Валерий Голинский: Комиссар. Часть 2.
Вполне реальное окончание чуть-чуть утопичной повести Валерия Голинского. Сказки в этом мире бывают - особенно в нашей части света. Российские девяностые были воплощением целого сборника очень разнообразных сказок - от волшебных до страшных. Но автор живёт в Украине, где сказочные "девяностые" в каком-то смысле продолжаются до сих пор.
Редактор отдела прозы,
Елена Мокрушина
|
Комиссар. Часть 2
Зимой хочется тепла и уюта. Зимой более всего досаждает бытовой дискомфорт. В общаге окна старые, закрываются плохо. Даже сквозь забитые поролоном щели тянет ледяной, влажный холодок, который приносят буйные ветры со станции. По стёклам струями стекает испарина, а в морозы она замерзает причудливыми узорами. Дичь, неустроенность, бесприютность, короче говоря.
Дед по ночам начал храпеть. Утром вставал простуженный, долго харкал и кашлял, сморкался. Невыносимое зрелище. Аверьянов долго терпел, но не выдержал и начал вмешиваться в жизнь старика. Буквально силой заставлял его на ночь переодеваться в теплое бельё (специально купил старику и себе по два комплекта), научил спать под теплым одеялом. Дед был совсем диким. Спал как скот, в чем ходил, и зимой и летом. Сопротивлялся, конечно, прогрессу. Ворчал, ругался. Но вскоре чувствовать себя начал лучше, поэтому понемногу смирился. Вместо водки они теперь пили на ночь горячий чай с мёдом.
Петр Михайлович мог бы на всё это плюнуть. Мог бы снять комфортабельную однокомнатную квартиру в элитном доме, тёплую зимой и кондиционированную летом. Жить, даже не как начальник большой, а просто как современный обыватель с доходом чуть выше среднего. Да и в обычном доме мог бы квартирку снять отдельную. Но не делал этого. «Не сделаю,» - твердил он себе, - «вовсе не из принципов там или солидарности какой-то глупой с дедом или с работягами. Мне это просто не надо». Пока работяги видели его в коридорах той же общаги, где жили сами, они видели в нём своего. Он был человеком из их жизни. Они верили, что комиссар не подкачает. В обиду не даст.
В единичных случаях так и бывало. Если проблема в цеху возникала по вине управленцев, он вставал на сторону рабочих. Если кого несправедливо обижали, пытался разобраться. Не сам, конечно. А посредством мастеров и начальников производства. Он сам, вообще, старался как можно меньше вмешиваться лично во все вопросы. Его задачей было создать ощущение незримого присутствия в качестве всевидящего ока. Его не должны были бояться. О нём просто должны были постоянно помнить. И все свои действия сверять с мыслью о том, что ничто на Земле не проходит бесследно. Жизнь завода теперь текла не хаотично, подчиняясь случайностям, как прежде. Теперь всё происходило с оглядкой друг на друга и на Всевышнего.
* * *
Сидя вечером в промозглой, как могила, комнате общежития, Петр Михайлович решал — заменить окна на пластиковые или терпеть холод и сырость. Заменить окна мешало только одно. Он становился «буржуем». Потому что у остальных жильцов останутся окна старые. Не у всех, конечно. Некоторые уже поставили себе новые окна. Но большинство не имело на то средств или считало, что менять окна и делать ремонты — обязанность хозяев дома.
Дом этот был построен когда-то в складчину несколькими заводами. И только один из них оставался ещё на плаву. Тот самый, где теперь работал Аверьянов. Остальные предприятия канули в лету. Общежитие тихо разваливалось. И Петр Михайлович решился. Он добьется, что общежитие отремонтируют за счет предприятия. Это была беспрецедентная авантюра. Юридический отдел уже долгие годы вёл тяжбу с городскими властями, требуя перевести здание на баланс коммунальных служб. Городские власти терпеливо отбивались. Часть комнат была приватизирована жильцами. Опять же, часть приватизированных комнат была перепродана и их сдавали уже другие хозяева. Неопределенность с собственниками дома сказывалась на его состоянии. Как неприкаянный, опустившийся старик, он болел и хирел с каждым годом всё больше. Нужно было что-то делать — или пытаться использовать своё влияние и привести в порядок здание, или выселяться из него. Как эту неустроенность Аверьянов терпел раньше, было непонятно. Сковорода утверждал, что в комнате этой зимой стало холоднее. Потому что раньше он никогда так не мерз, как в этом году. А топили тут всегда плохо. Во всяком случае, последние двадцать лет так точно.
Вопрос решился тогда, когда Петр Михайлович отлучился по какой-то надобности с работы и проходил мимо здания общежития днем. Он не поленился задрать голову и посмотреть на своё окно. И сразу в дневном свете обнаружил могучую трещину поперек фасада. Это добавило ему уверенности. Он договорился о встрече с Бурляем.
* * *
Встретились они на следующий день, в том же ресторане на проспекте, где Бурляй некогда сделал ему предложение. Сейчас председатель совета директоров выглядел иначе. Да что там иначе! Его было просто не узнать.
