Виктор Пеньковский: Уля. Очень странное чувство (окончание).
Конец большой повести Виктора Пеньковского. Как и следовало ожидать, достаточно страшный.
На мой взгляд, главное (и лучшее) в этом тексте - не надуманность ситуации, не странное поведение персонажей, не затянутые описания внутренних состояний героини - а точно переданное ощущение двух параллельных, но очень близких вселенных - мира и войны. Причем эта вторая, военная анти-вселенная, возникшая когда-то в далеком Афганистане, приблизилась уже почти вплотную...
Редактор отдела прозы,
Елена Мокрушина
|
Уля. Очень странное чувство (окончание)
Глава 14
Утро оранжево. В окно петухом рвалось солнце, ослепляло.
Ульяна сидела на кухне у окна, подставив лучам лицо.
- Доброе утречко! - приветствовал Аркадий-Владимир, проходя мимо, в ванную. Ульяна слышала, как он стучал приборами, чистил зубы. Лилась вода, потом бесшумное вытирание полотенцем и - щелчок замочком. Вышел, направился в свою комнату.
Спустя минуту пришел на запах кофе.
- Как спалось? - спросила девушка, наливая в чашку кипяток. Ее голос предательски дрожал. Она ждала вопрос о пропаже пистолета.
- Неплохо, - ответил он, не подавая, на этот счет никакого вида. В горле его сорвалось, и он прокашлялся. Принятую чашку кофе пил громко, щелкая языком.
«Не приятно, и не прилично», - думала она.
" Если бы он был мне муж, я обязательно сказала бы ему об этом".
- Вы сегодня куда-нибудь идете? - задала она вопрос.
Владимир поменял руку, поднимающую кофе. Нахмурился в чашку.
- Только вчера мы были с тобой на «ты», кажется…
Помолчал, давая ей время осознать ошибку.
- Нет. – Ответил он конкретно поставленный на вопрос. - А что?
- Ничего. – Ответила она. И этот чертов голос в одном слове так же подрагивал.
Парень перевел глаза с девушки за окно. Он не слышал звон осени.
А кофейная церемония заканчивалась.
Молчание, если долго длится, то обязательно наполняется каким-то смыслом.
"Где пистолет? Откуда я знаю? Нужно все ложить на место», - собиралась Ульяна с мыслями.
- Мне некуда идти, Уля, да и незачем. – С вздохом произнес он.
- Сегодня во второй половине дня явится Руслан, так называемый. – «Аркадий – Владимир» подбросил чашкой остатки напитка в свое горло. - Его настоящее-то имя, не знаешь?
Ульяна смотрела на него во все глаза. Она держала свою чашку не ровно, полную напитком, едва не проливая его на пол.
- Тебе плохо? – Спросил он.
- Совсем нет. – Она развернулась слишком резко, чтобы поставить чашку на разделочный стол, и потому проделала нечаянный небольшой разлитой веер на его поверхности.
Владимир поднялся и подошел сзади. Он хотел коснуться ее. Она чувствовала это.
Она ощутила близко тепло его рук. Очень вблизи…
И тогда она, развернулась, вдохнув воздух его рта и отдалившись, как могла, выставила ладошку перед собой, ограничивая все дальнейшие действия. Он должен был понять…
- Не надо, – подтвердила она.
Он улыбнулся, не стал спорить, отошел, сел обратно.
- Ну, что ж будем ставить точку? – сказал он.
- Какую точку? – Ульяна поднесла печенье ко рту.
- А потом двигаться дальше…
Часть песочного печенья выскользнуло на пол, часть застряла на губах.
- … Уедем навсегда. – Окончил охранник.
- О чем речь, о чем речь, я не пойму, - она бестолково трясла головой, поднимая плечи.
Наклонилась к упавшей на пол печенюхе, чувствуя, что мало соображает, что делает.
В висках стучало. В груди кипело.
Владимир поднялся, вышел.
Ульяна забросила уроненную кроху печенья в мусор. Аппетит? Что такое аппетит? Вылила кофе в раковину.
Владимир вернулся характерно тяжелыми, шаркающими шагами. Он держал винтовку. В лице – настроение.
- ВГД. Вот из него - точка! – Разъяснил он.
Поставил винтовку, оперев ее о стену и бодро сел на место. Скрестил руки на столе, не отрывал глаз от изумленного вида на девушке. А сам улыбался.
- Ты стрелять будешь? – Спросила она.
Он не снял улыбку. Говорил ей прямо в лицо:
- Кто влез в чужое, тому не жизнь - одно расстройство. Особенно если со мной связался. Таких на фронте знаешь как буйрепят. Один поплавок и остается, а человека, как веревки к нему не вяжи – нет. Как не было, так и нет.
По ту ли сторону, по эту, гады ведь везде одинаковы, и творят они одно и то же, типичные, так сказать, дела - вмешательства в судьбы незнакомых им людей. А чем это обусловлено? Это требуется познать. По мне - меньше гадов, меньше разобранных судеб, вот так-то. Оружие, думаешь, для чего создано изначально? Для таких личностей и создано.
- Ты... – лицо Ульяны перекосилось.
"Надо быть хитрой, хитрой... Но как уметь... хитрой?"
В руках ею ощутился какой-то прилив сил, покалывание, и этой силой мгновенно она чувствовала - могла бы молнией сверкнуть, и этого ненормального вояку…
«Пистолет - надежда".
Присела напротив. Под столом ноги тряслись, заламывала пальцы. Язык онемел, чтобы вести беседу о чем - нибудь…
- Я решил. - Произнес охранник, строго взглянув на нее.
"Момент... Будет золотой момент, который я не упущу, – думала она, - ради него, ради этого момента и нужно оставаться еще хоть чуточку хитрой, хитрой…"
- По-другому, Ульяна, не получится. - Говорил он.
Она глядела, слышала, видела и пыталась уловить хоть горсточку целесообразности в его речи.
«Где-то же должен быть разумный хвостик? Геройские штучки. Может быть, он шутит? И разве так шутят? Прийти в чужой дом, рассказать байки, и обустроиться за счет этого. Жить со мной в одной квартире и…
Но посягать на жизнь чужого человека! Чужой семьи, так счастливо любящей друг друга, так страстно… Какое ты право имеешь?"
- Я зашел сегодня ночью в твою комнату, Уля, и долго сидел рядом с тобой. Я думал, как же ты могла быть с этим … чужим человеком. Уля, как?
В его причитающих словах, плачущих глазах ожидание ее «раскаяния»?
«Ничтожество…»
Девушка увидела, как, отодвинувшись к винтовке, он взял ее в руки. Щелкнул затвором.
- Безотказная вещь, отличная. - Сказал он, причмокнув губами нарочито нагло, - а ты, как в кино, заложницей согласишься быть?
Ульяна переводила взгляд с него на винтовку и обратно. В груди теснилось.
- Не бойся, - Сказал он, чуть развязней, - я сам без тебя все сделаю. Р-раз и готово, - закончил с настораживающим понижением тона.
- Ты и в меня стрелял, правда? Пуля на балконе ведь отсюда? - спросила она, кивнув на дуло винтовки.
- Пуля? – Решил посмеяться он. - Какая пуля?
