Юрий Гундарев: На личном фронте без перемен.
Рассказ о вечном - и в то же время актуально-современном противоречии между системным и человеческим. Некоторых оно толкает на неожиданные поступки, а чаще сводится к мимолётным мыслям, как у героя рассказа.
Видимый недостаток текста - некоторая заштампованность, суконность языка ("чего-то необычайно волнительного", "задействована в запуске", "дополнительный позитив" и так далее), прорываясь неожиданными метафорами ("баскетболисты, играющие мячом-солнцем"), странным образом превращается в достоинство, ещё одно средство выражения всё того же контраста между всепоглощающей Системой и той частью человека, которую нельзя удовлетворить никаким успехом.
Редактор отдела прозы,
Елена Мокрушина
|
На личном фронте без перемен
НА ЛИЧНОМ ФРОНТЕ БЕЗ ПЕРЕМЕН
Анатолий Дмитриевич Лепко, ответственный работник министерства строительных материалов, аккуратный, всё ещё привлекательный мужчина чуть за пятьдесят, лучистым взглядом из-под сросшихся бровей напоминающий Вячеслава Тихонова, перебирал бумаги, наводя порядок в сейфе накануне Нового года. Одна из папок вдруг выскочила из его рук и упала на пол. Лепко присел на корточки, собирая рассыпавшиеся документы. И тут его внимание привлёк маленький розовый листок. Анатолий Дмитриевич бережно поднял его и, удобно усевшись в своё рабочее кресло, словно в предвкушении чего-то необычайно волнительного, стал читать большие, неумело, но старательно написанные явно детской рукой строки: «ПрЕглашаем на показ мод завтра в семь часов вечера на этом месте».
Анатолий Дмитриевич откинулся на спинку кресла, снял очки и улыбнулся. За окном падал снег. Первый в этом году.
…Лет семь-восемь тому назад в конце августа Лепко по путёвке отдыхал в ворзелевском санатории под Киевом. Так случилось, что супруга Анатолия Дмитриевича, Регина Петровна (режиссёр одного из телеканалов), была задействована в запуске очередного как шумно вспыхивающего, так затем и быстро гаснущего проекта, взрослый сын укатил с барышней в Крым на бархатный сезон, а путёвка в Ворзель предлагалась почти бесплатно.
Для тех, кто никогда не был в Ворзеле (этот восторженный пассаж касается и других разбросанных вокруг Киева живописных городков и посёлков — Кичеево, Бучи, Клавдиево), скажем кратко: это огромный сплошной сосновый бор, в который каким-то чудом втиснуты домики, санатории, улочки. Когда ранним утром идёшь по лесу, подошвами кедов чутко ощущая щедро рассыпанные по тропе шишки, то кажется, что вечные, высоченные сосны — это баскетболисты, играющие мячом-солнцем…
Анатолий Дмитриевич сразу же твёрдо отказался от процедур, заранее решив просто отдохнуть: свежий воздух, обязательный послеобеденный сон, прогулки… Отдыхающих, понятное дело (до свиданья, лето, до свиданья!), было немного — в основном старики.
Лепко долго выбирал себе книгу в пустынной, но на диво (как на его вкус) разнообразной по собранной литературе библиотеке. Он деликатно прошагал мимо стеллажей с картонными табличками «История», «Медицина», «Экономика» прямо к полкам с художественной литературой. Отдыхать, так отдыхать! Хотелось взять что-то очень личное, действительно любимое, из юности. Это как свидание со старым другом. Выбор пал на «Трёх товарищей» Ремарка.