Теперь Аверьянов редко виделся с Борисом. Не было острой надобности. Сам Бурляй всё реже появлялся на работе и всё меньше вникал в процессы. Наконец-то он смог позволить себе немного расслабиться. Однажды комиссар проходил по коридору мимо кабинета председателя правления и услышал раздающиеся из распахнутой настежь двери знакомые до (зубной) боли аккорды: «Владимирский централ, ветер северный...». Он осторожно заглянул внутрь и узрел раскинувшегося в кресле Бурляя, с зажмуренными глазами, с выражением крайнего блаженства на лице...
Бурляй буквально на днях вернулся из отпуска. С ленцой, свойственной откормленным котам, он распоряжался за столом напитками и закусками. На порозовевшей физиономии не осталось и следа былого драматизма, измождения и отчаяния. Теперь это был рассеянный, добродушный, ухоженный господин. Издёрганный, резкий, чрезмерно деловой, напоминающий ворону над падалью Бурляй пропал бесследно.
Надо выкупить общежитие, - начал с места в карьер Петр Михайлович, как только они выпили по первой.
Какое? Зачем? - Без особого интереса спросил Бурляй.
В котором я живу. Мы его выкупим, приведем в порядок и будем использовать для своих задач.
Конечно, конечно. Надо выкупить... - Бурляй душераздирающе зевнул и налил по второй. - Надеюсь, больше по работе никаких вопросов не будет?
Никак нет, - улыбнулся Аверьянов, внутренне торжествуя по поводу такой лёгкой победы. - Расскажи, как отдохнул.
И Боря не без облегчения начал свой рассказ о красотах австрийских Альп. Теперь наступила очередь Петра Михайловича зевать. Он ни разу никуда, кроме пионерлагеря в детстве, отдыхать не ездил и не совсем понимал, зачем весь этот стресс с дорогой, гостиницами и утомительными экскурсиями. А забираться на гору, чтобы скатиться с неё на деревянной доске с риском переломать себе все кости — этого старый ОБХСС-ник вообще не мог в толк взять.
Петр Михайлович и сам не заметил момента, когда Боря вдруг поменял тему.
Я, Петя, так понимаю, что рынок таки победил. Ведь почему нельзя было ничего купить, весь ширпотреб был в дефиците? В официальной продаже находился в основном только неликвид. Социалистическое государство хотело из-под палки заставить торговлю обеспечивать население доступными товарами широкого потребления. Но с контролем распределения не справились. Оставались всякие возможности. И вот рынок-то и вселился в эти возможности. Ведь люди, людишки-то, всегда хотели жить лучше, чуть богаче, чуть красивей, чем серая масса. А контролёры — они ведь тоже люди. Всех можно было купить. Продавец, прикрытый сверху, мог припрятать, отложить, да попросту украсть наиболее востребованный товар. Взвинтить таким образом спрос, поднять цену и на разнице наварить. Разумеется, незаконно. Ты приходишь в магазин за нужным тебе товаром. Но его там нет. Хотя должен быть. Странно — заводы и фабрики работают, планы по выпуску продукции выполняют и перевыполняют. А продавец разводит руками. Но через личные знакомства до нужного товара всегда можно было добраться. Втридорога. А если по блату, то даже по себестоимости. По социальной цене, как сказали бы теперь. Это, брат, теневой рынок. А рынок не задушишь, не убьёшь. Только загонишь в подполье. Сколько ни стремилась советская власть к справедливости, но законы человеческой психики и законы рынка ей не удавалось обойти.
Ты меня извини, Боря, но я тебя перебью. В советском обществе это был не рынок. Это была спекуляция. Абсолютно преступная деятельность. Уродливое явление. Припрятать, придержать или украсть — это крысиный оппортунизм. Вот произвести нужный товар и продать его — это рынок.
Да, но кто создал условия для «крысиного оппортунизма»? Неужели сами работники торговли? Это создала система, которая возомнила о себе, что может всё распределить, что может вершить суд и справедливость для всех; это она создала такие условия. Мы воровали, но если бы нам позволили честно торговать, с прибылью, по рыночным ценам — мы бы не воровали, а производили.
Боря, а что же вам мешает сейчас работать честно? Как свободный рынок учит: делать предложение, от которого нельзя отказаться, внедрять ноу-хау, продавать то, без чего не обойтись или создавать новые потребности?
Ты о чём?
Да ты ведь знаешь. Наша шарага не производит ничего такого, что бы не производила любая другая из этой же отрасли. Мы не современней, не качественней и не дешевле конкурентов. Как же мы сбываем свой товар?
Петя, ты же знаешь, что все так работают. Даём откаты, лоббируем наши интересы, избавляемся от конкурентов...
...и ты хочешь сказать, что это — рынок?
