Алексей Ивин: ДУХИ ИНФОРМАЦИИ.
Во всех рассказах Алексея Ивина - во всяком случае тех, что опубликованы у нас (на самом деле их гораздо больше) - присутствуют самые обычные люди, их сосредоточенное одиночество и пусть небольшая, но неожиданность. И в этом тексте с неопределенным концом традиционная, можно сказать, тема решена необычно. Надеюсь, рассказ из этой серии у нас не последний.
Редактор отдела прозы,
Елена Мокрушина
|
ДУХИ ИНФОРМАЦИИ
Из цикла "Феноменальные рассказы"
- Они где звучат, эти голоса-то? – спросил врач, внимательно поглядывая на Лебрунова. На голых зеленых стенах узкого кабинета не было ничего, кроме двух офортов, и сейчас Лебрунов пялился на них, только чтобы не смотреть на Олега Петровича, старого, усталого человека с потухшей папиросой в углу рта и слуховым аппаратом. Из ушной раковины врача вылезал бледно-розовый проводок и исчезал за ухом; было похоже, как когда из хребта длинной вареной рыбы вытаскиваешь позвоночный нерв. Было непобедимое ощущение, что врачу давно на все наплевать, и работает он только потому, что платят. \"Я наверно идиот. Что он ко мне пристал?\" – неприязненно думал Лебрунов.
- Нигде.
- Ну, как нигде? Тебя же голого привезли с площади. – Олег Петрович иронически сощурился, но скорее не от насмешки, а потому что раскуривал потухшую папиросу и дым попал в глаз. – Это ведь не пляж.
- Я ничего не слышу.
- Они извне на тебя действуют, голоса-то? Или изнутри черепной коробки? Ты же одежду на кусты развесил, а сам пошел. Холодно было?
- Я не помню.
- Ну вот, не помнишь… а говоришь: выпишите таблеток и отпустите домой. С женой-то все путем?
- Все путем.
- Они как бы нашептывают? Или приказывают: \"Стой! Разденься!\"?
\"Что они ко мне пристают, эти дураки? Странный какой: сам глухой, а спрашивает, чего я слышу. Ничего не слышу, тихо\".
- Просто у меня потягота, понимаете? – Лебрунов решил соткровенничать. - Каждую мышцу тянет, каждый мускул стягивает. Как, знаете, бывают такие: он идет, а его походя всего изводит; идет, и точно кривляется, паясничает. Вот и у меня похоже, только внешне никак не выражено.
- То есть, была скованность, и ты решил позагорать. В центре города, в пасмурную погоду. Я тебе выпишу циклодол, но этого ведь недостаточно. По мосту идешь, за парапет не тянет? В лифте не боишься?
- Нет. Нет ничего, ни голосов, ни страхов. Небось как нудист разденется, так вы его не трогаете.
- Поезжай в Серебряный Бор, и тебя никто не тронет.
Лебрунов грустил, ему все было дико. Он помнил, что и не собирался раздеваться, ни на нудистском пляже, ни на площади в Лефортове; он шел по улице и д у м а л. Думал обо всем понемногу, как это бывает, когда глубоко уйдешь в себя. Он спокойный, уравновешенный. Он шел и среди других мыслей допустил с ехидством: \"А вот бы я шел голый! Как бы они все отреагировали?..\" И только это подумал, из проулка вынырнули два мента и взяли его под руки. Главное, что его тогда испугало: они отреагировали н а м ы с л ь. Что же получается? – даже подумать нельзя ни о чем таком? Отчего они так настойчиво, уже полгода, допытываются, слышит ли он голоса? Не слышит он ни хрена. Глухо, как в танке, никакого звука в башке. Может, он неправильный сумасшедший? Ведь другие-то слышат и даже хвастают этим.
- Станешь принимать по две таблетки после еды, - сказал Олег Петрович и корявым прокуренным пальцем подвинул ему рецепт на лекарство. – Один-то дойдешь?
- Вы что, не собираетесь меня класть?
- Ты впредь веди себя нормально, не приставай на улицах.
\"Наверно, мой голос для него как бульканье в смесителе, когда воду отключают\", - подумал Лебрунов, удивленный, что так дешево отделался. Врач в эту минуту был похож на старую сломанную игрушку с несколькими повреждениями и вывалившимся механизмом.
- Не заблудишься, спрашиваю?
