Ника Созонова: Ула (из цикла "Босиком").
В этом цикле должно быть 12 рассказов, сцепленных героями - случайными в одном тексте и главными в другом - как сцепляются строчками сонеты в "венке". Три первых рассказа были опубликованы на "ТЗ" в прошлом году. "Ула" - пятый рассказ в цикле (четвёртый ещё не написан).
Проза Ники (немалая по объёму, несмотря на молодость автора) весьма разнообразна, но есть и общее: странные, плохо вписанные в этот мир герои - и некоторая доля мистики, своя для каждого текста. А ещё - читая Нику, я вспоминаю знаменитую песню Эдит Пиаф "Гимн любви". Этот "гимн" - настоящий, без вторичности и сентиментальности - есть во всех Никиных текстах, где-то больше, где-то меньше.
"Ула" - это притча с неожиданным концом, где "гимна любви" особенно много. Может быть, поэтому этот рассказ нравится мне больше, чем три предыдущих...
Редактор отдела прозы,
Елена Мокрушина
|
Ула (из цикла "Босиком")
Там, где родилась Ула, всегда было много солнца, луговых запахов и прохладной, щекочущей босые ступни травы, и она наполнялась теплым светом, душистым воздухом и синим небом по самую макушку. Во всяком случае, так ей помнилось.
Возможно, она была деревенской девочкой, которую увел с собой, утащил, словно жеребенка или козу, проходящий цыганский табор. А может, родилась в таборе, долго стоявшем возле раздольной южной деревни, и в раннем детстве лишилась родителей. Точно она не знала, не помнила. Память ее отличалась странной избирательностью: лица людей стирались моментально, стоило не видеть их с неделю, зато каждая бабочка, каждый репейник на том изначальном лугу схватились намертво, словно мушки в янтаре.
Чужие, одинаковые, слившиеся в сплошную серую вереницу города не могли вытеснить, заслонить собой цветные воспоминания. В слякотном ноябре или промозглом феврале стоило закрыть глаза, и она оказывалась в своем вечном лете, где стрекотали кузнечики, звонко вопрошала о чем-то иволга и десяток поцелованных одуванчиков заменяли ложку меда.
В таборе Ула слыла дурочкой. Говорила мало и несвязно, не умела ни петь, ни гадать, ни воровать или хотя бы клянчить. Да и внешне отличалась от всех: волосы не черные, а рыжеватые, глаза узкие, неопределенного цвета. Но о ней все равно заботились: кормили и одевали. Пытались наставлять, пока не поняли, что не в коня корм, и не выдали в четырнадцать лет замуж за пожилого чахоточного соплеменника. (Молодых и здоровых желающих не оказалось.) Муж почти не прикасался к ней, но кашлял каждую ночь так сипло и надрывно, что она не могла заснуть. В шестнадцать, ни разу не родив, Ула стала вдовой.
Единственное, что получалось у нее замечательно – танцевать. В любое время года и любое время суток, под какую угодно музыку или вовсе без нее. Улу нельзя было назвать красивой или хотя бы привлекательной: резкие черты лица, небольшие глаза, грубой формы руки. И фигура не ахти: худая, непропорциональная и скособоченная, словно перекрученный моток пряжи. Она не вызывала у мужчин желание (у собственного мужа в том числе), но у чувствительных и сердобольных - чувство острой болезненной жалости.
Всё менялось, стоило Уле начать танцевать: словно жаркое сияние разливалось вокруг стремительного тела в вихрящихся одеждах. Лицо, глаза, руки становились почти совершенными. Танцами она зарабатывала: то была единственная польза, приносимая неумехой-дурочкой табору. Попутно спасалась ими: от зноя или холода больших городов, от грохота улиц, от равнодушия спешащих мимо людей.
И этот город был таким же, что все предыдущие. Разве что слишком огромный. Мегаполис. Уле он казался мега-насекомым: многослойным пауком, бесстрастным, холодным и хищным. Даже под землю сумел проникнуть, прорыв сотни темных нор с перемычками мраморных дворцов-станций. В одном из переходов между станциями она и танцевала, залитая мертвенным искусственным светом. Милиция не трогала: все было проплачено заранее.