Я хочу сказать, что мы и есть порождение вашей советской системы. Зачем я стану инвестировать бешеные деньги в развитие технологий, когда мои хлопцы могут подмаслить нужного человечка и сбыть товар без всяких лишних телодвижений? А необходимую мне новую технологию я могу купить по лицензии или попросту украсть... Теперь представь себе, мы начинаем работать по-честному. Создаём конструкторское бюро с новейшим оборудованием, нанимаем лучших инженеров и техников; создаём настоящий, современный отдел маркетинга и рекламы со своими высокими профессионалами... Всем нужны зарплаты (очень большие, потому что кадры должны быть действительно лучшими), материальная база (очень дорогостоящая, по последнему слову техники)... Производство ведь тоже нужно будет полностью переоснастить. А в итоге на мой суперсовременный завод положит глаз сынок президента, и не видать мне его, как своих ушей. Понял? А так мы худо-бедно влачим своё жалкое (если глядеть со стороны) существование и никому не мешаем (разве только таким же бедолагам, как мы, но силы у нас равные). Мне от тебя что нужно было? Увеличить эффективность администрации, искоренить паразитов. Ты прекрасно справился. Так держать, я тебе пять раз предлагал зарплату поднять, а ты же сам отказываешься...
Боря-Боря, я не затевал этот разговор, с чего ты взял, что я от тебя чего-то хочу? - вставился Петр Михайлович, пока не поздно.
И в самом деле, - очнулся вдруг Бурляй, - чего это я к тебе с лекциями по экономике прицепился? Наболело, что ли?
Да ты просто до сих пор не можешь забыть, как участвовал в расхищении социалистической собственности. Оправдываешься передо мной, будто я всё ещё в ОБХСС служу.
Может быть. Я об этом не думал. А что ты сам, Михалыч, насчет жизни-то думаешь? - Лукаво, с внезапным интересом спросил Бурляй.
А я думаю так — зажрались все. Хотят друг от друга и от жизни больше, чем могут дать. Всё больше хотят и всё меньше могут дать, - уточнил Аверьянов, уже не смущаясь начальника. - Даже хуже. Все свои усилия прилагают, чтобы больше взять и меньше дать.
Ну, это, брат мой, называется «бизнес», - прогудел Бурляй, разведя в стороны пухлые ладони, - побольше взять и поменьше дать. Ты тут мне Америку не открыл. Я ожидал чего-нибудь более оригинального.
Аверьянову не терпелось сейчас залепить Боре в харю суть его философии: класть всю прибыль в карман, как будто он обворовывает не сам себя, а давно несуществующее советское государство. Рассказать и о результатах этой философии: о зимних сквозняках в цехах, и о летней адской парилке, и о технике безопасности (вернее, об её отсутствии), и много чего прочего просилось на язык, но он сдержался. Вспомнилась, например, новая немецкая покрасочная линия. Установить установили. А от обслуживания отказались — дорого. Мол, сами с усами. Через три дня после торжественного открытия линия встала. Благодаря несоблюдению технологического процесса забились и засохли какие-то дюзы. И с тех пор покрытие наносят вручную. Стоят бабы в респираторах и разбрызгивают краску. Выходит сплошной брак, намного хуже, чем красили на старом оборудовании. Ну да ладно... Только что исподволь ему удалось заручиться средствами на ремонт общаги. Это, пожалуй, достижение несравненно большее, чем врезать правду-матку и уйти ни с чем. Поэтому Пётр Михайлович схитрил:
Поясню, Боря. Тебя ведь смущает, когда твой наёмный служащий начинает работать не на тебя, а на себя?
Ебстественно! - Воскликнул изрядно уже захмелевший Бурляй. - Всё ему, пацюку, мало!
Борь, но он ведь рассуждает в точности как ты, только помельче. Зачем ему обогащать тебя, если завтра ты ему дашь пинка и возьмешь сынка какого-нибудь одноклассника, например?
Я, Михалыч, этим не занимаюсь. Ты меня знаешь...
Не конкретно ты. Абстрактный начальник. Мало ли, что ему в голову придет? Раз опоздал, два — попался под горячую руку и всё, будь готов. Или уволен, или понижен в должности. Или оштрафован. Да и вообще. В наше время завод сегодня есть, а завтра от него рожки да ножки останутся. Три тополя на Плющихе. Вот твой работничек смекалистый и не хочет инвестировать в будущее родного предприятия. Он берет пример с тебя. Он хочет машину, квартиру и обстановку туда самую фешенебельную здесь и сейчас. Он должен сразу видеть, ощущать, осязать свой успех. Поэтому он тебя обманывает. Так же, как ты раньше обманывал государство, а теперь обманываешь себя самого.
«Не мы плохие — жизнь плохая», - процитировал Бурляй, глядя туманным взглядом на Петра Михайловича и думая о чем-то своем. - Только всё равно не пойму, что значит «зажрались все»?
А я тебе объясню. - решился Петр Михалыч и для храбрости хлопнул целую рюмочку. Хотя до этого только цедил чуть заметно. - Ты же мне доверяешь?
О чём базар, Михайлович!
Не боишься, что я тебя обману?
Вот нисколечко! - И Бурляй показал свой розовый ноготь.
А мне не за чем тебя обманывать. Нет мотивации. Мне не нужны деньги, понимаешь? Мне не нужна машина (кроме как по службе). Мне не нужна квартира, мне не нужен загородный дом, не нужны шмотки, не нужны парикмахеры. Не нужно престижное образование для моих детей. Мне нужна утром яичница и стакан чаю, а вечером стакан кефира. Мне нужны носки и трусы. Я их покупаю раз в год под мостом, по дороге с работы. Ботинки у меня уже семь лет одни и те же. Свитеру больше лет, чем тебе. И вот куртка тёплая была, когда работал на мосту. Сейчас и она не нужна. Купил себе куртку полегче, тоже под мостом. Так для чего мне твои деньги?