\"Как он лечит? Он же нас не слышит. Может, со временем внутренние повреждения уже и внешне выражаются? Например, в виде мембраны из уха. Да, но, с другой стороны, у каждого второго в ушах плейер, а вроде так и надо\".
- Нет. Спасибо. А то, знаете, там обстановка больно тяжелая…
- Знаю.
Довольный, что его сочли вполне здоровым, несмотря на происшествие с милиционерами, о котором не смог ясно отчитаться, Лебрунов ощутил себя плутом, который водит людей за нос, а сам просто не хочет работать. Предельно общо о его болезни можно было выразиться так: испытание физических сил от непонятной могучей власти. Разрушительная, испытательная власть исходила не изнутри его собственного телесного состава и не от людей вокруг, а от узкого биосоциального положения. Он однажды, из любознательности, в деревянном пенале гонял спичкой оранжевый желатиновый шарик (это была капсула рыбьего жира) с намерением раздавить его, проткнуть спичкой, зажать в угол; коллоидный шарик ужимался, но не рвался, не позволял себя проткнуть и проворно ускользал от злонамеренной спички; и, в конце концов, Лебрунов, у которого уже и тогда, видно, были минуты вдумчивого дуракаваляния, утомился и разочаровался. И вот сейчас сам он чувствовал себя таким шариком, в котором цельная психосоматическая сущность, а разъяренная судьба пытается его раздавить, загнать в угол или хотя бы отколупнуть от оболочки. И хотя он уверил Олега Петровича, что не испытывает страха, страх был, но тотальный и потому не ощутимый; если человек боится закрытого пространства, то всякий раз, входя в лифт, он испытывает этот страх. Страх же Лебрунова был от общего неугодного и неудобного положения в пенале. И если бы – ему тогда и судьбе сейчас – пришло в хитрость накрыть капсулу и просто расплющить, она бы испытывала то же, что сейчас сам Лебрунов: погибаю!
Мотаясь по врачам, друзьям, женщинам и меняя фирмы, где служил, правовед, юрисконсульт Иннокентий Лебрунов искал безопасное положение между стенкой пенала и спичкой и молился, не придавило бы доской. От него требовали расщепления, а он понимал, что это невозможно из-за ужасных душевных страданий. И вот теперь, отпущенный добрым опекуном Олегом Петровичем под честное слово, Лебрунов мучился совестью как гад, ловчила, тунеядец, грешник, негодяй социума, проходимец, паразит, мерзавец и все-таки ускользая из-под острия нацеленной спички, чтобы избежать страданий. Вполне-то он этого не смог избегнуть и уже дважды попадал в больницу, но врачебная тайна соблюдалась, и на нынешней его работе никто из коллег ни о чем не догадывался. Так что Лебрунов был еще и обманщик, плут: будучи больным, исполнял свои служебные обязанности как здоровый, разъяснял гражданам их правовые проблемы. Долго такое положение не могло длиться, но от инвалидности и социальной помощи Лебрунов убедительно и с большим мастерством, приводя множество неотразимых доводов, отказывался.
Он шел вдоль пруда с утками и лодочной станции, чтобы в безлюдных аллеях парка обдумать ситуацию. Спал он просыпаясь, третьего дня ему удалили коренной зуб, с женой было не \"все путем\" и странные, навязанные мысли вроде: а не пройтись ли голышом? – нет-нет да и посещали его. Да вот хоть сейчас: увидел этих двоих в лодке, и на ум пришло, что тот, который гребет, сейчас вынет весло из уключины и ка-а-ак звезданет тому, который пассажир. Вот такой вот он правовед: допускает противоправные мысли; ясно же, что это ему самому захотелось вырвать весло у гребца и заехать пассажиру по кумполу. А пассажир была женщина, в кокетливой красной шляпке набекрень и этот парень явно перед ней хвалился мускулами, когда греб.