Ульяна почувствовала неразъясненную обиду, чистое уничижение, и следствием - непреодолимое желание подняться, соскочить – дать пощечину или что-то такое, расцарапать... убить!
Отстегнутый карабин от винтовки хлястиком упал на пол, звонко звякнув.
В Ульяне сказало четко внутрь себя: " Я скоро буду мертва".
- Да, выстрел был мой. - Признал «Аркадий – Владимир», - мне же нужно было доказать тебе кое-что.
- Что?
- Что фарс позади, Уля, что я нужен, минимум, как охранник тебе. Только не того от тех, а других от этого. Чтобы вынуть тебя, Ульяна, из этого дерьма, из этого ложного угла уюта деревянной уверенности. Чтобы доказать тебе, что ты сейчас не есть ты. И ты должна понять это. Хотя бы понять для начала.
" Боже, - думалось Ульяне, - он сумасшедший! Он сверхсумасшедший!"
- Из соседского балкона. – Продолжил он. - Стрелял, да. И, заметь, только после этого ты стала уживчивее. И отношение ко мне у тебя вдруг эдак изменилось, не так ли?
«Владимир – Аркадий» на этом месте занялся посмеиваться куда-то сам в себя.
«Беспричинно».
- Втерся в доверие, значит? – Произнесла Ульяна подломанным голосом.
В ответ - он и с ней поделился усмешкой.
- Ладно. У нас останется мало времени, чтобы уйти благополучно. Я прошу, - сказал он и зачем-то протянул руку, только ради того, чтобы мелко постучать пальцами по столу, - нужно собрать сумку с необходимыми, дорогими тебе вещами. Остальное, не заботься, - у нас все есть в нашем доме.
«Это серьезно»?
Очень странное чувство пробудилось в Ульяне, и сказало: "Вот ничтожество ты!"
Рука сумасшедшего воина держалась за винтовку.
Ульяна, пока имелась секунда, ответила ОСЧ: «Какая же я ничтожество? Я?»
«Ты боишься?» - Блеснуло ОСЧ и замолкло.
Тогда она сама додумала: «Будто он думает: я боюсь, и можно продолжать в том же стиле то, что ему будет угодно?»
Ульяна поднялась для того, чтобы пройти к пистолету. Она точно не представляла, как что случиться, но надо было же с чего-то начинать. Или заканчивать?
Он задержал ее у двери.
- Ты должен уйти. – Сказала она, останавливаясь. - Мы не договаривались ни о каком таком… Никакой стрельбы не будет!
- Сядь! – Приказал он.
Она помедлила, не веря ушам, но он повторил тем же требованием прямо ей в ухо. Пошатнувшись, но опираясь лишь на прежнюю идею «быть хитрой, хитрой», она заставила себя вернуться на место.
- И что? – спросила, присаживаясь, занимаясь густо краской до самых кончиков ушей.
"Ничтожество ты!" – Плюнуло в ней.
Владимир шумно выдохнул, надувая щеки.
- Так-с, так-с, так-с... Извини, мне надоело. Я не вижу смысла крутить-вертеть. Я наблюдаю за тобой не один день и вижу - ты исчезаешь, ежеминутно расстаешься со мной, с собой. Прости!
Он замолчал, задумался. Она ждала. Хоть и думалось как-то послеспазменно, расслаблено:
«Чего это он там раздумывает?»
И вот охранник поднялся, отставив, чуть не бросив, винтовку, подскочил к ней, сполз вниз к ее ногам, оказавшись на двух коленах.
Она успела только раскрыть рот, всплеснуть руками, едва не захлебываясь корнем собственного языка, резким вздохом.
- Прости! - Говорил он у ног ошарашенной Ульяны, с навалившимся на нее неведомым ей чувством.
- Хоть кто-то из нас, нашей семьи, должен понимать, что происходит, видеть последовательность не сложившейся жизни. И, Ульяна, это я, я, понимаешь ли?
Она была более чем потрясена, а он с мольбой глядел на нее, отбиравшую от него свои руки. Тщательно поймав хоть что-то, хоть край пальцев, он, больно до косточек, сминал их.
Она, не понимала, зачем это происходит и чем закончится.
" Ничего-ничего, все обойдётся. Все к лучшему... – Кажется, это он говорил, целуя ее руки. Она кожей чувствовала острые его зубы.
- Ты заметила, Уля, Уличка. У тебя и цвет лица поменялся. Всего два-три раза хватило выдержать, ты не приняла порошок… В чем же ты еще сомневаешься?– Говорил он, скача от одной мысли к другой. - Невозможно разобрать… Но надо бежать, бежать, чтобы жить дальше по-другому, нормально. Я хочу доказать, показать, заставить о себе знать… Как этот подлый мирный, тихий город напичкан преступниками, которых следует останавливать, уничтожать.
- Господи! – воскликнула она, отбирая руки окончательно, поднимая их как можно выше. - Да ты откуда взял это?... У меня ДТП, травма! Я лишь немного больна, а ты придумал… и…
- Уля, - не слушал он, отлавливая ее руки, - этот Руслан лгал тебе, жестоко лгал и до сих пор … всем… Ты знаешь, где могила твоего отца? Говорил твой Руся, где ждет тебя твоя мама? Ты задавала ему этот вопрос?
Ульяна вспомнила фотографии с родственниками. Она готова была подтвердить, что да - было. Вот только родственники как бы не те…
- Подумай! Очнись! Я дам тебе ее номер телефона. Хочешь? Услышишь ее.
- Кого?
- Маму.
- Нет, я ничего не хочу, извините… – Она переместилась на стуле, попыталась вырваться еще раз. Ей было невыразимо противно. Ей хотелось сделать другое…
Она посмотрела в него, как можно глубже, обращаясь хоть к искорке…
«Ты знаешь, я ведь согласна убить тебя. Уже».
- Ладно.- Сказал он, меняя вдруг настроение и поднимаясь.
Ульяна, побелев, но пылая внутри, доведенная до неизвестного предела, изо всех сил, насколько способна была - изучала безумное поведение «Аркадия – Владимира».
«Так что же? К чему готовиться?»
- Может быть, ты что-то хочешь от меня? – спросил он.
- Что? – Отозвалась она невольно.
- Меня? – Он ответил.
«Насильник... чистой воды - насильник».
- Наверное, - продолжил он, - мне не нужно было посвящать тебя в грязные дела. Жалею, да... Ты можешь не так думать обо мне, как хотелось бы. А чтобы правильно... - нужно время.
Ульяна молчала, смиренно сложив руки, глядела на невменяемого, с которым муж один на один ее оставил.
- Мне не верилось, Уля… - переводя дух, продолжал двуимянный, - что ты так прогоришь. Ведь мы с тобою сволочей этих жестко имели на фронте! Война ведь не закончилась, Уля. Даже если об окончании ее объявят в новостях. Может быть, Уля, никогда не закончится. Мы ее будем продолжать.
Он замолк, покачал головой.
- Ты вспомнишь, обязательно вспомнишь… - Вдруг стал он твердить сам себе под нос, опустив голову. А вынырнув будто, сообщил:
- Мне жаль тебя,девочка. Ведь будет стыдно, ох, как стыдно, Уля, за ребят, мирных убиенных. Ты сама скажешь: «Что же я делала, Вовка? Чем все время была занята?»
