Александр Балтин: Трио рассказов.
Три рассказа. Первый: о "пятачке пространства", микромире, где существует писатель, "продолжающий созидать свой личный миф, тщетно силящийся добраться до корневой основы бытия". Второй: выход из микромира в ближний микромир сына, родной, тёплый, летний, на которым "всё те же паруса облаков". Третий: взгляд на враждебный, но не чужой макромир своей страны, которую не разлюбить:"приезжайте: это единственный шанс узнать, что такое Византия изнутри, единственный путь понять, как не следует организовывать жизнь, и чему не надо верить – никогда, ни за что".
Редактор отдела поэзии,
Борис Суслович
|
Трио рассказов
ПЯТАЧОК ПРОСТРАНСТВА
Машины в ряд стоят у котельной – берёзовая роща, изображённая на ней прозрачна, легка, поздняя весна, плоско положенная на некогда белую стену.
Корпуса нескольких машин посверкивают под солнцем: оно сегодня играет в прятки с дождём: начинает моросить из ясного неба, потом, словно из страны под названьем «ниоткуда» наплывают тяжёлые туши туч, и серыми полосами дождь длинноного идёт по асфальту, двору, тополям, котельной, машинам.
Ранняя осень вообще игрива, а от поздней весны, что изображена, как на холсте, на стене нас отделяет жизнь – целое лето, удалившееся в очередную ретроспекцию; лето, лившееся золотой жарой и колыхавшееся тоннами изумрудной зелени.
Тополя во дворе прорежены полосами: слетают листья, давая пёстрые орнаменты на траве и асфальте, и если нет дождя и ветер гонит их, лёгкое шуршание кажется детским лепетом, или стоном старика, пойманного в банальную ловушку возраста: едина для всех, и никуда от неё не деться…
Помнишь, как тесно даны ограды на старых наших провинциальных кладбищах? Как ржавые местами, облупившиеся решётки наползают друг на друга, и имена – типа: Акулина Павлиновна – уводят в дебри истории, вышедший из каких поток, проходит через любого из нас ежечасно… И тут же – современные захоронения: точно пласты людей определяют имя всеобщности, чья суть сложна, как квантовая механика для филолога.
Курил на лестничной площадке, где кафельная плитка уложена шашечками: цвета – алый и белый, будто вновь длится Столетняя война, и Алая и Белая розы снова в силе, возвращены в реальность, играют в ней немалую роль, оставляя символы и знаки.
Курил, глядел на поблёскивающие корпуса машин, на незатейливо расписанную котельную, на прореженные сентябрём тополя.
Сгустки смысла возможны в любой минуте, да что там минуте – в кратчайшем миге, чтобы потом заскорузлые оттенки времени давали варианты фантазий, обеспечивая душе полёт.
Жизнь, проходящая на пятачке пространства, имеет преимущества: сжимая сознанье, извлекает из него максимум возможного: в плане творческого посыла, или разработанной жилы интуиции.
Пятнадцать минут ходьбы – и откроется лесопарк: тысячу раз исхоженный, родной, всегда новый; пруды в нём, вытянутые водной цепью, мерцают изумрудным золотом, погружаются в осеннюю черноту, отливают стальной синевою, а улитки, прикрепившиеся к цементным бортам, мнятся мудрецами, ушедшими в раковину собственных размышлений…
Чайка, вскрикнув, падает резко, вертикально, и, схватив крохотную рыбёшку, взмывает в летнюю высоту.
Рыбаки терпеливы – часами стоят, ради ничтожного улова: процесс куда важнее результата; а слои подводных зарослей напоминают альтернативный лес, данный в миниатюре – и качается он, плавно перетекает из одной рощицы в другую, и выглянувшая из дебрей рыба кажется напуганной…
Тропки лесопарка иногда уводят в густоту, но чаще упираются в заасфальтированные аллеи, и выход в город банален, как судьба большинства из жителей громоздких домов, тянущихся вдоль улиц, их поворотов, их жизни.