11
Минуло четыре года. Лебрунов, к тому времени уже разведшийся с женой и разменявший квартиру, снова гулял в Измайловском парке. Он направлялся от верхнего пруда, который с островом и лодочной станцией и расположен близко к выходу из парка возле улиц Соколиной горы, вдоль линии электропередач по каменистой тропе к тем прудам, которые располагаются в глубине парка и связаны ручьями. Один из них, в лесу, в сосняке с высокими песчаными берегами, нравился ему особенно, потому что на двух других, в долине речки Серебрянки, было всегда многолюдно, и рыбачили мальчишки. Новую квартиру он выменял неподалеку, и теперь ему было еще ближе к зоне отдыха. С раскладным стулом и книгой за пазухой, он не торопясь стремился к уединенным берегам, чтобы там под вязами установить матерчатый стул, с наслаждением вытянуть длинные ноги и, спиной к дереву, с книгой на коленях, обозреть береговые осыпи и овал сильно обмелевшего пруда; случалось, что даже летали бабочки.
Но на этот раз, едва он присел и полез за сигаретой в карман джинсов, его, словно задавшись целью смутить вожделенный покой, чуть слышно спросили:
- Ты домой-то думаешь возвращаться?
- Зачем? – с недоверчивым испугом вслух спросил он. Он высказался вслух непроизвольно, потому что на пруду не было ни души, а вопрос, поставленный так неожиданно, требовал ответа.
- Как зачем? Тебе перевод.
\" В каком смысле? – чуть снова вслух не спросил Лебрунов, но удалось удержать разговор в общепринятой системе внутреннего диалога. – Денежный, что ли?\"
- Ну да, - вежливо поддакнул внутренний голос, судя по тембру, молодой и нагловатый. – А ты думал: извод? Перевод в смысле перевести всех стариков?
\"Я еще не старик\".
- Но юрист первого класса, без пяти минут советник юстиции.
Лебрунов нахмурился, закурил и раскрыл книгу. Это был роман Стивена Кинга, известного автора триллеров и страшилок, и в тексте как раз шел разговор героини с ее демоном-искусителем, который советовал ей поджечь автозаправочную станцию и слинять. Ее демон был ужасно настойчивый, злобный, издевался над ней почем зря и пугал. Мнительный Лебрунов тотчас опустил книгу - от непроизвольного наложения восприятий, текстового и слухового. Он еще осмотрелся и прислушался. Голос не звучал. Он был не настойчивый и извне, а словно бы внутренне ему присущий; и вместе с тем шел явно не из его собственной черепной коробки. Но ясно же, что и рядом никого не было. Ему даже не пришло в голову сразу связать те, четырехлетней давности, вопросы психиатра, и сегодняшнюю, собственную, с самим собой беседу. Словно бы, захотев уединиться и уединившись, он сильно досадил этому молодому; молодой голос не хотел, чтобы он расслаблялся, наслаждался жизнью и видом подмытых и осыпавшихся корней, свисавших к низкой зеленой воде, а торопил обратно домой. \"Откуда мне могут прислать деньги? – слабо заинтересовался Лебрунов. – Ренты у меня нет, в газету я давно никаких заметок не посылал. Может, сестра подбросила деньжат?\"
Голос молчал.
Лебрунов вспомнил сестру. Он приезжал к ней в гости раз пять за последние несколько лет, и всякий раз она словно бы прислушивалась к чему-то; во всяком случае, она так держала голову, точно улавливала слабый импульс, неизвестно откуда идущий. И уловив, поступала зачастую порывисто, как бы по команде, импульсивно. Впрочем, и характер у нее был импульсивный, и поступки подчас загадочные. Казалось подчас, что, любезная и приветливая с братом, она внимает одновременно и неким подсказкам свыше. Вместе с тем человек она была в высшей степени нормальный и никогда за помощью к психотерапевту не обращалась. \"Может, прислушивается потому, что живет одна с сыном? Но у них вроде гармоничные отношения\", – подумал рассеянно Лебрунов, уже ощущая сквозь листву вяза опаленное зноем движение воздуха сверху, и вновь открыл книгу. Было очень мирно вокруг, и хотелось уйти в процесс, забыться окончательно, раствориться в мареве. Плохо только, что от пруда пованивало.
- Сорок тысяч новыми. Без н.д.с. Ты просто забыл, - сказал голос.
\"Что я забыл?\" – всполошился Лебрунов.
- Про ренту забыл. У тебя же накопления идут. Ты будешь приятно удивлен.
Ехидства и подтрунивания в голосе напрочь не слышалось; он просто информировал этого лопуха, который расселся отдохнуть, что к нему откуда-то привалили дивиденды. Это всего лишь предложение к игре, интрига, та же, какая таится в рулеточном колесе, по которому катится шарик. Лебрунов установил ухо в позу слушания, но ниоткуда ничего не услышал, никаких добавочных сведений и разъяснений не последовало. \"Что за черт? Может, у меня провалы с памятью, и я где-то положил деньги под проценты?\"
Голос молчал.