Я не знаю. На чёрный день, например. Ну, на старость скопить капиталец, чтобы не нищенствовать.
Капиталец я скопил. С голоду не помру, когда работать не смогу. При моём образе жизни мне до конца хватит. Даже на докторов и аптеки, не дай Бог... Ну вот, Борис, скажи теперь, что я несчастлив, что не состоялся в жизни, что я неудачник? Ведь так по вашим меркам получается.
По каким это по нашим?
По меркам зажравшихся, прости меня.
Петя, ты уникум. Тебя в хрустальный шар поместить надо, брат, понял? Ты по себе всех не равняй.
Боря, но я же не блаженный какой-нибудь не от мира сего?
Нет, конечно! Ты нормальный мужик. Ещё какой мужик! Но есть в тебе что-то ущербное, брат, не обижайся. Ты живешь без цели, понял? Ну, как бы это сказать. Мужику семья нужна, наследники. Дети там, внуки, понял? Поэтому мы жопу и рвём, не ради себя — ради них! Понял?
Отговорки. Побрехеньки всё это, Боря. Семья, это, конечно, кому-то и хорошо, и в радость. А если не в радость, если не хорошо, так может, и не надо её?
Как это не надо? Надо, очень даже надо. Это даже в генах у нас прописано, чтобы оставили потомство. Каждой твари по паре, или как там было?
Ты, Боря, разницу между животным и человеком в чём понимаешь?
Ну ты озадачил, Михалыч. У нас технологии, у нас культура, ети её мать; что там ещё?
А вот и нет. Медведь тоже на деревянной щепке играет, а пчёлы строят соты. Вот тебе и культура, и технологии. Мы, Боря, можем управлять нашими инстинктами. А животные не могут. Наоборот — инстинкты управляют ими. На то нам башка дана, мозгами набитая до отказа, чтобы мы соображали и размышляли. Чтобы отличали, что хорошо, а что плохо, а не плодились и размножались, как тараканы, или жрали и срали, как черви. Понятно? Наливай.
Да уж. Михалыч, с тобой не поспоришь. Может, я бы тебе и возразил, но сегодня я не в форме. Так что давай ещё выпьем и тему сменим. Ты футбол вчера смотрел?
Вернулся домой Аверьянов против обыкновения поздно, с головной болью и тяжестью в желудке. Он не любил обжорства и пьянства, он отвык ложиться за полночь и его тяготило общество успешных людей. На работе Петр Михайлович избегал «корпоративов», редко принимал предложения сходить в гости и уж тем более отказывался от панибратской выпивки с работягами. Он более полугода назад забросил посещения наливайки за «вратами ада» в гастрономе. Дома он отучил пить Григория Сковороду. Хотя тот и продолжал выпивать на стороне, но в комнате выпивка сделалась табу. Старик покорился отчасти благодаря выросшему авторитету соседа. Кроме того, Петр Михайлович спас его зимой от простуды. А то была деду хана от воспаления лёгких.
Сковорода уже давно спал. Лежал, укрывшийся одеялом с головой, как тело жертвы стихийного бедствия. В комнате было не продохнуть. Видимо, несмотря на холод, тело уже начало разлагаться. Петр Михайлович из последних сил открыл форточку, включил отопитель, беззвучно разделся, лёг в постель и сразу вырубился. Даже зубы не почистил.
* * *
Утром «комиссар» сразу же отправился к юристам и дал задание подготовить документы по выкупу здания общежития под устройство в нем гостиницы. Хитрый ход насчет гостиницы Аверьянов придумал утром в туалете. Ёжась на ледяном сиденье унитаза, он обдумывал, под каким соусом подать выкуп общаги, от которой столько лет безуспешно пытались избавиться. В любом случае, решил он, гостиница рядом со станцией никому не помешает. Под неё можно отдать второй этаж. Площадь найдется, просто частников всех выселим. Беды большой не будет, потому что это не владельцы, а съемщики. Владельцы получат хорошую компенсацию. А говорить начальству о том, что гостиница займет всего один этаж, вовсе не обязательно. Нужно просто веское и правдоподобное обоснование выкупа здания, а затем уже всё будет учтено проектом. Вопросы, даже если возникнут, то не сейчас.
Пользуясь непререкаемым авторитетом, Петр Михайлович согласовал все вопросы без проволочек и бюрократизма. Началась подготовка к большому ремонту.
Домой пришел Аверьянов воодушевленный и полный оптимизма. Даже погода подыгрывала его настроению. Весь день сияло солнце, затем поднялся теплый ветер и пришла оттепель. В воздухе чудился характерный запах ранней весны. В это время в комнату ввалился Григорий и с порога пожаловался, что водка опять подорожала. Лицо у него было плачущее.
Вот тебе и раз! - Вслух подумал Петр Михайлович. - Единственное, что мы получили взамен социализма — это возможность беспрепятственно предаваться своим порокам. Но теперь и эту радость у нас отбирают...
А? Чего? Отбирают, отбирают. Радости лишают, живодёры, мать ихнюю дери. А при социализме вообще сухой закон был. Мы с хлопцами на автобазе антифриз пили. Как сейчас помню!
