маленького, который каждую ночь снится, и очередь на усыновление, которого пока дождешься – поседеешь. Советник равнодушно кивал и в тетрадку все записывал, а потом взглянул на меня поверх очков, совсем как Джеф, когда сердится, и спросил:
– Фрау Хоффман, а не желаете ли завести «собачку»? По-моему, неплохая альтернатива...
– Что? – опешила я. – «Собачку»? Я ребенка хочу, сына или дочку, настоящего ребенка, человеческого. А вы мне кого предлагаете? Что за тварь такую?
– Ну, – советник поднял палец, как указку, сразу сделавшись похожим на школьного учителя, который вот-вот изречет что-то разумное и вечное, – собственно, «собачки» – не люди. Но они очень восприимчивы, я бы сказал, это самые восприимчивые существа на планете. Из одной и той же особи можно воспитать кого угодно: ласкового домашнего зверька, ну, хомячка, к примеру, или попугайчика, сторожевого пса, цирковую лошадь или человека. Понимаю, странно звучит, но попробуйте – сами убедитесь. Они все схватывают на лету.
А чем черт не шутит, подумала я. Попробовать, что ли, эту... «собачку»? Что я теряю, в конце-то концов? А не получится, отдам обратно в питомник, пусть другие воспитывают.
Джеф, как ни удивительно, обрадовался:
– Давно пора завести малыша. А то у нас как-то мертво.
Мертво... Каково, а? Крутишься день-деньской, изучаешь всякий фэн-шуй, подбираешь обои под цвет ковра и кактусы под цвет занавесок – и вот она, благодарность.
– Как в оранжерее, – сказал. – Сплошные искусственные ландшафты.
Мы немного поспорили и в тот же вечер отправились в питомник, выбирать «собачку». Мрачная косоугольная коробка из железобетона и черного бронированного стекла, втиснутая между студенческим общежитием и маленькой частной школой, изнутри оказалась чем-то средним между зоопарком и тюрьмой для душевно нездоровых преступников. На дне крошечных загончиков-камер мутный, как спитой чай, мрак копошился, бурлил и повизгивал. В нем что-то жило, но что именно – не разглядеть за густой завесой из шепота, лая, желтых дымчатых бликов, запахов и вздохов. Лишь в коридоре теплились под потолком голые лампочки, о которые стукались на лету сытые майские жуки.
– Если они разумны, – пробормотал Джеф, – то как можно держать их в таких условиях?
Шагавшая впереди воспитательница передернула костлявыми плечами:
– Неужели разумен кусок пластилина? Вот, держите, – и, отворив одну из клеток, выволокла из темноты в освещенный коридор нечто хмурое и лохматое, тепло-палевое, как с детства любимый плюшевый мишка. Оно оскалилось из-под спутанной челки и тоненько, прозрачно завыло.
Я невольно отпрянула, а Джеф спросил:
– Это кто, мальчик или девочка?
– А вам кого нужно? – осклабилась воспитательница.
Вопрос оказался не так-то прост. Рано утром, пока волосатое и хмурое сопело в постели, разметавшись по моей цветастой подушке и доверчиво подперев щеку языком, будто сосало во сне леденец, мы устроили маленький семейный совет. Джеф утверждал, что мальчишки неприхотливее, с ними и в поход легче пойти, и на рыбалку в ночь, и смастерить что-нибудь: скворечник или табуретку. Зато девочки ласковее, – возражала я, – и послушнее. Им проще привить традиционные семейные ценности.
В конце концов «собачкину» судьбу решило великолепное роскошно-голубое платье с широким поясом и огромным белым бантом, которое я заприметила накануне в витрине супермаркета. Под стать платью мы подобрали ей лакированные башмачки, кроватку под воздушно-розовым балдахином и скромное имя Полли.
Джеф на радостях накупил целый ящик детского питания, но я настояла, чтобы «собачку» кормили со стола. Кто ее знает, сколько ей лет, но пусть будет побольше, хотя бы пять или шесть. С малышами такая возня!
И вот мы зажили втроем – мы с Джефом бок о бок непонятно с кем или с чем. Посмотришь: в чулках, в оборочках, в кофточке с отложным воротничком – девочка как девочка. Счесать лохматость со лба и гладко заплести, за стол усадить – может накарябать печатными буквами свое имя. Или над книжкой замрет, пальцем обслюнявив страницы, а заоконное лето тонким карандашом нарисует ей веснушки да отмоет лицо до румяной белизны. А через пять минут отвернешься, а она уже носится на четвереньках по дому, скользит, как солнечный луч, по стенам, по перилам, по лестнице вверх и вниз – нетерпеливая, яркая.
Перед нашим крыльцом топорщится ежиком осота небольшая полянка, обрамленная кустами, за которыми – чуть подальше – ажурной синевой клубится городской лесопарк. По утрам на розовом от восходящего солнца газоне резвятся зайцы – непуганые, уютные, точно выставленные в пасхальной витрине игрушки.
Выглянув как-то раз в окно – рассвет уже золотил деревянные ступеньки, и на траве лежала искристая серебряная пыль, – я увидела, как Полли скачет вместе с зайцами, пружинисто отталкиваясь от земли, и ее русые косички свернулись в длинные бархатные уши.