Он сделал паузу. Обесцветившимися зрачками бродил по ее лицу.
- Руся обманывал тебя, а теперь нас ...
Голос охранника притушился к концу фразы.
" Как все изысканно сумасшедше! " – Вертелось в голове Ульяны, и она старалась не упускать ни единой перемены в фигуре воина: как вдруг, и на что, и чем реагировать?
Владимир неестественно горько сморщился, будто сглотнул плод Чили. Внутри него что-то мешалось, и Ульяне, более того все жутче становилось смотреть на это.
Бежать? Поздно.
Любая дверь, ведущая к выходу - крохотным игольное ушко, в которое ей, верблюду, не влезть. А как?
«Трудно и представить себе… Как себя продавить сквозь это ушко? Любой, да, любой спасительный вектор обречен», - так думалось ей.
Нужны были слова? Слова? Какие?.. Секунды? Но и секунды бежали по своим делам.
«Аркадий – Владимир» ждал от нее чего-то. Наверное, каких-то особенных фраз, слов, исцеляющих. Она бы произнесла их, но она не знала. Только разве - не менее сумасшедшие, а, может быть, и более. Что-то стучало в уме.
«Что-то должно жестко пересечься у меня с ним. Очень жестко». - Предсказывала она.
Он вернулся к своему стулу, взял винтовку.
- Что ж... - Постоял.
"Я решила, Руся. – Твердо шевелилось в ее гортани немо. – Если он не сейчас убьет меня – убью его я. Я способна… обезвредить преступника".
Она сидела еще несколько минут, после того, как он вышел с оружием.
«Сомнения преодолены. Да-да-да-да, - тарабанило в ней. - Ранить бандита в ногу желательно перед самым возвращением мужа, чтобы потом вдвоем им легче было скрутить его одного!»
На детской площадке кричали дети. Ульяна бессмысленно глядела в их игру.
Нет подташнивания, нет мути. Изумрудный план: собраться силами, зажмурить глаза и стрельнуть.
"Все - равно, ему жить вредно. Как пальмовое масло… - Сгущалось в ней сдвинутым. - Я за него первая возьмусь, или кто-то другой? Какая разница?»
" Теперь акцент нужно переложить на способность максимальной выдержки, логичности. Все должно быть выверено, приноровлено для выполнения моей задачи, " - настраивала она себя, улавливая настрой, которого и духа не было.
Но нужно было пойти в комнату за пистолетом…
Спустя только еще четверть часа она решилась.
С окаменелым лицом, она прошла в комнату. Открыла шкаф, сунула руку в белье к оружию. Еще и еще раз. Нет. Его не было. Она распотрошила всю полку.
" Смешно, правда?"
«А смешно, правда!»
Он сам же вещал, что зашел ночью, смотрел на нее…
Безпрепятственно порылся в тряпках, и ушел. До хохота обидно!»
- Каков же следующий проект будет твой? – Сунуло свой нос ОСЧ. - Какая, так сказать, схема?
«Иди к черту!» - Ответила.
Коридор пуст. Куртка Аркадия - Владимира висит на вешалке и оттопырен карман. Не глядя даже в сторону полузапертой комнаты охранника, Ульяна смело подошла и сунула руку в карман, рассчитывая в нем найти «ТТ», пальцы уткнулись в край плотной бумаги. Опять какая-то бумажка!
Она знала, что рискует,- что воин бдителен и услышит устроенный ею обыск. Но…
Она вынула бумагу. Это была фотография. Коллективное фото группы людей в белых халатах. Глаза разбегались.
"Кто?"
Десяток человек. Все, столпившись. У кого-то нараспашку белая медицинская одежда, у кого – то - на все пуговицы. Именно этот признак педантичности заставил задержать ее внимание на одном из «застегнутых». В руках его еще находилась, полусобранной лекарская шапочка, и этот человек - Руслан.
Приподнявшись на цыпочки, она сунула фотографию назад и бегом – к себе.
«Осознать, успокоиться…» Ульяна взялась за свое лицо холодными ладошками.
«Как это и что это было?»
Руслан в форме врача? Объяснение - никакого.
«Да и Руслан ли то был? Второй раз мерещится…»
ОСЧ возбужденнорадостно подначивало: «Да, это он! Он!» Очень странное чувство.
На столе вывернута сумочка. Палец влетел в острие ножниц. Не обращая на выступившую каплю крови, Ульяна искала запасные ключи.
"Бежать, бежать, только бежать!"
Следовало открыть нижний замок входной двери, который открывается лишь ключом. И охранник вчера специально запер его ключом и унес с собой думая, что нет дубликата. Но он был. У нее.
Глава 15
Через три секунды - у входа. Сердце толочит свое, голова – свое. Замок хрустнул, ручка подалась. В квартиру хлестнул сквозняк.
Где-то там, снизу из распахнутого междуэтажного окна воздух только и ждал, когда б рвануть. И, вот – случай! Он принялся высвистывать такие трели! И вздор, и ликование стало слышно повсюду. В комнате Владимира Ульяна различила тень, которая до сих пор была недвижима. Тень поползла кверху, увеличиваясь. И шаги...
Она выскочила, стараясь хоть тут не допускать излишек. Но сквозняк не желал прекращать свою деятельность, он был решительнее человека. Дверь соскочила с замка, распахнулась, торжественно сенсационно дала металлическим полотном о стену. И еще более спесивым тоном воздух продолжил свой радостный клавесинный рокайль, обсвистывая каждую лесенку.
Ульяна мчалась со всех ног к лифту, а когда услышала щелчок за спиной, резко свернула к двери соседа, подняла руку к звонку.
- Эй! - позвал голос сзади. - Эй!
Голос предупреждал.
Она оглянулась: что, мол?
Перед глазами все плыло.
Аркадий - Владимир, стоял облокотясь о косяк. Она не могла разобрать, что у него в лице.
Ответила:
- Я за солью, на минутку… - Ей, кажется, удалось держаться без пресмыкательства.
- Не стоит, - она услышала, - соль есть.
Ни полграмма иронии.
Она стояла перед соседской дверью.
«Все слишком напряжено. Ничего не остается, как вернуться»?
Контаминированная, разнохарактерная улыбка в лице двуимянного и жест - манящий палец перед самым ее лицом, она увидела, когда возвращалась. Омерзительно тяжелый жест его большой рукой.
Ульяна втиснулась между ним и дверью. Прошла, услышала сзади хлопок. Очень знакомый звук.
Она посмотрела себе под ноги и увидела, что лишь одна нога ее обута в тапке, а другую она второпях не заметила - потеряла.
Охранник улыбался ей, а она ничего не имела сказать. Она и не собиралась оправдываться. Наклонилась к тапку, который он бросил ей, ступила босой ногой. Игнорировала Аркадия.
- Соли у нас достаточно, - услышала.
Она кивнула, как ни в чем не бывало, прошла в свою комнату.
"Испортить донельзя такую ситуацию - более никак не придумать. Теперь препятствия стали на порядок выше». – Думала она.
- Что бормочешь, - Владимир заглянул к ней после того, как там - она слышала - запер входную дверь на несколько оборотов.
«Последняя надежда».