Уле здесь не нравилось, хотя в зимнее время лучшего места не придумать. Мерзли босые ступни, несмотря на коврик, который приносила с собой; множество людей проходило мимо, что обижало, а если кто останавливался, становилось не по себе от липких жадных взглядов. Впрочем, от обид и взглядов она почти сразу отгораживалась, двигаясь все быстрее и быстрее, пока хватало дыхания и сил или пока не садилась батарейка в стареньком магнитофоне.
В метро было холодно и бесприютно, но дома, в огромной пятикомнатной квартире, снятой табором на полгода, еще хуже. Здесь ни секунды не удавалось побыть наедине с собой: душно, шумно, гортанно матерящиеся мужчины, визгливые женщины и орущие дети, грязные матрасы на полу вместо кроватей и рваные юбки вместо простыней, запах пота, водки и вечно готовящейся еды…
Ула старалась проснуться первой, чтобы, прокравшись на кухню, посидеть в одиночестве хотя бы четверть часа, запивая спитым чаем черствую булку и косясь в окно на голое дерево, что царапало низкое небо на фоне снулой многоэтажки. Как только раздавался первый младенческий крик или похмельное мужское рычание, она выскальзывала за дверь, прихватив раздолбанный магнитофон, потертый коврик и термос с кипятком. И возвращаться старалась как можно позже, перед самым закрытием метро, даже если ноги не держали от усталости, а голова гудела от музыки и гула толпы.
Тот день не предвещал ничего нового. Вечерний час пик струил пассажиров густым потоком. Ула остановилась, чтобы перевернуть закончившуюся кассету и заодно перевести дыхание. Оказывается, вокруг скопилось изрядное количество зрителей, тормозящих спешащую к выходу людскую массу. Жадные взоры мужчин остывали, в них проступало удивление и разочарование: как всегда, когда из Улы танцующей она становилась Улой статичной – некрасивой, неказистой, нежеланной.
Всё как обычно. Нет, не всё! В круговой толпе Ула увидела своего человека. Он отличался от остальных, как родной дом отличается от череды съемных квартир: вроде такие же двери, окна, потолок, но стоит войти внутрь, и ощущения совсем другие. Это было сродни чуду. Ула никогда не загадывала встретить своего среди миллионов посторонних, не мечтала, вообще об этом не думала. И вот…
Свой человек смотрел на нее спокойно. Разве что с небольшим любопытством. На руке его висела красавица, почти совершенство: длинные ноги, гладкая кожа, модная стрижка. Ула знала, что именно её он называет своей: мужчины видят по-другому.
- Ну, пойдем же, что ты завис? – капризно поджимала губы красавица. - Знаешь ведь, что в метро меня тошнит…
Мужчина рассеянно кивнул, продолжая рассматривать маленькую цыганку. Потом подмигнул ей, достал из внутреннего кармана крупную купюру и бросил в картонную коробку с мелочью. И они ушли.
А Ула осталась. Не зная, что ей делать и о чем думать, кажется, целую вечность простояла соляным столбом. Люди обходили замершую бродяжку, обтекали, толкали - она не замечала и даже не догадывалась отойти в угол или вжаться в стену. Оттаяв, собрала немудреные реквизиты и вышла из метро: танцевать больше не могла. Как, впрочем, и возвращаться в свой табор.
Ула долго бродила по вечернему, а потом ночному городу. Пока не замерзла вконец. В каждом прохожем, в торговце в ларьке, в водителе проезжающего авто виделся он - тот, чьего лица даже не запомнила толком.
И в душном углу на тощем матрасе он был подле, и, засыпая, она не рассталась с ним - но во сне окунулась в его бытие: узнала имя, возраст, дом, где живет. Узнала, что женщина рядом с ним вовсе не стерва, хоть и красивая: умна, иронична, и в метро ей и вправду плохо, и для него она больше, чем просто жена, но друг и мудрый советчик, крепкая опора и распахнутое окно в цветущий сад.