– Джеф! – завопила я испуганно.
Он выскочил из дома в одних трусах – хорошо, соседи еще спали, – сгреб прыгучее создание в охапку, а оно, вернее, она, Полли, спряталась у него на груди, сжавшись в тугой комок, и по-кошачьи заурчала. В нашем дворе все время околачиваются бездомные кошки...
Я стояла босиком на холодном утреннем полу, злая и растерянная, а Джеф улыбался и почесывал за мягкими заячьими ушками, которые не торопились превращаться обратно в косички.
– Ну что ты, котенок, смотри, как маму напугала, – повторял он, взглядом умоляя меня не сердиться.
– Моя муза, – говорил Джеф, смеясь. – Ты – моя маленькая муза, – и, взмахнув кистью, оживлял на холсте дичайшую какофонию изогнутых линий, кривых мазков, нелепых контуров и цветовых пятен. Как получилось, что мелкий чиновник с зарплатой гастарбайтера ни с того ни с сего возомнил себя Ван Гогом, – удивлялась я.
– Я с детства мечтал рисовать, – объяснял Джеф. – Но все руки не доходили. А сейчас решил, что пора. На самом деле для того, чтобы чему-то научиться, нужно немного смелости – только и всего, – улыбался он. – А уж с такой помощницей, как наша дочка...
«Дочка», – кривилась я. Быстро же вы спелись.
Иногда мне кажется, что Джеф сам в детстве был «собачкой», оттого он такой хаотичный, бестактный, подвержен странным желаниям и инстинктам. Снаружи – мужчина, муж, а внутри – одному Богу ведомо, что. На поверхности – блик, игривое серебрение, а под ней – омут неведомой глубины. Потому, должно быть, и детей у нас нет, что как невозможно смешать масло с водой, так не скрестить homo sapiens с неумелой под него подделкой.
Страшное подозрение, однажды зародившись, горькой таблеткой перекатывалось на языке, и хотелось выплюнуть – ему в лицо, но я сдерживалась. До тех пор пока не застала обоих в старом гараже, выпачканных с головы до ног краской, припорошенных известкой и кирпичной крошкой. Брюки, платье забрызганы – не отстираешь, руки по локоть в радуге, на прислоненном к стене холсте – сырые отпечатки маленьких ладошек.
– Мы с Полли экспериментировали, – пояснил Джеф, извиняясь, – играли с цветом.
Он поймал мой взгляд и поежился, передернул плечами.
– Плевать на тебя, – закричала я. – Кого ты думаешь вырастить из этого... из этой, – я не находила слов. – Свинью? Мартышку? Я из сил выбиваюсь, пытаясь сделать это существо человеком, хотя мы оба знаем, что оно не человек. Облагородить, научить. А ты...
Я многое ему тогда высказала – он смотрел презрительно, сунув испачканные руки в карманы. И тут, невольно, словно конфету обронила из губ, произнесла то самое, запретное. Джеф побледнел, отшатнувшись, как лепесток флюгера, о который с силой ударился ветер, потом покраснел. Молча вернулся в дом – я следовала за ним по пятам виноватой тенью, не зная, укорять ли дальше, просить ли прощения, – сдернул с антресолей чемодан и принялся запихивать в него вещи. Я наблюдала за его суетливыми движениями и размышляла о том, какой непоправимой бывает правда и что самую дикую и чудовищную клевету можно простить и пережить, а три простых слова истины – почему-то не получается.
Джеф вытряхивал из шкафа трусы, майки, рубашки, как будто душу выворачивал наизнанку и скармливал ее черной пасти чемодана. Захлопнул крышку и, так и не взглянув в мою сторону, торопливо вышел.
Я сидела на кровати, обложенная тишиной, точно стекловатой, слушая, как сочится вода из всех кранов сразу, и как шуршат тараканы за батареей, и как беспокойно, сонно ворочается в часах кукушка, боясь пропустить свой выход. Когда спохватилась, увидела, что Полли нигде нет. Наверное, Джеф забрал с собой, подумала я, но все-таки медленно пошла по комнатам, выкликая ее имя.
Девочка стояла в гараже на высокой табуретке, закрыв глаза и раскинув руки. Неподвижно – хотя табуретка была колченогой, – не шатаясь и как будто не дыша.
– Мама, можно я вырасту деревом? – просипела Полли, не открывая глаз.
На растопыренных пальцах уже начали разворачиваться клейкие, нежно-зеленые листочки.
– Ну, конечно, нет, – я обняла девочку и осторожно сняла ее с табуретки. Листья опали. – Глупая. Все будет хорошо. И папа вернется, – говорила, веря себе и не веря. – Он ведь любит нас с тобой.
Полли прижалась ко мне, тихо всхлипывая, обвила мою шею руками, и смола на ее щеках превратилась в человеческие слезы.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Джон Маверик: Можно я вырасту деревом?. Рассказ.
Волшебная сказка для взрослых, где нет ни драконов, ни ведьм; да и само чудо - не главное; действие и без волшебства развивалось бы так же - в соответствии с неоднозначными законами реализма и психологии.
04.04.12 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|