И еще какие-то звуки …
- Значит, давай так, - сказал он, - любимая…
Ульяна сидела на кровати, потупившись.
«Как безобразно может звучать это слово!»
- Уважать друг друга надо? – Говорил он. - Надо. Принимать решения надо? Надо. Когда к тебе вернется память - неизвестно. Придется мне временно взять на себя все разумение нашей семьи. И слушать, и делать будем, по-моему. Окей?
Ей стоило реагировать, отвечать как-то, но, что отвечать?
- Я, - оглушительно прогремел голос военного, - спрашиваю тебя!
Ульяна подняла глаза на охранника и долго смотрела в его сосредоточенное лицо, она давно так никого не ненавидела. Кивнула положительно, чувствуя, как в мочках ушей покалывает.
Он говорил:
- Есть обязанность у меня перед тобой…
А она говорила себе: «Где внутренняя сила, решительность, смелость, чистолюбие мое?»
- Уля, вот, что я хотел спросить. Давно хотел спросить: сколько живет ваша любовь? Женская. Год, два, восемь?
«Я хочу, - представляла она, - чтобы прилетел волшебник и закончил это одним махом».
Ульяна взглянула в чужое лицо человека, претендующего на нее, ее душу, ее личность, ее свободную жизнь. Ей захотелось который раз обратиться к этому человеку со всей серьезностью, к благоразумию его, к тому, что должно было еще витать в его буйной безумной голове, хоть к жалости какой-то. Ее губы шевелились, не издавая ничего.
Охранник смотрел в них, будто хотел считать.
- Выбирать не из чего. – Прокомментировал он ее бессилие. - Не тереби душу, не торопись, не спрашивай. Пока я жив, и ты будешь здорова. Я приду к тому результату, который ты и сама бы хотела.
«Грани здравого смысла обозначаются как-нибудь на лице, интересно?» - Думала Ульяна и глядела на него.
Он подошел, протянул руку.
- Ну! – Потребовал он.
Она подала. Он поднял ее, повлек. Она смиренно перебирала ступнями вслед за ним. Он толкнул дверь своего «апартамента».
«Сейчас будет насилие. Под соусом несложных обещаний, рассказов - тупое самовластие».
Она даже и не пыталась вырваться, он ведомо крепко держал ее руку.
- Каждые четыре - пять лет в жизни человека меняется все. Если бы ты могла вспомнить, ты бы вспомнила… - говорил он, непонятно для нее. – Я прощу тебя, если…
Они вошли в его комнату. Он отдал ей ее руку, она не сразу опустила ее. Смотрел на нее, как любовался бы жених невестой, наряженной в новое, кусающее платье или…
«Что он думал?»
Ульяна вышла из тапок, стала босиком перед ним, готовая ко многому, глядела в какую-то плавающую точку на подоконнике.
- Эй! - позвал он. - Приди в себя, девочка, что с тобой?
Засмеялся. Его смех, как эхо среди скал отдавалось в ее ушах. Дальше? Он приблизился, легонько подтолкнул в плечо.
«Совсем не сексуально».
- Гляди! - Владимир кивнул в сторону кровати.
Она перевела омертвевший взгляд. На кровати, на письменном столе было разложено оружие, ремни, ножи.
- Вот – нужные вещи.
И он стал демонстрировать, пока Ульяна приходила в себя.
- Это плоская мина. Управление дистанционное. Вот, двенадцатый "Форт". Девять мэ-мэ. За пазухой отлично держится. Ты частенько его там грела. Ну, помнишь?
Ульяна слушала, что говорило ей внутри:
"Горят глаза, карие глаза... Что они видят перед собой? Переубедить бы их, эти карие глаза, умные глаза и жить бы дальше. Эй, воин! Почему ты не умеешь слышать? Как образумить, внушить тебе? Ведь мы - крохотное испытание друг другу и его следует пройти, правда?»
- Что же? - Он глубоко, прерывисто, вздохнул, переводясь грудью.
«Взволнован?»
Глядел на нее глазами большой дворовой собаки.
- Как ты? – поинтересовался.
" Хватит балясничать, хватит терпеть! Крикни ему в лицо, выдай: пошел вон, прочь! Оставь меня!» - Кричало в ней.
- Ульянушка! - Он смотрел и на нее, и сквозь нее как бы. И от этого чужого, подобострастия, ей становилось все жутче. Она окончательно теряла какой-то внутренний контакт с ним. И если бы он захотел раздеть ее, овладеть ею, наверное, она бы…
" Вернись на свою войну, к своим братьям. Зачем я тебе? Да, жаль, не сложилось, не склеилось. Душа помнит, что было хорошо когда-то, но с кем тебе было хорошо? Люди вокруг при чем? Да, их обошла война, но они не виноваты, и они не могут понять до конца, что ты хочешь».
Двуимянный поднял руки, симметрично поднес их к ее лицу. Она прикрыла глаза. Случайная влага торопилась выдавиться наружу. Но не следовало показывать свою слабость.
Ладони его бережно, вулканом дышащие, шершавые прикоснулись к ее щекам.
- Спасибо тебе за все, за любовь, - шептал он. - Я знаю, ты чувствуешь, слышишь, как никто, - говорил он, и голос его журчал из горла.
Она должна была бы понимать это, его чувства, но с ней творилось невообразимое. К ней рвался смех, и щеки, мило сдавленные сантиментами вояки расширялись и уж едва помещались в его ладонях. Он это понимал?
«Нет».
Он принялся целовать ее гомерическое лицо жарко, жадно, выхватывая мягкими своими губами ее - упругие, сопротивляющиеся, которым хотелось пускать слюни. Придерживал ее отклоняющуюся голову, не зная как лучше подступиться, отдать глубину того, что рвалось из него, интимное, душевное.
"Ах, если бы ты знал, как гадко, смешно. Смешно невыносимо!"
ОСЧ млело. Будто бы с ним тоже такое вытворяли. Высокий звук поднялся, зазвенел. Знакомый звук.
Владимир привлек ее сесть, руки его скакали бесстыдно, без ограничений, шныряли по всему ее телу, касаясь … всего. Ульяна слабо сопротивлялась, шептала:
- Нет, нет, нет.
- Уля ... дорогая, бесценная... – Он дышал на нее, выпяченной в животной страсти скулой.
- Нет. – Убеждала она.
Ей нужно было рваться.
Но он влек ее сильнее, все сильнее за плечи, шею, талию. Кончики пальцев гремели по ее коже.
- Нет! – будто пробудившись, раскрыв глаза, крикнула она из последних сил, и втиснула между ним и собой руку. - Нет!
Такая неловкая поза. И уже по всей комнате звон.
- Нет, нет, нет. – Твердо сказала она, отлично понимая, как бесцельно звучит ее требование.
Он попытался продолжать бездарное свое стремление. Его рука пошла, захватить ей рот, чтобы никто не слышал...
Ульяна рванулась, резко повела плечом. Выдираясь из плена, таким образом, вторым дыханием, она занесла высоко руку так, что дала в лицо охраннику. Аркадий отшатнулся и прикусил губу, что Ульяна услышала хруст.
"Дальше? Не знаю как", - трепалось в ней. Она смотрела на него, на его реакцию во все глаза.
Владимир обратился к ущемленной губе, бросил предмет довления, отошел.