Я не о том... - хотел было возразить Аверьянов, но передумал. - А вообще, Григорий Саввич, позвольте вас поздравить. У нас ремонт будет в общаге. Весной начнут.
Ремонт? - Дед озадачился. Лицо его налилось свинцом. - Нахера нам ремонт?
Ты что, Саввич? Дом разваливается!
Дом сорок лет простоял. И ещё сорок лет простоит. А нам никакой ремонт не нужен.
Дед, ты в своем уме? Показать тебе трещины на фасаде? А в подвале ты давно был? Там все трубы сгнили и вода стоит — малярийное болото. Котельная на ладан дышит. Холод какой всю зиму! Окна вообще никуда не годятся. Крыша течет каждую весну. А он заладил: «ремонт нам не нужен»!
Ты как знаешь, - хмуро поглядел старик из угла, - а ремонты эти вот чем заканчиваются.
Чем?
На улицу выкинут к бени матери, вот чем.
Петр Михалыч опешил:
С чего это ты взял?
А ты шо, газет не читаешь? Если в общаге ремонт, то это всех выселят.
Дед, конечно же, подпортил настроение Петру Михайловичу. Но серьезного значения его мнению Аверьянов не придавал. Приближался выходной, и комиссар был рад выдавшейся возможности отдохнуть. Он испытывал непривычное чувство удовлетворения. Наконец-то Петр Михайлович сделает что-то хорошее не Бурляю и его толстым друзьям, а простым работягам. Он даже решил поехать в центр города, погулять и расслабиться после долгого напряжения на заводе, после стольких лет аскетической жизни под мостом. Выпить, в конце-концов, пива. А то и водки, чёрт возьми. Одним словом, пожить денек-другой нормальной человеческой жизнью.
* * *
Субботним утром он проснулся в солнечном настроении. Погода намечалась прекрасная. Лужи подсыхали, птицы чирикали наперебой, усердствовали, кто во что горазд. Казалось, вот-вот придет весна, хотя был ещё только конец февраля. Старик всё еще дрых. Валялся колодой, едва прикрытый покрывалами. Аверьянов умылся, принял душ, выбрил своё и без того бритое лицо, наскоро позавтракал стаканом кефира и булкой, в расчете на более плотный завтрак в городе, и выскользнул незаметно из спящего общежития.
Через час он уже разгуливал по местам былой славы, вспоминал молодость и огорчался, когда не узнавал знакомых мест. Солнце сияло и даже пригревало. Улицы были почти сухими, лишь в сырых углах и у бордюров теснился почерневший мусорный лёд. Петр Михайлович плотно позавтракал в вареничной, выпил кофе из автомата (потому что хотел его выпить на воздухе) и продолжил свою прогулку.
Вернулся домой ближе к вечеру, в темноте. Неладное почувствовал уже в наливайке, куда зашел выпить, чёрт возьми, водки. Лариса глянула на него вполглаза, словно на муху. Налила не сразу, бутерброд не подала по первому требованию. В глаза не глядела. Аверьянов выпил безо всякого удовольствия и пошел домой.
Общежитие гудело, как дупло с шершнями. Уже на вахте к Петру Михайловичу прицепились бабы с претензией:
Так шо, Петро Мыхайловыч, общагу сносить будете? А нам куда прикажете?
С чего вы это взяли? - Удивился комиссар, - в общежитии будет ремонт, а выселять никто никого не собирается!
Да как же, не собираются! Уже депутат сказал, что общагу продали и здесь будет отель. И чтобы мы не давали ремонтировать!
Какой депутат? Откуда он взялся? Здесь только я один знаю, что будет, а чего не будет. Общежитие выкупает завод, и мы будем наводить порядок, чтобы нормально жить здесь. Поставим новые окна, заделаем трещины, утеплим стены, модернизируем отопление. Для вас же стараемся!
Ему всё-таки удалось успокоить женщин. В конце-концов его затащили на какую-то гулянку. То-ли день рождения, то-ли свадьбу, где уговорили выпить ещё самогонки из села и обкормили салом, котлетами, фаршированной рыбой и салатом из крабовых палочек. Но когда дело дошло до оливье с варенной колбасой, Аверьянов искусно выкрутился и сбежал к себе. Деда дома не было, он ещё отрывался на празднике. Дед любил, а главное, умел повеселиться на халяву.
Настроение у Петра Михайловича было уже не таким радужным, как утром во время прогулки. Разговоры и пересуды вокруг предстоящего ремонта его насторожили. Тут появился ещё один странный нюанс в виде какого-то подозрительного депутата. Аверьянов предположил, что его кто-то начинает шантажировать. Но кто? С неспокойною душой он заснул быстро и сладко, умиротворенный выпивкой и обильной закуской. Кроме того, длительная пешая прогулка благотворно повлияла на его нервную систему и приятно утомила тело.