\"Какое в Москве засорение окружающей среды\", - трезво подумал Лебрунов, подразумевая чуждые информационные вторжения, и ему удалось вчитаться в книгу надолго, на полчаса.
Однако по возвращении домой он все же вспомнил про информацию свыше и заглянул в почтовый ящик с надеждой и предвкушением. Там лежали счета – за газ, за электричество, за квартиру, - и никакого денежного перевода ни от сестры, ни из банка.
- Ну что, удивился? Приятно удивился? Ну во-от, это мы так шутим, - бесстрастно и бессовестно сказал внутренний голос.
\"Плоские шутки\", - разозлился Лебрунов.
- Ты теперь послушник, у тебя послушание. – Эти слова неотвязного голоса застигли его уже на ступеньках, у дверей своей квартиры. – Другие старые пердуны каются, замаливают грехи и постригаются в монахи, а ты не такой. К тебе завтра сестра в гости приедет.
\"Что им все-таки от меня нужно? – смутился правовед. – Я же не могу уйти в монастырь, у меня работа\".
- Тебя завтра рассчитают и уволят, - сказал голос.
Входя в квартиру, Лебрунов уже держал голову чуть на бочок, ловя сигналы правым ухом, которое вроде находилось ближе к источнику звука. При этом вид у него был – со стороны, от наблюдателя, - оторопелый и нелепый, как у слепых с ненадежной палкой или у старухи на обледенелом крыльце; он то ли взывал о помощи, то ли был в связке с информатором, допытываясь, перебирая в уме, кому же он все-таки принадлежит, этот голос. Один из его двоюродных братьев, когда выходил из запоя и \"видел чертиков\", тоже имел – со стороны, от наблюдателя и врача, - такой же воспринимающий, чутко настороженный вид: черти могли появиться на столе, а могли – и на голбце или на телевизоре (двоюродник жил в провинциальном городке, в избе с печным отоплением). Лебрунов не связал свой внешний вид и его, а также симптоматику своей сестры; более того: он успокоился и решил, что отныне его берегут, сопровождают и правильно ориентируют, - те, кто в этом заинтересован.
Следующий день наступил и прошел, но его не уволили, и сестра не приехала.
- Она тебе не подходит, - научно-методическим тоном заявил голос к вечеру, ничуть не отреагировав на упреки Лебрунова во \"вранье\" и \"дезинформации\". – Она по гороскопу Овен, а тебе нужна Дева.
\"Кто? О ком вы говорите, черт возьми!?\"
- Баба из адвокатуры, на которую ты глаз положил, - проявил свою осведомленность неутомимый голос.
Лебрунов проанализировал свое отношение к той женщине из коллегии адвокатов и пришел к выводу, что оно скорее равнодушное, чем заинтересованное; глаз он на нее не клал, но как холостяк был бы не прочь переспать, если бы это не было связано с утомительными заискиваниями, комплиментами и расходами. Но с другой стороны – почему бы нет? Она вроде тоже разведена. \"Может, они меня нацеливают, дают вариант судьбы?\"
- Да затопчет она тебя, разорит и обдерет, как липку. Хищница.
Тем не менее восприимчивый правовед прислушался к совету бесплотных сил (он проживал в с о в е т с к о й стране) и на следующий день пристал к этой женщине, которая была шестью годами его моложе, с ознакомительной целью, пристал прямо у нее в кабинете, стремясь завести служебный роман. Женщина хмыкнула, сказала, что у нее много работы, и не отрывалась от бумаг в те полчаса, что Лебрунов к ней клеился; она даже не засмеялась ни разу его шуткам и проявила холодность, прямо противоположную тем перспективам, которые сулило воображение благодаря подсказкам голоса. Голос был молодой, спокойного тембра и принадлежал, вероятно, какому-либо \"новому русскому\". Потому что, по твердому убеждению Лебрунова, ангел бы пел или произносил пристойные серафические гимны, которые требовали бы символического истолкования. Демон же вроде Мефистофеля действовал бы как гангстер. Этот же всегда давал адресную наводку, планировал завтрашние или толковал уже бывшие события, а результата никак не комментировал. Словно безобъектный поводырь, он лишь присутствовал, а когда очередной объектный контакт, очередная задумка завести любовницу или получить перевод лопалась, как мыльный пузырь, голос уходил от ответственности, никак не отзываясь об этом.
