Елена Мокрушина: Исток.
Рождение своего ребенка - одно из самых ярких впечатлений, доставшихся женщине. Не случайно именно эта тема чаще всего интересует читателей; именно об этом очень нелегко написать искренне и подробно: слишком многое из собственного опыта кажется либо чересчур личным, либо касается физиологии, о которой целомудренно не напишешь. Родильный дом - своего рода чистилище, вслед за которым мать ждет либо "рай", если ребенок рожден здоровым, либо ад, если что-то не так. Тревога перед предстоящим испытание, мучительная телесная боль сами по себе нелегки, но когда к этому добавляются административная неразбериха, какие-то межличностные выяснения отношений между акушерами при полном пренебрежении к самой роженице, чистилище само становится адом. Завершающая строка рассказа Елены Мокрушиной блестяще описывает основное чувство, оставшееся после его прочтения: "Какие мы всё-таки живучие".
Редактор отдела поэзии,
Марина Генчикмахер
|
Исток
Господи, когда это кончится…
Начинаю усиленно дышать – глубоко и быстро, прежде чем провалиться в сердцевину боли и дикого напряжения. Так научили ещё перед первыми родами: кровь насыщается кислородом, ребенку легче. Кроме того, это самопальная анестезия. Наилучший способ подавить крик.
Сегодня в двенадцать муж позвонил с работы:
- Ты как?
- Знаешь, пока непонятно. Может, дотяну до завтра, а может, и нет.
Через час стало ясно – не дотяну.
- Приезжай, проводишь меня.
Он от работы до дома за двадцать минут доберется. Ещё двадцать – пешком, дворами, до новенького роддома. Когда рожала старших, его ещё не построили, пришлось ездить в центр.
На дворе яркий, солнечный февраль. Мороз под двадцать, снег сверкает и скрипит под ногами. Хорошо!
- А ты точно родишь сегодня? Что-то больно веселая.
- Потому и веселая, что сегодня! Смотри, какое солнце! Почти весна. Это с Олькой я промахнулась, чуть не на сутки раньше поехала. Теперь у меня опыт.
У Оли есть брат, младше её на два года. Сейчас они в школе.
В вестибюле очередь, ждем минут сорок. Я хожу вдоль стенки туда-сюда – сидеть уже не получается. Наконец захожу, сняв пальто. Внутри переодеваюсь в халат и рубашку. Всю одежду складываю в мешки, отдаю мужу.
- Ты больше не выйдешь?
- Нет. Жди нас вдвоем.
Коротко обнимаемся в дверях приемного покоя – внутрь его не пускают. Медсестра тем временем рассматривает мою карточку.
- У вас анализ мочи неважный.
— Это старый. Мне терапевт звонила, что сейчас всё в порядке.
- А почему в карте нет?
- Вложить не успели. Анализ наверняка у врача консультации. Его можно взять.
Женская консультация находится в том же здании, вход за углом. Да наверняка и изнутри пройти можно.
- Я никуда не пойду! А что это у вас? – медсестра вглядывается мне в лицо.
Да, на девятом месяце меня угораздило заболеть гриппом. Теперь уже всё прошло, но на губе после болезни высыпала «простуда» - герпес. Сейчас и она подсохла, осталась только тёмная корочка.
- Её надо на Охту отправить. Машины есть. Что там у неё в карте написали?
На Охту – это в так называемый «сопливый роддом». Туда свозят рожениц с разными инфекциями.
- Поздно, - отзывается красивая женщина лет тридцати – врач, что только что меня осмотрела, - почти полное раскрытие. Она может родить через час.
- Ну, своди её наверх, может, возьмут, - говорит одна медсестра другой, - кто сегодня дежурит? Виктория? Не, она не возьмет. Ну, попробуй…
Идём куда-то вверх по лестнице. Высокая темноволосая Виктория категорична:
- Это вирусы! Что, на Охту нельзя? В нашу инфекционку ведите!
Опять спускаемся. Заходим в небольшую комнату, где за столом сидит женщина в белом халате.
-Да вы что! У нас сегодня такой день – раз в полгода бывает. Только что двое родили, её и положить некуда…
Она хватает телефонную трубку, куда-то звонит – видимо, начальству. Другой рукой достает зеленку, мажет мою злополучную губу.
- Идите наверх!