Ей делать что? Сиди и жди.
В сторонке он возился с собой, выглаживая лицо, прижимая губу рукавом и поглядывая на него. Нет ли крови. Потом пошел в ванную. Шумно, продолжительно, включая - выключая кран, перерывами лил воду.
Вернулся спустя некоторое время, раскрасневшись. Ульяна отметила - он не сердит.
- Не тот час, не то время. Я понимаю. – Произнес он. - Ничего экстра. Ты права. Отложим это дело.
Он шмыгнул подбитым носом.
"В собственной квартире меня хочет изнасиловать мужчина, представившимся охранником, убить мужа. И временно он решил отложить действие».
Стискивая сама себе руки, она слышала ровное его, успокаивающееся дыхание.
«Аура, припадок, ОСЧ – это раньше было спасением. А теперь придется драться».
Двуимянный не стоял на месте, он принялся ходить по комнате.
«В этом существе, - думалось ей, - разворачивался новый фронт чего-то критического, неоднозначного. Победа, надуманная им, предвосхищение безумных действий – всему этому я должна стать свидетелем. И он, мало того, сам готов был взять ее в свидетели и даже соучастником… Ведь не зря же делился безумными планами, чувствами. Ах, черт! Он прикасался ко мне, оставляя отпечатки пальцев!» Вдруг то, что случилось недавно, ошпарило ее громоздкой, навалившейся силой.
"Он убьет Руслана! Он убьет меня. Он всех убьет»! - пронзало сознание. – И его не остановить».
- Глушитель от "зайца", - услышала она. Он вновь обратился к разложенному оружию на кровати и на столе. Поднял пистолет, в уголках рта крошкой мирилась усмешка.
- Модификация 12Б. - пальцы Аркадия-Владимира взвинтились, азартно летали по оружию, то поднимались в воздух, парили, то замирали и чудно повисали. Он ткнул на знакомую снайперскую винтовку, вдавленную под тяжестью своею в матрац:
- 301-ый! – В голосе большое удовлетворение. Он задержался на «трехсотой».
"Надо быть хитрее, хитрее! Хитрее еще чуть-чуть, на полшажка вперед! – Уговаривала она себя. - Взгляд свободный этакий, легкий, женственный... Следи, просто следи за каждым шагом своим и его, и жди. Обязательно что-нибудь простукнется, где-то образуется сшибка. И это будет уже в мою сторону".
- Метров триста с полтиной довольно, чтобы уложить цель. – Сказал он спокойным тоном.
Стоял и тупо снова посмотрел на кровать, бросил в сторону, ей:
- Я хочу быть уверенным, Уля, чтобы все, кто не понял, зачем была война, кто ввел страну в кому, - оружие никуда не исчезнет. Не только на безымянных кладбищах номерки должны быть вычерчены солдатам. Многие ныне процветающих их заслуживают.
Кто счастливо не тужил это время, рдел лживой гордостью за героев, отчаянных киборгов, кто набивал карманы хитроватыми комбинациями, не сидел в яме с параллаксом, не дышал горькой пылью, над ним не визжали голодные журчащие пули, тот не видел выстеленную дорогу к Всевышнему, Тому Самому, где рядом параллельно – дорога в ад.
Каждый должен ответить за войну, убиенных детишек и лиц, затянутых черной почвой. Я хочу, Уля, чтобы все отметили - прошлого нет, оно не теряется под теплым одеялом. Пусть самое дырявое, оно найдет причину всех причин. Сфокусируется не лгать: ни третьему, ни второму, ни первому.
Дорога Совести сплетена из всего подручного. Она вымучена, она неловка, но тем умывается. Совесть без зубов, но грызет до смерти. Свинец в тело – вот доказательство ее присутствия.
Ульяна слушала.
- Не оставлю я тебя, так что... Дело чести.
- Тебя найдут, … - произнесла она, - судят.
«Аркадий-Владимир» ухмыльнулся. Дробной волной прокатилась в его лице неугомонная, но тут притихающая уверенность. Ульяне показалось - здравый смысл, может быть частью, возвращалась к воину, и он мог осознать свое безумие, но он продолжал в своем стиле:
- Ошибаешься, женушка. Мы вернемся к себе домой, в наш поселок. Там меня помнят добровольцем республики. То, да се. Амнистия. Документы у меня разные имеются, на все стороны жизни. Проживем. Черт ногу не подложит. Выкрутимся. Главное – перед собой честным... Где ты и что делала, о тебе мало известно. Ты здесь - звезда! А там таких звезд ... Ну, а если придется, - жесткой пойдет чистка, тогда и оружие достанем. Как в Финляндии, - у каждого своя винтовка. Мне не жаль разменять жизнь хоть на единого исключительного гада. Но этого исключительного я подыщу.
Она видела, серое беспросветное замирающее что-то в глазах «Аркадия-Владимира» , - муть, облачность. Оно перемешивалось, вспыхивало.
" О чем говорит? На что надеется?»
"Хоть ты, Уля, будь разумнее, - рассуждала Ульяна – и хитрее, хитрее… Подумай сто раз, прежде чем сказать, выразить. Придет время, час, минутка…"
Рывком Владимир подошел к окну. Он глядел вдаль, поверх многоэтажек, потом перевел наблюдение вниз, отмеривая что-то. Плечи его приподнялись.
«Это манера быть в пределе внимания?»
Ульяна увидела радужку, потом картинка дрогнула. Прилив чудных сил. Стало тепло и хорошо, как словно б кто-то вошел, кто давно хотел войти, грубо толкнув дверь и сел на привычное место. Аура.
Ульяна видела охраниковы подпрыгивающие жесты, фигуру этого большого человека, то, что он выделывает теперь, и всплыл вопрос:
"Может быть, ты признаешь его? Владимир – имя, ему идет ведь. Может быть, этим что-то сможешь исправить? И разве не правдоподобно то, о чем он говорил?»
А потом - вопрос колом: «Уля, зачем тебе это?"
Владимир обернулся:
- Что?
Ульяна покачала головой.
- Ничего.
- В порядке?
Пару секунд он уделил ей, потом вернулся к своему занятию. Он взялся за винтовку, настраивать что-то в ней.
"Точное воспоминание, откуда оно идет? Знание приходит с изучением предметов, погружением в них опыта, а воспоминание? Оно живет само по себе? Или оно уже было во мне?"
Дух перехватило, замерло, подутихло внутри.
Каждое утро, аккурат, она провожала мужа Руслана. Махала ему рукой, улыбалась. Потом встречалась с Очень Странным Чувством – ОСЧ. И так: день за днем. Все сносно, дружно, мирно сосуществовало. Хоть как-то.
И даже если всплески сомнений, то - что? Никому не мешал сторонний, побочный разговор, не пересекал дорогу. Но вот появился человек – охранник. И покой вышел.
ОСЧ, интуиция хочет знать, кто есть кто. Конкретно, без астигматизма.
Самой решать? Сколько в жизни еще вопросов, что жаждущее сердце должно вынести? Сколько веры, спокойствия еще потребуется? А потом - платить и платить втридорога за свои решения. Сколько же еще?
"Ах, если б держать ответ только за одну себя..."