Блондинистая безбровая библиотекарша, девица лет двадцати пяти, мучительно сгорающая на костре смертельной скуки и одиночества, что-то долго вписывала в формуляр, картинно перебирая длинными незагорелыми ногами. Халатик предусмотрительно был задран столь высоко, что белой чайкой поблёскивали крошечные трусики. Лепко торопливо отвёл взгляд…
Анатолий Дмитриевич был, как говорится, примерным семьянином. Да, он любил жену. Да, он нравился женщинам. Да, и ему нравились женщины. Но путь к прелюбодеянию преграждала какая-то чистоплотность — не духовная даже, а, скорее, физическая. Анатолий Дмитриевич как-то эмпирически не мог представить себе пикантную ситуацию, влекущую за собой неприятно-чужие запахи, бельё, осязания… Стоило немножко пофантазировать под свежим впечатлением от недавно увиденного, и сразу же становилось так противно. Лепко слишком высоко нёс себя, чтобы впяливаться глазами в трусы какой-то первой попавшейся библиотекарши.
Анатолий Дмитриевич, государственный служащий со значительным стажем, чётко, даже с удовольствием выполнял установленный им же самим распорядок дня, приносящий, если хотите, дополнительный позитив своей повторяемостью изо дня в день.
Для чтения (в предобеденное время после недальней прогулки: места-то малолюдные, да и собаки бродячие попадаются) была выбрана рассохшаяся скамья на развалинах того, что лет двадцать тому назад было танцплощадкой. Это место, расположенное вдали от санаторских корпусов, напоминало затерянный мир, хранящий чьи-то далёкие голоса, смех, музыку и надёжно оберегаемый от посторонних взглядов столетними часовыми-соснами.
Честно говоря, Лепко с определённым волнением раскрыл том Ремарка. Не всегда (это ещё мягко сказано) то, что тебя потрясает, удивляет, очаровывает в восемнадцать - двадцать лет (это, кстати, касается не только книг, но и — даже в большей степени — людей, вспомним хотя бы юбилейные слёты одноклассников, когда в пятьдесят приходится играть роль полупридурка пятиклассника, которую ты разыгрывал даже тогда, будучи гораздо умнее и проницательнее, но подобного рода притворство помогало хоть как-то защититься от циничного и жестокого окружающего мира), так вот, повторимся, не всегда восторги давно минувших дней посещают душу человека, второй тайм жизни которого давно уже начался, а вот на дополнительное время от всевышнего судии надежды маловато.
Тем более радостно было ощущать Анатолию Дмитриевичу настоящую магию повествования Эриха Марии. Лепко благоговейно замирал, смеялся, гневался, истово проживая все перипетии романа, все тончайшие психологические нюансы. Он с величайшим трудом вчитывался в наиболее напряжённые драматические места — слёзы высокой благодарности застилали глаза. Всё естество Анатолия Дмитриевича переполняли радостные эмоции. Ведь надо же такому случиться, что ты, в общем-то уже не совсем молодой человек, — здоров, молод какой-то зрелой спокойной молодостью. Ты чего-то достиг: ответственная должность в министерстве, социальная защищённость, уверенность в завтрашнем дне, годами наработанный авторитет. У тебя нормальная жена — яркая, харизматичная, с хорошо оплачиваемой профессией. То, что поговаривают о ней злые языки, намекающие на якобы имеющие место быть бурные, но, слава Богу, поверхностные и кратковременные увлечения, не очень впечатляло прагматичную натуру Анатолия Дмитриевича. И действительно, что здесь такого? Что здесь трагичного, если относительно молодая (во всяком случае, тщательно следящая за собой) женщина бурного темперамента и творческой профессии разок (как, скажем, в фитнесс-клуб) сходит налево? Что, это уже конец света?! Конечно, в подобного рода инсинуациях была и доля (причём, львиная!) элементарной зависти к красивой гармоничной семье. Даже сын не подкачал, легко, как-то походя заканчивал институт международных отношений, при этом органично перемежая успешную сдачу текущей сессии с бурными ночами в объятиях очередной пассии.
А тут ещё и отпуск подвалил. Не отпуск — сон! Тишина, сосны, держащие в высоко вознесённых руках солнце, излучающее уже иное, не палящее тепло, свидетельствующее о скором приближении осени.
Анатолий Дмитриевич отложил книгу, закрыл глаза и улыбнулся: в розоватом, светящемся, как в детстве, пространстве вспыхивали, перемещались, исчезали и вновь появлялись тонкие едва уловимые линии.