Наверху нас встречают двое – рядом с Викторией образовалась женщина постарше. Похоже, это та, которой звонили. Она смотрит на меня почти с ненавистью. Я понимаю – ненависть не ко мне, а к врачу с первого этажа. У них какая-то старинная вражда, я – только повод.
- Нам ещё «инфекционисты» указывать будут! Сказали нет, значит, нет!
Снова идём по лестнице – четвёртый раз. Очень надеюсь, что последний.
…Я лежу на высоком акушерском кресле. Кроме меня, в комнате никого, причём уже давно. Впрочем, я не представляю, сколько прошло времени – тут и час может показаться годом.
Что-то идёт не так. Я же помню, как было со старшими – не сахар, но вполне выносимо. Сейчас всё гораздо хуже.
Кажется, что в комнате темно, но я знаю – она освещена нормально. Это у меня темнеет в глазах во время схваток, а в перерывах проясниться не успевает... Я ловлю себя на странном желании – кажется, впервые в жизни мне хочется попросить пощады. Крикнуть: перестаньте, я не могу больше! Как будто кто-то мучает меня сознательно… Вечная, безусловная, объединяющая всех людей молитва древнему Богу, выросшему из страданий и страха.
Но молчать и правда нельзя – похоже, меня просто забыли. Надо позвать акушерку по имени – она же вроде представилась.
- Тамара Михайловна!
Повторяю трижды, последний раз очень громко. Если она рядом, придет, конечно.
Никого. Тихо, как будто я одна во всём здании. Уже ночь, наверно.
Дожидаюсь конца схватки и сползаю с высоченного кресла, хватаясь за что попало. До двери шагов десять. Больше всего боюсь упасть на пол – не уверена, что встану. Открываю дверь – за ней пустой коридор, темноватый и такой длинный, что я не вижу, где он кончается. Уже снова подкатывает, не хватало ещё упасть в коридоре. На кресло уже не влезть, плюхаюсь на низкий, застеленный простыней топчан…
…Спустившись второй раз в «инфекционку», я оказалась в соседней комнате, соединенной дверью с той, где сидела за столом женщина-врач. Здесь было акушерское кресло, топчан и каталка. На каталке лежала худая женщина и всё время говорила – тихо и монотонно:
-Так теперь хоронить… И имя, наверно, надо, а мы ещё не придумали… Я мужу позвоню, спрошу, как он дочку назвать хотел…
Эта женщина только что родила мёртвую девочку. Ребенок погиб внутриутробно от какой-то инфекции.
А на кресле расположилась тощая, совсем молодая девчонка с землистым лицом. Рядом сидела пожилая врачиха в очках, похожая на деревенскую бабушку. Она накладывала швы, девчонка ойкала и вскрикивала.
- Перестань! – ворчала бабуся, - у меня руки дрожат, я тебе что-нибудь не туда пришью… Я ж тебе укол сделала!
Девчонке, как оказалось, было всего семнадцать, столько же – её парню. Она родила вполне живого мальчика, которого ей даже отдать не имели права, как несовершеннолетней. При выписке отдали бабушке, её матери.
В углу комнаты стояла акушерка – могучая плечистая женщина лет пятидесяти, она перекладывала на тумбочке папки с бумагами и кипела от возмущения:
-Эти верхние совсем обнаглели! Видят, что у нас делается, так ещё третью подсунули! У самих мест полно! Да её на Охту надо было, машины-то есть! Она только ночью родит, не раньше!
Да, здесь я тоже не нужна. К тому же ходить тут негде, нет места.
- Ложись, чего торчишь! – акушерка кивает на топчан.
- Ничего, я пока так…
Сцепляю руки и висну на двери, соединяющей комнаты. Так легче.
Наконец женщину на каталке увозят. Девчонку тоже. Акушерка помогает мне влезть на кресло, но даже не осматривает.
- Я отойду, мне две истории болезни написать надо. Тебе ещё долго. Если что, позови.
А дальше всё пошло по нарастающей…
…Вроде в комнате ещё кто-то есть… Открываю глаза – спиной ко мне движется стройная фигура в халате и со шваброй. А, уборщица… Девушка поворачивается, она совсем молода и по-настоящему красива.
- И почему вы все плачете?