* * *
Воскресенье прошло спокойно. Соседи вернулись к своим повседневным делам. Григорий Саввич вернулся лишь под утро, поэтому проспал весь день до самого вечера. Петр Михайлович занимался стиркой, уборкой и готовкой нехитрой пищи. По поводу ремонта никто с ним не заговаривал больше. Ближе к вечеру, когда Сковорода проснулся, они вместе сходили в наливайку и расквасили там не менее чем половину литра водки на жбан. Аверьянов посчитал нужным в такой сложный момент побыть среди рабочего класса и провести профилактическую беседу заодно. Посетители внимательно слушали его речи насчет ремонта, и даже Лариса с Раисой внимали не без интереса. Ещё бы — они снимали в общежитии комнату на двоих. Петр Михайлович щедро угощал и ближе к ночи стал душой этого общества.
Переутомленный, но счастливый, уснул он беспробудным сном и даже проспал будильник. На работу явился с опозданием, пусть даже с незначительным, но всё равно неприятно. Разумеется, комиссара никто, кроме его же самого, не контролировал. Но ведь отчет перед собой и есть самый строгий отчет. Во всяком случае, для атеиста, каковым считал себя рационалист Аверьянов. Он спокойно приступил было к работе, но в кабинет постучался юрист и принес газету. Под жирным заголовком «Куда рабочему податься?» размещалась фотография какой-то незнакомой бабы бомжеватого вида верхом на тюках и баулах. На фоне узнавался лишенный привлекательности фасад общежития. У бабы рот был перекошен от горя, а толстая морда лоснилась слезами. Руки замерли в эмоциональном движении — одной она придерживала пуховый платок, другой хваталась за сердце. Выглядела очень убедительно. Хотелось или быстро пройти мимо, или дать не меньше чем на бутылку пива. Для стабилизации состояния. Петр Михайлович, уже смекнув, в чем дело, быстро прочитал короткую заметку на предпоследней странице. Дескать, завод под видом реконструкции общежития лишает его жителей законной жилплощади в пользу перепрофилирования здания под пятизвёздочный отель. Внизу стояла фамилия автора заметки.
Кто такая? - Спросил Аверьянов, снимая очки.
Никто. Псевдоним.
А что это значит, по-твоему?
Кто-то у нас отжимает общагу.
Можно найти, кто?
Можно. Нужны деньги. Но не факт, что отбояримся. Сейчас поднимут вонь до небес. А время какое, сами знаете. Защитничков у нас сейчас развелось...
Деньги я дам. Начальство знает?
Нет ещё. Узнает — будут у нас неприятности, Петр Михайлович.
Ты куда гнешь, Алёша? - и комиссар уперся в него своим заветным взглядом.
Как бы... Понимаете... Пока статус общаги был в тумане, было всё нормально. А сейчас мы засветились, дали повод...
Аверьянов продолжал смотреть на юриста, подперев скулу кулаком. Многое увидел Алёша в этом взгляде: и радугу сквозь предрассветный туман, и бескрайние ковыльные дали в пыльной мгле, и дымок над юртами кочевников... Только ничего человеческого и милосердного не сумел он разглядеть в глазах комиссара. И через два часа был вызван Алёша в бухгалтерию, и получил расчет он и выходное пособие. И не возражал даже. Да только очень боялся жить дальше. Но, как выяснится чуть позже, боялся он совершенно напрасно...
* * *
Петр Михайлович открыл дверь кабинета Бурляя чуть ли не ногой. Бурляй в это время защищал Пещерный город от троллей, и его гномы терпели сокрушительное поражение. Не скрывая досады, он поднял страдающие глаза на комиссара и поинтересовался целью визита.
Можешь меня уволить или убить, Боря, - уперев свой белый взгляд в лицо начальника, вымолвил комиссар, - но я упустил на заводе крысу.
Мы же вроде проводили эту... как её? Денацификацию?
Дератизацию. Проводили, да. Но я не про тех крыс. Я про юриста. - Петр Михайлович сел в кресло. - Помнишь, я говорил о перепрофилировании общаги в отель с сохранением жилого фонда?
Ну. Что-то было, - туманно, явно ничего не припоминая, ответил Бурляй. В его голосе звучало плохо скрытое нетерпение. «Пиздец гномам», думал он про себя.
Юрист слил кому-то информацию. Теперь этот кто-то через СМИ и депутатов раздувает слухи о том, что мы выгоняем рабочих.
Ну и что? Ты к делу, Петро, к делу. Я пока не могу зацепить мысль. Давай убористей.
Похоже, что нас шантажируют. Кто-то профессионально поднимает скандал, чтобы поднять потом бабки. Вот такая проблема.
Ну? Цена вопроса? - Бурляй уже отстукивал ритмы своими ботинками, постанывая от нетерпения.
Пока неизвестно.
Петр Михалыч! Если проблему можно решить деньгами, то это не проблема, это — расходы. Вот когда будет известно, сколько надо денег для решения вопроса, тогда и приходи. Чаю попьем. С плюшками.
Так точно, - отрапортовал комиссар, легко поднялся и вышел вон.