Ула слышала их разговор в прихожей просторной, обставленной со вкусом квартиры.
- Забавная та девчонка-танцовщица, правда, Ева? - Встав на колени, он помог ей стянуть высокие сапоги на шпильках. – Все никак не могу из головы выкинуть.
- Да, необычная: когда танцевала, словно богиня с небес спустилась, а остановилась – цыпленок облезлый. – Ева вгляделась в глаза мужа и погрозила пальцем. – Что-то ты подозрительно долго о ней думаешь, Макс. Неужто понравилась?
- Она как будто вырвана из другого мира. Совсем другого, понимаешь? Потому и смотрится инородно, нелепо. Потому и кажется неказистой. Бедная девочка.
- Бедная девочка? Милый, я знаю, ты с детства питаешь слабость ко всякого рода побитым жизнью существам, но, поверь мне, цыгане лживы, расчетливы и корыстны, и уж никак не бедные. Их женщины увешены золотом, как новогодняя елка мишурой.
- Ты не заметила, что она не такая, как все?
- С вами всё ясно, мистер добрая душа. Мне начать собирать вещи? Что-то, наверное, нужно оставить, чтобы ей было во что одеться?
Он привлек ее к себе и зашептал в ухо:
- Да, пожалуй, пару платьев стоит оставить. И туфли тоже. Зато представь, как будут шокированы друзья, когда я стану ее с ними знакомить!
- Они выпадут в осадок. Полный!
- Тебе стоит дать отставку хотя бы только затем, чтобы полюбоваться на их вытянутые физиономии.
Она фыркнула, и он засмеялся в ответ. Они хохотали в унисон, в обнимку, покачиваясь, словно расшалившиеся дети…
Ула никогда не просыпалась настолько тяжело. Кажется, ее будила вся женская часть табора, начав с окриков и сдергивания одеяла и кончая шлепками по щекам. Она никак не могла разлепить веки, вырваться из цепкой дремы. Во сне Ула наполнялась им: его прошлым и настоящим, вещами, которые он трогал, видами, на которые смотрел, людьми, которые окружали. (Она не завидовала этим людям, было лишь немного грустно, что у них есть на него права: могут касаться, разговаривать, впитывать его смех, а она нет.)
Ула упиралась изо всех сил, не желая покидать сон, в котором, пусть самую чуточку, он принадлежал ей: хотя бы тем, что могла его видеть. Но всё-таки ее подняли, влепили в воспитательных целях пару затрещин, напоили рыжей бурдой вместо чая и выставили на заработки.
Маленькая цыганка шла по чужому городу привычным маршрутом и понимала, что уже не сможет танцевать по-прежнему. То, что разливалось из средоточия ее души, давая толчок движению каждой мышцы, теперь свилось в тугой комок, острый и гладкий, и было непонятно, что с этим делать и как. Ула знала: начни она сейчас танцевать, будет двигаться механической куклой. И она не стала спускаться в метро, но до ночи бродила по улицам.
Вернулась в обычное время, но без денег и магнитофона, который умудрилась забыть на лавочке в сквере. Назавтра ей вручили вместо магнитофона старый заштопанный бубен, но повторилась та же история: танцевать Ула упорно не хотела. Вздорную девчонку попробовали вразумить: пригрозили отхлестать ремнем по цыплячьим ляжкам, заморить голодом, выгнать к чертовой матери, если не одумается. Но ни страха, ни энтузиазма с ее стороны не встретили. Мужчины собрались уже выполнить свои угрозы, но женщины, более милосердные, уговорили оставить дурную девку в покое. Пользы от нее теперь никакой, это так, но не выгонять же такую сирую и убогую: на улице совсем пропадет. Да и ест она мало, и места почти не занимает в своем углу.