Русланова любовь – ложь или, правда? Слова, цветы… Зачем? Зачем бы обещать, давать веру?
Что значит любовь? Любовь солдата? Куда ее притулить? Отчего она обнажена? Скука правит в мире. И бегство от скуки есть гордость, любовь.
При чем же память? Если любовь стремиться перекроить, переорать, втолочься во все, будучи бесконечно голодной, зачем память? Мы двигаемся на ощупь: от одного к другому. От одной любви к другой, от одного измора к другому, бежим от скуки... А память?
Все жарится в какой-то грязной, смрадной сковороде, тысячи раз использованной, перетягиваемой из рук в руки. Это жаркОе, которым всем не терпится закусить. И мыть расхожую посудину нет никакого резона. Она всегда в деле.
Память, отсутствие ее – отпуск или подарок, чтобы не стоять в очереди за той грязной сковородой. И в таком случае, чем этот Владимир хуже или лучше Руслана?
«И что из этого следует? Кого выгоднее любить на сегодняшний день?»
« Не правда ли – фигня какая! И если этот прикончит того, то, получается, любить можно и другого? О-ко-ле-си-ца!"
" Я останусь одна, тысячу лет одна, - сама с собой и очень странным чувством, чтобы вычиститься от месива нечистот, навязываемых чужими памятьями».
- Что ты там все шепчешь, Уля? - спросил Владимир, не оборачиваясь.
- Ничего.
- Когда в армию влились силы, а силы-то хорошие, - говорил «Аркадий – Владимир», не отрываясь от винтовки, - стали наглее.
- Ты ведь еще с СВД работала. Сейчас иного рода оружие. Полтора километра - на "ура" бьет. - Владимир обернулся, посмотрел на нее.
Морщинки в углах глаз сплющились.
Нет, она не понимала.
Он удовлетворился все же чем-то, отвернулся, продолжая работу, попеременно взглядывая в свой прибор.
- Скоро, дорогая, родная, скоро все закончится, - приговаривал он.
Поднял винтовку и установил на подоконник.
Глава 16
"Владимир - Аркадий" более не желал беседовать. Урезались все контакты. Что Ульяна могла вспомнить в угоду ему, свое - не свое, она старалась проговаривать, но ничто его теперь не отвлекало от задуманного. Все ему было не то.
Этих два последних дня...
Все текло противоположно тому, как случалось раньше. Она теперь старалась разговорить Аркадия, отвлечь, развлечь, а он не слушал, молчал и прерывал ее монологи требованием отстать.
Однажды лишь пронеслась минутка. Он подошел, взял ее руку, пожал, необычно, - не так, как раньше, не больно. Посмотрел с неведомой грустью ей, сказал:
- Я тебе многого лишнего наговорил. Ты прости…
И все же она знала, ждала, что поздно или рано обязательно что-то пойдет не по строгому сценарию охранника-преступника, планы которого полностью прозрачны. Она ждала и в самой себе что-то, прислушивалась, - где-то должно было соскочить, сместиться… Она надеялась на чудо…
Но так думал о ней он, двуимянный, «Аркадий- Владимир», как беспомощна, беззащитна она, но она, Ульяна… Ульяна же…
Владимир устроился на балконе. Стул у порога. Изголовье винтовки – на оконной раме. Смотрит в прицел, живым наблюдением, ждет Руслана.
На нем - безрукавный жилет, который Ульяна попросила одеть его. А он тут же сунул в один из карманов, обесточенный им, ее телефон. В другом – торчала ручка пистолета.
Он лишил ее всех возможностей воздействовать на ситуацию. У нее не было никаких шансов. И он ошибался. Ульяна…
Ей удалось обмануть его, предварительно зашив в жилет воина-преступника плоскую иностранную противопехотную мину с дистанционным управлением. Это был ему подарок от собрата, и это был тот самый шанс, та самая возможность, чтобы покончить и с ним. Случай, который она ждала.
Шитье вышло ловко. Безупречная строка, не прочувствуешь. Вес не заметил – жилетка ведь изначально не его. И все эти пистолеты, телефоны - отвлекали.
"Пан или пропал, - заканчивая, последние швы, думала она, - если обнаружит … - Руся, я сделала все, что могла ".
Последняя надежда - утихомирить сумасшедшего.
Она предварительно выведала, как с ней обращаться и следила сейчас за его жестами, с которым он прикладывался к оружию, вытирал пот с пальцев, нервно поплевывал в сторону короткими сухими залпами, как - будто отгоняя от себя привязчивого чертика.
Замерев, Ульяна вела наблюдение в три области: на балкон, где плечевая мышца двуимянного сыграет, и винтовка вскинется, беря цель, замрет перед выстрелом. Вторая область – собственное внимание, некоторая отрешенность от неминуемых событий, когда нельзя было переживать заранее, чтобы потом перейти психологический барьер – не задумываясь, действовать. Третья – табло дистанционки.
"Лишь бы не рвануло раньше"!
Она не могла понять, к чему штуковины…
Мины так странно выглядят. Столько тумблеров, серебристых жилок. Или ей это мерещилось? Блещет в глазах. И это вовсе не кнопки или фальш - кнопки, может, стразы какие? Спросить у кого?
Головокружение бродило около. Внутренний холод сидел с ней рядом на стульчике, подбадривал. Ему самому было интересно. Временами он захватывал ее моросью и лился, не терпя более, в широкий ворот шерстяного свитера и по телу стоял мертвой грядущей гробовой зимой. Но этот холод, был действеннее, бодрее отмалчивающегося ОСЧ, со всевозможными его идиотскими выдумками.
"Я тоже очень не хочу быть убийцей". – Твердилось в ней.
За три, пополудни. Кварцевые часы громко щелкают в захлебывающейся тишине. Ульяна успела взглянуть на них, когда охранник повел себя необычно, то есть так, как она ждала, как ей представлялось. Привстал, оттягивая немного плечо, замер, взял цель. Встрепенулся, отвлекаясь, быстро вынул из кармана листок с фото, сверился.
Вернулся, кратко взмахнув винтовкой, придавил плотнее приклад, притер и уставил в оптику расширяющийся зрачок.
«Действуй!»
В руках Ульяны принялся подскакивать прибор. Она едва поймала его и долго еще заворожено глядела в матовое хмурое табло.
"Это он? Тот самый момент?"
Но нужно ждать секунду.
"Где она начинается и где заканчивается?"
В душе изменнически ослабло, обмякло.
"Так что же? Как?"
Пальцы скрипнули.
" Момент? "
Прежнее одеревенение бесстыже сорвалось, побежали месяцы, бесприютные лета жизней…
Охранник прервал дыхание.
"Ну? Можешь кричать, бегать, или что ты там еще хотела? Вот он - момент!"
Непроизвольно, безрассудно она вышла из-за стены, стала на виду, зажмурила глаза, сжалась, и, отведя гибкий кармашек безопасности дистанционки мины, прикусывая губу в кровь, стала нажимать хаотично все кнопки. Экран вспыхнул и пошел отсчет: шесть, пять, четыре...
ОСЧ пробудилось, оно вдруг напомнило о себе неведомой силой. Будто кто-то подтолкнул, кому - то пришлось родиться прямо сейчас, здесь, и выйти на свет.