Пятнадцать минут в другую сторону – и ты на ВДНХ: о! выставка роскошней Монако; и помпезность бывших советских павильонов подчёркивает роскошь любой прогулки…
Пятачок пространства знаком – но как расширяется он (в сознанье, конечно, только в сознанье), когда проходишь лабиринтами дворов: не страшными совершенно лабиринтами, где точно не встретишь Минотавра, и ничего тебе не грозит; и, точно оживают розы герметической алхимии, в малом откроется многое: ребёнок, пристально наблюдающий за кошкой, воплощает грядущее, а в ликованье малыша, в первый раз съехавшего с горки-тоннеля, слышен тон любой победы, ибо все победы похожи: не важно – получил ли ты литературную премию, или выучил итальянский язык: все они прошиты ликованьем, как проигрыш – трауром.
…пространство стягивается до лестничной клетки, куда выходишь курить, до взгляда в окно, до клумбы, напоминающей очертаньями огромную, оцепеневшую ящерицу, что даже не смотрит на котельную, чью стену украшает берёзовая роща – ибо ящерицы не интересуются таковыми.
Но интересуешься ты, продолжающий созидать свой личный миф, тщетно силящийся добраться до корневой основы бытия.
Что ж – может попытка важнее? И, как у рыбаков в лесопарке, процесс куда занятнее результата…
В ИЮЛЕ, НА ДАЧЕ
-Гляди-ка, малыш, она смотрит на нас.
-Кто этя, тата?
-Ящерка, сынок. Смотри, какая красивая – спинка отливает зелёным блеском, а снизу чуть синенькая. Да?
-Дя, - малыш выдувает радужный пузырёк звука.
Дачный дом поставлен на сваях – не больших, железных, слегка приподнимающих его над пространством, и ящерки – довольно частые гостьи на участке.
Эта, сидящая сейчас в невысокой траве возле одной из свай, кажется, смотрит на отца и сына: чёрный глазок наливается любопытством, и…
Но так фантазирует отец.
Малыш тянет ручонку к такой занятной, забавной.
-А оня зверушкя, тата?
Тата – так прочно окрестил отца, никак не хочет переходить на «папу»; отцу нравится, впрочем, тата – милее, нежнее что ли…
-Не совсем, сынок. Но – в общем, зверушка, да.
Сынок тянет к ней лапку, шевелит пальчиками.
Мгновенный зигзаг – и на месте, где была ящерка – остаётся только трава.
-Ой, тата, убезала…
-Ничего, малыш, их тут много, увидишь и других. Они разноцветные, красивые.
-Они где зивут?
-Под землёю, в тоннелях, роют ходы, строят норки… Пойдём чай с пряниками попьём?
-Подём…
Они поднимаются, идут в летнюю кухню, огибая грядки, мимо кустов роз.
Отец ставит чайник, достаёт из шкафчика, обтянутого коричневым пластиком, пряники, печенье.
-Вон то, тата, - показывает малыш.
Отец, улыбаясь, достаёт ещё одну упаковку, вскрывает её, разливает чай.
Лепная роскошь небес громоздится над ними всепенными ярусами облаков.
Опушка лесная – а лес густ, тянущийся на много верст, уходит к знаменитому монастырю, расступается небольшими озёрами, даёт грибные трофеи – столь великие, что и не унесть – встроена в часть лепной сини, вписана в неё золотисто-зелёными июльскими тонами, и ярусы листвы перекликаются с ярусами облаков.
-Помнишь, как грибы собирали?
-Дя. А мы подём исо?
-Обязательно. Тебе какие больше понравились?
-Лиички.
-Лисички?
-Да, - малыш жуёт обсыпанный пудрою пряник. – Они такие зёльтенькие…
-Жёлтенькие, - смеётся отец, прихлёбывая чай из зелёной эмалированной кружки.
-Зжёльтеньи… - И малыш тоже улыбается.
-Но самые важные грибы, - говорит отец, - белые, боровики. Они управляют другими.
-А кяк?