Теперь ночами Ула снила его, а днем бродила по городу - сперва в районе метро, где они встретились, затем все шире и дальше, - пытаясь интуитивно отыскать его двор и дом. Так закончилась зима и подступила весна. Табор зашевелился в предвкушении тепла, а значит, кочевья, новых городов и поселков, шумных шоссейных дорог и пыльных проселочных. Ула не разделяла общее возбуждение: знала, что не последует со всеми, останется, привязанная накрепко к чужому городу. Хоть он и опротивел ей донельзя, до душевной усталости и тошноты.
Было множество луж и голого синего неба, как всегда бывает в апреле, и старые кеды промокли насквозь, и нижний край юбки, сырой, тяжелый и грязный, холодил икры. Ула, исходив во всех направлениях центр, брела теперь по спальному району, где много одинаковых домов – коробок из-под гигантской обуви, и мало красок. Она устала ходить, устала искать, в ней скопилось слишком много бесплотных снов и не хватало реальности.
Она присела на скамейку в одном из безликих дворов, обессилев. На соседней скамье пожилой мужчина в старомодной фетровой шляпе кормил голубей. Те совсем его не боялись, подлетали близко, садились на плечи, на воротник, стучали клювами по ботинкам.
Уле стало любопытно, и она пересела поближе. Мужчина улыбнулся ей и покивал. Лицо славное, доброе. Сплошь седой, и морщинок много, а глаза живые, не старые. «Он сумасшедший, - подумалось ей. – У нормальных людей не бывает таких теплых глаз. Он точно не от этого мира».
Она молча смотрела на птиц, не замечая, что улыбается тоже. Голуби стали вспархивать и ей на плечи и стучать клювами в носки мокрых кед. Но угощать настойчивых попрошаек было нечем. Поднявшись со скамьи и подмигнув, мужчина протянул ей оставшуюся половину булки. Смутившаяся цыганочка невнятно буркнула что-то вроде «пасиб». Приподняв на прощанье шляпу (на макушке оказалась плешинка величиной с куриное яйцо), славный дяденька откланялся и неторопливо побрел прочь.
Подмигнул! Совсем как он, в подземке... Добрый знак, решила Ула. Она откусила большой кусок и принялась жевать, улыбаясь так широко, что выпадали крошки. Голуби, поняв, что кроме скудных крох им ничего больше не обломится, повозмущались, хлопая крыльями и урча, но ей было все равно: есть хотелось почти постоянно.
Покончив с булкой, Ула огляделась по сторонам и радостно вздрогнула: соседний двор со спиленным наполовину тополем показался знакомым. Где-то рядом, судя по снам, должен быть его дом: место, куда она так стремится и обязательно попадет.
Нужный дом и подъезд нашлись на удивление быстро. Стоило миновать искалеченный тополь и детскую площадку с сиротливой качелью, и вот он: новенький, семиэтажный, приятно отличающийся от коробок сине-голубым узором вдоль фасада и просторными лоджиями. Нет, спутать она не могла: сны не обманули!
Девушка замерла у подъезда. Первоначальный восторг схлынул, как пена под напором холодной воды. Вот, нашла. И что теперь? С чего она взяла, что он обрадуется при виде ее и возьмет в дом грязную нищенку с улицы?.. Она не сможет стать его женщиной – у него уже есть такая, прекрасная и преданная. Не сможет стать другом – кто станет дружить с безграмотной косноязычной цыганкой? Он войдет в свой подъезд, прошагав мимо, не заметив ее, а если и заметит, брезгливо поморщится. И оно убьет ее насмерть, выражение на его лице…
Ула спряталась за углом, кусая пальцы, переваривая и ощупывая со всех сторон сознание собственной ненужности, невозможности стать для него хоть кем-то. Она ждала, не чувствуя, как идет время, и дождалась: он въехал во двор на своем новеньком опеле, распахнул дверцу красавице-жене, и, держась, как дети или новобрачные, за руки, они вошли в подъезд.