Через месяц, когда стало ясно, что не подтвердилась ни одна информация голоса и не реализован ни один его посыл, зато собственная жизнь превратилась в бестолковое шараханье из стороны в сторону и были совершены порой самые нелепые, самые непродуманные поступки, раздраженный правовед отправился к Олегу Петровичу на прием – в ту же клинику, где не был последние четыре года. Возможно, голоса просто исчезнут, если попринимать лекарств. Возможно, это некие обертоны, призвуки, дрожания мыслей, вибрации нейронов, конвульсии рецепторов; и если попринимать нейролептиков, все пройдет. Потому что когда правоведу Лебрунову случалось стоять посередь сельского поля, над которым летал и беспокоился канюк, или у товарища на даче рыть колодец, как он ни навострял слух, ниоткуда ничего в мозг не поступало. Канюк волновался так, словно его гнездо в любой момент могло оказаться под пятой Лебрунова и птенцы раздавлены, глина на лопате была увесистая, с подтеками глубинной воды, весь состав колодезной ямы – реальным, вещным, плотным, а глина – так местами просто мерзлой; ниоткуда в нормальном бытии не проистекало никаких голосов, все можно было пощупать, увидеть, четко услышать. Так что самое время обратиться за разъяснениями к специалисту по этим проблемам.
- А Олег Петрович Вахромеев еще работает? Можно записаться к нему на прием? – спросил он, просунувшись в регистрационное окошко. В вестибюле клиники, в очереди за ним уже пристроилась бедно одетая женщина в красном пальто с черным, почти боярским по широте и высоте воротником, какие носили в деревнях лет тридцать назад, и ее сын-дебил с не закрывающимся от обилия зубов, обезьяним ртом. Еще в вестибюле настойчиво изучал врачебные плакаты какой-то сильно опустившийся субъект. Лебрунов в этой компании сразу почувствовал себя нищим, больным, невзрачным для лицезрения, как мокрица на листе.
- Ой, вы знаете, он уже два года как умер. Давайте, я вас к Зайцевой запишу. У вас карточка здесь есть?
Приятная блондинка за регистрационным столиком в окружении каталожных ящиков и пухлых скоросшивателей была отменно вежлива и внимательна.
- Нет. Нет у меня карточки. Я просто спросил… - быстро, живо и огорченно возразил Лебрунов, сразу отказавшись от первого намерения, и поспешно отошел от окошка. Эта новость оказалась совсем неожиданной для него и многое меняла в его планах. Другой врач, пожалуй, начнет поднимать историю болезни, задавать лишние вопросы. Олег Петрович, помнится, принимал его таким, каков он есть, рассеянно выслушивал и, судя по всему, считал, что он, Лебрунов, способен на самые несусветные глупости, но не опасен: все его проблемы – в отношениях с женой, в эректильной дисфункции. Он спрашивал об этом прямо, но этот вопрос был из той же серии, что и про голоса, потому что импотенции у Лебрунова не было, а даже, пожалуй, наоборот. И теперь, немного в рассеянности выходя на улицу, правовед и юрист Иннокентий Лебрунов вспомнил, как он отвечал: н и ч е г о н е с л ы ш у, н е п о н и м а ю, - глухому психиатру, как бы намекая, что тот склеротик, а тот толковал о половых расстройствах и голосах, называя в свою очередь его свойства, его предположенные качества. Обмен опытом. Но в ту пору у Лебрунова не было ни слуховых галлюцинаций, ни половых расстройств, психиатр же был уже глух, а теперь и вовсе помер. Из его спины, где крепилось круглое звукозаписывающее устройство, связанное розовым проводом с ухом, вся эта конструкция совсем выпала, и он теперь не мог произносить даже слово \"мама\", как порченая кукла. И чего в таком случае они друг от друга добивались, чего доискивались почти полгода?
Иннокентий Лебрунов шел по улице и думал, думал обо всем понемногу, как бывает, когда глубоко уйдешь в себя.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Алексей Ивин: ДУХИ ИНФОРМАЦИИ. Рассказ.
Текст с неопределенным концом и скромными неожиданностями.
20.01.17 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|