Зря он потревожил Бурляя, поспешил. Зачем он это сделал? Растерялся. Черт возьми. Твой шеф сейчас сделался почти богом. Он уже не хочет вникать в каждую проблему. Он не хочет принимать решения. Для этого у него теперь есть комиссар. Он хочет услышать готовое решение от комиссара и дать или не дать добро. Мы молимся, а господь внемлет молитве и принимает или отвергает её. Всё просто. Колёсики завертелись в башке Аверьянова. Он сразу понял, в чем его просчет. Он упустил из виду внешние факторы, полностью сосредоточившись на внутренних. Он наладил внутренний контроль за предприятием и забыл про контроль внешний. Нужна была не только служба безопасности, но и контрразведка. А у Петра Михайловича не было ровным счетом никакой власти вне завода. Никакой резидентуры, никаких агентов. Сплоховал я, думал он. Но от меня этого и не требовалось, вроде как. Что надо было, то я сделал. А вот общагой занялся зря. Не моя это парафия. Возомнил о себе слишком много. Почувствовал себя богом. А я не бог. Бог — Бурляй. Бог тот, у кого власть не только внутри, но и снаружи.
* * *
Пётр Михалыч даже не представлял себе, какие инструменты нужно задействовать, чтобы выйти на тех людей, которые перешли ему дорогу. Не в милицию же идти, ей-богу. В душе он надеялся на шефа, который имеет связи и знакомства во внешнем мире. Он ожидал, что шеф выслушает его и утешит словами былинными, вроде таких: «Разве это служба? Это службишка!». Позвонит туда-сюда, поговорит Вась-Вась, ногу за ногу, с министром, с генералом или с депутатом, и вопрос решится сам собой. Наверняка у Бурляя и у его пайщиков были подходящие связи. Иначе не видать бы им ни завода, ни даже мастерской захудалой. Чем дальше Пётр Михайлович углублялся в размышления, тем больше злился на обленившегося шефа. Уже и чай у него остыл, и голова начала болеть — раздумья всколыхнули задремавший было отходняк после водки. Аверьянов сидел в своем кабинете и никак не мог придумать, что ему делать. Сам я тоже хорош, думалось дальше. Решил облагодетельствовать весь мир. Да надо было поступать, как все. Вставить новые окна и заменить радиаторы отопления в своей комнате. А снаружи налепить на фасад отвратительную пенопластовую блямбу и покрасить её в малиновый цвет. И пусть весь дом горит огнем. Выбирайтесь своей колеёй. Кто мог знать, что вопросы недвижимости настолько опасны и деликатны, что нельзя доверять даже штатному юристу с безупречной репутацией? «Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе», вспомнил он поговорку.
Однако отступать было уже некуда. Если весь этот процесс пустить на самотек, то общагу отожмут вместе с заводом. И тогда только Бурляй проснется, подсчитает потери и повесит их на комиссара. А на кого же ещё?
* * *
Между тем, события развивались крайне неблагоприятным образом. Уже какой-то неизвестный хам на камеры и микрофоны прессы пообщался с жильцами от имени инвестора. «Пообщался» - это не то слово. Он сделал всё, чтобы настроить людей против себя и соответственно против ремонта. Сказал, что здесь будут жить приличные люди, а не быдло, которое не в состоянии даже за квартиру платить. Что придомовую территорию со сквером приведет в порядок, а то сейчас там одна алкашня с бутылками да бабки с семечками; смотреть противно, как всё загадили. А ещё европейская столица! Пётр Михайлович посмотрел по телевизору репортаж. Тему подали как следует — с придыханием, с истерикой, с долей праведного гнева.
Домой было идти боязно. Жильцы, судя по всему, крайне взвинчены. Уже был устроен блок-пост на входе с усиленным дежурством. Боялись, что ночью нагрянут рейдеры и выкинут всех на улицу. К жителям дома примкнули какие-то сомнительные волонтеры в камуфляже. «Это и есть рейдеры», - спокойно, отстраненно думал Аверьянов, как будто речь шла о развивающемся сюжете кинофильма, - «Чтобы усыпить бдительность, внедряются в виде волонтеров-доброхотов».
А к ночи прибыл спецназ на трех автобусах. Подтянулись общественные активисты, в том числе и тот самый депутатишка, что всегда, как муха, прилетает на запах падали. С тощей шеей и редкими, но длинными волосёнками, убранными в хвостик; с колючими усами и неряшливо одетый, он казался своим в доску, уж точно не вором и не казнокрадом. Ему всегда удавалось выйти сухим из воды и снова и снова пользоваться доверием народных масс. Пётр Михайлович остался на работе и наблюдал за развитием событий по ТВ и через Интернет. Разгоралась война за его дом. За дом, который он хотел привести в порядок. Он хотел подарить своим работягам новый жизненный стандарт. Он он не мог предвидеть, чем обернутся его благие намерения...
Ночь прошла тревожно. Была попытка штурма, успешно отраженная «волонтерами» при содействии жителей дома. Около трех ночи общежитие окружили какие-то гопники и начали бросать в окна подшипники. Они отвлекали на себя внимание. Когда защитники общаги бросились на них с ломами и дубинами, другая группа попыталась проникнуть внутрь через центральный вход. Милиция, как ожидалось, бездействовала. Атаку удалось подавить, но в ходе штурма пострадали журналисты. Кроме того, кто-то под шумок проник в подвал и устроил там пожар. Как и следовало ожидать по сценарию, пожарные не приехали вовремя. И пока жильцы своими силами боролись с огнем, гопники предприняли вторую попытку. На сей раз отражением атаки командовал с балкона тот самый вездесущий депутатишко. А милиция теперь уже не бездействовала. Нет. Она по возможности наносила урон силам защитников. Якобы случайно, не разобравшись в кутерьме, лупила палками и задерживала именно их.