Внезапно Лепко ощутил на себе чей-то взгляд. Это всегда неожиданно и даже неприятно: ты думаешь, что сейчас один на всём Божьем свете, для тебя одного вся эта благодать — пьянящий воздух, солнце, тишина, Ремарк, прямо-таки физическое осязание себя многолетней давности, будто и не было вообще времени, отпущенного только тебе и безжалостно отнимаемого сначала университетскими недоеданиями, стояниями студёными утрами в многолюдных очередях за детским питанием, затем дежурствами в больнице возле умирающей матери, длинными, монотонными, а часто по полной программе изнуряющими днями, переходящими порой в вечера и даже ночи, в серых министерских стенах…
Анатолий Дмитриевич открыл глаза и увидел перед собой девочку лет одиннадцати. Она смотрела на него, не мигая. Огромные светлые, как морская вода ранним сентябрьским утром, глаза излучали вовсе не естественный в таком возрасте детский интерес, а глубинное понимание, бескорыстное, безо всяких условий, принятие всей его, Анатолия Дмитриевича, сущности, собранной в нём по песчинкам-минутам в течение всего его более чем полувекового пребывания в земной юдоли.
Девочка подошла к Лепко уверенным шагом и тихо произнесла, тряхнув головой, пытаясь сбросить со лба густые русые волосы, золотящиеся в лучах высоко поднявшегося в небо солнца:
— Здравствуйте!
Лепко вежливо ответил на приветствие неожиданной пришелицы, не допуская даже и мысли о каком-то своём превосходстве. Он будто по чьему-то властному велению был низвержен с высоты своих успешно, как ему всегда казалось, прожитых лет, социального положения, мужского опыта. Он как-то мгновенно ощутил незыблемое равенство, паритет, взаимопризнание двух существ, когда вся эта вышеперечисленная шелуха отпадает и остаётся суть: Он и Она.
—Это — вам, — тоненькая рука протянула Анатолию Дмитриевичу розовый листок. — Приходите, если сможете.
«ПрЕглашаем на показ мод завтра…»
Девочка исчезла так же внезапно, как и появилась.
Лепко несколько раз перечитал приглашение. И даже детская описка, или ошибка, казалась ему абсолютно знаковой, сообщающей вполне уместную превосходную степень.
Анатолий Дмитриевич поцеловал листок и бережно вложил его в книгу Ремарка. Было что-то символическое в таком органичном слиянии чувств героев бессмертного романа и маленькой незнакомки.
…Он долго лежал с открытыми глазами в своём номере, глядя в окно на небо, усыпанное мириадами тихо мерцающих звёзд. Вдруг одна звезда стремительно ринулась вниз, рассыпаясь серебряными брызгами. Анатолий Дмитриевич не успел загадать желание. Впрочем, он и не знал что загадывать.
Лепко твёрдо знал лишь одно — завтра ему велено быть на службе. И завтра уже не будет ни сосен, играющих солнцем, ни Ремарка, ни девочки, приглашающей его в иной, прямо-таки зазеркальный, мир, на несуществующий, скорее, просто придуманный показ мод.
…Анатолий Дмитриевич задумчиво смотрел в окно, за которым хаотично, как обрывки его воспоминаний, падали, иногда тая прямо на лету, узорчатые снежинки.
Жизнь продолжала своё величавое течение. Всё было монументально забетонировано: служба — семья — дом.
И где-то на далёких задворках памяти затерялся образ светлоглазой девочки, а теперь уже, наверное, взрослой девушки, которую уже и не разглядишь, просто не узнаешь в безликой толпе.
Лепко грустно улыбнулся. Какие тут ещё девушки, старый дурень?
На личном фронте без перемен.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Юрий Гундарев: На личном фронте без перемен. Рассказ.
Рассказ о вечном - и в то же время актуально-современном противоречии между системным и человеческим.
13.10.13 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|