Мы все – это, видимо, роженицы. Но я-то не плачу. Впрочем, нет – странно, на лице и правда капли. Но эту красавицу мне явно послали свыше.
- Позови… кого-нибудь…
Девушка домывает пол и уходит. Спохватываюсь: я же не на кресле! Непонятно зачем, но мне непременно надо вернуться туда до прихода акушерки. Только бы не упасть… Кое-как влезаю под собственный вой – наконец-то дала себе волю, тут уже не до приличий...
…Вокруг меня какая-то суета. Кажется, их двое. По голосам понимаю – это акушерка и та самая бабушка, что накладывала швы девчонке. Что-то они со мной делают, иногда звякая инструментами. Вдруг бабуся произносит:
- Это у нас девочка…
Я даже успеваю удивиться – была абсолютно уверена в обратном, но бабушка тут же поправляется – тоже с удивлением: нет, мальчик!
Ребенок как-то странно кряхтит (он повторял этот звук месяцев до трёх, удивляя всех). И начинает кричать.
Всё…
- Сколько времени? – вроде это мой собственный голос.
- Ночь уже. Двенадцатый час.
Бабуся снова накладывает швы – на этот раз мне.
- Тебе больно?
- Нет.
- Спокойная женщина. Та девчонка совсем меня извела. Бывают же такие…
Спать в эту ночь мне почти не пришлось. Акушерка трижды поднимала меня, заставляла ходить. Первый раз я почти висела на ней, потом уже могла идти сама.
- Нельзя тебе сейчас лежать, надо, чтобы кровь отходила. А то будет застой, придется чистить…
Похоже, она чувствует себя виноватой.
- Мы, как осмотрели тебя, испугались. Ребенок крупный, и положение неправильное. Головка не поворачивалась. Почему это в карте не записали, ещё в консультации? Видели же…
Ничего они не видели. В консультации на нашем участке работают две старушки, каждая на полставки. Обеим под восемьдесят. Сил у них хватало только на то, чтобы дойти до кабинета и что-то написать в бумагах. На осмотр уже не оставалось.
Во время этих ночных прогулок замечаю в коридоре телефон-автомат, совсем рядом с нашей палатой. В шесть утра, когда всех уже разбудили, выпрашиваю у соседок по палате две копейки.
Муж сразу хватает трубку – уже оделся, чтобы идти в роддом. В справочную звонить бесполезно – информацию в советских роддомах передавали туда строго раз в сутки, где-то в шесть вечера. Чтобы узнать что-то раньше, приходилось ловить персонал в коридорах, просить узнать, родила ли такая-то, или просто покупать у них сведения за небольшие деньги. Дикость, конечно.
- Это ты? – в голосе мужа облегчение, ранний звонок явно испугал его. Но и разочарование тоже есть – раз звоню сама, значит, не родила. – Ну что?
- Мальчик! Вот ты и получил своего Мишу…
Старшего сына мы назвали в честь моего отца – благо и отчество совпадало. Младшего заранее решили назвать в честь второго деда. Муж записал его Михаилом в тот же день, прямо в роддоме. Может, боялся, что я передумаю.
Акушерка оказалась классной, неравнодушной тёткой, дело своё знала, к роженицам относилась по-человечески. Да, со мной она малость ошиблась, все люди, но ведь всё прошло без последствий. Мишка был сильный, крупный и толстый, потому-то его и приняли за девочку – мальчишки обычно рождаются тощими. Когда его принесли в первый раз, он, в отличие от других детей, даже не пытался сосать, только внимательно разглядывал моё лицо, а на его широкой физиономии отражалась работа мысли. Решение вопроса «куда это я попал?» интересовало его больше, чем даже еда.
Мы почти подружились с акушеркой за ту неделю, что я провела в роддоме. Оказывается, врач приемного покоя была права – при правильном положении плода (или если бы помогли вовремя) я родила бы часа в четыре.
На самом деле Мишка родился в одиннадцать вечера. То есть все эти адски-мучительные семь часов были абсолютно не нужны.
А ведь если совсем без помощи, такое может продолжаться и трое суток.
Какие мы всё-таки живучие.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Елена Мокрушина: Исток. Рассказ.
Завершающая строка рассказа Елены Мокрушиной блестяще описывает основное чувство, оставшееся после его прочтения: "Какие мы всё-таки живучие".
27.01.21 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|