Когда-то давно, когда Ула была крохой, одна из женщин табора рассказала ей о Русалочке, которая отдала колдунье свой дивный голос за две ноги, чтобы всегда быть рядом с любимым. Сейчас девушка молила провиденье о встрече с такой колдуньей. Красивого голоса у нее, правда, нет, как и других ценных качеств (танцы ведь не в счет?) Но она ничего бы не пожалела за возможность быть рядом с ним. Тело, душу, человеческую свою сущность отдала бы за право греться его теплом.
Говорят, тем, кто искренне зовет и просит, отвечают. Кто стучит, тем открывается. Ула не могла бы сказать, на кого походила колдунья и была ли она вообще. Быть может, сам апрельский вечер взял ее за руку и подвел к двери. И он же (или она сама?) нажал на кнопку домофона. Услышав знакомый голос, Ула отчаянно забормотала что-то, преодолевая страх и косноязычие. Что-то такое, от чего он не мог не выйти, не спуститься к дверям.
- Кто это был? – Ева потянулась всем телом в кресле у монитора.
- Не знаю. Кошка…
- Кошка? – От удивления Ева выронила незажженную сигарету и обернулась.
- Ну, я вышел, а там груда тряпья, и на ней вот эта мяучит, - Максим выглядел очень растерянным, протягивая жене маленькую трехцветную кошку, грязную и худую.
Кошка громко и мелодично замурлыкала, и Ева вздрогнула от неожиданности.
- То есть ты хочешь сказать, что кошка позвонила нам в квартиру, чтобы ты спустился за ней? Бред.
- Конечно, бред. Думаю, все проще: ее подкинули. Но почему-то я не мог ее не взять. Не сердись!
- Не ты ли, когда я два месяца назад уговаривала взять щенка, ответил, что не готов нести ответственность за чью-то жизнь? А теперь, выходит, готов?
- Значит, готов. Не спрашивай, Ева, я и сам не знаю, отчего ее взял. Нечто иррациональное. Показалось, я должен, и всё тут.
– Помнится, твоим коньком всегда была чрезмерная рациональность.
– Ты права, но… Вы подружитесь, я уверен! Стоит ее вымыть, и окажется пушистой и прехорошенькой.
- Ага, как же, - Ева, взяв у него кошку, рассмотрела со всех сторон пополнение их семейства. – Хоть бы котенка притащил, они все милые. А эта взрослая уже или, по крайней мере, подросток. Ладно, черт с тобой. Но только в эту комнату я ее пущу лишь отмытую с шампунем и избавленную от блох.
Макс просиял.
- Будет сделано! В лучшем виде!
Ева, не выпуская кошку из рук, со вздохом встала из кресла.
- Ладно уж, совершим это действо вместе. А то коготки у нее хоть крохотные, но острые. Не хочу видеть тебя пятнистым от зеленки.
- Что ты! Она нежна и послушна, как…
Кошка в предчувствии водных процедур подняла голову и тихонько зашипела.
- Как маленькая хищная стервочка, - со смехом закончила Ева.
«Ну и что, что зверь? – думала Ула. Чисто вымытая, просушенная пушистым полотенцем, уложенная на коврик у батареи. – Зато каждый день теперь буду греться его теплом. Проживу мало? Зато он наверняка меня переживет и не придется расставаться. Он будет любить меня, это главное. А может, уже полюбил. Хорошо, что получилась трехцветкой: считается, такие приносят удачу. Я сумею отогнать от него даже самые страшные болезни. Зимой и осенью буду отдавать ему свои сны о лете и солнце, а он будет кормить меня молоком и самым вкусным кошачьим кормом».
Спал мужчина, обнимая во сне свою женщину. Спала женщина, зарывшись лицом в плечо мужчины. В их ногах, свернувшись меховым клубочком, спала кошка. В ее сне, которым она щедро делилась со своим человеком, солнце царило над июльским полем, пахло цветочной пыльцой и медом, лимонного цвета бабочка садилась на руку, гудел шмель и так хотелось танцевать…
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Ника Созонова: Ула (из цикла "Босиком"). Рассказ.
Притча с неожиданным концом, почему-то напомнившая мне "Гимн любви" - знаменитую песню Эдит Пиаф.
16.04.14 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|