-О, они устроены по особенному, нечто царственное есть в них, а другие грибы – эльфы, сказочные подданные…
-Скязки, дя, тата?
-Да, малыш, - говорит отец, зная, что он сейчас попросит.
-Мультики, тата? – малыш отодвигает свою чашечку: пластмассовую пока.
-Ну, пойдём, пойдём…
Они идут в дачный дом, отец включает малышку телевизор, перещёлкивает нужный канал, и сынок устраивается на диване, глядя на экран заворожённо, а отец садится с книгою у окна, из которого виден частью соседний участок, и над ним – всё те же паруса облаков.
У НАС, В ВИЗАНТИИ
В нашей Византии приняты разливы двусмысленностей; а коварство, перепутанное с хитроумием, столь естественно, как причуды басилевса.
У нас, в Византии многообразно движение всего: войн, товаров, потребления, текстов, машин, чьи пёстрые потоки переливаются по вечереющим городам, точно ищут себе убежища, как люди, впаянные в эти потоки, просто возвращаются домой.
Или едут по делам.
О, в Византии много дел! И государственная церковь, всегда обеспокоенная обрядом, его сохранностью, его темнотой, ибо за этой портьерой уютно скрывать сребролюбие и властолюбье, знает это, как никто – ведь симфония, которую она исполняет совместно с государством, одна.
Симфония эта отправляет людей на очередную войну, а если они вернуться оттуда калеками – ничего, это же ради Византии: и она, щедрая, вполне позволяет просить им подаяние в переходах подземных, или в метро.
У нас тысячи лестниц – но если раньше они, сияя мрамором, обещали вам небесных павлинов и благородных львов, то теперь, в основном, тащат вниз, грохоча старым железом.
Когда-то внутри Византии вы могли спрятаться от неё же на дачном участке, раствориться в милой огородной возне, болтовне и пьянстве с соседями, в грибной охоте в соседнем леске, то теперь большинство сограждан обеспокоено другим: деньги.
О! это имя!
Роскошь банков – этих слонов пространства! Помпезное их внутреннее убранство, якобы благородная тишина!
Стеклянные офисы, где кропотливо – куда там Мойрам! – ткётся реальность, мерцают мониторы, суммы текут с одного счёта на другой, и движение клубится воронками, захлёстывает потоками, заливает всё расплавленным свинцом.
Когда-то монахи говорили о душе – теперь церковники знают всё о счетах, и ничего об этой тонкой, неуловимой субстанции, хотя говорят то же, что и монахи прежних времён, только суть выхолощена из их слов.
Философы сойдутся за рюмкой чая.
-Ты знаешь, всё же в государственности есть нечто величественное.
-Полагаешь?
-А как же иначе?
Более крепких мыслей не произвесть нашим нынешним философам – ибо государственный зверь смотрит на всех со свирепой ласковостью, а язык его, если высовывается – рубчат: лизнёт таким, и останешься калекой на всю жизнь, как солдаты в переходах подземных.
А мыслей вообще много: брызжут с экранов, льются с мониторов, лезут в ваш мозг со страниц бессчётных глянцевых изданий: да всё пустые, кривобокие, этакий парад уродцев.
В нашей Византии религия – успех, а успех – это деньги, и формальная религия входит составной частью в гигантский архипелаг успеха, ничуть не портя его.
В общем, приезжайте – если, конечно, Византия примет вас, ибо она разборчива и капризна: ещё бы – ведь имперское мышление лишает кого бы то ни было настоящего, подлинного.
Но… приезжайте: это единственный шанс узнать, что такое Византия изнутри, единственный путь понять, как не следует организовывать жизнь, и чему не надо верить – никогда, ни за что.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Александр Балтин: Трио рассказов. Прозаические миниатюры.
Трио рассказов, дополняющих, освещающих друг друга, таких разных, таких близких. Помогающих "узнать, что такое Византия изнутри... понять, как не следует организовывать жизнь, и чему не надо верить".
03.05.17 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|