Этот мужчина, стоящий теперь на балконе, его запах пота, строгое лицо, переменчивая улыбка, линия обремененности во лбу - она в эти дни наблюдала… Все вдруг проявилось по - иному.
Он улыбался ей во все зубы так необычно и одновременно привычно... И эта щербинка, делящая сплошной красивый ровный ряд зубов пополам. Это была его щербинка. Мальчик, бегущий к ней навстречу, размахивающий радостно руками и кричащий... Леонид, которого она, действительно, на время поселила в их квартире...
Ей вспомнилось все! Война, походы, ранение, больница… И как она ждала, чтобы этот большой человек, Владимир, нашел ее.
...Стон, пронзивший внезапно, и длительно - волчий вой в голове, то ли от пули, завязшей в черепе, то ли с ее уст слетел. Стон сам по себе, отдельно, и вой – сам по себе, но только здесь теперь все спешило смешаться.
"Очень странное чувство - ты отвлекало мне все это время или оберегало?"
В жалости - причина беспамятства. И ОСЧ, помогающее выжить, корпело над хозяйкой, но сейчас...
Оно не могло больше защищать от несчастий, и в эти три секунды до конца, все, на что было способно, расчистило...
Да, это был он. Ее муж. Володя. Она вспомнила. И какой - то неприятный разговор перед их разлукой…, крик о помощи, когда она держала перебитую каску Дмитрия, снайпера - товарища, в своих руках. Она вспомнила.
Потом - длинная череда глухих ночей и запредельный запах формалина во влажной палате. И это она вспомнила.
Горький привкус полыни на ссохшихся и потресканных губах. Настойка или привкус почвы?
Тряска по жуткой дороге на платформе санитарных носилок - это раньше. На память приходил всякий камешек, любая клячинка, по которой ее волочили, и ломотой отдавалось в теле. А кто-то при том кричал над ней:
- Она жива?
Это был голос Володи, подлинного ее суженного, мужа, голос охранника...
«Зачем ты не сказал прямо, почему не говорил так?»
Все пронеслось в десятую долю. И свершалось.
Ульяна побежала, падая на ходу, к нему. Она поняла - это ужасная ошибка.
Она бежала, чтобы все изменить - сорвать с него жилет.
Увидела, как возле глаз Володи сверкнул свет, распушился. Как лучики - морщинки расплескались возле его глаз. Как скован, удивлен и беспомощен был взгляд его перед ней. Ее руки ухватились за пояс, кажется. И ахнуло. Неведомая сила потащила ее в противоположную сторону…
Мерзкая тяжкая грязь, хлопая повсюду, ударила в лицо лапидарным шлепком, оглушая, вынося неизмеримо далеко сознание за пределы Вселенной.
Это было подобно тому, что уже приходилось пережить.
После грохота обманно утихало, никто ничего не говорил, не спорил, не кричал, не слышал. Только губы беззвучно шевелились:
- Он будет жить?
Глава 17
Руслан поднялся на второй этаж, прошел по коридору торопливо рядовой, рабочей походкой, завернул за угол к приемным кабинетам врачей. Прошел несколько белых дверей, оглянулся, тормознул, вернулся, помедлил, постояв, постучал. Мягко, приложив ладонь, толкнул впереди себя - к заведующему.
Боровщиков сидел за столом соломенного цвета.
- А, ты! Хорожецкий.
- Хорожечков, - поправил Руслан.
Профессор посмотрел поверх очков. Лицо сомкнулось в камень, нижняя губа, не обещая ничего хорошего, подползла кверху.
- Говори, – сухо предложил он.
- Состояние стабильное. Транспортабельна. Поднимается, ходит... Думаю, все образуется. - Хорожечков имел неосторожность добавить.
- Образуется? – Боровщиков откинулся в кресле, сморщился как никогда, по-детски, тик булькнул где-то под глазом. Слишком широкие ноздри еще более раскрылись. Прикрывая глаза, как бы отвлекаясь, он медленно стянул очки с носа.
- Думаешь? Думать тебе не придется. Думать другим предоставь, мил человек. Следователь пришел, знаешь?
Профессор установил на подопечном взгляд остановившимися жгучими зрачками и заговорил только тогда, когда убедился, что последний сконфузился и изменился в лице.
- Твоя задача не приближаться к девушке вообще. А в данное время так вообще. А труд свой … этот – лицо Боровщикова исказилось, он искал прилагательное к «труду», но не нашел его.
- Переписать все от корки до корки, рукой, своей чертовой рукой, понятно?
Хорожечков видел, чего стоит профессору тщательно скрывать мелкую тряску головы.
Жирная папка чудом взлетела над столом и хлопнулась в сторону Хорожечкова.
- Вот, прими. Вопросов более никаких. До восьми завтра - она должна быть у меня!
Хорожечков подошел, пододвинул папку к себе.
Боровщиков наблюдал за каждым жестом лекаря.
Руслан ждал.
- Садись!
Хорожечков покорно втиснулся в ближайший стул.
Заведующий поднялся, освобождая фыркнувшее кресло, принялся ходить по кабинету.
- Кто тебя надоумил это сделать? Ты работал над чем? – Боровщиков остановился за спиной аспиранта. Хорожечков чувствовал, как его сверлили меркантильно-свиные, освобожденные от стекол черно-аспидные буравчики глаз главного.
- Субархноидальное пространство с образованием сгустков. Так? Так. Какого тебя понесло на припадки? Ты кто психиатр?
Лицо Хорожечкова приобрело пятнистый вид. Жаль, что Боровщиков этого не видел. Он старался видоизмениться в угоду профессору, когда тот вновь посмотрит ему в лицо. Только этим он мог угодить ему сейчас. Ничем больше… Противоречащих фраз … даже думать нельзя.
А в голове: « Отвечать один я никак не могу. Если что – всех на дно, всех собак и мышей... В том числе и тебя, уважаемый док, как руководителя».
- Я даже и думать не мог, что ты так развернулся, Хороженчиков. – Профессор вернулся к креслу и, поймав убитый взгляд аспиранта, мистифицированно улыбнулся зачем-то.
Хорожечков молчал. Перед глазами его летала галка.
- Лечение, наблюдения, понятно. К каким … - Проглатывал слова, и все же смягчая тон, говорил заведующий. – Эксперименты зачем? Да еще мое имя приплел…
Хорожечков молчал. Держать удары можно вечно. Выдержит ли сам профессор?
«Я же говорил – отвечать один не стану. Знаешь». – Заклинал он про себя.
Заведующий прошел два раза мимо стола так, что задел его, и тот пошатнулся ровно два раза.
- Значит, дорогой мой. – Он постучал серым свинцовым ногтем по перекладине близстоящего стула почти беззвучно. - Любой компромат исключить. Это … - начал, было, профессор, и осекся. - И этот военный... Откуда он? Откуда он взялся, я спрашиваю.
- Ну, он…
Боровщиков прервал:
- Ладно. Говорить на эту тему нет смысла. Переписать рецессии, историю, все, что от тебя исходило. И никаких интервью. Следователю скажешь то, как тебя учили. Все. - Он ткнул в папку пальцем.
- Причина всех причин. Вещьдок. Исключить. Чтобы от «А» до «Я», и даже краем никого и ни во что ...