Аверьянов, всемогущий комиссар, смотрел всю ночь захватывающий триллер, сидя в темном своем кабинете, бледный, злой и беспомощный. Таким беспомощным он себя никогда ещё не чувствовал. Одно дело, когда ты не можешь помочь себе самому. Другое дело, когда не можешь помочь людям, которые в тебя поверили. Кто-то неизвестный, всемогущий подменил твою добрую волю своей злой волей. И уже творит своё зло от твоего доброго имени. Тут, казалось бы, самое время вмешаться и открыто противопоставить себя этому чужому злу. Но увы, противопоставить себя уже невозможно. Потому что чужая воля позаботилась и об этом. Она уже подсуетила «добро», противопоставила его «злу», и тебе остается только наблюдать, теряя самообладание и последние волосы на голове.
* * *
К утру, когда страсти на время утихли, осатаневший Пётр Михайлович решил было сделать открытое обращение по телевидению. Но он понимал, что нельзя обращаться в те СМИ, которые освещают события вокруг его общежития. Они наверняка ангажированы той самой неведомой, злой силой. С другой стороны, как узнать, кто не ангажирован? И кто вообще заинтересуется его обращением? Мало ли, сколько всякого безобразия творится в городе. Подумаешь, общагу отжимают. Подумаешь, старикашка какой-то прибежал, честь завода защищать.
Между тем, крысы с ТВ уже сделали попытку обгадить завод. Однако, им эта попытка не очень-то удалась. Сработала налаженная комиссаром система. Опорочить как либо, проникнуть в святая святых завода было невозможно. Никто не посмел слить негативную информацию о предприятии. Все боялись потерять место и вообще просто боялись комиссара. Боялись теперь ещё больше, чем до скандала с общежитием. Теперь-то уж точно работники завода были уверены, что кровавый монстр ни перед чем не остановится. Даже лично обиженные жители злополучного здания, и те обходили стороной вопросы журналистов о проблемах на заводе. Администрация — та просто казалась запуганной до крайней степени. Пётр Михайлович смотрел по телевизору на мелькающие их лица возле проходной, на хороший, глубокий и уверенный страх в их глазах, когда акулы пера и диктофона прыгали на них с провокационными вопросами. Вопросы отскакивали, как горох от стены. Похоже, офисному планктону было начхать на беды простых работяг. И это в данном случае оказалось хорошо. Лишенные сочувствия к беде, свалившейся на пролетариев, запуганные комиссаром управленцы невольно встали непреодолимым препятствием на пути рейдеров при попытке захватить вместе с общежитием и сам завод.
Пётр Михайлович начал что-то соображать. В конце-концов, он не выдержал и приказал собрать во дворе весь коллектив. Сам как был, помятый, всклокоченный и страшный после бессонной ночи, вышел к рабочим и долго говорил — негромко, но твердо и уверенно, сцепив зубы, сверля зловещим взглядом притихшие ряды. Когда всё закончилось, он даже не смог припомнить слов, которые произносил. Но суть его речи сводилась к следующему: он пообещал волчий билет каждому, кто посмеет поставить подпись под любым прошением насчет общежития, хоть слово сказать журналистам или кого хоть раз увидит рядом с депутатишкой или хоть с кем из «чужих». Он посулил стереть в порошок каждого, кто поговорит с журналистом или с общественным активистом по поводу общаги. Он пригрозил «достать» любого жалобщика и паникера; он напомнил, что держит всех в кулаке и видит насквозь. Он был страшен.
Страх распространился мгновенно, словно радиоактивное заражение, среди всех жильцов общежития — даже среди тех, кто после штурма лежал в больнице или сидел в каталажке. Воля и власть комиссара были сильны настолько, что спустя сутки после многочисленных, но бесполезных попыток раскачать ситуацию, рейдеры исчезли. Словно и не было ничего. Замолчали газеты, телеканалы и интернет-издания. Испарился худосочный депутатишко. Всё схлынуло, как кошмарный сон, оставив за собой лишь гадостное послевкусие — запах дыма, выбитые стекла и зубы...
* * *
Пришла весна, а с ней тепло и новые надежды. Пётр Михайлович опять торговал мандаринами на старом месте. Он написал заявление по собственному желанию на следующий же день после окончания атаки. Интуиция не подвела его и в этот раз. Бурляй подписал заявление с лёгкостью неимоверной. Дал щедрую премию. Сердечно, однако без особого сожаления напутствовал уже бывшего комиссара. «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить», - думал про себя Аверьянов, покидая завод.
А вскоре начался ремонт. Выяснилось, что общежитие всё-таки оформили в собственность завода — настолько велика была сила инерции комиссарской воли. А сам Петр Михайлович с величайшим облегчением вернулся к привычному занятию. Бытность свою комиссаром вспоминал он как яркое, но не самое значительное происшествие в своей жизни.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Валерий Голинский: Комиссар. Часть 2. Рассказ.
Вполне реальное окончание чуть-чуть утопичной повести Валерия Голинского. Сказки в этом мире бывают - особенно в нашей части света.
26.04.16 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|