Профессор прошел к окну, посторонил гардину. Слышно было тяжелое шумное его дыхание.
Хорожечков смотрел главному в спину.
Молчали.
- Как ты ее держал все это время? В неведении? Препаратами? Черт тебя дери, псих ты, что ли? – Боровщиков сказал приглушенно, сдавленно, и, будто ждал ответ. Чуть развернул голову к аспиранту.
- Я хотел связать… - начал было Хорожечков.
- Что связать? Психиатрию с травматологией? Знаешь, кто показания дает? Она. И мы тут всеми силами, как бы не хотели, воспрепятствовать не можем. Что она наговорила сейчас?
Зазвонил телефон в кармане профессора. Рука профессора взявшаяся было идти ко лбу, вздрогнула, упала вниз. Телефон звонил, профессор оставался недвижим. Озабоченно, сморщившись, глядел в окно. Телефон замолк. Тогда он развернулся и прошел к столу.
- Да-с… Халатность…
Отбеленной словно перекисью рукой, Боровщиков вынул телефон из кармана, посмотрел, сунул его обратно.
- Так-с. - Сказал он, - говорить пусто. Пиши, приходи. Завтра шестьдесят листов, как шерсть на собаке - здесь!
Кресло " Лочестер" вспенилось под массой профессора, когда тот бросил в него свою тушу.
Хорожечков слышал, как - будто сам «Лочестер» подсказал ему:
«Не волнуйся: круговой порукой вытащим. Только ты – делай то, что тебе говорят».
- Иди. – Повторил заведующий.
Хорожечков поднялся. В нем вопрос: на счет гарантий этой самой персональной ответственности… Хотелось бы знать мимотолком. Но рассчитывать на прямые разговоры не приходилось, наверное.
По самодостаточной, спокойной фигуре профессора, Хорожечков пытался угадать эту самую гарантию исправления досадной своей ошибки.
Профессор же углубился в дела, - неотрывно глядел в какой - то листок, изучая его. Хорожечков задвинул стул под ореховую столешницу, слегка поклонился, пошел вон.
В спину выстрелили:
- Папку!
Руслан вернулся, забрал папку, медленными, покачивающимися шагами вышел.
"Я не брошу ее. Нет, не брошу... "- Думал он, шагая по коридору.
" Будь уж любезен", - подчеркнуто сказало внутри Хорожечкова голосом профессора.
Руслан шел, бормоча под нос. Со стороны глядеть - он взволнован.
В лице, может быть, какая-то несуразица, но на душе – странно спокойно, пресноудобно.
Он помнил и даже считал, сколько раз поддерживал приятелей, выручал и совершенно незнакомых ему врачей. Подписывал… Сколько раз ручка скользила в ложном показании, чтобы отвести удар, последствия чьей-то врачебной ошибки. И вот теперь сам…
«Муторная история».
Было жаль месяцев научных изысканий, бессонных ночей за литературой, собеседований, пропущенных семейных вечеров, часов притворств перед пациенткой. Хоть и виртуозной, нужно было признать, игра.
«Вот только опыт и остался», - подвел он черту.
Мимо Хорожечкова пролетела молодая сестра, извивающаяся тонкой фигурой под ситцем белоснежного халата. Стуча каблучками, она несла кипу бумаг. Они, незнакомые, встретились глазами, заинтересованно переглянулись.
"Все уладится, - рассуждал он, выходя из коридора. – Карьера на том не кончается. Все допускают ошибки: аспирантура, докторантура. На то - наука".
Спустившись в фойе, Хорожечков принял у Осиповны – буровощекой гардеробщицы куртку, и, выслушав какое-то приветствие, ответил ей также что-то.
Ноги семенили по лестнице, по-мальчишьи. От однообразия многочисленных ступеней рябило в глазах.
Спустившись, направился на встречу семье, которая ожидала его на улице, - молодая супруга и дочка.
Заметили и его издалека.
Жена в белой стеганой курточке, стройная блондинка, поднялась со скамьи в парке. Там, в засыпанных с желтыми, вперемежку с кровавым листьях заспанного клена, на пятачке, дочь гонялась за голубями, а, завидев отца, бросилась навстречу. Жена шла не спеша.
Они встретились, все трое обнялись. Хорожечков горячо одарил жену поцелуем в пышные алогипюровые губы, оставляя на них влагу.
Они направились к больнице, он вспомнил, что нужно было забрать график дежурств на следующий месяц. Это как - то совершенно выпало из головы.
Ветер вздернул челку его мягких прямых волос и ударил приятным запахом пахнущей, увядающей гнили приморского побережья, веющей с нескольких километров отсюда, с юга, ветром, к вечеру поменявшим направление. Невольно взгляд Хорожечкова поднялся наверх, к окнам третьего этажа.
Там в большом стеклянном пролете отблескивающего серебром стекла, проходящего осеннего флердоранжевого дня, вспыхивающем временами в ленивых лучах солнца, он увидел Ульяну, стоявшую прямо напротив и следящую за счастливой сценой "ее мужа" Руслана Юрьевича.
На ней был безрукавный халат, и обе руки ее отсутствовали. Правой не было вообще, левая - висела культей.
Она видела радость встречи Руслана с его настоящей семьей, непритворную, подлинную. Дочь, молодая жена...
В ее голове четко возникли слова Владимира о честности:
"У честного человека, настоящего, никогда слово не расходится с делом, запомни это, Уля!"
По ее щекам ползли горящие слезы.
"Может быть, ты, Владимир, был прав?"
- В такие боевые минуты, когда мобилизируется организм, нам и нужно воевать. Рвать на части врага, обливаться кровью, глядеть, как на тонкой кожице его шеи провисает подорванная голова....
Она была настоящей со своим девятисот девяносто девятой пробы мужчиной - Владимиром. Его движения четкие, осмысленные, смелые и душа не болела. Этот мужчина был ее, о любви к которому она ничегошеньки так и не смогла полностью вспомнить. До конца - нет. Но это был он, тот, настоящий. Истиной проявившейся, все одно, поздно или рано. И любовь... Да что говорить...
Очень странное чувство - ОСЧ - вдруг немо, тепло объяло ее, потом обожгло ее душу лавой раскалившегося, накопившегося за все это время, накипевшего содержимого и прорвало.
В глазах девушки встала щедрая улыбка Владимира - воина, который как - будто пытался что-то сказать ей оттуда, от Другого Мира, где теперь находился, но она не понимала, отрицательно махала головой от боли, от горя, страданий, которые причиняли ей тут.
И тогда он старался успокоить ее, и губы его разборчиво зашевелились, он говорил: "Брось ты, Улька, брось, все будет хорошо! Все будет хо-ро-шо!"
Говорил раздельно.
И она опять услышала его смех и еще - словно эхом, что-то другое, еще более потусторонней, стоявшее в ее ушах:
" Самое главное в жизни - честность. Перед самим собой, перед другими. Нельзя никогда уходить от этого начала, начала всего. Никогда...
Запомни это, Уля.
Запомни это, Уля.
Уля... запомни это…"
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Виктор Пеньковский: Уля. Очень странное чувство (окончание). Повесть.
Конец большой повести Виктора Пеньковского. Как и следовало ожидать, достаточно страшный...
18.11.18 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|